Бьорн вышел посреди трассы. Вдавил кнопку остановки в салоне, и водитель принял влево, к обочине. Пассажиры мазнули по нему равнодушными взглядами. Автобус умчался, обдав выхлопными газами, Бьорн поморщился. Он отвык от этих запахов. После ледяного воздуха Йотунхеймена воздух здесь, в Англии, среди человеческих городов, казался слишком густым, липким, полным невидимой грязи.

«Они загадили весь мир, – думал он, шагая по узкой обочине и посматривая на поля, огороженные забором. – Отравили воду, выкачали нефть из тела земли, вырубили леса. Человек – это зло, он несет только разрушение и смерть».

Сколько было в этих мыслях от долгих речей Смора, сколько – от его собственных наблюдений, Бьорн не задумывался. Смор прав, планета гибла в руках человечества – даже во время долгих прогулок по ледяному панцирю ледника он видел, как полосует небо железный резец истребителя, ветры доносили запахи из долин, гарь их городов, смрад их машин. Ветры приходили очиститься в горы.

Он перескочил через овраг, перелез через забор и углубился в лесок. Впереди лежала река, Бьорн угадывал ее прохладное течение, ее гибкое тело, текучий слиток прозрачного серебра среди тихих берегов. Он многому научился за время жизни у Смора – наверное, это люди Магуса называют ясным взором. Бьорн никак не называл это состояние, он просто слышал и слушал.

«Раньше все люди умели слушать, – говорил Смор, – умели понимать, чего хочет мир, умели смирять свои желания. Это дремлет в каждом, ваша кровь помнит, чем вы были, но человеческий дух сильнее крови. Он жаждет, он не успокаивается, он ломает мир под себя. И мир скоро сломается…»

В его груди, там, где была черная дыра, теперь росла ледяная звезда, Бьорн чувствовал ее, представлял как живой лед, пронизанный кровеносными сосудами. Лучи этой звезды расчерчивали для него мир, делали его понятным. Вот зло – машины, города, цивилизация, вот добро – небо, вода, лес, а вот туда надо идти, потому что так указывает звезда, ее светлый луч как игла компаса.

Он вышел к реке, пошел вдоль берега, прислушиваясь к едва слышному журчанию. Вода шла ровно, несла лесной сор, чуть завивалась над невидными камнями. В ветвях перепархивала птица, потревоженная его присутствием. Он прошагал около километра вверх по течению, пока не пришел к старой иве, склонившейся до воды. Дерево полоскало длинные ветви, пускало их по воде как волосы. В черных корнях у берега лежал человек. Как мертвый, но Бьорн слышал в нем слабое биение жизни. Он поспешно спустился и вытащил его на берег.

Он был очень тяжелым – взрослый мужчина, большой и высокий, но Бьорн справился, вытянул. Уложил на блеклую после зимы траву. Жмурясь от густого фиолетового сияния, вытянул из сумки сверток, бережно развернул, коснулся осколком Древнего льда груди человека.

Мужчина содрогнулся, вцепился в землю пальцами, мышечный спазм сжал тело, вытолкнул остатки воды из легких. Он закашлялся и открыл глаза, уставившись мутным взглядом в небо.

Грудь его поднималась и опускалась. Наконец он повернул голову, с трудом сфокусировал глаза на Бьорне.

– Здравствуй, Страж, – сказал юноша.

Людвиг Ланге не отвечал, смотрел потрясенным взглядом человека, которого вернули от смертного порога.

* * *

– Про Магусы я и так все знаю, – Миша доедал седьмой блин и нацелился на восьмой. Чудные у французов блины, крепы называются – ажурные, тонкие. Матушка совсем другие печет – пышные, на опаре, одним блином полдеревни накормить можно, да и второй половине останется. А эти – на один укус. Но хороши, во рту тают.

– Что ты мне как несмышленышу все рассказываешь? – Миша не удержался, лизнул жирные пальцы. Дядя только хмыкнул, чем еще больше Михаила раззадорил. Он принялся загибать пальцы: – Магусы от начала времен стерегут людской покой, спроваживают нелюдь и нежить на Ту сторону, в Навь, или Скрытые земли, как тут говорят. Та сторона появилась после Договора, когда на поле Таль… Каль…

– Тальтиу, – подсказал дядя.

Миша поморщился:

– Я так и говорю – на поле Тальтиу нелюдь, то есть первые, проиграли сражение. И эта самая начальная Видящая заключила Договор, по которому они все ушли на Ту сторону. Ну, все, кто не схоронился. Она открыла Врата… Фейри, вот же слово чудное, и заключила в семь печатей главных полководцев первых, чтобы те больше не буянили и своей силой охраняли нерушимость врат.

– Ага, ты одну печать видал, – хмыкнул дядя. – Синюю.

– Да когда? – вскинулся Михаил.

– На руке у Видящей что сверкало? Для красоты бирюлька?

Миша немного поварил сказанное в голове. Это что же получается, Видящая не Видящая, а пигалица эта таскает при себе Синюю печать, одну из семи печатей, какими замкнули Врата Фейри? Вот дела.

Он потянулся почесать затылок, но дядя указал глазами на салфетки, и Миша принялся вытирать пальцы и рассказывать дальше. Ясно же, что Никифор Петрович – как клещ лесной: не отцепится, пока не вытянет, что в бедной Мишиной головушке удержалось.

– Ну, значит, Магусы встали на страже радужной границы, чтобы, значит, никакая пакость Договор не нарушала и к людям не шастала. А колдунам-темникам это было не по нутру, вот они и принялись против Магусов воевать, чтобы, стало быть, вернуть себе магию. Они ж после того, как мир поделился, всю силу потеряли. Обидно!

– Азы ты усвоил, – кивнул дядя.

– Да и буки одолел, – нахмурился Михаил. – Вот, значит, стали темники теснить Магусы, и тогда появился Артур, Спящий Король, который объединил Магусы. Он разделил Магусы-Могущества на рода-сословия – Властных, Бардов-певунов, Ловцов и Стражей. И создал на Буян-острове, Авалоне то бишь, Великий Совет и четыре службы для защиты и поддержки Магусов: Службу Суда, которую возглавляет этот, как его, Судья Талос, – они следят за порядком и исполнением законов Магуса; Службу Сновидцев, которые, значит, по Дороге Сна рыскают, вдоль радуги-границы, прорывы предвидят и о них предупреждают; затем Службу Вольных Ловцов, которая вместе с Магусами Внешних земель устраняет прорывы и всяких тварей к ногтю прижимает. Эту службу возглавляет Юки Мацуда – ну и имечко, Никифор Петрович…

– Ты давай излагай, блиноед, не отвлекайся.

– Я и говорю, – Миша не удержался, цапнул блин с тарелки. – Затем… мм-м… вкусные, заразы… затем создал этот Артур Службу Лоцманов, чтобы те возили Ловцов на Эту сторону, потому как сам Авалон находится в междумирье, между Скрытыми и Внешними землями, между Навью и Явью. Потом появились еще Лекари, но чем эти занимаются, я не знаю. Говорят, спасают тех из людей Магуса, кто с ума сошел да в чудодейство сорвался. Но разве можно такого спасти, Никифор Петрович, это ж как лес – пока не выгорит сам, не потушишь.

– Они говорят, что могут, – помрачнел дядя. – Но это не для твоего ума материя, не тебе ее кроить. Рассказывай дальше.

– А я все рассказал, – пожал плечами Миша. – Артур все это, значит, сделал, дал окорот темникам, а сам лег в хрустальную гробницу спать, а для охраны себе назначил еще Людей Короля – они, значит, вроде как шестой службой считаются.

– А чего он лег? – блеснул лукавыми глазами дядя.

– А я почем знаю? Устал, наверное.

– Дурная ты голова, пустая колода, – рассердился дядя. – Устал! Ранили его, ясно? Битва была, собрали темники большую силу, хотели захватить ладьи, которые в Авалон отплывали. Артур им навстречу вышел, людей у него раза в два было меньше, да только это колдунам не помогло. Отбил Артур их приступ, но злым клинком его в сердце ударили, жадным до жизни, маленько только не достали. Обломился клинок, и рана не закрывалась – как ни бились Барды и Властные, не могли ее затянуть. Одно было спасение для Артура – уснуть, обмануть клинок: сон ведь как малая смерть, а вредить мертвому телу нет смысла. Потому он и уснул, да не до конца. До сих пор лежит в хрустальной гробнице на Янтарном острове, и Люди Короля с ним во сне говорят, его слова передают Великому Совету.

– Во сне говорят? – Миша кивал да жевал, но тут пальцы лишь поскребли по тарелке. Эх, вкусно, но мало.

– Ты как не из Могущества, чистый миролюд, – уставился на него дядя. – Кончай дурковать, Мишка, вон скоро рожа от блинов треснет. Кабы в тебя столько ума влазило, сколько жратвы, ты б как одуванчик ходил, от тяжести головы шатался.

– И куда бы я был тогда годен? – фыркнул Михаил. – Стражу сила нужна.

– И ум потребен! – отрезал дядя. – Что дальше было?

– Да ничего. Магусы зажили сами по себе, нелюдь ловили, обратно выпроваживали. Темники паскудили, нападали, Магусы тревожили, и потому Магусы все глубже уходили, как сом на дно ложились. Здесь, на Западе, скоморошить стали, циркачами притворились, чтобы их не распознали миролюды и колдуны со следа сбились, а у нас большей частью в леса уходили, офенями, бродячими торговцами прикинулись, а кто-то, как наш Китеж, в потаенные места сокрылись.

– А Видящие?

– А кто их разберет, Никифор Петрович. Я вообще думал, что это сказки для малых – про Видящих, которые могут мир как погремушку трясти. Виданное ли дело – такая силища человеку дадена? Враки все это, небылицы…

– Небылица – это конь, который кобылица, стоеросина! – вздохнул дядя. – Она перед тобой стояла… Первая Видящая, почитай, лет за четыреста.

– Да какая она Видящая?! – возмутился Михаил. – На что они вообще надобны? Стражи – понятное дело, своей силой Могущество охраняют, никакому врагу их не одолеть, потому что чем сильнее противник, тем больше возрастает их сила, они ее от самых корней земляных тянут, от солнца и луны, вдоль стрежня своего завивают. Ловцы тоже разумным делом занимаются – всякую тварь неподобную ловят, лапы и хвосты вяжут. Барды ветрами и водами управляют, стрелы и пули отклоняют, с лесом и травой разговаривают. Властные по снам ходят, судьбу угадывают и эти, как их… вероятности тасуют как карты. А Видящие? Вот чего она видит, Никифор Петрович?

Дядя вздохнул, внешняя злость, которую он на себя нагонял, развеялась, взгляд стал задумчивый:

– Это, Миша, вопрос, который много кому голову сломал – что такое Видящие, откуда они взялись и для чего нужны. Все теперь сошлось, Миша, на переломе века соткалось. Небывалые дела творятся, не знаю, к добру ли, ко злу, что на твоем веку они свершаются. Не созывали Собор Магусов очень давно, а вот гляди, какая суматоха на Авалоне приключилась. Небывалое дело – двое Старейшин Великого Совета друг на друга ополчились, Судья Талос Далфин и директор СВЛ Юки Мацуда. На чью сторону весы качнутся, как судьба Магусов дальше двинется, теперь решать нам, выборщикам от Магусов Внешних земель.

– А они правда на Авалоне сражаются? – с интересом спросил Михаил. Авалон, Буян-остров, говорят, там деревья золотые, а яблоки серебряные. Вода слаще меда, а мед такой, что ложку съешь – и весь ум позабудешь. По зеленым травам ходят первые, да не такие страхолюдные, как у них в чащобах, а краше птицы Сирин и птицы Алконост.

– Пока только грозятся, – дядя погладил дерево стола морщинистой ладонью. – Но неладно на Авалоне. Если не решим на Соборе, за кем из старейшин правда, худо будет.

– А Король? Он же может все решить.

– Спит Артур беспробудно, не достучаться до него. Говорят, что его дух слишком далеко ушел по Дороге Снов и никто не в силах его дозваться. Потому и Собор созвали.

– Значит, нам решать…

– Ну не всем решать, кому-то и блины просто трескать, – дядя встал из-за стола. – Пойдем прогуляемся, пузо твое растрясем. Завтра первый сход Собора, надо много кого навестить, мосты прокинуть, прощупать что к чему.

Миша замер, проводил взглядом с десяток людей в простых серых одеждах, странных в здешнем пестроцветье карнавальных костюмов и музыки. Среди них, и без того странных, выделялись совсем уж необычные фигуры – в белом, с пылающими как зарево пожара волосами. На поясах качались белые ножны узких мечей.

Воздух клубился вокруг них, отводил глаза миролюдам, те торопились убраться с пути, ощущая смутное неудобство.

– Смотри-ка, прорезался ясный взор, – хмыкнул дядя. – Блинами, что ли, тебя чаще кормить? Да на что ты уставился, ровно мавку в чаще приметил?

– Никифор Петрович, это ж… – во рту у Михаила пересохло.

Дядя вмиг обернулся, подобрался, как барс перед прыжком.

– Матушки мои, туата, – пробормотал он. – Вот уж кого здесь быть не должно ни в каком виде. Совсем Талос потерял разумение, эдак он весь Собор от себя отвернет.

Тревога волнами расходилась от процессии, как пенный след от большого корабля, люди Магуса перешептывались, кидали косые взгляды.

– А кто это с ними? – очнулся Михаил, когда туата скрылись среди шатров.

– Лекари, брат, – дядя покачал головой. – Хорошеньких послов Судья подобрал, ничего не скажешь.

Он посмотрел куда-то поверх шатров, в светлое бретонское небо, и Миша поразился напряженному взгляду. Такой взгляд у главы Китежского Могущества Миша видел только перед началом прорывов, когда слаженная артель Могущества выходила на перехват нелюдей.

– Неладное, совсем неладное деется, – пробормотал Никифор. – Что-то грядет, а что – не разобрать, недостает силушки-то. Эх, Аким, говорил я – тебе надобно было ехать.

– Дядя Никифор?

– Пойдем-ка, брат, в шатер, обмозгуем все хорошенько, – Никифор хлопнул Мишу по плечу, и у того чуть все блины обратно не вылетели. Лавка под ним жалостно затрещала.