ПИТЕРСКИЙ СОВЕТ

1

Кушка…

В семь часов вечера это слово ещё было загадочно и непонятно. Ровно через час о нём узнала вся Россия.

В восемь часов вечера телеграфные аппараты всех железнодорожных станций стали выстукивать тревожные сигналы:

ТОВАРИЩИ, КРОВЬ СТЫНЕТ В ЖИЛАХ… ПОМОГИТЕ…

Телеграф не работал уже больше недели. Это было в дни, когда всю страну охватила почтово-телеграфная забастовка, Аппараты молчали восьмой день.

И вдруг они заговорили, нет — заговорили, а закричали о помощи:

ТОВАРИЩИ, ПОМОГИТЕ, КРОВЬ СТЫНЕТ В ЖИЛАХ…

Это далёкая, затерянная в закаспийских песках станция Кушка в отчаянии взывала ко всей стране:

Сегодня, в пять часов вечера, военно-полевой суд приговорил к смертной казни инженера Соколова и нескольких железнодорожников. Казнь назначена на рассвете. Примите меры к недопущению.

Кто мог не допустить, кто мог остановить казнь, когда всё находилось в руках царского правительства? Да и что можно сделать за эти несколько часов, которые оставались до рассвета?

А оттуда, из далёкой Кушки, продолжали подаваться сигналы:

ТОВАРИЩИ, ПОМОГИТЕ, КРОВЬ СТЫНЕТ В ЖИЛАХ…

2

Ровно в восемь часов эту телеграмму получил и граф Витте, глава царского правительства, председатель совета министров.

Не успел он ещё как следует подумать над ней, а лакей уже подал другую телеграмму. Она была написана коротко и решительно:

ГРАФУ ВИТТЕ.

Требуем немедленной отмены казни. Ждём до двенадцати ночи. В случае неисполнения объявляем с двенадцати часов ночи всеобщую забастовку железных дорог.

Под телеграммой стояла подпись, заставившая затрепетать всесильного министра.

Он знал, что довольно одного слова людей, пославших телеграмму, чтобы все поезда остановились.

— Ваше превосходительство, — вдруг раздался голос вошедшего секретаря, — получены телеграммы от Киевского и Ярославского железнодорожных узлов. Они объявят забастовку в случае казни Соколова и товарищей.

Секретарь проговорил это и вышел. Потом, через несколько минут, снова вернулся.

— Минский железнодорожный узел также грозит забастовкой.

В течение двадцати минут секретарь входил и выходил не менее десяти раз.

Со всех концов России летели телеграммы железнодорожников. Все они грозили объявить забастовку в случае, если…

А в это время люди, пославшие графу такую дерзкую телеграмму, терпеливо ждали. Изредка они поглядывали на часы. Стрелка медленно ползла, приближаясь к двенадцати часам.

Вот до срока осталось только двадцать минут, потом десять, потом семь.

Вдруг двери с шумом распахнулись, и в комнату ворвался запыхавшийся курьер. Он привёз от графа Витте телеграмму на имя коменданта крепости Кушка:

СМЕРТНЫЙ ПРИГОВОР ОТМЕНИТЬ.

В этот момент часы показывали 11 часов 55 минут. До срока оставалось всего пять минут.

Граф оказался аккуратным человеком.

3

Люди, пославшие графу Витте телеграмму, называли себя Исполнительным комитетом Петербургского Совета рабочих депутатов.

Всё это происходило в 1905 году. Волны революции бушевали по всей стране.

Каждую неделю происходили забастовки, каждую неделю ходили по улицам многотысячные толпы с красными флагами. Царский трон шатался.

Вот в эти-то дни и был организован в Петербурге Совет рабочих депутатов.

13 октября его основали сами рабочие фабрик и заводов.

Победоносно развивалась революция, успешно проходили забастовки, но всё же власть оставалась в руках царского правительства, всё же оно расстреливало и вешало кого хотело.

А Питерский Совет с первых же дней начал разговаривать самым решительным образом. Такую силу не всегда имело даже царское правительство.

4

— Слышали, царь выпустил манифест? В этом манифесте говорится о том, что теперь будет дана свобода.

— Конечно, слышал. Только вряд ли что из этого выйдет.

Такие разговоры слышались в этот день на всех перекрёстках. Это был день 17 октября 1905 года.

Царь действительно выпустил манифест.

Он обещал в нём и свободу, и Государственную думу, и другие блага.

Конечно, всем царским обещаниям рабочие не верили. Вот что писали «Известия Петербургского Совета» по поводу манифеста:

Дана свобода собраний, но собрания оцепляются войсками. Дана свобода слова, но цензура осталась неприкосновенной. Всё дано — и ничего не дано.

Жалкие лживые обещания даны с наглым расчётом обмануть народ.

Ни злодейский приказ «не жалеть патронов», ни предательский манифест 17 октября не могут изменить тактики пролетариата. Чего не сделает стачка, то будет добыто вооружённым восстанием. Пролетариат Петербурга бодро и уверенно встречает грядущий день. Может ли это сказать о себе г. Витте или его жалкий хозяин?

Под жалким хозяином подразумевался царь.

5

«Россия не повинуется законному правительству, а повинуется правительству самозванному». Так писало о Совете рабочих депутатов «Новое время» — газета, стоявшая на стороне царя. В те дни Совет уже всеми считался правительством.

И царское правительство бессильно было сделать что-нибудь против этого «самозванного» рабочего правительства.

Однажды с почты принесли письмо в синем конверте. На нём стояло только три слова:

ПЕТЕРБУРГ. РАБОЧЕМУ ПРАВИТЕЛЬСТВУ.

Письмо было доставлено Совету. Таким образом все уже признавали его силу и считали его настоящим правительством.

6

Появилась газета — замечательная газета.

В день её выхода толпы народа дежурили, ожидая свежего номера, вырывали друг у друга из рук. Такой смелой газеты до сих пор ещё не было. На улицах разъезжали казаки и жандармы, людей сажали в тюрьму за каждое лишнее слово, а в газете чёрным по белому было напечатано:

ДОЛОЙ ЦАРЯ!

В то время все дрожали перед генералом Треповым. Это он издал знаменитый приказ солдатам:

«Патронов не жалеть!»

А через несколько дней приказа газета ласково похвалила генерала:

КРОВАВЫЙ ПОДЛЕЦ!

Газета не боялась никого. Её боялись все, кто боялся революции.

Для них это была страшная газета. Её запрещали, а она выходила открыто и свободно.

А «первый человек после царя», граф Витте, написал в редакцию почтительное письмо:

«Высылая вам подписную плату, покорнейше прошу вас высылать мне в течение года вашу уважаемую газету».

«Вы», «нас», «вам»… Граф был определённо испуган.

7

А печаталась газета так.

Однажды в типографию «Сын отечества» явились какие-то люди и объявили всем находившимся в конторе:

— Вы арестованы. Отсюда никто не выйдет.

У пришедших не было оружия, их было очень мало, но арестованные, узнав, что в типографии должна печататься запрещённая газета, сами обрадовались своему аресту.

— Может быть, вам помочь, — предложили они и очень обиделись, когда от их помощи отказались.

Как назло, в типографию непрерывно входили всё новые и новые люди.

Сначала арестованные сердились, но, узнав в чём дело, начинали улыбаться.

А в это время в наборной уже работали наборщики. К вечеру газета вышла.

Когда в типографию явилась полиция, было уже поздно.

На следующий день то же самое произошло в другой типографии.

Управляющий сказал:

— Печатать вам не удастся. У нас нет электричества.

В Петербурге шла забастовка, и электричества не было.

Управляющий уже несколько дней напрасно добивался света хотя бы только для своей квартиры, но ему отказывали.

Поэтому он злорадно смотрел на пришедших, думая, что теперь им придётся уйти, несолоно хлебавши. Но те спокойно поговорили между собой и потом послали на станцию человека с запиской.

«Как же, дожидайтесь», — подумал управляющий.

Прошло полчаса. И вдруг хлынул яркий ослепительный свет: станция, узнав, что свет нужен для газеты, моментально подала ток.

Газета каждый раз печаталась в новой типографии. Полиции следила, посылала своих агентов, но никогда не могла узнать, в какой типографии будет печататься очередной номер.

Газета продолжала выходить. Она называлась «Известия Совета рабочих депутатов».

У самого Зимнего дворца люди читают газету, а в ней открыто говорится его императорскому величеству: «Пошёл вон!» У самого Зимнего дворца.

Вы подумайте: у самого Зимнего дворца!

8

Всеобщая железнодорожная забастовка.

Омертвело свыше сорока тысяч рельсовых путей. Изредка лишь показывался дымок паровоза, мчавшегося по линии с одним-двумя вагонами Это делегаты железнодорожной армии поддерживали связь между собой, объезжая свою дорогу.

В эти дни совет министров оказался отрезанным от царя. Министры не могли попасть в Царское Село с докладами. Они не могли проехать и одной версты, а к услугам Совета и его делегатов были все железнодорожные пути России.

Царские министры не могли послать ни одной телеграммы, но Совет был связан телеграфом со всеми уголками страны.

В Совет каждый день приходили сотни людей, просивших разрешения отправить какую-нибудь частную телеграмму.

Одна сенаторша обила все пороги у министров, желая послать телеграмму.

Была она у самого Витте, но даже он ничего не мог для неё сделать. Тогда она обратилась в Совет:

— Умоляю вас переслать моему сыну телеграмму о смерти его отца.

Совет немедленно отправил телеграмму.

Всюду, где царское правительство было бессильно сделать что-либо, Совету достаточно было сказать одно слово, чтобы всё исполнилось в одно мгновение.

9

Утро.

В помещении Совета толпы просителей.

Тут рабочие, прислуга, приказчики, крестьяне, матросы, солдаты.

Вот слепой инвалид, участвовавший ещё в русско-турецкой войне. Он весь в медалях и орденах.

— Нужда одолела, — жалуется он делегату Совета, — нельзя ли как-нибудь помочь? Вы уж нажмите, пожалуйста, на самого (то есть на царя).

В Совет очень часто приходили заявления из самых отдалённных мест.

Из Полтавской губернии один старик прислал письмо, в котором жаловался на несправедливость князей Репниных.

Я служил у них конторщиком двадцать восемь лет. А теперь они уволили меня без объяснения причин. Прошу вас оказать давление на князей Репниных.

Может быть, примут обратно.

Аршков

Сотни людей приходили в Совет, и почти всегда их просьбы удовлетворялись.

Совет тесно связан с работой масс. От этого его власть всё растёт и усиливается.

Царское правительство скрежетало зубами, но было бессильно сделать что-либо против Совета. Оно боялось, что в случае ареста рабочие сразу поднимутся, как один человек, и сметут и царя, и его министров.

— Мы действовали совершенно открыто, — рассказывает член Питерского Совета Д. Сверчков. — Против нас была громадная организация — монархическая Россия с её полицией и охранкой, жандармами и войсками, колоссальными средствами и силами. Против нас были все капиталисты, торговцы и банкиры, но мы действовали открыто.

Революция ещё не кончилась, она продолжается. Её страшатся царские министры.

10

Сонет постановляет объявить в двенадцать часов дня 2 ноября всеобщую забастовку.

Забастовку было решено объявить в ходе протеста против смертного приговора над восставшими кронштадтскими матросами. Кроме того, Совет требовал от правительства, чтобы было снято военное положение в Польше.

Ноябрьская забастовка началась точно в указанный срок.

Перепуганный граф Витте разослал по заводам следующую телеграмму:

Братцы-рабочие, станьте на работу, бросьте смуту, пожалейте ваших жён и детей, не слушайте дурных советов. Государь приказал нам обратить особое внимание на рабочий вопрос. Дайте время. Всё возможное будет для вас сделано. Послушайте совета человека, к вам расположенного и желающего вам добра.

Граф ВИТТЕ

А вечером того же дня Совет ответил, что «пролетарии ни в каком родстве с графом Витте не состоят».

В воззвании Совет напомнил о царской милости питерскому пролетариату — о кровавом воскресенье 9 января. Совет не нуждался в расположении царских приказчиков, он требовал народного правительства.

И всё-таки царское правительство оказалось сильнее. Рабочие ослабели от бесконечных забастовок. Армия осталась покорна царю.

И 3 декабря войска окружили здание Вольно-экономического общества, где заседал Совет. Совет знал о предстоящем аресте, но решил не сопротивляться.

У пролетариата ещё но было достаточных сил, чтобы организовать вооружённое сопротивление.

Вот как произошёл арест.

Делегаты услышали лязг оружия и звон шпор.

Отворилась дверь, и в комнату вошёл полицеймейстер. С ним несколько охранников.

— «Согласно распоряжению министров…» — начал читать полицеймейстер.

— Прошу не перебивать оратора, — резко оборвал его председатель собрания, — сначала попросите слово.

Полицеймейстер растерялся и умолк.

Когда оратор кончил, председательствующий обратился к собранию:

— Представитель полиции желает сделать сообщение. Разрешите?

Собрание разрешило. Полицеймейстер прочитал вслух приказ.

— Объявляю вас всех арестованными, — закончил он.

Председатель, невозмутимо выслушав приказ, предложил принять его к сведению и перейти к очередным делам.

Полицеймейстер теряется вновь.

— Позвольте… начинает он.

— Прошу вас не мешать. Удалитесь отсюда, — резко говорит председатель.

Полицеймейстер, потоптавшись на месте, уходит под громкий хохот присутствующих.

Делегаты быстро уничтожают все документы.

Заседание продолжается.

В комнату входит шеренга городовых. Они окружают всех членов Исполнительного комитета. Председатель объявляет заседание Исполнительного комитета закрытым.

Так был арестован Питерский Совет рабочих депутатов. Он просуществовал пятьдесят два дня. За это время он неустанно боролся с царизмом и смело вёл за собою рабочих всей страны.

Он показал своей работой, какой силой обладает рабочий класс.

А через двенадцать лет, в 1917 году, Советы возродились снова для того, чтобы окончательно взять власть в свои руки.

 

УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПРАЗДНИК

1

Каждый вечер я подходил к двери и подслушивал.

В комнате за дверью жил мой брат. По вечерам у него всегда собирались разные люди и громко разговаривали.

Как-то раз я услышал:

— Ну, ребята, готовьтесь. Во вторник на той неделе праздник.

2

Я не дослушал.

Я побежал в другую комнату и снял со стены отрывной календарь. Если правда, что праздник, значит красное число.

Я перелистал календарь. Число было черное, 18-е апреля.

«Обманули», — подумал я.

И чуть не заплакал.

3

Я очень любил праздники.

Мне было одиннадцать лет и я работал на заводе. Моя должность была — «мальчик». Это значит, я был в мастерской на побегушках.

После работы у меня всегда болели ноги. Вот почему я любил праздники.

4

Бывало с осени заглядываешь в календарь и считаешь, сколько красных листков на рождестве.

Рождество, пасха, троица — церковные праздники. А бывали еще и царские дни. То царь был именинник, то жена его, то родственники.

Назывались эти праздники мудрено — «тезоименитство».

Наш дворник лез на ворота и выставлял там флаг. Царский флаг. Трехцветный. Наверху белая полоса, в середине синяя, а внизу красная.

«Хоть бы побольше было у царя дочек, — думал я, — лишь бы не приходилось из цеха в цех мотаться».

5

На другой день я пошел на завод. Там я опять услышал насчет праздника.

Двое рабочих стояли у станка и один из них сказал:

— Праздник через четыре дня будет. Надо знамена приготовить.

Тут я не вытерпел. Подошел к главному мастеру Глебу Ивановичу и спросил:

— Глеб Иванович, — а правда, что во вторнику нас праздник?

Глеб Иванович ухватил меня за вихор и прошипел:

— Праздновать захотелось? Постой, ты у меня в этот праздник полы будешь в конторе мыть. Щенок!

6

А дома брат отозвал меня в угол и сказал:

— Вот что, Сёма. Ты мне помочь должен. Скоро будет праздник, и нам надо красной материи да лент побольше. Ты, может, у матери или у сестёр найдёшь.

Только, смотри, молчи, никому не проговорись!

«Что за праздник такой, — подумал я, — что в календаре его нет, и Глеб Иванович сердится, и проговариваться про этот праздник никому нельзя?

И красные ленты зачем-то нужны».

7

У матери я незаметно взял два куска кумачу, а у сестры, пока она спала, выплел из косы красную ленту.

Всё это я принёс брату.

— Молодец, — похвалил меня брат.

И положил всё под подушку — и кумач, и ленту.

8

Ну вот и вторник.

Рано утром, в шесть часов, загудели гудки на заводе. Значит, надо идти на работу. Значит, нет праздника. В праздник гудки не гудят.

Подхожу к своей мастерской — тихо. Открываю дверь — никого нету.

А на стене приклеена папиросная бумага. На ней бледными синими буквами напечатано:

9

Довольно!

Бросайте работу, товарищи! Остановите скорее станки.

Давайте сигнальный гудок.

Шире раскройте ворота мастерской. На улицу, товарищи!

Сегодня наш светлый праздник.

10

А дальше было написано вот что:

Сегодня особенный праздник. Его нет ни в одном календаре.

В этот день попы не звонят в колокола и не служат молебнов.

Они не собирают ни яиц, ни куличей, ни блинов, ни кур, ни денег.

Кем же и для кого заведён этот странный праздник?

Он заведён рабочими и для рабочих.

11

Я продолжал читать:

В 1899 году в городе Париже был съезд рабочих всего мира. Приехали и немцы, и русские, и англичане, и шведы, и итальянцы, и поляки. Во всём свете рабочим живётся не сладко. Они работают по 12, по 14, а то и по 16 часов в сутки. И вот съезд постановил: пусть в день 1-го мая рабочие всех стран побросают работу, выйдут на улицу и скажут:

— Мы требуем восьмичасового рабочего дня!

И пусть день Первого мая навсегда станет праздником для рабочих всего мира.

12

Не успел я прочесть это объявление, как в мастерскую вбежал Глеб Иванович.

Он увидал, что в мастерской никого нету, затопал ногами и закричал:

— Расчёт, расчёт! Всем расчёт! Дармоеды! В будний день воскресенье устроили.

Он подбежал ко мне, дал мне подзатыльника, сорвал со стены бумагу и заорал:

— Ты что это читаешь? В острог захотел?

В первый раз я услышал, что за бумажку в тюрьму сажают.

13

У ворот собрались рабочие. Между ними — мой брат. В руках у него четыре царских флага.

— А где же красное знамя? — спросил у него рабочий из нашего цеха.

— Вот вам красные знамёна, — ответил брат, — несите в лес.

— Да ведь это же царские.

— Ничего, — ответил брат. — Были царские, а станут пролетарские, несите.

14

Мы взяли под мышки царские знамёна и пошли по улице.

Навстречу нам попадались полицейские.

Никто из них не обратил на нас внимания.

Мы спокойно вышли за город. А когда подходили к лесу, брат взял у нас флаги, оторвал верхние полосы — белые, а потом отодрал средние — синие.

Остались только нижние полосы — красные.

— Ну, вот вам и красные знамёна, — сказал он.

15

Вдруг в лесу запели. Никогда я ещё такой песни не слышал:

Много народу поёт, а никого не видно. Мы прошли ещё шагов сто, и вдруг я увидел большой овраг, а в нём людей что муравьёв.

16

А на пригорке в двух шагах от нас стоит человек с чёрной бородой, в пенсне и кричит не своим голосом:

— Товарищи! Сегодня мы празднуем великий день Первого мая.

— Какое же первое мая? — спрашиваю я брата. — Нынче восемнадцатое апреля.

Брат смеётся.

— Это у нас в России ещё апрель месяц. А во всём мире сегодня первое мая.

У нас календарь неправильный.

17

А человек на пригорке закричал опять:

— Товарищи! Во всём мире сегодня рабочие бросают работу и стройными рядами, со знамёнами и с музыкой, ходят по улицам, чтобы все видели силу рабочих. Мы ещё не можем делать даже этого. Если бы мы вышли со знамёнами, нас перестреляли бы солдаты и перехватала бы полиция. Мы ещё должны прятаться вот здесь, в овраге, и уходить за город. Но придёт день, когда рабочие победят, и тогда им уже не нужно будет скрываться в лесу от глаз полиции и жандармов.

18

Я спросил у брата:

— Кто это говорит?

— Оратор, — ответил брат, — партийный товарищ. Большевик. Из комитета.

Я ничего не разобрал. Какой там комитет да что за большевик такой?

А только понял, что человек это особенный.

Я всё на него глядел и удивлялся, что голос у него такой громкий: каждое слово слышно.

Вдруг он закричал:

— Товарищи, уходите в лес!

19

Слышим — свистки. Длинные, переливчатые.

Толпа шарахнулась было. Зашумела. Стали давить друг друга.

А оратор поднял руку и всю толпу перекричал:

— Товарищи! Спокойствие. Уходите в лес. Только не все сразу. Не бойтесь.

Только он это сказал, все остановились. Тихо стало.

Слышно было, как воробьи чирикают.

20

Потихоньку, гуськом потянулись мы через лес на большую дорогу. Слышали мы позади и свистки, и крики, и лошадиный топот.

— Кто это за нами? — спросил я.

— Казаки и полиция, — ответил брат. — Ничего. Через чащу им на лошадях не пробраться.

Так и было. Не пробрались они через густой лес.

Дали они со злости два выстрела. Ворон в лесу перепугали.

А мы все незаметно — по одному, по два — вернулись в город.

21

Когда я шёл по нашей улице к дому, меня обогнал казак на лошади.

В одной руке у него была нагайка, а в другой калоша.

Калошу кто-то из наших в овраге потерял

22

Много лет прошло с тех пор.

В 1918 году Первого мая я был в Москве.

Это уже было после революции. Во всех календарях этот день был не чёрный, а красный.

Большевики исправили календарь.

Вся Москва была в знамёнах. Красные банты горели на шапках и на рубахах.

Гудели гудки. Играла музыка.

Со всех сторон собирался народ. Собирался не в овраге, как раньше, а на Красной площади перед Кремлёвской стеной.

23

На высокий помост взошёл человек и поднял руку. Он начал речь:

— Товарищи! Сегодня во всём мире рабочие празднуют день Первого мая.

Но только мы можем праздновать этот день свободно.

Будто я слышал где-то тот же голос. Я спросил:

— Кто это?

И мне ответили:

— Председатель Всероссийского Центрального Исполнительного комитета товарищ Свердлов.

24

Я узнал старого «партийца из комитета». Такой же, как и был.

Только весь в кожу одет.

 

ПОРОХОВОЙ ПОГРЕБ

Жила в Петрограде вместе с папой и мамой девочка Таня.

Однажды после обеда мама надела тёплое пальто, надела калоши и сказала:

— Я поеду к бабушке и через два часа вернусь.

Мама уехала, а Таня и папа остались дома.

Прошло два часа, но мама не вернулась.

Прошёл ещё час, а её всё нет.

Вдруг кто-то постучал в дверь.

— Войдите, — сказал папа.

Дверь открылась, и вошёл человек в кожаной фуражке.

— Здравствуйте, — сказал он.

— Здравствуй, товарищ начальник, — сказал папа. — Что нового?

— Сегодня вечером будем воевать, — сказал начальник. — Наш отряд получил приказ взять вокзал. Едем!

Папа стал одеваться.

— Татьяна! — закричал он. — Живо ложись спать! Я сейчас ухожу.

— Что ж это такое? — сказала Таня. — И мама ушла, и ты уходишь!

— Ложись, тебе говорят! Мама скоро придёт.

— А куда она уехала? — спросил начальник.

— К бабушке, на Васильевский остров, — сказала Таня.

— Ой-ой-oй! — покачал головой начальник. — Ну, значит, сегодня она уже не приедет. Все мосты разведены.

— Вот видишь, — сказала Таня. — Теперь я дома ни за что не останусь.

Я с тобой на вокзал поеду.

— Вот это здорово! — засмеялся начальник. — А знаешь что, — повернулся он к папе, — давай-ка возьмём её с собой.

— Что ты, что ты! — замахал руками папа. — Куда же я её дену? Мне стрелять надо, я пулемётчик.

— А мы её на наш завод отвезём. В конторе есть сторож, он за ней и присмотрит. Спать она будет на столе. Только надо подушку и одеяло взять.

Таня стала одеваться. А папа молча взял два одеяла, взял подушку и пошёл к двери.

— Стой! — закричала Таня. — А что, если мама без нас приедет? Садись и пиши ей записку, что мы с тобой воевать поехали, пусть она не беспокоится.

Папа написал записку, приколол её к стенке, и они вышли.

Было уже темно. У ворот стоял грузовик.

В грузовике сидели четыре человека, все в чёрных пальто, в чёрных шапках, все с винтовками.

— Познакомьтесь, товарищи красногвардейцы, — сказал им начальник, подсаживая Таню на машину. — Вот вам новый боец.

— Ой, холодно как! — сказала Таня и разостлала одеяло. Потом положила к себе на колени подушку и укрылась вторым одеялом. Ей сразу стало тепло.

— Поехали, — сказал начальник, и грузовик тронулся.

Вдруг Таня услышала:

— Стой! Стой!

Таня оглянулась и увидела человека верхом на лошади. Он скакал навстречу машине и кричал.

Грузовик остановился, и начальник соскочил на мостовую.

— В чём дело? — сказал он.

— Вы командир шестого красногвардейского отряда? — спросил его верховой.

— Я.

— Вы знаете, где помещаются пороховые погреба?

— Знаю.

— Нужно немедленно ехать туда, вывезти из погребов всё оружие и раздать его рабочим.

— Будет сделано, — сказал начальник, и верховой уехал.

Начальник влез в машину и сел рядом с шофёром.

— Мы сейчас на завод заезжать не будем, а поедем прямо к погребам, — сказал он.

Он посмотрел на закутанную Таню и сказал папе:

— Да она у тебя, кажется, заснула. Ну, вот и хорошо.

Через десять минут грузовик подъехал к пороховым погребам. Все, кроме Тани, слезли и осторожно стали подходить к главному погребу.

— Никого! — сказал начальник и глянул на дверь.

На двери висели три больших замка.

Начальник поднял с земли камень и стал сбивать замки один за другим. Он сбил замки и навалился на дверь. Дверь не открывалась.

Тогда начальник достал из кармана электрический фонарик, осветил дверь и увидел в ней маленькую дырочку.

— Так я и думал, — сказал он, — тут ещё четвёртый замок есть — французский. Дело плохо.

Красногвардейцы стали колотить в дверь прикладами.

— Бросьте, ребята, — остановил их начальник. — Всё равно ничего не выйдет. Дверь стальная. Вот если бы в погреб через окно как-нибудь попасть.

Изнутри можно открыть.

Он обошёл вокруг погреба. Окошки в погребе были маленькие, все с решётками.

— Решётка — это пустяки, — сказал начальник, — решётку выломать можно.

Да что с того? Всё равно в такое окно никто из нас не пролезет. Тут кошка и та застрянет.

Вдруг чей-то голос сказал:

— Я пролезу!

— Кто это тут пищит? — сказал начальник и оглянулся.

Перед ним стояла Таня, закутанная в одеяло.

— Вам трудно пролезть оттого, что вы все толстые, — сказала она, — а я тонкая.

— Правильно! — захохотал начальник. — Молодец! А ну-ка, ребята, ломайте решётку.

Красногвардейцы выломали решётку, потом обвязали Таню ремнями.

— Ну, а теперь лезь, — сказал папа.

Таня влезла в окошко и повисла на ремне.

— Стой, Танюша, ты фонарик забыла! — закричал начальник.

Танюша высунула из погреба руку и взяла фонарик.

Стали спускать Таню.

— Бросайте! — послышалось из погреба.

Красногвардейцы выпустили ремни. В погребе что-то загрохотало.

Потом сразу стало тихо.

— Таня! Таня! — закричали все вместе: и начальник, и папа, и красногвардейцы.

— Не кричите все сразу, — сказала Таня, — а то я боюсь.

— Ты ушиблась? — спросил её папа.

— Нет, я на мешки упала. Только ящик какой-то повалила. И фонарик у меня потух. Я его выронила.

Все замолчали. Ждали, пока Таня найдёт фонарик и отопрёт дверь.

— Замок высоко — достать не могу, — послышался из погреба жалобный голос.

— А ты ящик придвинь, — посоветовал начальник.

Опять стало тихо. Вдруг в двери что-то щёлкнуло.

Начальник осторожно нажал на дверь. Дверь открылась. Таня с фонариком в руках вышла из погреба.

— Ура! — закричал начальник. — Ну, а теперь иди, погрейся. — И он сам отнёс её в машину и закутал в одеяло.

Пока он её нёс, Таня заснула и уже больше ничего не помнила.

Проснулась Таня, когда было уже светло.

Она лежала на столе в чужой комнате.

Рядом стояли папа и мама и смотрели на неё.

— Мамочка, — сказала Таня, — как ты сюда попала? Ведь все мосты разведены.

— Это вчера вечером были разведены, а ночью их опять свели.

— И ты ночью домой пошла?

— Пошла, конечно, — ответила мама. — Прихожу домой, а дома никого нет — ни тебя, ни папы. Я прочитала вашу записку и сразу на завод. И вот здесь, в конторе, вас обоих нашла.

— Ну, что же, папа, — сказала Таня, — взяли вы вокзал?

— Взяли, взяли, — ответил папа. — И вокзал взяли, и Зимний дворец взяли, и почту. Теперь всё наше.

— А правда, что я ночью погреб открывала, — спросила Таня, — или это мне только приснилось?

— Правда, правда, — засмеялся отец, — я уже маме рассказывал.

— Ах, мама, если бы ты знала, какой у меня был электрический фонарик… — начала было Таня и не договорила.

Дверь открылась, и в контору вошёл красногвардеец, весь обмотанный пулемётными лентами. Он молча поздоровался с папой и мамой, потом повернулся к Тане.

— А я к вам, — сказал он.

Первый раз в жизни Таню назвали на «вы». От удивления она даже приподнялась.

— Наш начальник просил передать вам подарок, — сказал красногвардеец и достал из кармана фонарик, тот самый, о котором только что говорила Таня.

 

БОЕВЫЕ ДНИ

1. БОЛЬШЕВИСТСКИЙ ГАРНИЗОН

Толстый офицер сидел за столом и перебирал бумажки. При этом он бормотал нараспев:

— Долой войну, долой войну… долой войну… долой войну… долой войну… долой…

Другой офицер, сидевший рядом, с изумлением вскинул на него глаза.

— Что с вами, поручик? В большевики записались?

— Нет, это я резолюции читаю.

— Какие резолюции?

— Резолюции частей Петроградского гарнизона. Вот, скажу я вам, мерзавцы.

Воевать не хотят. И все, как один, большевики!

Разговор этот происходил в помещении Петроградского военного округа.

— На прошлой неделе, — продолжал толстяк, — генерал Черемисов заявил Керенскому: «Если вы не разгоните Петроградский гарнизон, я уйду».

— Ну, а Керенский что?

Ясно что. У него этот проклятый гарнизон тоже в печёнках сидит. Да вот только совет собачьих депутатов мешает.

Офицер закурил папиросу и прибавил:

— Но теперь уж, кажется, скоро. Вчера Временное правительство постановило послать большую часть петроградских солдат на фронт, а остальных разбросать по другим городам. Здесь они, того и гляди, бунт подымут.

— А сколько их здесь?

— Шестьдесят тысяч дармоедов!

В это время к толстяку подошёл адъютант и сказал:

— Поручик Крылов, вас требует к себе командующий.

Толстый офицер поднялся, положил папиросу и вышел.

Минут через десять он вернулся.

— Поздравляю вас! Вот видите, я был прав, — сказал он. — Командующий получил распоряжение от правительства выгнать гарнизон из Петрограда.

Сегодня вечером мы рассылаем приказ об этом по всем частям гарнизона.

Вечером штаб действительно разослал приказ. Вот что говорилось в приказе:

Немцы уже недалеко.

Революция в опасности. Необходимо защищать подступы к Петрограду.

Поэтому штаб Петроградского военного округа решил часть Петроградского гарнизона послать на фронт, а часть переформировать и вывести из города.

2. РЕВОЛЮЦИОННЫЙ ШТАБ

Прочитав приказ штаба, бородатый солдат плюнул и сказал:

— К чёртовой матери!

Потом ещё раз плюнул и повторил:

— К чёртовой матери! Мы без штаба знаем, от кого Петроград защищать.

Это было в казарме Финляндского полка. Там только что получили приказ.

— Пусть попробуют только выгнать гарнизон. Мы им такого пропишем!.. — сказал солдат с нашивкой на рукаве.

Солдаты сидели на нарах и угрюмо гудели.

В это время в казарму вошёл офицер.

— Вольно! — сказал он, хотя никто не встал при его появлении. — Получен приказ… — проговорил он, не глядя ни на кого. — Получен приказ… выступать на фронт!

— Сам выступай!

Офицер попятился к дверям.

— Что ж, я и пойду… Раз штаб приказал…

— Мы этого штаба не признаём, — отрезал один из солдат. — Там позасели генералы да полковники, а нашего брата рядового нету. Вот они и командуют.

Нам надо другой штаб…

— Правильно! — подтвердил бородач. — Надо такой штаб, чтоб свой брат солдат там командовал.

Офицер отступил ещё на шаг.

— Штаб выполняет волю Временного правительства… — начал он.

— А раз оно временное, так и долой его. Нам надо постоянное, — перебил бородач.

Офицер быстро вышел из казармы.

Через час солдаты устроили митинг… На митинге было постановлено:

ШТАБУ НЕ ПОДЧИНЯТЬСЯ. СОЗДАТЬ СВОЙ ШТАБ.

Вечером председатель полкового комитета пошёл с резолюцией в Петроградский Совет.

— Вот, — сказал он, подавая листок с резолюцией, тут наши ребята просят, чтобы Совет штаб организовал. Революционный штаб!

— Да вы не первые, — сказал солдат в обмотках, принимавший резолюцию. — Я получил сегодня уже сорок шесть таких резолюций. Как раз только что окончился пленум Петроградского Совета. Постановлено революционный штаб создать…

Через десять дней при Петроградском Совете был организован Военно-революционный комитет.

Все петроградские полки постановили:

Петроградский гарнизон больше не признаёт Временного правительства. Наше правительство — Петроградский Совет. Мы будем подчиняться только приказаниям Петроградского Совета, изданным его Военно-революционным комитетом.

3. НАДО ВЗЯТЬ ВЛАСТЬ

В маленькой квартире сидело несколько человек.

Секретарь собрания записал в протокол:

«Текущий момент. Слово получает…»

Он написал какую-то фамилию, но потом сейчас же старательно зачеркнул её.

— Да, лучше без фамилии, — сказал его сосед, смотревший в протокол.

А докладчик, фамилию которого зачеркнули, быстро поднялся со стула.

Это был Ленин.

Целых четыре месяца скрывался он от Временного правительства. После неудачного восстания рабочих в июле 1917 года буржуазия стала искать Ленина, чтобы убить его. Но рабочие помогли Ленину скрыться, и он уехал из Петрограда.

Газеты писали, что Ленин скрылся не то на подводной лодке, не то на аэроплане. А Ленин жил в это время на сенокосе, в шалаше под Сестрорецком.

Ленину присылали все газеты, ему писали письма. Поэтому он хорошо знал, что делалось в Питере и во всей стране.

К октябрю месяцу в России почти все рабочие и солдаты стояли за большевиков.

Ленин решил: пора брать власть.

Он написал уже несколько писем своим товарищам по партии.

«Надо разогнать Временное правительство».

«Медлить — преступление. Пора захватывать власть».

Ленин думал, что слишком медленно действуют питерские большевики.

И тогда он неожиданно сам появился в Петрограде.

Центральный Комитет партии большевиков собрался во главе с Лениным.

Заседание было тайное.

Вот почему секретарь так старательно зачеркнул фамилию Ленина в протоколе.

Протокол ведь мог попасть в руки Временного правительства, и тогда ему стало бы известно, что Ленин в Петрограде.

Ленина нельзя было узнать. Он сбрил бороду, а на голове носил парик.

Ленин, заложив руки в карманы, прошёлся по комнате и начал речь.

Он говорил о том, что нельзя дольше ждать ни одной минуты. Рабочие за большевиков, солдаты за большевиков. Поэтому надо поскорее свергать Керенского и брать власть.

Некоторые товарищи не соглашались с Лениным. Но большинство Центрального Комитета думало так же, как и Ленин. После споров Центральный Комитет постановил:

НАЧАТЬ ВООРУЖЁННОЕ ВОССТАНИЕ.

4. КОГДА БУДЕТ ВОССТАНИЕ?

А буржуазные газет продолжали писать:

Где Ленин!

Мы что-то давно не слыхали о нём.

Ходят слухи, что он уже приехал в Петроград и скрывается здесь. Но мы этому не верим.

Мы даже точно знаем, где Ленин. Он сейчас в Швеции. Это значит, что восстание скоро. Ленин из таких. Он всегда перед выступлением скрывается подальше на случай неудачи.

Граждане, берегитесь! Большевики готовят бунт!

Это писала одна маленькая, но злобная газетка. Статейка была напечатана на первой странице жирными буквами.

По городу вообще ходили слухи о том, что на днях начнётся восстание рабочих и солдат против Временного правительства.

«Что собираются делать большевики?» — испуганно спрашивали газеты.

«Найдите Ленина и арестуйте его! Разгоните большевистскую партию!» — обращались они к правительству.

Газета «День» даже напечатала карту восстания и указала точно день и час восстания. Различные газеты предсказывали различные сроки восстания:

18 октября.

19 октября.

20 октября.

21 октября.

22 октября.

В эти дни стены всех домов покрывались воззваниями, предупреждениями, прокламациями:

НЕ СЛУШАЙТЕСЬ БОЛЬШЕВИКОВ И ИХ АГЕНТОВ!

В ответ на все эти предсказания большевистская газета «Рабочий путь» напечатала статью:

Сейчас рабочие начали вооружаться.

Буржуазия знает, где раки зимуют. Она взяла да без лишних слов выставила пушки у Зимнего дворца и послала туда прапорщиков и юнкеров.

А её лакеи волнуются и беспокоятся. Они усиленно допрашивают нас о сроке восстания.

На нас клевещут и доносят, угрожают, умоляют, вопрошают и допрашивают.

Наш ответ:

Рабочие и солдаты возьмут власть тогда, когда они найдут это нужным.

5. ПОСЛЕДНИЙ СМОТР

В кабинет министра Коновалова ворвался глава правительства Керенский. Он был во френче и жёлтых сапогах.

— Вы знаете, какое сегодня число? — хрипло закричал он.

— Знаю. Двадцать… второе октября, — ответил Коновалов, надевая пенсне.

— Не в этом дело, — нетерпеливо сморщился Керенский. — Сегодня выступают большевики.

— То есть как это — выступают?

— А так. Сегодня ведь будет проводиться день Петроградского Совета. Всюду на заводах организуются митинги. Ну, и весьма возможно, что большевики восстанут.

Отдышавшись немного, Керенский начал успокаивать сам себя:

— Хотя, положим, восстать они не могут… У Временного правительства найдётся достаточно твёрдости и силы, чтобы усмирить предателей родины, но всё-таки надо быть начеку. Между прочим, — добавил он, — известно ли вам, что в Народном доме большевики готовят нам генеральный бой?

Он сел в кресло против Коновалова и сейчас же забыл о том, что говорил минуту тому назад.

— Скажите, Александр Иванович, — обратился он к Коновалову, — где вы покупаете такие прекрасные воротнички? Хочу купить себе такие. Мне очень нравятся.

В тот день попасть в Народный дом было почти невозможно. Он был набит битком.

Солдаты и рабочие, съехавшиеся со всех концов Петрограда, переполняли залы, буфеты, коридоры.

Около четырёх тысяч человек пришли в Народный дом.

Но шума не было. Все, затаившись, чего-то ждали…

— Товарищи! — торжественно начал председатель. — От имени Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов будет говорить…

Председатель не докончил.

Стёкла зазвенели в зале от криков:

— Да здравствует Петроградский Совет!

Но вот овация кончилась. Наступила тишина, и оратор заговорил.

То, что он говорил, питерцы слышали не в первый раз.

Он говорил о том, что петроградские рабочие и солдаты твёрдо решили передать власть в руки Советов.

Он говорил о том, что через три дня откроется Второй съезд Советов и что пролетарии должны быть готовы к этому дню.

Он говорил о том, что только Советская власть выведет Россию и весь мир на настоящую дорогу.

Казалось, слушатели забыли обо всём на свете…

Солдат в изодранной шинели поминутно то снимал, то надевал фуражку, сам не замечая, что делает.

Женщина и жёлтом платке шевелила губами вслед за оратором и не чувствовала, как слёзы текут у неё по лицу. Она всё время кивала головой, как бы соглашаясь.

Было видно, что толпа пойдёт сейчас куда угодно.

Один меньшевик, который был на этом собрании, так писал о нём через пять лет:

«Я думал, что люди встанут сейчас на колени и запоют какую-нибудь неслыханную и страшную песню».

В этот решительный день люди и говорили, и слушали не так, как всегда.

Это был день смотра пролетарских сил.

Но вот доклад кончен. Докладчик предлагает резолюцию: бороться за Советскую власть.

— Кто — за?

В зале вдруг зашумел ветер. Это четыре тысячи человек враз подняли руки, как для клятвы.

Голосование кончено. Но никто не опускает руки.

Оратор продолжает говорить, а тысячи рук всё ещё подняты вверх. Оратор оглядел зал и воскликнул:

— Клянитесь! Клянитесь до последней капли крови бороться за власть Советов!

Оратор останавливается на миг.

— И пусть это ваше голосование будет вашей клятвой.

Несметная толпа держит руки.

Она согласна.

Она клянётся.

В этот день по всему городу, на всех заводах было то же самое.

Перед боем давались последние клятвы.

6. ПОЛКОВНИК ПОЛКОВНИКОВ

У Главного штаба остановился автомобиль.

Из автомобиля вышли три человека. Они быстро взбежали по лестнице.

— Здесь полковник Полковников? — спросили они.

— Да, командующий округом здесь.

Три человека вошли в кабинет полковника Полковникова.

— Здравствуйте, гражданин, — сказали они. — Мы из Военно-революционного комитета.

— Что вам угодно? — спросил полковник Полковников.

— Мы — комиссары, назначенные к вам. Всякий ваш приказ должен скрепляться подписью одного из нас. Без этого приказы будут считаться недействительными.

— Никаких комиссаров мне не требуется! — недовольно сказал полковник Полковников. — Я в опеке не нуждаюсь.

— Имейте в виду, что без нас ни одна часть не выполнит вашего приказа.

— Ну, это мы ещё посмотрим! Гарнизон в моих руках, и я могу сделать с ним всё, что захочу.

— Значит, вы отказываетесь подчиниться Военно-революционному комитету, гражданин Полковников?

— Отказываюсь, товарищи комиссары.

После этого короткого разговора три человека молча ушли.

Ночью по городу расклеивался новый приказ Военно-революционного комитета:

Командующий Петроградским военным округом отказался подчиниться воле Петроградского Совета.

Отныне вся власть переходит в руки Военно-революционного комитета.

Солдаты должны выполнять только его приказы. Все другие распоряжения, откуда бы они ни исходили, признаются контрреволюционными.

Так началась война между контрреволюционным штабом и Военно-революционным комитетом

7. АРЕСТОВАТЬ!

Глубокой ночью в Зимнем дворце собрались все министры.

— Сегодняшнее заседание должно быть секретным, — сказал Керенский. — Мы обсудим, как бороться с большевиками.

Он поднял руку.

— Посмотрите.

В руке у него была маленькая тощая книжечка.

— Посмотрите! Эта книжка открыто продаётся сейчас на всех улицах.

Называется она «Удержат ли большевики государственную власть».

Керенский помолчал секунду и отрывисто проговорил:

— Писал её Ленин.

После этого началось заседание.

Прежде всего министры постановили: арестовать Военно-революционный комитет.

Потом было решено арестовать «видных большевиков».

— Хорошо было бы найти и арестовать самого Ленина, — угрюмо проговорил министр Кишкин. Говорят, он скрывается в Петрограде.

— Да, мы найдём и арестуем его, — сказал Керенский.

Уже взошло солнце, а заседание всё продолжалось. Принимали постановление за постановлением. Секретарь не успевал записывать:

Привести юнкеров в боевую готовность.

Приказать крейсеру «Аврора» выйти в море.

Закрыть большевистские газеты.

Приказать солдатам не выходить из казарм.

Вызвать с фронта войска для усмирения.

Развести все мосты через Неву.

— Ну, слава богу, наконец-то мы начали действовать! — громко сказал Кишкин и уже тихо прибавил: — Только кто будет выполнять наши приказы?

Это было 24 октября 1917 года.

8. ПЕРВЫЕ ВЕСТИ

Тревожный звонок раздался в Зимнем.

— Можно к телефону кого-нибудь из Временного правительства?

Взволнованный голос гудел в телефоне, передавая новости.

Вот что узнали министры.

В 5 часов 30 минут утра первый отряд юнкеров вышел из дворца выполнять приказы правительства. Отряд явился в типографию газеты «Рабочий путь».

Оцепив все выходы, начальник отряда предъявил приказ о закрытии газеты.

Юнкера опечатали восемь тысяч номеров газеты и поставили свой караул.

— Ну, вот и прекрасно! — сказал один из министров, державший телефонную трубку.

— Простите, это не всё, — продолжал голос. — Через несколько часов к типографии подошли солдаты Литовского полка и шестого запасного батальона, арестовали юнкеров и поставили свой караул. Они явились по приказу Военно-революционного комитета. Что теперь делать? — спрашивал хриплый голос из телефонной трубки.

Министры глядели друг на друга и молчали.

Во дворец непрерывно поступали вести, одна тревожнее другой.

Крейсер «Аврора» отказался подчиниться приказу правительства. Он не вышел в море, а стоит на Неве, как и прошлой ночью.

Матросы арестовали командира крейсера и теперь ждут распоряжений от Военно-революционного комитета.

Самый надёжный батальон самокатчиков присоединился к Военно-революционному комитету.

Полки, вызванные правительством с фронта для усмирения большевиков, отказались выступить и остались на местах.

Вызванный с фронта 5-й самокатный батальон, доехав до станции Передольской, перешёл на сторону большевиков.

Петергофские юнкера отказались защищать Временное правительство.

— Кто же будет защищать нас? — испуганно проговорил кто-то.

— Юнкера и женский батальон, — быстро сказал Керенский. — Женский батальон уже прибыл сюда.

— Неудобно как-то, — сказал министр иностранных дел Терещенко.

— Что? — резко спросил Керенский.

— Да вот… что охранять нас будут женщины.

Керенский сделал вид, что не расслышал.

— Я еду сейчас в предпарламент, — стремительно проговорил он и вышел.

Поздно ночью, в двенадцать часов, Временное правительство вновь устроило секретное заседание.

Постановили срочно захватить Смольный.

Решали, как лучше всего это сделать.

А через восемь часов Kеpенcкий навсегда бежал из дворца и из Петрограда на американском автомобиле.

Своих министров он бросил на произвол судьбы.

9. КТО КОГО АРЕСТУЕТ!

Самым несчастным оказался следователь Гудилович.

Рано утром министр юстиции от имени Временного правительства поручил ему важное дело.

Гудилович должен был вызвать и допросить членов Военно-революционного комитета. Так приказал ему министр юстиции Временного правительства.

Часов около десяти Гудилович начал звонить по всем телефонам. Он хотел, чтобы весь Военно-революционный комитет явился к нему и дал показания о своей преступной работе.

Гудилович был не простым следователем, а следователем по особо важным делам и поэтому думал, что вызванные должны явиться без промедления.

Но вызвать их по телефону не удалось. Смольный институт, где помещался комитет, был выключен из телефонной сети.

Тогда Гудилович отдал распоряжение своим помощникам срочно узнать домашние адреса членов Военно-революционного комитета и срочно вызвать их для допроса.

Сам он решил пока прогуляться по улицам. Выйдя из подъезда, он увидел толпу, которая читала огромную афишу, наклеенную на стенке дома.

Гудилович заинтересовался.

Он подошёл ближе и прочитал следующее:

К НАСЕЛЕНИЮ ПЕТРОГРАДА.

Граждане!

Контрреволюция подняла свою преступную голову. Корниловцы мобилизуют силы, чтобы раздавить Всероссийский съезд Советов. Одновременно погромщики могут попытаться вызвать на улицах Петрограда смуту и резню.

Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов берёт на себя охрану революционного порядка от контрреволюционных и погромных покушений.

Гарнизон Петрограда не допустит никаких насилий и бесчинств. Населению призывается задерживать хулиганов и доставлять их комиссарам Совета в близлежащую войсковую часть. При первой попытке тёмных элементов вызвать на улицах Петрограда смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу преступники будут стёрты с лица земли.

ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ.

24 октября 1917 г.

— «Будут стёрты с лица земли…» — прошептал про себя следователь Гудилович, и лёгкий холодок пробежал у него по спине.

Он впервые подумал, что Военно-революционный комитет может и не явиться на допрос.

От людей, которые написали такое объявление, можно ожидать всего.

Гудилович пошёл дальше.

Повернув в переулок, он вдруг увидел, что дальше пройти нельзя.

Вся улица была забита людьми в серых шинелях.

«Митинг», — подумал следователь по особо важным делам и подошёл послушать.

Поперёк улицы стоял стол. На стол влез рыжий солдат огромного роста и, размахивая руками, кричал оттуда:

— Значит, все согласны, товарищи? Будем с винтовками в руках защищать Военно-революционный комитет!

— Ура! — закричали солдаты.

А кто-то стоящий рядом с Гудиловичем заорал во всё горло:

— Кто против комитета, того надо в порошок стереть!

Гудилович поспешил удалиться.

Но и на другой улице было то же самое. И там шёл солдатский митинг, и там солдаты кричали что-то о Военно-революционном комитете.

Шесть раз сворачивал Гудилович в разные стороны и шесть раз натыкался на митинги.

Он вышел на какую-то площадь и вместо серой толпы увидел чёрную. Это были уже не солдаты, а матросы.

— Смерть врагам Военно-революционного комитета! — услышал он.

Гудилович не хотел умирать. Поэтому он пошёл к Неве. У Николаевского моста стоял похожий на утюг огромный крейсер.

«Аврора», — прочитал он на борту крейсера.

Матрос, перегнувшись с борта, кричал своему приятелю, стоявшему на берегу:

— По приказу Военно-революционного комитета мы остаёмся!

Через полчаса Гудилович подошёл к Петропавловской крепости. Из ворот крепости поминутно выходили люди с винтовками в руках.

— Что это такое? — спросил Гудилович у прохожего, уже беспокоясь.

— Это Военно-революционный комитет вооружает Красную гвардию.

«Надо идти домой!» — подумал про себя Гудилович.

Подходя к дому, он увидел на стене новое объявление:

СОЛДАТЫ! РАБОЧИЕ! ГРАЖДАНЕ!

Враги народа перешли ночью в наступление. Замышляется предательский удар против Петроградского Совета рабочих и солдатских депутатов. Поход контрреволюционных заговорщиков направлен против Всероссийского съезда Советов накануне его открытия, против народа. Петроградский Совет рабочих и солдатских депутатов стоит на защите революции. Военно-революционный комитет руководит отпором натиску заговорщиков. Весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар.

Всем завоеваниям и надеждам солдат, рабочих и крестьян грозит великая опасность, но силы революции неизмеримо превышают силы её врагов. Дело народа в твёрдых руках. Заговорщики будут сокрушены.

ВОЕННО-РЕВОЛЮЦИОННЫЙ КОМИТЕТ.

24 октября 1917 г.

Следователю по особо важным делам стало страшно.

Он поднялся по лестнице и прошёл к себе в кабинет.

Никого из служащих не было.

На столе лежала бумажка. Это было предписание Временного правительства следователю по особо важным делам.

Гудилович прочёл:

…Учинить допрос всем членам Военно-революционного комитета.

Гудилович схватил бумажку и разорвал на клочки.

Он наконец понял, что Военно-революционный комитет к нему не явится.

10. ДЕЛО НАЧАЛОСЬ

Члены Военно-революционного комитета не явились на допрос к следователю Гудиловичу.

Им было некогда.

Они совещались в это время, как взять Зимний дворец и захватить правительство.

Четыре человека стояли в Смольном перед большой картой Петрограда. Вот Зимний дворец. Против него, на другом берегу Невы, — Петропавловская крепость.

— Надо окружить дворец кольцом, — сказал высокий худой человек. — Войска разом пойдут с трёх сторон. А ежели правительство не сдастся, мы откроем огонь с «Авроры» и в упор с Петропавловской крепости.

— Наступление начнут самые стойкие части. Сигнал подаст пушка с крепости.

Совещались недолго.

Четыре комиссара пожали друг другу руки и вышли из Смольного в холод и темноту.

На мокрых ступенях стояли десятки рабочих с винтовками в руках. Все они готовы были по первому приказу двинуться куда угодно. Воспалёнными от усталости и возбуждения глазами провожали они выходящих из Смольного членов Военно-революционного комитета.

Вот прошёл Подвойский, сухощавый бородатый человек. Вот Антонов-Овсеенко, длинноволосый, в очках. Вот, блестя стёклами пенсне, торопливо пробирается между солдатами Троцкий..

Быстро спускаются они со ступенек и садятся в машины.

Красногвардейцы расступаются — дают дорогу.

Они чувствуют, что с этой минуты дело началось.

Тихо и спокойно начали подходить революционные части к площади Зимнего дворца.

На площади ни одного фонаря. Два длинных ряда окон Зимнего чернели темнотой.

В то же время к Николаевскому мосту начал приближаться крейсер. Вся палуба была сплошь усыпана людьми.

Мост в это время охраняли юнкера.

— «Аврора»! — закричал один из них, увидев надвигающийся крейсер.

Не говоря больше ни слова, юнкера повернулись и ушли.

Город не спал.

Всюду из заводских ворот выходили отряды рабочих-красногвардейцев. Все они одновременно получили от Военно-революционного комитета приказ:

ВЫСТУПИТЬ.

Необходимо было занять все вокзалы, чтобы правительство не успело вызвать контрреволюционные части.

В два часа ночи в Смольный сообщили по телефону:

— Занят Николаевский вокзал.

Через минуту ещё звонок:

— Балтийский вокзал.

Из Гельсингфорса и Кронштадта непрерывно прибывали матросы на помощь восставшим. По Неве один за другим двигались миноносцы.

Военно-революционный комитет перешёл в наступление.

Кончалась ночь. Наступало утро.

При свете дня прохожие увидели на стенах домов объявление:

ВРЕМЕННОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО НИЗЛОЖЕНО.

11. ОСАДА И ШТУРМ

А низложенное Временное правительство беспрерывно заседало во внутренних покоях Зимнего дворца. За столом, покрытым сукном, сидели тринадцать человек.

Уже весь город был в руках Военно-революционного комитета, но министры всё ещё обсуждали, как бороться с большевиками.

Большевики всё ближе и ближе подходили ко дворцу. Временное правительство, вчера правившее шестою частью земного шара, сейчас владело одним только красным трёхэтажным домом — дворцом.

Но министры не унывали. Они совещались, спорили, придумывали для себя всё новые и новые должности и звания.

Первым делом возложили на министра Кишкина главное руководство обороной столицы, с подчинением ему всех гражданских и военных властей.

О новом назначении знали только в Зимнем, Петроград и Россия даже не подозревали об этом.

Но Кишкина это не смущало. Он придвинул к себе лист бумаги и написал свой первый приказ:

Главнокомандующий Петроградским военным округом полковник Полковников отстраняется от должности. На его место назначается генерал Багратуни.

25 октября 1917 г.

Писали приказы и все другие министры. Казалось, они ничего не видели и не понимали.

В десяти шагах от дворца устанавливались большевистские пулемёты, а министр Коновалов как ни в чём не бывало писал:

В Петрограде назревают грозные события…

На площади появились броневики. Они спокойно, как на параде, разъезжали перед дворцом. Один из них вдруг внезапно повернулся и с грохотом подкатил к подъезду. Там стояли юнкера с винтовками. Они сторожили главный вход.

Из пулемётных окошек броневика крикнули:

— А ну-ка, друзья, кладите винтовки на броневик, а то всех вас, как уток, перестреляем!

Юнкера молча положили винтовки, и броневик спокойно укатил.

Перед вечером два самокатчика привезли Временному правительству письмо от комиссара Военно-революционного комитета Антонова-Овсеенко.

Это был ультиматум — последнее требование:

Если правительство не сдастся, по дворцу будет открыт огонь из орудий Петропавловской крепости и с «Авроры».

На размышление даётся 20 минут.

Весть о полученном ультиматуме разнеслась по Зимнему. Измученные бессонницей и напряжённым ожиданием юнкера столпились у дверей зала, где заседали министры.

Вышел министр Кишкин.

— Временное правительство, — сказал он, — решило не давать большевикам никакого ответа. На их стороне только ничтожная кучка солдат.

— А почему же, господин министр, во дворце так мало войск? — задал вопрос один из юнкеров.

Кишкин пожал плечами.

— Во дворце мало места. Негде поместить всех защитников Временного правительства.

Юнкера разошлись недовольные.

А новый главнокомандующий, генерал Багратуни, подошёл к Кишкину и сказал:

— Я отказываюсь нести обязанности главнокомандующего.

Кишкин подскочил к столу и быстро написал приказ о том, что Багратуни смещается с поста главнокомандующего «как недостойный». Разжалованному главнокомандующему приказали покинуть дворец.

Через час юнкера Ораниенбаумской школы послали к большевикам делегацию.

— Мы желаем сдаться, — заявили они.

Член Военно-революционного комитета Чудновский отправился во дворец для переговоров с юнкерами. Министры распорядились арестовать его. Но юнкера-ораниенбаумцы пригрозили:

— Отпустите и его, и нас, а то будем драться!

И Временное правительство согласилось.

Чудновский был освобождён, а ораниенбаумцы один за другим стали покидать дворец.

В девять часов вечера грянул долгожданный пушечный выстрел с Петропавловской крепости. Это был сигнал начинать штурм дворца.

Крейсер «Аврора» отозвался холостым выстрелом.

На площади затрещали пулемёты. Юнкера из-за штабелей дров отвечали ружейными выстрелами и пулемётным огнём.

А министры заседали. Под треск пулемётов они писали обращение к населению:

Первое нападение на Зимний дворец отбито.

Перестрелка длилась несколько часов. Палили уже не из винтовок и пулемётов, а из орудий.

А министры всё сидели за столом и выпускали обращение за обращением.

Правительство в полном составе на посту. Положение признаётся благоприятным.

Положение было в самом деле благоприятным, но только не для Временного правительства.

Несчастные юнкера ещё держались за штабелями дров и беспорядочно стреляли из окон и дверей дворца. Но никто не знал толком, что делать и кого слушаться.

На помощь во дворец никто не приходил. Зато из дворца одна за другой уходили части, защищавшие Временное правительство.

Первыми ушли юнкера Михайловского артиллерийского училища и прихватили с собой четыре орудия. Потом собралась домой школа прапорщиков Северного флота. За ними распрощались с Временным правительством и казаки.

С одиннадцати часов вечера во дворец стали проникать красногвардейцы.

Сначала они заскакивали по одному, по два. Их сейчас же окружали юнкера, отнимали винтовки и отводили в задние комнаты как военнопленных.

Но часа через полтора пленных оказалось так много, что они сами стали разоружать юнкеров.

Во дворце началась неразбериха.

Дворец брали не только с площади, но и изнутри, комнату за комнатой.

В 2 часа 10 минут войска Военно-революционного комитета хлынули в Зимний.

Гулкие выстрелы сотрясали стены и потолки. Сводчатые коридоры и комнаты заволоклись синим пороховым дымом. Одни юнкера бросали винтовки и сдавались, другие отступали в глубь дворца.

Только в комнате Временного правительства было всё по прежнему. Министры торопливо дописывали приказы и обращения.

Коновалов только что начал сочинять новое воззвание:

Временное правительство обращается ко всем классам населения с просьбой поддержать Временное правит…

Он не успел написать «ельство», как дверь с шумом отворилась, и министры увидели за спинами юнкеров матросские бескозырки и красногвардейские шапки.

Зимний был взят.

12. НАКАНУНЕ СЪЕЗДА

А за несколько часов до этого на заседании Петроградского Совета рабочие и солдаты услышали:

— Здесь присутствует Ленин.

Под крики и рукоплескания на трибуну вышел Ленин.

Вот что сказал Ленин.

«Товарищи! Рабочая и крестьянская революция, о необходимости которой всё время говорили большевики, совершилась».

Какое значение имеет эта революция?

Во-первых, у нас будет не буржуазное, а Советское правительство. У нас будет власть, которую создадут сами трудящиеся. Старый государственный аппарат будет разбит вдребезги. Теперь страной будут управлять Советы.

Эта революция приведёт нас к победе социализма.

Сейчас прежде всего нам надо кончить войну. Но для того, чтобы кончить войну во всём мире, надо покончить с капиталистами. Нам помогут это сделать рабочие всего мира.

Мы предложим рабочим всех воюющих стран справедливый мир. Мы опубликуем все тайные договоры.

В России большинство крестьян ясно сказало: довольно игры с капиталистами, мы пойдём с рабочими. Крестьяне теперь ещё больше начнут доверять рабочим, так как мы отберём у помещиков землю и отдадим её крестьянам.

Главное спасение сейчас — это союз рабочих с крестьянами. А работать в союзе рабочие и крестьяне уже начали. Об этом говорит только что происшедшая революция.

Мы победим и доведём пролетариат до мировой революции.

«Да здравствует всемирная социалистическая революция!»

13. «ВЛАСТЬ В НАШИХ РУКАХ»

Уже двенадцать часов боролись рабочие, солдаты и матросы.

Они готовились вырвать власть из рук буржуазии и передать её открывавшемуся в тот день Второму съезду Советов.

Съезд открылся 25 октября, в 10 часов 45 минут вечера.

Из-за председательского стола поднялся сумрачный лысый человек в форме военного врача и сказал негромко и уныло:

— Итак, съезд собрался.

Он печально произнёс эти слова.

Это был меньшевик Дан.

Он открывал съезд по обязанности члена прежнего Исполнительного комитета Советов, ещё не переизбранного.

Всем и ему самому было ясно, что этот Центральный Исполнительный комитет, состоявший из меньшевиков и эсеров, доживает последние минуты. Но ничего не поделаешь. Меньшевик Дан обязан был сказать вступительное слово съезду, состоявшему из большевиков.

Тем же замогильным голосом он продолжал:

— Сейчас не место политическим речам. Мои товарищи находятся под обстрелом в Зимнем дворце…

— …и охраняются женщинами, — тихо проговорил кто-то.

Лёгкий смешок пробежал по рядам.

Делегаты ясно представили себе, как там, в Зимнем, сидят на позолоченных диванах и ждут своей участи товарищи лысого человека. И охраняют их юнкера и женщины, переодетые в солдатскую форму.

— Объявляю Второй съезд Советов рабочих и солдатских депутатов открытым, — почти прошептал печальный человек.

Товарищи его, сидевшие с ним рядом, угрюмо молчали.

После вступительного слова был выбран новый президиум, почти сплошь из большевиков. За председательским столом появились бодрые, живые лица.

Скоро меньшевики и эсеры покинули не только кресла президиума, но и совсем ушли из зала заседаний.

— Мы протестуем против восстания, — заявили они и маленькой кучкой двинулись к выходу под свист и смех остальных делегатов.

Съезд продолжался.

Каждые пять минут кто-нибудь входил на трибуну с новостями:

— Взят Главный штаб.

— Идёт штурм Зимнего дворца.

— Юнкера сдаются.

— Временное правительство арестовано.

Итак, Петроград в руках восставших. Но поднимется ли вместе с Петроградом и вся Россия? А главное: что скажут солдаты на фронте? Что скажет армия?

Было ровно 5 часов 17 минут, когда на трибуну поднялся бледный человек.

Он шатался от усталости. Это был прапорщик Крыленко.

Крыленко потряс какой-то бумажкой и хрипло закричал:

— Товарищи, получена телеграмма. С Северного фронта. Двенадцатая армия посылает приветствие съезду Советов. Вся власть на Северном фронте перешла к фронтовому Военно-революционному комитету. Армия за нас!

 

УЧИТЕЛЬ ГЕОГРАФИИ

Я — доктор. Одиннадцать лет тому назад меня вызвали в Смольный, в институт благородных девиц. Было это зимой, шёл снег.

По улицам разъезжали казаки, трамваи не ходили, мосты были разведены.

В Смольном меня проводили в кабинет врача.

Графиня Варвара Платоновна, начальница института, сказала мне:

— Наш преподаватель истории Иван Иванович Зуппе спит третий день не просыпаясь. Он заснул на уроке. В городе беспорядки, стрельба, и мы никак не могли перевезти его в больницу. Посмотрите на него.

В эту минуту стёкла задребезжали от выстрела.

Все вздрогнули, кроме маленького человечка в синем сюртуке с золотыми наплечниками.

Он лежал на диване, раскинув руки. В правой руке был крепко зажат кусок мела.

Я выслушал его и сказал:

— У него летаргический сон. Это очень интересный случай. Есть ли у него родственники?

— У него никого нет, — печально сказала графиня.

— Тогда я отвезу его в свою клинику.

Четверо сторожей подняли Ивана Ивановича и понесли его к выходу.

С тех пор прошло одиннадцать лет.

Вчера Иван Иванович проснулся и спросил у меня:

— Какой сегодня день?

— Среда.

— Батюшки! — воскликнул Иван Иванович. — По средам ведь я обедаю в Смольном, у графини Варвары Платоновны.

Потом он оглядел меня, комнату, шкафы с приборами и спросил:

— Простите, с кем я имею честь говорить и где я нахожусь?

— Я доктор Крылов, а это клиника, которой я заведую. У вас случился обморок, и я перевёз вас сюда.

Иван Иванович надел шубу и вышел из больницы.

Я незаметно последовал за ним.

Недалеко от больницы находился кооператив с вывеской «Петрорайрабкооп».

Это была первая вывеска, которую увидел Иван Иванович. Он остановился в изумлении и стал читать:

— Петро… рай… рай… раб… петрорай… рабрай… край…

Иван Иванович не дочитал. Он увидел рядом с вывеской красный флаг и сразу замолчал.

В это время из ворот вышел мальчик.

— Что это за флаг? — спросил Иван Иванович. — Кто его повесил?

— Мой отец.

— А кто твой отец?

— Дворник.

— Твой отец с ума сошёл! — закричал Иван Иванович. — Позови его сейчас же сюда.

— Да его сейчас дома нету.

— А где же он?

— Он к брату поехал в Смольный.

— Ага, это очень интересно, — сказал Иван Иванович, доставая записную книжку. — Как фамилия твоего брата? Я сегодня в Смольном с ним сам поговорю. Он кто, швейцар, что ли?

— Нет, командующий Балтийским флотом.

— Что ты врёшь? — закричал Иван Иванович. — Отец твой — дворник, а брат — адмирал? Как твоя фамилия? Где ты учишься?

— В двести сорок пятой советской трудовой школе имени Максима Горького.

— Такой школы нет, — сказал Иван Иванович.

— Как же нет? — обиделся мальчик.

— На какой улице? — строго спросил Иван Иванович.

— На улице Красных Командиров.

— А где эта улица?

— В Ленинграде.

— А Ленинград где?

Мальчик засмеялся.

— Вы уж если начали экзаменовать, так хотя бы вопросы потруднее выдумывали. Ленинград находится в СССР.

— Это что за СССР?

Мальчик рассердился.

— Ну, мне некогда, — сказал он, — я пойду.

— Постой, постой, а кто хозяин этого дома и кто хозяин магазина?

— Хозяин дома — ЖАКТ, а хозяин магазина — Петрорайрабкооп.

Иван Иванович задумчиво посмотрел на вывеску.

— Петрорай… рабкооп, — запинаясь, повторил он. — Почему же он свою фамилию без твёрдого знака пишет? Ты его имя-отчество не знаешь?

— Да вы что, псих, что ли? — сказал мальчик. — Ну вас!

И он убежал. Иван Иванович постоял минутку, потом пошёл к трамвайной остановке.

— Скажите, пожалуйста, — вежливо улыбаясь, обратился он к милиционеру, — где тут городовой?

Милиционер вынул записную книжку и сказал:

— Платите штраф, гражданин.

— За что?

— За хулиганство.

Иван Иванович рассвирепел.

— Где тут городовой? — грозно повторил он.

— Вы не смеете оскорблять, — сказал милиционер и взял Ивана Ивановича за рукав.

— Городовой! — заорал Иван Иванович.

Милиционер свистнул. Издали бежал другой милиционер. Дело кончилось бы плохо, если бы не вмешался я.

— Это больной, — сказал я милиционеру. — Не трогайте его. Я доктор Крылов, заведующий больницей имени Жертв Революции.

Иван Иванович с испугом посмотрел на меня.

— Доктор, я ничего не понимаю! Кто этот человек в красной шапке? Почему жертвы революции? Почему нет твёрдых знаков?

— Поедемте лучше в Смольный, — сказал я. — Я вас провожу.

— Да, да! — обрадовался Иван Иванович. — Я хочу к Варваре Платоновне.

Мы сели с ним в трамвай.

Вдруг с улицы послышалась песня:

— Что это такое? — растерялся Иван Иванович и выглянул в окно.

По улице шли люди с красными знамёнами.

— Куда они идут?

— В Смольный, — спокойно ответил сосед Ивана Ивановича.

— В Смольный? А почему у них красные знамёна?

— По случаю Октября.

— Какого октября?

— Да Седьмого ноября.

Иван Иванович побледнел и схватился за голову.

— Октября, ноября… ничего не понимаю.

— Вот и Смольный, — сказал я.

Иван Иванович попрощался со мной и вышел.

Я спрыгнул с площадки и стал издали наблюдать за ним. Я видел, как он с недоумением смотрел на новую арку у Смольного. Потом он остановился у памятника Ленину и обошёл его со всех сторон.

— Варвара Платоновна принимает? — растерянно спросил он, войдя в подъезд.

Никто ему не ответил.

Иван Иванович быстро побежал по лестнице, но его остановили на площадке в третьем этаже.

— Пропуск, — сказал красноармеец.

— Какой пропуск? Я сегодня здесь обедаю.

— Столовая внизу.

— Ты ошибаешься, братец, — сказал Иван Иванович. — Графиня живёт наверху.

Я всегда обедаю у неё по средам. Я преподаватель истории и географии, статский советник Зуппе. Пусти меня.

Красноармеец преградил ему дорогу штыком.

Тут я подошёл к Ивану Ивановичу и сказал:

— Дорогой Иван Иванович, не спорьте. Графиня Варвара Платоновна давно уже не графиня, а вы — не статский советник и не преподаватель истории и географии. История теперь другая и география другая. Вы проспали в моей клинике одиннадцать лет.

Сегодня мы с Иваном Ивановичем обедали. Когда подали суп, Иван Иванович спросил:

— Что это такое?

— Суп.

Иван Иванович обрадовался.

— Суп? — переспросил он. — Так и называется — суп?

— А то как же иначе? — удивился я.

— Я думал, — сказал Иван Иванович, — что у вас всё называется по-новому.

Так вы говорите, это суп?

— Да, суп.

— А это салфетка?

— Да, салфетка.

— А это ложка?

— Да, ложка.

— А как вы думаете, — сказал Иван Иванович, — дадут ли мне теперь какое-нибудь место? Ну, скажем, почтальона?

— Отчего же, — сказал я. — Но для этого вам надо основательно изучить названия городов и улиц.

— Постараюсь, — сказал Иван Иванович.

И начал грустно есть суп.

 

ТАНКИ И САНКИ

Я хотел написать для ребят толстую книгу про нашу армию.

Писал-писал, да чернил не хватило; а всего только два сражения описал.

А вот вчера рассказали мне историю — вроде сказки — про красноармейца и про белого генерала.

Я и решил напечатать пока короткую эту историю. Потом, когда у меня чернил будет больше, я напишу книгу про всю Красную Армию.

ГЕНЕРАЛ СЕМИКОЛЕНОВ

Летом 1918 года в казачью столицу Новочеркасск приехал бородатый мужик в валенках и разорванном полушубке.

Он зашёл в один дом и пробыл там три часа. Когда он вышел, на нём были блестящие сапоги, штаны с красными лампасами и новый мундир с генеральскими погонами.

Чёрная сабля звенела у него на боку.

Он сел в экипаж и сказал извозчику:

— Вези меня во дворец к атаману.

Атаман сидел у себя в кабинете и разглядывал карту. Увидев гостя, он вскочил с дивана и закричал:

— Генерал Семиколенов?! Откуда вы?

Генерал Семиколенов рассказал, что он бежал от большевиков.

— Красным скоро конец, — сказал генерал. — У них ничего нету. Заводы не работают, поезда не ходят. За фунт хлеба платят два фунта бумажных денег — вот какие у них деньги.

— А что у них за армия? — спросил атаман.

— Какая же у них армия! Голодранцы, а не солдаты. Сапог у них нету, снарядов нету, командиров нету, ничего нету.

КОЧЕГАР

Генерал говорил правду. У большевиков командиров не было.

В тот же самый день из города Мурома большевики отправляли на войну новый полк.

Председатель Совета вызвал к себе товарища Ивана Дорофеева и сказал ему:

— Ты назначен командиром полка.

— Как же я буду командовать полком? — сказал Иван Дорофеев. — Я этого дела не знаю.

Председатель Совета ответил:

— У нас учёных командиров нету, а ты человек надёжный.

— Да ведь я кочегар.

— А я слесарь, — сказал председатель Совета, — а вот целым городом управляю.

— Ну, что ж, — сказал Иван Дорофеев, надел шашку задом наперёд и поехал на фронт.

КРАСНЫМ СКОРО КОНЕЦ

Под хутором Булочкином шёл бой. Белые дрались с красными.

Белые были одеты и обуты по форме, а красные — кто в сапогах, кто в лаптях, а кто босой, в одних обмотках.

Белые умели воевать. Их пушки били без промаха, а красные стреляли мимо.

Почти весь полк Ивана Дорофеева был перебит.

Генерал Семиколенов после боя допрашивал пленного.

— Кто у вас полком командовал?

— Иван Дорофеев.

— Он кто же? Из офицеров?

— Нет, из кочегаров.

Генерал даже за голову схватился. Ему было обидно воевать с кочегаром.

Всю свою жизнь он дрался только с генералами.

— А сколько у вас войска осталось? — спросил генерал.

— Не считал, — ответил пленный. — Народу у нас много.

— И все кочегары? — спросил генерал.

— Зачем кочегары? Сапожники тоже есть. Литейщики есть, кузнецы есть, грузчики есть.

Задумался генерал Семиколенов и поглядывает на бумажку. А на бумажке написано:

8000

5000

30000

70000

15000

100

И ещё много цифр.

— Что это у вас на бумажке написано? — спросил генерала офицер.

— Скоро красным сапожникам конец, — сказал генерал. — На бумажке у меня написано, сколько к нам войск на помощь идёт. Французов восемь тысяч душ.

Да сербов пять тысяч, да англичан тридцать тысяч, да чехословаков семьдесят тысяч, да бельгийцев с канадцами тысяч пятнадцать наберётся. Да ещё румын сто душ.

АНГЛИЙСКИЙ ШОКОЛАД

Генерал говорил правду.

В один прекрасный день сразу со всех сторон приехали к белым гости.

Англичане во френчах и обмотках, французы в кепках и подвёрнутых шинелях, сербы в шапочках пирожками, греки в юбочках, альпийские стрелки с перьями на шляпах, японцы в гамашах, да ещё американцы, да ещё бельгийцы, да ещё канадцы. Да ещё сто душ румын.

Английский полковник Кейтон сказал генералу Семиколенову:

— Скоро мы с вами, генерал, всю Россию завоюем. Привезли мы вам подарки от нашего короля. Снаряды, шоколад, шинели, молоко в банках, пушки, тёплые жилеты, самопишущие перья, паровозы, зубочистки.

— Спасибо, — сказал генерал Семиколенов. — С такой помощью мы скоро к самой Москве подойдём.

Генерал говорил правду. Белые начали наступать со всех сторон. На севере и на востоке, на юге и на западе — везде были фронты.

Генерал Семиколенов накалывал на карту всё новые и новые флажки.

Взят Архангельск.

Взят Царицын.

Взята Казань.

Взят Харьков.

Взята Полтава.

Взят Киев.

— Здорово! — говорил генерал. — В день по городу берём. Спасибо англичанам-союзникам!

ГОСТИ УЕХАЛИ

Генерал говорил правду.

Кочегар Иван Дорофеев сидел в разбитой снарядами хате. Во дворе толпились солдаты в английских френчах и английских обмотках.

К Дорофееву приехал из Москвы товарищ.

— Что тут у тебя за англичане? — спросил он. — Пленные, что ли?

— Какие там пленные, — ответил кочегар. — Это наши красноармейцы. Спасибо англичанам-союзникам: солдат они домом увезли, чтоб к нашим не перекинулись, а вот шинели да снаряды оставили нам. Теперь и зимой воевать можно.

А генерал Семиколенов сидел на походной кровати и ругал англичан, французов, греков, итальянцев, австралийцев и сто душ румын.

Но тут ему доложили, что пришёл офицер из главного штаба.

— Скоро красным конец, — доложил офицер. — Генерал Мамонтов красным в тыл зашёл. С ним целый корпус конницы. Мы наступаем на Воронеж, на Чернигов, на Орёл.

Генерал Семиколенов опять повеселел.

— Вот мы и без союзников обойдёмся, — сказал генерал. — Первое дело на войне — конница. Кони у нас сытые да гладкие, а у большевиков одни клячи.

У нас все генералы на белых конях разъезжают, а Ленин, я думаю, и на пегую клячу никогда не садился!

КОЧЕГАР НА КОНЕ

Генерал говорил правду.

Ленин верхом на коне не ездил. Но Ленин знал, что без конницы не обойтись. Он сказал:

ПРОЛЕТАРИЙ, НА КОНЯ!

Стали отовсюду собирать лошадей.

Храброго бойца Будённого поставили командиром Конной армии.

Сел на коня и кочегар Иван Дорофеев. Конь у него был вороной, грива в красных лентах, хвост до земли.

Выехал Иван Дорофеев на пригорок. А генерал Семиколенов на белом коне сидит и на Дорофеева в бинокль смотрит.

«Ишь ты, — думает, — как разукрасился. Скоро из седла вылетишь».

А через месяц белый конь скакал во весь дух. Это генерал Семиколенов уходил от кочегара.

— Ничего! — кричал генерал Семиколенов на всём скаку. — Недолго мы удирать будем. Скоро красным конец. На пароходах едут к нам танки!

ТАНКИ И САНКИ

Генерал говорил правду.

На пароходах из Англии приехали танки. Досталось три танка и генералу Семиколенову. Подошёл генерал к танку, похлопал его рукой по железной броне и говорит офицерам:

— Славная черепаха! Она и гору возьмёт, и в окоп залезет. Деревья, как соломинки, режет. Пусти только её в лес — через полчаса гладкое место останется. Спереди у неё пушки, сзади пулемёты. Броня у неё такая, что не пробьёт и пуля, и снаряды отскакивают.

Генерал подозвал к себе офицера и передал ему лист бумаги. На листе было напечатано:

КРАСНОАРМЕЙЦЫ, СДАВАЙТЕСЬ! ЗАВТРА МЫ ПУСТИМ ПРОТИВ ВАС ТАНКИ!

— Поручик, — сказал он, — пошлите красным два самолёта. Пускай они мои листки красноармейцам побросают.

На другой день рано утром три танка загремели цепями и полезли к большевистским окопам. Красные испугались и пустились наутёк. А танки стреляли по убегающим из орудий и пулемётов.

Генерал Семиколенов стоял на горе и видел всё это в бинокль.

— Конец красным, — сказал он. — Против танков не пойдёшь.

Не успел он закрыть рот, как один танк вдруг повалился набок. Из него стали выскакивать люди.

— В чем дело? — спросил генерал Семиколенов.

— Большевистский снаряд попал, — ответил офицер.

— Да ведь танк же не боится снарядов? — удивился генерал Семиколенов.

В это время другой танк тоже отстановился.

— В чём дело? — спросил генерал Семиколенов.

Верховой поскакал к танку и вернулся с донесением.

— В грязи завяз, ваше превосходительство.

— Ничего, — сказал генерал. — Скоро грязи не будет. Зима придёт. Тогда, мы им покажем.

Подошла зима.

Но белые всё отступали и отступали.

Танки не помогали им.

Красные пулемётчики стали разъезжать на лёгких санках, запряжённых тройкой лошадей. Налетит такая тройка со звоном, с колокольчиками, пулемётчики обстреляют белых — и дальше. Попробуй догони!

В январе 1920 года красная кавалерия въехала в казачью столицу Новочеркасск.

Шёл полк за полком. Позади одного полка громыхали железные черепахи. Это были танки, отбитые у белых в бою под Новочеркасском.

А за ними катили санки с пулемётами. На санках было написано крупными буквами:

ВЫ К НАМ НА ТАНКАХ,

МЫ К ВАМ НА САНКАХ!

Это был полк кочегара Ивана Дорофеева.

ЗА ЧТО БОРОЛИСЬ

Генерал Семиколенов бежал за границу. Он написал книжку о Красной Армии.

В книжке говорится вот что:

«Отчего нас разбили? У нас были опытные командиры, мы были сыты, одеты, обуты, нам помогали союзники, у нас были танки. А у красных ничего не было.

Но красные знали, за что боролись, и потому они победили. Надо сказать правду: рабочие и крестьяне не с нами, а с ними».

Генерал говорил правду.

Я кончил писать эту книгу и вдруг услыхал шум.

Я подбежал к окну и посмотрел вниз.

Внизу проходили войска. Шла пехота. Шла конница. Шли танки.

Я посмотрел вверх. Вверху летали аэропланы.

«Что такое?» — подумал я.

И вдруг вспомнил: да ведь сегодня 23 февраля, день Красной Армии.

«А нет ли там Дорофеева?» — подумал я и раскрыл окно.

— Дорофеев! — крикнул я. — Иван Дорофеев!

Обернулись пехотинцы. Обернулись конные. Обернулся шофёр с броневика. Вон сколько их — Иванов Дорофеевых.

Играла музыка.

По улице шла хорошо одетая, хорошо обутая, хорошо обученная армия. Это шла армия литейщиков, кузнецов, кочегаров, грузчиков, печатников, сапожников, крестьян.

Это шла армия Иванов Дорофеевых — Красная Армия.

 

КРАСНЫЙ БАНТ

Рассказ взводного командира

Я выгладил рубаху, пришил к ней красный бант и повесил на спинку кровати.

Потом зажёг лампу, достал из кармана маленькую книжечку и сел к столу.

Завтра я должен на митинге говорить красноармейцам речь о Первом мая.

Надо подготовиться.

Я развернул книжку и стал читать.

Прочитал один раз, потом другой, потом третий. Вдруг кто-то заглянул в открытое окно. Я поднял голову и увидел красноармейца.

— Товарищ Карпенко, вас батальонный к себе требует.

Я надел рубаху и вышел.

Командир батальона ждал меня в канцелярии.

— Поезжай в разведку, в село Дубовое, — сказал он. — Возьми с собой пятнадцать красноармейцев, лошадь и пулемёт. Узнай, есть в селе белые или нет.

Я построил свой взвод, выбрал пятнадцать человек самых надёжных, взял пулемёт, сел на серую лошадь и отправился в путь.

Через три часа мы были в Дубовом. Я подъехал к крайней избе и постучал.

Мне открыла дверь старуха.

— Бабушка, — сказал я, — есть в вашем селе солдаты или нету?

— Вчера не было, — ответила старуха, — а сейчас не знаю.

— А где у вас переночевать можно?

— В школе. Езжайте по этой улице всё прямо и прямо. Первый большой дом — это и есть школа.

Минут через пять мы увидели школу. В окнах горел свет.

«Там кто-то есть», — подумал я и слез с лошади.

В ту же минуту раздался громкий окрик:

— Кто идёт?

Это был белогвардейский часовой.

Вместе с двумя красноармейцами я кинулся к нему, выбил у него из рук винтовку, рукою заткнул ему рот.

— Молчать!

Один из наших остался его сторожить, а мы вошли во двор. Людей во дворе не было. Около пустых подвод стояли лошади и жевали сено.

Я обошёл кругом всю школу, расставил у дверей часовых, взял с собою двух солдат и вошёл в здание.

— Стой здесь, — приказал я одному из красноармейцев. Он остановился.

Другой пошёл за мною.

Мы сразу же попали в тёмный коридор.

Я толкнул первую дверь и очутился в маленькой комнате.

На полу и на скамейках спали белые солдаты. Их было человек двадцать.

На столе стоял пулемёт.

Пулемётчик положил голову на стол и тоже спал. Обеими руками он обхватил пулемёт и крепко держал его.

Я на цыпочках подошёл к столу и правою рукою осторожно стал тащить к себе пулемёт. В левой руке у меня был револьвер.

Пулемётчик вскочил и схватил меня за рукав, но я приставил ему револьвер к самым глазам и шёпотом сказал:

— Молчи, собака. Убью!

Он побледнел и опустился на скамейку.

Потом тихим голосом стал просить:

— Товарищ, отдай мне хоть шапку.

Видно, с перепугу он сам не знал, что говорил. Шапка его лежала тут же на столе, и никто её не трогал.

Я взял её и надел пулемётчику на голову. После этого он замолчал.

Красноармеец взял пулемёт, вынес во двор и вернулся.

Вернулся и сразу же показал на стену, где висел телефон.

— Надо снять, — зашептал он, — а то ещё зазвонит, перебудит всех.

Я подошёл к телефону и оборвал шнурок.

Прямо под телефоном спал длинный солдат с чёрными усами. Рядом с ним лежала винтовка и две ручные гранаты.

Я наклонился к солдату, взял винтовку, взял гранаты, потом осторожно переступил через него и забрал винтовку у его соседа.

Так я обошёл всех спящих и у всех отобрал оружие.

Винтовки и гранаты я отдавал красноармейцу, и он выносил их из комнаты.

Кончив работу, он стал на часах у двери, а я приказал пулемётчику:

— Буди всех, только тихо, без крику.

Он стал будить своих товарищей. Когда все проснулись, я сказал:

— Стройся в две шеренги.

Все построились.

— А теперь стой и не сходи с места.

Солдаты молча стояли.

— Кто шевельнётся — стреляй! — приказал я часовому и вышел.

— Товарищ взводный, — услышал я, — там в большом зале человек двести спят.

Это говорил тот красноармеец, что стоял на часах в коридоре.

Я не стал раздумывать.

— Скорей идём, — сказал я.

Дверь в зал была полуоткрыта. Я заглянул в щель и увидел, что вся комната полна людьми.

В шесть рядов лежали на полу солдаты.

— Все спят, — шепнул мне красноармеец, — надо потихоньку вынести отсюда оружие.

Я распахнул дверь. Возле самого порога лежала целая куча винтовок.

Я взялся за одну и вдруг поскользнулся и выронил винтовку из рук. Она загремела и покатилась.

В одну минуту белогвардейцы были на ногах. Они вскакивали и хватались за оружие.

Спросонья никто из них ничего не понимал.

Дикими глазами смотрели они на меня и молчали.

Они не отрывали глаз от моей рубахи. Я сначала не понимал почему. И вдруг понял!

Да ведь у меня на рубахе красный бант! Как с вечера я его надел, так и не снимал.

«Надо бежать, — подумал я, — убьют».

Я обернулся назад и увидел у двери человек десять с винтовками в руках.

Красноармейца моего не было. Он успел выскочить.

Меня окружала целая толпа белых. Отступать было поздно.

Я двинулся вперёд и громко сказал:

— А ну-ка, расступись! Дай дорогу.

Молча, не сводя глаз с моей рубахи, они расступились, расчистили мне дорогу.

Я подошёл к столу, вскочил на него и стал говорить.

— Товарищи, — сказал я, — вы окружены. К вам пришёл батальон большевиков. Сорок пулемётов выставлено вокруг вашего здания. Предлагаю вам сдать оружие.

Я едва стоял. Под коленками у меня тряслись все жилы, но я держался смело.

— Зачем нам проливать братскую кровь… — хотел продолжать я и вдруг остановился. Я не знал, что говорить дальше.

Холодный пот капал с моего лба. Всё лицо у меня было мокрое.

Я хотел вытереть лицо и полез в карман за платком. Вдруг под рукой у меня что-то зашуршало.

Книжка.

Тут я вспомнил, что по этой книжке я приготовил вчера целую речь.

Я поднял руку. Теперь я знал, о чём надо говорить.

— Товарищи, — начал я, — завтра у нас Первое мая, рабочий праздник.

Я говорил целых пять минут. Меня слушали молча. Когда я кончил, все стали хлопать.

Я спрыгнул со стола.

— Ну, а теперь сдавайте оружие. Складывайте вот сюда на стол.

Несколько человек послушались. Стали подходить с винтовками.

Остальные не двигались с места.

— А вы чего не сдаёте?

— После сдадим.

Минута была опасная. Что делать?

Вдруг дверь скрипнула. В щель просунулась голова моего красноармейца. Он вошёл и стал у порога. Следом и ним вошёл ещё один.

Должно быть, они стояли за дверью, всё слышали и теперь решили, что пора мне помогать.

Белогвардейцы забеспокоились.

Тогда я опять вскочил на стол и закричал:

— Кто сдал оружие — отходи в левую сторону, кто не хочет сдавать — отходи в правую.

Не знаю, чего уж они испугались, только после этих слов солдаты толпой двинулись к столу.

Один протягивал мне винтовку, другой бомбу с деревянной ручкой, третий стаскивал с себя пояс с патронами и клал на стол.

Открылась дверь, и в комнату вошло ещё пять человек наших.

Я кивнул головой на стол:

— Убрать оружие!

Красноармейцы стали таскать винтовки во двор и грузить их на подводы.

Лошади уже были запряжены.

Я приказал пленным построиться и хотел выводить их во двор.

Вдруг ко мне подошёл красноармеец и сказал на ухо:

— Есть в доме ещё комната, где спят солдаты.

Тут я не выдержал. С досады ударил кулаком по столу. Что же это такое, наконец?

Но потом сдержал себя. Медленно пошёл к выходу, оставил у двери двух часовых и только в коридоре побежал как сумасшедший. Злоба душила меня.

Я готов был разорвать всех белогвардейцев на клочки.

Ударив в дверь ногой, как зверь влетел я в третью комнату. За мной красноармеец.

— Руки вверх! — закричал я.

Молодой парень в погонах вскочил с дивана и схватился за кобуру.

Я набросился на него и оторвал револьвер с поясом.

Потом стал будить остальных.

Не прошло и минуты, как все стояли с поднятыми вверх руками. Это были младшие командиры. Среди них два офицера.

Я отобрал у них оружие и вывел из комнаты прямо во двор.

Приставил часового и вернулся в дом.

Моим красноармейцам я приказал стать во дворе в одну шеренгу — цепочкой — и после этого вывести всех пленных.

Так и сделали.

Я сел на свою серую лошадь, скомандовал: «Направо!» и выехал на улицу.

За мной потянулись пленные.

Тут я крикнул:

— Передайте пятой и шестой роте, чтобы снялись с оцепления!

Красноармейцы поняли меня.

Они громко стали передавать моё приказание, чтобы пленные думали, что они и в самом деле окружены войсками.

— Шагом марш! — скомандовал я.

Мы вышли из деревни.

По бокам ехали подводы. На них сидели красноармейцы с винтовками и пулемётами наготове.

Я слез с лошади, отдал её одному из красноармейцев и шёпотом сказал ему:

— Скачи к командиру полка, пусть помощь присылает.

А сам пошёл рядом с пленными.

Уже начинало светать. Мы отошли от деревни версты четыре.

Пленные стали переговариваться между собой.

Мне это не понравилось.

— Петь умеете? — закричал я.

— Умеем, — послышались голоса.

— Ну, так приказываю вам спеть песню, только не белогвардейскую.

Песельники затянули:

Пропели эту песню — я приказал петь другую.

Вдруг послышались выстрелы, крики. Я сперва испугался. Думал, что неприятель.

Оказалось, это наши подавали сигнал, что идут на помощь.

Тут мы увидели целую толпу красноармейцев нашего полка. Они спешили нам навстречу.

Кто скакал верхом, кто бежал. Один ехал даже на извозчике. Откуда он его взял в такую рань — до сих пор не понимаю.

На белом коне подъехал ко мне батальонный.

— Ну и змей же ты, товарищ Карпенко, — сказал он и засмеялся.

Через полчаса все мы в полном порядке вошли в город.

Я выстроил своих пленных перед домом, где помещался штаб.

В дверях показался командир полка Николай Щорса.

Я скомандовал: «Смирно!»

Щорса крепко пожал мне руку.

— Товарищ Карпенко, твоё имя надо пропечатать золотыми буквами. Спасибо тебе за твою храбрость.

Потом повернулся к белым солдатам:

— Отпускаю вас на все четыре стороны. Хотите — поступайте к нам, а хотите — идите домой.

Мои пленные все, как один, остались служить в нашем полку. Их было 188 человек.

А через три месяца из Москвы прислали орден.

Товарищ Щорса сам приколол мне его на грудь, на то самое место, где когда-то был красный бант.

 

ПРОХОР ТЫЛЯ

Прохор Тыля ударил кулаком по столу и сказал:

— Никогда!

И все повторили за ним:

— Никогда!

Знаете ли вы, кто такой Прохор Тыля?

Прохор Тыля — самый отчаянный человек во всём Крижеке.

Знаете ли вы, что такое Крижек?

Крижек — это такой городок в Чехословакии.

Итак, Прохор Тыля ударил кулаком по столу и сказал:

— Никогда!

Это значило, что никогда Прохор Тыля не позволит пионерам праздновать Международную Детскую Неделю.

Прохор Тыля был начальником всех скаутов города Крижека.

— Мы расправимся с этими красными ошейниками так же, как и в прошлом году, — сказал Прохор Тыля слушавшим его скаутам. — Мы должны…

Он не докончил. Дверь с шумом распахнулась, и в комнату вбежал скаут.

В правой руке он держал голубой листок.

Скаут положил листок перед Прохором Тылей и сказал:

— Вот.

— Что это? — спросил удивлённый начальник скаутов.

— Это объявление пионеры расклеивают по всему городу, — ответил скаут. — В нём написано, что завтра вечером в старом цирке, что на Башенной улице, будет устроен митинг.

— Какой митинг?

— Пионерский. По случаю Международной Детской Недели.

— А-а, это очень хорошо, — улыбнулся Прохор Тыля.

— Надо заявить полиции, чтобы она запретила, — крикнул кто-то из задних рядов.

— Ничего подобного, — остановил его Прохор Тыля. — Ничего подобного!

Наоборот, я буду просить полицию, чтобы она не мешалась. Я хочу драться. — И он продолжал: — Бояться нам нечего. Нас двести пятьдесят человек, а пионеров всего только семьдесят. Пусть они соберутся в цирке, а мы запрячемся туда и покажем им детскую неделю. Как в прошлом году.

Весь цирк был оклеен голубыми бумажками.

Шагов за пятьсот от цирка раскинулся большой тенистый сад. Там с самого полудня расположились скауты.

Когда стемнело, в сад явился сам Прохор Тыля.

— Ну, как? — спросил он.

— Да пока ещё никто не пришёл.

— Должно быть, ещё рано, — сказал Прохор Тыля. — А во сколько часов назначен митинг?

Маленький курчавый скаут достал из кармана голубую бумажку и перечитал чуть ли не в десятый раз.

— Тут ничего не сказано насчёт времени, — удивлённо сказал он.

Прошло полчаса. Потом ещё полчаса. Потом ещё полчаса. Было уже совсем темно. На дереве закричала сова.

— Странно, очень странно, — сказал Прохор Тыля. — Неужели никого нет?

Вдруг в цирке заиграла музыка.

«Должно быть, скоро начнётся», — подумал Прохор.

И приказал послать в цирк разведчиков.

Полицейский Адольф Холупка проходил мимо сада и напевал про себя старинную песню:

Вдруг ему почудились какие-то странные шорохи, осторожный разговор.

«Это в саду», — подумал Адольф Холупка и мигом взобрался на забор.

По саду бесшумно двигались какие-то тени.

— Эй, кто тут? — закричал полицейский и электрическим фонариком осветил ближнее дерево. Под деревом стоял его друг и приятель Прохор Тыля.

Адольф Холупка спрыгнул в сад и спросил:

— Господин Тыля, что вы здесь делаете?

— Ничего особенного, — ответил Тыля, — поджидаю пионеров. Они тут митинг должны устраивать.

— Постойте, постойте, — сказал Холупка, — да ведь у них уже был сегодня один митинг.

— Когда? — закричал начальник скаутов, хватая полицейского за рукав.

— Да, наверное, уже часа три прошло, как пионеры разошлись. Вы ведь сами прислали вчера нам записочку, чтобы мы не запрещали пионерам устраивать праздник. Да, кстати, — сказал Адольф, доставая из бокового кармана вчетверо сложенный листок. — Когда пионеры расходились, они подарили мне вот это. Посмотрите-ка!

При свете фонаря Прохор Тыля прочёл:

— «Долой розги и карцеры в школе! Долой попов! Не смейте мучить детей на фабриках и заводах!»

Дальше он и читать не стал. Но полицейский настойчиво протягивал ему листок:

— Возьмите, возьмите, это ваш. Они подарили мне два листка. Один для меня, а другой для вас.

— Как для меня? — с воплем спросил Прохор.

— Так, очень просто. Подходят ко мне и говорят: вот, мол, этот листочек вам, а этот передайте Прохору Тыле. Он сейчас, наверное, около цирка гуляет.

Полицейский вздохнул и продолжал дальше:

— Да, говорят, передайте, мол, ему привет и спросите, как ему понравилась музыка.

— А, так это всё было подстроено, значит, — закричал начальник скаутов, — значит, они всё пронюхали и нарочно музыкантов своих подослали? Ну так мы этих музыкантов проучим!

Он выхватил из кармана серебряный свисток и засвистел сбор.

— Тише, тише, — остановил его Адольф Холупка. — Вы с музыкантами-то не очень. Это не кто-нибудь, а наши полицейские из музыкального полицейского кружка.

— Я ничего не понимаю, — простонал Прохор.

— Да тут и понимать нечего. Сегодня утром к нам приходят пионеры и предлагают нашим музыкантам: «Вот вы, — говорят, — репетицию будете сегодня устраивать, так давайте поменяемся помещениями». Ну, а наши, ясно, обрадовались. У музыкантов помещение было сырое, неудобное, ну а в цирке-то просторно и никто не мешает. Потом, когда пионеры ушли, наш капельмейстер всё смеялся и говорил: «Обдурили детишек».

— Обдурили, — мрачно согласился начальник скаутов города Крижека.

 

ИНДИЙСКАЯ ГОЛОВА

1. ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК

Господин Окс выпил шесть кружек пива и съел одиннадцать раков. Пальцы у него стали солёными и мокрыми.

— Эй! — крикнул господин Окс. — Дайте мне что-нибудь — руки вытереть.

Хозяин пивной принёс ему вчерашнюю газету.

Господин Окс вытер газетой руки и хотел бросить её в плевательницу.

Вдруг он увидел на первой странице три слова:

БЕЖАЛ ОПАСНЫЙ ПРЕСТУПНИК.

Господин Окс сейчас же положил газету на стол, бережно расправил её и стал читать.

Вот что было написано в газете:

Уже полтора года в берлинской тюрьме «МОАБИТ» сидел известный коммунист — писатель Отто Браун.

Вчера к нему пришла невеста Ольга Бенарио.

Они сидели в приёмной и разговаривали. Жандармы охраняли их.

Вдруг в приёмную ворвались семь коммунистов с револьверами. «Руки вверх!» — закричали коммунисты. Жандармы подняли руки. После оказалось, что у коммунистов были незаряженные револьверы.

Отто Браун, его невеста Ольга Бенарио и нападавшие спокойно вышли из тюрьмы, сели в автомобиль и уехали.

Господин Окс прочитал заметку и начал смотреть картинки. В газете были напечатаны портреты преступников.

Отто Браун — с большим лбом, в очках, бритый. Ольга Бенарио — стриженая, худенькая, в кожаной тужурке.

Господин Окс свернул газету и положил её в карман.

Потом достал записную книжку и крупными буквами написал:

ПОЙМАТЬ ОТТО БРАУНА.

2. ТАИНСТВЕННАЯ ТОРГОВКА

В кино шла картина «Ночной экспресс» с участием Гарри Пиля.

Господин Окс купил билет на балкон и сел в мягкое кресло.

Свет в зале потух, и картина началась.

Господин Окс чуть не закричал от удивления. На экране вместо Гарри Пиля появился Отто Браун.

После Oтто Брауна показали его невесту Ольгу Бенарио — девушку в кожаной тужурке. Потом появилась надпись:

Кто укажет место, где скрываются ОТТО БРАУН и ОЛЬГА БЕНАРИО, тот получит награду в 5000 марок.

Господин Окс вскочил и быстро выбежал из кино.

На улице он остановился, вынул блокнот и записал:

Поскорее поймать Отто Брауна.

Господин Окс спрятал блокнот и пошёл по улице. Он смотрел в лица всем встречным. Все прохожие казались ему Отто Браунами.

Один Отто Браун в очках. Другой Отто Браун снял очки. Третий наклеил длинную бороду, чтобы его не узнали.

«Я непременно поймаю Отто Брауна, — подумал господин Окс, — и получу пять тысяч марок».

И он стал мечтать: что он купит на эти деньги?

Во-первых, автомобиль «мерседес». Потом чемодан крокодиловой кожи с секретным замком.

У господина Окса была привычка записывать всё в блокнот. Он достал блокнот и записал:

1. Получить — 5000 марок.

2. Истратить — 5000 марок.

3. Купить:

а) автомобиль,

б) чемодан,

в) гитару,

г) чучело хорька,

д) булавку.

Что бы ещё купить?

— Купите лимонов, — услышал он хриплый голос.

Это кричала старуха торговка.

Господин Окс посмотрел на неё. Лицо у старухи было всё в морщинах.

На плечах болталась кожаная тужурка. На носу сидели очки.

— Ольга Бенарио, — прошептал господин Окс. — Кожаная тужурка, очки. Это она!

На перекрёстке стоял полицейский. Господин Окс подошёл к нему и сказал:

— Прочтите про себя.

Он вырвал из блокнота листок и написал:

Арестуйте торговку лимонами, что стоит на углу.

Это опасная преступница Ольга Бернарио.

Полицейский прочитал записку и сердито закричал:

— Вы с ума сошли! Это моя двоюродная бабушка.

— Позвольте, — сказал господин Окс, — ведь на ней кожаная тужурка.

— А что же ей носить, — ответил полицейский, — шелковый полусак, что ли?

— Пожалуй, вы правы, — согласился господин Окс, — но ведь у неё также и очки!

Полицейский расхохотался.

— Вы перепутали приметы, дорогой мой. Очки носит не Ольга Бенарио, а Отто Браун.

Господин Окс смутился.

А полицейский взял его под руку и сказал:

— Вам надо как следует изучить приметы Отто Брауна и Ольги Бенарио. Вон около того кафе, что с зелёными огнями, вывешено объявление с приметами бежавших преступников.

Господин Окс подошёл к дверям кафе и увидел под фонарём большую жёлтую афишу. На ней было отпечатано:

5000! 5000! 5000!

Пять тысяч марок тому, кто укажет место, где скрываются Отто Браун и Ольга Бенарио.

ПРИМЕТЫ ОТТО БРАУНА:

ОБЩИЕ ПРИМЕТЫ. Рост средний, нос обыкновенный, глаза серые, лицо продолговатое, волосы тёмные, говорит по-немецки и по-русски.

СПЕЦИАЛЬНЫЕ ПРИМЕТЫ. Голова индийская; затылок плоский, напоминающий киль корабля; спинка носа прямолинейная; ухо коленчатое, с наклонным контуром, с изолированной серёжкой; веки карманообразные; вокруг носа козелковые морщинки, над переносицей опоясывающая складка; вокруг кистеобразных бровей кожа слабой пигментации; глаз с форелевидными крапинками; взгляд уклончивый; зрачок грушевидный.

Господин Окс долго читал это объявление, но ничего понять не мог. Он даже вспотел.

«СПЕЦИАЛЬНЫЕ приметы очень мудрёные. Буду лучше искать по ОБЩИМ приметам».

Он вынул блокнот и записал приметы Отто Брауна:

Рост средний, нос обыкновенный, глаза серые, лицо продолговатое, волосы тёмные, говорит по-немецки и по-русски.

На Ольгу Бенарио он решил махнуть рукой. «Чего ради их обоих искать.

Больше пяти тысяч всё равно не дадут — хоть одного поймаешь, хоть обоих».

3. ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ ПАЛЬТО

Рано утром господин Окс пошёл в летний сад.

Там было пусто. Только на одной скамейке сидел человек в чёрном пальто.

Господин Окс сел с ним рядом. Человек в чёрном пальто подозрительно посмотрел на господина Окса.

«Странно, — подумал господин Окс, — очень странно».

Он посидел немного, и ему стало скучно. Он достал из кармана блокнот и стал перечитывать приметы Отто Брауна. Он знал их наизусть:

Рост средний, нос обыкновенный, глаза серые, лицо продолговатое, волосы тёмные, говорит по-немецки и по-русски.

Господин Окс украдкой посмотрел на соседа. Тот разглядывал свой ботинок серыми глазами.

«У него обыкновенный нос и тёмные волосы, — подумал господин Окс. — Да уж не Отто ли Браун это?»

Господин Окс обратился к незнакомцу:

— Скажите, пожалуйста, который час?

Незнакомец повернул к нему продолговатое лицо и ответил на чистом немецком языке:

— Не знаю.

«Он говорит по-немецки, — подумал господин Окс. — Все приметы сходятся.

Ясно, что это Отто Браун. Теперь надо узнать, говорит ли он по-русски».

Господин Окс знал по-русски только три слова: «самовар» и «Максим Горький».

Но неудобно же так, ни с сего ни с того, лезть к человеку с самоваром. Господин Окс запел вполголоса:

Господин Окс пел и внимательно смотрел на человека в чёрном пальто.

А тот сразу встрепенулся. Глаза у него радостно заблестели. Он улыбается.

Да, он понимает по-русски. Теперь ясно: это Отто Браун.

Да, но как его доставить в полицейский участок? Ведь он по дороге убежит.

Кругом ни одного полицейского, есть только на соседней улице.

Вдруг незнакомец посмотрел на господина Окса и спросил:

— Скажите, пожалуйста, есть ли тут поблизости пивная?

«Ура! Зверь сам идёт в клетку».

— Я вас проведу в пивную, — сказал господин Окс, — тут рядом, на соседней улице.

И они пошли вместе в пивную. Как раз против пивной стоял полицейский.

— Давайте, подойдём к нему, — попросил господин Окс. — Я хочу спросить, который час.

— Давайте! — весело сказал незнакомец.

Вместе они подошли к полицейскому.

Господин Окс раскрыл рот, чтобы заговорить, но незнакомец перебил его.

— Арестуйте этого человека, — громко сказал он, указывая на господина Окса. — Это известный коммунист Отто Браун. Он подходит по всем приметам.

Нос у него обыкновенный, волосы тёмные. Говорит по-немецки, а по-русски не только говорит, а даже поёт. Я сам слышал. Где можно получить за него пять тысяч марок?

— Позвольте, — закричал господин Окс, — это он, а не я Отто Браун! Это у него обыкновенный нос. У меня необыкновенный нос. Пять тысяч следует мне.

— Что-то много нынче развелось этих самых Отто Браунов, — зевая, сказал полицейский. — Вчера арестовали сорок штук да сегодня утром штук девять.

Прямо с ума люди посходили. Ну да ладно, я арестую вас обоих. В участке разберут, кто настоящий Отто Браун, а кто поддельный.

— Пустите меня, — дико закричал господин Окс, — у меня только общие приметы сходятся с Отто Брауном, а у него и специальные сходятся! У него индийская голова, у него плоский затылок, напоминающий киль корабля, у него коленчатое ухо с наклонным контуром и изолированной серёжкой, у него…

— Успокойтесь, — ласково сказал полицейский и ударил господина Окса резиновой палкой по голове.

4. ЧЕРНЫЙ АВТОМОБИЛЬ

К вечеру господина Окса выпустили. Он шёл к себе домой и по дороге слушал, как по радио передавали газету.

Уличный громкоговоритель рычал басом: «Где Отто Браун? Где Отто Браун?

Спросите у полиции — она выпустила чуть ли не тысячу сыщиков против Отто Брауна. А Отто Браун спокойно разъезжает себе по Берлину. На прошлой неделе его видели в чёрном автомобиле. Отто Браун дразнит полицейских. Вчера в Моабитском народном доме на рабочем собрании читали письмо Отто Брауна.

Отто Браун шлёт привет всем сыщикам и полицейским. Отто Браун пишет, что поймать его очень трудно, так как его охраняют рабочие Берлина. И это правда: рабочие сумели освободить Отто Брауна при помощи незаряженных револьверов, а уж спрятать-то они его сумеют. Где Отто Браун? Где Отто Браун? Спросите у полиции. Ау, Отто Браун!»

Ночью господину Оксу приснился страшный сон. Снилось ему, будто едет он, безголовый, в чёрном автомобиле, а за ним гонятся коммунисты и стреляют из незаряженных револьверов. Но вот у него из шеи начинает расти индийская голова — с обыкновенным носом, продолговатым лицом, коленчатым ухом и карманообразными веками. Вместо коммунистов за ним гонятся уже сыщики, целая тысяча сыщиков, и господин Окс сам не знает: он ли это, господин Окс, или он уже не он, а Отто Браун.

Господин Окс просыплется в холодном поту. Потом засыпает опять и видит новый сон: он стоит на коленях и пишет, заявление о том, что он поймал наконец Отто Брауна; а рядом стоит полицейский, бьёт его палкой по голове и тоненьким голосом жалобно поет: «Успокоитесь, успокойтесь, успокойтесь!»

 

«КОХ

У

ТЕК»

Газетчик был сбит с толку. В это утро творилось что-то странное.

Ежеминутно к нему подходили школьники и спрашивали:

— Дайте мне, пожалуйста, «Кохýтек».

Никогда раньше не продавался так хорошо этот тощий маленький журнальчик.

А сегодня пришлось два раза бегать в редакцию за новыми номерами.

Но что всего удивительнее — покупали и взрослые. Подходил какой-нибудь солидный мужчина с бородой и требовал:

— «Кохутек».

Изумлённый газетчик пытался даже несколько раз останавливать покупателей, хотя это ему было и невыгодно.

— Зачем вам «Кохутек», — говорил он, — ведь это детский журнал.

— Всё равно, — отвечали ему, — дайте один номер.

Газетчик не знал, что ему и думать. Что это за «Кохутек» такой?

И, недоумевая, он сам развернул странный журнальчик, на обложке которого был нарисован красный петушок.

А виной всему было объявление.

Правда, в этом объявлении ни слова не было сказано о том, что необходимо покупать «Кохутек». Наоборот, в нём говорилось совсем другое:

ЗАПРЕЩАЕТСЯ В ШКОЛАХ ЧИТАТЬ «КОХУТЕК».

На «Кохутек» косились уже давно.

«Нельзя давать детям этот журнал, — писал в одной газете какой-то учитель. — „Кохутек“ издаётся компартией, в нём пишут коммунисты, и потому он вреден».

«„Кохутек“ — не для детского мозга», — соглашался с ним другой.

«Закрыть „Кохутек“», — предлагал третий.

Наконец, само центральное управление всеми чехословацкими школами постановило запретить журнал.

На другой же день после этого распоряжения журнал начали покупать не только дети, но и взрослые.

А одна школа даже послала в управление чехословацкими школами такое письмо:

Ваше запрещение нами получено.

Теперь мы все будем читать «Кохутек».

Заборы были сплошь оклеены белыми бумажками с одним только словом: «Кохутек».

— «Кохутек», «Кохутек», — кричали газетчики.

— «Кохутек», — слышалось из раскрытых окон большого белого дома, вокруг которого собралась тысячная толпа.

— «Кохутек», — растерянно повторяли полицейские, уговаривая толпу разойтись.

Какой-то прохожий, очевидно впервые попавший в Прагу, спросил у мальчика, стоявшего рядом:

— Почему здесь так много людей? И потом, полиция? Убийство, что ли?

— Нет, это «Кохутек», — ответил мальчик.

— Кохутек? — тревожно переспросил прохожий, ничего не понимая.

— Да. Запрещённый.

— Запрещённый кохутек, — с испугом прошептал прохожий и поспешил уйти.

А около дома бурлила толпа.

В самом здании уже давно начался митинг. Но там набилось столько народу, что остальным пришлось стоять на улице.

«Остальных» набралось больше трёх тысяч. Им ничего не было слышно.

Тогда они решили организовать свой митинг.

И тут же на улице открылся митинг протеста против запрещения «Кохутека».

Выступали дети, выступали их родители, выступали коммунисты и беспартийные.

Напрасно полиция пыталась разогнать митинг.

Ей это не удалось.

И до самого вечера раздавались возгласы:

— Да здравствует «Кохутек»!

Так неудачно закончилось запрещение «Кохутека».

«Кохутек» — это значит «Петушок». Так называется выходящий в Чехословакии детский журнал, вроде нашего «Робинзона».

Сейчас вся страна узнала о «Кохутеке».

О нём пишут газеты, о нём говорят ораторы, из-за него спорят на митингах.

«Кохутек» — маленький скромный журнал с красным петушком на обложке.

 

ПОЛЁТ ПАРАШЮТИСТА ЕВСЕЕВА

1

Евсеев приготовился к полёту. Он надел маску, застегнул последнюю пряжку и проверил часы. Товарищи помогли надеть ему парашют.

Сегодня Евсеев будет прыгать с самолёта. Когда самолёт поднимется на высоту семь километров, он вместе с парашютом бросится вниз.

2

Всё готово. Евсеев уже сидит в самолёте и кричит лётчику:

— Поехали!

В ответ заревел мотор, и машина рванулась вперёд.

Самолёт в воздухе. Евсеев глядит вниз. Люди на земле кажутся точками, дома — спичечными коробками.

3

Уже целый час прошёл с тех пор, как вылетел самолёт. Пора прыгать.

Евсеев снял меховые рукавицы, перебросил ноги за борт и стал на животе сползать с самолёта вниз. Руки у Евсеева сразу же окоченели, очки запотели, ему ничего не было видно.

4

«Буду прыгать вслепую», подумал Евсеев и оторвал руки от самолёта.

Но он не упал. Оказалось, что его запасной парашют зацепился за самолёт.

Он изо всей силы упёрся обеими руками в стенку самолёта. Верёвки лопнули, и Евсеев полетел вниз.

5

Он падал со страшной быстротой, быстрее, чем летит самый скорый курьерский поезд. Но Евсеев был спокоен.

Он не торопясь протёр очки, не торопясь надел их на нос.

Вдруг он почувствовал сильную боль в ушах. Тогда он запел песню, и боль сразу прошла.

6

Евсеев посмотрел на левую руку, где у него были привязаны часы.

«Ого, — подумал он, — я лечу уже целых девяносто семь секунд — надо приготовиться к встрече с землёй».

И он перевёл глаза на землю. До этого он совсем не смотрел на неё.

7

Евсееву показалось, что он никуда не падает, а всё время стоит на одном месте.

Зато земля со страшным рёвом несётся ему навстречу. Вот она всё ближе и ближе — ещё секунда, и будет поздно. Евсеев нашёл на груди кольцо от парашюта и дёрнул.

8

Со страшной силой его рвануло вверх.

Евсееву показалось, что у него вывернуты руки, повреждены плечи. Но это ему только показалось.

Его спасло то, что перед полётом он подложил себе под мышки волосяные подушки.

9

Евсеев посмотрел вверх и увидел, что парашют распустился.

Его несло на сосны и берёзы.

Очень трудно было спускаться между деревьями. И всё-таки Евсеев так рассчитал свою посадку, что парашют остался цел. Он только слегка накрыл невысокую берёзку.

10

Евсеев снял с берёзки парашют и вышел из лесу.

Навстречу ему бежали красноармейцы с испуганными лицами. Они видели, как падал Евсеев, как он скрылся за лесом с нераспущенным парашютом, и думали, что он разбился насмерть.

11

Через минуту подъехал доктор.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Прекрасно, — ответил Евсеев.

— Удивительно, — проговорил доктор. — Ведь вы пролетели, не раскрывая парашюта, целых семь километров!

12

О смелом прыжке Евсеева узнал весь Советский Союз.

Евсеев победил парашютистов всего мира. Он раскрыл парашют на высоте сто пятьдесят метров от земли.

В награду за свой подвиг Евсеев получил от Советской власти подарок — часы с надписью.

 

ПОРТРЕТ

(

Рассказ школьника

)

К нам в класс вошёл директор и сказал:

— Ребята, кто из вас хорошо рисует?

Все закричали:

— Орлов! Орлов хорошо рисует.

Орлов — это моя фамилия. Я сижу и молчу.

— Где же он? — спросил директор.

— А вон, — закричали ребята, — на самой задней скамейке сидит!

Директор повернулся ко мне и поманил пальцем:

— А ну-ка, Орлов, иди сюда.

Я подошёл.

— Вот что, — сказал директор, — ты портреты вождей рисовал когда-нибудь?

— Рисовал.

— А можешь ты портрет Кирова за три дня нарисовать?

Я подумал немного и ответил:

— Могу. Только мне надо уголь хороший достать. Я углем буду рисовать.

— Э, нет, — сказал директор, — углем рисовать не нужно. Чёрный портрет у нас и так есть. Нам надо портрет в красках сделать.

— А для кого рисовать надо? — спросил я.

— Да для нас же! — засмеялся директор. — Разве ты не знаешь, что через три дня у нас школьный праздник? Мы в этот день хотим у себя повесить большой портрет товарища Кирова.

— Отчего же вы в магазине не купите?

— Вот то-то и оно, — сказал директор, — что ни в одном магазине нет портрета Кирова в красках. И потом, мы хотим, чтобы портрет был нарисован нашими же учениками.

— Нет, — сказал я, — красками я рисовать не буду.

— Почему?

— А потому, что Кирова я никогда в жизни не видал и не знаю, какого цвета у него волосы, какие у него глаза, какая рубашка. Чёрный портрет я с любой фотографии срисую, а для того, чтобы красками рисовать, надо непременно человека видеть.

— Ну, вот ещё! — рассердился директор. — Не выдумывай, пожалуйста. У отца можешь про волосы да про рубашку спросить. Он-то уж наверно Кирова видел!

Директор повернулся к двери.

— Так смотри же! Ровно через три дня.

И он ушёл.

Дома я спросил у отца:

— Ты Кирова видал когда-нибудь?

— Не только видал, — ответил отец, — а, может, сегодня ещё раз увижу.

— Как сегодня?

— А так. Сегодня вечером к нам на заводское собрание из Смольного должны приехать. Может, сам Киров выступать будет.

Отец полез в боковой карман и достал маленький голубой листок.

— Видишь? — сказал он. — Это билет на собрание.

Я схватил билет и стал его разглядывать.

— А мне такой билет нельзя получить? — спросил я.

— Ишь ты, чего захотел! — засмеялся отец. — Нет, брат, тебя и с билетом бы не пустили.

— Почему?

— А потому, что собрание рабочее. Взрослое. Таким, как ты, там нечего делать.

После обеда я достал из ящика кисточки, краски, потом попросил у матери три пузырька из-под лекарств, вымыл пузырьки, налил их чистой водой и спрятал всё это в карман.

Пока я возился, отец уже ушёл.

На стене, под зеркалом, висел медный номерок. По этому номерку отца на завод пропускали. Отец как приезжал с завода, так сейчас и вешал номерок на стену.

Я незаметно сиял номерок и положил его в карман. Потом взял со стола тетрадь для рисования, засунул её под пояс, под рубашку, надел пальто и вышел.

На трамвае я доехал до заводского клуба. Я знал, что собрание будет в клубе.

Перед клубом толпой стояли ребята. Я достал из кармана номерок и подошёл к двери.

— Пропустите меня, — сказал я, — мне надо отцу номерок передать.

— Какой номерок?

— А мой отец дома номерок забыл, а ему прямо с собрания надо на работу идти. Я ему номерок хочу отдать. Пропустите.

— Мы никого без билета не пропускаем, — сказал контроль. — Отойди, не мешай другим.

И он отодвинул меня рукой.

Я чуть было не заплакал.

— Пропустите, пожалуйста, — сказал я. — Моя фамилия Орлов. У моего отца билет есть на собрание. Я ему только номерок передам.

— Уходи, — сказал контроль и взял меня за плечо.

Вдруг загудел автомобильный гудок, и к самому крыльцу подъехала машина.

Открылась дверца, и из машины вышел невысокий человек с портфелем.

— Киров, Киров!.. — послышались голоса. Человек подошёл к двери. Контроль всё ещё держал меня за плечо.

Я вдруг не удержался и заревел.

— В чём дело? — спросил Киров. — Из-за чего такой шум?

— Да вот приспичило мальчишке номерок отцу передать, — сказал контроль.

— Ну, ну, не плачь, — потрепал меня по мокрой щеке Киров и сказал контролю: — Надо пропустить.

Меня пропустили. Я сразу реветь перестал.

Только я вошёл в залу, как все поднялись со своих мест, закричали, захлопали в ладоши.

Сперва я даже перепугался. «Чего они, — думаю, — хлопают?»

А потом понял, что это Кирову хлопают. Он ведь следом за мной вошёл.

Стал я себе место искать, куда бы сесть. А в зале полным-полно. Не то что сидеть — стоять негде.

Где же я буду рисовать? Ведь мне надо бумагу на что-нибудь положить, надо краски развернуть, пузырьки расставить.

Тут я увидел, что перед самой сценой места для музыкантов совсем пустые.

Пустые скамейки стоят, пустые стулья. «Вот, — думаю, — где мне надо сидеть».

Осторожно стал я пробираться вдоль стены. Вдруг вижу — в третьем ряду, на самом краю, сидит мой отец и разговаривает со своим соседом.

Я испугался. Я знал, что если отец увидит меня, то прогонит отсюда.

Сразу же пригнул я голову и боком-боком пролез вперёд.

Вот и места для музыкантов. Вниз идут ступеньки. Я спускаюсь вниз, сажусь на скамейку, оглядываюсь.

Вижу — на краю сцены стоит маленький столик. На столике разложены бумаги.

Должно быть, с этого места будет говорить речь Киров. Значит, мне его легко будет рисовать.

Одно только меня удивило. Почему, кроме меня, никто больше не захотел сюда сесть? Ведь скамеек пустых много.

Я расстегнул пояс, достал из-под рубашки тетрадь для рисования, положил её на табуретку, достал краски, кисточки, расставил пузырьки с водою.

Вдруг я услышал позади себя голос:

— Ты что тут делаешь?

Я обернулся и увидел пожарного.

— Здесь посторонним сидеть воспрещается, — сказал он.

— Я не посторонний, — ответил я. — Я художник. Я буду портрет Кирова рисовать.

— Тут и художникам нельзя сидеть, тут только пожарным можно.

Он помолчал немного и добавил:

— А кто тебя сюда пустил?

— Киров, — ответил я.

Пожарный не сказал больше ни слова. Он молча отошёл в угол и сел. Лицо у него было сердитое.

Я очинил карандаш, приколол кнопками бумагу к доске, намочил кисточки в воде.

— Слово предоставляется товарищу Кирову, — услышал я.

Опять всё загремело в зале, захлопало, и Киров подошёл к столику.

Как только он начал говорить, я схватил карандаш и стал рисовать.

Я смотрел на Кирова и старался не пропустить ни одной чёрточки в его лице. О чём он говорил? Не знаю. В то время я ничего не соображал. Я слышал его голос, слышал смех в зале, но сам ничего не понимал.

Я торопился. Мне надо было успеть нарисовать Кирова, пока он стоит здесь, у столика.

Рука моя так и летала по бумаге.

— Молодец! — услышал я чей-то шёпот.

Оборачиваюсь и вижу: мой пожарный глядит на рисунок и глаз от него не отрывает.

— Молодец! — повторил он. — Очень похоже. Очень. — И лицо у него не сердитое, а весёлое.

Тут уж я на него накинулся.

— Ты что мне мешаешь? — прошипел я. — Я из-за тебя чуть краской всё не закапал.

— Ладно, ладно, — шепчет пожарный. — Ты не сердись. Я мешать не буду.

Я только смотреть буду.

А сам то на портрет поглядит, то на Кирова.

Не знаю уж, сколько времени прошло — полчаса или час, — а всё-таки кончил я портрет. И только я положил кисточку, как Киров тоже кончил речь.

После Кирова стали говорить другие.

А я уже никого не вижу. Всё на портрет смотрю и думаю, как я завтра в школе буду хвастать.

Вдруг к нам подошёл человек в кожаной шапке. Он влез за перегородку и сказал:

— Можно тут с вами посидеть? А то в зале нет места, а стоять надоело.

— Тут сидеть нельзя, — сказал пожарный, — тут только пожарным можно сидеть.

Он подумал немного и добавил:

— И художникам.

— Ну, я думаю, шофёрам тоже можно, — засмеялся человек в кожаной шапке. — Я шофёр товарища Кирова. Зашёл сюда погреться, да вот сидеть негде.

Мне захотелось, чтобы шофёр тоже похвалил мой рисунок.

Я положил портрет на скамейку — так, чтобы шофёру было видно.

Но он даже головы не повернул.

Он смотрел на сцену и слушал оратора.

Я обиделся.

Сразу мне стало скучно. И мысли в голове пошли тоже скучные, печальные.

«Нет, не поверят мне ребята в школе, что я Кирова сегодня видел, — подумал я. — Скажут, что портрет с фотографии срисовал. Ещё смеяться будут».

И тут мне пришло в голову, что надо показать портрет самому Кирову.

Пусть он на этом портрете подпись свою сделает. Тогда все поверят.

Кончится собрание, я подойду к Кирову, покажу ему портрет и попрошу подписаться.

Только я это подумал, как шофёр поднялся и сказал:

— Ну, до свидания, братцы. Мне пора. Надо машину подготовить. Сейчас товарищ Киров скажет заключительное слово, и мы сразу же поедем.

Я, как услышал это, так и обомлел.

Если Киров сразу уедет, значит, не успею я показать ему портрет. Тогда всё пропало.

А что, если шофёра попросить, чтобы он помог?

Обернулся я к шофёру, а его уже нет. Ушёл.

Что делать?

Я приподнялся и выглянул в зал.

Вижу — то один человек, то другой встают и кидают на сцену бумажки.

Со всех сторон летят бумажки. И прямо над моей головой.

А по сцене ходит женщина, подбирает бумажки и кладёт их на стол перед Кировым.

«Это ему записки пишут, — догадался я. — Надо и мне написать».

Я вырвал из тетради клочок бумаги и карандашом написал:

Товарищ Киров!

Я тот самый мальчик с номерком которого вы велели пропустить при входе.

Я обманул вас. Я не из-за номерка сюда пришёл. Я нарисовал ваш портрет и хочу, чтобы вы сделали под ним подпись. Я сижу в оркестре и буду всё время выглядывать, чтобы вы меня видели.

Иван Орлов.

Я скатал записку в трубочку и швырнул её на сцену.

Женщина взяла её и положила на стол.

Киров развернул записку и стал читать.

Вижу — смеётся.

Я тогда совсем из-за перил высунулся, киваю ему, рукой на самого себя показываю.

Киров поднял голову, увидел меня и поманил пальцем. Я полез прямо через перила.

Вижу, пожарный хотел схватить меня за ногу, да не успел. Я вырвался и со всего размаху шлёпнулся на сцену.

— Ванька, ты что тут делаешь? — услышал я громкий шёпот.

Я узнал голос отца. Оборачиваюсь и вижу, что отец даже с места своего вскочил, руками мне машет.

Но мне было не до него.

Я поднялся и подбежал к столу. В одной руке у меня был портрет, в другой — карандаш.

— А ну, давай, давай, — засмеялся Киров, — показывай, что нарисовал.

Я подал ему портрет и карандаш.

— Вот, — сказал я, — подпишите, пожалуйста.

— Да ты, я вижу, политик, — нахмурился Киров. — Ещё показать не успел, а уже подписи требуешь.

Он стал разглядывать рисунок.

— Ничего… Похоже… — улыбнулся он. — Посмотри-ка, — передал он рисунок своему соседу.

Тот посмотрел и тоже похвалил.

Киров взял портрет, взял карандаш и написал свою фамилию.

После этого он отдал мне рисунок и что-то сказал. Но я уже больше ничего не слышал и не видел. Сразу побежал к выходу. Даже «спасибо» сказать не успел.

Через три дня у нас в школе висел большой портрет. Портрет был нарисован красками. Я его две ночи рисовал.

А у меня дома, в рамке за стеклом, до сих пор висит маленький портрет, тот самый, что я рисовал в клубе.

И на нём внизу карандашом написано: «С. Киров».

 

ПРО НИКОЛАЯ ОЛЕЙНИКОВА

КТО ЖЕ ОН — ВЕРХОВОЙ МАКАР СВИРЕПЫЙ?

Среди мальчишек 20—30-х годов не нашлось бы, пожалуй, таких, кто не знал бы отважного всадника Макара Свирепого — неутомимого путешественника, изобретателя и выдумщика. Он с поразительной легкостью преодолевал горы и пустыни, переплывал моря, опускался на дно океана. Находчивый Макар неизменно выходил победителем из самых безвыходных положений.

О своих необыкновенных приключениях Макар всегда рассказывал с юмором. А иногда и с преувеличениями…

Кроме того, Макар придумывал фокусы и загадки, сочинял стихи и сказки, при ленинградском журнале «Еж» создал КУР (что значит Кружок Умных Ребят), с помощью обычной пальмы совершил перелет из Африки прямо в Ленинград (смотри в конце книги Музей «Ежа»).

В общем, вы уже поняли, что это была замечательная личность. В те годы была даже настольная игра «Путешествие Макара Свирепого по Советскому Союзу». Играя в неё, ребята не только участвовали в приключениях легендарного героя, но и узнавали много интересного о природе нашей страны, её полезных ископаемых, животных и жизни разных народов.

Выдумал Макара Свирепого и скрывался под маской этого персонажа удивительный человек — Николай Макарович Олейников. Донской казак родом, участник революции, красный командир, журналист, редактор, он писал занимательные очерки, рассказы и киносценарии для детей, иронические стихи для взрослых, организовал первые детские радиопередачи, серьёзно занимался математикой. Всего и не перечислить. Николай Олейников по праву считается одним из основателей советской детской литературы.

В эту книгу вошли двенадцать рассказов. Вместе с их героями вы побываете на рабочей маевке времён первой русской революции 1905 года, пройдете по улицам восставшего Петрограда в 1917 году, посочувствуете чудаку, проспавшему наступление новой жизни, промчитесь с красной конницей по полям гражданской войны, узнаете, как побеждают не числом, а умением. А потом познакомитесь с приключениями Макара в Африке.

На страницах ленинградского журнала «Еж» Николай Олейников рассказывал жадным до знаний читателям о всех новейших событиях, происходивших в нашей стране и за рубежом.

Ребята довоенных лет интересовались всем, что связано с авиацией, сами увлекались авиамодельным делом, планёрами, собирали средства на дирижабли и авиетку «Пионер». Настоящим подвигом в те годы был затяжной прыжок с парашютом. Всех интересовало, как это происходит, что чувствует испытатель во время полёта. На бесчисленные вопросы читателей Олейников ответил рассказом о знаменитом парашютисте Евсееве.

Из приключенческих рассказов «Прохор Тыля» и «Кохутек» (так назывался запрещённый властями пионерский чешский журнал) ленинградские ребята узнали, как приходится бороться за свои права пионерам буржуазной Чехословакии. А рассказ «Портрет» впервые был напечатан в специальном номере журнала «Еж», посвящённом смерти С. М. Кирова, в 1934 году. Читая эту книгу, помните, что написана она современником тех событий. Именно так и говорили, и думали, и поступали тогда. Подумаем сегодня и мы…

Николай Олейников (1898–1937)

Более половины столетия назад жители Ленинграда услышали новость: в городе появился огромный зверь. Его можно было встретить на Невском, и на рабочих окраинах, и в пригороде. Сверкая острыми иглами, он медленно передвигался по улицам. Завидев прохожих, зверь останавливался у тротуара и кричал громовым голосом:

«Читайте журнал „Ёж“! Читайте лучший в мире журнал для детей! Выписывайте журнал „Ёж“!»

В колючем боку зверя отворялась дверцами желающие могли немедленно подписаться на этот журнал.

Это был и впрямь замечательный ленинградский журнал. В нём работали для детей самые лучшие писатели и художники. Интересные рассказы, занятные новости, прекрасные стихи и рисунки, умение просто рассказать о сложнейших вещах, искромётная выдумка, юмор — таким был журнал «Ёж». Придумал и организовал его поэт Николай Олейников.

Николай Макарович Олейников был потомственный донской казак. В годы революции он помогал подпольщикам, участвовал в гражданской войне.

Он писал стихи и прозу, и в 1920 году его назначили редактором газеты «Красный казак».

Это была не обычная, а стенная газета. Она печаталась на одной стороне плотной обёрточной бумаги. Железная дорога и почтовые конники развозили её по станциям и шахтам. Свежие номера «Красного казака» расклеивались на стенах зданий и рекламных тумбах в самых многолюдных местах. И каждый мог, остановясь и газетного листа, в считанные минуты узнать новейшие сведения о жизни Дона и всей страны.

Редактора «Красного казака» вскоре пригласили в город Бахмут, который был тогда центром Донецкой губернии, и предложили ему работать в главной газете донецких шахтеров «Вceсоюзная кочегарка».

В Бахмуте (сейчас этот город именуется Артёмовск) Н. Олейников организовал издание литературного журнала «Забой». Вскоре журнал этот стал хорошо известен далеко за пределами Донбасса.

Работая в «Забое», Н. Олейников много ездил по Донецкому краю, сотрудничал в газетах. Он стал одним из учредителей первой организации писателей Донбасса.

В 1925 году Н. Олейников, к тому времени уже опытный журналист и редактор, приехал в Ленинград. Здесь он стал работать в журнале «Новый Робинзон», который выпускали для детей С. Маршак и Б. Житков, и с тех пор навсегда посвятил себя детской литературе.

Редакция детской литературы в Ленинграде. Слева направо: Н. Олейников, В. Лебедев, З. Лилина, С. Маршак, Е. Шварц, Б. Житков. Фото конца 20-х годов.

Н. Олейников сразу нашёл путь к юным читателям, говоря с ребятами, как с равными. Он рассказывал им про чудесный НОЖ, который вдруг оказывался Научной Организацией Жизни, и помогал справиться с ленью и неорганизованностью; тормошил, будоражил воображение, изобретал задачи, загадки и фокусы, приобщал юных читателей к началам логики, математики и физики. Он привлекал и самих ребят к творчеству, печатал их стихи и заметки.

Журнал «Еж», который стал выходить с 1928 года, взял шефство над детьми рабочих завода «Красный путиловец» (нынешний Кировский завод). При журнале был создан для ребят творческий кружок, где любой мог найти себе дело по душе. За Нарвской заставой пионеры проходили по улице с песней, которая называлась «Ежовая — будённовская»:

А на страницах «Ежа» из номера в номер мчался придуманный Олейниковым отважный всадник Макар Свирепый, который с неизменным юмором рассказывал о своих необыкновенных приключениях.

Вскоре Н. Олейников организовал в Ленинграде ещё один журнал — «Чиж» (Чрезвычайно Интересный Журнал), предназначенный для совсем маленьких читателей.

Он же придумал и составил сборники «Советские ребята».

Одна за другой выходили книги, написанные Н. Олейниковым для детей.

Многие из них не раз переиздавались.

В конце 20-х годов Николай Олейников решил организовать на радио передачи для детей. Таких передач в те времена вообще не было, и пришлось всё делать с самого начала: Н. Олейников сам готовил первые программы, привлёк к новому делу многих талантливых литераторов и актёров, испробовал различные способы звукозаписи. И работа увенчалась успехом: детские радиопередачи мы можем слушать теперь каждый день.

Немало работал Николай Олейников как драматург. Он делал тексты для весёлых представлений, инсценировки для детского театра, написал либретто оперы. Вместе с Евгением Шварцем он создал сценарии, по которым были поставлены и обошли экраны страны кинофильмы «Разбудите Леночку», «Леночка и виноград», «На отдыхе». Киноповесть о приключениях Леночки была первым советским многосерийным фильмом для детей.

Когда журнал «Ёж» прекратил своё существование, Макар Свирепый перекочевал в открывшийся в Ленинграде детский журнал «Костёр». А в Москве стал выходить под редакцией Н. Олейникова новый весёлый журнал для малышей — «Сверчок».

При этом наряду с огромной работой писателя и редактора Николай Олейников много и серьёзно занимался математикой, готовил к печати результаты своих исследований в области теории чисел.

И конечно, он всегда оставался поэтом. Иронические стихи, которые Николай Олейников писал для взрослых, заставляли задуматься и по-новому увидеть предметы и явления окружающей жизни. В наши дни они считаются классикой.

В 1937 году в расцвете творческих сил и замыслов Н. М. Олейников был арестован по ложному обвинению и погиб. Ныне доброе имя его восстановлено, и вновь возвращаются к читателю его произведения, созданные на заре истории нашей детской литературы.

Сейчас готовится к изданию ещё одна книга Николая Олейникова, которая введёт читателей в Кружок Умных Ребят и познакомит с весёлым выдумщиком Макаром Свирепым.

Александр Олейников

 

Приложение

МУЗЕЙ «ЕЖа»

Удивительные приключекния Макара Свирепого

(в приключениях упоминаются друзья Макара, сотрудники Весёлого отдела «ЕЖа» изобретатель и плотник Иван Топорышкин и учёная фокусница Тётя Анюта)

— Вся Африка будет читать «ёж», — сказал Макар, вскочив на коня, и во весь опор ринулся на пароход.

1

На пароходе ему предложили слезть с коня. Макар презрительно усмехнулся и поскакал по палубе: он никогда не покидал седла. Однако им обоим — и коню и Макару — пришлось ехать в стойле. Но через три дня разразилась буря и началось кораблекрушение. Продолжалось оно семь дней. На седьмой день Макар увидел, что с неба целится в пароход молния. Он не стал долго думать, выехал из стойла, подковал коня спасательными кругами и смело прыгнул в океан. Следом за ним в пароход ударила молния толщиною с бревно. Она попала в капитана, отчего пароход не выдержал и опрокинулся.

2

Макар даже не оглянулся. Он выехал из бури на ровное место, но тут его окружило стадо акул. Самая нахальная забежала вперёд и злобно оскалила зубы. Она бросилась бы на всадника, но Макар вовремя прострелил лоб наглой рыбе.

3

Вот жёлтые берега песчаной Африки. Два пограничных негра вышли встречать пришельца.

— Друзья мои, — начал Макар, — в моём лице…

Но он не договорил. Туземцы, увидев английскую кепку и револьвер, бегом пустились в соседние пески, крича что есть мочи:

— Дорогие товарищи, хватайте оружие, полковник опять возвратился к нам!

4

Макар пустил коня вслед беглецам, вскрикивая на каждом скаку:

— Еж, еж, еж!

Туземцы с пиками преградили ему путь. Не от страха, а от удивления он поднял руки вверх. Макар и не подозревал, что туземцы приняли его за английского полковника Лоуренса, который неделю назад сжёг четырнадцать негритянских селений.

5

Туземцы подвели породистого носорога и пальмовыми верёвками прикрутили нашего сотрудника к зверю. С криком «Пошёл назад в Англию!», туземцы стрелами погнали носорога вскачь.

6

Носорог нёсся мимо дерева. Макар поспешил поднять ноги, чтобы зацепиться за сук. Он рассчитал очень точно. Верёвки лопнули, как паутина. Однако внизу Макара поджидала змея.

7

Наш сотрудник упал в раскрытую пасть чудовища, но смелость и находчивость спасли его.

Финским ножом он быстро прорезал тугую шею змеи и, надев змею как пальто, пошёл навстречу туземному населению.

8

Змея, извиваясь и проливая слёзы, вынуждена была следовать за ним. Тогда Макар смело вынул свой ежовый мандат и развернул его перед изумлёнными африканцами. Туземцы поняли свою ошибку и радостно бросились навстречу Макару.

9

В каких-нибудь полторы недели Макар убедил всю Африку, что «Еж» — это слово, которое обозначает всё самое лучшее в мире. С тех пор всё хорошее африканцы называют ежом. «Еж», — приговаривают они, глотая прохладную воду. Даже сладкие финики они стали называть ежевикой.

А куда же девался конь Макара! — спросят читатели. Об этом читай на странице 139.

Макар Свирепый в Африке

1

Макар весело шагал по Африке и с восторгом читал свою статью, напечатанную в «Еже». Он никогда ничего не читал, кроме своих сочинений. Но радость его несколько омрачалась. Его любимый конь Гвоздик захворал тропической лихорадкой. Конь стоял в конюшне и ел хину. Макар так привык водить кого-нибудь в поводу, что взял с собою на прогулку породистую собаку. Её звали Ве-ме-ту-сикату-ли-хату. По-русски это значит «Жучка». Вдруг из реки вылез крокодил.

2

Крокодил этот славился своей жадностью. Однажды он съел быка, овцу, воробья и потом ещё полчаса гонялся за мухой. Все окрестные жители дрожали перед ним. Крокодил во весь опор помчался за Макаром и разом схватил несчастную Ве-ме-ту-сикату-ли-хату (по-русски Жучку). Увлечённый своей статьёй, ничего не замечая, Макар Свирепый продолжал прогулку. А крокодил тщетно пытался проглотить собачку. Упрямая Жучка всеми зубами вцепилась в горло прожорливого чудовища. Она кусала его за гортань и голосовые связки. Верёвочка торчала из пасти крокодила. Задыхаясь и хрипя, он шёл за Макаром на верёвочке. Окрестные племена дрожали от ужаса.

3

Макар дочитал статью, оглянулся — и сразу понял, в чём дело. Он выхватил топор, который был у него отточен как бритва, и одним ударом снёс голову гигантской ящерице. Жучка с ликующим воем выскочила из горла.

— Ёж, ёж! — кричали подбежавшие негры. Еж — по-негритянски значит «хорошо».

— Ты великий охотник — помоги нам убить тигра, который наводит на нас ужас! — попросили негры.

— Ладно, — сказал Макар.

4

Он измерил температуру Гвоздику. Температура была нормальная.

— Ладно, — повторил Макар, вскочив на Гвоздика.

— Чем же ты убьёшь тигра? — спросили негры. — Где твоё ружьё?

— Я убью его гвоздиком, — ответил Макар и помчался на охоту.

— Как же можно убить тигра лошадью? — удивились негры.

Макар хотел ответить, но прямо над собой он вдруг увидел леопарда. Леопард сидел на ветке и грозно хмурился. Все его пятна дрожали от гнева.

5

Вдруг он оглушительно мяукнул и ринулся прямо в лицо Макару. Макар выхватил револьвер и, почти не целясь, спустил курок. Леопард завизжал, как поросёнок, и беспомощно повис на дереве. Револьвер Макара был заряжен гвоздиком. Он метким выстрелом пригвоздил леопарда к дереву за хвост.

— Еж! — орали восторженные негры.

А Макар, отбросив револьвер, ехал дальше.

— Чем же ты убьёшь тигра! — спросили негры.

6

— Гвоздиком! — ответил Макар.

— Но ведь ты бросил револьвер.

Макар хотел ответить, но вдруг страшный рёв потряс небо и землю. Конь поднялся на дыбы. Макар выхватил у негра копьё и привязал его к седлу. Навстречу ему нахально и спокойно шёл тигр. Он привык, что все его боятся, и поэтому не торопился.

7

— Да здравствует «ёж»! — заревел Макар.

— У-а-ррр-яу! — заревел тигр.

Гвоздик, вытаращив глаза, ринулся вперёд.

Тигр как ракета взлетел в воздух.

— Макар погиб! — кричали негры.

— Держись, Гвоздик! — кричал Макар.

8

Тигр, как подстреленный голубь, забился в воздухе. Копьё, укреплённое на седле Гвоздика, подцепило его. Гвоздик нагнул голову — и копьё пронзило тигра насквозь. Тигр взвыл и околел.

9

— Ёж Макар! — кричали негры, возвращаясь домой. — Ёж охота! Еж Гвоздик! Нету больше тигра и леопарда!

А Макар ехал впереди и зорко вглядывался в даль. Он заметил новую опасность.

Макар Свирепый в Африке

(продолжение)

10

У пещеры дремали три льва. Около львов лежали кости — звери только что съели буйвола.

— Я сфотографирую львов для «Ежа»! — воскликнул Макар. — Сытый лев не опаснее мешка с мукой. Сытый лев переваривает пищу месяцами, и в это время его можно даже за хвост таскать!

Макар установил аппарат и насмешливо закричал:

— Спокойно! Снимаю!

11

Каково же было его удивление, когда все три льва с оглушительным рёвом взвились в воздух. Глаза их горели, зубы сверкали, шерсть стояла дыбом, хвосты извивались, как змеи.

«Караул! — подумал Макар. — Я погиб! Я спутал! Это удавы безопасны, когда сыты. А львы опасны всегда! Тётя Анюта перед отъездом прочла мне сочинения Брэма — и всё перепуталось у меня в голове. Я спутал, я погиб!»

12

И вдруг — блестящая мысль — треножник фотоаппарата! Ведь каждая из трёх ножек остра, как пика! Макар протянул треножник навстречу кровожадным чудовищам.

Щёлк! Хлоп! Бац! — и три льва забились на треножнике, как бабочки на булавке.

Весело возвращался Макар домой. Он шёл и пел весёлую песню.

— Пускай погибли фотографии, — пел Макар, — шкуры львов ещё более украсят редакцию «Ежа».

13

Конь Макара, знаменитый Гвоздик, снова захворал малярией. Он стоял в конюшне и бредил.

— Нужно поймать жирафу, — решил Макар. — Как местная жительница, она не боится малярии.

Она быстроходна, добра, молчалива. Я поймаю жирафу и буду на ней ездить.

Хитрый Макар поставил под пальмой граммофон, а сам залез на пальму.

14

«Читайте вы колючего „Ежа“, „Ежа“», — запел граммофон.

«На свете нету лучшего „Ежа“, „Ежа“!» — Любопытная жирафа подбежала к граммофону. «Прекраснейшие повести, занятнейшие новости…» — заливался граммофон.

Любопытное животное сунуло голову в рупор. Но хитрый Макар намазал внутри рупор клеем «Ни взад, ни вперёд». Клей «Ни взад, ни вперёд» изобрёл Иван Топорышкин.

15

Жирафа поднялась на дыбы. Но великий наездник Макар Свирепый уже сидел на спине животного. Жирафа мотала головой, но клей Топорышкина не отклеивался.

Через полчаса Макар скакал на покорной жирафе домой. Жирафа слушалась, как Гвоздик.

Жирафу Макар прозвал Цапля за то, что у жирафы длинная шея.

16

Макар получил телеграмму:

«Необходимо срочно быть в редакции „Ежа“ едете Европу Тётя».

— Ладно! — ответил Макар.

Негры огорчились, а Гвоздик так обрадовался, что даже выздоровел.

17

— У нас нет времени ехать пароходом или аэропланом! — сказал Макар. — Нагните эту пальму. Она доставит нас в Ленинград с быстротою молнии.

18

— Эх ты, пальмушка, — ухнем! — запели негры и наклонили мощное дерево до земли.

Макар попрощался с друзьями.

— Платите за журнал аккуратно и помните, что жизнь прекрасна, — сказал великий писатель.

По сигналу все разом отпустили пальму — и Макар полетел.

19

Через полчаса Макар был уже в редакции.