– Сон, – сказал Лагутенко. – Не закончил рассказ.

Цветков недоуменно посмотрел на него.

– Андрюш, ну ты нашел, что вспомнить. Господи, мне столько всякой херни снится.

– Расскажи, Цветик, – попросил Лагутенко. В горле у него хрипело и клокотало.

– Да нечего там рассказывать, – воскликнул Цветков с отчаянием. – Ну что ты, как маленький, заладил. Тихо, тихо, лежи, не дергайся. Слышишь… – Он поднял голову, лицо его озарилось улыбкой. – Вертушки летят, сейчас мы тебя вытащим и в больничку. Ты, главное, не дергайся, Андрюш, лежи. Расскажу я тебе этот сон, раз он тебе так уперся.

Он выдохнул, погладил Лагутенко по светлым волосам, посмотрел на пальцы, испачканные багровым.

– Заткнул я эту дыру, Андрюш, заткнул ее паскудную пасть камнем, понимаешь, намертво, так что она подавилась. Потом огляделся – а чернота никуда не исчезла. Осталась, сука, и все по-прежнему, все в ней ходят, все дышат, все наизнанку, понимаешь, Андрюш. Потому что она не из Колдун-горы, она из каждого человека сочится, каждый – как пробитая дыра в эту бездну, куда мы с тобой, дураки, камешки кидали и смеялись. Каждый, кто должен быть как свеча, стал как колодец, Андрюш. Слышишь, каждый – дети, женщины, старики. И из этих колодцев она валит, из кого фонтаном, из кого мелкими струйками в разные стороны. Как из старого гриба-дождевика, когда на него наступишь – дым разлетается. Это смешно, я в детстве их любил топтать. Я подумал – где мне взять столько камней, чтобы заделать дыру в каждом, Андрюш? Что я, мать его, культурный герой? И проснулся.

– И все? – выдохнул юноша. – Так кончается?

Цветков посмотрел в небо. Где эти вертолеты, ни черта не разглядеть.

– Да, так кончается.

– Жалко.

Лагутенко дышал часто-часто, но совсем легко, как дышит младенец. И глаза у него были похожи на младенческие – расфокусированные, серо-голубые, они смотрели мимо облаков пыли, мимо черного дыма, сквозь который пробивало солнце.

Губы его шевельнулись.

– Чего? – Цветков нагнулся, и уловил еле слышное:

– Не надо…

– Хватит болтать, – разозлился Геннадий. – Лежи, жди вертушки.

– Не надо затыкать, – слабо, но настойчиво повторил Лагутенко. – Зажигать надо.

– Хорошо сказал, – обрадовался Цветков. – Хоть чему-то научился. Молодец!

Лагутенко не отвечал. Он перестал хрипеть, лежал тихий, спокойный, как море в штиль.

Геннадий погладил его по волосам и поднялся.

* * *

– Теория, профессор? – Гелий Ервандович болтался в руках Сенокосова, как кукла, не мог вымолвить ни слова, очки слетели на землю, он хватал воздух впалым ртом.

…Полковник очнулся на склоне горы, выброшенный неведомо как из глубины «Невода». Побрел, не разбирая дороги, и едва не упал – половины Колдун-горы не существовало. Воронка выела в ее теле огромную рану, серый слоистый камень перемежался слоями стали и бетона, и весь этот пирог, как густое тесто под миксером, завивался к центру, к черному зрачку, по краям которого блестела кристаллическая крошка.

Олег Геннадьевич отшатнулся назад, попятился и вот тогда нашел Гелия.

Сгреб его с удовольствием, сдавил, нашарил большими пальцами хрупкий стариковский кадык…

Сенокосов покачнулся и упал. Гелий осел на землю.

– Говорил же тебе Аршинцев, Олег Геннадьевич, не перегибай палку, – Паша Ермолин убрал блестящий цилиндр нейроразрядника в карман.

– Вы в порядке, Гелий Ервандович? – он помог профессору подняться.

– Да-да, Паша, спасибо большое, – он испуганно взглянул на Сенокосова. – Сорвался Олег Геннадьевич, я понимаю. На него сильно повлияла история с «Черным зеркалом». Не надо было ставить во главу проекта человека с такой нестабильной психикой. И вот результат…

Он горестно оглядел дымящийся провал…

– Какая беда, какая беда. Все надо начинать сначала.

– И на этот раз проект возглавит кого-нибудь более психически устойчивый, верно, профессор?

Гелий с недоумением взглянул на него.

– Да, разумеется, это было бы предпочтительно. Умный руководитель – залог успеха проекта.

– Например, Лю Чжань. Глава регионального отделения внешней разведки КНР в Европейском сегменте НоРС.

Гелий Ервандович растерянно похлопал по карманам.

– В первый раз слышу это имя. С чего вы решили, что я его знаю? Да и почему предприятие Научного двора должен возглавить какой-то китаец? Лучше бы помогли мне очки найти, Паша, чем глупые вопросы задавать. Нашли время.

– Вон они, – кивнул Паша, не делая попыток поднять. – Позади вас.

Профессор обернулся, согнулся, прошел по вздыбленным плитам, подобрал.

– Верно, они.

Он обернулся.

– Стар я по камням прыгать, так что я пойду, Паша.

– Я так не думаю, – лейтенант задумчиво вертел в руках нейроразрядник.

– Паша, вы же умный человек, умнее, чем ваш шеф. Бывший шеф. Будьте реалистом. Наши партнеры уже в курсе разработки «Невода». Они все равно его заберут. Лучше сосредоточиться на работе, с их ресурсами мы сможем построить установку, мощность которой будет выше на порядок, на два порядка! «Василиски», «фениксы», это все мелочи, мы «левиафанов» на цепи будем держать, понимаете, Паша?

– Понимаю, – кивнул Ермолин, и профессор рухнул на обломки.

Камни осыпались под ногами. Цветков встал рядом с Пашей.

– Живы? – спросил Цветков.

– Живы.

– Это ты их так?

Ермолин кивнул.

– Живы, – повторил Цветков. – Андрей умер. Только что. Перегрев.

Ермолин поморщился.

– Жаль парня.

Цветков не ответил.

– Что там было? Внутри?

– Не спрашивай, Паша, – устало сказал Цветков. – Ты же не хочешь знать.

– Это же ты сделал? – не отставал Ермолин. – Ты ее заглушил?

Какой-то невозможный звук долетел до них, лицо у Цветкова озарилось слабой улыбкой.

– Колибри! Милая!

Он поднялся, рысцой – откуда только силы взялись – пробежался по скалам и вернулся с белой козочкой на руках.

– Смотри, Паша, живая! Сколько народу поумирало, а она живая…

Он тихо попросил:

– Отпустил бы ты меня. Скажи, пропал без вести.

– Не имею права, – сказал Ермолин. – Ты единственный оператор «Невода». Главный свидетель.

– Вон у тебя два свидетеля лежат, голубчики. А операторов новых найдете. Все время кого-то находите.

Ермолин молчал.

– Она просила форму, – сказал Цветков, поглаживая козу. Колибри косила желтым глазом, дышала часто, тревожно. – Очень хотела воплотиться. Не знаю во что – в бога, в дьявола, сверхчеловека. Это был «левиафан», Паша, если не больше. Она давно вызревала, смотрела на нас, изучала… Я дал ей форму, единственную, которую мог придумать, ничего в башке ведь не было.

– И что… это было?

– Смерть, Паша. И она умерла.

Ермолин вздохнул. Задрал голову, глянул на облака.

– Вертушки скоро будут. Спасработы начнутся. Петров приедет, носом тут все будет рыть. Совсем скоро…

Цветков понял, встал, нелепо затоптался с козой.

– И куда ты?

– В Крым пойду.

– Прямо пешком? – изумился Ермолин.

– Зря, что ли, они этот мост забабахали? – сказал Цветков. – Хоть раз пригодится.

Он перехватил Колибри и, осторожно ступая по камням, двинулся по склону горы в сторону темной зелени леса.

* * *

Денис обнимал Катю. Она прижалась к нему, провалилась в беспамятный сон сразу же, как только это исчезло.

Туман рассеивался, солнце пробилось сквозь облака, просунуло горячие пальцы в разбитые окна, и все вокруг засверкало алмазным блеском куда как богаче, чем тусклая груда сокровищ на полу.

Ярцев смахнул рыжий завиток с Катиного лица.

Она пошевелилась, открыла глаза. Посмотрела на него серыми глазами, словно возвращалась из далекого-далекого путешествия, и не сразу узнала.

– Я стих вспомнила, Ярцев. Из рассылки.

– Кать, ты помирать будешь – и то стихи станешь читать.

– Иди ты! А лучше сиди и слушай!

КОНЕЦ