#img_8.jpeg

© М. И. Ляхов, 1989.

 

В ТУЛЬСКИХ ТАНКОВЫХ ЛАГЕРЯХ

Во второй половине ноября 1944 года наш 13-й отдельный гвардейский тяжелый танковый Уманский полк в третий раз за время войны прибыл за пополнением в Тульские танковые лагеря.

…Затерявшийся в лесу небольшой разъезд Тесницкий. Знакомые, соседствующие с разъездом деревни, в которых приходилось бывать на вечеринках.

Особую радость испытывали туляки капитан Иван Чивирев и старший лейтенант Иван Платов. Наш парторг, бывший политрук роты в Тульском рабочем полку, участник героической обороны города Иван Никифорович Чивирев обязательно водил новичков на памятные ему оборонительные рубежи, с любовью называл имена многих своих земляков, стоявших здесь насмерть.

Зимний лес, чистый глубокий снег. Тишина, лишь днем нарушаемая гулом моторов и одиночными выстрелами из пулеметов в процессе их выверки. Фронт остался непривычно далеко, и временами казалось, что никакой войны нет. Но отсутствие многих однополчан, навсегда оставшихся в сырой земле, напоминало, что на западе, куда нам скоро предстояло вернуться, все еще гремит колесница войны. Напомнили об этом и вскоре полученные побеленные танки, а также прибывшее людское пополнение, значительно обновившее экипажи, подразделения автоматчиков и саперов.

Произошли изменения и в нумерации машин (она стала такой, как и ровно два года назад в только что сформированном тогда полку), только танк командира полка по-прежнему оставался «десяткой».

Экипажа, с которым я дважды выезжал отсюда на фронт, не стало: техник-лейтенант Михаил Коломиец заменил убывшего на учебу механика-водителя танка командира полка, командир орудия старший сержант Борис Вовк погиб в Латвии, а заряжающий старшина Семен Рогов, единственный в полку с двумя дипломами о высшем образовании, перешел на любимую им политработу.

Я принял экипаж танка капитана Петра Игленкова, оставшегося командиром нашей 4-й роты. Невысокий, неторопливый, с характерным окающим волжским говором, справедливый и уважающий людей, он пользовался в полку заслуженным авторитетом, а мы, подчиненные, искренне любили его. Близко с ним я познакомился во фронтовом госпитале, где лежали вместе в течение двух месяцев, предшествовавших нашему прибытию в лагеря. Мне, шагнувшему в горнило войны почти со школьной скамьи, особенно нравились откровенные беседы с Петром Яковлевичем, бывшим директором школы в Пензенской области. Я проникся глубоким уважением к этому человеку высокой внутренней культуры, волей судьбы ставшему замечательным командиром. Какой же щедрый урожай любви к Родине, надо полагать, дали семена, посеянные им в сердцах учеников! Своей выдержкой, настойчивостью и мудрым советом он вселял в нас уверенность в успехе в самых трудных боях (впрочем, самые трудные бои, как потом оказалось, были еще впереди). С признательностью вспоминал он оборонную работу среди молодежи в довоенные годы.

Помню, как гордился Петр Яковлевич тем, что с одними и теми же погонами прошел он путь от лейтенанта до капитана. Из уважения к нему я легко согласился возглавить экипаж его танка, хотя мне куда больше нравилась относительная самостоятельность командира «рядового» экипажа.

Механик-водитель, уроженец чувашской деревни Кошмаш-Тойси, техник-лейтенант Михаил Иванов начинал войну под Перемышлем, участвовал в оборонительных боях под Москвой, да и в нашем полку уже не новичок. Дважды пришлось мне побывать в составе одного экипажа с этим исключительно дружелюбным, трудолюбивым и скромным человеком. Когда за рычагами танка сидел Михаил Афанасьевич, мы были уверены в успехе. Его умелый маневр на поле боя не раз спасал нас от огня противника, заботливое отношение к машине обеспечивало высокую ее надежность, а смелость и спокойствие неизменно передавались и нам. Не случайно мой боевой друг закончил войну кавалером пяти орденов.

Командир орудия уралец Владимир Морозов, в прошлом инструктор в одном из учебных полков, был скромным до застенчивости, отлично знающим свое дело и безукоризненно исполнительным воином. До сих пор не могу забыть нашего трогательного расставания с Владимиром Семеновичем в марте 1945 года, когда после тяжелой контузии его отправляли в госпиталь. Он не слышал нас, да и разговор его трудно было понять. Добрые слова прощания и наилучшие пожелания написали ему на бумаге. «Очень жаль расставаться с вами, желаю счастья и успехов», — дрожащей рукой написал он в ответ, и по его щекам прокатились скупые солдатские слезы…

С заряжающим старшим сержантом Николаем Штомпелевым, рыцарем без страха, но не без упрека, голосистым запевалой, мы трижды входили в состав одного экипажа. Высокий, улыбчивый, он со всеми находил общий язык, и в полку его знали и любили почти все. И хотя иногда я вынужден был разговаривать с ним официально, он не обижался, принимал как должное. Замечательный парубок-ростовчанин!

Как не похожи они, мои товарищи по экипажу, друг на друга. Но все одинаково знают и любят вверенную нам машину, умело и хладнокровно действуют в любой обстановке, могут положиться один на другого всегда и во всем. Их объединяет любовь к Родине, верность воинскому долгу.

Трое из нас — члены ВКП(б), один — кандидат в члены партии. Так что и на этот раз собрался великолепный экипаж, которым мы с Петром Яковлевичем были очень довольны. С должным основанием командир роты считал действия их и членов экипажа Дмитрия Мамонтова эталоном для других танкистов.

В свои только что исполнившиеся двадцать лет я и в нынешнем экипаже был самым молодым, однако к этому времени имел определенный опыт, мог заменить любого из своих товарищей и чувствовал себя вполне уверенно. Да и не возраст в армии определяет старшинство.

Из прежних командиров взводов и экипажей в роте остались только мы со старшим лейтенантом Мамонтовым. В Латвии за успешный многодневный бой экипажа в находящемся на нейтральной полосе неподвижном танке Дмитрий Мамонтов был награжден орденом Красного Знамени. О подвиге танкистов сообщила фронтовая газета. В общем, авторитет Мамонтова в полку значительно вырос, и он заслуженно стал командиром взвода. Молодой офицер горячо и как-то особенно нежно любил своих родителей — школьных учителей на Сумщине, брата — военного летчика и сестер, старшая из которых, разведчица, пала в борьбе с врагом. С тем же проникновенным чувством относился и к товарищам по оружию.

Заместителем командира 4-й роты по технической части остался техник-лейтенант Иван Котельников. Это был исключительно храбрый, энергичный и, как никто из нас, тактически грамотный офицер. Не случайно он впоследствии заменил погибшего в бою капитана Игленкова.

В командование полком вступил подполковник И. В. Гилев. Начало войны застало его на Дальнем Востоке. Но уже в ноябре 1941 года командир взвода старший лейтенант Иван Гилев в районе Подольска принял боевое крещение. Стал кавалером ордена Ленина. Наш новый батя оказался хорошим человеком и командиром. Его, помимо штатных заместителей, удачно дополняли начальник штаба майор А. О. Рудзит и парторг полка капитан И. Н. Чивирев.

Следует сказать, что у нас всегда уделялось большое внимание подбору состава экипажей с обязательным учетом боевого опыта, профессионального мастерства и индивидуальных особенностей танкистов, то есть делалось все возможное для обеспечения психологической совместимости тех, кому предстояло идти в бой единой небольшой семьей.

После закрепления экипажей за машинами сразу же началось сколачивание подразделений. Занялись выверкой оружия и изучением имевшегося опыта боевого применения и технической эксплуатации танков ИС. В широком комплексе подготовительных мероприятий принимал участие весь личный состав. Тон, как и всегда, задавали коммунисты, число которых, несмотря на неизбежные на войне людские потери, неизменно росло. Если во время формирования, в ноябре 1942 года, в полку было 16 членов и 13 кандидатов в члены партии, то летом 1944 года их соответственно стало 47 и 44. Трудно переоценить и роль не поддающейся количественной оценке, но имеющей исключительное значение в формировании высоких морально-боевых качеств личного состава умело организованной партийно-политической работы и, в частности, хорошо подготовленных партийных и комсомольских собраний, выступлений ветеранов полка перед молодыми воинами.

Подготовительные мероприятия и сборы были сравнительно недолгими. И вот поступил приказ следовать на погрузку в эшелоны. Его ждали. Прощальный взгляд в сторону лагерей — придется ли побывать в этих местах еще раз?

Забегая вперед, скажу, что больше не пришлось: фронт ушел далеко на запад, и последующие пополнения полка осуществлялись без вывода его из состава действующей армии. Побывали через тридцать с лишним лет, когда несколько наших товарищей ехали через эти места в город Конотоп на традиционную встречу однополчан по случаю Праздника Победы.

 

С САНДОМИРСКОГО ПЛАЦДАРМА

Через знакомые и незнакомые, заметно ожившие и начавшие возрождаться места эшелон спешит на запад. Без особых приключений прибыли на 1-й Украинский фронт. Выгружались под вечер девятнадцатого декабря в прифронтовом старинном польском городке Тарнобжеге с узкими, мощенными брусчаткой улицами. Сразу же после выгрузки последовали в назначенный район. Недостаточно опытным механикам-водителям трудно было вести танки на больших скоростях за машинами командиров подразделений, управляемыми бывалыми специалистами, и не раз приходилось видеть, как на перекрестке незадачливый механик, выскочив на тротуар и едва не въехав в витрину пустующего магазина, сдавал назад для разворота.

Через полноводную холодную красавицу Вислу переправились по добротному широкому деревянному мосту, надежно охраняемому нашими истребителями и зенитчиками.

Сандомирский плацдарм, захваченный нашими войсками более четырех месяцев назад, сразу же произвел на нас впечатление абсолютно надежного форпоста. При значительных размерах он был забит войсками — буквально под каждым кустом находились укрытия для боевой техники, для личного состава. Сравнительно тепло, много снега.

Умудренные опытом войны, командиры рот расставили танки «елочкой», чтобы в случае необходимости сразу же всем быть на дороге. Расположились поротно в отапливаемых железными печками землянках — больших ямах, закрытых сверху брезентами. На брезентах и спали. Положенные на нарах сосновые ветки от тепла повлажнели и испускали крепкий лесной запах. Уже на другой день все вошло в обычную колею. Привычно дымили походные кухни. Кормили, как всегда в действующей армии, сытно, хотя на этот раз и несколько однообразно.

Новый, ставший победным 1945 год встречали сроднившимися компаниями дружных ротных семей.

В свободные вечерние минуты я нередко забегал в землянку 1-й роты, где вместе с хозяевами охотно слушал неистощимый юмор старшего лейтенанта Ивана Платова и моего приятеля по Ульяновскому танковому училищу лейтенанта Александра Швырченкова, обладавших явными задатками одесситов. Неразлучные друзья, совсем недавно воевавшие в одной роте, Платов и Швырченков часто подтрунивали друг над другом.

После очередного ранения и третьей контузии ветерана полка Ивана Игнатьевича Платова перевели на явно не импонировавшую ему снабженческую службу. Заслуженного танкиста тянуло к экипажам, и он постоянно навещал своих друзей и с искренним удовольствием до конца войны возглавлял периодически появлявшийся коллектив однополчан, оставшихся без машин. Еще в Прибалтике кто-то из наших товарищей на листе фанеры нарисовал портрет Ивана Игнатьевича: удачно схвачены черты полного улыбающегося лица с большими красивыми усами — предметом его гордости. С легкой руки того же Швырченкова под портретом появилась надпись: «Хозяйство Платова», ну и, как положено, — стрелка-указатель. Бережно хранили танкисты эту реликвию и, переезжая, всякий раз на видном месте устанавливали этот своеобразный указатель.

Обстановка на плацдарме была сравнительно спокойной. Благодаря полному господству в воздухе советской авиации на наши головы не упала ни одна бомба. Да и появился над нами лишь один вражеский самолет, который к тому же был сбит.

В войсках во всем чувствовался порядок. Большое внимание уделялось поддержанию высокой боеготовности. Танковых подогревателей в то время не было, и тем не менее мы довольно быстро выходили по тревоге: во всяком случае, претензий на этот счет со стороны генерала Д. Д. Лелюшенко — командующего 4-й танковой армией, в состав которой вошел наш полк, не было. По возвращении на места стоянок машин мы всякий раз сливали антифриз в запасные баки, которые укладывали над сухими, облитыми газойлем дровами. Разжечь костер не представляло никакого труда. Первыми неизменно запускали двигатели наиболее опытные механики-водители Алексей Ещенко из экипажа Дмитрия Мамонтова и Михаил Иванов.

Как-то при выходе по тревоге один из молодых механиков-водителей замешкался с запуском двигателя. Мамонтов решил запустить двигатель с буксира. И вот уже один танк тащит за собой другой. На ограниченном лесном участке при глубоком снежном покрове буксировать танк не очень удобно, а провинившийся водитель растерялся настолько, что даже не догадался включить передачу. В мгновение ока Мамонтов оказался между машинами и жестом показал водителю, что нужно сделать. Разогретый двигатель буксируемой машины сразу же запустился, и она на полном ходу двинулась вперед… Мы замерли от испуга. Только исключительное самообладание офицера (он успел подпрыгнуть вверх, при ударе машин была зажата лишь шинель) спасло его от неминуемой гибели. Этот случай лишний раз явился подтверждением того, насколько опасно находиться в непосредственной близости перед машиной, особенно если ею управляет нетвердая, неумелая рука.

Полк посетил генерал Лелюшенко. Он пообщался с каждым экипажем, интересовался нашим боевым опытом и настроением. Кратко ознакомив танкистов с обстановкой в полосе действий армии, генерал сориентировал нас на тщательную подготовку к ожидаемым боям. Откровенная беседа с командующим произвела на танкистов самое благоприятное впечатление.

Мы понимали, что в предстоящей наступательной операции наши могучие красавцы ИС явятся мощным средством борьбы с танковыми группами противника, а также огневого усиления средних танков, поэтому не покладая рук готовились к выполнению этой роли. В армии проводилось много различного рода учений, маршей и боевых стрельб. Стреляли из танков, как правило, по натуральным целям — бронированным вражеским машинам, захваченным в предшествовавших боях за удержание и расширение плацдарма. Это обстоятельство имело, особенно для молодых, не обстрелянных танкистов, немалую значимость: привыкать к огневым состязаниям с «тиграми» и «фердинандами», скажем прямо, было не так-то легко.

На одном таком учении с боевой стрельбой, проводившемся под руководством командарма, присутствовал командующий 1-м Украинским фронтом Маршал Советского Союза И. С. Конев. Каждый экипаж стрелял двумя снарядами. Гвардейцы нашего полка показали высокому начальству отличную огневую выучку и продемонстрировали мощь стодвадцатидвухмиллиметровой танковой пушки. И командиры орудий, и командиры танков стреляли без промаха. Тяжелые орудийные снаряды буквально проламывали толстую лобовую броню немецких танков.

В нашей роте первым, и по-настоящему снайперски, стрелял экипаж Дмитрия Мамонтова. Удачными были и оба моих выстрела, особенно по первой цели. Через прицел мне отчетливо было видно, как от удара снаряда в башню трофейного танка брызнули сноп искр и веер осколков вместе с кусками брони.

В ходе этих стрельб гордостью за вверенную боевую технику, любовью и доверием к ней наполнялись сердца тех, кто готовился к встрече с врагом.

Организация предстоящих боевых действий отрабатывалась на всю глубину планируемой операции. Было охвачено, кажется, все — от ознакомления людей с театром военных действий до подготовки техники и оружия и пополнения материальных ресурсов. Но вот учения и стрельбы остались позади, и 4 января полк перешел в оперативное подчинение к командиру 6-го гвардейского механизированного корпуса полковнику В. Ф. Орлову для действий в составе этого соединения в общем направлении юго-восточнее города Кельце.

В ночь на 11 января мы вышли на исходные позиции в район Порема-Кильченски. В тот же день 1-я рота капитана Александра Хвостова была передана в подчинение командиру 16-й гвардейской механизированной бригады подполковнику В. Е. Рывжу для действий в передовом отряде корпуса. Остальные роты предназначались для отражения контратак вражеских танков, им предстояло следовать в составе главных сил соединения.

Утром 12 января, в пять часов донеслась непродолжительная канонада. Шел снег. Мы стояли ротными колоннами в готовности к выдвижению. В десять часов грянула мощнейшая артиллерийская подготовка. В течение почти двух часов стоял сплошной гул от выстрелов и разрывов — тысячи орудий и минометов сквозь снежную завесу вели огонь по заранее разведанным опорным пунктам и позициям огневых средств противника.

Огненный смерч нанес врагу огромный урон и расчистил путь танкам и пехоте 13-й армии.

Перешедшая вслед за огневым валом в наступление ударная группировка наших войск быстро овладела первой позицией главной полосы обороны отчаянно сопротивлявшихся гитлеровцев. При подходе ко второй позиции к наступающим присоединился передовой отряд 6-го гвардейского механизированного корпуса. А через три часа после начала общих действий двинулись вперед введенные в прорыв его главные силы.

В процессе выдвижения нам удалось с высокого холма увидеть предбоевые порядки спускавшихся в большую лощину основных сил нашего объединения. Лавина бронированных машин производила внушительное впечатление: с какой-то неудержимостью, в стремлении смести, раздавить все на своем пути двигался этот стальной поток. (В то время в 4-й танковой армии было шестьсот восемьдесят танков и самоходных артиллерийских установок.) Появившиеся вскоре краснозвездные самолеты еще более усилили это впечатление.

Следуя в составе главных сил корпуса, в полночь 12 января мы достигли населенного пункта Пешхница и тут заняли круговую оборону для отражения контратаки подходивших с северо-запада танковых резервов противника. Однако в связи с успешным для наших передовых частей исходом встречного боя уже в середине следующего дня нам было приказано следовать в деревню Лабензув для огневой поддержки переправы корпуса через реку Чарна Нида.

Наша рота заняла огневые позиции на окраине деревни, за какой-то кирпичной стеной, из-за которой со стороны реки можно было видеть лишь башни танков. Кое-где в стене пришлось даже делать выемки, чтобы придать пушке нужный угол снижения.

Ожесточенный бой в этом районе разгорелся под вечер, когда до двадцати немецких танков и бронетранспортеров под прикрытием сумерек неожиданно проникли в расположение наших подразделений. Пока разобрались, что к чему, шедшие на большой скорости вражеские машины подошли к нам вплотную. «Огонь!» — только и успел передать нам капитан Игленков, закрывая за собой люк.

Вижу, как, прильнув к прицелу, сноровисто и совершенно спокойно действует рукоятками наведения Владимир Морозов. Выстрел, и одной вражеской машиной стало меньше.

— Есть! — не удержался он от традиционного радостного восклицания.

Тут же, не дожидаясь команды на заряжание, Николай Штомпелев весело докладывает:

— Бронебойным готово!

Сноровки и силы нашему Николаю не занимать, да и снаряды при их укладке в машину мы протираем всегда тщательно. Поэтому и заряжает он словно играючи, только успевай стрелять. И стреляную гильзу Штомпелев умеет выбросить из башни мгновенно, чтобы дыму в боевом отделении поменьше было.

Встреченный в упор огнем танков нашей и 2-й роты и потерявший девять «пантер» и два бронетранспортера, противник в беспорядке отступил. Наш огонь был настолько дружным и прицельным, что все было закончено буквально в считанные минуты. Многие в этом бою открыли или умножили свой боевой счет. По одной-две машины уничтожили, например, экипажи Дмитрия Мамонтова, Ивана Смирнова и наш.

1-я рота капитана Александра Хвостова, находясь в составе передового отряда корпуса, в ночь на 14 января в районе населенного пункта Радомице вела упорный бой с немецкими танками и артиллерией, пытавшимися не допустить форсирования передовым отрядом реки Чарна Нида. Особенно отличился экипаж командирского танка. В ходе боя танкисты остались без пушки, но драться продолжали, давя гусеницами вражеские орудия, поливая пулеметным огнем их прислугу.

Командовал этим геройским экипажем лейтенант Георгий Бабошин, бывший летчик-истребитель, списанный из авиации после тяжелого ранения. Храбро воевал Георгий Николаевич, беспощадно мстил врагу за свою семью, потерянную в Белоруссии в первые дни войны.

Что и говорить, славные традиции, заложенные под Великими Луками и Орлом, свято хранились в нашем полку.

15 января вместе с передовым отрядом корпуса мы форсировали реку и, преследуя отходившего противника, ворвались в Кельце. Это был один из первых городов, освобожденных войсками 1-го Украинского фронта в Висло-Одерской наступательной операции. (С большим удовольствием вспомнил я это событие, когда много лет спустя оказался на Кельценской улице в украинском городе Виннице.) При взятии города потерь в танках у нас не было. Однако действовавшие в авангарде передового отряда танки 1-й роты, подойдя к окраине Кельце, оказались на обледенелом косогоре около реки. Три машины юзом сползли в воду. Две из них удалось быстро вытащить, а вот танк Александра Швырченкова, проскочивший далеко от берега, выручить сразу не удалось. Следуя несколько позже по тому же маршруту, мы видели торчавшую из воды башню, на которую выбрался весь экипаж. Я помахал рукой командиру машины — своему товарищу по Ульяновскому танковому училищу, с которым год назад под Корсунь-Шевченковским вместе начинали свой боевой путь.

Теперь в авангард передового отряда была выделена наша, 4-я рота. Обходя узлы сопротивления гитлеровцев, не ввязываясь в затяжные бои, мы шли почти без остановок. Энергия и бесстрашие командира передового отряда подполковника В. Е. Рывжа были поразительны. Звание Героя Советского Союза явилось справедливым признанием его боевых заслуг.

Уже к вечеру мы далеко оторвались от своих главных сил. Ночью около Пётркува встретили подходившую с северо-востока большую колонну гитлеровцев, обстреляли ее и снова — вперед. Разгром колонны завершили главные силы корпуса. По пятам в панике удиравших гитлеровцев наши товарищи вошли на окраину города, в который ворвались и части 10-го гвардейского танкового Уральско-Львовского добровольческого корпуса. Позже в городе, около станции Пётркув-товарный, расположился армейский сборный пункт аварийных машин. Там же остановились и тылы нашего полка.

Наутро передовой отряд вышел к реке Пилица. Кругом тишина, словно и войны нет. Подходящего для переправы танков моста поблизости не оказалось, а надо спешить. Сравнительно глубокую и широкую, скованную непрочным льдом реку преодолевали по дну. Место форсирования указал один из местных жителей. Он же сообщил, что накануне на противоположном берегу проводились большие земляные работы, однако немецких войск там мало.

Первым на тот берег переправился средний танк. Уровень воды местами доходил почти до погона его башни, но все обошлось. Машину несколько раз заносило в сторону, она теряла принятое направление движения, но тут же выправлялась. Хорошо, что дно оказалось не очень илистым. А одна из тридцатьчетверок все-таки сбилась с курса. Быстро раздевшись, танкисты не раздумывая погрузились в ледяную воду, чтобы закрепить и удлинить буксирные тросы.

Но даже в спокойной обстановке нелегко вытащить танк при таком застревании. Вот тут-то и сказались несколько большая, по сравнению с тридцатьчетверками, устойчивость наших тяжелых машин, отличная работа танковых переговорных устройств и, конечно же, высокое профессиональное мастерство механиков-водителей Михаила Иванова и Алексея Ещенко, которым пришлось выручать застрявших. Но и они, конечно, не остались сухими… Пришлось по нескольку раз переправляться через реку туда и обратно, а волны местами перекатывались через крышу корпуса танка. Видно только, как из воздухоотвода вентилятором выбрасываются водяные брызги, ну да ничего — лишь бы в двигатель вода не попала.

— Как, Михаил, — спрашиваю Иванова, — сухой?

— Где там, — отвечает, стуча зубами. — Сижу в воде, как рыбка в аквариуме…

Но приказ надо выполнять — отдыхать и сушиться некогда.

Твердая решимость командира отряда в сочетании с самоотверженностью экипажей обеспечили успех этой трудной переправы. Мы уже на западном берегу Пилицы, выиграно время, а это — главное.

Подготовленные противником глубокие траншеи для личного состава и укрытия для боевой техники и вооружения необозримо тянулись вдоль берега и в глубину. Вне всякого сомнения, гитлеровцы рассчитывали задержать на этом рубеже продвижение советских войск. Рассчитывали, да не рассчитали — мы преодолели эти оборонительные сооружения без особого труда, так как немногочисленные саперные подразделения, охранявшие их, не могли оказать нам сколько-нибудь заметного сопротивления.

И все же без потерь не обошлось: на шедшем впереди танке автоматной очередью был ранен один из десантников. Остановились. Товарищи раненого быстро обнаружили и привели к машине стрелявшего — гитлеровского ефрейтора-сапера. Тот, дрожа от страха, бормотал что-то несвязное — похоже, просил о пощаде. Попробуй тут проявить гуманность или призвать к ней возбужденных перестрелкой, давно не спавших и смертельно уставших людей, тем более, что ранение нашего десантника оказалось очень тяжелым, а что делать с пленным — неизвестно. И все же мы отпустили его на все четыре стороны… А сами — снова вперед, только вперед!

Вечером 17 января передовой отряд остановился на опушке леса в двух-трех километрах восточнее небольшого города Жгув (на ближайших подступах к Лодзи). По показаниям спидометра нашего танка мы установили, что за последние сутки пройдено сто три километра. Золотился закат, на фоне которого как-то особенно красочно вырисовывались медноствольные красавицы сосны и стройные, нарядные, словно невесты, голубые ели. Остановились только затем, чтобы осмотреть машины, дозаправить топливные баки, кое-что отрегулировать, да еще требовалось самим подкрепиться — за целый день макового зернышка во рту не было. К этому времени в 4-й роте остались на ходу только два танка — наш и Дмитрия Мамонтова. Остальные вышли из строя по различным причинам (безвозвратных потерь, правда, не было). Пользуясь передышкой, экипаж Мамонтова решил заменить на машине поврежденные траки; Морозов и Штомпелев тут же подключились к работе своих товарищей.

Вскоре возвратилась разведка, ходившая в сторону Жгува. Подполковник Рывж сразу же поставил задачу командирам подразделений, те довели ее до своих подчиненных.

— Атакуем город, будьте готовы к встрече с сильным противником, — спокойно объяснил нам Игленков.

И снова команда: «Вперед, в атаку!»

А экипаж Мамонтова, не успевший заменить поврежденные траки, стоит у машины в растерянности.

— Завершайте и догоняйте! — приказал ротный.

Танки с десантом на бортах врываются в ночной город, через который отходят к Лодзи разношерстные колонны гитлеровцев. Закипает горячий уличный бой. С ходу, не задерживаясь, ведут огонь тридцатьчетверки. Мы вот так же, с ходу, стрелять не можем. Мой танк остановился на перекрестке, в разрыве одной из немецких колонн. Повернув башню вправо, осколочными снарядами открываем беглый огонь прямо в беспорядочное скопление танков, бронетранспортеров, орудий и автомобилей, усиливая панику среди метавшихся в темноте фашистов. Последовали удары вражеских снарядов и по нашему танку. Огонь оправившихся от неожиданности гитлеровцев становится все более точным. Решаю укрыться за ближайшим домом, но машина — ни взад, ни вперед.

— Танк неуправляем! — кричит Иванов. — Что делать?

— Глуши двигатель, — отвечаю. — Выясняй неисправность.

Не прекращая огня, наспех организуем круговую оборону, расположив десантников метрах в двадцати от машины. Передали им снятый с танка курсовой пулемет и несколько гранат.

В соответствии с выполняемой задачей передовой отряд ушел вперед, а наш экипаж с горсткой автоматчиков остался в наводненном противником городе. О том, чтобы оставить потерявший подвижность и обстреливаемый танк, не может быть и речи. Советуемся с Петром Яковлевичем, кого послать для связи с Дмитрием Мамонтовым: помощь его экипажа, пусть даже несколько запоздалая, пришлась бы как нельзя кстати. Но танк Мамонтова неожиданно появился сам и сразу же вступил в бой.

— Теперь живем, — весело сказал Петр Яковлевич. И тут же передал Дмитрию: — Молодцы! Мы — «на якоре». Стоять до конца!

— Остаемся на месте! — перейдя на внутреннюю связь, твердо заявил Игленков.

Но мы и без того знали, что так и будет: сейчас не до эвакуации нашей машины в какое-либо укрытие, да и вряд ли можно найти другое место, столь же удобное для наблюдения и ведения огня. Молчим — слова ротного восприняты как приказ.

Напряжение не уменьшалось. Ограниченный обзор и неясность обстановки усугубляли отчаянность нашего положения, хотя оно и не было безвыходным. Ясно одно: выстоять или умереть — третьего не дано.

Бой то несколько затихал, то разгорался с новой силой. Наша машина получила дополнительные повреждения, подбит был и танк наших товарищей. Погибли капитан Игленков и старший лейтенант Мамонтов, наблюдавшие за происходящим из открытых люков. Какая вынужденная неосторожность!.. Но живы израненные машины, их экипажи продолжают вести огонь. Ответственность за их судьбы в этой критической ситуации легла на меня. Чувствуя серьезность положения, мои друзья как бы утроили свои силы.

Понеся большие потери, противник вынужден был идти в обход, по другим улицам. Наш огонь стал менее прицельным, и все же мы не упускали любой возможности нанести хоть какой-то урон врагу. Пришлось даже сдерживать азарт не в меру увлекшихся стрельбой Морозова и Прилепина: снаряды и патроны требовалось беречь.

После полуночи натиск гитлеровцев стал ослабевать, и мы облегченно вздохнули. Наконец все стихло, и только где-то справа от нас отдаленно шла перестрелка.

Осматриваем свои танки. На моем повреждена ходовая часть, пробит правый борт, порваны тяги привода управления, выбит большой кусок днища корпуса; на другой машине выделялись, словно многочисленные раны, глубокие выбоины на башне, оставленные вражескими снарядами. Боеприпасов в обоих танках осталось совсем немного.

Потеряли мы в этом бою и двух автоматчиков. Но в долгу перед гитлеровцами не остались: к четырем танкам, пяти орудиям, тридцати автомобилям и многим солдатам и офицерам, уничтоженным моим экипажем на стопятидесятикилометровом пути до Жгува, на наш боевой счет в этом городе добавились еще два танка, десять автомобилей и десятки гитлеровцев. Успешно действовал и экипаж Мамонтова.

За этот бой все члены обоих экипажей и автоматчики были удостоены государственных наград, офицеры — ордена Ленина.

Нашу радость по поводу одержанной победы омрачала гибель однополчан. Нет, не смерти искали они в этом жарком ночном бою, а победы, которую увидели мы, оставшиеся в живых. Говорят, что живые закрывают глаза мертвым, а мертвые открывают глаза живым. Только теперь, после смерти наших боевых друзей, мы поняли, как дороги и близки были они нам: закаленная в огне яростных атак дружба сроднила нас настолько, что наши покойные товарищи были для нас больше, чем друзьями, — братьями нашими были они! Светлую память о них мы, живые, сохраним навсегда. Да и как можно забыть, например, смелого, честного, страстного воина, коммуниста и верного друга Дмитрия Мамонтова, вместе с которым не раз приходилось смотреть смерти в глаза. Рано ушедшие из жизни в памяти молодых остаются навечно молодыми. Поэтому и сорок с лишним лет спустя так и стоит перед глазами юноша Дмитрий Мамонтов с неизменной улыбкой на лице.

Иногда спрашивают: что можно было видеть из танка в бою в темное время, когда приборов ночного видения еще не существовало? Вообще говоря, обзор из боевой машины через прицел и приборы наблюдения ограничен даже днем. Танк есть танк, и у него свои особенности. И все же танкисты быстро привыкали к наблюдению из него. Во всяком случае, они неплохо ориентировались на местности и в складывающейся вокруг них обстановке, старались как можно быстрее обнаружить врага, чтобы упредить его в открытии огня, так как первые, особенно неожиданные для противника прицельные выстрелы обычно предопределяют успех в бою. Сев в машину, танкист преображался — становился «весь внимание» и старался сделать все от него зависящее, чтобы не быть «слепым».

Утром 18 января, к неописуемой нашей радости, в Жгув вошли и остальные роты нашего полка, до этого в течение полутора суток насмерть стоявшие на путях отхода части войск кельце-радомской группировки противника около населенного пункта Бобжа — сначала самостоятельно, так сказать, в одиночестве, а затем вместе с 49-й гвардейской механизированной бригадой полковника П. Н. Туркина. Шесть яростных контратак отразили воины обеих частей, но ни на шаг не отошли с занимаемых рубежей. Только танкисты нашего полка уничтожили в этих боях тринадцать танков, три бронетранспортера, восемь орудий разного калибра и семь автомашин.

В жаркой схватке с врагом смертью храбрых погиб командир 3-й роты старший лейтенант Хасан Шамсутдинов. Экипажу его танка в этом же бою удалось отомстить врагу за смерть своего командира; от меткого огня советских воинов сгорели три немецких танка и были разбиты два орудия.

В этих боях с особой отвагой действовали командиры взводов Федор Белозеров и Николай Клименко, командир танка Виктор Комаров, механики-водители Александр Лебедев, Мануил Лукьянов и Иван Тумаров, командиры орудий Сергей Кузякин и Георгий Серебряков. Храбро сражались и наши автоматчики из роты капитана Николая Забарина старшие сержанты А. П. Грибков и Ф. М. Трушенко, сержанты М. К. Левенец и В. И. Усольцев, ефрейторы В. А. Александров и Е. И. Яшкин, красноармейцы Н. Агаев и Г. П. Шмальков.

И вот полк после длительного ночного марша в составе 6-го гвардейского механизированного корпуса уже дерется у южного вокзала города Лодзи. Тяжелый бой не прекращался весь день. И снова бойцы полка проявили изумительную отвагу. Так, экипаж лейтенанта Петра Афонина (Олег Колотыгин, Григорий Любицкий, Петр Иванов) уничтожил шесть бронированных машин. Когда их танк был подбит, они вышли из машины, восстановили ее и вывели из-под огня противника. Все же живучими были наши танки, даже когда приходилось иметь дело с «тиграми» и «пантерами»!

Вечером того же дня полк получил новую задачу: стремительно следовать к Одеру, в район города Гернштадт, для оказания помощи вышедшему туда передовому отряду армии. Мне было приказано заменить Дмитрия Мамонтова, потерявшие подвижность танки срочно эвакуировать на сборный пункт аварийных машин в город Пётркув, а оттуда, после их восстановления, форсированным маршем следовать по маршруту полка. Подполковник Гилев отметил на моей карте основные пункты по маршруту следования к Одеру.

Какое-то тяжелое гнетущее чувство охватило меня, когда я оказался в танке своего погибшего друга, хотя больше года и очень хорошо знал его экипаж. Но на войне, как на войне…

Тащить назад на буксирах без малого семьдесят километров подбитые танки — задача не из легких, хотя и знакомая. Но ничего — справились танкисты и с ней. В Пётркув прибыли ночью. Несмотря на поздний час, совсем недавно освобожденный город не казался замершим: давало о себе знать наше доброжелательное отношение к местному населению.

В незнакомом ночном городе не без труда разыскали товарную станцию. Обрадовали нас встречи с однополчанами, впервые за последнюю неделю горячая пища да крыша над головой и сноровистые действия армейских и полковых ремонтников. Здесь я встретил Александра Швырченкова, сюда была эвакуирована его машина, побывавшая в реке Чарна Нида. Взаимным расспросам, казалось, не было конца, словно мы не виделись по меньшей мере год. Устали все основательно. Но усталость юных, особенно на войне, не требовательна к удобствам и быстро проходит. Ели мы не то, чтобы с аппетитом, — просто-таки с упоением, спали — как убитые.

При действиях в составе танкового объединения возможности материально-технического и инженерного обеспечения полка существенно возросли. А это так важно, если иметь в виду особенности такой операции, как Висло-Одерская. Уже к исходу первого дня нашего пребывания в Пётркуве все подлежавшие восстановлению танки были готовы к маршу.

Рано утром 24 января во главе с командиром роты технического обеспечения капитаном Василием Быковым несколько экипажей отремонтированных машин вместе с остатками полкового тыла покидали Пётркув, за участие в освобождении которого (наряду с боями за Лодзь) полк был награжден орденом Красного Знамени. Марш совершали двумя колоннами. Одна состояла из колесных машин, другая, следовавшая сзади, — из танков. В последней со своим новым экипажем оказался и я. Собственно говоря, новым мой экипаж был только наполовину: вместо уезжавшего в танковое училище заряжающего старшего сержанта Александра Корявко к нам назначили Николая Штомпелева.

 

СТРЕМИТЕЛЬНЫЙ РЫВОК К ОДЕРУ

Завершив окружение кельце-радомской группировки врага, наша танковая армия повернула строго на запад и двинулась к границе с Германией.

В оперативной глубине наши части да и целые соединения действовали решительно, с быстрыми перестроениями из боевых порядков в предбоевые или походные (и наоборот). Они окружали и расчленяли не только крупные формирования, но и разрозненные мелкие группы противника, часто двигались параллельно маршрутам, по которым шли отходившие на запад колонны вражеских войск. Это давало возможность нашим подвижным отрядам упреждать противника, первыми выходить на его заранее подготовленные оборонительные рубежи и овладевать ими почти без боя. Так продолжалось до самой границы фашистского рейха.

В этих условиях утратили свои обычные значения такие понятия, как «передовая», «линия фронта», «тыловой район». Получился своеобразный конгломерат войск двух сражающихся армий, находившийся в постоянном движении в западном направлении. На огромном пространстве по фронту и глубине беспрерывно возникали то большие, то мелкие бои наступающих и отступающих частей и подразделений. Во избежание наметившегося окружения отход врага нередко превращался в паническое бегство. Стремясь вырваться из тисков, гитлеровцы пытались идти напролом, не считаясь с потерями.

В яростные схватки с отступавшими гитлеровцами приходилось вступать и небольшим подразделениям, отставшим от своих частей, экипажам отдельных танков и орудийным расчетам. И хотя измотанный и деморализованный противник дрался с отчаянием обреченного, исход боя, как правило, склонялся на сторону наших воинов, фашисты снова отступали.

…Наши колонны, как я уже говорил, вышли из Пётркува утром. В город Острув, где назначался совместный большой привал, колесные машины прибыли к исходу дня, а танки отстали: мне пришлось взять на буксир вышедшую из строя машину лейтенанта Ивана Березки — оставлять ее на небезопасном маршруте командиру сводной роты капитану Константину Бочарову не хотелось.

В связи с приближением к Оструву большой вражеской колонны из состава калишской группировки обстановка в городе сложилась весьма напряженной. До подхода своих отставших танков боевой и инициативный офицер Василий Быков, еще под Ржевом и Брянском водивший в атаки танковую роту, вместе с парторгом полка Иваном Чивиревым немедленно организовали оборону возглавляемой ими колонны колесных машин, даже вооружили имевшимся в транспорте трофейным оружием большую группу добровольцев из местных жителей, изъявивших желание мстить общему врагу. Обнаруженным на железнодорожной станции горючим заправили все свободные в колонне емкости и поделились им с находившимися в городе несколькими боевыми расчетами СУ-76.

Фашисты обошли город, и в течение ночи им удалось зацепиться за его западную окраину.

Наши боевые машины, пришедшие в Острув на рассвете, с ходу устремились в атаку. Мой танк, возглавлявший колонну, вошел под железнодорожную эстакаду, и сразу же по его башне ударил снаряд штурмового орудия, стоявшего в засаде за деревьями на противоположном конце квартала. Снаряд срикошетировал, и все пока обошлось. Вражеская самоходка, сделав выстрел, сразу же скрылась, и все же Иван Прилепин не удержался, послал ответный снаряд. Но это уже от эмоций…

Сдав назад, за эстакаду, и открыв люки, мы увидели на машине, за башней, бездыханного старшину-регулировщика Ивана Свириденко и легко раненную восемнадцатилетнюю санинструктора Сильву Захарчук, совсем недавно прибывшую в наш полк. Судя по всему, оба они были поражены осколками болванки и брони.

Из медицинского персонала Сильва была среди нас одна. Чтобы никого не отвлекать от боя, она сама наложила себе повязку на руку, после чего, укрывшись за кормой неисправного танка Ивана Березки, сразу же занялась перевязкой других раненых. А бой разгорался, он охватил, казалось, всю западную часть города. Вокруг нас рвались снаряды и мины, однако бесстрашная девушка спокойно продолжала свое дело. Но вот один из снарядов разорвался рядом с танком, бинт выпал из рук санинструктора, лицо ее обагрилось кровью, и Сильва лишилась сознания. Мы оказали ей первую медицинскую помощь и поместили в одну из летучек, подальше от опасного места.

Совместными усилиями танкистов, стрелков, автоматчиков, взявшихся за оружие водителей автомашин и полковых ремонтников дорога на запад была открыта, по ней шли наши части.

Старшину Ивана Свириденко мы похоронили в одном из городских скверов, неподалеку от места, где только что гремел бой. Глотая слезы и сжимая в руках шлемофоны, стояли мы над неглубокой, наскоро вырытой могилой своего товарища. Несколько прощальных слов, клятва отомстить ненавистному врагу, автоматная очередь вверх — обычный ритуал погребения на войне. На небольшом бугорке свежевскопанной мерзлой земли поставили невысокий столбик и на прибитой к нему дощечке химическим карандашом написали воинское звание, фамилию и инициалы погибшего, номер полевой почти нашего полка…

Тем временем закончился ремонт танка Ивана Березки (на машине произошла поломка направляющего колеса). Сняв колесо вместе с его кривошипом, члены экипажа повернули передний балансир и, удлинив гусеницу, замкнули ее через вывернутый опорный каток. Выглядела машина несколько необычно, да и вести ее следовало осторожно, однако шла она своим ходом и даже участвовала в последующем бою на юго-западной окраине города Равич все с той же отходившей вражеской колонной.

Для дальнейшего следования построили смешанную колонну. Выступили во второй половине дня. И почти сразу же на западной окраине Острува, в придорожном кювете, обнаружили сгоревший бронетранспортер, на котором прорывался к нам в качестве связного комсорг полка старший лейтенант Константин Антышев. Последним оказалось это задание для храброго, энергичного и всеми уважаемого молодого офицера. Вместе с ним в машине, попавшей в засаду гитлеровцев, находились сержанты В. А. Папун, В. К. Жданов и ефрейторы И. У. Пасечный и В. И. Устинов. Фашисты пытались взять их живыми. В ответ на предложение сдаться раздались автоматные очереди, затем полетели гранаты. Гитлеровцы ударили по бронетранспортеру из пушки. Раненые воины покинули осажденную горящую машину и залегли вокруг нее. До последнего патрона сражались герои, около двадцати трупов вражеских солдат осталось на месте неравной схватки. Обо всем этом нам рассказал чудом оставшийся в живых тяжело раненный Василий Жданов.

В эти дни в восьми километрах северо-западнее города Кобылин, возле деревни Пепово Познаньского воеводства, героически сражались против отходивших на запад гитлеровцев экипаж остановившегося по технической причине танка лейтенанта Анатолия Андреева и отделение автоматчиков младшего сержанта Константина Солдатова. Вместе с ним был и агитатор полка капитан Александр Телегеенко.

В экипаж Анатолия Андреева входили механик-водитель младший техник-лейтенант Алексей Пасько, командир орудия старшина Борис Кулемин и заряжающий сержант Иван Лядов. Этот маленький и дружный коллектив находился в нашем полку всего около двух месяцев, однако успел отличиться, уничтожив возле польского населенного пункта Радомице два немецких танка.

На этот раз, оказавшись «на приколе», танкисты решили подождать ремонтников, следовавших в колонне полкового тыла. Но вместо нее утром появилась отступавшая по тому же маршруту вражеская колонна… И экипаж с отделением автоматчиков, танковым десантом, вступили в бой. Отбивая первую же атаку, горстка отважных бойцов уничтожила один танк, пять орудий и до тридцати гитлеровцев. На некоторое время враг притих, и автоматчики организовали круговую оборону, вооружившись дополнительно захваченными у противника пулеметами и автоматами.

В течение последующих трех суток танкисты и автоматчики отразили несколько бешеных атак, временами буквально в упор расстреливая словно озверевших фашистских солдат. 27 января обороняющиеся были атакованы ротой вражеской пехоты и несколькими танками. Развернув свои машины веером, вражеские танкисты открыли огонь с дальних дистанций. Советские воины не дрогнули и на этот раз.

— Будем стоять до последнего снаряда и патрона! — призвал Анатолий Андреев.

Но слишком неравные силы… Уже израсходованы последние боеприпасы, а гитлеровцы совсем рядом. Несколько прямых попаданий в машину Андреева. От одного из снарядов, пробившего броню, танк загорелся. Выходили через предусмотрительно открытый нижний люк. Со всех сторон — ливень огня. Тяжело ранен командир экипажа, ранен Борис Кулемин, убит Иван Лядов. Есть потери и у автоматчиков, и среди убитых — младший сержант Константин Солдатов.

Танкисты укрылись в канаве, тянувшейся к двум крайним большим домам. Надо немедленно уходить. Агитатор полка Телегеенко и механик-водитель Пасько вместе с автоматчиками ефрейтором Евгением Яшкиным и рядовым Павлом Диденко скрытно, по дну канавы перенесли терявшего последние силы раненого Андреева в сарай одного из дворов. Здесь им пришел на помощь хозяин дома Францишек Звежинский. Рискуя собственной жизнью, польский патриот укрыл советских воинов.

— Лейтенанта Андреева, — рассказывал мне потом проживающий в поселке Высоком Харьковской области Алексей Афанасьевич Пасько, — сразу же перенесли в глубокий погреб. Слабым голосом он настойчиво попросил оставить ему автомат, и мы оставили. На боли наспех перевязанных ран не жаловался, только стонал в полузабытьи. Сами же по какому-то полутемному ходу перебрались в дом и поднялись на чердак. Лестницу втащили к себе. Сидим в готовности к последней схватке с врагом. Вскоре в деревне появились вражеские солдаты, быстро развернули полевую кухню. Некоторые из них рыскали по домам — нас разыскивали. Гитлеровцы находились так близко, что мы отчетливо слышал их торопливые разговоры, команды, ощущали даже запах раздаваемой пищи. Впрочем, нам тогда не до еды было… И вдруг со стороны Калиша слышим выстрелы, приближающийся гул моторов. Нас охватило чувство радости: наши! Поспешно свернув кухню, враг покинул деревню. А через несколько минут появились мотоциклисты отдельного разведывательного батальона третьей армии.

Вышедшие из дома танкисты и укрывший их Францишек Звежинский тут же попали в объятия разведчиков. По приказанию комбата были подсчитаны потери, которые понес враг, и в тот же день пошел по команде рапорт о том, что увидели разведчики на месте отгремевшего многодневного боя.

Немного придя в себя и утолив давший о себе знать голод, танкисты отправились к своей догоравшей машине. Местные жители в сопровождении Пасько и одного из автоматчиков на своей лошади отвезли Анатолия Андреева в советский военный госпиталь в город Острув.

За совершенный в польской деревне Пепово подвиг всем членам экипажа (Ивану Григорьевичу Лядову посмертно) Указом Президиума Верховного Совета Союза ССР от 10 апреля 1945 года было присвоено звание Героя Советского Союза. Так в нашем полку появились первые Герои.

В 1966 году корреспондент «Красной звезды» подполковник А. Золотов, имевший переписку с Анатолием Андреевым, побывал в Польской Народной Республике, посетил Пепово, где встречался с председателем местной управы сельской Рады Народовой Петром Вендзонкой и жительницей деревни Леокадией Матушевской — живыми свидетелями событий той далекой военной поры. Встретился и с проживавшим в городе Кробя семидесятисемилетним Францишеком Звежинским. С нескрываемой гордостью пожилой поляк показал гостю бережно хранимую им бумагу, свидетельствующую о том, что за помощь советским танкистам командир воинской части вручил ему двух лошадей.

В разговоре с Золотовым Леокадия Матушевска с волнением сказала:

— Советские солдаты принесли нам свободу и счастье.

Сказано это было не ради красного словца: поляки не мыслили себе свободы и счастья без победы над германским фашизмом, и ее, эту победу, одержали советские воины. Мне очень понятно поэтому название одной из польских медалей, которой я был удостоен после войны, — «Победа и свобода».

В сентябре 1967 года Центральное телевидение СССР организовало встречу членов экипажа Андреева. Незабываемой и трогательной была эта встреча! Герои вспомнили памятные события военного лихолетья, поговорили о своих несбывшихся планах, перечеркнутых войной.

Анатолия Андреева с детства манила нехоженая сибирская тайга: он мечтал стать геологом. Начало Великой Отечественной застало его, выпускника средней школы, в городе Ульяновске, и уже через два месяца Анатолий поступил в Ульяновское танковое училище имени В. И. Ленина.

Бывший шофер, находившийся на действительной военной службе на западной границе, Алексей Пасько войну встретил в первые же ее минуты.

Дважды отказывали в призыве в армию семнадцатилетнему Борису Кулемину, и все же в сорок втором году после краткосрочной военной подготовки он попал в действующую армию.

Семнадцатилетним юношей ушел защищать Родину пермяк Иван Лядов, павший в бою в неполные девятнадцать…

Идут годы. В городе Орске Оренбургской области, в парке имени Малишевского, рядом с братской могилой героев гражданской войны, защищавших город, похоронен безвременно скончавшийся Анатолий Михайлович Андреев. По словам Зои Ивановны, его вдовы, он все послевоенные годы своей жизни стремился побывать в родном сибирском селе, встретиться с друзьями детства. Однако работа на Южуралмашзаводе, учеба в вечернем техникуме, активное участие в военно-патриотическом воспитании молодежи и тяжелая болезнь помешали ему осуществить задуманное.

Давно не встречались мы с проживающим в городе Орджоникидзе Днепропетровской области Борисом Николаевичем Кулеминым. Знаю: жалуется он на свое здоровье…

Ветераны полка и земляки наших однополчан помнят своих героев и отдают должное их подвигу. В Перми, у входа в среднюю школу № 71, высится бюст молодого танкиста Ивана Лядова. Его именем названы пионерская дружина школы и улица, на которой находится отчий дом Героя.

Именем лейтенанта Андреева названа одна из улиц города Орска. На могиле Анатолия Михайловича к 40-летию Победы установлен памятник. О подвиге его экипажа не раз писалось в нашей печати.

Помнят андреевцев и в Польской Народной Республике.

Продолжу, однако, рассказ о боевых делах моих однополчан.

К утру 24 января полк в составе трех рот вышел к Одеру, где занял оборону северо-восточнее города Гернштадта с целью прикрытия участка форсирования реки главными силами корпуса. В броске к Одеру особенно отличился старший лейтенант Борис Захаров, рота которого следовала в головной походной заставе.

Вот выписка из наградного материала, составленного командиром полка:

«…Умело командовал взводом в боях 13—24.01.45 г. В трудных условиях стремительного преследования противника не терял управления вверенным ему подразделением. Его экипаж уничтожил два танка, орудие, бронетранспортер, 9 пулеметов и до 45 гитлеровцев.

Будучи раненным, не оставил поля боя. Успешно заменил вышедшего из строя командира роты, проявил распорядительность, настойчивость в выполнении поставленной задачи, умение правильно и своевременно принимать решения…»

Я хорошо знал Бориса Захарова: на Украине и в Латвии он был командиром нашего взвода. Грамотный в тактическом отношении, исполнительный и не любивший действовать на авось, он пользовался в полку заслуженным авторитетом.

Наша сводная колонна, возглавляемая капитаном Василием Быковым, пришла к Одеру несколько позже, к 27 января. В ходе марша нам пришлось еще не раз встречаться с отходившим противником, но благодаря энергичным и толковым действиям Быкова по управлению колонной, то и дело вступавшей в жаркие схватки с врагом, в указанный район мы прибыли вовремя.

Буквально сразу же после нашего прибытия в полк осколком снаряда был тяжело ранен Александр Швырченков. Расставаясь, мы с ним очень хотели вновь встретиться в родном полку. Хотели, но надежды, по сути, не было… Невольно вспомнил я в тот момент слова бывшего нашего наставника, начальника Ульяновского танкового училища генерала В. Н. Кашубы. В самое тяжелое для Родины время он горячо верил в грядущую победу над врагом и призывал нас потрясти стены Берлина. И мы потрясли их, только вот Александру Арсентьевичу Швырченкову дойти до Берлина, к сожалению, не удалось…

В эти дни противник ударом подошедших с севера войск пытался отрезать находившиеся на плацдарме за Одером части 6-го гвардейского механизированного корпуса. В отражении этого удара принял участие и наш полк.

Особенно ожесточенный бой разгорелся около прибрежной деревни Любхен. Вела его наша 4-я рота, которую возглавил бывший зампотех старший техник-лейтенант Иван Котельников. Задачу мы получили непосредственно от командира корпуса полковника В. Ф. Орлова. От него же узнали, что за Одером ведут бой в полуокружении поддерживаемые танками две механизированные бригады и артиллерийский полк. Чтобы избежать удара с тыла, артиллеристы взорвали мост через Одер.

Под огнем противника мы ворвались в деревню Любхен. Отчетливо помню, как из небольшой рощи, находившейся на пути нашего движения, фашисты открыли ураганный пулеметный огонь по моему танку, следовавшему последним: других, более мощных огневых средств у них в этом месте, видимо, не было. А может, не успели развернуть. Пулеметный огонь не мог, разумеется, причинить нам никакого вреда. Мы спешили и потому ответили на бестолковую стрельбу вражеских солдат пулеметным огнем с ходу.

В соответствии с поставленной задачей и предварительным распоряжением командира роты танкисты расположили свои машины возле небольшого кирпичного завода и трех крайних домов, находившихся по обеим сторонам деревенской улицы. Сразу же и бой начался, и продолжался с небольшими перерывами около суток. Еще довоенный кадровый танкист, командир орудия из экипажа Ивана Смирнова старшина Александр Козлов первым уничтожил два вражеских танка. Не отстали потом от него и некоторые другие экипажи.

А боеприпасы уже на исходе… На запрос командира роты из штаба полка сообщили, что доставит их нам ефрейтор Павел Тункин. Знал я его. Боец как боец. Уралец, земляк нашего ротного. Невысокий и внешне неприметный. Удастся ли ему проскочить по обстреливаемой врагом дороге?

С надеждой и сомнением смотрим на шоссе, идущее по берегу реки. Наконец — ура! — показался мчавшийся на полном ходу автомобиль нашего «неприметного» уральца. Вот уже Иван Котельников обнимает своего земляка. Быстро загружаем снарядами танки, снаряжаем пулеметные диски, укрываем в подъездах домов оставшиеся боеприпасы.

На рассвете по сигналу командира 49-й гвардейской механизированной бригады вместе с подошедшими мотострелками пошли в атаку, с большим трудом пробились к реке и организовали засаду фронтом на север, в которой до ликвидации опасности флангового удара врага находились еще более суток.

За последние три дня, избежав потерь, наша рота уничтожила пять вражеских танков и шесть бронетранспортеров.

Наконец получили приказ возвращаться в полк. Только теперь нам предоставилась возможность близко увидеть Одер — последнюю большую водную преграду на пути в глубь Германии. Река была скована ледовым панцирем. На участках с разрушенным льдом, несмотря на большую шугу, сновали переправочные средства. Вода казалась черной. А неподалеку уже кипела работа по восстановлению взорванного моста.

Так закончилось наше участие в одной из крупнейших наступательных операций Великой Отечественной войны. По официальным данным, зафиксированным в документах Центрального архива МО СССР, в ходе январских боев полк прошел около шестисот километров и уничтожил или захватил: танков — тридцать шесть, штурмовых орудий — пять, бронетранспортеров — тридцать семь, орудий разного калибра — двадцать четыре, автомобилей — около ста и без малого тысячу вражеских солдат и офицеров.

Потери полка были сравнительно невелики.

В ходе этой операции из-за повреждений, полученных в боях, или по другим причинам выходили из строя двадцать два танка (два из них были потеряны безвозвратно), однако благодаря усилиям ремонтников к Одеру подошло более половины списочного состава машин. Основной принцип «средства ремонта и обслуживания — к машинам» существенно дополнялся: вместе с летучками к подлежащим восстановлению танкам прибывали воины — подлинные мастера своего дела, полные решимости в любых условиях и в кратчайшие сроки поставить машину в строй. Недаром командира ремонтного взвода техника-лейтенанта Николая Хованского, слесаря старшего сержанта Александра Батова и многих других специалистов называли у нас чародеями. Доброго слова заслуживает и командир роты технического обеспечения капитан Василий Быков. Следует сказать, что этой роте часто приходилось действовать самостоятельно — и не только осуществлять материально-техническое обеспечение и ремонт, но и организовывать оборону тыла, а нередко и вести бои. От капитана Быкова требовались исключительная инициатива, оперативность в работе, и Василий Андрианович блестяще проявлял эти качества.

После войны кавалер пяти боевых орденов В. А. Быков успешно продолжал службу в Вооруженных Силах, был командиром танкового полка, затем возглавлял объединенный военкомат.

Особым уважением бойцов и командиров пользовался один из заслуженных ветеранов полка, заместитель командира по технической части майор Евлампий Маркович Солуянов — человек большой скромности, исключительной деловитости и принципиальности. Помню, приказания он отдавал негромко, с какой-то вроде бы неуместной вежливостью, будто советовал, но какая сила обязательности чувствовалась в этом тихом спокойном голосе! Евлампий Маркович умел обходиться без слов, которые в печатном тексте не употребляются. Он болезненно, страшно переживал, если приходилось отправлять подчиненных на опасные задания, а самому в это время оставаться в штабе. Поэтому-то и старался всегда быть там, где труднее, где опаснее.

 

В СИЛЕЗИИ

Выведенный в резерв командующего 4-й танковой армией наш полк 5 февраля по недавно наведенному мосту переправился через Одер и расположился в небольшом городке Хохбаушвиц. Мы чувствовали, что до продолжения наступательных действий оставались считанные дни. Готовились спешно. В ходе партийно-политической работы наше внимание обращалось на необходимость высочайшей бдительности и еще на то, что мы непременно должны отличать простых немцев от фашистов.

В начавшейся 8 февраля Нижне-Силезской операции наш полк следовал за 6-м гвардейским механизированным корпусом. Противник оказывал упорное сопротивление. Здесь мы впервые встретились с широким применением врагом фаустпатронов — ручного противотанкового оружия с кумулятивной гранатой. В уличных боях оно было особенно опасным.

И все же в первый день наступления вражеская оборона была прорвана. На другой день достигли большого населенного пункта Бухендам, где снова пришлось отражать яростную атаку гитлеровцев, только на этот раз… с тыла. Где-то около четырех часов дня вражеская колонна в составе десяти танков, трех десятков бронетранспортеров, нескольких орудий разного калибра и до двух тысяч человек, следуя по уже пройденному нами маршруту, подошла вплотную к населенному пункту и развернула часть своих сил. Заметили их своевременно, поэтому войти в Бухендам гитлеровцы не успели. Наша рота плюс три тридцатьчетверки и зенитная батарея 49-й бригады срочно выдвинулись на окраину села.

Укрывшись за строениями, выжидаем. Выдержка! Она нужна в бою порой не меньше, чем храбрость (а может быть, это и есть своеобразное проявление храбрости). Через прицел и смотровые приборы уже видны даже лица отдельных людей. С нетерпением ждем команду. А вот и она — мы дружно открываем огонь и по контратакующим, и по остановившейся позади них колонне. Когда гитлеровцы в панике начали разбегаться, наши танки сделали бросок и завершили разгром. Мы уничтожили не менее двух третей бронированных машин, все орудия, до двухсот солдат и офицеров и почти столько же взяли в плен. В азарте столь удачно сложившегося боя танкисты почти полностью израсходовали имевшиеся боеприпасы, хотя и стреляли метко. Хорошо, что ночью их подвезли, и мы смогли продолжить наступление.

Утром 14 февраля около населенного пункта Бенау на двух паромах переправились через Бобер — приток Одера. Быстро несла освободившаяся ото льда река свою темную, солоноватую воду. Когда оба парома были еще на середине реки, налетели вражеские самолеты. Почти одновременно с немногочисленными зенитчиками танковые экипажи открыли по ним пулеметный огонь. Низко, чуть не касаясь воды, один за другим проносились над ними самолеты и снова взмывали вверх. Ощущение не из приятных, тем более, что сидевшие в машинах танкисты могли видеть их урывками, только через открытые люки. Но все обошлось. Работавшие на переправе саперы действовали хладнокровно и оставались на своих местах.

Прямо с переправы — в бой. Продвигаемся через лесной массив. Поднятые с привычных мест грохотом орудий и ревом танковых двигателей, ошалело мечутся дикие козы…

После того как сопротивление противника было сломлено, наше продвижение стало столь стремительным, а появление в населенных пунктах столь неожиданным, что мы чуть было не захватили небольшой лагерь военнопленных. Враг успел угнать его невольных обитателей за полтора-два часа до нашего прихода.

Это случилось перед городом Зоммерфельдом. Покормить пленных охрана еще не успела, но обед для них был уже приготовлен — во всяком случае, к нашему прибытию в лагерь пища в котлах оставалась еще теплой. Здесь мы воочию увидели в действии человеконенавистнический лозунг: «Германия — превыше всего!» Белоснежные коттеджи для многочисленной охраны. В них — чистота и убранство, граничащее с роскошью. А рядом, за несколькими рядами колючей проволоки, — ветхие деревянные бараки, в стенах которых зияли щели. Многоярусные, грубо сколоченные из горбылей тесные ячеистые нары. Рваное тряпье и соломенная труха вместо постелей. В котлах сварен неочищенный полугнилой картофель грязно-серого цвета. Становилось не по себе от одного только взгляда на эту зловонную пищу.

Вскоре мы обнаружили и явные следы преступления гитлеровцев — восемь уже остывших трупов: удирая в спешке, фашисты расстреляли обессилевших людей. Вслед за этим увидели и двух, теперь уже, конечно, бывших, военнопленных, спрятавшихся в лагере. Это были едва державшиеся на ногах люди-скелеты. Со слезами радости они слабо пожимали нам руки. Нам захотелось немедленно и от души накормить этих изголодавшихся людей, но кто-то предусмотрительно возразил, сказав, что обильная пища сейчас для освобожденных равнозначна смерти.

Мы не были на войне новичками и всякое повидали, но то, чему стали свидетелями здесь, оказалось более непостижимым и произвело на нас ужасное впечатление. Вспомнил я осень 1943 года, когда, будучи на Урале, увидел немецких и румынских военнопленных. Там не было ничего подобного: человеколюбие советских граждан по отношению к находившимся в плену даже отъявленным нацистам оказалось выше ненависти к ним. А ведь как тяжело было тогда советским людям!..

Вечером того же дня наши танкисты почти беспрепятственно овладели Зоммерфельдом. Разрушений не видно, кое-где горел свет, но город казался вымершим, хотя, судя по всему, в нем осталось немало жителей.

Между прочим, в здешних населенных пунктах стали появляться редкие жители; некоторые из них перестали бояться нас. И все же многие пытались на повозках бежать на запад, но, оказавшись в тылах быстро продвигавшихся советских войск, возвращались и, видя наше гуманное отношение к ним, оставались дома. Недоверие с их стороны, однако, еще чувствовалось — прятались, ходили озираясь.

В Зоммерфельде не задерживались. На другой день достигли реки Нейсе и вошли в город Форст. Разведывательный дозор захватил исправный мост через реку и организовал его охрану. В городе совершенно спокойно. Магазины закрыты, словно на перерыв: аккуратно оформлены витрины, разложены на полках товары. Около некоторых домов стоят конные экипажи.

Мы знали, что к этому времени некоторые части нашей армии уже находились на плацдарме за рекой, другие, те, что в районе Форста, готовились к форсированию Нейсе. И, привыкшие идти только вперед, успевшие обслужить машины и отдохнуть, мы никак не могли понять причину нашей задержки в Форсте. Танкисты с нетерпением ждали команду следовать дальше, но ее все не было…

Неожиданно среди нас появился корреспондент «Красной звезды». Гость оказался дотошным человеком и не из робкого десятка: собирался поехать на западный берег Нейсе. А пока беседовал с нами о боевых делах, о настроении людей, делился новостями, с интересом рассматривал прошедшие огонь и свинцовые вьюги боевые машины, фотографировал явно смущавшихся танкистов, что-то записывал. На прощанье мы от души пожелали ему счастливого пути.

Наконец-то стала известна причина нашей задержки. Оказывается, противник после прохода нашего корпуса через Зоммерфельд снова занял этот город, большую часть Бенау, перерезал дороги.

По приказанию командарма командир полка решил провести танковую разведку, уточнить силы противника в Зоммерфельде, а если позволят обстоятельства, то дерзким налетом выбить его из города. В состав группы попал и мой танк. В разведку вышли во второй половине дня. На западной окраине города сразу же напоролись на плотный вражеский огонь. Зоммерфельд буквально кишел фаустниками. Улицы были перекрыты тяжелыми баррикадами.

Командир полка бросил на город основные силы. Бой с засевшими в нем гитлеровцами не прекращался несколько часов, то затихая на время, то разгораясь с новой силой.

Словно зловещие птицы, летали над нами листовки, призывавшие немецких солдат и фольксштурмовиков не поддаваться панике и истреблять прорвавшиеся советские танки, которые якобы остались без пехоты, без автотранспорта и отрезаны от своих тылов. Действительно, весь этот день вражеские самолеты плотно висели над нами и вывели из строя значительное количество сопровождавших нас автомобилей и немало автоматчиков. Но мы не падали духом.

Удивительным свойством обладает человеческая память: отдельные события более чем сорокалетней давности помнятся до мельчайших подробностей, значительно лучше, чем те, которые произошли сравнительно недавно. Сказываются, безусловно, возрастные изменения, но несомненно и то, что в экстремальных ситуациях события навсегда врезаются в память.

Помню граничившее с бравадой и связанное с определенным риском поведение нашего командира роты Ивана Котельникова. В тот день, когда немецкие самолеты висели над нашими головами, он буквально изводил фашистского летчика, по-видимому молодого, решившего во что бы то ни стало уничтожить советского офицера. Раз за разом стервятник пикировал на танк Котельникова. Однако каким-то необъяснимым чутьем Иван Васильевич улавливал момент открытия огня летчиком пикировавшего самолета и успевал вовремя скрыться в башне, а когда самолет выходил из пике, ротный вскакивал на своем сиденье и пальцами показывал гитлеровцу «нос». В конце концов Котельников доконал врага: выведенный из себя, тот до того увлекся охотой за дразнившим его советским офицером, что в один из заходов не успел вывести машину из пике и врезался в землю. И мы долго видели факел горевшего немецкого самолета.

Наши попытки выбить противника из Зоммерфельда с запада к успеху так и не привели. Стали обходить город с юга. Уже в сумерках втянулись в лес. Медленно продвигаемся по проселку через заболоченный участок. Стало совсем темно. Лишь вспышки выстрелов и редкие осветительные ракеты выхватывали из темноты напряженные лица смертельно уставших людей. Ехали всю ночь. Без конца застревали машины, рвались изношенные гусеницы и буксирные троса. Иногда прибегали к самовытаскиванию, хотя на болотистой местности да еще ночью очень нелегко это было делать. К тому же приходилось переливать горючее из одних танков в другие, переносить боеприпасы и быть в постоянной готовности к встрече с врагом. Особенно досталось нашим трудягам механикам-водителям и зампотехам рот…

Но, как бы там ни было, к утру лес и болото остались позади. Однако рассвет не принес нам ничего хорошего. Мы попали под сильный артиллерийский и минометный обстрел. Сопротивление противника, стремившегося задержать наше продвижение и успевшего подтянуть к Бенау резервы, все более нарастало.

Бенау — большое село, вытянувшееся с запада на восток. Одной своей окраиной оно выходит к реке. В центре села, у пересечения железной и шоссейной дорог, находятся железнодорожная станция и церковь.

Вечером во взаимодействии с 49-й гвардейской механизированной бригадой и 416-м стрелковым полком мы достигли западной окраины этого населенного пункта. Командный пункт командир бригады развернул в подвале большого крайнего дома; там же расположились и командиры обоих полков. Часть подразделений механизированной бригады заняла позиции за околицей, фронтом на запад.

Уже в наступивших сумерках по центральной улице села в сопровождении полковых автоматчиков осторожно двинулись наши танки. Мне приказано следовать впереди. Все члены экипажей с напряжением всматриваются в темноту: одни через прицелы и приборы наблюдения, другие — через полуоткрытые люки. Слышны отдельные выстрелы.

Справа, из-за пристанционных складских зданий, показались цепи вражеской пехоты. Одновременно с пулеметами наших танков и автоматами сопровождавших нас пехотинцев дробно зачастила и крупнокалиберная счетверенная зенитная установка. Немецкие солдаты залегли.

Около нас рвутся снаряды и мины, от многочисленных огненных трасс стало светло. Отчетливо видны дымовые шлейфы, оставляемые фаустпатронами. Но кумулятивные гранаты не достигают танков. Вот мелькнула вспышка в полуоткрытых дверях одного из складов. Кто-то из находившихся в придорожном кювете офицеров-пехотинцев ракетой указал цель. Но мы и без того знали, что делать: сразу же последовали два пушечных выстрела. В щепки разбиты массивные двери склада, посыпалась черепица кровли.

И тут же — сильный удар по левому борту нашего танка. Машина развернулась на ходу: очевидно, разбита гусеница. Не дожидаясь команды, Алексей Ещенко включил заднюю передачу, выровнял машину и заглушил двигатель. Даже проверить, что за повреждение получил танк, не представлялось возможным. Потом мы выяснили, что огнем из штурмового орудия, находившегося метрах в пятистах на высоком противоположном берегу протекающего вдоль села ручья, было сбито направляющее колесо. Расчет другого орудия, выползшего из-за укрытия, решил, видимо, добить нас. Отвечаем огнем на огонь, нам помогают находящиеся сзади наши товарищи. Сильные удары вражеских снарядов по лобовой части корпуса танка следуют один за другим. Попаданий оказалось семь, но ни одно из них не было сквозным, хотя в каждую из оставленных снарядами продолговатых выбоин, как мы увидели потом, свободно поместилась бы пилотка. Не подвела нас уральская броня!

Наиболее сильно ощущал эти удары механик-водитель Ещенко, сидевший «без дела» в непосредственной близости от адски грохочущей наковальни. Через смотровую щель и перископ он имел довольно ограниченный обзор, а из жестко закрепленного курсового пулемета мог вести лишь неприцельный огонь, да и то только в одном направлении.

В жарком огневом состязании оба штурмовых орудия были уничтожены. А по переулкам, прижатые огнем к земле, расползались фашистские автоматчики и фаустники; некоторые из них, делая короткие перебежки, подходили к нам все ближе и ближе.

Припав к прицелу, почти непрерывно вел пулеметный огонь Иван Прилепин. Как преображается в бою этот добрый по натуре, неторопливый в обычной обстановке человек! Откуда только берется столько энергии, такая четкость в действиях. А Штомпелев так и стоит с очередным диском в руке, чтобы сразу же перезарядить спаренный с пушкой пулемет, как только тот замолчит. На всякий случай и я приготовил к бою свой тыльный пулемет, хотя огонь из него вести пока было некуда.

Но вот выстрелы фаустников стали достигать целей. От попадания гранаты вспыхнул наружный бак на танке Ивана Березки, следовавшем за ними. Над машиной тотчас же поднялось большое темное облако дыма. Прикрываясь им, вышедшие из танка командир и заряжающий под огневым веером ломом сбросили горящий бак на землю. И снова застрочил их пулемет. Одна из кумулятивных гранат пробила правый борт танка Ивана Котельникова. К счастью, и здесь все обошлось благополучно, экипаж не вышел из боя.

От выстрела фаустпатрона на нашем танке вдребезги разлетелся находившийся снаружи ящик с запасом инструментов и принадлежностей. Следующая граната пробила правый борт машины, и танк окутался дымом. Насыщенный пороховой гарью весенний воздух смешался с удушливым запахом горящего масла и резины. Но цела пока дымящаяся, осаждаемая врагами машина. Через перископ осматриваюсь вокруг, пытаюсь разгадать, что еще предпримут гитлеровцы. Огонь не прекращаем.

Рядом с нашими танками враг поджег несколько деревянных сараев и через две-три минуты усилил огонь по обнажившимся целям. Положение становится критическим. Но, видимо, не последней была для нас и эта остановка. От командира полка по радио получаем приказание оставить подбитый танк. Длинная, на целый диск, пулеметная очередь, несколько наугад брошенных в сторону атакующих фашистов гранат — и по моей команде экипаж мигом оказывается за танком, в глубоком придорожном кювете.

Гитлеровцы продолжают обстреливать покинутую нами, теперь уже безвозвратно потерянную машину. Вскоре из нее показались языки пламени. Грохнул взрыв. Прощай, наша верная боевая подруга!..

Немного успокоившись, отползаем назад.

— Страшно было? — спрашиваю Алексея Ещенко.

— Нет, не очень, — бодрится механик-водитель. — Хотя…

С глубоким уважением посмотрел я на своих товарищей по экипажу. Да, пуганые мы, но не из пугливых, можем в критическую минуту загнать страх в самый дальний угол своего существа и руководствоваться чувством совести и долга. Как Алеша Ещенко в этом бою. Кстати (скажу в этом месте), полтавчанин Алексей Степанович Ещенко, удостоенный пяти фронтовых орденов, был участником исторического Парада Победы.

На командном пункте нас встретил подполковник И. В. Гилев. Попытался доложить ему о случившемся.

— Не надо, лейтенант, — сказал командир полка, — я все видел. Спасибо. Рад за вас. Отдыхайте.

Он крепко пожал нам руки. До сих пор, кажется, ощущаю это искреннее рукопожатие нашего бати.

Отдыхать не хочется. С волнением наблюдаем за ходом боя, а наш непоседливый заряжающий Николай Штомпелев уже готовится заменить бойца в одном из подбитых танков.

Но что это? Из леса, что южнее села, выплеснулся целый батальон немецкой пехоты. Впереди две «пантеры». Солдаты вышагивают как на параде, автоматы — прикладами в живот. «Психическая» атака, дешевая аффектация, подогретая шнапсом!

Дружным огнем встретили наши воины подвыпивших гитлеровцев. Навстречу контратакующим устремились танк лейтенанта Константина Лабузова и упоминавшаяся уже мною счетверенная зенитная пулеметная установка на гусеничном бронетранспортере. Экипаж подбил «пантеру», но выстрелом другого вражеского танка был убит командир орудия Геннадий Серебряков. Пересевший к прицелу командир машины продолжал вести огонь и уничтожил вторую немецкую машину.

Бой этот продолжался не так уж долго. Почти все «психи» были убиты или ранены, лишь небольшой группке вояк удалось отойти в лес или укрыться на окраине села, за складами.

Обстрел нашей позиции усиливается. Вот загорелся танк Константина Лабузова; выскочивший из машины командир экипажа падает, сраженный вражеской пулей. И все же ни одна из оставшихся в боевом строю машина не отошла назад, продолжала прикрывать несколько отставшие и заметно поредевшие ряды нашей пехоты, которая залегла в кюветах, засела в подвалах ближайших домов.

По приказу командира бригады мотострелки дружно поднимаются в атаку, делают рывок вперед и надежно прикрывают танки.

Так закончились очередные сутки горячих фронтовых будней…

А с рассветом следующего дня бой вспыхнул снова. На этот раз на помощь к нам пришли краснозвездные штурмовики. Они крушили врага с бреющего полета, столбы дыма и пыли поднимались высоко вверх, под разваливавшимися постройками заканчивали свой бесславный путь гитлеровцы. Смерть ждала и тех из них, кто, обезумев от страха, выскакивал на улицу.

Усилили натиск и подразделения какой-то части нашей армии, наступавшие с востока.

Около девяти утра, после выхода наших танков к церкви, Ивану Котельникову было приказано оставшимися в полку четырьмя танками прорваться на восточную окраину села. Внимательно ознакомившись по карте с расположением улиц, он поставил задачу командирам машин и механикам-водителям, установил путь и порядок следования, приказал ни в коем случае не отставать и не останавливаться.

Подготовка к броску проходила недолго, через несколько минут танкисты были уже в пути. На одном из перекрестков подбит шедший третьим танк. Выскочивший из машины экипаж укрылся в сарае и начал отстреливаться. Гитлеровцы подожгли сарай, однако советские воины предпочли смерть плену. Шедший последним танк лейтенанта Ивана Красноперова тоже подбит, экипажу удалось спастись. Оставшиеся две машины все-таки прорвались к своим.

К вечеру Бенау полностью находился в наших руках.

В бою за этот населенный пункт отличились все три экипажа нашей 4-й роты. Вот письменное поздравление за подписью подполковника Гилева, переданное на другой день экипажу моего танка:

«Поздравляю ваш экипаж с боевыми успехами. Своими смелыми действиями, своей отвагой и храбростью вы покрыли славой наше гвардейское Знамя. Вперед, к окончательной победе!»

Этот бесценный фронтовой документ до сих пор хранится у меня.

После завершения боев за Зоммерфельд и Бенау на перекрестках основных дорог и в крупных населенных пунктах по распоряжению командующего 4-й танковой армией были выставлены танковые засады. В одной из них, в районе Пфертен, в течение последующих двух суток находились и оставшиеся в строю танки нашего полка (к двум благополучно вышедшим из последнего боя добавились и несколько восстановленных).

Противник больше не появлялся, однако дальнейшее наше продвижение на этом направлении было временно приостановлено. А случилось это перед самой рекой Нейсе.

Вскоре полк был выведен в район города Бриг для пополнения людьми и техникой. С подвижного танкоремонтного завода мы получили шестнадцать машин, а находившиеся в Пфертене отслужившие свой срок наши танки не прибыли — их сдали в ремонт, в полк возвратились только экипажи. В связи с этим «безлошадная» 4-я рота Ивана Котельникова в ожидании танков ненадолго вооружилась двумя семидесятипятимиллиметровыми трофейными пушками и фаустпатронами.

А вскоре пришли танки. Я был назначен командиром машины № 10 «Николай Островский». Вместе со мной в экипаже оказались Михаил Иванов, Николай Штомпелев. Командир орудия старшина Михаил Козак, которого я знал еще с осени 1943 года, в экипаже «десятки» находился с Прибалтики. Он был не только отличным полковым запевалой, но и признанным мастером меткого огня, до самозабвения влюбленным в свою воинскую профессию.

При вручении танков нашему экипажу была оказана высокая честь — вынос Боевого Знамени полка. В торжественной тишине, чеканя шаг, пронесли мы святыню родной части перед боевыми товарищами. Незабываемые минуты! Да и вообще церемонии вручения машин запоминаются на всю жизнь: на пяти танках пришлось повоевать мне, но получение каждого из них свежо в памяти так, как будто происходило это всего несколько дней тому назад.

Церемония вручения нам «Николая Островского» оказалась самой памятной потому, что была для меня последней.

Сразу же после получения танков начались знакомые хлопоты: выверка оружия, сколачивание подразделений. А вскоре и всю 4-ю танковую армию перебросили в район Брига, на левое крыло фронта, где 15 марта началась Верхне-Силезская наступательная операция. Стоила она нашим войскам больших усилий и немалых жертв. Верхняя Силезия была для врага кузницей оружия, и не случайно он подтянул сюда несколько свежих соединений, в том числе танковую дивизию «Охрана фюрера».

В связи с недостаточной насыщенностью боевых порядков стрелковых частей танками непосредственной поддержки пехоты 4-я танковая армия привлекалась к прорыву главной полосы вражеской обороны. Все роты нашего полка были переданы во временное подчинение командиру 93-й отдельной танковой бригады и пополнили танковые батальоны для ведения боевых действий совместно с пехотинцами.

Удар наносился в юго-западном направлении, вдоль восточного берега привольно разлившейся реки Нейсе. Нам противостояли части пехотной дивизии, батальон СС и полицейская рота, в течение месяца занимавшие хорошо подготовленные оборонительные позиции. Непривычно рано для россиян вступившая в свои права весна, неудержимый натиск наступавших бронированных частей наших танковых армий да невиданно большое количество вражеских фаустников — так коротко можно охарактеризовать наше общее впечатление, оставшееся от тех дней.

После непродолжительного огневого налета танкисты овладели первыми вражескими траншеями. Попытки перейти в контратаку были ликвидированы огнем с места. Настойчиво прогрызая оборону, мы продвигались вперед. Специально оборудованные системы амбразур в массивных стенах каменных зданий в крупном населенном пункте Кирхберг обеспечивали гитлеровцам возможность ведения кинжального огня. Однако мощные снаряды танковых пушек сделали свое дело.

Уже под вечер наша 2-я рота зацепилась за восточную окраину деревни Зоненберг. Заговорила немецкая артиллерия, появились фаустники, послышался гул вражеских самолетов. До подхода нашей пехоты танкисты могли противопоставить гитлеровцам лишь ограниченный маневр да огонь с места.

Особенно досаждала нам стопятимиллиметровая батарея, позиции которой находились на противоположной окраине деревни, за кирпичным забором большого здания. Гитлеровские артиллеристы подбили два наших танка. Поддерживаемые огнем соседних машин, экипажи лейтенантов Александра Соколова и Павла Володина, укрываясь за строениями, смелым маневром зашли во фланг гитлеровцам. На них тотчас же обрушились снаряды. Подбит танк Соколова. Но вот сделал удачный выстрел старшина Виктор Тырыхин из экипажа Володина, одним вражеским орудием стало меньше. И хотя в завязавшемся огневом состязании вышел из строя и танк лейтенанта Володина, огонь немецкой батареи был подавлен.

Короткая передышка, и гитлеровцы возобновили стрельбу — теперь уже по поврежденным советским танкам. Следует мощная контратака. Остановился объятый пламенем танк Петра Афонина. Но экипаж сражается отчаянно, огонь не прекращает. Вот после очередного выстрела приоткрылся люк танка лейтенанта Григория Волкова, и заряжающий Василий Каштанов выбросил стреляную гильзу…

С командного пункта бригады, где находилась и моя «десятка», хорошо видна панорама боя. Нам, привыкшим находиться на острие атак, пребывание вне досягаемости вражеского пулеметного огня кажется несколько странным. А бой, вот он, словно на ладони. Положение однополчан становится более чем тревожным. С волнением ожидаем развязку. Командир бригады уже решил бросить в атаку свой резерв, но тут в деревню ворвалась наша пехота, и вражеская контратака захлебнулась.

17 марта подступили к городу Цигенхальс, после чего началось стремительное преследование отступавшего противника. Захват крупного населенного пункта Шнеллевальде лишал гитлеровцев, окруженных в районе города Оппельн, возможности выхода на шоссе в направлении на Цигенхальс. Поэтому в тот же день они предприняли мощную контратаку и ворвались в село. В ловушке оказалось отделение полковых автоматчиков во главе со старшиной Яковом Болотниковым. Однако до подхода помощи воины сумели продержаться в захваченной ими школе. В бой вступили находившиеся в резерве 3-я рота старшего лейтенанта Валентина Бибикова и 4-я Ивана Котельникова. Противнику ничего не оставалось, как уйти из села.

В самый разгар этих напряженных боев, в ходе которых мы теснили врага на запад, 4-я танковая армия была преобразована в гвардейскую.

И хотя большинство воинов объединения уже давно были гвардейцами, это известие подняло наш боевой дух, обострило чувство личной ответственности за честь и достоинство танковой гвардии.

После захвата Шнеллевальде дальнейшее наше продвижение замедлилось, и 20 марта мы заняли круговую оборону в Вакенау. Обстановка осложнялась: с востока и северо-востока подходили войска из состава оппельнской группировки противника. Гитлеровцы метались, стараясь вырваться из окружения. Поняв тщетность этих попыток, они стали выходить на колонны наших тылов, привязанные к дорогам и растянувшиеся на многие километры. Местами здесь разгорались столь жаркие схватки, что командарм вынужден был направлять сюда боевые подразделения. Надо сказать, что в этих критических ситуациях штабные работники и личный состав тыловых служб проявили высочайшую организованность и выдержку.

Стремясь отбить Вакенау, противник двумя пехотными батальонами, усиленными штурмовыми орудиями, в первую же ночь нашего пребывания в этом селе предпринял пять контратак. То была, пожалуй, одна из самых неспокойных ночей на моей памяти. Совместно с контратакующими солдатами коварно действовали и притаившиеся до времени многочисленные фольксштурмовцы из числа местных жителей. Это были либо дряхлые старцы и инвалиды войны, либо зеленые юнцы, насквозь пропитанные духом фашизма. Они еще засветло подсмотрели расположение буквально каждой нашей машины, что в родном селе для них не составляло труда.

Помнится, как наша «десятка» остановилась во дворе школы, расположенной на окраине. Там же, в одной из классных комнат, обосновался командир полка. За кирпичной стеной пришкольного участка виднелись большие огороды. Справа от нас находились огневые позиции дивизиона реактивной артиллерии, а неподалеку от них — склад боеприпасов. Запомнилось также, что в некоторых классных комнатах висели большие картины «Приход Адольфа Гитлера к власти» и лозунги, призывавшие школьников к защите фатерлянда.

Здесь, как и во многих других местах, чувствовалось, что даже стоя на краю пропасти и отлично понимая, что уже ничто не спасет рейх от неминуемого краха, фашистские главари-фанатики толкали на верную смерть стариков и подростков.

Увешанные оружием, фольксштурмовцы выступили в полночь, одновременно с началом первой контратаки своих солдат. Незадолго до нее они неожиданно обстреляли из фаустпатронов наши танки. Им удалось поджечь склад боеприпасов. Смотреть, как, шипя, расползаются, прежде чем взлететь, реактивные снаряды, довольно забавно. Но нам было не до зрелищ, тем более что «ползают» и разлетаются эти снаряды в самых неопределенных направлениях. А тут и артиллерийский обстрел начался, затем с разных сторон полетели гранаты. В том месте, где вчера стоял наш танк, кумулятивная граната пробила стену школы. Хорошо, что с наступлением темноты мы, словно предчувствуя опасность, вывели машину за ворота и поставили ее на более удобное для ведения огня и маневра место.

Неожиданным комбинированным налетом противник надеялся посеять среди нас панику. Ему это не удалось. Застрочили наши автоматы и танковые пулеметы, в сторону врага полетели гранаты и снаряды. Крепкий отпор встретили напавшие. Многие из фольксштурмовцев были убиты, а оставшиеся в живых разбежались по селу. С большими потерями для гитлеровских солдат были отбиты все их контратаки. Утром на улицах и задворках мы увидели не менее ста пятидесяти вражеских трупов, а примерно в полукилометре от нас чернели три штурмовых орудия, уничтоженные экипажами лейтенантов Григория Волкова, Герасима Маркова и Сергея Кирьянова.

Командование 4-й гвардейской танковой армии готовило заключительный удар по городу Нейсе силами 10-го гвардейского Уральско-Львовского добровольческого танкового корпуса, которому придавались два полка — стрелковый и наш.

Днем 22 марта после непродолжительного марша мы прибыли в район расположения 62-й гвардейской танковой бригады. С наступлением темноты вышли на исходные позиции. Наутро следующего дня после мощной, почти часовой артиллерийской и авиационной подготовки вместе с уральцами пошли в атаку.

Противник отчаянно сопротивлялся, и только через два часа после начала атаки опорный пункт его обороны на участке нашего наступления пал. Во второй половине дня вышли к городу Хайдау, куда противник успел подтянуть резервы и авиацию.

В разгар ожесточенного четырехчасового боя среди атакующих танков появилась легковушка командарма Д. Д. Лелюшенко. Остановившись около нашей машины, генерал поинтересовался причиной задержки (а причина была в сильном противодействии гитлеровцев, обрушивших на нас огонь нескольких артиллерийских батарей) и по рации приказал командиру полка решительным ударом обеспечить успех атаки.

В последние дни нам не раз приходилось встречаться, причем в самых неожиданных и опасных ситуациях, со своим бесстрашным командующим. Он знал очень многих боевых офицеров армии до командиров взводов включительно. Решительным и энергичным военачальником, человеком крутого нрава и исключительной храбрости, восхищавшей даже бывалых воинов, помнится нам этот прославленный генерал. Вот и в этот раз его появление в круговерти жаркого боя на легковой машине, не защищенной броней, оказало на нас сильное ободряющее воздействие. Танкисты дружно устремились в атаку и через полчаса овладели Хайдау.

На другой день части корпуса генерала Е. Е. Белова вошли в город Нейсе.

В ходе боя за Хайдау был ранен командир нашего полка подполковник Иван Васильевич Гилев. Вместо него прибыл полковник Е. К. Махно. При представлении личному составу он, высокий, стройный, тридцати шести лет от роду, но совершенно седой, обратился к нам с речью, в которой, между прочим, сказал, что к гитлеровцам у него особый счет. И еще — что ни кровного, ни, разумеется, идейного родства с махровым анархистом батькой Махно не имеет. Во всем облике полковника чувствовались большая сила воли, незаурядная эрудиция, богатый жизненный и боевой опыт. Мы сразу же прониклись уважением к этому человеку — человеку, как потом стало нам известно, необычной судьбы.

Сын криворожского шахтера, он с одиннадцати лет батрачил на кулаков. В 1929 году вступил в партию большевиков, с 1930-го — служба в армии. Начало Великой Отечественной войны застало райвоенкома Ефима Махно в Станиславской (ныне Ивано-Франковской) области. Сполна познал горечь отступления. Командиром танкового батальона участвовал в обороне Киева. В июне 1942 года, после окончания Военной академии механизации и моторизации РККА (до войны он учился в ней заочно), в должности начальника штаба танковой бригады снова прибыл на фронт. На Дону, на станции Самодуровка, будучи тяжело раненным, попал в плен и был… расстрелян гитлеровцами. Жив остался, как говорится, волей судьбы. В начале 1944 года командир 16-й механизированной бригады полковник Махно был ранен, и вновь тяжело. И вот, как видим, дошел до фашистского логова.

Вот такой краткой справкой о нашем новом командире полка я и закончу свои воспоминания о боях в Верхне-Силезской наступательной операции. Завершилась она, как известно, в марте 1945 года окружением и уничтожением крупной группировки гитлеровских войск. В результате мы заняли выгодное положение для нанесения удара на дрезденском и пражском направлениях.

 

ВЕТЕРАНЫ В СТРОЮ

В победном 1945-м нам казалось, что мы, фронтовики, дожившие до светлого дня, всегда будем вместе. Большинство из нас, разъехавшихся по необъятным просторам родной земли, о будущих встречах тогда не очень думали, адресами обменивались далеко не всегда. Потом только поняли, как непросто собраться однополчанам. Тем бережнее поддерживаем установившиеся связи, тем дороже для нас ставшие традиционными майские встречи.

Хотя возраст у ветеранов почтенный, но и в мирной жизни они находятся на переднем крае, показывают пример беззаветного служения Родине.

Посильное участие в общественном труде принимает бывший главный механик завода в городе Рогачеве Гомельской области кавалер ордена Октябрьской Революции Ф. Е. Штопенко. Продолжают трудиться бывший начальник автоколонны персональный пенсионер республиканского значения чебоксарец М. А. Иванов и инженер локомотивного депо в городе Пятихатки М. К. Коломиец. Неутомимо работают бывший командир роты, а ныне лектор-международник рязанец И. В. Котельников и доцент МГУ В. П. Калацкий. Активное участие в военно-патриотическом воспитании молодежи принимают бывший заместитель командира полка почетный гражданин города Юхнова Д. П. Еськов и руководитель нашей ветеранской группы Б. П. Захаров.

Кстати, группа эта входит в состав совета ветеранов 4-й гвардейской танковой армии. Несмотря на то, что все мы живем в различных городах, ею проделана значительная работа. Установлены творческие связи с литературно-мемориальными музеями Н. А. Островского и А. С. Серафимовича (в нашем полку были танки, названные именами этих писателей), с музеем истории Корсунь-Шевченковской битвы. Изготовлены стенды о боевом пути полка. Установлены они в разных местах — например, в средней школе № 1 и краеведческом музее города Юхнова, в Великолукском музее боевой комсомольской славы имени Александра Матросова, в краеведческом революционном музее и в школе № 11 Великих Лук, в ряде московских школ, в музее-диораме и на станции юных туристов города Орла, в Уманском техникуме механизации сельского хозяйства, в Музее обороны Москвы.

Наши товарищи охотно участвуют в проведении бесед в Институте народного хозяйства имени Г. В. Плеханова и в 627-й московской школе. По инициативе президиума совета ветеранов во дворе этой школы около мемориального знака — танковой башни на постаменте — ежегодно накануне Дня танкистов выносятся Боевые Знамена соединений и частей армии.

На одной из таких церемоний мы поведали ребятам о славном пути нашего полка, о наиболее ярких подвигах однополчан. Рассказали о том, что за боевые отличия на фронтах Великой Отечественной войны полк был удостоен орденов Красного Знамени и Александра Невского, а также почетного наименования «Уманский». Около тысячи воинов части были награждены орденами и медалями. Рассказали и о том, что за годы войны в полку сменилось семь составов экипажей, из тех, кто штурмовал Великие Луки (здесь начинался боевой путь полка), до ликовавшей Праги не дошел никто. Мы говорили об этом потому, что ветераны войны не только гордятся своими победами — они и скорбят о тех, кому не суждено было вернуться с поля боя, о тех невосполнимых утратах, которые понес советский народ на своем трудном пути к Победе.

Наряду с участием в московских встречах ветеранов 4-й гвардейской танковой армии мы побывали в городах Конотопе, Умани и Мадоне. В Конотопе особое впечатление произвела на нас организация общегородского празднования Дня Победы. Колонны нарядно одетых горожан под звуки маршей прошли по улицам города в парк, к мемориалу Славы, возле которого горит Вечный огонь в память о захороненных там почти тридцати тысячах советских воинов и местных жителей, зверски уничтоженных гитлеровцами во время оккупации Сумщины. Затем состоялись многотысячный митинг и возложение венков. И когда собравшиеся минутой молчания почтили память жертв фашизма, как-то по-особому почувствовали мы, что память о войне — это не только проявление величайшего уважения к героическим событиям прошлого, признательности и благодарности их участникам, но и мощное идейное оружие в воспитании нашей смены, в борьбе за мир. Рядом с теми, кто вынес на своих плечах тяжелую ношу войны, стояли их дети и внуки. Соприкосновение с последствиями войны и встреча с ее участниками рождали в сердцах молодежи возвышенные чувства, вдохновение, благородное стремление быть достойными славы отцов и дедов.

Помню, на Уманщине в связи с очередной годовщиной ее освобождения от немецко-фашистских захватчиков тоже проводились большие праздничные мероприятия. В те незабываемые дни мы, ветераны, побывали на братских могилах наших боевых друзей в поселке Лысянке и в селе Иваньки Маньковского района, приняли участие во многих церемониях. Были и хлеб-соль, и волнующие мелодии оркестров, и митинги, и наши воспоминания о боях.

Радушно встретили нас жители села Иваньки, в освобождении которого непосредственно участвовал наш полк. Благодарные жители с любовью ухаживают за могилой погибших там наших однополчан. Бывшему командиру взвода Б. П. Захарову присвоено звание почетного гражданина Иваньков, его именем названа одна из улиц села.

Тронуло нас и понимание, с которым отнеслись местные власти к нашему ходатайству об увековечении памяти отважного мастера танковых атак, бывшего командира роты П. П. Гмирянского.

Трогательной была и сравнительно недавняя наша встреча в Латвии. Автобусом (с трехдневной остановкой в городе Мадоне) проехали мы по отрезку боевого пути полка на участке Резекне — Рига. Оказанное нам гостеприимство превзошло все ожидания. Мы поклонились памяти павших товарищей, побывали на памятных местах боев и в Мадонском краеведческом музее. Состоялись встречи с жителями и руководителями городов Мадона и Варакляны, мы приняли участие в проведении пионерских линеек в Вараклянском детском доме и шести школах Мадонского района.

Мы продолжаем розыск фронтовых друзей и стараемся сделать все, что от нас зависит, для увековечения их подвига. И хотя идет пятое десятилетие после окончания войны, жизнь дарит нам все новые и новые встречи. В ходе их, как обычно, — бесконечные воспоминания о давно минувших днях и послевоенных судьбах боевых друзей. По нашему ходатайству на братских воинских кладбищах дополнительно обозначены или уточнены имена тридцати двух не вернувшихся с войны однополчан. Ветеранами полка написано около сорока газетных и журнальных статей — воспоминаний о боях, продолжается работа по описанию боевого пути полка.

Не забываем мы и о том, что опыт и знания ветеранов войны имеют исключительно важное значение в военно-патриотическом и нравственном воспитании молодежи, о том, что в тесном содружестве с организациями ДОСААФ мы должны направить свои усилия на подготовку юношей к военной службе.

Помним мы и о том, какие жертвы и лишения приносят людям войны, о нашем долге всеми силами способствовать успешной борьбе за самое большое счастье, каким является мир.