Как-то раз я снова пришел в этот скверный притон самой поздней ночью и тут же присел на липкую и пыльную скамью подле самого входа в черную дверь, так, что я оказался практически в самом дальнем углу помещения, где было поменьше и людей и табачного дыма. На сей раз тут собралось народу несколько больше и каждый из пришедших, видимо, ожидал своей очереди на то, чтобы спуститься вниз.

Я хорошо помню тогдашние свои чувства и никак не переставал досадовать на свою неудачу. Казалось бы, разгадка тайны здесь, вот она, нужно было только взять ее. Но почему-то взять ее у меня не получалось, хотя я даже несколько раз уже почти набирался в душе духа, чтобы шагнуть туда и проскользнуть мимо таинственного стража.

Но такие смелые героические порывы оканчивались благоразумной осторожностью, поскольку, нарушив здешний порядок хоть один единый раз, я мог навечно отстранить себя от разгадки великой тайны. Я стал ждать и томиться, ждать такого случая и с волнением терпеть его длительного появления; я набирался мужества и старался отследить в выборе Тенетниковым своих посетителей хоть какую-либо комбинацию или здравый смысл.

Иной раз я даже помышлял об том, что за одним из таких посетителей по самому выходу его из нижнего этажа утром можно было попросту проследить и допросить его где-нибудь на улице, даже можно было заплатить ему и узнать все нюансы в точности. Ведь ему, надо полагать, нужны были большие деньги для потребления опия, если верить слухам и общему мифу.

Но дело в том, что это-то и был миф, легенда, и простые слухи, а на всего лишь слухи я не мог опираться и рисковать, то есть жертвуя всем своим предприятием. А если окажется так, что денег там требуется грош, и он в них не будет нуждаться? Или же, что своим допросом я смогу возбудить в нем подозрение и он в конце концов сообщит про меня Тенетникову? Что тогда будет?

Нет, так рисковать я не мог и вместе с тем покорно ждал день за днем своего счастья.

Так я сидел и досадовал на свое бессилие, и, не имея более никакой надежды, я уже намеревался встать, как вдруг Тенетников, представший в один кратчайший миг передо мною, окинув и смутив меня своим взглядом, присел ко мне за стол и деликатно сказал:

– Доброе время суток, Иван Андреевич, небось скучаешь? Это ничего что я так прямо?

– Ах нет, что вы, Лев Борисович, – отвечал я с трепетом и путаясь в мыслях. – Конечно же вы, вы… вольны как бы по возрасту своему и вашему положению обращаться ко мне таким тоном. И я очень, поверьте, очень рад что вы наконец обратили на меня свое внимание; я так долго ждал вас… Но я, право, несколько стеснен таким вашим появлением, ужели я смог так отличиться в ваших глазах от всех этих людей?

– Это ничего, что я так внезапно. Мое дело быть всегда полезным и появляться вовремя, однако, я вижу ты и впрямь изумлен, что ж, буду с тобою прям и краток. Долг мой следить за собственной безопасностью и знать всякую мелочную подробность об своих посетителях. В тебе же я вижу человека настойчивого и уверенного в своих возможностях, но, как бы не был ты честен и откровенен, я не могу все же взять и пропустить тебя в свой собственный дом, ибо не знаю, что может находиться в голове у человека, мне малоизвестного и никогда мною невиданного, понимаешь ли?

– Безусловно понимаю, – отвечал я с подобострастием. – Как не понимать, ведь можно ли сейчас в наше время кому-либо доверять и быть в ком-то уверенным? Разумеется, что нет. Все правильно вы говорите и поступаете совершенно разумно и рассудительно, Лев Борисович.

– С тем самым, – продолжал он, хладнокровно смотря на меня, как бы испытывая, – мне пришлось сделать много дел и навести множество справок относительно вас и вашего дела. То есть я просто был обязан узнать вас и самую вашу личность, узнать и понять, что ничего худого за этими глазами не может сокрыться; так я проверяю каждого, прежде чем хочу пустить его к себе… в гости.

– Абсолютное ваше право, Лев Борисович. – Отвечал ему я.

– Не хотелось бы, чтоб ты предвзято думал обо мне и брал этот мой бдительный шаг в пример моему постоянному подозрению. Поверь, убедившись в том или ином человеке, я остаюсь и поныне при своем мнении.

– Вы совершенно правильно поступаете, Лев Борисович. – Отвечал ему я.

– Я сразу же понял, что ты несомненно ищешь то, что по логике твоей и разумению есть существенно важное, но не весьма досягаемое и доступное. И, исходя из того, я по настойчивости твоей и незапятнанности убежден в твоей же честности и любительской перспективе. Итак?

– Вы как всегда тонко подходите к делу и безусловно правы, Лев Борисович. – Все отвечал ему я.

– Тогда ручаешься ли ты в своей сдержанности и скромности своего же языка, который у многих людей бывает развязан так, что даже гадко? Обещаешься ли ты, показав я тебе нечто таинственное и запретное, искомое тобой, хранить это знание до конца своей жизни? Имей ввиду, что я не маленький мальчик и не бросаю своих слов на ветер, а также не допускаю в свою сторону ни малейшего повода к сомнению и несерьезности в своих обещаниях. И что каждый, нарушив данное обещание, в конце концов найдет свою подлую участь, как ее уже находили многие необузданные языком оборванцы, участь, которая свойственна таким вероломным людишкам. Имей это ввиду, многочтимый теперь же Иван Андреевич.

– Я безусловно обещаюсь в своей конфиденциальности и степенности уст своих. – Говорил ему я в небывалом волнении. – Обещаюсь вам, что никогда и ни под каким предлогом или мукою я не разглашу данную тайну и я также заклинаю все силы земли и ветра небес поразить меня страшною карою, будь я несдержанный и необузданный своим языком. Клянусь вам, многопочтеннейший Лев Борисович, клянусь Святым Причастием и Пресвятою Богородицею, силою Честного Креста и Святым Знамением. Клянусь вам хранить тайну и унести ее с собой в могилу (тут я очень истово и набожно перекрестился и склонил голову вперед как бы в молитве).

– Что ж, – говорил мне на это Тенетников. – Вижу, что ты полон честности и благоразумия. Давай же сюда свою руку (он протянул мне свою), а теперь проходи за мной. Добро пожаловать ко мне в гости, ты можешь появляться здесь ввечеру хоть каждый день.

Я пожал его мощную и крепкую ладонь и тут же, по его же приглашению, мы направились в сторону тайной черной двери, так долго меня манившую и которая скрывала за собою разгадку всех тайн и мистических событий.

Открывши дверь и отгородивши черную занавесь, мы чуть было прошли вовнутрь, как вдруг, резко и неожиданно, на меня чуть было не накинулся тот самый загадочный страж, ужасный и настолько мерзкий, что сердце мое заколыхалось как соломка под сильным ветром. Он оскалил свои гнилые зубы, которые были чуть видны от того, что с лестницы внизу лился едва заметный свет, зашипел и хотел было вцепиться мне в горло, как вдруг Тенетников остановил его одним лишь жестом руки и тот отполз обратно, во мрак, откуда так внезапно появился.

– Оставь его, – говорил он этому страшному человеку, это наш друг; отныне всегда пропускай его в обе стороны без малейшей претензии. – Затем он добавил мне: – Не бойся его, это наш страж, он отпугивает непрошенных гостей.

Затем мы пошли далее, вниз, а я, спускаясь в полумраке по ступеням, все шел и с трепетом в душе думал об том страшном человеке.

Было же в его облике нечто жуткое, совсем запредельное и непостигаемое человеческим разумом; точно самый лютый и непонятный страх обуял мое сердце и мой рассудок так, что тут же хотелось сбежать оттуда в немалой панике и отчаянии. Как бы некая сила, которая заставляла человека дрожать и испытывать страх, коя пронизывала душу насквозь и обхватывала мозг, с целью поглотить в нем остатки малейшей здравости. Более я не знаю как подобно описать те чувства, но попробую описать вам его внешность.

Вид его был столь страшен и необычен, что любой способен ужаснуться до самой мизерной песчинки своего рассудка. Одет он был полностью в черную мантию, а помимо гнилых зубов он имел еще и весьма морщинистую и бледную кожу на лице, длинные и цепкие ногти на таких же бледных руках, бровей не было, прямой и длинный нос, и самый неприятный штрих на его лице – черные и круглые очки, делающий такой вид, что у него как бы вовсе не было глаз, а лишь одна пустота.

Но вскоре я перестал думать об нем и, как наличие людей в зале так и присутствие самого Тенетникова, заставили обратить меня мои мысли в весьма другое умственное направление, так что я даже чуть не застыл в недопонимании на том же самом месте.

Перед мною вдруг распростерлось темное и просторное помещение, со множеством длинных лавок и столиков со стульями по всем углам. Имелось еще несколько входов и выходов в другие комнаты и еще Бог знает куда, прикрытые то дверями, а то и вовсе ширмами; большой и круглый стол посреди всего, маленькие и закрытые чем-то оконца, большая и засаленная со временем чужими спинами печь, несколько картин и барная стойка, за коей также находилась большая дверь и доносились какие-то непонятные голоса; была еще одна меленькая дверь под самой лестницей, несколько свечей по углам всей этой залы и одна настольная лампа на барной стойке; Были еще несколько оленьих рогов на бревенчатых стенах, на полу везде пепел и окурки, мундштуки и даже цимермановская шляпа в углу за печью. Все было грязно и неспокойно, я бы даже сказал что отвратительно, а по всему помещению парил густой желто-зеленый смог, весьма зловещий на вид, как бы кладбищенский, но приятный на запах.

Всюду здесь же, на длинных скамьях и стульях располагались… потребители (теперь я буду называть их так), сидящие как бы в бреду, с понурившимися головами и будто спящие, едва держа в своих грязных руках мундштуки и даже роняя их. Все они были худо-бедно одеты и время от времени вставали и уходили; кто-то бормотал во сне бессвязный вздор, а кто-то и вовсе посвистывал и как бы рычал. Лица у всех были мертво-бледные и мелко дрожали судорогою, а их позы в этом ужасном сне были чересчур дикими и неестественным. Одежда у них была испачканной и даже сгоревшие спички висели на их шинелях и рукавах.

Словом, я попал в самую, что ни на есть скверную и отвратительную курильню опия на свете, но где непременно находилась совсем рядом разгадка всех этих таинственных убийств и похищений.

Сам же я на тот момент даже и не знал, что предпринять: с одной стороны я почти два месяца готовился к этому и мечтал добиться своего, вызнать личность Тенетникова и узнать от чего берутся трупы в Фонтанке; с другой стороны я никогда не курил опия и не знал – стоит ли делать это или нет, поскольку, быть может, самая смерть потребителя заключалась именно в курении опия?

Я очень боялся и переживал, что стану одним из утопленников, но в данной ситуации было бы очень подозрительно и вероломно отказаться от него теперь же, ибо, отказавшись, я бы дал повод Льву Борисовичу усомниться в моей клятве; а вдруг бы он решил, что я подослан жандармами и теперь сдам им все его заведение? А если я не смогу выбраться из этого здания и страшный страж схватит меня? Ведь сейчас же ночь, все нормальные люди спят, а не шляются по курильням, тем более запрещенным.

Все эти мысли одолевали меня и я не знал, что предпринять. В конце концов я решил, что лучше не рисковать и опробовать этот запретный опий, ведь от одного раза что плохого может быть? Вон, к примеру, по одному из тех потребителей, что сидел подле самой печи, было видно, что он здесь уже далеко не первый раз. Так чем же я хуже?

Но вскоре Тенетников сбил все мои размышления: он подвел меня к одному из свободных мест на стульях, усадил меня и, с плутовской улыбкой и горящими глазами, обведши взором весь этот сброд и помещение, величаво и грациозно сказал мне:

– Вот, Иван Андреевич, мой собственный дом. Здесь я живу провожу все свое свободное время; ни на кого не обращай внимания и чувствуй здесь себя как у себя в квартире. Сейчас я удалюсь на несколько минут, а когда явлюсь обратно, то покажу тебе нечто волшебное.

Тут он удалился, а я же принялся рассматривать перекошенные лица потребителей, их одежду и обувь, пытаясь высмотреть в них хоть какой либо признак знакомых ранее людей. Но никого из них я не знал и никогда в своей жизни не видел. Тем же временем я не забывал подумывать и об предстоящем деле, касающемся меня безо всяких отлагательств. Все мои мысли сходились к самому этому опию и последствиях, которые могут возникнуть в следствии курения.

Вскоре вернулся Тенетников и вновь развеял все мои мысли. В руке у него был длинный мундштук с трубкой, коробок спичек, и еще один какой-то коробок с белым или желтоватым порошком(если таковой оттенок ему не придала соответствующая здешнему колориту атмосфера).

– Вот значит, Иван Андреевич, – сказал он мне, присаживаясь рядом на противоположный стул. – То, что ты так долго искал и алкал. Посмотри же, каков сорт, это новый, голландский, один из лучших что там производят. Весьма ценный и мало кому доступный товар, только недавно привезли эту партию, хотя я, впрочем, всегда его заказываю.

Я с изумлением и сильным биением в сердце смотрел на этот сорт и не мог вымолвить ни единого слова или хотя бы даже движения.

– Называется сорт «Смарагдовый змей», – продолжал Лев Борисович. – Хочу осведомить тебя об неких чувствах, которые будут питать твой рассудок несколько часов сряду, а также и об неземном удовольствии, которое доступно только Богам. Но знай, что, испробовав это хоть один единый раз, ты не сможешь более противостоять такому соблазну. Имей это ввиду.

– Как это так, доступное только Богам? – Вопрошал я, не понимая смысл этих слов.

– А вот так. Это не просто опий; он завладеет твоим рассудком и сможет дать тебе такое, чего, даже и не желай ты этого, хватило бы тебе для сущего блага и высшего счастья. Он обратит этот мир в таких тонах и красках, представив его перед тобою, что каждое из чувств человеческих будет наделять тебя лишь только истинной, неземной любовью и наслаждением; такой эйфорией, что ты, братец, позабудешь все на свете. И как бы ты не воспринимал все это наяву, он, то есть опий, лишь усилит твое восприятие и ощущение.

– Как же заманчиво вы излагаете суть, достопочтенный Лев Борисович, – ответствовал ему я. – Пожалуй, мне стоит попробовать этот сорт.

Тенетников улыбнулся.

– Итак, как я уже и сказал, будь аккуратен. Впрочем, это еще не самый высший и лучший сорт опия, какой мне удавалось видеть и приобретать. Есть сорта намного лучше, но тебе и этого на первые разы будет достаточно.

– А что же относительно цены?

– Да цена-то совсем смешная. Положи же сюда пятьдесят рублей.

– Как пятьдесят рублей? Разве так дорого? – Изумлялся я тут же.

– Да ведь это еще не дорого, это разве деньги? Нет, ну я бы конечно мог войти в понимание и сделать скидку, но ведь ты же капиталист, предприниматель, а не жалкий письмоводитель как вон тот.

– Извольте, коли так, так вот пожалуйста пятьдесят рублей. – Ответил я учтиво и тут же достал ему бумажку. После чего тот, приняв ее, отдал мне мундштук и всыпал в него порошок. Я взялся за трубку и приготовился закурить опий первый раз в своей жизни.

– Давай, – продолжал он, – одним большим вздохом; готов?

– Готов. – Отвечал я и приготовился выкурить эту порцию.

Тенетников зажег спичку, она загорелась, он поднес ее к опию и тот в ту же секунду вспыхнул как порох и загорелся зеленым огнем. Выгорев дотла за один кратчайший миг, он вдруг испустил ярко-зеленый дым, который я в это же самое мгновение затянул в свои легкие; никогда я не думал, что опий мог так разгореться.

Несколько мгновений я еще мог явственно соображать и представлять себе реальное, ровно как и отличить его от нереального, но через какое-то время голова моя вдруг как бы отяжелела и стала томной, а полость во рту наполнилась словно медвяною влагою; я приосанился и понурил голову на том же самом стуле, а зрение же мое, доселе ясное и дальнозоркое, теперь же затуманилось и угасло окончательно. Слух также утратил всякую способность различать звуки и вскоре после этого я потерял ход мыслей и уснул на том же самом месте, ровно давимый истомою и чудной негою.

Но вдруг сознание мое прояснилось и все прежние чувства вернулись ко мне с небывалыми до этого восприятием и чувствительностью. Все это предстало во мне в таком антураже, в таких дивных оттенках и ощущениях, что мозг мой в тот же самый миг осияло лишь от одного осознания этого чувства, также, как его осияла бы гениальная мысль кого-либо из гениев человеческих.

Я быстро встал и огляделся, затем снова сел и тут же встал, и понял, что смотрю на все то просторное помещение в новых цветах и формах, вдыхаю теперь же чудные запахи, услащавшие и умилявшие мои легкие, а также слышу все звуки с более точной отчетливостью.

Все это помещение, состоявшее внутри из деревянных стен, тут же начало разверзаться у меня на глазах и уширяться в самую даль. Каждое бревнышко и доска стали впадать во внутренние полости стены и перекатываться вкруг себя и с места на место, покамест все помещение не стало больше в несколько раз. Остались все те прежние входы и выходы, но появились и новые, располагающиеся в самых дальних углах и около самой барной стойки.

Но более поразило мой разум то обстоятельство, что теперь же по всему этому помещению расхаживали высокие и зловещие на вид люди в длиннополых шляпах и с ободранными черными плащами, свисающими с их длинных спин. Поля их шляп так низко свисали, что загораживали собою их черные и страшные лица. Все они то расхаживали по всему помещению, то неподвижно стояли подле некоторых из дверей и держали в своих руках ужасные лезвия, цепи и крючья.

Я встрепенулся и со страху выронил свою трубку из рук на пол, затем тут же схватил себя обеими руками за свое лицо и начал протирать его и свои глаза, оглядываясь и открывая рот в изумлении. Цвет всего окружающего был настолько ярок, а самая материя всякой вещи настолько отчетливой, что это походило более на сказочный сон, нежели на реальность. Я смотрел всюду как бы по-обычному, да в то же самое время мог словно проникнуть зрением вовнутрь всякой сущности, поглощая ее и упиваясь ей, что придавало моему мозгу и разуму в целом немыслимое ощущение и предельную экзальтацию.

Все потребители также сидели на своих местах; ничего более не изменилось. Я начал было искать глазами Тенетникова, норовя выпросить у него хоть малейшую долю объяснения всем этим явлениям и чувствам, со мною происходящих и мною ощутимых, но не нашел и его. Но вскоре он сам, словно угадывая ход моих мыслей, внезапно соткался из воздуха и заговорил со мною:

– Что ж, братец Иван Андреевич, я чай, нравится ощущение-то?

– Господи Боже, Лев Борисович! – Отвечал я ему заискивающе и в немалом возбуждении. – Что же это со мной делается-то? Как же я и где я? Что со мной? Что с моим зрением и почему все так мягко и плавно? Все так по-другому, совсем как бы на том свете…

Тенетников плутовски рассмеялся и даже рубин загорел у него в глазах. Видно было, что он любил созерцать первичные ощущения всякого того, кто лишь только первый раз пробует опий.

– Отбрось все эти неуместные вопросы, – говорил он. – Перестань думать об каких-либо проблемах и суетах, ибо ты теперь в нем, в мире; здесь ты можешь наслаждаться и позабыть об мирских тяжбах и надобностях. Чувствуй себя как раю и ни в чем себе не отказывай, тем более что ты уже заплатил за глаза за это удовольствие.

– Непостижимое чувство, благодетель мой, Лев Борисович. Я счастлив, я люблю вас, я за вашу душу свечку поставлю; я буду детям своим об вас…

– Ну полно, полно. А лучше запомни ты вот что: видишь ли ты вот всех этих таинственных существ в плащах?

– О да. Но кто они? – Вопрошал я его, в высшей степени заинтересованный.

– Это стражи потустороннего мира, они охраняют от нас путь туда, куда человеческому разуму не дано проникнуть и постичь все тайные умыслы Божии. Видишь, как стоят они подле некоторых из всех дверей? Вот туда-то и не вздумай входить никогда и не под каким предлогом, иначе ты умрешь лютою смертью.

– Пресвятая сила…

– Не вздумай также и обращаться к ним и даже подходить близко. Запомни это навсегда. Все же остальные ходы, где не стоят сии хранители Божии, доступны тебе и ты можешь зайти в любой из них. А вон в ту большую дверь за барной стойкой тоже входить не вздумай, это мое личное помещение, туда я сам лично воспрещаю входить тебе.

– Вам стоит лишь только подумать об том, ваше благородие. Лев Борисович, и я, поклявшись на могиле матери своей, умру, но не преступлю вашей заповеди.

– Добро, на этом, пожалуй, и окончу свое наставление, добавив, чтоб ты также и не покидал курильню. Что ж, Иван Андреевич, проводи время в свое удовольствие. Ну все, желаю приятного настроения!

Сказавши это, он удалился от меня и вскоре растворился в зеленом сумраке. Я же остался так стоять и лицезреть всех этих существ и пространство, продолжал ощущать все те чувства и выбирал: куда бы можно было мне пойти на сей раз? В какой проход? Что же мне нужно было делать и что предпринять? Каковы же мои возможности и самый предел оных? Этого всего я не знал, и страшно боялся сделать хотя бы один единственный шаг.

Так я простоял на том же самом месте еще несколько минут и, убедившись, что все кругом тихо и спокойно, а зловещие хранители не пытаются меня растерзать, я вдруг решился пойти хоть в какую-либо сторону.

Вскоре я выбрал один из них, прямо посреди меня, и направился туда, осторожно ступая по деревянному полу, ибо боялся, что перестроится и он. Вошедши в проход я обнаружил длинный деревянный коридор со свечами на стенах и отправился по нему, а когда я уже преодолел несколько десятков ярдов, то деревянный пол вдруг сменился камнем, то есть все стены, пол и потолок, как бы на манер египетского песчаника, свечи сменились факелами, самый проход начал петлять из стороны в сторону и послышалось в воздухе что-то благоуханное.

Вдруг белая и искусно сотканная ткань преградила мне путь, я раздвинул ее и тут же узрел средних размеров комнату, обставленную роскошною утварью, как какая-нибудь царская усыпальница или покои настоящей принцессы. Всюду на стенах висело большое множество других тканей на всякий манер, из шерсти и шелка, и также из самых тончайших и изящных нитей, какие даже сложно себе вообразить; неподалеку стояло ложе, обвешанное бархатом и со множеством маленьких подушек, а на другом конце комнаты был еще один проход в отдаленнейшую часть этих чудных покоев; мраморный стол на больших ножках держал на себе блюда из золота и серебра, с чашею вина, видимо разбавленного, так как тут же были и чаши с простою водой; ковры на полу покрывали, надо полагать, пафосский мрамор, а фруктам и другим пиршественным плодам по всему помещению просто не было конца. Сабейский ладан просто разил своим благоуханием и обилие других благовоний и трав также оставляло свою изящную нотку в этом величественном чертоге. Множество шкатулок и украшений, кинжалов и жемчугов, а также золотых монет эллинистических времен было разложено по другому крупному столу, но уже из дерева. Также был еще как бы гардероб с большим количеством одеяний и уборов, и большое зерцало, висевшее на стене.

Но как же я был изумлен до самого основания своей сущности, когда, не веря своим глазам, обнаружил подле этого зерцала женщину-царицу, невиданной красоты, с безупречной бархатной кожей, напоминавшей мягкость персика, с черной и объемистой косою до самой поясницы, всю в золотом убранстве и с гребнем в руках, занимавшуюся, казалось, своим туалетом.

Царица вдруг узрела меня оторопевшего в свое зерцало и грациозно оборотилась ко мне, я же тем временем просто обмер при виде ее божественной красоты.

Это лицо никогда бы не взялся нарисовать ни один из всех натурщиков мира, ибо нет такой силы руки и кисти, чтобы передать весь тот шарм и обаяние прекрасного ангельчика, да просто херувимчика. Ну то есть просто даже самый сильный художник, умеющий обличать самую точность лица и свойственное тому лицу неподдельное выражение, изымающий тон и самый образ характера человека, мимо всяких бездушных и каменных снимков, даже такой сильный художник не сможет срисовать ее портрет в самом идеальном виде.

Губы у нее были абсолютно как у сфинкса, а глаза просто как у натуральной и царственно-властной пантеры. Щечки, на которых были маленьких впадинки, были мягко розоваты, и эта обстановка весьма сочеталась с нежным цветом ее кожи и размашистыми ресницами. Ее умеренный стан, во всех местах решительно чудный, плавно передвигался и она с неописуемой изящностью делала всякое движение своими ножками.

В одну минуту она подошла ко мне и приникла к моему телу своими руками, от чего я попросту обомлел.

– О кто ты, таинственный пришлец? – Спросила она меня голосом ангела. – Скажи же мне, кто ты таков? Неужели ты решил навестить меня в такой томный час и тяжелое для нас время, и повеселить меня? О бедная я и беспомощная, никто не проходит ко мне вот уже столько дней, а все лишь думают о своей убийственной войне. Но я верую, о, как я верую, что сама Изида ниспослала тебя ко мне. Иди же сюда, мой странник.

– К-кто вы? – Спросил я очень тихо и сбивчиво.

– Как?! – Восклицала царица. – Разве ты не узнал меня? Меня, дочерь македонскую, царицу дома Лагидов?

Я точно был поражен и в миг упал на колени.

– О, Клеопатра, вы, вы так божественны, можно, можно я поцелую вашу ножку?

– О как мне угодна твоя застенчивость. Иди же сюда, на ложе, мой избранник, ложись сюда. Таким прекрасным мужчиной, видимо, сам Осирис решился одарить меня. Иди ко мне и будь моим.

Я в полном блаженстве и неге прильнул к ее губам и был просто потрясен случившимся. Никогда я не мог подумать, что, выкурив опию, я мог вдруг испытать такое неведомое счастье. Она быстро скинула с себя свое убранство и тот час я уразумел, что само Провидение решило вознаградить меня. Она также быстро раздела меня и скинула с меня почти всю одежду, оставив в одном неглиже. Затем она изящно улеглась на ложе и приняла действительно царскую позу, ожидая моего появления. Я тут же поспешил примкнуть к ее телу.

Но вдруг в дальней части покоев послышался громкий стук дверей, после чего не замедлили проясниться мерные и грозные звуки шагов, сопровождающиеся бряканьем калиг. Мне точно стало ясно, что кто-то властный и непосильный приближается к нам.

– О Боги! – Восклицала Клеопатра. – Это идет мой муж! Быстрее же прячься.

Я в страхе хотел было спрятаться в ее гардероб, но Клеопатра сочла это нецелесообразным.

– Нет, нет же! – Шептала она. – Сюда, под мое ложе!

Я мигом влетел под ее чудесное ложе и обратил свой взор от темнеющий от чьей-то тени проход. Сама же царица поспешно улеглась на свое место и приняла, надо полагать, такую же великую позу, с которой она ждала в свои объятия меня.

Вскоре некая воинственная фигура застлала вход, и вдруг, вы не поверите, в комнату вошел Марк Антоний. Он был весь грязный и испачкан какой-то копотью, весь в поту и крови, но обладал геройской внешностью и крепкою статью. На нем были римские латы, окровавленный гладиус, поножи и блестящие калиги, кои попеременно отчеканивали его звонкие шаги.

– Ты не поверишь, – заголосил он на все помещение, обращаясь к своей любовнице, не замечая, впрочем, ни ее подозрительной наготы, ни спрятанного меня. – Я сейчас чуть ли не погиб в битве. Только что у нас было сражение и я теперь же оттуда. Вообрази, одну когорту просто смяло под натиском конницы, около тысячи человек просто в пушинку – фук!

– О, Антоний! – Восклицала Клеопатра. – Я так ждала тебя!

– Знаю, верю, вижу, что готова, вот как я сейчас научу тебя держать древко.

– О, мой господин!

– Представь себе, сейчас меня в окружение взяли, отовсюду стрелки, пять манипул как лезвием-шик! Центурион – собака, на два легиона телег с продовольствием, вот куда он их дел? А у меня еще восемь центурий стоит, и хоть бы хлеба кусок!

– Мой Антоний, я тебя так люблю. – Все отвечала ему Клеопатра.

Антоний отпил целую бутыль какой-то настойки и заел ее неким экзотическим плодом, продолжив:

– Вообрази вот еще, сегодня пришлось льва задушить собственными руками. Ах да, я так устал и так хочу отдохнуть, что теперь же немедленно, после нашего с тобой дела, ты пойдешь и велишь своим рабам приготовить мне ванну с маслами и благовонием, блюда с мясом и вином, да и сама туда же будь, вот как сейчас… однако, это что же?

Тут он вдруг присел и, взяв в свои руки некоторые одеяния из моего платья, которые мы ненароком забыли убрать, принялся как бы с недоумением рассматривать их.

– Что это такое? Что это за странное убранство? Это… это что, атласная жилетка? Аглицкое сукно с панталонами? Кружевные гофреи, черт возьми?

– О, Антоний, ты все не так понял! – Жалобным голосом отвечала ему Клеопатра. Но в ту же минуту послышался мощный и зычный удар ладонью и царица отлетела с ложа пушинкой в другой угол комнаты.

– Блудница! – Кричал Антоний весьма грозно. – Кого ты сюда привела? Где он?

Тут он выхватил свой острый и кровавый клинок и сердце мое в этот же миг сжалось и забилось как перепелка.

– Где он, повторяю?!

Вскоре он не стал дожидаться ответа и принялся искать пришлеца по всему помещению. Одним взмахом руки он снес гардероб с основания и тот, разбившись об стену, распался на несколько частей. Затем он принялся оглядывать комнату, уж полагая, что точно кого-то зарежет здесь и сейчас. Но вот он как-то подозрительно устремил свой леденящий душу взгляд в то самое место, откуда я, через почти совсем прозрачную ткань, смотрел на всю эту сцену и с трепетом ожидал своей участи (мне было просто непостижимо страшно).

Вдруг он стремительно подбежал к ложу и, схватив его одной правой рукой, сокрушительно отшвырнул его к самой стене. Я же, вдруг оказавшись беззащитным, издал истошный и гибельный крик, как только осознал, что он решительно хочет изрубить мое тело. К счастью у меня при себе была моя излюбленная склянка французских духов, и, ощущая присутствие духа и врожденного инстинкта выживания, я мигом открыл ее и брызнул ему в лицо все ее содержимое.

– О Юпитер, это цикута! – Заорал он, тут же бросив клинок и хватаясь за лицо. Он так быстро отпрянул назад, что повалился спиною на тот самый стол с фруктами и разбил его, после чего все фрукты и стоящие на нем приборы разлетелось по всему полу. По всей комнате разнеслось громкие звуки и паникующие крики, после чего я, как был в одном неглиже, выбежал в прежний проход и сиганул по коридору обратно к Тенетникову.

Я так быстро и долго мчался по нему в ужасе и смятении, что не успевал даже подивиться своей догадливостью и смелостью. Однако нескончаемость коридора пугала меня, покамест я, порядком выбившись из сил, не рухнул сквозь гнилые и трухлявые доски в полу и не покатился вниз по неким ступеням и в кромешной темноте.

Докатившись донизу я проломил своей головою еще один досочный настил и упал на что-то жесткое примерно с шестифутовой высоты прямо спиной. Все замерло и померкло, а боль, которую я ощущал, получая удары, во все время падания, была как бы не совсем приятной, а, напротив того, слегка приглушенной и сдавленной.

Отлежавшись и несколько придя в себя от такого долгого падения, я тут же поднялся и перевел свой дух, вслед за чем огляделся вокруг себя. Пред мною и практически в густом полумраке распростерлись какие-то коробки и ящики со многими съестными припасами и специями внутри, как бы заложенные на хранение. Впереди виднелся дверной проем, из коего доносились странные звуки и излучалось также слабое и тусклое свечение, отблеск которого освещал это небольшое пространство.

– Скорее всего, – думал я про себя, вставая и осматривая потолочную брешь, – я нахожусь на одном из складов Тенетникова. Но более всего меня поражает место, на котором все это могло бы быть размещено, и какова же глубина этого здания? Однако, я не имею никакого желания возвращаться обратно.

Так я двинулся вперед и вошел в освещенный проем, после чего сделал еще несколько поворотов по кирпичному коридору и оказался в другом таком же, но со множеством запертых дверей и несколькими лампами, но не керосиновыми или спиртовыми, а вполне себе электрических, с подходящими к ним проводами, чему я удивился невероятно.

В одном конце этого коридора находилась большая и железная дверь, а также было еще большое количество проводов, идущих по стене и скрепленных проволокою, и в конце концов впадающие в некие пазы этой самой же двери. Но внимание привлекало более то, что из-за той самой двери доносились весьма громкие и грандиозные звуки, как бы на театральный манер, и даже хоровое пение. Видимо там играли какой-нибудь спектакль (это просто не укладывалось в моей голове).

В другом конце коридора освещение было тускло, а одна из ламп и вовсе светила с перерывами. Я решил пойти туда, тем более, что там раздавались звуки, похожие на человеческий голос, и тут же двинулся в путь. Дошедши до самого конца, я оказался в тупике, где понемногу сгущалась тьма, но где я также отчетливо видел что-то белое и слышал горестный и заунывный женский плач. Сердце мое вздрогнуло, поскольку вдруг лампа снова загорелась и я даже сделал несколько шагов вперед, чтобы посмотреть на бедную девушку и даже быть ей в чем-либо полезным.

Что ж, ровно передо мною, на железном стуле и в цепях, прикованных к полу, спиной ко мне и в свадебном платье, с фатой и босыми жирными ногами, сидело нечто и издавало нервно-истерический и дрожащий плач. При всем этом виде я поразился и ужаснулся до крайности, однако здравая часть мозга, инстинкты и прочие чувства не позволяли мне впасть в полнейшее оцепенение, а потому, хоть не столь осознанно и самым краем мыслей, но я все же понял, что это была она.

С момента последней нашей с ней встречи она порядком поправилась и походила теперь же на мерзкую свинину: бока ее свисали целыми пластами и даже частично загораживали стул; мощный же затылок ясно обозначался над измокшей фатой, а кандалы на запястьях и ее ногах совершенно укоренились в распухших конечностях.

Я собрался духом и решил объясниться с ней:

– Я, право, даже не знаю… Совсем необычный случай, совсем не найду слов объяснить вам свою недолгую поездку…

Вдруг она резко повернулась ко мне на своем стуле, распростерла ко мне свои жирные руки и издала такой драконий вопль, что я чуть было не поседел. При виде ее страшной рожи я и сам хотел было закричать, но вдруг осекся, увидев ее глаза: их попросту не было, а из пустых ее глазниц обильной струей лилась некая жидкость, напоминавшая по своей консистенции ни то мед, ни то патоку.

Она кривлялась и орала как пойманная в силки дикая свинья, но в это время все двери вдруг растворились и в них вбежало человек пять или шесть как бы палачей, с огромными тесаками в руках и со свиными масками на лицах, то есть с выпотрошенными свиными головами и оставшимися от них самой только кожею, да с приделанными к глазницам специальными стеклышками для просмотра. Все они были одеты в жесткую и рабочую одежду, и походили всем своим видом на мясников с какой-нибудь бойни. Все немалого роста, испачканные в крови и со сенными соломками на своих одеждах, смеющиеся и дурно пахнущие гнилым мясом.

Тут уже пришла моя очередь издать жалобный крик, переходящий все более и более в ор, поскольку появление сих молодых людей не предвещало мне ничего хорошего. Орущего, меня схватили, подняли, и, несмотря на все мои сопротивления, обмотали меня с ног до головы железной цепью и понесли меня в ту самую железную дверь.

– Вандре-ейч! Ах, Вандрейч! Явился, мой должник явился!!! Аха-ха-ха-ха! – Вдруг раздался страшный и неимоверно громкий голос с ужасным смехом, после чего я вдруг понял, кто это был.

Я почувствовал великий приступ страха и силился вырваться, но мои мучители, уж связав меня цепью, втащили вовнутрь железной двери, прямо под ноги Поварихину, который был как бы их вождем, вернее жрецом, отправляющим страшный свинячий культ. Весь в крови и также со свиной кожаной маской на своем лице, с двумя большими ножами и постоянно ржущий как лошадь.

– Вести его к капищу! – Скомандовал он, после чего меня пронесли несколько вперед и тут я, как говориться, остолбенел.

Я оказался на некой площадке, походящей на гигантскую скалу с большим обрывом, только все это было обделано под заводской манер, оббито металлом и имело бесконечное множество электрических ламп, проводов, розеток, рычагов, шестеренок, машин, выключателей, включателей, цепей, моторов и железных крюков, словом здесь было все существующее в мире механические изделия.

Эта площадка шла вдоль металлических стен и уходила далеко влево, а прямо передо мной раскрывалась бесконечная пропасть, конец который пропадал в свете ламп и каком-то тускло-оранжевом зареве. Из него особняком возносилось некое строение, состоящее из всех тех механизмов, которые используют на свиной бойне, то есть на заводе, где свиные туши ездят на ремнях, подвешенные на крюках, и распиливаются большими пилами. Там-то и был тот же самый принцип работы, да только все это строение несло на себе мириады свиных туш и голов, их конечностей, цепей, ламп, пил, которые дребезжали так, что не было слышно даже своего собственного крика, шестерни, двигатели и провода. Множество было редукторов и просто сотни тысяч конвейерных лент со скоростным движением во все стороны. Завод этот только и состоял из одних этих приборов и не имел никаких опорных частей, что даже было удивительно. Он простирался вниз и в высь, и влево, и вправо так, что даже не было видно ему конца. Все стучало и дребезжало, звенело, брызгало кровью, перебиралось, перестраивалось, перестукивалось, перезванивалось, перемежалось, все это неслось черт знает куда и свет, бесконечный свет, черт возьми лил так ярко, что больно было смотреть. Провода и лампы, крюки, все это блестело белым металлическим блеском и множество рычажков и включателей были сплетены с собою самым хаотичным образом. Никак нельзя было понять, куда все это могло поместиться, так, что даже нет этому всему ни конца, ни края. В придачу ко всему этому где-то в стороне звучал мощный оркестр, который играл эпическую музыку с вокалом. Теперь-то вы, я полагаю, можете представить, каков был мой страх?

Между тем меня пронесли далеко влево по отполированному обрыву, пронося мимо множества столов для разделки и жутких приборов, имеющие режущий характер. Всюду также были расставлены копия со свиными бошками и кожами, зловещие знаки их культа и свечи.

Вскоре меня принесли на капище, то есть на некоего рода помост, где располагался огромный свиной их божок, со скипетром в руках и с прочими почетными отличиями. Все они кланялись ему как Богу и молились, а когда они окропили и себя и меня свинячьей кровью, то тут же поднесли к божку и Поварихин, как бы в роли дельфийского оракула, принялся вопрошать об моей судьбе, на что свинья ответила громко и лаконично:

– К столу.

Тут же все они, обрадовавшись, схватили меня и понесли обратно к тем самым столам, видимо разделывать. Я страшился и кривлялся, чтобы вырваться от них, и громко кричал, но Поварихин имел на мой счет, кажется, другие планы.

Вместо того, чтобы умертвить меня и разделать, он подтащил меня к небольшому мостку и мощными руками закинул меня на один такой конвейер, цепь зацепилась за крюк и я, беспомощный, стремительно поехал на этой ленте вверх, а все мои же палачи смотрели на меня снизу и глумились над мною. Тон оркестра начинал набирать темп.

Я проехал вверх ярдов сто или больше, после чего лента резко развернула меня лицом внутрь строения и поглотила меня. Я теперь же ехал куда-то, куда ехало большое множество свиных тушей и распиливалось пилами пополам. Несколько раз мне чуть не срезало голову или не отпилило половину тела, или не отбило огромным молотком, но всякий раз я также как-то успевал то съехать на другой путь, то переместиться вниз или вверх. Скорость разгона была непомерно высокой, так, что при каждом повороте я болтался во все стороны и бился об другие туши своим телом.

Мне было больно и все мое тело затекло от сжатых цепей, а страх и адреналин даже и не думали покидать меня; голова моя так сильно кружилась, как нельзя будет добиться такого эффекта на самой большой карусели.

Вдруг я снова перестроился в ряду и, доехав до угла строения, резко затормозил и даже чуть не вылетел с ленты, но затем меня снова поглотило во все эти механизмы, но только уже не в пильный сектор, а в печной, где меня также чуть не изжарило в печи, когда я проезжал над ней. Я полагал, что механизм сбросит меня в печь как и две другие туши, находящиеся по обеим сторонам от меня, но я проехал дальше и спустился в конце концов ниже на несколько ярусов, и поехал снова в западную часть строения.

Там я проезжал мимо огромных отбойных молотов, которые расплющивали свиные туши и скидывали их в большие баки, где множество пил измельчали их и превращали в фарш. Между тем хоровой зачин, казалось, достигал своей кульминации и даже там-там заиграл теперь.

Затем я оказался в секторе дробительных аппаратов, которые дробили головы и кости, но в который я также чудом миновал. После этого я перекатился на одну большую шестеренку, в чей паз я был уложен всем своим телом, и ожидал, покамест выступ другой шестеренки не раздавит меня. Но и тут я чудом выехал обратно на параллельное движение и помчался к югу, откуда и был доставлен сюда.

Разогнавшись до той же самой огромной скорости, я снова выехал на ту площадку и оказался почти там же, где меня и поглотило в механизм, после чего вновь понесло медленно вниз, где меня уже стояли и ждали мои палачи, которые радовались и прыгали от предвкушения пролить моей крови.

Наконец я снова приехал вниз, только не на той самой ленте, а на другой, находящейся немного правее. И я не совсем понимал, для чего мне нужно было ехать такой длинный путь, чтобы вернуться почти в то же самое место, вероятно, чтобы просто навлечь на меня ужас и жуть.

Палачи схватили меня, стащили с крюка и потащили к столу, где уже стоял самый Поварихин и издевался над моим несчастием:

– Что, Вандрейч? Гульнул свадьбу-то? Аха-ха-ха-ха-ха!

Тут меня уже растянули по всему столу, руки и ноги мои были привязаны к железным блестящим кольцам, я начал кривляться и орать как уже почти резанный, страшась и чуть ли не падая в обморок от страха. Оркестр заголосил высшую свою ноту и все что ни было в нем заиграло трагично и по-геройски. Поварихин извлек откуда-то длинный и острый топор, размахнулся им, и, несмотря на мои тщетные протесты, слезы и выкрики, отсек мне голову по самую перегородку носа.

Нестерпимая боль ударила мне в это самое место, голова отлетела и кровь как бы нахлынула в самые легкие. Мне вдруг стало ужасно больно свой собственный нос, так, что я, немного придя в себя, но испытывая все тот же нескончаемый страх, встал со стула и осознал, что до сих пор нахожусь еще в самой курильне, и что, будучи уснувши от опия, тонкая и острая часть мундштука, упершись трубкой в мои руки, ловко соскочила в продолжении сна и больно кольнула меня в самую левую ноздрю.

Я точно вскрикнул от боли и даже выронил все, что было у меня в руках. Я начал потирать нос и слезы, которые от такой острой боли слегка полились из глаз. Страх уже почти отошел, но впечатление от увиденного и ощутимого мною во время сна еще долго не покидало меня.

Тут внезапно пред мною предстал Тенетников.

– Что? – Начал он, улыбаясь и пошучивая. – Понравился «Смарагдовый змей»? Я чай, ждать тебя на другой раз? Приходи, будешь почетным гостем у меня в курильни; цену ты знаешь, да только смотри за языком-то, а то у нас, хе-хе, длинные руки.

Я ничего не успел ему ответить и он тут же удалился, как видимо довольный. Я же не стал более тут задерживаться и поспешил выйти на улицу, пройдя через страшного человека и ожидающих наверху курильщиков. На улице уже было почти утро, я в смятении зашагал по Набережной и даже самое подозрение до сих пор не покидало меня, а вместе с ним и неизвестное доселе чувство удовлетворения и неги.

Я не помню как добрел домой этим утром.