– Исчезла, – сказал Сенокосов. – Десять минут. Данила, следи за сводкой, узнай, не было ли чего-нибудь в Центральном районе. Это где-то на набережной. Профессор, у вас есть идеи?

– Вчера эти психоформы были на уровне третьего класса, «бес» и «призрак», а сегодня доросли до «дэва», – сказал профессор. – А это стартовая категория второго класса. Также растет время удержания психоформы, уже десять минут с лишним. Если динамика будет такой же…

Он не договорил, но Сенокосов понял. Тульпу первого класса самой низкой категории «феникс» однажды сформировал Цветков, это был максимум, на что он, как оператор, был способен. Цветков держал ее не больше двадцати секунд. «Феникс» успел сжечь электромагнитным импульсом всю измерительную аппаратуру в центральном и разворотил испытательный стенд. Двухметровой толщины шлюзовые двери из высокохромистой ферритной стали были смяты, как пластилин, тульпа успела пройти десять метров физзащиты – усиленного скального грунта, пока Сенокосов не заглушил «Невод».

Влетело тогда всей научной команде. А Цветков, когда его выковыряли из термопены, сказал, что всю жизнь мечтал увидеть феникса. Так категорию и назвали.

Если такая тварь вылезет в городе, замять дело уже не получится. ПОРБ и чины получат полный доступ к «Неводу».

– Можно попробовать реализовать одну гипотезу, – сказал профессор. – Мы уточнили модель, есть некоторые идеи… Возможно, мы сможем подключиться к этим управляющим леям и уменьшить область аномалии.

– Каким образом? – заинтересовался полковник. Это был бы выход, да что там, обещанный прорыв.

– Надо ввести в рабочую зону «Невода» нашего оператора. Надо перехватить контроль.

Сеносоков нахмурился.

– С этого все и началось.

– Да, но тогда у нас не было понимания внутренней структуры аномалии.

Полковник помолчал, постучал по столу пальцами.

– Вы же понятия не имеете, что будет, если мы туда посадим рыбака?

– Мы испробовали все остальное, – признался Гелий. – Если бы у нас было больше времени, месяц, два… Но неделя? Вы меня извините, Олег Геннадьевич, это нереально.

– Нет, – решил полковник. – Слишком опасно. «Невод» на пиковом режиме, в рабочей зоне рыбак не продержится и пятнадцати минут. А отходить потом будет неделю.

– Пятнадцати минут вполне достаточно, чтобы отработать гипотезу. К тому же у нас два оператора.

Да уж, профессор умел преподносить сюрпризы.

– Надо подумать.

– Время, Олег Геннадьевич, время, – напомнил профессор.

– Не стоит на меня давить, Гелий Ервандович, – сказал Сенокосов. – Вы отрабатывали тот случай с Лагутенко?

– В каком смысле?

– В прямом. Вы изучили причины его срыва? Что он там нес – что чернота живая? И что мы сейчас имеем? Получается, что Лагутенко прав, данная аномалия проявляет признаки живого существа!

– Олег Геннадьевич, я же вам говорил, вы сами себя обманываете, попадаете в плен наших визуальных моделей, – укоризненно заметил профессор. – Лагутенко бредил. В аномалии нет ничего живого, это просто устойчивая конфигурация н-поля. Если мы отключим «Невод», она тут же исчезнет. Живое не исчезает.

– Н-поле для них как кислород для нас. Если я вам перекрою кислород, вы тоже исчезнете.

Гелий Ервандович развел руками.

– Решение за вами. Но пока я вижу только один способ продвинуться в изучении аномалии – отправить оператора в рабочую зону. А времени совсем мало.

Полковник задумчиво постучал по светоплату.

– Мне надо подумать. Я в своем кабинете.

Дверь за ним закрылась.

– А если он прав? – неожиданно спросил Ерохин.

– Иван, и ты туда же? – изумился Гелий. – Ладно, этот чекист, он ничего не смыслит в теории н-поля, но ты же мой лучший аспирант!

– Профессор, я тут набросал модель, – Ерохин вывел на экран визуализацию. – Я подумал по-другому, как вы учили – надо смотреть на проблему с разных сторон. Помните, Лагутенко говорил еще кое-что? Пятеро создадут одного?

Профессор рассеянно кивнул, изучая модель.

– Так вот, как нам известно, в режиме взаимодействия с н-полем оператор частично теряет способность рассуждать логически. Его как бы затягивает в психоформу, он на время забывает привычный язык и начинает говорить образами. Помните, Цветков Гомера километрами цитировал? Когда пытался вытащить сторукого?

– И какое отношение это имеет…

– Вот я и подумал, что, если Лагутенко хотел сказать что-то, но у него не было другого способа, кроме как выдавать такие смутные пророчества?

– О чем речь, Паша? Ближе к делу, у нас очень мало времени.

– О проблеме «левиафана», Гелий Ервандович, – сказал Ерохин. – Вы же помните, мы пришли к выводу, что потенциал человеческого мозга недостаточен, чтобы создавать тульп… то есть психоформы высших категорий первого класса. Ни «василиска», ни тем более «левиафана» вытянуть ни один рыбак не сможет, потому что требуется гениальный мозг, чтобы воплотить настолько высокоорганизованную психоформу.

– И ты решил, что психоформу первой категории можно создать опосредованно? – догадался Гелий. – С помощью более низких категорий?

– Да, речь идет о коллективной ловле! – загорелся Ерохин. – По моим прикидкам, чтобы воплотить психоформу класса «левиафан» требуется не менее пяти операторов с психоформами второго класса. Понимаете? Пятеро создадут одного, вот о чем говорил Лагутенко. Если есть опасность, что появится «левиафан», то…

Гелий подошел, положил руку на плечо.

– Ты, Иван, эти выкладки, пожалуйста, никому не показывай пока. Это требует серьезной проверки. Не надо поднимать панику раньше времени.

– Да, но…

– Ты понимаешь, что будет, если ты расскажешь о своей теории Сенокосову? Этот паникер тут же зарубит проект. И мы останемся ни с чем.

Ерохин заморгал.

– У нас очень мало времени, – повторил профессор. – Скоро сюда пожалуют китайцы, и наш Сенокосов очень хочет законсервировать проект. У нас несколько дней, чтобы получить уникальные данные, а ты тратишь время на сторонние теории. Гипотеза очень интересная и мы обязательно к ней вернемся, но сейчас у нас другая задача. Ты понимаешь, Иван, другая! Поэтому убирай свою модель и займись расчетом управляющих лей. Нам нужно понять, как управлять аномалией, в этом ключ!

Ерохин хмуро кивнул, свернул модель.

– Иван, я тебя выцарапал у ПОРБ, – напомнил Гелий. – С твоей биографией участника протестных акций тебе наука вообще не светила. Ты понимаешь, что надо быть осторожным? Время сейчас такое.

– Понимаю, профессор. Спасибо вам.

Ерохин прильнул к пульту, некоторое время молчал, потом сказал:

– Я вот еще подумал…

Гелий закатил глаза.

– Иван, что еще?

– Я запустил расчет, не волнуйтесь. Хотел сказать, я проанализировал профиль Дениса Ярцева. Ну, двойной пик, помните?

– Ты узнал причину сбоя?

– Это не сбой, профессор, – Ерохин повернулся в кресле. – Это другой тип рыбака!

– В каком смысле? – профессор даже забыл на время об аномалии, присел на другое кресло.

– Условно говоря, наших операторов можно назвать творцами, да? – заговорил Ерохин возбужденно. – Авторами? Они же лепят тульп, вытаскивают их из несуществования. У нас вся программа обучения в «Новой заре» на развитие креативных способностей направлена. Когда творец создает свое произведение, он погружается в него полностью, как бы теряет себя. А суда по психоотклику Ярцева, он способен сохранять контроль. Отрицательный пик не дает ему вытянуть тульпу высшего класса, тормозит его, но при этом дает возможность оставаться в сознании. Понимаете? Тульпа его не затягивает. Если остальные операторы – это авторы, то его можно сравнить с редактором. Он одновременно и вовлечен в процесс творения, и способен от него отстраиваться.

– Очень любопытная теория, – сказал Гелий. – Знаешь, Иван, когда мы уладим ситуацию с аномалией, надо этим Ярцевым плотно заняться. Если ты прав, то открываются интересные перспективы.

* * *

– Ты спишь?

Цветков вздохнул, открыл глаза.

– Нет, Андрюша. Ты когда-нибудь видел, чтобы люди спали в позе лотоса?

Лагутенко пожал плечами – дескать, всего от тебя можно ожидать.

Цветков снова закрыл глаза, положил руки на колени ладонями вверх, задышал ровно, спокойно…

– А зачем?

Геннадий сел на кровати.

– Чтобы достичь внутреннего покоя, Андрюш, которого ты меня успешно лишаешь. Зачем ты меня его лишаешь?

Лагутенко застенчиво улыбнулся, обхватил руками костлявые плечи, прислонился к стене. Лицо у него было усталое, на висках блестели лепестки «паутинки».

«На пиковом режиме “Невода” использовать “паутинку” все равно что под зонтиком от цунами прятаться, – подумал Геннадий. – Эта фигня помогает только таким дуболомам, как Сенокосов. А нас сносит…»

– Спать боюсь, – признался Лагутенко. – Тяжело. На груди как будто кто-то сидит, давит. Просыпаюсь, пошевелиться не могу. Такая жуть накатывает…

– Что, брат, стучится? – посочувствовал Цветков. – И ко мне. Линять надо, Андрюха. Залезли мы со своими куцыми мозгами в такое дерьмо, что половником не расхлебаешь.

– Куда бежать? – с тоской спросил Лагутенко. – Домой? Братья пишут, что батя заговорился от водяры, работу ищет. Маме уже лучше, лекарства помогли, которые я проплатил. Если договор разорву, что с ними будет? Все как раньше? Некуда бежать, Гена.

– Бежать всегда есть куда, – убежденно сказал Цветков. – Если не можешь наружу, беги внутрь.

Лагутенко шевелил пальцами ног и отрешенно смотрел на них, словно видел впервые, словно это были не его ноги, а отдельные живые существа, отделенные от него краем смятого одеяла.

«Надо на Гелия нажать, пусть даст человеку отпуск, – подумал Цветков. – Домой смотается, мать увидит, еще раз себя уверит, что все это не зря. Должен же быть у человека какой-то смысл…»

– Ты про позы свои? Да ну, ерунда это все…

– Есть такая штука – рингсэ, – задумчиво сказал Цветков. – Такая штука вроде зерна янтаря или жемчужины. Говорят, образуется из мозгового песка. Что, не знал, что у тебя в мозгах песок? Это называется кальциноз, братец. Так вот, песок в мозгах есть у всех, но не у всех он превращается в жемчуг. А знаешь, как рождается жемчуг?

Лагутенко помотал головой. Он не знал. Но очень хотел узнать. Тоска в медблоке была смертная, Цветков, окончательно продувшись в шахматы, отказывался теперь играть с ним даже в крестики-нолики. Из медблока их выпускали ненадолго, по коридору пройтись, кости размять и обратно. Да и куда отсюда денешься – сто метров скалы над головой, дверей с сенсорными замками штук двадцать, а у них допуска для выхода наружу нет.

– В устрицу попадает соринка, песчинка, дрянь, в общем. В нежное устричное тельце. И эта тварюшка, устрица в смысле, начинает эту песчинку обволакивать слоями перламутра. Такая защита. Знаешь, когда с тобой какое-нибудь ши происходит, ты потом начинаешь себя уговаривать – все, мол, не так плохо, а если приглядеться, так и вовсе хорошо. Так же и устрица обволакивает песчинку, и в итоге получается жемчуг. «Когда б вы знали, из какого сора…» и так далее.

– Ну, устрицы – понятно, – подумав, выдал Лагутенко. – А в мозги песок как попадает?

– Когда на пляже спишь долго, в уши задувает, – сказал Цветков. Поглядел на лицо Лагутенко и громко заржал.

– Не дрейфь, Андрюха, спи в наушниках.

– Иди ты… – не обиделся Лагутенко. – Нет, реально?

– Я ж объясняю – кальциноз. Процесс такой в организме, откладывание минеральных веществ в тканях тела. Что ты глазами хлопаешь, меня со второго курса меда выперли, я в жизни не только бороду растил. В общем, мозговой песок откладывается в эпифизе, он же шишковидное тело, corpus pineale на враждебной латыни именуемое. На кой черт он там нужен, никто не знает, медицина на этот счет хранит гробовое молчание. Старик Рене, который Декарт, называл эпифиз седлом духа. Я тебя потом с ним познакомлю, мировой мужик. Умер, правда, но вообще хороших людей много поумирало, а плохие все бегают. Так вот, тибетцы, чудаки, верят, что у особо духовных людей в шишковидке образуется зерно внутреннего света. Дескать, там концентрируется все, что человек осмысленно пережил. Так сказать, физическая квинтэссенция просветленности. Лагутенко недоуменно пожал плечами.

– Так что, у нас в головах жемчужины?

– У особо духовных образуется, Андрюха, это явно не про нас с тобой.

Цветков почесал бороду – долго, с удовольствием, переходящим в остервенение, скреб ногтями рыжие волосы, потом продолжил:

– Но вот что интересно, мой юный друг. Есть теории, что мышление человека – квантовый процесс, и в нем участвует этот самый песок. Прикинь, сидишь ты в пригородке Колпино-Питер с пузырем темного, рядом друганы, девочка красивая тебе улыбается, пьешь ты, в окно смотришь, а там поля, леса…

– Промзона там, – сказал Лагутенко, – Грейт-волловский завод, батя там слесарем пахал, пока не сократили.

– Пусть промзона, – согласился Цветков. – Забор тянется на версты, на заборе, как водится, русский народ признается о своей светлой любви к инородцам и болельщикам. Ты уже принял и на сердце хорошо, и девочка улыбается, и кажется, что тебе. А в голове у тебя в этот момент – квантовая физика, Андрюш, кубиты туда-сюда шныряют, обеспечивают твой мыслительный процесс.

– И что?

– Да ничего, в общем, – поскучнел Геннадий. – Странно все это до одури, человек рождается, мается дурью, и мрет по дурости или от общего паскудства жизни, и остается после него один песок и никакого жемчуга. Вроде человек, а хуже устрицы.

Он вздохнул, похлопал по отсутствующим карманам движениями курильщика, хлопнул по бедрам:

– Так вот, песок этот состоит из микрокристаллов гидроксиапатита кальция, его вообще до черта в наших тушках – зубы, кости там. А самое забавное знаешь что? Кристаллы «Невода», которые генерируют н-поле, тоже из этого фосфата кальция. Я в центральном часто кручусь, это, в общем, не секрет.

Лагутенко захлопал глазами.

– И что это значит?

– Просто любопытное совпадение, поделился.

Андрей нахмурился.

– А чего ты про Колпино заливал? С квантовой физикой пополам?

– Для расширения кругозора. Очень он у тебя узкий, Андрюха.

Лагутенко отвернулся, включил на светоплате крестословицу. С Цветковым поживешь – козой мекать начнешь. Когда уже их отсюда выпустят?

– Жалко, – неожиданно сказал Цветков. – Детей жалко. Столько дряни за жизнь на человека налипает, не отмоешься. Но это особенно…

– Каких детей? – не понял Лагутенко.

– Да, ты же белочек ловил, не знаешь. Поездка тут была, школьников по объекту водили. Административный показывали, аквариум с рыбками. И «Невод» показали.

Лагутенко вздрогнул.

– Как показали?

– Краешком, по внешнему контуру прогуляли. А Гелий, обезьяна старая, тестовые импульсы по контуру гонял. Заведет туда мальчика или девочку, чуток газа-транквилизатора подпустит, для расширения сознания, и шарашит тестовый.

– Новых рыбаков ищут, – догадался Андрей. – И что, нашли?

– А мне докладывают? – огрызнулся Цветков. – Я, Андрюша, нехороший человек, я себя очень люблю, любую гадость себе прощу. А это не могу. Я их вел, байки плел, Колибри показывал, а в голове все время стучало – «Сука, сука ты, Цветков, мразь конченая». Ладно мы с тобой, Андрюш, – сами на это говно подписались. А они-то причем? Совсем дети, хорошие, чистые, ухоженные домашние детки, не такой сброд подзаборный, как мы с тобой. Ну ладно, как я. Их-то за что? Кем бы там ни были их родители, дети не в ответе за них. Они пока ни за что не в ответе. Вот что жалко, Андрюш, подыхать буду, не прощу себе. Мог бы ведь послать Гелия на ферть, ять и ижицу.

– А что не послал?

Разоткровенничался Цветков, таким Андрей его не видел – будто злая, едкая душа Цветкова вывернулась колючками внутрь.

– Сволочь, потому что… – Цветков отогнул край синтетического матраца, вынул смятую гильзу. – Дунем?

Лагутенко кивнул. Двери медблока разошлись, Цветков нырнул вперед, будто ища тапочки, и мгновенно сунул гильзу под край матраца.

– Ну что, бойцы невидимого фронта, как самочувствие?

Господин Сенокосов был бодр, почти весел. Не к добру. Когда начальству весело, подчиненным наоборот.

– Вашими молитвами, – Цветков принял вертикальное положение. – Вы к нам зачастили, Олег Геннадьевич.

– Не пора ли отработать содержание, рыбачки?

– Я могу полы помыть, – вызвался Цветков.

– По профилю, Геннадий. Надо бы аномалию подсветить.

– На пиковом режиме? – побледнел Лагутенко.

– Не, с меня хватит, второй раз я голову в этот сливной бачок не засуну, – решительно сказал Цветков. – Вам надо – сами идите.

Сенокосов посмотрел на него взглядом голодного удава.

– Гена, утомил веселиться. Ты договор свой читал? Ты же неустойку будешь до конца своей жизни платить, китайскую лапшу жрать, на одной доске спать, а другой укрываться. Ты в рабстве, Гена, пока не отработаешь уговоренный срок. А продолжишь свое скоморошество, вылетишь в двадцать четыре часа по месту прописки. Вот обрадуются местные сыскари, наконец висяк закроют. Срок давности ведь не истек, Гена.

Цветков замолчал, взгляд его стал злым, узкие зрачки шилами прокалывали воздух.

– Дело должны были закрыть, – сказал он хрипло. – Был такой уговор, полковник.

– Уговор был, что ты работать будешь, а не коз по объекту выгуливать, – жестко сказал Сенокосов. – Отработаешь договор, тогда и закроем. Еще три года, Цветков.

Оператор молчал.

– Посиди, подумай, – сказал Олег Геннадьевич, повернулся к Лагутенко. – Как ты себя чувствуешь, Андрюша?

– Хорошо, – Лагутенко опустил голову, смотрел на замшевые ботинки полковника, красивые, светло-коричневые. Один был безнадежно забрызган чем-то темным. Жалко, дорогие ботинки, десятка алтын, не меньше.

«Кофе пролил, наверное», – равнодушно подумал Лагутенко. Он знал, чего хочет полковник, но не знал, что ему сказать.

– Поработать надо, – сказал полковник.

Андрей поднял тоскливый взгляд. Цветков смотрел куда-то в потолок, в матовые плафоны, заливавшие бокс молочным светом.

– Надо, так поработаем, – ответил Лагутенко.

* * *

Аршинцев позвонил в два часа ночи. Сенокосов как чувствовал, переставил телефон так, чтобы до него было легко добраться без акробатических этюдов.

– Неважно у нас дела обстоят, – сказал глава проекта вместо «Здравствуй, старый друг Сенокосов, как у тебя дела?». – Дьяки порбовские роют носом землю, продавят нас до конца недели. Собрание Схода назначено на воскресенье, будут Милованного на трон сажать. Почуяли, падлы, силу, чины за ними стоят. Так что в понедельник жди гостей. Дьяк по особым делам ПОРБ Царев, Лю Чжань, региональный куратор управления по делам русско-китайского союза, и Ван Юэй, третье управление МГБ КНР, научная разведка. Ну и свита из наших, само собой.

– Значит, запускаем «Ромашку»? – спросил Олег Геннадьевич с облегчением. План «Ромашка», игра в «верю – не верю». Консервация научной зоны «Невода», программное переоснащение оборудования, удаление всей текущей документации со всех носителей, активация резервной базы данных с фальшлогами, консервация и маскировка испытательного стенда – единственного, что может разрушить тщательно отработанную версию, скрывающую подлинную природу исследований.

У «Невода» три слоя прикрытия. Сказка первая, общеизвестная – по государевым грамотам, объект «Око» именовался станом по исследованию проницаемости земной коры.

Сказка вторая, рассчитанная на пытливые умы из сторонних приказов и на особо ретивых сетевых вещал, которым был не дорог их вещательный ярлык, гласила, что на Колдун-горе обретается глядело дальней разведки и стан связи с подводными лодками ВМС НоРС.

А для дорогих гостей из Поднебесной, которых мишурой фальшивых антенн на макушке Колдун-горы не обманешь, имелась сказка третья. Особое предприятие по созданию квантового суперсчитала «Невод», исследования в области искусственного разума.

Чины могут получить доступ ко всей строительной документации, затребовать копии всех финансовых грамот, наконец, получить записи опытов и сборники всех научных исследований, которые велись на Колдун-горе.

Но чего нет в базах и логах, того и не существует. Испытательный стенд, где рождались тульпы, закладывали в обход проекта, вносили коррективы прямо на месте. Никаких упоминаний о нем нет – Сенокосов подчистил все следы. При запуске «Ромашки» реальная документация переводится в бумажный формат, в единственном экземпляре, и вывозится в особый хран, местоположения которого Сенокосов не знал, чему был только рад.

«Бумаги с полтонны уйдет, – озабоченно подумал полковник. – Надо провести ее в обход бухгалтерии».

Лучший способ спрятать – оставить на виду. Нельзя скрыть «Невод» – десятки тонн монокристаллов и термоядерный реактор на шесть гигаватт. Но можно изменить назначение объекта и представить поддельные результаты исследований, которые давно подготовлены. Смотрите, от стратегических партнеров нам нечего скрывать. Да, монокристаллы гидроксиапатита кальция, да, сверхмощные магнитные индукторы и высокочастотные радиоизлучатели для управления квантовым состоянием кубитов в кристаллах. Зачем нам монокристаллы в таком количестве, когда ведущие лаборатории мира работают с десятками кубитов в кристаллах, которые можно уместить на ногте мизинца?

А вот Гелий Ервандович Серебряков предлагает другую гипотезу – не заниматься разработкой микропроцессоров, а смоделировать работу человеческого мозга, создав избыточное число кубитов. У него чрезвычайно интересная теория о самонастройке связанных квантовых состояний в сверхбольших монокристаллах. Он предлагает пренебречь неизбежным числом дефектов кристаллической решетки, компенсировать их объемом сохранных структур.

Что-что? Вы не специалисты в области квантовой физики? Так привозите специалистов, наверняка им будет интересно. Включить его сейчас? К сожалению, у нас произошел скачок электромагнитного поля, так что в данный момент «Невод» в нерабочем состоянии. Обстоятельства аварии уже расследуются.

– Значит, все, – повторил Сенокосов. Все кончится, они вытянут «Невод» пустым, при коллапсе аномалии, при самых оптимистичных прогнозах, будет разрушено двадцать процентов кристаллов. Установка встанет на год. Проверок набежит, но да черт с ними…

«В отпуск уйду, – подумал Сенокосов. – По состоянию здоровья. Сердце ни к черту».

– У тебя еще два дня, – продолжал Аршинцев. – Пока запускается «Ромашка». К субботе мы должны быть или на коне, или на щите, как говорится. Нужен результат, тогда ситуация в корне изменится.

Олег Геннадьевич сел на стул, потер грудину. Слабость какая-то в ногах.

– Это приказ?

– Работай, Олег, нам нужен прорыв. Как воздух.

– А директива на запуск «Ромашки»?

– Будет, – сказал Аршинцев и отключился.

Олег Геннадьевич послушал частые гудки, положил трубку.

За два дня обуздать аномалию и найти ключ к управлению этим процессом?

Он взял умник.

– Паша, готовь Лагутенко к лову. Знаю я, что он не в форме, но Цветкова ломать дольше. Сколько займет настройка Лагутенко? Хорошо, тогда днем его запускаем.