Подумать только, не успел я как следует заинтересоваться в этой самой зловещей тайне и дознаться причины появления столь многочисленных трупов, как уже самая судьба свела меня с разгадкой всех этих таинств.

Необычайное состояние духа завладело мною и я, никак не придя еще в свои чувства после такого казусного пассажа, все еще оставался дома и собирал по ниточкам сложившиеся последствия. И в самом деле, странный договор в мире с Тенетниковым относительно утопления тел и помощи в преступном содействии, незнакомый человек, видимый мною на улице, исчезнувший и теперь же появляющийся мертвецом в доме двенадцать, все это томило и изъедало мой разум, так, что я на протяжении всей следующий недели не мог найти себе места и думал только об совместимости реальности с тамошними моими фантазиями.

Чтобы избавить вас от всех этих теперь же неуместных трактовок, то есть неуместных потому, что и без них уже самая суть дома двенадцать стала вам ясной, то опущу их и перейду к описанию дальнейшего моего посещения этой курильни, тем более что вам и без того уже стала ясна мизерная моя зависимость от опия и желание вновь удостовериться об несомненном совмещении реальности и сна, а также и их последствий относительно друг друга.

Однако, мне хотелось бы теперь опускать также из текста и описания самого курения, то есть то, как я прихожу к Тенетникову, как покупаю опий, как курю его, как все стены меняют свое строение, и как наконец я стою посреди залы и выбираю свой новый, полный опасностей путь. Да, мне хотелось бы поступать теперь так, но дело в том, что на сей раз, то есть на четвертый мой приход, все случилось несколько иначе.

Именно началось все с нашего разговора со Львом Борисовичем.

– А-ах! Мой напарник пришел, – глумливо встретил он меня так входящего к нему в кабинет, в который велел чтобы мальчик передал мне его просьбу явиться туда. – Мой напарник, мой помощник! Как поживаешь, Иван Андреевич? Где пропадал ты? Да ведь я же ждал тебя еще третьего дня.

Мне стало жутко, когда я услышал эти слова, поскольку это был вот уже как вторым признаком странного воздействия опия на мою жизнь.

– Что ж ты стоишь как вкопанный? – Вопрошал он меня, приглашая присесть за стол.

– Я… извольте, просто я в таком положение, виноват, совсем необычное дело. – Отвечал я сбивчиво, осматривая его кабинет, в котором все было абсолютно также, как и неделю назад в моем сне.

– Эхва, да чего же ты оробел? Будто не видел уже моего кабинета? Во-он они, веревочки-то висят, а? А? Помнишь как мы его? А? – Все смеялся он и подмигивал глазами, предлагая мне присесть за стол.

Я кротко и учтиво присел, деликатно пожал ему руку, и приготовился внимать его речи.

– Ну вот что, братец, более не пропадай так на долго, ибо ты очень нужен мне на нашем с тобою деле. Ведь ты не забыл? Ведь не вышел же из-за договоренности?

– Не забыл. – Сдавленно отвечал ему я.

– Ах да, я чуть не забыл сказать тебе, вообрази, привезли новый сорт опия, прямиком из Шотландии, пальчики оближешь.

– Какой такой новый сорт? – Быстро спросил я, очнувшись.

– Да вот же он, показать тебе?

– Извольте, Лев Борисович. – С удовольствием отвечал ему я.

Тут Тенетников достал коробку со многими ящичками и мешочками, достал уже из него какую-то шкатулку, каких было много и на которых везде стояли сургучные печати. Затем достал из нее большое количество спичечных коробков и положил один на стол. Открыв его, он показал мне порошок ярко-красного цвета с какими-то крапинками внутри.

– Это что? – Спрашивал я, дивясь.

– Это такой новый сорт, называется – «Кровь Антенора» такой редко получается закупить.

– И что же он, хороший, этот сорт-то?

– Безусловно, один из наилучших. Вообще-то множество сортов закупал я уже в свою казну, и многие из них были весьма хорошие, особливо из Голландии, как например «Глубины Стикса», «Ярость Рыжего Эрика», «Сонм», или даже «Бальзам Ганимеда». Но «Кровь Антенора», поверь – одно из лучших, что удавалось мне покупать. За десять лет торговли с контрабандистами, я лишь только несколько раз видел его у оптовиков, а теперь же не пожалел отдать хорошую копейку и закупил сто сорок порций оптом отличного качества.

– Да вы что… – Отвечал я ему, все более и более поражаясь его рассказам.

– Не хочешь прямо здесь закурить его?

– Здесь? Э… что ж, пожалуй можно. А какова же цена?

Ну, учитывая наш с тобой оговор, я снимаю тебе ровно половину его цены. Положи же теперь сюда на стол решительно сто рублей.

– Как сто рублей, батюшка Лев Борисович? Ведь так дорого?

– Да за такие деньги его у меня с руками оторвут, ну так хочешь или нет?

– Хочу. – Как-то с перепугом, что он заберет свои слова обратно, согласился я, после чего сразу же выложил ему сто рублей из своего сака.

– Тогда сейчас подожди, братец.

Он полез за мундштуком и трубкой, а когда сделал это все, то тут же поднес мне спичку к трубке. Все случилось как и обычно, но только вместо зеленого дыма, теперь же был ярко красный.

– Ну все, Иван Андреевич, – говорил мне Тенетников, когда я еще был в сознании, – сиди и развлекайся, здесь тебе будет удобно. А я покамест пойду отправлю несколько других надобностей.

Вскоре сознание мое затуманилось, я перестал мыслить окончательно, но через какой-то миг все мои чувства вспыхнули снова, еще даже более прежнего, от чего в нутре я стал ощущать приятное воздействие порошка на мой организм.

Через несколько времени я приспособился к более явственным ощущениям, и стал подумывать, куда бы мне наведаться теперь же. Я вышел в общую залу, где обнаружил все на прежних местах, и в то же самое время мне послышался едва заметный писк, издаваемый кем-то из потребителей.

– Пс. – Повторился он, и я даже пришел в недоумение, по случаю безнадежного поиска этого звука.

– Иван Андреевич, – раздался вдруг голос полушепотом и я даже обомлел: никогда еще не встречал я других потребителей в своем собственном сне.

– Кто вы? – Вопрошал я его.

– Иван Андреевич, идите сюда, я здесь, за этой дверью.

Тут вдруг чуть приоткрылась одна из боковых дверей и я мигом оборотил свой взор в сторону скрипучего звука.

– Идите сюда, да, не бойтесь, я ваш друг, да только осторожно, не возбудите подозрение этих стражей.

Я направился в эту дверь, даже не зная, что придумать сказать таинственному незнакомцу, а может даже он и вовсе был не потребителем, а каким-либо мнимым воображением или плодом моей фантазии. Но вскоре я зашел вовнутрь той двери и узрел перед собою и впрямь настоящего и живого человека, который был одет в сюртук голландского покроя, в манишку, выбеленную до крайности, в изящные панталоны и в старенькие шелковые туфли на каблучке. Помимо этого у него были атласные манжеты и подвороты, воротнички и почти такая же как и у меня батистовая бабочка вместо галстука. Лицо его мне сначала показалось знакомым, я стал вглядываться в его приветливую физиономию, в его улыбающиеся глаза и жизнерадостную улыбку. Сомнение охватило меня; сердце почуяло тайную обиду в этом лице и месть, оно почуяло опасность и говорило мне всеми чувствами, что нужно поскорей убираться вон от этого человека. К великому ужасу и непониманию я признал в этом человеке того самого, тогдашнего незнакомца, об котором начал и закончил писать в предыдущей главе.

– Господи Боже… – Заикаясь, говорил я тогда тихим голосом, боясь не зная чего, но незнакомец перебил меня.

– Вы меня узнали? – Говорил он, улыбаясь по-плутовски. – И я вас, Иван Андреевич. Не бойтесь меня, я не причиню вам абсолютно никакого вреда.

– Но как вы, кто вы? Где же вы, когда…

– Ах знаю, знаю, не переживайте, я сейчас все вам расскажу, только прошу вас, будьте покойны, я лишь хочу вам помочь.

Тут он отвел меня в сторонку, попросил присесть и сам же уселся рядом.

– Итак, прежде всего, давайте знакомиться: меня зовут Артем Александрович Арсюшкин, я – некогда обычный семьянин, попробовавший однажды этого опия и пристрастившийся к нему. Вот так, употребляя опий, Тенетников сделал мне такое же как и вам предложение-быть его помощником, на что я и согласился, да только вы не верьте ему, он злодей, он сам бесовий сын, не употреблял я двойных доз опия и никто не употребляет, просто от этого дьявольского зелья помирает рано или поздно любой человек, но вы… вы особенный.

– Простите, мне так страшно, я… я ничего не понимаю, неужели эти два мира совмещаются между собой? И как же тогда вы были там, когда теперь же вы вот здесь?

– Сейчас я объясню вам, Итак, Иван Андреевич, для начала же дайте мне свою руку и запомните, что я вам друг и никогда не предам вас (тут он протянул свою и я неуверенно заключил с ним рукопожатие). Так вот, да, я и впрямь был около того забора, но я уже был там когда я был мертвый…

– Вы были в крови, вас убили?

– Нет, что вы. Не за долго до вашего прихода я и впрямь скончался в курильне у Тенетникова, а хотя я может и не сам умер, а попросту надоел ему и он решил от меня избавиться таким образом, подсыпав что-то в мою порцию(не исключено, что он избавляется таким образом от своих должников или еще кого-то). Вот, я уже сказал вам ранее, что вы особенный человек, вам дано видеть потусторонний мир, где все мы, умершие, пребываем до тех пор, покамест наша душа не вознесется по истечению срока в ад или рай, понятно? Вы – редкое явление, способное видеть нас и различать нас среди реального мира, способное говорить с нами и, самое главное – помогать нам.

– Но как же я могу это? – Поинтересовался я, не веря всему происходящему.

– Не знаю, но, видимо, это опий повлиял на вашу природу и вы стали такими теперь же. Не исключено, что при каждом новом курении у вас будет открываться все больше и больше возможностей. Но берегитесь, берегитесь Тенетникова, прошу вас, о мой друг.

– Но что же я могу сделать?

– Покамест ничего, но мы предупредим вас об всех его коварных планах, ведь мы, духи, способны видеть вас и читать все ваши мысли, а помимо этого, и предугадывать недалекое будущее. Ведь вы читали Данте? Вот так я узнал, что в тот день вы явитесь к нему и случится эта страшная беда, что он пригласит вас к себе в должность напарника, и что вы потопите мой труп в Фонтанке.

– Мой друг, я виноват перед вами, – говорил ему я, со скорбным выражением лица. – Как мне искупить свою вину? Ведь я ничего не знал об этом.

– Оставьте, Иван Андреевич, сейчас нам не до этого. Вы еще успеете помочь мне, и знайте, что я ни в коем случае не сержусь на вас, ведь вы это делали неосознанно. Я просто явился к вам тогда на улице, дабы отпугнуть вас, отговорить любым способом, чтобы вы не помогали ему выкидывать мое тело в Фонтанку, ибо, сами-то вы можете судить об моих тогдашних мыслях, что я погиб наконец и обратной дороги нет? Так вот поймите, это сейчас я уже свыкся со своею новой жизнью, а тогда хотел вернуться обратно в тело, но у меня не получилось. А признаться, я был удивлен что вы увидели меня.

– Но на вас же была кровь!

– Это так привиделось вам. Ваш рассудок воспринял меня таким, на самом деле крови на мне не было никакой.

– Поверить невозможно.

– И тем не менее верьте, мой друг, ибо мир мертвых теперь на вашей стороне. Теперь же, оказавшись здесь, я понял как, тяжело справляться умершим с любыми насущными потребностями, а здесь нас много таких, кто не успел еще отойти в загробный мир и скитается в мире живых, ибо тела наши не захоронены по христианскому обычаю.

– Но постойте же, вы просите мою помощь, но чем же я смогу помочь вам?

– Ответ не прост: мы сталкиваемся со многими трудностями, которые возникают у нас со множеством существ потустороннего мира, созданные некогда самим Творцом. Эти существа исходят из измерений и появляются во всех частях планеты, но, так как мы не имеем такой силы справиться с ними, то и не можем помочь сами себе, но зато вы имеете такую силу. Вы наше спасение и мы все за вашу душу вечно будем Бога молить…

– Но позвольте, – перебил я его, – как же это вы так говорите? Ведь смогу ли я набраться столько духу, чтобы быть для вас защитником или спасителем. Ведь этот же мир лишь сновидение, да и нужно ли мне это все?

– Нет мой друг, – отвечал мне Арсюшкин учтиво и благородным тоном, – это не сон, это реальный мир, ведь сами же вы можете удостовериться в том, ведь можете же? Безусловно лично вас и ваших дел дела мертвых касаться не могут, но поймите, ведь вам сейчас же дается шанс, который не получал еще никогда в своей жизни ни один живой человек; шанс, который даст вам возможность облагородить свою карму и подняться в глазах Бога, помогши нам, бедным и претерпевающим мертвецам, и если вы поможете нам, даю слово чести, после смерти вы будете ходить в лаврах и высшем почете.

Такой поворот дел произвел на меня колоссальное впечатление. Я стал думать: заключать ли мне вот уже как второй договор, стоит ли это все? Ведь один из них явно обманывал меня и не договаривал мне всей сути дела; второй и вовсе вызывал подозрение, так как сам он уже не весьма живой человек, однако проявляет благосклонность и даже злость не берет его. К тому же все это происходило в мире, во сне под опием, тогда как все события, происходившие в реальности, явно показывали, что имеют связь с этим миром, как я уже и написал вам об том. Я думал, думал, и решил согласиться, поскольку впечатлений от порции опия, во-первых, я не лишусь, во-вторых, ведь есть же в том резон, ведь не лишним же будет иметь, помимо Иисуса Христа, еще одного ходатая на Божьем суде.

– Что ж, – говорил я, – я ваш верный и преданный союзник. Какова же будет моя помощь?

– Эхва, друг вы мой, Иван Андреевич! – Восклицал он от немерного счастья. – Ведь вот радость-то нам теперь! Ведь вот нашелся же теперь заступник!

Тут он привстал и пригласил меня пройти за ним в еще одну дверь, находящуюся в этой же комнате, да только прикрытую занавесью и невидную в полумраке. Там была лестница вниз, по которой мы и пошли, а Арсюшкин, достав приготовленную свечу, зажег ее и принялся освещать нам дорогу, не забывая говорить суть всего дела:

– Так вот, благодетель наш, эта самая комната, в которой мы находились, есть по сути особая дверь, входить в которую должны лишь умершие, для того чтобы взойти на священнейший тракт очищения: то есть, грубо говоря, без этого самого тракта, умерший человек не сможет пройти свое посмертное испытание, которое ждет каждого умершего, для того именно, чтобы ускорить свое обращение в нетленную душу и вознестись в загробное царство.

– А какое же это испытание?

– А Бог его знает, у каждого свое.

– Ну а в чем же заключается самая сложность?

– Да в том, что Тенетников, зная это все и питая в злобной душе своей тайную неприязнь к нам, подсадил ко вратам этого самого тракта опаснейшего врага, который сжирает наши тела и вот уже какой год не дает нам пройти туда.

– Ну так может и не стоит трогать его? – Говорил я, как человек, который всеми чувствами и силами готов помочь в чем-либо несущественном или дать совет, но который сам никак не хочет быть помощником в том или ином деле.

– Нет, почему же не стоит? Вот уже который раз мы силимся согнать его, и все в пустую, но сегодня мы точно справимся, и все благодаря вам.

– А что если мертвец так и не испробует свое испытанье?

– Тогда он сможет попасть в загробное царство лишь только через несколько лет спустя смерти.

– Черт возьми, – думал я про себя. – А ведь малый-то – дурак!

– А что же это за опаснейший враг такой?

– А это вы сможете увидеть теперь же. – Отвечал он мне, и тут же пригласил меня войти вовнутрь другой двери, находящейся в самом низу подземелья.

Надобно заметить, что во все время разговора мы спускались вниз по каменной лестнице, идущей спиралью, где не было ни свечей, ни другого освещения, а потому лишь только свеча Арсюшкина освещала нам путь. Затем мы вошли в дверной проем, который преграждала нам большая железная дверь. Там, уже в совершенно хорошем освещении, я обнаружил высокий сводчатый потолок, длинный каменный мост с узорами и даже со средневековыми горгульями на его больших и мощных бортах. В конце моста находилась еще одна дверь, из-за который бил свет непереносимый. Под мостом виднелся бездонный обрыв, стены которого были усеяны рытвинами и торчащими отовсюду пластами скал и горных плит; также в сырости росло много грибов и мха.

В конце моста, перед самой дверью и на цепи сидело нечто, высотою в три моих роста, весом тысячью пудов, здоровенный и жирный тролль на манер скандинавского фольклора, с длинными ушами и складками кожи, с гнилыми зубами и острыми когтями. Вокруг него было немало человеческих костей и все было запачкано кровью.

Около моста также находилось человек семь мертвецов, но не таких хорошо одетых как мой мертвец, и не столь свежие и бодрые на вид, но все же принадлежавшие к одному сословию, прыткие, юркие, дразнящие тролля, кидающие в него палки, камни, убегающие от него, освистывающие его, прибегающие к нему, вновь кидающие палки, камни, и вновь убегающие.

– Вот он, – говорил мне Арсюшкин. – Наше лютое проклятье, которое посадил сюда нам на зло Тенетников.

– И как же вы хотите с ним расправиться?

– Уж как мы только не пробовали, но теперь есть способ совершенный. – Губы его задрожали в предвкушении, глаза загорелись, а улыбка и вовсе теперь не сходила с лица его.

– Какой же способ? – Спросил его я, между тем замечая, что многие из мертвецов подошли ко нам, начали с жаром говорить с Арсюшкиным, жать и ему и мне руки, бахвалясь чем-то и привезли наконец на железной тележке большую и тяжелую бочку.

– А способ здесь вот какой, – говорили они мне все сразу, сбивчиво, но я приведу сюда одну единую речь. – Там, посмотрите, есть на краю моста маленькая дорожка, идущая вдоль скалы, что с правой части. Там есть подкоп под каменную породу, который мы выдалбливали четыре года, вы сейчас должны будете провезти туда, в подкоп, эту самую тележку, скинуть туда бочку, наполненную порохом, скатить ее вниз, в самый конец жерла, как раз туда, где находится гнездо тролля, и поджечь ее. Вы должны успеть нырнуть туда с бочкой, прежде чем тролль схватит вас, а поджигая ее, не бойтесь, ведь вы живой человек.

– То есть я что, должен наложить на себя руки?

– Нет, почему же? – Объяснял мне Артем Александрович. – Ведь вы же живой человек, вам уже сказали, вы проснетесь и все.

– А почему же вы не сделаете этого?

– А потому, что, умерев здесь, наши души уж ничто не спасет: все мы попросту боимся жертвовать собою. Ну помогите нам, прошу вас как собственного отца.

Делать было нечего.

Я взял спички, тележку, повез ее в сторону тролля, затем остановился и начал присматриваться: не очень то уж мне хотелось помирать так скоро, не опробовав на деле «Кровь Антенора», а потому я начал подумывать, как бы мне и дело сделать, и самому в живых остаться. Ведь нельзя же было обманывать их, ибо было бы не хорошо, когда союзников в этом мире нет вообще.

Вдруг я смекнул, что можно было бы и вовсе не погибать от взрыва бочки с порохом, а, напротив того, скатить ее в то самое выдолбленное жерло, и тогда я смог бы преспокойно отойти дальше от самого взрыва. Просто эти дурни боялись подойти к троллю, а бочка-то у них была всего одна, видимо, это был их единственный шанс на уничтожение тролля. Правда, вся сложность заключалась теперь же в том, что нужно было поджигать бочку здесь, а если я промахнусь, или не успею скинуть ее, то нас всех может постигнуть печальная участь.

Тем не менее я рискнул, и, незаметно для мертвецов, я достал спички и поджег фитиль, который тот час же вспыхнул и как-то очень быстро начал сгорать. Я сию же секунду покатил тележку к троллю, который, увидев бегущего меня, заорал, приосанился, замахал руками и хотел было уже схватить и съесть меня, как вдруг я затормозил, опрокинул тележку с бугорка и вытолкнул из нее на бегу бочку с порохом.

Тролль почти было уже отбросил ее обратно, но она ловко юркнула в норку и укатилась под самое гнездо тролля, куда он силился добраться своими никчемными и жирными ручищами. Я побежал назад что было сил, но в миг понял, что добежать не получится, и что я рухну вниз вместе с мостом, а потому я резко свернул налево и залез в какой-то паз между двумя скалами.

Раздался мощный взрыв, такой, что он потряс все земную твердь до основания. Гнездо тролля рухнуло и повалилось вниз, в пропасть; самого же тролля разорвало на множество жирных кусков, и все это также улетело вниз. Мощный хлопок оглушил всех стоящих у моста, сам же мост рухнул вниз, дым и каменная пыль витала в воздухе и застилала кругозор немилосердно.

Между тем скалы, меж коих находился я сам, затряслись, заскрежетали, и наконец обвалились и накрыли меня своим каменным куполом. Я оказался под завесою из камней и никак не мог выбраться наружу. Кое-как я все же выполз из под развалин и оказался в узком и замкнутом пространстве, где смог встать на ноги, где было жутко темно и где также не ощущался потолок вообще.

Так я простоял несколько времени, желая знать, куда я попал и как отсюда выбраться.

Вдруг как бы луч надежды засиял где-то далеко надо мною, и, прождав несколько минут, он увеличился и предстал пред моим лицом.

Это был точно ангел, совсем маленький мальчик, с двумя белыми крылышками и маленьким луком, со стрелами с рубиновыми наконечниками, весь такой из себя молодец, прыткий и ловкий, витающий надо мной словно как божество, манящий и увлекающий меня с собою игривыми пальчиками.

– О кто ты, божественное виденье?

– Догадайся. – Отвечал он мне лукавым и тоненьким голоском.

– Господи, ты… Эрот?

– Нет, но зато Гимерот! Ведь как ты мог подумать, что я, опираясь на твою сладострастную душу, не могу явиться к тебе?

– Черт возьми, – изумлялся я. – Но как же ты явился в наш мир?

– Да вот так, очень легко, – все пел он мне своим крохотным и нежным голоском. – Я взял у Гекаты суму со склянками и выпил одну из них, чтобы проникнуть в мир ваш.

– Потрясающе.

– Я могу взять тебя с собою, и тогда ты увидишь Олимп и всех олимпийцев, живущих на нем; увидишь прекрасных дев… хочешь?

– О да, хочу! – Отвечал я и встал на колени.

– Тогда тебе нужно будет выпить скляночку, чтобы ты смог проникнуть в наш мир. Выпьешь? Дать тебе ее?

– Умоляю, заклинаю тебя, дай мне эту скляночку!

– Но только в том случае, если мы сыграем с тобою шуточку.

– А какую такую шуточку?

– А вот какую: я хочу поглумиться над матушкой своей, Афродитой. Сейчас у нас на Олимпе собираются все Боги у Зевса в хоромах, чтобы выслушать его речь и устроить пир. После пира все они разойдутся по домам, да только своего батюшку, смертноносного Ареса, я усыпил, влив ему в кубок скляночку, и спрятал его в одном из Гефестовых сундучков. Ты переоденешься в его латы, а я дам тебе скляночку, чтобы ты набрался сил, а когда домой вернется моя матушка, лелейнораменная и кудревласая Афродита, то ты дашь ей отпить из кубка, куда также выльешь скляночку, которую я тебе вручу позже, а когда она выпьет все содержимое кубка, то непременно возжелает тебя, ведь я же Бог страстной любви, и тогда ты опочишь с ней. Вот ведь шуточка-то?

Мне пришлась по нраву шуточка мальца со скляночками, так, что я тут же взмолился ему полушепотом и в бреду:

– Сын Божий, забери меня с собою, умоляю.

– Ну так идем. – Отвечал он мне и тут же дал какой-то флакончик с жидкостью, которую я мигом выпил и, прождав одну или две секунды, растворился как призрак и тут же соткался с необычайным ощущением на таком красивом и пейзажном склоне, что даже дух захватило.

Какая-нибудь такая, знаете ли, лесистая Ида, черт возьми, там Илион простирается необъемлемый, там Скамандр журчит и льется повсюду, так, что всякая рыбка видна в нем наилучшим образом. Цветочки там, знаете ли, на всякий манер, Пегас стоит тут же белее белого и бьет копытом, как бы ожидая наездников, облака как сапфиры этакие. Словом – сказочное царство, да и полно.

Мне просто не нашлось бы слов описать столь дивный вид древней Греции, а потому поспешу описать вам самую важную суть в этом деле.

– За мной, – говорил мне Гимерот тоненьким голоском, – мы с тобой отправимся на священный Олимп на этом чудном коньке.

Так мы уселись на Пегаса, который тут же понес нас в обитель Божью. С бурей промчались мы через гряду чудных небес и очутились у самых золотых врат Олимпа, где тут же местные стражи, дочери Зевса и Фемиды, Оры, отперли нам их. С ветерком залетели мы, но Гимерот велел Пегасу мчаться в покои Афродиты, а потому мы свернули не в сторону Зевесова златостанного дворца, а в сторону зеленого луга, где и находилось жилище богини любви.

Зайдя в непостижимого вида чудесный дворец, я принялся тут же созерцать покои самой прекрасной женщины на свете, ее высокие зерцала, ее ткани и золотые украшения. Впрочем, Гимерот не дал мне долго расхаживать по покоям.

– Вот, – запел он своим голоском, – выпей теперь же эту скляночку, и тогда надень вон те самые доспехи, которые принадлежат моему батюшке. Вот так шуточку мы сострим моей матушке.

Я выпил одно из зелий богини Гекаты и тут же почувствовал в себе мощный прилив сил, и даже то, как все мое тело начало меняться и уширяться, становиться могучим и статным, как бы я сам был Богом. Доспехи Ареса, его латы, его копье и щит также не оставляли ни малейшего повода усомниться в их изящности и искусности.

Вскоре я, переодевшись в латы, был вовсе не похож на самого себя, и все не переставал думать с вожделением об божественной и прекрасной женщине, об моей Афродите, об моем маленьком ангельчике, об лазурном Веспере и повелительнице любви. Но вскоре Гимерот повел меня уже пешком во дворец Зевса и по пути растолковывал мне всю суть предстоящей беседы с Зевсом.

Оказалось, что Зевс, повелитель смертных и бессмертных, был нами недоволен, то есть всеми Богами, что от нас и наших действий исходит один только вред и тщетная и бестолковая показательность. Что многие сегодня должны попасть под его укоризну, и что помимо этого всемилостивый и добрейший Зевс хочет чем-то подсобить людям, которые называют его своим покровителем.

Наконец взошли мы во дворец Зевса и я изумился до самой мельчайшей крайности.

Все столы были украшены золотыми приборами и кубками с божественным нектаром. В центре стола возвышался сам владыка, один, без супруги, а подле него, по левую руку, располагался Гермес. Аполлон играл на кифаре и даже хариты танцевали свои чудесные пляски. Геба и всем прекрасный Ганимед разливали в чаши амброзию. Был там еще и Гефест, который выковал всем золотые троны, была Латона и рядом дочь ее Артемида, о Господи; была там еще эгидодержавная Афина, Фемида, Селена, Деметра, Фортуна, Ника, Эос, Дионис, Эол, Геракл, Пан, Гелиос, Посейдон, и даже самый Аид со своею женушкой Персефоной; в отдаленной части залы, как бы в такт Аполлону, подпевала Каллиопа, а ей еще и Талия, и Эрато, и Клио, и Бог весть кто там еще не подпевал; Гименей танцевал подле Гефеста, Морфей парил как ночное виденье, Эфир без конца упивался нектаром, одним словом веселье было как на балу у его превосходительства, и даже может лучше.

Эрот при входе указывал куда и кому садиться:

– Вот, батюшка, сюда пожалуйте. – Говорил он мне, указавши на место, которое с другого конца было совершенно противоположно самому Зевсу. – Ваш отец так велел, ступайте. Так, вы сюда, а вы вот сюда, а вы сюда, а вот вы вот сюда, а вас попрошу туда пожаловать, а вас попрошу сюда пожаловать, а вас попрошу здесь усесться, а вас там усесться.

Я уселся за стол и вскоре ко мне, как на самих облаках, подлетела прекрасная Афродита, жена моя. Она была так прекрасна, такая волшебная и сказочная, что мне даже грешно было опочить с ней.

– Впрочем, – думал я, – еще не известно, кто из них с Артемидой будет почище.

– Мой дорогой, – вопрошала она, – не болит ли твоя нога после ранения?

– Совсем чуть-чуть. – Ласково заметил ей я.

– Что у тебя с голосом?

– Я… хм, я захворал.

– Будь готов, мой хороший. Сейчас, как только вернемся, я залечу все твои недуги.

Сердце мое налилось предвкушением и я даже позабыл об том, что я на деле был вовсе не Арес, а Ваня Семечкин.

– Итак, дети мои, все ли вы собрались здесь? – Громогласно вопрошал Зевс.

– Все. – Отвечали все.

– Пожалуй, я начну. Объясните мне, что это значит? Вот эти все ваши тщетные усилия помочь людям и пробудить в них любовь и уважение к вам? Почему, вот уже который раз, я слышу от своего сынка, что люди на земле уничтожают очередную статую или культ, посвященный нам? Нет, этого я так оставить не могу, извольте, я всех покараю их за такую грубость. Но почему же вы, вы, ослы тупорылые так унижаете сами себя? Мне стыдно за вас, за своих детей, вы все придурки недоразвитые и даже ваша мать – дура, я теперь же снова повесил ее с наковальней, вон она там висит, и вы все в нее пошли такие твердолобые. Вместо мозга у вас оливковое масло, вместо сердца – даже говорить стыдно. Как вы все надоели мне, как я мечтаю всех прогнать вас отсюда. Всех вас я сильнее в стократ, и если вдруг вы решитесь противиться мне, я вас собственными руками зарежу как баранов, ей Богу. Ладно, последний раз я прощаю вам, теперь идем по списку. Сынок, бумагу мне!

– Вот пожалуйста, батюшка. – Говорил ему Гермес, протягивая свиток.

– Так, а, вот, значит, третьего дня коринфяне жаловались на неурожай тебе, Деметра, что ты сделала в свою очередь?

– Я, муж мой, послала им урожай. – Кротко отвечала его жена.

– А знаешь ли ты, что когда из ста хороших плодов один вышел гнилым, они обозвали тебя, мою жену, неблагодарной, мимо девяноста девяти хороших плодов?

– Нет, муж мой, не знаю.

– Словом, я уничтожил все их пажити, все дома их, наслал на них бурю и покарал их. Не будь ослицей, а будь Богиней, уважай себя, или мы с тобою побранимся.

– Хорошо, муж мой.

– Так, что дальше. Ах, вот, вчера, Афина, спартанцы требовали твоего покровительства. Что ты сделала им?

– Я, отец мой, вручила им в сердца мужество и они выиграли бой. – Отвечала мудрая и целомудренная богиня.

– А знаешь ли ты, что на следующий день они чуть было снова не проиграли, и в сердцах заметили, что, видимо Афина оставила их, и что если бы не их собственное мужество, то была бы страшная беда? Подонки, подонки! Гелиос!

– Да! Вот я!

– Сжечь всех немедленно после собрания! Гефест!

– Вот я!

– Сжечь всех ликийцев, а то вишь, хлеба им мало дают… Так, что там еще? Да все то же самое! Аргивяне взбунтовались, перестали молиться мне, Гермес, пиши, всех покарать! Всех!

– Да, отец мой, в-се-х, по-ка-ра-ть, покарать! Записал.

– Мидийцев поразить чумой, вызови сюда Гекату; киликийцев затопить водой, ибо их вера стала слабой, Посейдон, слышал? Дэлос спалить огнем, поскольку там два человека занимаются развратом. Крит уничтожить, потопить, ибо там была у них скупая жертва. Аттику засыпать снегами, вьюгою или бурей, поскольку нет там больше праведных людей. Беотию застлать засухой, ибо у них только одни просьбы, а толку с них – нуль. На Аркадию скинуть гору, потому что там не чтят меня так, как хотелось бы, на Эфес две горы, ибо там памятник Гере, выше чем мне. Трою сровнять с землей, ибо они возгордились своею славой. Пританей, Афины, Ахею, Фивы, черт возьми, да вы вообще отслеживаете, что у вас там происходит? Все попирают Богов и живут тем не менее счастливо. Вот ты, эй ты, Аполлон, вот что ты, осел, сидишь и брянчишь на кифаре своей, когда у тебя в Дэльфах Омфал забросали пометом?

– Я… правда что ли? – Отвечал Аполлон.

– Гермес, запиши, чтобы я потом надавал ему пощечин. Пошел вон Ганимед со своим успокоительным! Вот я тебя сейчас! Полетишь обратно у меня, чертов сын! Артемида!

– Да, отец мой. – Отвечала юная богиня.

– Ты хоть кроме купания и охоты хоть что другое умеешь? Да ты хоть мужу-то, дура, смогла бы стакан воды подать? Что ж, и брат твой отупел что ли? Одного Аида я только люблю, дай Я ему здоровья, чтоб он там их всех карал нескончаемо. Посейдон!

– Что, брат. – Томно отвечал Посейдон.

– Что ж у тебя там нимфы проституцией занимаются с героями? Ты смотри, брат братом, а бородишки-то я тебе поотрываю. Словом, всех покарать, всех уничтожить, без жалости и сочувствия! Чтоб знали, что здесь у всех я один защитник и покровитель!

Все были просто поражены и сидели как на похоронах.

– Сынок, что там еще? – Говорил уже спокойно Зевс.

– Вот еще бумажка, отец мой. – Отвечал ему совсем уничтожившийся в муху Гермес.

– Какая? Ах да, точно, а я и забыл! Сын мой! Сын мой! – Принялся он кричать на всю залу.

– Вот я! Вот я! – Отвечали ему с разных сторон.

– Да нет же, нет же, где ненавистный мой сын!? Ах, вот он где, что ж ты сидишь молчишь? Ну! Что не отвечаешь?

Между тем я как бы заметил, что глаза Зевса были устремлены на меня, и что обращался он как бы ко мне.

– Что ж ты молчишь? – Продолжал он. – Ладно, молчи, бессовестный, ведь я, ты знай это, скажу тебе при всех, не люблю и ненавижу тебя. Сколько раз уже я грозился тебе, что сброшу тебя с Олимпа преисподнее всех уранидов? Сколько раз повторял я, что, ни будь ты моим собственным чадом, давно бы тебе сгнить под землею? Почему, вот скажи мне пожалуйста, мне, отцу твоему, почему ты такой злой и кровожадный? В кого ты такой уродился? Бог войны, одна война и смерть у тебя на уме, не любишь ты когда другие люди счастливы и питают к друг другу радостью и сердечную любовь, когда муж любит жену свою, а сын свою матерь, когда они помогают друг другу и в болезнях и в счастье? Почему же ты спешишь отнять это у них? Мужа у жены, и сына у матери? Почему ты не ведаешь ни любви, ни жалости, ни даже хоть малейшего понимания? Одно утешение у тебя – война, только о ней ты думаешь и нет в тебе человечного чувства. Почему не можешь ты среди столь тихих и спокойных дней созерцать всю ту картину, которую подарили нам наши отцы, созерцать и разделять счастье с ближними тебе, забыв о войне и проявлять сострадание к каждому близкому нам человеку. Как ты надоел мне уже, жаждущий крови, как я хочу уничтожить тебя, ненавистник мира. Теперь же предел моей доброты иссяк. Проклинаю тебя, отойди же от нас на все века!

Тут брови его нахмурились, и он, уж соткавши в своей громоносной руке целую молнию, страшно потряс ее и ударил меня через весь стол в самую грудь, так что я даже сказать ничего и не успел. Нестерпимая боль поразила меня, Зевс гомерически засмеялся, а я же, проваливаясь сквозь обломки земли, полетел с безумной скоростью вниз, в самый Тартар, позабыв уже и про Афродиту, и про Артемиду, и даже про волшебную склянку.

Так я летел с болью в груди еще несколько времени, покамест не добрался до обители грозных гигантов, и покамест наконец не ударился мощно об самую землю спиной, так, что боль уже стала совсем нестерпимой, от чего я даже проснулся, закашлял, и обнаружил себя в кабинете у Тенетникова, лежащим на полу и, видимо, упавшим на него со стула.

На шум вбежал Лев Борисович. Он помог мне подняться, отряхнул меня, немного пошутил и вежливо выпроводил в залу, напомнив мне об нашем уговоре и уточнив дату моего следующего прихода.

Я вышел на улицу, закурил папироску, и долго еще после того гулял по ночному Петербургу, обдумывая все увиденное и услышанное мною за сегодняшнюю ночь.