Денис не сразу понял, что изменилось в классе. Думал о будущем прогоне «Прометея прикованного», эти чертовы горы ему никак не давались. Все вроде на своих местах, вершины, лед, снег, скалы, орлы, блин. А все равно глубины не хватает, плоские они, как на картонке намалеванные. Он, как из учебной поездки вернулся, вместо сочинения засел изучать виды Кавказа. Всматривался, чертил на малом световом полотне наброски, ломал голову, как же выдать убедительную изобразительную картину. За сочинение сел только в воскресенье вечером, а лег за полночь. Так что в понедельник был слегка не в себе, не был на одной волне с классом.

Почему девочки переглядываются, а пальцы у них так и летают над светоплатами – куда быстрее, чем излагает учитель? Почему парни как струны – тронь, зазвенят? Почему Маша Шевелева сидит с лицом бесконечно изумленного человека, а Локотькова ехидствует?

– Эй, луч света в темном царстве, в чем дело?

– О, ты помнишь наших обозревателей девятнадцатого века? – восхитилась Катерина Федоровна. – Все-таки чему-то вас учат в Москве.

– Проедем уже вчера, наступило сегодня, – буркнул Денис. – Чего все возбудились? Спичку брось, бахнет.

– На Улиту глянь.

Денис уставился на худую спину Улиты Козак. Всегда сидит сгорбившись.

Девушка перебросила косу через плечо – тугую, плотную, сверкающую в солнечном свете. Оглянулась.

Ярцева как током ударило. Глаза у Улиты были бездонные, яркие, серо-голубые. Он будто впервые увидел ее стройное, овальное лицо, высокие скулы, узкий, но идеально правильный нос. Улыбка – быстрая, как молния, светлая и чистая.

Улита отвернулась, склонилась к соседу. Беззвучно засмеялась. Денис молчал.

– Что, прошибло? – сочувственно спросила Катя.

– Не то слово, – сказал Денис. – С ней… Она изменилась.

– Преобразилась, – заметила Катя. – Подменили эльфы Козак, не иначе.

Денис покосился на Локотькову. Иногда Катерину Федоровну заносило на поворотах ее многознания.

– Но это все присказка, сказка впереди, – продолжала Катя. – Ты видишь, кто с ней рядом сидит?

Денис нахмурился.

– Рядом же Артем сидел. А сейчас Веселовский? Федя Веселовский?!

– Ага, – довольно сказала Катя. – На первом уроке сел. Артема отправил в почетную ссылку, а сам его место занял. Чем он, интересно, думал? Наверное, тем же, чем вы все, ребята, думаете, когда видите красивую девушку.

– Вот дела, – пробормотал Денис. – Ладно, Улита поменялась. Может, в избу красоты сходила, черт ее знает…

– Не, так люди не меняются, – сказала Катя. – У нее папа – настоятель храма Михаила Архистратига на Видова. Дома трое малых, каждую копейку считают. Какая изба красоты?

– Да ладно, – засомневался Денис.

– Это у вас в Москве батюшки на «Небесных драконах» рассекают. А храм Михаила на отшибе, приход там маленький, особо не разгуляешься. Да и потом, отец Сергий такой, знаешь, ревностный. Может, от этого и бедный. Он бы Улите никогда украшательство бы не оплатил.

Денис взглянул на Улиту. Федя сидел близко. Слишком близко, склонился к ней, что-то рисовал в светоплате, тихо смеялся.

Жарко в классе. Шевелева белее мела, с прямой спиной, не сводит глаз с Веселовского. Девочки молчат, только быстро-быстро перебирают пальцами по светоплатам, и Денис догадывался, какая числовая буря бушует сейчас в закрытых облаках. Невидимые глазу Марфы молнии ежесекундно вонзались в спину Улиты, беззвучный шепот превращался в ураган, вминающий в пол ее сверкающие волосы, голубые глаза, тонкие руки с белыми пальцами, которых хочется касаться губами…

Денис встряхнулся.

Все ребята в классе: Аслан, Артем, Федя… – все не сводили глаз с Улиты.

– Совсем Федя обалдел, – сказал он.

– Я бы назвала это самоубийством, – заметила Локотькова. – Причем на людях. Боюсь, не дотянет до вечера.

– Ярцев, Локотькова, надеюсь, вы проводите сравнительное изучение сказаний народов мира? – спросила Марфа Александровна звучно. В голосе меж тем сквозило – «я вас вижу насквозь, лентяи вы и бездельники».

– Ага, – Локотькова склонилась над светоплатом, открыла урок. – Вот как раз о… Медее беседовали. Об аргонавтах.

– И что же ты думаешь о Медее, Катерина?

– Ужасная история, – прочувствованно сказала девушка. – Хочешь мстить мужчине – мсти ради бога, но дети, дети-то причем? Сама предала отца, сама помогла Ясону, а потом на него же и свалила всю вину.

– Медея… – Марфа Александровна оперлась на стул, посмотрела в окно. В лице ее отобразилась некоторая мечтательность. – Грустная история, правда? Колдунья, красавица… Она полюбила Ясона и поэтому помогла ему украсть золотое руно. Усыпила змея, который его охранял. Но она была царевна. Гордая, сильная, смелая…

Марфа Александровна прошлась по классу, встала рядом с Шевелевой.

Оперлась о парту.

Маша чуть вздрогнула.

– Медея была волшебницей, – звучно продолжила Марфа. – Могучей волшебницей. Но она любила Ясона так сильно, что предала собственного отца. Она пожертвовала всем ради него, а он ее не любил. Да, Катя, ты права, это грустная история.

– Когда уже эти греки с их мифами кончатся, – шепнула Локотькова.

– Я думал, тебе все в словесности нравится, – покосился Денис.

– Вот еще, – фыркнула Катя. – Я греков не люблю. Скандинавов люблю. Старшая Эдда, младшая Эдда, нибелунги. Это впереди будет, могу поделиться…

– Локотькова…

– Мы о Медее, Марфа Александровна.

– Не сомневаюсь.

Классная вернулась к доске, взяла светоплат. Коснулась пальцечуйной пластины, по ученическим «таблеткам» веером разлетелось домашнее задание.

Звонок пролетел по коридорам. В гимнасии они были музыкальными, с утра государственная песнь, «союз нерушимый народов свободных», а потом подборка школьных песен всех времен. На этот раз «Крылатые качели». Денис ненавидел эти чертовы «Качели», а в классе их было слышно чуть тише, так что он задержался, сделал вид, что завозился со светоплатом.

Локотькова упорхнула, следующим уроком была химия, надо было топать в лабораторию. Ярцев нехотя поднялся, пошел по опустелому классу. Улита, в сопровождении парней – всех парней, но ближе всех Федя Веселовский, уже вышла.

У стола Марфы была одна лишь Маша Шевелева – белая, как лед, но не от волнения, от бешенства, каким-то чутьем угадал Ярцев. Черные волосы чернее смолы, миниатюрная, стройная, злая, как оса. Она что-то тихо спрашивала у классной.

– …Что ты имеешь в виду? – удивилась Марфа.

– Почему детей? – сказала Мария. – Почему детей, а не Ясона?

Классная задумалась, Денис задержался в дверях. Вот уж чего не ожидал. Меньше всего Шевелеву сейчас должны занимать какие-то сказки.

– Понимаешь, они были его будущим, его продолжением, – сказала Марфа Александровна, когда Ярцев уже вышел. – Она не могла отнять у него царство или руно, и смерть Ясона была слишком малой платой за его предательство. Она ударила по самому дорогому, что у него было – по его будущему. Он не любил ее, но любил детей. Убить она могла только через те чувства, которые были в нем живыми. А живой была только его любовь к детям.

Мария кивнула, словно соглашаясь со своими мыслями, попрощалась и вышла. Классная проводила ее рассеянным взглядом, включила светоплат. Надо было заполнить грамоту о проведении урока, указать скорость освоения учениками текущего задания, расчертить пару лубков распределения знаний по уровням и набросать расклад личностного взаимодействия в классе – Александра Ивановна, их душевед, просила. К концу года надо будет сдавать общешкольную душеведческую парсуну. Едва ли ей хватит перемены.

* * *

Сенокосов проснулся от звонка. Посмотрел на часы, чертыхнулся. Сел, растирая лицо руками. Всего-то задремал на диванчике на полчаса, а провалялся два с половиной. И почему Паша его не разбудил?

– Ответить, – буркнул он. Голова была деревянная и как будто чужая.

– Олег Геннадьевич…

– Паша, почему не разбудил? – возмутился Сенокосов. – Я что тебе сказал – на полчаса лег.

– Все было тихо, я подумал, что вам отдохнуть надо, – извиняясь, сказал Паша. – На вас лица не было.

– Как будто сейчас есть, – пробормотал полковник, глядя в зеркало. – Сводку, быстро.

– Десять минут назад произошел скачок, – упавшим голосом сказал лейтенант.

Сенокосов похолодел.

– Что ты мелешь?

– То есть не совсем скачок, Шизик… Ервандович успешно стабилизировал аномалию, но в восемь тридцать она как бы вытянулась.

– Вы там обкурились, что ли? – взвился Сенокосов. – Цветковскую заначку отыскали?

– Никак нет! – бодро заявил Паша. – Внешний контур аномалии начал меняться в восемь часов, к половине девятого он сформировал узкий пик в центр города. Профессор говорит, это как…

Лейтенант замялся.

– Как что?

– Как ложноножка.

– Я сейчас, сейчас, – пообещал полковник. Он одернул смятый пиджак, вылетел из кабинета. – Сейчас я все оборву – и ложноножки, и ложноручки. Биологи-любители!

* * *

Полковник ворвался в центральный. На воздушном экране, от стены до стены, раскинулась объемная модель города.

Контур Колдун-горы расчертили тонкие оранжевые линии, отразили сложный, составленный из нескольких центральных тел муравейник объекта «Око». Этот муравейник оседал захватчик – высвеченная синим амеба. Она шевелилась, облизывала колышущимся краем еще не поглощенный лес, дачные поселки, городские окраины. Сердце амебы – белое зерно света, та самая «митохондрия», горело в недрах горы, в рабочей зоне «Невода». В глаза полковнику сразу бросилась тягучая полоса синего света, которую амеба-аномалия выбросила в сторону города, прилепилась к центру где-то в районе морвокзала.

Короткие оранжевые разряды били в ядро аномалии, заставляли ее тело дрожать мелкой дрожью, но никакого иного эффекта не оказывали.

– Она ведет себя, как живая, – сказал Сенокосов, встав рядом с Гелием.

– В каком-то смысле она живая, – пожал плечами профессор. – Это же н-поле, чистая информация, ничего удивительного, что она принимает облик бактерии или амебы. Более того, возможно, мы сами этот облик ей навязываем.

– Вы сейчас о чем? – напрягся полковник. – Хотите сказать, что мы ее натравили на город?

Полковник нахмурился.

– А ну дайте приближение. Максимальное!

– Модель условная, мы не можем установить точные границы…

– Приблизьте!

Лаборант Коля обиженно заморгал.

Модель надвинулась, Олег Геннадьевич прищурился.

– Морвокзал, Центральный район, Центральный рынок. Рядом управа. Где точно проходят границы этой вашей ложноножки? Сколько людей под ударом?!

– Я же говорю, модель неточная…

– Олег Геннадьевич, дорогой, успокойтесь, – профессор взял его под локоть и тихо прибавил: – Мне что, вколоть вам успокоительное?

Сенокосов дико посмотрел на него, вырвал руку.

– Давайте я вам все объясню в моем кабинете, – сказал Гелий Ервандович. – Иван?

Инженер Ерохин кивнул – мол, все под контролем.

* * *

Полковник рухнул в кресло, потер виски.

– Говорите!

Профессор прошелся, сочувственно посмотрел на него, налил воды.

– Олег Геннадьевич, я не знал, что вы были в эпицентре «Черного зеркала».

– Я там не был, – полковник глубоко вздохнул, взял стакан. Отпил, спокойно поставил. – Иначе бы я с вами не разговаривал. Этот проект вел мой давний друг, я подключился уже при расследовании. После того как…

– Понимаю, – профессор сел напротив. – Я вам объясню, с чем мы имеем дело. В рамках, разумеется, нашей рабочей модели.

– Сделайте одолжение, – кивнул полковник. – Вы заверяли меня, что людям ничего не угрожает, а теперь эта дрянь расползается по городу! Я вас выслушаю и свяжусь с Научным двором!

– Я это учту, – Гелий блеснул очками. – Людям действительно ничего не угрожает. Во-первых, напоминаю вам, что н-поле – это сокращение от ноосферного поля.

– Я в курсе, и что?

– А то, что вы попали в плен визуальной модели, которую мы создали для собственного понимания процессов, которые сейчас происходят. Напряженность поля в этой страшной амебе, которая, как вам кажется, вот-вот захватит город, лишь незначительно превышает естественный для города фон. Если бы аномалия была еще слабее, нам пришлось бы закрасить синим всю карту – потому что она бы слилась с естественным фоном. Именно поэтому мы не можем с точностью указать границы аномалии, ее тонкое тело просто растворяется по краям.

Сенокосов задумался.

– Но в центре, там, где она жрет, там-то напряженность выше?

– Выше, – согласился Гелий, – но ни в какое сравнение не идет с напряженностью н-поля при создании психоформы. Даже третьего класса. Уникальность аномалии в том, что она сверхслабая, но при этом устойчивая. Это новый феномен.

– То есть вы настаиваете, что этот феномен не опасен? – скепсис полковника Сенокосова можно было разливать по бутылкам и продавать, как стопроцентный.

– Ну, какого-нибудь предпринимателя в зоне аномалии посетит удачная бизнес-идея, – пожал плечами Гелий Ервандович. – Поэт напишет стихи, каких не писал прежде, как я вам и говорил. Ну, а если аномалия накрыла управу, городского голову осенит блестящая идея в области городского благоустройства. Может, он сообразит, как в Суджуке наконец обеспечить круглосуточную подачу воды.

– Про воду это очень смешно – потому что все остальное не смешно, – сказал Сенокосов. – Вы меня не убедили. Сколько аномалия сейчас потребляет?

– Три гигаватта, как мы и договаривались с Игнатьевым. Больше он не дает, держим на диете.

– На трех гигах мы уже начинали формировать тульп, – заметил полковник. – А тут сверхслабые взаимодействия. Куда она девает энергию?

Гелий Ервандович замялся.

– Договаривайте, профессор.

– В рабочей зоне напряженность поля растет, но недостаточно быстро. Происходит накопление энергии в кристаллических концентраторах.

– Что в итоге приведет к их разрушению, – догадался полковник. – Что совой об пень, что пнем об сову. Мы в любом случае теряем накопители, так, профессор? Если мы сейчас отрубим питание, накопители «Невода» разрушатся. Если мы продолжим энергетическую накачку, рано или поздно они начнут распадаться сами. Мы в тупике.

– Не могу сказать точно.

– Зато я могу, – Сенокосов встал. – Я связываюсь с Москвой.

– Олег Геннадьевич, дорогой, подождите же вы! – Гелий подскочил. – Как вы не понимаете, что это прорыв!

– Какой прорыв, вы о чем, профессор? – полковник запускал линию секретной связи.

– Это шанс успешно закончить «Вершу»!

Пальцы Сенокосова замерли над виртуальной клавиатурой.

– У нас с «Вершей» был стопор, как вы заметили…

– Да уж заметил, на три месяца выбились из графика.

– Так вот, проблема с «Вершей» заключается, прежде всего, в недостаточной энерговооруженности аппаратов, на которые предполагалось ее ставить, – начал сыпать скороговоркой профессор. – Для туль… психоформы даже второй категории нужно было не менее четырех гигаватт, это параметры ядерного реактора. То есть нам нужно было очень много энергии, чтобы запустить мобильный вариант установки. Но никто не ставит на сверхмалые подлодки ядерные реакторы, это потребует целого комплекса очень сложных технических решений…

– Профессор!

– И крайне удорожит проект, да, – заторопился Гелий. – В свою очередь, такая энерговооруженность…

– Гелий Ервандович, короче! – оборвал его полковник. – Помните, ученый, который не может объяснить, чем занимается, шестилетнему ребенку, – шарлатан.

Профессор закивал.

– Реактор нужен, потому что конфигурация создаваемого н-поля всегда сферическая. Круглая она, проще говоря, и напряженность в каждой точке этого поля стремится к максимуму – чтобы психоформа не теряла стабильность. Это требует огромного количества энергии.

– Это короче?

Гелий вздохнул, сложил сухие пальцы шалашиком.

– А наша аномалия, условно говоря, плоская, да к тому же еще способна формировать направленные, пространственно ограниченные зоны н-поля повышенной напряженности. Вы понимаете? Если мы разгадаем механизм создания и существования этой аномалии, то сможем в разы снизить энергопотребление и создать реально работающий прототип «Верши».

Гелий сжал пальцы, как птичий клюв, пронзил воздух.

– Понимаете? «Невод» можно сравнить с обычной лампой, которая светит во все стороны, и психоформу можно создать только в этой освещенной зоне. Чем ярче свет, тем сильнее психоформа. А мы можем научиться не светить во все стороны, попусту растрачивая энергию, а целенаправленно создавать психоформу там, где мы захотим, и когда захотим. Подсвечивать цель как лучом прожектора, в пятне которого оператор будет создавать психоформу. Возможно, в перспективе речь может идти и о передвижных наземных комплексах. Если уж вам так хочется создать из установки оружие, то эта аномалия может дать нам все ответы – как это сделать.

Сенокосов снял пальцы с клавиатуры.

– Вы серьезно?

– Более чем, – подтвердил профессор. – А при использовании стационарных объектов, таких, как «Невод», данное решение позволит увеличить дальность действия на порядки.

– То есть мы сможем довести тульпу до Турции? – уточнил полковник.

– Возможно, до любого объекта в Северном полушарии. Вы понимаете, что это прорыв? «Невод» из экспериментального образца превратится в оружие стратегического уровня. Для н-поля нет преград. Психоформе не страшен противоракетный щит, вообще никакое физическое оружие – переменная плотность тела делает ее неуязвимой. Она сможет проникнуть в любой, самый защищенный бункер. Вы понимаете, что мы можем изменить весь баланс сил в мире? Наконец-то?! А уж потом, когда никто не будет мешать, мы построим действительно большую установку.

Олег Геннадьевич размышлял долго. Почти минуту сверлил взглядом профессора, потом закрыл светоплат.

– У вас два с половиной дня, Гелий Ервандович. Работайте.

Шизик подскочил, затряс кудрями, схватил руку Сенокосова. На мгновение полковнику показалось, что тот ее поцелует. Профессор, бормоча невнятно, выскочил из кабинета.

Полковник потер лоб, пальцы его коснулись «паутинки», он брезгливо отдернул пальцы. Да уж, профессор складно поет, но сейчас они находились внутри этого… образования, и что оно сейчас делало с их мозгами?

– Лагутенко, – пробормотал полковник, стукнул по гарнитуре.

– Паша, в каком состоянии наши рыбаки?

Ермолин ответил не сразу, видимо, связывался с медблоком.

– Оба в сознании, Цветков скандалит, требует капельницу со спиртом и закусить.

– Клизму ему, скипидарную, с патефонными иголками.

– Это приказ?

– Это мечта, – вздохнул Сенокосов. – Предупреди медиков, я сейчас подойду.