Глава 1

Подарок

Лена потянулась, плотнее запахнув разошедшийся на груди халат. Затем зевнула и, выключила телевизор. В комнате стало тихо и скучно

Три дня она уничтожила вот так: растянувшись на диване перед телевизором и поднимаясь исключительно лишь затем, чтобы посетить холодильник на кухне. Все тело от такого времяпрепровождения ныло.

Ребром вставал вечный вопрос: что делать?

В сей драматический момент, тишину комнаты прорезала пронзительная трель телефонного звонка:

— Алло? — отозвалась Лена.

Голос её прозвучал раздраженно. Накопившийся от безделья негатив искал выход.

Повод не замедлил явиться:

— Алло, зайчонок? Это ты? — спросил красивый мужской голос.

— Конечно, мой славный львёнок, это я. Тебе прекрасно известно, что мама в это время на работе. И что дома в это время я остаюсь одна.

На другом конце провода тяжёло вздохнули:

— Лен, ты не в духе?

— Когда я слышу твой голос, я автоматически прихожу в дурное настроение. Ну ладно, у тебя есть ровно три минуты, чтобы сообщить, что тебе надобно, старче. Потом я кладу трубку.

— Леночка, ну почему ты такая жестокая? — грустно вздохнул мужской баритон. Сколько ты будешь меня мучить!? — Раздражение в голосе сменилось просящей интонацией. — Я же просто хочу с тобой увидеться, зайка.

— Какая, я тебе "зайка? — отрезала Лена. — Твоя крольчиха проживает по другому адресу.

— Леночка, сердечко мое, я просто хочу преподнести тебе подарок на День Рождения.

— Как внимательно с твоей стороны вспомнить об этом! А где была твоя внимательность восемнадцать лет подряд? Ах, да! Как я могла забыть?! В твоей жизни приключилась Великая любовь, и все остальное стало незначительным, мелким. Где уж нам, домашним клушам, понять высокую душу! Столь исключительно возвышенные чувства! — Голос её зазвучал холодно и сухо. — Не хочу тебя видеть. И подарков твоих не хочу. Мы обходились без сантиментов долгие годы. Давай продолжим так и дальше.

— Лена!

— Мне ничего от тебя не нужно. Ты меня хорошо слышишь? Запомни ни-че-го: ни твоих денег, ни твоих связей, ни твоих подарков. Ни твоей любви.

— Но Леночка…

Лена бросила трубку, чувствуя, как её буквально трясет от злости и от обиды. Никогда она не назовет этого чужого для неё человека родным словом: "отец". Не заслужил!

Подарок он ей, видишь ли, приготовил! Где он гулял со своими подарками, когда Лена была маленькой девочкой, и у мамы не хватало денег на все самое, казалось бы, необходимое? Когда красивые игрушки Лена видела только в кино? Кому он тогда дарил "подарки"? Где он был, когда заболела бабушка, и мать пропадала на трех работах, чтобы кое-как свести концы с концами? Где он был, когда Лена оставалась наедине с парализованной старухой, постоянно трясясь от страха, что бабушка умрет, а мамы рядом нет? Тогда его рядом не было. Он предпочитал жить себе в удовольствие, не обременяя себя никакими обязательствами. А теперь случилось! Олег проникся к ней Великой Любовью.

Только ей, Лене, на фиг не нужна теперь эта любовь! Пусть задвинет её поглубже. В упругую пятую точку.

Телефон снова заголосил:

— Алло?

— Лена? — звонила с работы мать. — Как у тебя дела?

— Нормально.

— Ты завтракала?

— Ну, конечно.

— Опять весь день на кусках просидишь? Ты испортишь себе желудок.

— Не испорчу. Я съела все, что ты оставила. Не беспокойся.

Повисла пауза:

— Звонил Олег, — наконец заговорила мать. — Он жалуется, что ты не захотела с ним разговаривать.

— Он вполне верно обрисовал тебе ситуацию.

— Лена, я хотела бы, чтобы ты вела себя как взрослый человек, а не как маленькая избалованная девочка. Будь воспитанной и вежливой. Я никогда не учила тебя никому хамить. Немедленно перезвони отцу и извинись.

— Отцу? — Девушка буквально выплюнула это слово. — Не стану я перед "отцом" извиняться. Ещё чего не хватало!

— Ты слышала, что я тебе сказала? — в голосе матери зазвенел металл. — Обижая его, ты обижаешь и меня тоже. Мы вместе с Олегом старались сделать тебе сюрприз.

— Он уже предал нас однажды. Не понимаю, как ты смеешь снова пускать его в нашу жизнь?

— Это мое дело!

— И мое — тоже!

— Перезвони ему. Поговорим на эту тему вечером.

В трубке демонстративно раздались короткие телефонные гудки.

Марина с трудом сдержалась, чтобы не накричать на вредину дочь. Давно пора поговорить по душам. Честно рассказать Леночке о том, что Марина без угрызений совести повышает их материальный уровень за счет некогда яростно ненавидимого мужа. Да, в свое время Марина была настолько глупой и наивной, что, поддавшись чувству ложной гордости, отпустила Лениного отца, даже не пытаясь удержать. А в результате всю сознательную жизнь мужественно сражалась с нуждой.

И проиграла.

Ей надоело проигрывать. Только в романах героини выходят победительницами из любого положения. А подлецы, вроде Олега, терпят фиаско. В жизни-то все иначе. Поэтому не будет лишним проявить гибкость, хитрость и меркантильность в общении с такими типами, как Олег.

Марина бывшего мужа давно не любила. Она даже ненавидеть его давно перестала. Последние годы Олег был чем-то вроде темной неясной фигуры на задворках сознания. Фигурой, вызывающей со дна души горячий и горький осадок злобы на весь свет. И вот, когда даже так он перестал существовать, "призрак" вдруг решил материализоваться.

Полгода тому назад, будучи в городе проездом, Олег решил убить оставшееся время, заскочив к первой жене. Сидеть на вокзале в ожидании поезда ему было слишком скучно. Купив торт и бутылку вина, что подвернулись под руку в ближайшем ларьке, и даже предварительно не позвонив, он направился на встречу с прошлым. Ему как-то не приходило в голову, что за истекшие годы "прошлое" могло проживать совершенно по другому адресу.

Перешагнув порог старого подъезда, Олег не мог удержаться от брезгливой гримасы. Бедность, грязь и тараканы таращились из-за каждого угла, из-под каждой ступеньки. Как, спрашивается, люди могут жить в таком бардаке? Сам-то он давно обзавелся привычкой получать от жизни все по высшему разряду.

Нажимая кнопку звонка, Олег представлял себе женщину, что откроет ему сейчас дверь. Конечно, Марина теперь старая, с потухшим взглядом, с морщинками вокруг глаз и рта. Пластические операции в маленьких провинциальных городках не в ходу.

Он уже настроился проявить снисходительность, не выказывать чувства жалостливой брезгливости, которые, он точно знал, непременно охватят его при взгляде на останки былой любви.

Дверь распахнулось.

На короткое мгновение Олегу показалось, что время повернулось вспять. Марина почти не изменилась. А если и изменилась, то в лучшую сторону. Стала интереснее, чем пятнадцать лет назад, когда они виделись в последний раз.

Некрасиво тогда пришлось расстаться.

— Вот, я…тут проездом, — Олег махнул рукой, — ну, в общем, решил зайти. Можно? — И безуспешно попытался протянуть женщине пожухлый букет роз.

Учитывая состояние букета, оно и к лучшему, что безуспешно.

— Несколько поздновато спрашивать разрешения, — сухо ответила чужая красивая женщина. — Ладно, заходи. Не запирать же дверь у тебя перед носом.

Олег вошел.

Чувствовал он себя непривычно неуютно. Ему было неудобно за дорогой костюм, за дешевые конфеты и увядающие розы.

Оказавшись в маленьком коридорчике, оклеенном простенькими обоями, Олег испытывал ощущение, будто на машине времени возвратился в годы ранней юности. В ясные осенние дни. В те времена, когда без памяти влюбился в кроткую девушку с мягкими шоколадными глазами газели. Воспоминания шквалом, будто девятым валом, накрыли его с "головой, ручками и ножками". Вспоминалось все! Как они вместе с Маринкой шатались по полям, крепко держась за руки.

Память унесла к тем далеким временам, в которых рычали огромные машины, пока люди забрасывали в кузова добрых гигантов убранную за день картошку. Удивительно, но оказалось, что он до сих пор отчетливо помнил свежий привкус Марининых губ, органично сливающийся с горьковатым запахом дыма сожженных листьев и вечерней прохладой. Помнил, как вчера, её милое личико, выглядывающее из-под сбившегося платка. Такое юное и трогательное.

Жаль, что эту девушку, потом пришлось бросить ради другой. Тоже черноглазой женщины. Но не лани, — пантеры.

— Леночка-то дома? — смущаясь, как студент-первокурсник, спросил мужчина севшим голосом.

— Нет, — отозвалась женщина. — Но она должна вернуться с минуты на минуту.

Возникла неловкая пауза. Олег кашлянул:

— Пройти в комнату ты меня не пригласишь?

Марина развернулась и прошла в зал, жестом приглашая следовать за собой.

В комнате с той поры, когда они жили тут вместе, мало что изменилось. То же фортепиано пылилось без дела в углу. Правда, с годами на нем появилось больше царапин. И цветов. Цветы теперь поднимали головки не из детских разноцветных ведёрок, а из специальных пластмассовых горшочков. Кресла и диван были старые. Стареньким был телевизор. И ковер. Старыми были тапочки на стройных, совсем девичьих ножках Марины.

Взгляд Олега, словно повинуясь действию магнита, скользнул по её фигуре к лицу, более тонкому и привлекательному, чем в девичестве

"Зойке бы, со всеми её косметологами и массажистами так выглядеть", — с завистью, не без тайного восхищения (или сожаления) подумал Олег.

— Ну что, присядем? — со всем своим обаянием, на какое только был способен, обратился Олег к бывшей жене.

— Зачем ты приехал? — холодно спросила Марина, не поддаваясь его фирменному приему.

Лицо её напоминало непроницаемую маску.

Олег пожал плечами. Что тут ответишь? Самому-то себе признаться стыдно, что делать было нечего, времени свободного навалом, вот и решил он его кое-как убить, навестив "реликты" прошлого.

— Тебе не кажется, что после стольких лет мертвого молчания, твое появление несколько неожиданно? — Олег снова промолчал. — Твой визит не уместен. — Повысила голос Марина.

Пожав плечами, Олег снова улыбнулся:

— Неприветливо встречаешь, хозяйка.

Все стало ещё хуже, когда домой вернулась Лена.

Отвратительно и неприятно было стоять на вытяжку, как мальчишка на первом свидании. Неловко шарить руками по измятой коробке конфет, то пытаясь её протянуть, то опуская руки вниз.

Высокая красавица (а ведь рост, как и стальной, жесткий цвет глаз Леночка унаследовала от него!) все это время враждебно и пристально рассматривала его в упор. Смотрела свысока и не произносила не слова. Ох, не нужно, не нужно было ворошить прошлое.

Только увидев Лену, Олег понял, что молодость его прошла.

Проплывая в потоке дней, он сам не замечал тяжести сорока с хвостиком лет. Полностью оторвавшись от маленького провинциального городка, в котором родился, в котором оставил первую жену и единственную дочь, погруженный в работу и в привычный быт, Олег ни о чем не жалел. И ни о чем не вспоминал.

А она, — дочь! — успела превратиться из маленькой неумехи в молодую, цветущую, красивую девушку. И эту девушку Олег, благодаря собственному необъяснимому идиотизму, совершенно не знал.

Вот так однажды оказавшись проездом в маленьком провинциальном городке, где жизнь текла размереннее и тише, чем в огромном мегаполисе, Олег пересмотрел свою жизнь. И пришел в уверенность, что, не смотря на все его достижения, самое главное он упустил: тихие семейные радости, первый шаг ребенка…

Олег выбросил докуренную до бычка сигарету.

Стоит ли ещё раз перезвонить? Или так и придётся уехать ни с чем? С щемящей пустотой в сердце? Понимая, что некоторые ошибки исправлять бывает поздно?

Сотовый завибрировал:

— Да?

Звонила Лена:

— Это я.

— Да, Леночка, конечно, — почти заикаясь, отозвался Олег.

— Мама настаивает на нашей встрече. — Голос дочери звучал сухо, отстраненно. И все равно был лучшей музыкой в ушах блудного отца.

— Я буду ждать тебя. Там, где тебе удобно. И столько, сколько это будет нужно, Лена.

— Хорошо, ладно, — раздраженно прозвенело в ответ, — подъезжай к "Яне", часа через полтора.

— Я буду.

Короткие гудки.

Ну что ж! Пусть голосом её можно было заморозить холодильник, но все-таки увидеться с ним она согласилась. Главное поддерживать отношения. Возможно, им ещё все удастся наладить. Потихоньку, постепенно девочка привяжется к нему, а там (как знать?) ему удастся убедить Марину в том, что их дочурке лучше получить образование в Москве. Настоящий московский диплом стоит пяти провинциальных бумажек. Может быть, Леночка будет жить вместе с ним, и он будет видеться с нею так часто, как пожелает!

В отличном настроении, насвистывая мотивчик легкомысленной популярной песенки, Олег направился бриться в ванную.

* * *

Лена понятия не имела, что за грандиозные планы развертываются в предприимчивом мозгу папаши. Она согласилась увидеться с ним только потому, что опасалась, как бы мать снова не начала её пилить. Олег ей категорически не нравился. Она считала его надутым самодовольным индюком.

Солнце поднялось высоко в небо, и в комнате стало нечем дышать. В открытые окна вместо вожделенной прохлады вливалась удушливая духота. Топ противно лип к телу, мокрый от пота, струящегося по спине. Забрав волосы высоко в хвост, чтобы не падали на лицо, припудрившись, бросив на себя последний, удовлетворенный, взгляд в зеркало, девушка вышла из квартиры, прихватив ключи.

Двор напоминал огромную сковородку, на которую кто-то плеснул растительного масла. Деревья застыли, опустив измождённые ветви к земле, в тщетных поисках прохлады. Потрескавшаяся и иссохшая земля была не в состоянии эту прохладу дать. Небо было высоким и голубым, без единого кудрявого облачка. Ни единой живой души не было поблизости. Все попрятались по домам.

* * *

Олег не ощущал жары. Его пальцы нетерпеливо барабанили по рулю машины, глаза напряженно выискивали среди прохожих знакомый силуэт. Он, силуэт, не смотря на напряженное ожидание, все равно появился неожиданно. Высокая, стройная, свежая, очень красивая, по мнению Олега, девушка.

Он поспешил выскользнуть из автомобиля, чтобы распахнуть перед дочерью дверь.

Широкая улыбка приклеилась к его губам:

— Леночка, я уже начал волноваться.

— С чего бы? — строптиво, как лошадка, тряхнула девушка головой, усаживаясь не переднее сидение темного автомобиля, в котором царила прохлада, воцарившаяся благодаря бесперебойной работе кондиционеров. — Я даже не опоздала.

Они оба замолчали, рассматривая друг друга. Словно чужие. Впрочем, чужими они и были.

— Ты собираешься покатать меня? Это станет твоим подарком? — Олег отрицательно покачал головой. — Ты привез из Москвы пятьсот эскимо? — тонкие ухоженные брови девушки насмешливо взлетели вверх.

— Не совсем.

— Я заинтригована.

Без приключений, добравшись из северной части города в центр, машина въехала во двор пятиэтажной "сталинки".

Искомый дом нависал над одним из трех многолюдных городских перекрестков. Внутренний дворик дома был тусклым, наглядно отражая все пятьдесят лет, истекших со дня закладки фундамента. Ветер и дожди милосердно оставили тусклые изображения грибков, цветных колец и зайчиков на турниках детской площадки. У беседок из белого кирпича провалилась крыша, пол её щедро усыпало битым стеклом. Но самое неприятное впечатление оставляли детские поломанные качели, перевернутые горки.

Лена вопросительно посмотрела на мужчину:

— Мы будет гулять здесь? — Спросила она, как можно с большей иронией.

— Нет, конечно, — в тон ответил Олег. — Мы поднимемся по лестнице вон в том подъезде. Подарок ждёт тебя на верху.

Подъезд был чистым, но очень старым и темным. Широкие и пологие лестничные пролеты, под высокими потолками, с непривычки немного давили на психику. От ступенек приятно веяло прохладой.

— Нам на пятый этаж, — сказал Олег.

Его длинные ноги легко подбрасывали тело от ступеньки к ступеньке. Элегантные кожаные туфли, едва касаясь кафеля, не издавали почти ни звука. В темноте подъезда звуки словно утопали в толще стен. Площадка, на которой остановились Олег с Леной, была последней. И особенно мрачной. Возможно потому, что лестница продолжала подниматься вверх, утопая в темноте, сгустившейся на чердаке.

"Просто лестница на чердак, — что здесь страшного? — Успокаивала себя Лена, отмахиваясь от неприятных, ощущений, наползающих, словно северная туча, вызывающая появления мурашек и озноба.

Олег тем временем, не замечая устремлённых в темноту расширенных зрачков дочери, повернул ключ в замке и театральным жестом распахнул перед ними дверь:

— Входи!

Коридор, оказался широким, длинным, темным, — в форме буквы "Т". Во второй, меньшей его половине, располагались спальня, туалет, ванная и кухня. Направо от входной двери, распахивалась двустворчатая дверь, ведя в зал. Высокие потолки с лепниной. Настоящий паркетный пол, крытый натуральными шерстяными коврами. Широкие дверные и оконные проемы, занавешенные пышными дорогими гардинами. Все впечатляло. Особенно на фоне общей нужды девяносто шестого года.

— Я хотел повесить жалюзи, но Марина сказала, что ты предпочитаешь шторы, — кашлянул Олег, стремясь привлечь внимание дочери к собственной персоне.

Подарок действительно был дорогой. Но на душе у девушки было отвратительно. Неприятное испытываешь ощущение, когда тебя покупают. Даже если делают это собственные родители.

Особенно, когда это делают собственные родители!

— Ты не рада? — заглянул Олег в глаза дочери.

Она в ответ пожала плечами:

— Конечно, рада. Маме все это очень понравится.

— Маме? — разочарованно выдохнул отец. — А тебе самой? Тебе-то нравится?

Лена отвернувшись, ничего не ответила.

— Я все понимаю, Леночка. — Олег тяжело вздохнул, усаживаясь в кресло. — Я твое отношение к себе заслужил. Что там греха таить, заслуживал долгие годы. И не вправе теперь в чем-то тебя упрекать. — Иронично поднятой брови дочери в ответ на свой диалог Олег не соизволил заметить. — Мне от тебя нужно так немного — просто разрешай изредка видеть тебя, ладно?

— Да смотри. Жалко, что ли? — повела плечом девушка.

— Знаешь, что? — Олег уже стоял на ногах, снова улыбаясь. — Я схожу в магазин, куплю нам что ни будь к чаю? А ты здесь пока оглядись. Ладно?

Лена кивнула.

Отец суетливо, явно волнуясь, достал "зеленые" из барсетки:

— Тебе деньги не нужны? Я дам, если надо? Не надо? Нет?

Лена отрицательно покачала головой:

— Лишние карманные деньги до добра подростка не доведут, — криво усмехнулась она в ответ.

— И то верно. Скоро буду.

Лена продолжала неподвижно стоять, пока не услышала характерного замочного щелчка. Затем облегченно вздохнула, словно сбросила каблуки. Она всегда чувствовала себя рядом с Олегом, словно не в своей тарелке. Как если бы в одной комнате с ней находилось неизученное животное. Рядом с ним так было всегда: ощущение, что в её внутреннем пространстве застряло инородное тело.

Обойдя ещё раз квартиру, Лена задержалась в спальне. Это была единственная комната, чьи окна выходили на юго-восток. Выглянув в окно, девушка уперлась взглядом в старые полуразрушенные сараи, за ними прятались частные дома, предназначенные под снос. Черный, какой-то "закопченный", с наглухо заколоченными окнами, пейзаж производил гнетущее впечатление, которое только усиливалось яркими красными шторами и розоватыми обоями.

Широкие каменные стены предохраняли от солнечных лучей, благодаря чему в комнате сохранялась относительная прохлада. Чтобы впустить прогретый летний воздух в "кровавый склеп", как окрестила Лена "алую комнату", девушка решила открыть окно. Но, сколько не тянула за створки, рама не поддавалась.

* * *

— Как тебе понравился подарок отца? — спросила Марина дочку за ужином.

Лена ответила, не отрывая от тарелки глаз:

— Довольно мило с его стороны так разоряться на бедных родственников.

— Тебе понравилось? — настаивала Марина на ответе.

Лена посмотрела на мать, прищурившись:

— Ну…скорее нет, чем да.

— Это почему же? — вопросительным домиком подняла брови мать.

— Потому что.

 

Глава 2

Дневник

— Клево! — Сказал Сережа, когда узнал о последнем визите Олега и его подарке. Сережка числился Ленкиным парнем вот уже почти полтора года, поэтому считал себя вправе безапелляционно высказывать мнение о любом событии в её жизни. — Клево! Вот бы мой предок отстегнул мне такой подарочек! А то от моего собственного папаши нет никакой пользы. Привык матери в глаза заглядывать, да водку изо дня в день тянуть.

Лена сидела, уютно свернувшись в уголке дивана. Вот уже битый час Серега исходил буйными восторгами:

— Теперь нам ничто не мешает пожениться, раз у нас роскошная хата в центре. Ну, не клево? Короче, а ты не могла бы подкинуть твоему предку идейку насчет того, чтобы он утроил тебя на крутую работу? Типа, "движений меньше, — бобла больше"? Если бы у нас свои "бабосы" были, можно было бы вообще ни о чем не заморачиваться! Сыграли бы свадьбу, и зажили, подруга!

Лена поджала губы:

— Мне рано думать о свадьбе, — сказала она. — Ещё учиться нужно.

Пытаться что-то возражать на блестящие Сережкины планы, в которых все на свете складывалось "клево", "круто", и за чужой счет, значило бы даром терять время. Все равно не услышит.

— Может, сгоняем за пивчело? — предложил он. — "Треснем" по бутылочке, и рванем к тебе на хату?

— Пиво — хорошая идея, — равнодушно отозвалась Лена.

— Я мигом.

У Лены было пять минут благостной тишины. Сколько шума от одного вроде бы не занимающего много места, человека?

"Выпью пиво и, может быть, он не будет казаться таким безнадёжным? Зачем, ну зачем я его терплю?", — в очередной раз задала она себе философский вопрос.

По истечении пяти минут, Серёга возвратился. Шумно и радостно. Они приступили к "культурной части" мероприятия под бодрый аккомпанемент телевизора. Опустошив полбутылки, оба почувствовали, как голоса действующих героев в телевизоре становятся расплывчатыми, а сами картинки выглядят ярче.

— Ну, так мы поедем к тебе на квартиру? — Серёга прихлебнул пиво, а когда опустил бутылку, оно влажно, противно булькнула. — Ты говоришь, там три комнаты?

— Две, — поправила Лена.

— Клево! Короче, мы едем! К тому же в случае чего, — многозначительно подмигнул ей Серега, — мы ведь будем там одни.

"В случае чего!"? Как бы не так. Никаких незапланированных "случаев" Лена в ближайшие десять лет не планировала. С Серегой — точно.

— Нам может стать скучно, — заныла она. — Давай позвоним Танюшке с Сашкой? Вчетвером как-то интереснее.

— Зачем они нам? — надулся Сережка. — Мы и без них не плохо проведем время. — Его взгляд скользнул к её губам. Лена кашлянула. — Мы ведь собираемся пожениться, правда?

— Нет, не правда, — как можно мягче прошелестела Лена.

Серёга оторвался от созерцания её груди (было бы хоть на что смотреть, право?!):

— Как это?

— Сереженька, я что-то не припомню, когда это я говорила, что хочу за тебя замуж? — втягивая голову в плечи, робко пропела девушка, по опыту зная, что в ответ сейчас посыплется ругань и бесконечные обвинения.

— Тогда зачем ты со мной встречаешься?!

— Я вообще не хочу сейчас замуж. Ни за кого. — Примирительным тоном, заискивающе, сказала Лена. — И за тебя в том числе. Мне только девятнадцать. Рано думать о замужестве.

— Другие-то думают! Не только думают, но даже женятся. А ты хочешь сказать, что… — в глазах Сергии застыл праведный гнев и чистое негодование.

Его оскорбили в лучших чувствах. А главное квартира, большая квартира, красиво, по словам Лены, обставленная, грозила раствориться в тумане, не разу их него так и не выплыв. Кто-то другой станет тестем состоятельного человека. Жизнь была к Серёге не справедлива!

Сережа искренне считал, что Лена обладает плохим характером. И у него было к тому не мало поводов. Она же только и делала, что думала о себе, и ещё раз — о себе. Наряды, новая косметика, туфельки! А ещё она бесконечно любила болтать с подружками по телефону, так что иногда дозвониться до неё было просто невозможно. Его мама всегда говорила, что с такой женой, как Лазорева, носки придется стирать самому.

Серёга черпал свои знания о женщинах из порнофидьмов и из разговоров с "пацанами". И с экрана, и из разговоров на него маняще смотрел чарующий образ крашенной блондинки, с жестким, как на каркасе, бюстом, с плотоядным огоньком в глазах. Подобные красотки не интересовались ничем, кроме секса. И это было клево! Его же Ленка, тупая телка, интересовалась всем на свете, но когда он однажды по простоте души попросил её сделать минет, у неё сделалось такое лицо, словное её прямо сейчас стошнит!

"Серёженька, мы же с тобой толком не целовались даже!", — сказала она, противно хлопая длиннющими ресницами.

Кому, скажите на милость, нужны поцелуйчики? Какая с них радость? Сучка! Он от поцелуев и не чувствует ничего. Да и кто из нормальных мужиков чувствует-то? Все бабы одинаковы. Разоряйся на пиво, сухарики. А в ответ — никакого минета. Единственный раз от неё может быть польза, а она кочевряжиться. Что о себе эта дура вообразила? Лютики-цветочки, белый принц на белом коне! Она на себя в зеркало-то глядела? Белобрысая тощая здоровенная дылда!

На мгновение Сереге стало себя очень жалко. Ведь мог же он встретить шикарную блондинку с губками широкими, словно она хочет его проглотить. У них мог быть клевый прикольный секс! У неё тоже могли быть богатые предки. Так ведь нет, не везёт, так не везёт. Не пруха по жизни!

— Что ты надулся, как мышь на крупу? Ого, пупсик, ну и взгляд у тебя, — засмеялась девушка.

Она и не подозревала о глубине переживаний своего бойфренда.

Серёга подавил тяжелый вздох.

— Ты меня не любишь, — сказал он холодно, в утешение снова глотнул пиво из бутылки.

Лена покачала головой:

— Я знаю. Любить сейчас не модно.

— Тогда давай трахнемся?

— А пошёл ты!

Серега засмеялся.

Лена с трудом дождалась конца их свидания.

Сначала они долго и трудно смотрели не интересный фильм. Потом вяло целовались. При этом Серега все время противно слюнявил ей губы и грубо старался забраться в трусики. Лена привычно терпела слюни и героически не желала расставаться с нижним бельем, как герой-боец со знаменем. После "жарких объятий любви" Серега перечислил все недостатки в характере возлюбленной. А затем, Слава Всем Богам, бывшим, теперешним и будущим, наконец-то ушел.

Часы на стене показывали половину пятого.

Скука сменялась раздражением — жара и выветривающееся спиртное давали о себе знать. И тогда Лена приняла решение прогуляться. В полном одиночестве. Целью и конечным пунктом прогулки стал подарок Олега.

Лена вошла в полупустой салон транспорта, просевший на старых, шестидесятого года выпуска, рессорах, и громыхающего так, словно автобус прямо сейчас готовился отдать богу душу. Кондукторша дремала на высоком кресле. В открытое окно вливался слабый ветерок, рождаемый движением машины.

"Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон".

Глупая фраза крутилась и крутилась в голове всю дорогу.

Улица сделала привычный поворот. Здания заводов сменились деревьями и зачахшими от жары клумбами, в которых томилась красная герань. Мимо проползла поливочная машина, собирающая пыль в комочки, и брызнувшая на окно свежей струёй воды.

— Жара какая, — проворчала сидящая напротив старушка, с головой, покрытой неаккуратным платком, в полинявшей кофточке с короткими рукавами. От старушки неприятно и резко пахло потом. — Уж невмоготу. Хоть дождичком бы взбрызнуло.

— Да будет дождь. И по радио, и по телевизору обещали. — Отозвалась другая женщина, с голубоватой сединой в волосах.

На улице люди брели, словно сонные мухи, волоча за собой авоськи с продуктами.

Выбравшись из чрева общественного транспорта, Лена в ближайшем киоске купила полкило колбасы, хлеб, десяток яиц, бутылку кока-колы. Её навязчиво, несколько раз, посетила мысль о пицце, но она отмахнулась от неё, как от мухи: до ближайшей пиццерии нужно было топать с пол-остановки.

Подъезд дома, с пятидесятилетней полутьмой, копившейся благодаря широченным подоконникам, влил в девушку свежие силы. Поднявшись на пятый этаж пешком (жаль, в старых домах нет лифта), Лена подошла к двери теперь уже собственной квартиры. Доставая из сумочки ключи, уронила взгляд на лестницу, ведущую на чердак.

Просто старая лестница, поднимающаяся вверх и исчезающая в темноте. Почему она раз за разом производила на неё такое гнетущее впечатление?

Лена вошла, закрыв замок на два оборота. Разувшись, прошла на кухню. Поставила продукты в холодильник, завела будильник. Часы равномерно "затикали", отсчитывая время. Не считая этого "тиканья" в квартире царила тишина. За окном, правда, слышалось шуршание и гудение машин, проносящихся по дороге, но они казались странно далекими. Повернув ручку радио, Лена впустила в неподвижную тишину человеческий голос. Бодрый диктор расхваливал панацею от всех бед: новое лекарство из трав.

В сумке запищал сотовый телефон.

— Да? — отозвалась девушка, нажав кнопку вызова. Мобильник тоже был подарком Олега.

— Лена, — звонила мама, — ты дома?

— Нет. Я на новой квартире.

— Там и сиди. Видишь, что творится на улице?

Подойдя к окну, девушка нахмурилась.

С северо-запада заходила огромная, сизая, словно беременная на последнем сроке, туча. В самой её сердцевине что-то уродливо клубилось. А внизу, по тротуарам, шагал ветер, покрывая землю шлейфом из пыли.

— Ого! Довольно неожиданно, — прокомментировала увиденное Лена.

— Передавали штормовое предупреждение. Пока не пройдет гроза, сиди, пожалуйста, на месте, ладно?

— Я не жажду принять грудью натиск непогоды. Буду паинькой.

— Вот и умница. Я могу не волноваться?

— С полным правом.

— Пока.

— Пока, — ответила Лена.

Оставалось лишь надеяться на то, что: "Пока!" — звучало недостаточно жалобно.

Лена с детства боялась грозы.

Раз уж предстояло "застрять", было принято решение благоустраиваться. Переодевшись в халатик, девушка прошла на кухню, делать яичницу. Разбив пару яиц на сковородку, пожалела, что не купила молока, — можно было бы сделать омлет. Поставив на стол тарелку с яичницей, дополнив этюд колбасой, Лена подняла стакан с кока-колой в приветственном жесте, прошептав (бог весть знает, почему не сказав в полный голос):

— С новосельем!

Невидимое око смотрело с одобрением.

Сумерки сгущались быстро, как это обычно бывает во время летних гроз. Руки у Лены покрылись гусиной кожей, воздух вокруг наэлектризовался. Раздавшийся грохот расколол небо и землю на половинки, обливая комнату ослепительным, бело-синим, потусторонним светом.

Лена попыталась обратиться к себе с увещеваниями: "Дождь — это даже уютно. Ты — у себя дома. Бояться нечего. Ты же не веришь, что с чердака вылезет "бука?".

Грохот, пронесшийся вслед за вспышкой света, был громче первого и напоминал львиное голодное рокотание. На этой стадии она всегда выдергивала все штепселе из розеток. Так, на всякий случай, от беды подальше. Но оставаться в чужой квартире в мертвой тишине — себе дороже. Поэтому для верности и лучшей звукоизоляции Лена направилась в ванную.

Звук падающей воды всегда действовал на неё успокаивающе. Ванная комната, отделанная темным зеркальным кафелем, с блестящей белой ванной на витых позолоченных ножках посередине, с большим зеркалом в человеческий рост, в котором можно было видеть себя, утопающую в белой пене, к сожалению, казалась совершенно неуютной.

Словно декорация к фильму ужасов.

У Олега явно намечалась тенденция к позерству. Все, что он приобретал, отличалось холодом, чем-то нежилым, казенным.

Открыв кран, Лена с опаской повернула рычаг газовой колонки, пусть и последней модели, но все равно внушающей трепет. Огонёк, нерешительно затрепетав, уверенно побежал по предназначенным для него дорожкам ровной синей ленточкой.

Потрясающий грохот поверг Елену в панику. Вслед за грохотом по спине потянуло сильным сквозняком. Выглянув из импровизированного "бомбоубежища", девушка, увидела, что окно в спальне распахнуто настежь и рама с глухим, неприятным, режущим по нервам звуком, колотится о стену, грозя рассыпать оконные стекла острыми брызгами на головы случайных прохожих. Занавески, как грива огненного коня, разлетались по комнате. В распахнутое окно влетали яростные порывы ветра вперемешку с водяными брызгами.

Бросившись к окну, девушка в глубине души была уверенна, что сейчас раму заклинит, и она будет смешно и нелепо болтаться между небом и землей. Но, против ожиданий, окно послушно и легко поддалось движению неумелых рук.

Закрыв окно, Лена основательно проверила все задвижки, и только потом опустила занавески. В комнате стало тише. Стекло отрезало пространство от падающих капель. После неожиданного проветривания в комнате сохранился запах грозы: аромат озона и пыли.

Собираясь отойти от окна, девушка неожиданно зацепилась взглядом за узкую щель под подоконником. Сначала она подумала, что ей просто померещилось, но, приглядевшись, убедилась, что щель действительно существует. Ухватившись за выступ пальцами, девушка потянула дверцу на себя, открыв нишу, точно такую, какие обычно делают в "брежневках" на кухнях, чтобы домохозяйки могли хранить консервированные овощи. На полке в обнаружившейся нише Лена нашла несколько запыленных фотографий и старую общую тетрадку.

С первой открытки на неё смотрели "Битлы".

На второй фотографии была запечатлена группа подростков. Воображение Лены живо нарисовало поездку в колхоз, на уборку свеклы. Или картофеля. У ребят на снимках были веселые лица. Один из них держал в руке крупный овощ над головой другого, делавшего вид, что пытается дотянуться до свеклы.

С третьего фотоснимка, явно сделанного в профессиональном ателье не меньше четверти века назад, на неё смотрела хорошенькая блондинка, чем-то напомнившая её саму. Те же прозрачные, светлые, глубоко посаженные глаза, высокие скулы над слегка запавшими щеками, полные губки. То же выражение лица: лукавое, насмешливое, словно девушка усмехалась чему-то про себя. Волосы её пушились над плечами в завитых локонах.

Лена всегда любила копаться в старых вещах. При этом можно дорисовывать в воображении недостающие детали интересной истории. Всегда любопытно заглянуть в жизнь других людей. Как будто подглядывая за ними через замочную скважину. Не задумываясь, девушка прихватила с собой потрепанную общую тетрадку и направилась в ванную.

Напустив в ванну розовато-белую пену, положив на стиральную машинку сотовый телефон, на случай если мама вдруг снова будет звонить, Лена уютно расположилась в теплой воде, раскрыв старую тетрадку.

За окном во всю бушевала буря, раскатываясь громом и рассыпаясь молниями.

Записи начинались, что говорится "с места в карьер", без предисловий, надписанных имен или фамилий. Подчерк был ровным, мелким, изящным и по счастью, хорошо разборчивым:

" 20 августа

На улице собирается гроза. Люблю, когда небо становится лиловым и разрывается серебреными молниями на части под колесницу громовых раскатов. Не умею я любить жару. Наверное, по натуре я слишком ленив, а хорошая погода побуждает к действиям. А в дождь можно безнаказанно лениться.

Наконец-то пошёл дождь"

"23 сентября

Какая красота сегодня на улице: словно желтую китайскую парчу раскатали над зеленым шёлком. Воздух пахнем горьким дымом. В нем присутствуют запахи пыли и дождя.

Весной тоже жгут прошлогоднюю листву, а ведь нет в ней такого аромата.

Погода "шепчет". Вот мы с ребятами и решили пойти в лес. Захватим с собой гитары. Ну, и девчонок. Куда же без них? А дальше благие намерения, как всегда, закончатся банальной пьянкой. Начнем обжиматься. Петь глупые песни, неумело бренчать аккомпанемент на трех аккордах на расстроенных струнах.

Лена не поедет. Если бы поехала, может быть, все выглядело бы чуть-чуть менее заезженным?

Лена не похожа на других девчонок с нашего факультета. Она спокойная, без претензий, без амбиций. Одевается просто. Золотом, как елка, не обвешена. Мини — весьма умеренное по отношению к тому, к чему привыкли. Ни её внешность, ни её поведение, ни умственные способности не привлекают внимания. Она целиком и полностью выдержанна в желтоватых пастельных тонах.

Как она оказалась на нашем факультете, — среде обитания дочек торговых работников и сынков директоров, я понятия не имею. Чем они задабривали педагогических монстров, в голову не приходит. Остаётся думать, что Лена на самом деле учится на те отметки, что стоят в её табеле по успеваемости. Видимо, её взяли для разнообразия. Что бы лекторам было не особенно скучно преподавать, неся свой голос в пустыню ученических умом.

Её отец — летчик, мать — простой бухгалтер на заводе. Нормальная среднестатистическая семья, с нормальными отношениями — выходные и отпуска у них проводятся вместе, уходы и приходы домой единственного чада строго фиксируются. В семье имеется комендантский час

Ну, и как прикажете развивать отношения в таких условиях?

Что, спрашивается, я нашел в этом желтом цыпленке? Не знаю. Это плохо? Хуже того, я не знаю, как мне себя с ней вести. Она по ресторанам не ходит, общих знакомых у нас — кот наплакал. У неё среди моих "барышень" подруг нет. Кроме "Пока" и "Привет", она никому из нашей компании ни слова не говорит. Наши девчонки к ней тоже относятся не очень-то благожелательно. Нужно будет поговорить с Наташкой, пусть сойдется с ней поближе".

" 1 октября

Мы наконец-то поговорили. В общем, я в ней не ошибся. Ничего особенного птичка собой не представляет, но за то ореол невинности, что светится вокруг её фигурки, виден, как говорится, не вооруженным взглядом.

Она относится ко мне нарочито, можно сказать, показано, настороженно. Спасибо доброжелателям, уже успевшим наплести парочку страшных историй.

Забавно! Она не перестает бросать на меня изучающие взгляды, словно я редкое экзотическое насекомое: симпатичное, но, ядовитое.

Я предложил проводить её, но Прекрасная Елена отказалась. Подумать только, особенно не стараясь, я завладел репутацией Дон Жуана местного разлива — так, если память мне не изменяет, она изволила меня охарактеризовать. Какая прелесть!".

"19 октября

Лена по-прежнему держится настороженно. Но нельзя не заметить, что я ей нравлюсь (а кому я не нравлюсь, спрашивается?). Я постоянно ловлю на себе взгляды, что она обязательно останавливает на мне, когда думает, что я смотрю в другую сторону или чем-то занят.

Несмотря на свой неприступный вид, она такая легкая добыча! Пара-тройка вечеров проведенных вместе, дорогое вино и цветы, парочка-тройка поцелуев (впрочем, хватит и парочки, тройка- перебор) — и голова у неё пойдет кругом.

Чем она может мне противостоять? Что она видела в жизни? Книги? Посмотрим, чему она в них научилась. Может быть, и правда чему-то интересному? Посмотрим, посмотрим".

"21 октября

Я знаю, что веду себя, как лиса в басне про виноград. А потому что я — избалованный и законченный подлец. Это вовсе не поза. Это проверенный факт. В итоге я все равно возьму лишь то, что привык брать. Мою драгоценную серую мышку, желтую птичку. Не больше, ни меньше. Но может и мне иногда не чужды сентиментальные сострадания к жертве? Сострадание того сорта, которое испытывает кошка к заигранной мышке? Раздавишь лапой одним неосторожным движением, и что потом? Снова скука? Нет! Процесс игры — интереснее любой "еды".

Лена нравится мне так искренне. Я не могу не умиляться её "полудетской чистотой". Избавить её от девичьих иллюзий, — просто мой долг! Разве мое деяние — не благо? Нельзя же ей вечно жить во снах. Меня порадуют её страдания, её разбитые вдребезги девичьи иллюзии. Пусть после меня не останется маленького плюшевого мирка в её душе. Я вытолкну её в мир, в котором пребываю сам. Какое это утонченное удовольствие.

На вопрос, стоит ли моя недельная радость чужих страданий для меня может иметь лишь один ответ: да!

Стоит".

"24 октября

Вчера допились до такой степени, что сегодня чувствую себя отвратительно. При взгляде на людей видятся не лица, а животные морды: мышиные, заячьи, свиные, лошадиные. Что-то подобное встречается, кажется, у Уэллса? Я схожу с ума? Впрочем, как сказал бы мой папаша, не грозит, потому что умом я никогда не отличался.

За окном идёт дождь. Спокойный. По-осеннему тихий, по-осеннему нудный. Асфальт стал блестящим, словно его покрыли дорогим лаком. Он отливает переливающими огнями. Почему же на душе так тяжело, пусто и тоскливо? Кто подскажет, как с этим бороться? Как бороться с желанием победить тоску уже привычным способом?".

Лена перевернула страницу. Чтение увлекло её. Она полностью позабыла о грозе, что летала по улицам.

"29 октября

За что боролись, на то, как говориться, и напоролись. Или "сколько веревочке не виться"…

Меня вышибли из института. За аморальное поведение. И правы. И давно следовало это сделать.

"Ты деградируешь на глазах, тянешь за собой других, ребят, у которых не хватает ума держаться от тебя подальше. Катись ты к черту! Мне надоело прикрывать твою задницу!"

Клянусь, он так и сказал — высокий лысый человек, в костюме цветя "а ля мышь". Человек с приятным, строгим лицом. Я знаю, ему надоело дрожать перед папашей и терять к себе самоуважение. Гораздо проще раз и навсегда отрезать загнивающий палец. Даже с некоторым риском для всего организма, — все равно легче.

Глядя на то, как он дергался, как потел и раздражался, я впервые подумал об учителях, как о людях. В не связи с профессией, просто как о мужчинах и женщинах. Грустная картинка — учителя. Скучная.

Бедные, бедные "училки", с растрепанными пучками волос над оплывающей шеей, в стоптанных туфлях, что на приличную свалку стыдно выбрасывать. В пресловутых обязательных очках, за которыми тускло, свирепо поблескивают плотоядные глазки. Так, кроме наших советских "училок" могут выглядеть разве что американские феминистки?

Интересно, какое время нужно женщине, чтобы полностью превратить себя в такого рода махровый чулок? Год? Пять? Десять лет? Ведь не родились они такими? Когда-то, наверное, тоже наряжались, ходили на каблучках? Или в эту сферу жизни они потому и попали, что на каблучках никогда не ходили?

Да, рядом с таким портретом, девчонки, вроде моей Наташки, кажутся в десять раз привлекательнее, чем на самом деле являются. Наташка, Наташка! Нарядная, бойкая, себялюбивая. Пустая, скучная, надоедливая. Хорошо одетая, наглая, циничная. Красивая, сластолюбивая, испорченная. Просто мой женский эквивалент.

Что потеряет мир, если люди, вроде меня и Наташки, перестанут существовать? Станет ли ему без нас скучно?

Нет, положа руку на сердце, — мне грустно. Неужели же я, в самом деле, даже учиться не могу? Ну не нравится мне этот Культпросвет, ну и черт с ним! Существует же масса других учебных заведений! Огромное количество других специальностей! Взять хотя бы технические Вузы? Только вот в технике я ни черта не понимаю. И к физической работе у меня имеется стойкое отвращение. И вообще, я — "Потерянная душа". Было у верующих когда-то такое понятие. У атеистов его нет".

"6 ноября

Иногда мне сниться странный, жутковатый сон. В том, что он повторяется, жуть и прелесть.

Мне снится, будто я плыву на корабле. Ночью. На палубе развешаны разноцветные фонарики. Они светятся, отражаются в воде. Все вокруг искрится и переливается. Громко гремит музыка. Женщины, словно сошедшие с "их" экрана, размноженные Мерилин Монро и Бриджит Бардо, гуляют по палубам, подставляя лицо легкому ночному бризу. Ветер играет надушенными женскими волосами. Женские груди трепещут под легкими, сверкающими тканями в предвкушении сладострастной ласки и неги. Глаза сияют. Мужские руки покровительственно обнимают тонкие или полные гибкие станы. И меня охватывает нестерпимое страстное желание иметь в своих руках точно такие же холенные, пышные, мясистые груди и бедра.

Но я присутствую на празднике инкогнито — я почти бесплотный дух.

Отвернувшись от ликующей толпы, я то ли воспаряю в небо, то ли корабль растворяется подо мной, расплываясь, словно был сделан из морской зыбки, но некоторое время я парю над монотонно колеблющимися волнами. Вижу, как высоко и холодно, колюче светят звезды. Как они недостижимы, непостижимы, далеки и прекрасны. А затем вода расступается. Я вижу, как в глубины океана уходит женское тело. Ясно вижу бессмысленно распахнутые в никуда глаза, восковое лицо, колеблющиеся вокруг лица темные длинные косы, напоминающие гигантские водоросли. Лицо абсолютно пустое, лишённое выражения. Ни гнева, ни скорби, ни протеста. Ни обещания, ни угрозы. Ничего.

Ничто.

Пустота.

А между тем черты лица красивые, тонкие. И жуткие.

Но главная суть ночного кошмара ни в лице. Ни в его выражении.

Кошмар заключается в медленном погружении в никуда. В царство Смерти.

Вода вокруг меня поначалу имеет лазоревый оттенок. Но чем глубже я опускаюсь, тем больше меркнет свет, тем сильнее сгущается мрак. И воцаряется тишина. Меня охватывает ужас. Я понимаю, что увлеченный, слишком глубоко спустился, что назад мне не вернуться. Я слабо пытаюсь сопротивляться, бороться. Но тело наливается свинцом, усталость смежает веки. Неудержимо тянет вниз. Тишина сменяется странными звуками, далекими, непонятными, чужими, доносящимися из запредельной мглы, в которую несет меня мертвящий поток. Я понимаю, что вокруг не только темно, но и необыкновенно холодно. Я делаю безуспешный, жалкий рывок, стараясь подняться наверх, на поверхность. Безуспешно. Лишь разворачиваюсь лицом к скупо пробивающемуся сквозь толщу воды, солнцу. Последний, живительный, луч с трудом разрезает себе путь, прощаясь со мной. Я смотрю на осколок света, понимая, что возможность видеть вот-вот оставит меня. Что я останусь в мокром влажном мраке. Что лицо мое станет таким же бессмысленным, как у темного ангела, который увлек меня за собой.

Свет меркнет.

Я больше ничего не вижу.

Волны качают, расступаясь под тяжестью моего тела, принимая в огромную колыбель, в ледяные объятия. Я не испытываю страха. Меня больше ничто не тревожит и не беспокоит.

Я чувствую, я ощущаю себя мертвым. Я знаю, что мертв.

Психиатр сказал бы, что это сублимация.

Так и есть".

"14 февраля

Сейчас ночь. Темно и холодно. То, что случилось… ОНО… просто случилось. И все.

Есть вещи, которые трудно не то, что вымолвить словами, их в тишине не нашепчешь ветру. Пусть слова исчезнут, — одно вслед другому, как лепестки цветка в осеннюю бурю. Открыть окно, туда, в ночь, подставить лицо холоду и мраку, синему лунному свету, холодно льющемуся с неба и смыть, смыть с себя все воспоминания.

Сорвать их вместе с кожей!

Выжечь из мозга!

Но я знаю, что это невозможно…

Придётся помнить.

Я не мог сделать ничего подобного? Но факт остается фактом — я сделал. Или он? Скорее он, чем я, ведь я был слишком пьян. Как нелепо, как неправильно судить других людей. Но как часто мы любим заниматься этим. Охаиваем их в гордой уверенности, что с нами, любимыми, подобного произойти не может. "Только не со мной". "Я не могу быть столь же глупым, жадным, порочным". Как часто мы думаем именно так?

Но оказывается, можем. Я, по крайней мере, точно могу.

Меня ужасает даже не само случившиеся, а то, как внезапно и в тоже время вполне естественно все произошло. Я ведь не педик. Никогда им не был. Даже склонностей подобных за собой не замечал.

Просто был слишком пьян для того, чтобы соображать. Вообще что-то соображать. И все.

В комнате все тикают и тикают часы. Отвратительно долбят в уши ход механических колес, маятников, или что там ещё есть в этих часах?!

Может быть, не стоит все обострять? Откуда мы знаем, что происходит у других, за закрытыми дверями и высокими стенами? С другой стороны, какое мне дело до других? Самое страшное именно то, что нельзя уйти от себя, нельзя притвориться перед собой другим человеком.

Я окончательно потерялся. Я не знаю, что мне с собой делать. Каждый мой новый шаг хуже предыдущего. Я скатываюсь в бездну, хаос. Я понимаю это, переживаю. Но продолжаю делать за шагом шаг вниз. Я знаю, что моя душа похожа на какую-то разлаженную систему, в которой надрывно визжит сигнализация и мигают разноцветные сигнальные лампочки.

Я хотел бы уехать отсюда. Далеко. Туда, где много зелёной травы, где прохладные тени, где медленно журчит река. Там толстый желтый шмель сонно и грозно перелетает с цветка на цветок. И надо всем раскинулось чистое яркое небо, такое голубое, что от него начинает кружиться голова.

Проклятые часы! Их размеренный стук действует мне на нервы!".

" 21 февраля

Глупо устроено животное под названием "человек". Я схожу с ума от мысли, что могу потерять моего запыленного ангелочка. Одновременно готов сам отказаться от неё. Она смотрит на меня, как на сумасшедшего, и все чаще я думаю, что мои опасения напрасны. Скорее уж она сбежит, чем попросит жениться.

Она для меня слишком хорошая? Почему меня сводит с ума её положительность? Я думал, что полюбил её? Я уверен, что её — ненавижу. И боюсь признаться в этом самому себе. Как будто она сейчас заглянет мне через плечо. Что бы она сказала, чтобы бы сделала, если бы поняла истинную природу моих чувств к ней? И какова она — эта чертова природа моих чувств?!

Временами мне хочется ударить её, сделать больно. Закатить хорошую оплеуху.

Почему я её ненавижу? Почему не оставлю? Это как больной зуб: трогать невыносимо, не трогать — не получается.

Я пресытился ею. Она мне надоела. Её костлявая фигура мне омерзительна.

Не-е! Я ненавижу вовсе не её. Себя!

Я не могу её бросить. Наташку не могу бросить. Не могу перестать таскаться к Марине Дмитриевне, жене отставного майоре и моего соседа. Не могу перестать трахаться с Костей. Не могу бросить колоться, пререкаться с отцом, не могу смотреть в глаза собственной матери.

Я хочу спать.

Болит голова. И хочется выпить. Или шырнуться. Но поздно. Теперь уже, наверное, все давно закрыто".

"23 февраля

О! Сегодня самый лучший день Защитника Отечества в моей жизни! Я сам себе "угодил".

Сейчас запишу по-порядку, как советует мне мой психиатр. Черт, какое слово лучше выбрать? С чего начать? И — это уже вопрос к себе, к любимому: зачем наедине с собой подбирать слова, смягчать выражения? А без энтого — никак! Эх, а люди ещё хотят избавиться от цензуры.

И так, наша… наша связь, наш "горячий, пылкий" роман с Костей дошел до слуха моей очаровательной прелестницы. До желтенького цыпленочка, ангелочка с пощипанными крылышками. Если точнее, не до слуха, а до взора.

Угораздило её припереться в самый не подходящий момент. Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались…".

Лена отбросила от себя тетрадку, почувствовав, как от негодования загораются не только щеки, но даже уши. Девушка была разгневанна, разочарованна смущенна.

Зачерпнув горстями воду, плеснула ею в лицо.

Какая мерзость! Какая гадость! До сих пор автор был ей вполне симпатичен. "Герой нашего времени". Ну, недопонятый, не любимый роднёй, пресыщенной хладнокровной возлюбленной. Бывает. Имеющий, судя по всему, наркозависимость. Плохой, очень плохой, категорически не одобряемый Леной поступок, но удобоваримый, проглотить который с грехом пополам, ещё можно.

Но…"целоваться с Костей", кем бы он, этот Костя, не был, — это уж слишком!

Лена чувствовала себя так, словно это она была его девушкой. Словно это она вошла в комнату, застав парней за худшим из всех видов разврата. Мужеложство. Такое может вызывать только омерзение и опустошение. "Голубой король"! Звучит почти красиво. На деле же отдает какашкой!

Девушка потерла виски, лоб, глаза.

Что это она так разгорячилась? Ей-то, спрашивается, какая разница до интимных радостей неизвестного страдальца? Но ничего поделать с собой Лена не могла. Злилась, и все тут!

Сходное чувство испытываешь, читая роман, симпатизируя главному герою. И вот он начинает творить глупости и гнусности, отбивающие у тебя желания знать о его дальнейшей судьбе. В отличие от романа, дневник повествовал о реальных событиях. И от этого на душе становилось как-то неуютно и смутно. И хотелось знать, что там было дальше с этим придурком. В тетради ещё было много листов, исписанных косым, по-женски изящным подчерком:

"Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались. Я не слышал, как она вошла. Костя, наверное, тоже. Картина великолепная: я лежу на подушке. Костя, разгоряченный и мокрый, на мне. "Мы жадно лобзаем друг друга"!

Не берусь представить, что чувствовала Лена в этот светлый миг. Что чувствовал я, не хочу описывать. Это как во сне, в котором все одеты, а ты почему-то нагишом. Нюансов ощущений много, но все сводятся к одному: нелепо и стыдно.

Итак, я молча смотрел на неё со своей подушки. Выражение моего лица, слава тебе господи, я не видел. А Костя сделался нелепым и невменяемым. Наполовину разъярен, до смерти перепуган. Ещё бы! Праведник. Глава комсомола. Надежда института. Любимец публики — и вдруг — мужеложец! В этой роли мне и то хреново, а ведь мне паршивой овцой в стаде быть не привыкать. Я бы здорово посмеялся над ситуацией. Если бы не Лена.

У неё было такое лицо…

Белое, отрешенное, пораженное. Она, наверное, ни о чем подобном даже и не читала — не слышала, а не то, что вообразить рядом с собой могла.

Бедная моя девочка!

Если бы я мог, я бы в тот момент с радостью куда-нибудь провалился. Но проваливаться было некуда, да и невозможно. Надо было как-то выравнивать ситуацию. А как, черт возьми?! Что говорить, когда любовь твоей жизни заходит и видит тебя наполовину раздетым, обнимающимся с другим мужиком, прижимающимся уста в уста, и ты не уверен, в течение какого времени сия картина стояла пред её светлыми очами? Что следует сказать? Что у нас сеанс искусственного дыхания? Что он споткнулся и упал, а я его нежно утешал?

Костя вскочил, как ошпаренный.

— Мы тут… я тут… это не то, что ты думаешь…

Как будто он знал, о чем она думала. Как будто подумать можно было что-то другое?

Итак, Костя оправдывался. Нелепее ничего не придумаешь. Я же решил плыть по течению. Просто лежал и смотрел, куда повернут события дальше. Они, как и следовало полагать, никуда поворачивать не стали, остались на месте.

Глаза Лены стали нарочито огромными, подчеркнуто вопрошающими. Так и умоляли разубедить её в очевидном. Ага, дождешься от меня. Как же? Врать я не мастак. Не люблю. Считаю ниже своего достоинства.

Поняв, что ничего из меня не выжмет, Лена прошла в туалет. Я поплелся за ней. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я её подозревал в суицидальных намерениях, я её для этого слишком хорошо знал. Ну, может, помощь, какая потребуется? Тазик там подержать, или ещё что?

Стоял рядом, заботливо держал в руках предварительно смоченное полотенце. Терпеливо смотрел, как её выворачивает на изнанку от отвращения ко мне. Когда ей надоело сидеть в обнимку с унитазом, я протянул ей руку. Но она с силой меня оттолкнула:

— Никогда меня больше не трогай! — С пафосом заявила рассерженная злюка, горя праведным негодованием. — Никогда больше не смей меня трогать своими грязными руками. — Руки, кстати, в этой ситуации были единственным, что осталось чистым. Я их за головой держал. Но ей до нюансов дела не было. — Никогда! — почти прорыдав, завершила чаровница. Ей оставалось только закинуть голову назад, ударив рукой ко лбу. И крики "браво!" из зала обеспечены.

Я аплодировать не решился.

Просто засмеялся в ответ.

Лицо светлого ангела исказилось и, размахнувшись, Лена закатила мне такую классную оплеуху! Закачаешься.

— Мразь, — прошипела она разъяренной кошкой.

— Конечно, — согласился я с очевидным. — А то ты не знала?

— Не знала, — уже с жалостным всхлипом. Ну, за жалостью, это не ко мне. Я никого не желаю. — Я хочу уйти!

— Да разве я мешаю? — пожал я плечами, посторонившись.

Я, правда, не мешал.

— Я никогда тебе этого не прощу!

— А я просить прощения не намерен. За что мне перед тобою извиняться? Я тебя ничем не обижал.

Я никогда и ни у кого не видел такого злого лица, как у этой некогда такой милой девочки.

— Ты пожалеешь о том, что так со мной обошелся, — тихо, на сей раз без всяких эмоций, сказала Лена.

— Вряд ли, если быть до конца честным.

— Я всем расскажу о вас.

— Да сделай милость, — отмахнулся я. — С меня вся дурная слава, как с гуся вода.

Она встала, отряхнулась и ушла.

Костя причитал, стонал и охал.

— Да ладно тебе, — рассмеялся я, обнимая его за шею и увлекая к кровати. Костя не сопротивлялся, большой, как медведь, и послушный, как теленок.

Зачем все это было мне нужно, спрашиваю я самого себя?! К черту! Ведь я не люблю мужчин вообще, и Костю, как представителя нашего мужского племени в своей постели, в частности, я тоже не люблю. Самое страшное, не знаю ответа я на простой вопрос: зачем?

Я болен. Наверное, это так. Головные боли почти не проходят. И мне хочется, чтобы боль стала больше, ярче, поглотила бы меня полностью, целиком.

Я устал. Пойду шырнусь, иначе окончательно свихнусь от этих мыслей".

"15 марта

То, что происходит в моей жизни, это просто кошмар. Непреходящий. И не передаваемый. Я ненавижу отца и брата, мой отец ненавидит меня и брата, мой брат ненавидит отца и меня. И все из-за одной, весьма простенькой, меркантильной и глупой особы. Вот такая: "Се ля ви".

И из-за чего (или кого), спрашивается, весь сыр-бор?

Она того стоит?

Она! Вот кого даже ненавидеть я не в силах. Противно.

"21 марта

Как глупо, продолжать существовать без всякой надежды получить радость от тягомотины, именуемой жизнью. Кругом грязь и грязь. Одна только грязь и похоть. Я встаю по утрам и понимаю — нужно убить время до вечера. И я его убиваю. Ничего нет, кроме бесконечных пьянок. Ничего нет, кроме кратковременных случайных связей. И бесконечного "кайфа". Нет НИЧЕГО.

Я не хочу больше так жить. Ненавижу себя, ненавижу людей. Если бы верил в Бога, возненавидел бы Бога.

Мир — хаос. Человек- результат случайного сцепления хромосом. Жизнь выходит из пустоты, и уходит в мертвое море пустоты. Я слышал версию о том, что цель в жизни заключается, якобы, в том, чтобы посадить дерево, оставить след, дать жизнь потомкам. Но я завершенный и совершеннейший эгоист. Плевать я хотел на потомков с самой высокой точки планеты. Я родился, чтобы умереть. Между двумя этими моментами я буду вынужден куролесить, ненавидеть, трахать случайных людей, растить кучу сопливых недоносков, в отцовстве которых на сто процентов никогда не смогу быть увереным. Я должен буду впихивать в головы маленьких уродцев не нужные ни мне, ни им, истины. Я буду изменять жене, потому что нет мужчин, рано или поздно не изменяющего жене, если только он не импотент, конечно. Потом придет старость. И я стану зависеть от милосердия такого же ублюдка, каким был сам. Потом — смерть.

Может быть Наташка и права, что не стала всего этого ждать? Что нашла в себе силы покончить с нелепым существованием одним движением ноги, выбивающим из под тела табуретку?

Но почему она ушла молча? Так уродливо, так отвратительно, так не красиво? Она могла бы поговорить со мной, просто поговорить?

Нарочно промолчала.

А теперь — кому задавать вопросы? Не кому.

Нарочно.

Знала, белокурая сука, чем меня достать! А впрочем, я всего лишь получаю сдачи. Ей, наверное, тоже было больно, плохо. Раз она додумалась залезть в петлю?

Впрочем, не больнее и не хуже, чем сейчас мне.

Какая же все это гадость! Не хочу ждать бессмысленного конца. К чему ждать? Все лучшее в моей жизни уже было".

"11 апреля

Подаем друг другу реплики, как плохие актеры. К чему в жизни это нелепое притворство? Почему так часто приходится лгать? Гораздо проще было бы сказать друг другу правду. Или мы лжем потому, что не знаем, где, на самом деле, начинается реальность и кончается придуманный нами мир? Существует ли он, объективный мир, не зависящий от нас? Или на самом деле мир это всего лишь то, что мы видим? То, как мы его воспринимаем, осмысливаем? Он состоит из наших слов, поступков и мыслей. Из наших снов, слёз и улыбок. Из наших привязанностей и антипатий. Для каждого из нас мир начинается в момент осмысления событий и заканчивается с последним вздохом. И нам не дано, как бы мы не стремились, заглянуть в душу другому человеку. Не дано понять, каким он видит дождь, какую насыщенность имеют в его душе цветовые оттенки. Не дано, как бы не стремились.

И потому мы хотим любви. Чтобы наш образ отразился в другом существе. Оставил в нем след, как оттиск ноги в мягкой глине. Чтобы этот образ оставался даже тогда, когда нас уже не будет этом мире иллюзий.

Наташка, Наташка. Мой вредный чертенок, как же я по тебе скучаю. Как мне тебя не хватает".

"1 мая

Приходила Лена. Плакала, обвиняла меня во всех грехах. Смотрела, как на мутанта с двумя головами.

Конечно, мутант, это я. Ну не они же. Такие честные и порядочные люди.

"Я не могу тебя забыть, не могу разлюбить и не могу простить, — выспренно и витиевато рожала она высокопарные фразы.

— Да не нуждаюсь я в твоем прощении, — устало и привычно в ответ бубнил я.

У меня не было сил проявлять дурной характер. Вчера у нас у всех была такая незабываемая ночь.

— Я люблю тебя.

— Твои трудности. Мне на твои чувства, мягко выражаясь, начихать.

Она выглядела такой чистенькой, такой беленькой, такой несчастной, что на мгновение захотелось погладить её по волосам, сказать, что все будет хорошо. Захотелось взять её на руки и поцеловать чистый лоб, кривящиеся в страдании губы. Очень захотелось. Мое тело хорошо помнило, какое наслаждение способна дать эта бесстрастная мразь, так виртуозно играющая на нервах всех видов. Оно, бренное и слабое "тело", так и норовило предательски к ней потянуться. Хотелось до боли в чреслах окунуться в неё, вжаться, раствориться, как в очередном наркотическом сне.

Но я не стал, по опыту зная, что хорошо будет не долго. Что потом будет очень плохо. На душе. Или на том, что от оной осталось.

— Не прогоняй меня, — всхлипнула она, ластясь ко мне. — Разреши остаться.

— Тебе не требуется мое разрешение, чтобы находиться в этом доме, — отмахнулся я от неё. — К сожалению, это скоро я буду вынужден просить у тебя разрешения. — Я схватил её за руку, боюсь, довольно больно. Тряхнул, что было дури. Лена перепугано пискнула. Может, и правда испугалась. Вид-то у меня мало вменяемый.

Я от сложившейся ситуации получал горькую радость. Все-таки прикосновения к ней меня заводило, и по её взгляду было понятно, что наш падший ангелочек это прекрасно осознает.

— Не рассчитывай на продолжения, Леночка, — зашипел я, хотя знал, что все равно будет так, как она хочет. — Так, кажется, зовет тебя мой отец — Леночка?

— Адам, я никогда…

— Сделай одолжение. Испарись отсюда, — отшвырнул я её в сторону, как шкодливого котенка. Она элегантно растянулась на полу. В весьма эротичной позе.

— Я не могу уйти, — увещевала она меня. — Не могу оставить тебя в таком состоянии, — сказала она, поднимаясь.

Что мне было нужно ей ответить? И зачем? Хочет остаться, пусть остается. Я привлек её к себе. В конце концов, к чему мне теперь-то проявлять принципиальность? Буду получать животное удовольствие. Раз иных мне все равно не дано".

"28 июня 1976 года

Потолок низкий и грязный.

После ставшей уже привычной оргии, после "безумств" нашего миленького любовного квартета, все спят.

А у меня бессонница. Я четвертую ночь не могу сомкнуть глаз. Буду философствовать, чтобы кое-как дотянуть до рассвета.

Почему, задаю я себе вопрос, раз больше все равно некому, — почему, если трахаемся мы все вчетвером, традиционно считается, что псих — один я? Не мой отец. Не мой брат, который, как всегда, примерный и послушный мальчик. Не единственная девочка на трех мальчиков. А именно я?

Жизнь полна парадоксов.

Леночка, Леночка. Вот как все обернулось. Твоя любовь ко мне тебя погубила, а меня — не спасла. Душа твоя закоптилась нашими семейными пороками. Потемнела, как стекло, покрывшееся копотью. Ты смогла так легко вписаться в то, что ещё вчера-позавчера показалось бы тебе самой невозможным.

Теперь наши апрельские "отношения" с Костей кажутся милой шуткой, безделицей, на фоне всего, что произошло позже. Из-за тебя, шлюха ты глупая, умерла моя мать, повесилась дурочка Наташка, у которой, оказывается, неожиданно сохранились понятия о том, что нормально, а что — нет.

Ты хороший стрелок, моя ведьмочка. Не промахнулась. О моих "пристрастиях" поведала сразу кому нужно. Наташка дальше сама себе все придумала, сама же в придуманное и поверила. Она, похоже, искренне считала, что у меня качественно иное мировоззрение.

Эх, Наталья! Не сказать тебе уже, что все у меня нормально. Так же, как и других. Не дала ты мне возможности рассказать, что спать с парнем мне было — никак. Это физически. О моральном самоощущении распинаться не буду. Я был пьян. И в этом одна из причин.

Вторая причина, подвигнувшая меня, на сей "доблестный поступок", это желание побесить папочку. Такой свиньи полгода тому назад, даже он от придурка сына не ожидал. (Зато сам-то теперь как куролесит?).

Ну, а в-третьих, мне было интересно, смогу ли я сделать то, от чего меня тянет убежать подальше. Остается с грустью поражаться собственной силе воли.

Я спал с Костей потому, что в характере у меня странный душевный мазохизм. Иного объяснения нет. С детства всегда делать то, что боялся.

Боялся темноты — заставлял себя искать её, где только можно. Чердаки, подвалы были моим постоянным местом обитания. Мать замучилась меня из них вытаскивать. Спускаться вниз, за ступенькой ступенька, плотно закрыв за собой дверь, видеть, как тьма сгущается, что в ней не остается света, было очень страшно. Самым жутким местом для меня был подвал в нашем доме. Я до сих пор туда не могу входить без содрогания.

Мне казалось, что если я заставлю себя пройти через этот подвал, который тянулся подо всем домом, я, наконец, перестану бояться темноты. Однажды, со мной произошел весьма странный случай, при воспоминании о котором у меня и сейчас по спине бегут мурашки.

Я медленно ощупью пробирался по подвалу. Со всех сторон меня обступал липкий, душный, наполненный странным сладковатым тленом, похожий на запах прогорклых лекарств и скопившийся пыли, мрак. Запах формалина. Запах сгнивших тел, зарытых глубоко в земле, готовых вырваться на поверхность.

Запах сгущался.

А потом в темноте что-то начало светиться. Это были не кошачьи глаза, искрящиеся огни были много больше по размеру. Я видел (или мне только так казалось), длинные зрачки, горящие лютой злобой. Видел клыки. И бросился бежать, от ужаса не помня себя.

Даже не знаю, как я не заблудился, пока бежал, подгоняемый звуками шагов (или лап) за своей спиной. Поскольку в десять лет я наркотики не принимал, и даже толком не пил, то бредом это быть не могло. Поэтому не знаю, что это было. Что бежало, тяжело обдавая меня смрадным дыханием?

Лестница наверх, к спасительной двери, показалось такой длинной. Бесконечной. И когда я подбежал к ней, к двери, она оказалось запертой. Сколько я не дергал за ручку, дверь не поддавалась. А сзади что-то приближалось. Я развернулся, прислонившись спиной к двери, вглядываясь во мрак. Уверенный, что это только глупые страхи. Что ничего не будет.

А потом…

Я не помню, что было потом. Что-то может, и было. А может, только мое больное воображение. Не знаю.

Мать говорила, что искали меня около девяти часов, а когда нашли, я почти не дышал. Я несколько часов пролежал в обмороке. У меня был тяжелый случай какой-то нервной болезни. Я даже говорить перестал. Боялись, что я окончательно сдвинусь. Даже папаша утратил авторитарный тон и пытался учиться говорить со мной по-человечески. Он снизошел до чтения сказок!

Как только я получил возможность выходить, я снова спустился в подвал. После этого вся семья испугалась за папашин рассудок и мою задницу. До светлого открытия, что бить меня бесполезно, папе предстояло прожить ещё несколько лет. Поэтому попе было серьезно больно. Но наука на пользу не пошла.

Мне мало что идет на пользу.

Вторым страхом были женщины. Подростком я ужасно их боялся, потому что был хилым, болезненным, и был уверен, что ни хрена у меня с ними не выйдет. Слава богу, ошибся.

Я боялся боли. У меня низкий болевой порог. Поэтому мне обязательно нужно было клясться на крови при каждом удобно случае и вне такового. Я так часто резал себе руки и пальцы, что мать отвела меня к психиатру. (С этого и началось наше постоянное и непродуктивное сотрудничество с работниками психбольниц). Я "честно" признался, что люблю, когда мне больно. И психиатр поставил диагноз и приписал таблетки.

Я сам читаю, что пишу, и думаю — ну на зачем, зачем, мне все это было нужно? Зачем было казаться психом? Наверное, зря я все-таки не пил приписанные мне лекарства.

Ответ на вопрос: "зачем", у меня есть. Потому что мой отец — садист. Даже наедине с самим собой не хочу развивать эту тему. Это — мое. Только мое. И ни с кем этим я делиться не буду

А ещё, в четвертых, я боюсь темноты.

За последней чертой её не избежать никому. Это будет та самая темнота, из подвала, из кошмарных снов. Все мы в детстве боимся темноты потому, что бессознательно ассоциируем её со смертью. И стремясь к жизни — включаем свет. Свет есть жизнь, а смерть — темнота в которой не возможно его включить.

Некоторые люди говорят, что не боятся смерти. Этого не может быть. Просто у них маловато воображения для того, чтобы представить, как это будет, — когда ничего уже не будет. Даже сознания, которое будет это "нет" констатировать.

Мы придумываем себе кучу целей. Веру в Бога. Добродетель. Всё только за тем, что бы не видеть конечной темноты, ждущей нас в конце пути. Но день пройдет, и карусель остановится. И тогда Она придет.

Тебя сотрут, стряхнут и это будет все. Ты НИКОГДА не проснешься. Даже в памяти других ты испаришься быстрее, чем роса с листьев в теплый ласковый летний день.

Наше стремление к добродетели — это взятка Небесам. "Я буду хорошим, Боже, только дай мне надежду на вечную жизнь!".

Я же не был хорошим. И я не могу поверить в иную форму жизни, просто не могу. Смерть страшна и бесповоротна. Вот моя вера.

А если нет иной жизни, то к чему нам включать цензуру в собственную жизнь? К чему разводить ложные идеалы? Все идеалы лживы, потому что правдивы Тлен и Смерть.

Награды или кары не будет.

Ничего не будет.

Я ненавижу жизнь, потому что чертовски боюсь смерти. Небытия. Темноты. Отсутствия сознания.

Я боюсь. А это плохой признак. Значит, нам придется встретится".

На этом записи в дневнике обрывались.

Лена не заметила, как пролетело полтора часа.

Закрывая тетрадь, девушка ощутила присутствие чего-то потустороннего, ледяного, словно настывшее железо на морозе. Она впервые задумалась о реальной возможности того, как человек может жить и дышать, а затем, почти в любой момент, он может исчезнуть. Как писал Булгаков, "человек внезапно смертен".

Что это значит — перестать быть? Как это происходит? Что человек испытывает и чувствует в момент перехода? Или ухода в небытие? Может ли существовать иной мир, помимо нашего, в котором была бы возможность проснуться и продолжить существовать, пусть в ином качестве и свойстве? И если да, — то где он существует, иной мир?

В конце концов, на самом деле никто из нас не верит в смерть. Нам кажется, что в последний момент кто-то там, наверху, сделает для нас исключение, и отменит смертный приговор. Мы останемся жить вечно.

А если нет?

Лена от ужаса вскочила. Почти остывшая вода колыхнулась у её ног. Она судорожно вытирала влажную кожу и повторяла про себя, как молитву:

"Я хочу жить! Я хочу жить вечно!".

В этот момент даже существования Ада казалось ей лучше, чем перспектива просто ПЕРЕСТАТЬ БЫТЬ.

 

Глава 3

Спиритический сеанс

Выбравшись из теплой ванной в коридор, полный теней и холодных сквозняков, Лена почувствовала, как липкий, необъяснимый, иррациональный страх струится по позвоночнику, оставляя на коже мелкую россыпь мурашек.

Когда успело так стемнеть? Стрелки на часах, показывали половину девятого — по-летнему совсем день. Монотонно долбили дождевые капли по оконному стеклу. Как ни странно, звук, прежде действующий на Лену успокаивающе, теперь тревожил. Даже раздражал.

Далекая серебристая зарница выхватила белый квадрат календаря на стене, повествующего о том, что на дворе стоит 20 июня 1996 года. Гроза ушла на восток. Глухие раскаты грома едва различимо доносились издалёка.

Вот стол. Вот стул. Квадрат окна. Все как всегда. Все так, как должно быть. Не считая того, что сердце в груди бьется короткими, резкими точками. Да хочется бежать прочь со всех ног.

"Причина моего страха проста, — сказа себе Лена за неимением лучшего собеседника. — Незнакомое место. Ненавистная гроза. Да ещё и этот дневник, — будь он не ладен".

Хотя, если подумать, — ничего страшного, в дневнике не было? Да, речь в нем шла о весьма неприятных событиях. Откровенно смаковались грязные подробности о (если Лена всё правильно поняла) однополых и даже кровосмесительных связях. Противно, спору нет. Но ведь не страшно?

Почему же тогда от простой общей тетрадки в клеточку, спокойно лежащей в коридоре на подзеркальнике, расходятся волны удушливого липкого страха? Почему рукописный текст, подобно нечистым потокам воды, распространяет вокруг себя заразу?

За окном опять прогрохотало. Раскатисто и басовито. Гроза, развернувшись, возвращалась назад. Но Лена твердо решила сбежать, не смотря ни на что. Пусть даже бежать придется под проливным дождем и каскадом сверкающих молний, бьющим под ноги.

Если бы ещё вчера кто-то сказал ей, что в разгар грозы она, Елена Лазорева, в твердой памяти (о здравом уме вопрос, судя по всему, не стоит), решится выйти на улицу, — Лена бы только покрутила пальцем у виска, намекая на то, что человек находится просто не совсем в себе. И вот она, вопреки доводам рассудка, торопиться выбраться в обезумевшее за окном пространство.

Причем, по-детски страшась поворачиваться к темноте спиной.

Чего она боится? Буки из шифоньера?

Очередная вспышка синего потустороннего света заставила девушку кинуться к двери, на ходу надвигая на ноги босоножки. Поспешно хлопнув дверью, она опрометью сбежала вниз, старательно избегая глядеть на ту часть лестницы, что убегала вверх, на чердак. Пулей, пролетев четыре пролета, Лена с облегчением выбралась из мрачного подъезда на умытый и одновременно исхлестанный дождем, двор.

Но тут:

"Выключила ли я воду и колонку? — всплыла мерзкая мыслишка.

Ноги налились свинцом и грозили подогнуться. Лена не могла вспомнить, сколько не старалась.

От мысли, что снова придется подниматься под синие всполохи молнии, снова идти мимо призрачной лестницы на чердак, Лена почувствовала, что её сейчас вот-вот вырвет. Или она упадет в обморок. Или просто наплюет на все, и не станет ничего проверять. Потому что, ну, не в силах она войти в проклятую квартиру и пройти её от двери до двери.

За то время, пока её не было, "бука" вполне был способен вылезти.

Девушка стояла и смотрела, как капли выбивают рябь по лужам, как стучат по рыжим, полинявшим стенам дома, как мочалят ветки высоких старых тополей. И не могла двинуться с места.

Конечно, чем иным мог для неё обернуться подарок Олега, как не злым непрекращающимся кошмаром?

Когда Лена, наконец, добралась до своего дому, с неё лило в три ручья.

Марина только ахнула, увидев дочь:

— Ты сошла с ума?

— Точное наблюдение, — шмыгнула носом Лена в ответ.

— Ты что вытворяешь? Почему шатаешься под проливным дождем, да ещё и без зонтика?! Ты же можешь простудиться! — заволновалась мать.

— Ага. Сумасшедшая и сопатая, вот какая я буду, — постаралась Лена подвести итог их краткому диалогу.

— Немедленно — в ванную! Потом переоденься в теплый халат. Я пока приготовлю чай.

— Лучше сделай кофе, — буркнула Лена, чихнув. И хлюпнув носом.

После чего побрела в ванну. Исполнять распоряжение матери. Наверное, она будет очень, очень чистой: долгая ванна, холодный душ, горячий душ! Останется ли на ней кожа?

И в самом ли деле она выключила эту проклятую колонку? Теперь думать об этом было поздно.

Горячий кофе бодрил. В стенах родного дома страхи отступали и казались чистым ребячеством.

— Почему ты не осталась ночевать там? — спросила мать.

— Я у себя-то дома никогда одна не ночевала, — отозвалась девушка

Марина улыбнулась:

— Испугалась?

— Ага.

Гроза прошла. Рядом с матерью мир снова стал безопасным.

— Мам, — неожиданно для себя спросила Лен, — а ты Олега ещё любишь?

Мать вздохнула, покачав головой:

— Не знаю. Помню, когда-то очень сильно его любила. После нашего с ним разрыва очень переживала, просто извелась вся. Как же я тогда ненавидела их обоих: и отца твоего, и его полюбовницу. Ненависть это, понятное дело, была оборотной стороной любви. Спрятавшись за неё, я все ждала, когда же Олег, наконец, одумается. И вернется. — Голос матери звучал обыденно. Руки мелькали над столом, готовя бутерброды с колбасой и с сыром, разливая кипяток по чашкам. — А потом поняла: не одумается он никогда. И не вернётся. — Марина поставила чайник обратно на плиту и села напротив. — Вот тогда-то я и перестала его ненавидеть. Просто стала жить дальше. Если бы моя жизнь сложилась бы по-другому, встретила бы я подходящего человека, то давно бы, наверное, забыла о твоем отце. Будь у меня хотя бы дело, приносящее доход, позволяющий содержать тебя и себя так, как хотелось бы. Да я бы его тогда на порог к нам не пустила! А так, сравнишь, чего добилась в жизни сама с тем, чего достиг твой беспринципный папаша, и от злости так кого-нибудь и покусала бы. Олег, он для меня как проигранная партия, понимаешь? Всегда чертенок подзуживает отыграться. Так что, пусть ходит. Пусть денежкой с тобой делиться. С паршивой овцы, как говориться, шерсти клок. Вот, он квартиру тебе подарил. Разве не хорошо?

— Кто знает? — шмыгнула носом Лена. — От добра — добра не ищут, а от зла добра не жди.

— Философов ты мой, — покачала головой мать, взлохматив ей волосы на затылке.

— Он пустой, мам, — с горечью выдавила из себя Лена. — Ничего, кроме шума, он дать не сможет. И подарки его, такие же, как он сам — пустые, ядовитые. Не нравится он мне.

— Бывают люди и похуже.

— Может, и бывают, — согласилась Лена. — Только ко мне они не лезут. И мне до них дела нет.

— Как у тебя дела с Серёжей? — спросила мать, чтобы сменить тему.

Лена сделала несколько глотков. Кофе остыл. Девушка поморщилась:

— Да обычно. Убиваем вместе время, которое друг без друга могли бы провести гораздо интереснее. И с большей пользой.

— С этим мальчиком тебя никто встречаться не заставляет, — почти возмутилась мать. — Не хочешь, зачем это делаешь? Зачем парню голову морочишь? Он ведь не кукла, чтобы в него играть. Не понимаю я тебя, Лена. Совсем.

— Я его сегодня прогоняю, а завтра…завтра, вдруг, пойму, что это была любовь моей жизни? — глаза у девочки стали большие и печальные. — Что я тогда буду делать?

Марина прищурилась, внимательно рассматривая свое чадо:

— Ты шутишь или серьезно?

Лена тряхнула головой:

— Да сама я не пойму, мам. Вроде как серьезно.

Марина нахмурилась.

— Ты всегда говоришь чепуху. И в кого ты такая уродилась?

— В енота.

— А я склонна думать, что в дикобраза. Сплошные колючки.

Лена ласково улыбнулась матери. Как же приятно было чувствовать себя в тепле, в безопасности, окруженной любовью и заботой. И как же Лена любила это чувство. Ощущение того, что все в мире складывается, так, как должно: предсказуемо и надежно.

Потянувшись, она поднялась из-за стола:

— Ну, ладно, спокойной ночи, мамочка. Я пойду, — Лена чмокнула Марину в щечку на прощание. — Завтра рано вставать.

— У тебя назавтра, кажется, экзамен намечается?

— Ну, да.

— Ты все выучила?

— Все выучить, как известно, невозможно. Всего, подозреваю, сами преподы не знают. Иначе лекции по бумажкам не читали бы.

— Только попробуй сдать экзамен на тройку, — не страшно пригрозила мать вслед.

Не уточняя, впрочем, чем грозит такое положение дел лично ей, Лене.

Нырнув в кровать, девушка все-таки прихватила с собой умную книгу. Скорее для профилактики нелепым страхам, чем из ученического рвения. Хотя, что греха таить, вовсе не вредно немного освежить в памяти материал. С сей благой целью, Лена раскрыла учебник на заложенной закладкой странице:

"Кровь. Жидкая субстанция организма, состоящая из плазмы, красных и белых телец, гемиглобина, переносящего кислород ко всем клеткам и тканям организма, — провозглашали строки. — Кровь несет питательные вещества, уносит продукта метаболизма. Кровь протекает под нашей кожей, разделяясь на два русла"…

Строчки постепенно утрачивали печатную четкость. Буквы затанцевали, вытягиваясь, принимая изящный, чуть наклонный витиеватый вид:

"Волны качают меня, расступаясь под тяжестью тела. Принимают в огромную колыбель, в ледяные объятия. Меня больше ничто не тревожит, не беспокоит. Я знаю, я чувствую, я ощущаю себя мертвым".

Сон окончательно сморил Лену. Книжка выскользнула из рук.

Во сне она вновь очутилась перед закрытой дверью квартиры, из которой сбежала тремя часами раньше. В руках Лена держала кожаную сумку на мягкой подкладке, — той самой подкладке, что, с одной стороны делает любую, самую маленькую дамскую сумочку вместилищем огромного количества вещей, позволяя засунуть туда при желании даже слона. Но, с другой стороны, благодаря тем же самым качествам мягкой подкладки, все попытки отыскать что-то в сумочном чреве, обречены на поражение.

Когда Лене, вопреки всему, все же удалось ухватить кончиками мокрых, непослушных пальцев ключи, дверь распахнулась сама собой. За ней, как и полагалось, лежал коридор, освещенный загадочным мерцающим и неровным светом от восковых свечей, выглядывающих из канделябров на стенах.

За рифленой поверхностью двустворчатой двери, ведущий в зал, проглядывался человеческий силуэт. Он как-то странно дергался, будто марионетка, исполняющая модерновый танец. То, ломался под острым углом, так, что казалось, кости сейчас вылетят из суставов. То плавно кружился на месте.

Музыки не было. Фигура танцевала в тишине.

Не задерживаясь, Лена прошла вперед, дальше по коридору, к ванной. У входа она остановилась, глядя в щель между полом и дверью. Щель была заполнена чарующим, привлекающим внимание, зеленоватым сиянием. Распространяющийся свет был необычайно красивым!

— Не ходи туда, — окликнул незнакомый голос.

Лена пожала плечами.

Она никого не обязана слушать в своем собственном доме! К тому же, она просто не сможет удержаться от искушения узнать, что же способно так ярко и желанно светиться?

Отбросив от себя сомнения и нерешительность, Лена распахнула дверь.

В первый момент между яркими всполохами зелени невозможно было ничего разглядеть. Свет клубился будто пар, больно ударяя по глазам. Когда же видимость прояснилась, Лена увидела перед собой ванну, заполненную тёмной, густой и вязкой, как смола, кровью. Скользкие ошметки, плавающие в ней, будто кусок мяса в наваристом супе, были ни чем иным, как измельченными человеческими внутренностями, превращенными в осклизлые лохмотья, вперемешку с человеческими же экскрементами.

Лена отшатнулась, попятившись. И наткнулась спиной на неизвестного незнакомца, который, воспользовавшись ситуацией, крепко обнял девушку за плечи, удерживая на месте.

— Не входи сюда. — зашипел некто недобрым, сипящим голосом прямо в ухо. — Пожалеешь… — голос перешел в хрип.

Вид разлагающихся пальцев, удерживающих её за предплечья, привел девушку в состояние парализующего ужаса, граничащего с потерей разума. Да и как было не ужаснуться тому, что на её белую чистую кожу стекала мерзкая, гнилостная плоть?!

Лена проснулась, разбуженная собственным криком.

Из абажура лампы тускло светила лампочка, рассеивая вокруг себя мягкий ровный свет, легко скользящий вдоль дивана, похожего на уютно свернувшееся животное; трепетал на шторах, заставляя блестеть полировку комода и стола.

На крик вбежала мать:

— Что случилось?! Почему ты так орешь?!

— Мне приснился кошмар, — ответила Лена, зарываясь в простыню, будто в надежде отыскать у той понимание и защиту.

— Ты кричала так, что я думала, у меня остановится сердце, — недовольно буркнула Марина. — Побыть с тобой?

— Да. Как все-таки хорошо, что я не осталась ночевать в том чертовом доме! — Лена поежилась. — У меня бы, наверное, к утру случился инфаркт.

Утром Лена мужественно выдержала пристальный изучающий материнский взгляд:

— Хорошо себя чувствуешь? — интересовалась Марина, наблюдая, как дочь вяло ковыряет вилкой в тарелке с яичницей. — У тебя блёклый вид.

— Перед экзаменом нервничаю, — нетерпеливо отмахнулась девушка.

Лена опаздывала.

Когда она, наконец, явилась на остановку, Серега нервно докуривал четвертую сигарету. И был злой, как черт:

— Ты хотя бы раз в жизни, ну, скажем, в порядке исключения, просто для разнообразия, — можешь прийти вовремя? — Недовольно буркнул парень, когда Лена брала его под руку.

— Прости, зая, я проспала. Вчера до полночи анатомию учила, — оправдывалась Лена.

Спустя полтора часа она называла номер по кону доставшегося билета. Усевшись за парту, пробежала глазами оба вопроса. Первый касался кровеносной системы, второй — строения клеток. И тот, и другой Лена знала, что говорится, на зубок. За Серегу она тоже не волновалась. У него были заготовлены "бомбы". Стащив пару дней назад в секретариате проштампованные листы, Серега заранее заготовил ответы на все билеты. Теперь осталось только воспользоваться случаем и поменять местами пустой лист на исписанный. Зная Серегу, в успехе предприятия никто не сомневался.

А вот подружка-Танюшка сидевшая на соседнем ряду, то и дело делала большие глаза и гневно посматривала на сосредоточенно готовящихся к ответу друзей. Готовить "шпоры" ей всегда было лень, учить что-то — и подавно. В результате такой политики для Танюшки даже три балла были вожделенной целью.

"Кровь. Жидкая субстанция организма, состоящая из плазмы, красных и белых телец. И гемиглобина, — записала Лена на проштампованном экзаменационном листе.

Неожиданно девушка ощутила резкую дурноту. Голову сдавило, будто железным обручем. Листок поплыл куда-то из-под рук.

— Лазорева, — склонился над девушкой обеспокоенный преподаватель, — ты хорошо себя чувствуешь?

— Нет, — выдавила из себя Лена, — вернее, не очень хорошо. Можно я пойду отвечать следующей?

— Ну, конечно, иди. Воды тебе не налить?

— Спасибо, не нужно. Мне уже лучше.

С удивлением, окинув взглядом листок, Лена обнаружила, что тот, оказывается, исписан сверху до низу. Когда она все это написала, хоть убей, Лена не помнила. Потерев саднящие виски, девушка обеспокоено подумала о том, что уже не сходит ли она с ума?

— Лазорева, — преподаватель смотрел на неё с подозрением. — Вы отвечать идете, или как?

— Конечно, — устало отозвалась Лена.

Неожиданно для себя, ответила она на "отлично", несмотря на все переживания и странности. Не взирая на нарастающую головную боль, жару и ночные кошмары.

Выйдя из кабинета, Лена забралась на подоконник, поджидая друзей.

У ребят к третьему курсу сложилась традиция после экзаменов отмечать событие маленькой попойкой.

Когда товарищи выбрались из лап экзаменующего препода, Лена предложила ребятам не шататься по низкосортным барам, а поехать к ней на квартиру и отпраздновать сдачу последнего экзамена там. Чинно и благородно.

— А и правда, — поддержала предложение подруги Таня, — любопытно посмотреть на подарок Ленкиного папаши. И повод подходящий есть! Ну, что? Мы едем?

— Едем, — единогласно согласились все.

Прихватив в ближайшем киоске классический молодежный набор: пиво, сухарики, сушеные кальмары и чипсы, друзья направились к Ленке домой.

— Что ни говори, все старые дома выглядят загадочно, — уронил Сашка, Танюшкин парень, пока они проходили под лепными высокими потолками, возвышающимися над широкими лестничными пролетами.

— Не загадочно, а мрачно, — возразила ему Татьяна, настороженно озираясь по сторонам.

Лена неожиданно почувствовала, что подруга её раздражает. Особенно то, как та вышагивала перед Серегой, нарочито вертя аккуратной круглой попкой.

Взгляд Сереги то и дело соскальзывал на аппетитные Татьянины округлости.

На Тане были нежно любимые брюки цвета "белой ночи" и черная коротенькая майка, оставляющие открытым гибкий, поджарый, как у хорошей гончей, живот. В ушах болтались длинные, чуть не до плеч, яркие пластмассовые серьги. Девушка обожала все сверкающее и яркое. Волосы, темные, с неожиданными всполохами алого пламени, свободно развивались за спиной.

Рядом с жизнелюбивой, яркой, как канарейка, Татьяной, Лена чувствовала себя блеклой, серой и скучной забитой церковной мышкой. В тайне она завидовала яркой внешности, легкому характеру, искрометному нраву подруги. И сейчас задалась вопросом: а не привлекает ли Таня Серегу, который, как она это знала, порядком подустал от их вяло текущих отношений?

Поднявшись на пятый этаж, все посмотрели в сторону лестницы, что уходила вверх ещё на один пролет.

— Я думал, в доме пять этажей? — Серега вопросительно посмотрел на Лену.

— Правильно думал. Лестница ведет на чердак, — ответила она.

Ей было жутко.

В черном провале над лестницей свет таял, как сахар в кипятке. Из темноты кто-то наблюдал за ними, затаившись. Кто-то злобный поджидал благоприятного момента для нападения.

Ребята, судя по напряженным взглядам, направленным на лестницу, тоже чувствовали нечто подобное.

— Ты дверь-то открывать будешь? Или как? — толкнул её в бок Серега, заставляя выплыть из мира страшных фантазий. — Этот чердак, — прокомментировал Серёга, — от его вида по спине мурашки ползут.

Лена поспешила провернуть ключ в замке. В распахнутую дверь навстречу им повеяло теплым воздухом.

Оказавшись в коридоре, все облегченно вздохнули. Колонка, как Лена и предполагала, оказалась выключена.

Ребята, по непонятым для Лены причинам, решили расположиться в "кровавой спальне". Будь на то Ленина воля, она бы предпочла зал. Там было просторнее и светлее. Да и к входной двери, если что, — поближе.

Подростки уселись прямо на пол, поставив между собой, по середине, тарелку с чипсами и солеными орешками. Во влажной пивной прохладе было что-то успокаивающие. Наверное, именно по этому спиртное быстро убывало. Все исправно на него налегали.

— Здесь так промозгло! — Передёрнула плечами Танюшка. — Просто холодно. Даже странно, — в такую-то жару!

— Это потому, что здесь живет полтергейст, — неожиданно для себя "брякнула" Лена.

Лица друзей, как одно, повернулись в её сторону. Глаза глядели с насмешливым любопытством.

— В комнатах с приведениями ведь всегда бывает холодно? — С извиняющейся улыбкой, завершила фразу Лена.

— И кто он? — оживилась Танюшка, жадно блестя карими глазами. — Твой полтергейст?

— Дух самоубийцы.

Во взглядах друзей явно читалась недоверчивость. И любопытство.

— Я вам сейчас кое-что покажу. — Лена выбежала в коридор за тетрадкой, которую оставила на подзеркальнике. Вопреки ожиданиям, та так и ждала её на полке.

— Вот, видите? — снова усаживаясь на пол, с таким выражением, будто притащила ценнейшую реликвию, победоносно явила миру Лена свою находку, — Это дневник. Он принадлежал человеку, что жил здесь раньше, до меня. Я вам его сейчас почитаю.

И Лена прочла. Все. От корки и до корки. Хотя и чувствовала себя при этом предательницей.

Совершенно, кстати, непонятно, почему.

— Н-да, — протянул Серега, ухмыляясь, — абсурдная история. У хозяина дневника явно крыша потекла. Мужик так не должен чувствовать, ясно? И вести себя тоже так, — не должен. Извращенец хренов! При коммунистах "такого" не было.

— Это-то как раз при коммунистах и было, — позволила себе проявить сарказм Лена.

— Ребята, не ссорьтесь, — поморщилась Таня. — Кстати, а почему ты думаешь, что он покончил с собой?

— Мне так кажется, — неопределенно пожала плечами Лена. — А ты думаешь иначе? — поинтересовалась она у подруги.

Пришел Танин черед пожимать плечами. Она не знала, что она думала. Она вообще-то предпочитала по жизни задумываться как можно меньше, предпочитая действие всякого рода релаксации.

— Самое странное, что я также думаю, что акт сведения счетов с жизнь имел место быть! — дурачился Сашка. — Вот ведь дела, — просто тетрадка в клеточку, и вроде ничего "такого" в ней и нет. А ощущение, — будто в паутину сопливую какую-то вляпался.

Лена вздрогнула. Саша вслух озвучил её мысли.

— Угу, — хмыкнул Серега, — ничего "такого". Просто

" Нет лучше влагалища

Чем очко товарища

Пусть пахнет похуже

Зато идет потуже", — с непонятно откуда взявшимся выражением продекламировал Серега.

— Заткнись ты! — Хором закричали девушки.

— А я-то что? — ухмыльнулся Серега. — Сами начали.

— Ну ладно, хватит об этом, — хлопнул по полу ладонью Сашка. — Мне вот кажется, что я знаю, чем мы сейчас с вами займемся. Как насчет небольшого спиритического сеанса? Кто — "за" — поднять руку. А можно и ногу?

Все засмеялись и проголосовали "за".

Лене не нравилось, какой оборот принимало дело. Она успела пожалеть, что рассказала друзьям о своей находке. Но девушка все-таки не находила в себе силы возразить против намечающейся забавы. У неё, как всегда, на возражения и споры не хватало характера.

Пока расчерчивали лист бумаги на две половинки, пока на каждой половинке писали: "да" и "нет"; Лена утешалась мыслью, что при свете дня, отечественная нежить, воспитанная гораздо лучше голливудской, будет действовать в рамках приличия и большего, чем худо-бедно пошуметь водой, себе не позволит. И уж более, чем вероятно, что незнакомец не посмеет явиться и с укором заглянуть ей, Лене, в глаза, обвиняя в разглашении вверенных по секрету тайн.

И все равно она чувствовала себя предательницей. Бог весть знает почему?

Когда импровизированная гадальная доска была подготовлена, ребята уселись рядышком, рядком, предварительно зашторив окна тяжелыми гардинами, из-за них свет в комнате стал ярко-розовым. Что, по мнению Лены, было крайне неприятно, так как вызывало в памяти атмосферу ночных кошмаров. Одиноко, над серединой листа, желтым всполохом, теплилась парафиновая свечка.

Блюдце быстро накалялось, становясь почти горячим, покрываясь изнутри черной копотью.

— Дух, обитающий в этой комнате, — явись. Дух, ответь, ты здесь? — Тишина в ответ. — Дух, обитающий в этой комнате, в этой квартире, — явись. — Как все и ожидали, ничего не происходило. — Дух, ответь, ты здесь? — Продолжала упорствовать Лена.

— Не отзывается, — насмешливо фыркнул Серега. — Наверное, какого-нибудь петуха дерет на том свете.

— Дух, обитающий в этой комнате, в этой квартире, — явись! — Продолжала призывать Лена, не обращая внимания на высказывания парня. — Дух, ответь…

По комнате пронесся резкий, стремительный, ледяной порыв ветра, от которого шторы на окнах заходили ходуном. Волосы девушек заструились за спинами. Пламя свечи бешено заметалось и погасло, испуская темное змеящееся облачко.

Блюдце, которого никто ни касался, дрогнуло, завертелось вокруг своей оси, и принялось истерично метаться по бумаге. Зазвенело, подпрыгивая на одном месте, как мячик, и, расколовшись сначала на две половинки, затем словно бы взорвалось изнутри на множество осколков, разлетевшихся в стороны.

Порыв ледяного воздуха снова ударил всем в лицо с такой силой, что перехватывало дыхание.

Затем все стихло.

Но подростки продолжали ощущать яростную, злую силу, разлитую в воздухе. При дыхании из ртов вырывались облачка белого пара, как бывает при минусовой температуре.

Ребята, замерев, не двигались, — боялись пошевелиться: а вдруг все повториться сначала? Сережка, самый ироничный и смелый за минуту до этого, теперь молча таращил глаза, присев на корточки.

— Вы слышите? — трясущимися губами произнес Сашка. — Что это? Вода льется?

— О, господи, — Лена побежала в ванную, почти уверенная в том, что там будет пусто и сухо. Что звук падающей воды окажется не большим, чем массовой галлюцинацией.

Перед дверью она замерла, на мгновение, вспомнив предупреждение из сна: "Не входи туда!". Но страх залить соседей оказался, как ни странно, сильнее страхов перед потусторонним миром.

Лена распахнула дверь…

Она была здесь повсюду — вода! Падала, струилась, билась о стенки ванной. Вода была горячей!

Взгляд девушки метнулся в колонке. Разделитель стоял почти на максимальной отметке. Повинуясь безотчетному порыву, Лена потянулась, чтобы повернуть рычаг и выключить колонку. Руку ударило током. Отскочив, в испуге, девушка не сразу сообразила, что колонка-то была газовая. В ней не могло быть никакого напряжения.

В изумлении она замерла, не зная, что делать дальше. Чему верить?

Звук падающей воды стих. Колонка погасла. Вода в ванной уходила через слив с глухим плюньканьем, оставляя ванну пустой. Даже капли не задержались на белых ровных боках емкости.

Резкая боль в руке заставила Лену опустить взгляд вниз.

Рядом с веной алел тонкий, не глубокий, но кровоточащий порез, тянущейся вдоль синей жилки. При виде крови Лена испытала дурноту, колени грозились подогнуться, от испуга потемнело в глазах.

Дверь за спиной резко распахнулась. На пороге возник Сашка, бледный, испуганный и злой:

— Какого черта ты тут закрылась?!

— Я не закрывалась, — обиделась Лена.

Туман стал рассеиваться, оседая капельками на волосах.

Взгляд Саши скользнул к кровоточащему порезу:

— Что это ты делаешь, мать твою?!

— Руку порезала.

— Зачем?!

— Не думаешь же, ты, что я это нарочно? — возмутилась Лена.

— Идем! Пошли отсюда скорее. — Он схватил её за руку и почти силком потащил за собой.

Лена и не думала сопротивляться.

 

Глава 4

Мишка

Елена Григорьевна была, без сомнения, красивой женщиной. При взгляде на неё на ум невольно приходило сравнение с хризантемой, стоящей на столешнице из дорогого богемского стекла в вазе из хрусталя. У неё были глубоко посаженные серые льдистые глаза, точеные черты лица, густые и прямые волосы. Тихий вкрадчивый грудной голос.

Левина очаровывала присущим только ей обманчивым холодом. Вкрадчиво, как змея, заползла в душу.

Мишка знал её давно. Очень давно.

Елена Григорьевна Левина была подругой его матери с далеких времен юности. Он привык относиться к ней, как к красивой взрослой тёте, не сомневаясь, что она, в свою очередь, видит в нем сосунка, которому, нанося визит подруге, полагается приносить мешок сладостей и игрушки.

У Мишки и раньше случались романы с дамами старше себя. Но с ними все было не так сложно. Они не сводили его с ума, не заставляли буквально болеть вожделением. Не вынимали из тела душу.

А она…

Тот вечер, когда они ввязались в тяжелые и сладостные для обоих отношения, начался как обычно. Мишке навязали необходимость присутствовать на празднике "взрослых", от которого не один нормальный подросток радости не предвкушает.

Вечеринка проходила на арендованном стареньком пароходике, разукрашенном не в меру ярко, — по вкусу "новых русских" нуворишей. Горели разноцветные лампочки, трепыхались на ветерке разноцветные флажки. Взгляд белокурой красавицы, вдруг отозвался ответной искоркой, показавшейся поначалу неприемлемой и невозможной.

Елена Григорьевна подошла первой. Когда женщина наклонилась, взгляд невольно уперся в белые мягкие выпуклости в квадратном вырезе топа:

— Я давно не танцевала! — Жарко прошептали её губы. Сочные, зрелые и манящие, словно экзотические тропические плоды. — Пригласи меня потанцевать.

Стараясь скрыть охватившее его возбуждение и растерянность, Мишка робко и неловко, трясущимися от острого желания руками обнял будущую партнершу за талию. Они медленно и сонно закружились в такт томной мелодии заграничного танца.

— Пригласи меня, — выдохнула она.

— Я же уже пригласил, — испуганно вздрогнул Мишка, поднимая на женщину удивленный взгляд.

— Дурачок, — усмехнулась Елена Григорьевна и, сжав его пальцы своими прохладными твердыми пальцами, пошла в сторону выхода, туда, где над импровизированным трапом сверкали цветные гирлянды. Вслед за ней, вальяжной и раскованной, Мишка двигался, словно привязанный, пока они не подошли к черному "Фольксвагену".

Нырнув в автомобиль, Елена Григорьевна поправила зеркало заднего вида. Её отражение холодно улыбнулось. Затем женщина пристегнулась, повернула ключ зажигания, и машина тронулась с места.

В ту ночь Мишка словно второй раз лишился девственности. Страсть к Елене Григорьевне захлестнула с головой. Он полностью попал под влияние холодного взгляда, умелых рук, чутких чувственных губ. Гибкого, несмотря на возраст, тела, которым никак не мог насытиться. Женщина играла на нём, как на инструменте: виртуозно и бесчувственно. Раньше Михаил не понимал, как это ради страсти мужчины могут идти на преступления, рисковать жизнью, — своей или чужой.

Теперь понял.

Стоило в радиусе двух метров возникнуть Елене Левиной, как запах её духов на горячем теле лишал разума. Рядом с ней Мишка заболевал. Если её рядом не было, тосковал и ждал минуты, когда можно будет вновь почувствовать себя больным. Простыни, горячее женское тело, мерцание свечей на прикроватных столиках, море дорогого вина, — вот из чего состояла его жизнь на протяжении долгого времени.

Это напоминало наваждение.

* * *

— Лен, а в твоем доме гостей кормить вообще-то принято? — озвучил Мишка собственное желание подкрепиться.

За время их тесного общения он уже успел понять, что если настоятельно не намекнуть на необходимость обеда, хозяйка даже не подумает настаивать на организации фуршета.

Левина в ответ состроила презрительную гримасу. Ревниво следя за фигурой, она целыми днями сидела на гречке и на сельдерее, да и попросту не любила готовить.

— После шести есть вредно, — женщина потянулась, подобно большой кошке, откровенно, на показ, зевая.

— А я все равно есть хочу, — упрямо настаивал на своём Михаил. — У меня молодой растущий организм.

— Ох уж эти молодые кобельки, — усмехнулась Елена Григорьевна.

Но все же направилась в сторону кухни, предварительно набросив на плечи Мишкину рубашку, на её фигуре смотрящейся просторным кимоно. Через мгновение с кухни донеслись звуки падающей посуды, отчетливые нецензурные ругательства. Михаил рассмеялся. Его забавляло, что взрослая женщина ведет себя, как девчонка, пасуя перед сковородками.

Стремясь развлечься в отсутствии воюющей с поварешками любовницы, он потянулся к книжному шкафу, где больше половины века без толку пылились, томясь по читателям, шедевры классиков.

Заглянув за корешки книжек, Михаил натолкнулся на старый фотоальбом и не замедлил его оттуда "выудить".

Изображения пухлых младенцев он пролистал сразу. Фотографии взрослых Левиных задержали внимание дольше. Мишка с интересом внимательно рассматривал неизвестных людей. Мужчину с суровым, жестким, замкнутым выражением лица. Женщину, хрупкой внешностью удивительно напоминающую сказочную фею-сильфиду. Угловатого подростка с быстрыми, как росчерк пера, чертами невзрачного невыразительного незапоминающегося лица, — будущего мужа Левиной.

Второго мальчика в детстве легко было принять за девочку, настолько приторным был образ.

— Чем ты занимаешься? — резко спросила Елена Григорьевна, со стуком опуская поднос с едой на прикроватный столик. — Кто разрешал тебе рыться в моих личных вещах?

— Это семья твоего мужа? — поинтересовался Миша, не обращая внимания на ворчание любовницы.

Левина сухо кивнула.

— Извини, — поцеловав её, покаянно промурлыкал вредный мальчишка, — я не думал, что тебя это расстроит.

— Меня это не расстроило, — отрезала женщина, забирая альбом.

— У твоего мужа был очень хорошенький братишка, — заметил ей Мишка.

— Только если ты любитель мальчиков, — презрительно скривила губы Левина. — Давай есть! Ты, помнится, недавно умирал от голода?

Изящным движением кисти она накручивала на вилку бесконечно длинные, грозящие застрять в горле, спагетти. Масла на них явно пожадничали. Макароны плохо проварились и были недосолены. По вкусу кулинарное творение больше всего напоминало подошвы армейских сапог, вздумай кто-то приготовить из сапог кашу, заменив ими топор.

Михаил мужественно не выказывал отвращение, поглощая кулинарный шедевр любовницы. По крайней мере, одно достоинство у данного блюда имелось, — с точки зрения поборниц бесконечных диет. Оно начисто отбивало аппетит.

— Как ты относишься к страшным историям? — Неожиданно резко отбрасывая от себя вилку, спросила Елена Григорьевна. — К мерзким, грязным историям с плохим концом?

К данному блюду как раз такой подливки и не хватало.

— Настороженно, — честно ответил Миша, отодвигая от себя тарелку.

— Этой историей, — задумчиво глядя куда-то перед собой, продолжала Левина, — закончилась моя юность. Когда мне было девятнадцать, я влюбилась. Предметом "сей страсти" стал младший брат моего мужа, который тогда, понятное дело, им ещё не был.

— Тот красивый мальчик с фотографий?

Мишка ощутил болезненный укол ревности.

— Да, он, — кивком подтвердила женщина. — Его звали Адам. Адам Левин. Ещё до нашей первой встречи я многого, всякого о нем наслушалась. Городок-то у нас был маленький. А интересных событий и личностей — того меньше. Мало-мальски неординарная личность могла рассчитывать на то, чтобы сделаться героем провинциального романа.

У Адама была плохая репутация. Но его любили. Понимаешь, есть такие "плохиши", они просто похищают твою душу? Было в Адаме нечто, что, стоило ему появиться, приковало к нему все взгляды. Он был как солнце. Холодное, колючее, грубое, порой жестокое солнце. Но, к нему тянуло.

Его любили однокашники. Любили преподаватели. Любили женщины. И, как потом выяснилось, — ироничная, недобрая улыбка зазмеилась по губам Левиной, — любили мужчины. Но это выяснилось потом. Позже.

А по началу, когда Адам обратил на меня внимание, я была на седьмом небе от счастья. Я наивно полагала, что искренняя любовь хорошей, чистой девушки отвратит его от привычных пороков. На деле же я, как выяснилось, мало представляла, от чего мне предстоит его "отвращать".

Когда вскрылась их связь с одним из наших сокурсников, — Костей Петушенко, ты даже не представляешь, что я пережила. — Елена Григорьевна тряхнула головой, словно отгоняя неприятные воспоминания. Сухой смешок заставил Михаила потянуться к женщине, чтобы как-то утешить ту маленькую девочку, которой она была. И которую больно, незаслуженно ранили. — Мне казалось, мир рухнул. Как же я тогда страдала, мой хороший! Врагу не пожелаю ничего подобного. Вопреки всему, я ещё продолжала на что-то надеяться. Я все равно продолжала его любить. — Глаза Елены Григорьевны стали словно бы стеклянными. Она настолько ушла в прошлое, погрузилась в воспоминания, что вряд ли помнила или понимала, с кем говорит. — Назло Адаму, — только назло, — я стала встречаться с его старшим братом — Андреем.

Братья совсем не походили друг на друга. Сложно было представить, что в шальном, дерзком, безрассудном Адаме текла кровь ростовщиков. (Его мать, несмотря на нехарактерную для этой нации хрупкость, была чистокровной еврейкой). А вот в Андрее она явно прослеживалась. Можно сказать, била ключом. Он был надежным, предсказуемым, предусмотрительным. Меркантильным. И как полагается правильным мальчикам — скучным.

Мы с Андреем подали заявление в загс. А потом, — Елена Григорьевна поднялась и подошла к окну, сверху вниз рассматривая дремлющий город, усыпанный бусинами огня, — потом события приняли совершенно жуткий поворот. Лев Григорьевич, отец мальчиков, начал за мной ухаживать. А я решила не отвергать его ухаживаний. — Лицо женщины напоминала белую злую маску. — Из мести! Понимаешь?

— Не слишком, — холодно ответил Мишка, внезапно севшим голосом. — И что было потом?

— Это сложно понять, я знаю, но…

— Что ж тут сложного? — пожал плечами Миша, в свой черед потянувшись к сигарете и глубоко затягиваясь едким дымом. — За одного сына ты выходила замуж для статуса, со вторым спала для удовольствия, а с отцом развлекалась из-за денег. Все это очень даже понятно.

— Издеваешься? — прищурила глаза любовница. — Ты ещё просто щенок, у которого молоко-то на губах не обсохло. Но, по большому счету, наверное, ты прав? Только давай пока оставим комментарии! Раз уж сегодня я решила исповедоваться, то выговорюсь до конца. И черт с тем, что ты обо всем этом думаешь.

По случаю нашей помолвки с Андреем мы устроили нечто вроде семейной вечеринки. Все прилично выпили и, — так случилось, — что мы оказались близки. Втроем, вместе. Понимаешь, о чем я?

Мишкины брови взлетели высоко. Он присвистнул:

— Чисто технически интересно было бы на это посмотреть!

— Такое не приветствуется общественной моралью. Но это была незабываемая ночь, — медленно подбирая слова, словно в трансе говорила женщина. — Они была великолепны, — все трое. Но и Лев Григорьевич, и Андрей были только вариацией темы. Мелодией был Адам. Только Адам, он один! Для меня — всегда только он один.

— Ну да. Двое других это так, — бонус, — ухмыльнулся Мишка.

Левина машинально затянулась очередной сигаретой.

— Той ночью я видела его в последний раз. Наутро мы нашли его мертвым. Он вскрыл себе вены. Вокруг догорали свечи. Свечи была повсюду. Свечи. И кровь. Вот так все и закончилось.

— Н-да, — взъерошив волосы, после довольно длительной паузы, изрек Миша. — Я узнал о вас много интересного, много нового, многого увлекательного, дорогая Елена Григорьевна. Мне до вас ещё расти и расти. Учиться, так сказать, и учиться.

Елена, зло засмеялась:

— Ревнуешь?

— Нет, не ревную, — передернул плечами Миша, — Завидую.

И они принялись жарко целоваться, разгоряченные кто ревностью, кто воспоминаниями.

* * *

Стрелки на часах показывали половину пятого. Но летом светает рано, и первые, самые смелые утренние лучи робко теснили ночь, смешивая свет и тьму в тесное и нестойкое объединение — сумерки.

Молодой человек, не спеша, вышагивал по улице. Он видел в спящем городе грозное животное, проглотившее огромное количество жителей и теперь, во сне, переваривающее ужин в темном бездонном чреве. Затем его воображение, наскучив прежним образом, нарисовало новую картину: широкую и длинную дорогу из белого камня, бегущую через бескрайние желтые пески. Дорога уводила человека в белом развивающимся хитоне вдаль. К царственным, загадочным, ослепительно-белым в лучах восходящего солнца, пирамидам.

Проехавшая мимо машина разбила иллюзию вдребезги, забрызгав её коричневой липкой грязью, брызнувшей из-под колес. С циничным равнодушием, пачкая сокровенные видения о сакральных тайнах бытия банальной вязкой жижей.

Мишка едва успел отскочить в сторону, с удивлением осознавая, что его чуть-чуть не сбили.

Из приоткрытого окна понеслась низкая матерная брань.

— Сам козел, — огрызнулся парень. — Смотреть нужно, куда прешь, придурок!

— Что ты сказал?! — мужик, распахнув дверь, стал тяжело выбираться из нутра автомобиля наружу. Объемное пузо упрямо упиралось в руль, пытаясь мудро предотвратить намечающийся конфликт.

Мишка про себя отметил, что, несмотря на несколько растекшийся каплеобразный внешний вид, потенциальный противник был ещё в силе. И вдобавок, явно привык не церемониться со случайными недоумками, ухитрившимися не вовремя выскочить у него из-под колес.

Видения сказочного Египта окончательно разбились о суровую реальность и испарились.

Намечалась драка.

— Я сказал, — сам козел, — отряхивая брючину и исподлобья посматривая на приближающуюся гориллу, нарочито небрежно повторил Мишка.

— Да я тебя сейчас!

— А если я тебя… — договорить Мишка не успел. Массивный жирный кулак незнакомца полетел ему прямо в нос. Парнишка попытался уйти в сторону, к сожалению, безуспешно. Нос с кулаком все-таки встретились. Удар отозвался резкой болью в переносице. Хорошо ещё, что по касательной, а не по прямой, — иначе нос, попросту, скорее всего, сломался бы.

Мишка в ответ на такое беззаконие зловредно и злонамеренно, со всего маха заехал ногой в то чувствительное и ранимое место, где, согласно народным верованиям, находится пресловутое мужское достоинство. Толстопузый согнулся, вспоминая всю Мишкину родню, вплоть до седьмого колена.

Пока мужик матерился, Мишка не тратил времени даром и быстро-быстро "испарялся". Он всегда считал, что вовремя убежать, ещё не значит струсить.

До дома оставалось ещё с половину квартала. Не такое это маленькое расстояние, если нос обильно кровоточит и болит так, что в глазах появляется резь.

Консьерж обеспокоено проводил Мишку взглядом, пока тот, пошатываясь, прижимая к лицу окровавленный платок, пробирался от входной двери к лифту. Вид консьержа Мишке показался забавным, — на его лице испуг причудливо перемешивался с неодобрением и не выветрившимся сном.

Чтобы не будить мать и отчима, Мишка решил не трезвонить, продавливая кнопку дверного звонка, а открыть дверь ключом.

Открыл дверь и застыл.

Напротив него стоял, тоже замерев, высокий, накаченный парень. Лет на пять, не больше, старше самого Мишки. Живот брутальными кирпичиками. С брутальными бицепсами на руках. И с брутально же выделяющимися мышцами нижней челюсти.

Парень был в одних трусах. Симпатичных трусах, — нужно отдать должное. Но Мишка "такие" не носил.

Парень ему категорически не понравился с самого первого взгляда.

За чернобровым красавчиком нарисовалась Зоя. По раскрасневшемуся лицу матери, по её маслянистым глазам с рассеянным взглядом сын сразу понял, — мать изрядно выпила. И теперь пребывает в том пограничном состоянии, в котором от эйфории до ссоры с мордобоем часто остается сделать только шаг.

— Миша? — удивленно пропела Зоя, вальяжно опираясь рукой о стену, чтобы обрести утраченную с принятием алкогольных градусов устойчивость, — Я думала, ты сегодня дома не ночуешь.

— Это кто? — прорычал Мишка, кивнув на парня в трусах.

— Это Костя. Мой новый знакомый.

— И почему этот твой новый знакомый разгуливает по нашему дому в одних трусах?!

— Ты же большой мальчик. Что? — подбоченившись, мать шагнула ближе. — Тебе все объяснять надо? Боже, сыночек, что с тобой случилось? — ужаснулась она, увидев, что приключилось с Мишкиным лицом и в частности, с его носом.

— Отстань! — зло отмахнулся сын. — Заботливая ты моя. Пользуешься тем, что Олега опять нет дома? И когда тебе только гулять надоест?! — Мишка повернулся к брутальному красавцу, бросая тому, словно нож, разъяренный взгляд.

Ответный взгляд, доставшийся Мишке, был чуть смущенным, чуть сочувственным.

Разозлиться на парня у Мишки не получалось. Ну, не этот красавчик был здесь главным паршивцем!

— Знаешь что? — Вместо ярости, в голосе у Мишки прозвучала горечь. — Ты бы убрался отсюда, что ли? А?

"Качок" нерешительно посмотрел на Мишкину мамашу:

— Может я, это…того…и, правда, пойду?

— Нет, Костик, ты не можешь уйти! Подожди… — затараторила, заволновавшись, мать.

Мишка, от злости почти не чувствуя боли, прошагал на кухню. Из аптечки достал марганцовку, развел кипяченой водой. Стал промывать расквашенный нос.

Кровь, успевшая запечья в кровавую корочку и остановиться, вновь потекла, обильней прежнего.

Глухо хлопнула входная дверь. А затем в дверном проеме на кухне нарисовалась мама Зоя. Расстроенная и очень злая:

— Что ты себе позволяешь? — Зло зашипела она на Мишку, не обращая внимания на неуклюжие попытки того оказать себе первую помощь. — Кто давал тебе право вмешиваться в мою личную жизнь?!

— Сама дала, — запрокидывая голову назад, чтобы кровь не капала вниз, на ковер, хрюкнул Мишка. — Рожать не нужно было. Вот и была бы тебе полная свобода и независимость. Шла бы ты мать отсюда, а?

— Сам шатаешься, бог знает где! Черт знает с кем! Ночами на пролет…

— Ни черт знает с кем. Елена Григорьевна, между прочим, твоя лучшая подруга. Такая же перезрелая шлюха, как и ты.

— Да как ты с матерью говоришь?! — возмутилась Зоя.

— Как заслуживаешь, так и говорю, — парировал Мишка.

В коридоре снова хлопнула входная дверь. Затем зажегся свет. Вскоре на кухне их было уже не двое, а трое — услышав громкие голоса, Олег поспешил полюбопытствовать, что происходит:

— Так-так. Что у нас тут? — пропел он, растягивая слова. — Опять семейная ссора? — Поглядев на Мишку, отчим присвистнул. — Малыш, что у тебя с лицом?

Малыш, к слову сказать, был ростом ничуть не ниже отчима, и даже, пожалуй, чуть-чуть повыше.

— С БМВ поцеловался, — отмахнулся "малыш".

— Нос цел? — деловито осведомился Олег.

— Кажется, цел, — кивнул Миша.

— Вот! — Размахивая руками, возмущенно закричала Зоя. — С отчимом ты говоришь по-другому. Это мать тебе — шалава, дура, пустышка! Все! Вы мне надоели. Оба!!! Я для тебя, выродок ты несчастный, — набросилась мать на сына, как на наименее опасного из противников, — сделала всё, что могла! Теперь буду жить только для себя. И делайте вы оба, что хотите! — гордо развернувшись, Зоя удалилась.

Олег окинул взглядом красноречивый беспорядок, царивший на кухне: окурки, бокалы, стаканы, остатки еды.

— Хоть бы посуду за собою вымыли! — процедил он сквозь зубы.

Мишка потупился. К сожалению, ему было не привыкать стыдиться за мать. Проблемы с женой Олегу были настолько привычными, что тот давно перестал придавать им значения.

Мишка только дивился долготерпению Олега.

— Ну ладно, — вздохнул Олег, — давай лечиться.

Усадив пасынка за стол, отчим внимательно осмотрел его лицо.

— Завтра глаза заплывут, — вынес он свой вердикт. — Но, поскольку кости не сломаны, полежишь денек-другой, все пройдет. Будешь, как новенький.

Проснувшись на следующий день, мужчины вместо Зои обнаружили записку, в которой в витиеватых и высокопарных фразах, она объявляла, что между ней и Олегом все кончено. Навеки! Что она уходит к единственному человеку, которого по-настоящему любит и с которым надеяться стать, наконец, счастливой.

Олег вздохнул и отправился на кухню. Мыть горы посуды после вчерашней вечеринки и пить утренний кофе.

За последние пять лет Зоя писала это уже в пятый, если не в шестой раз. Так что истерировать по поводу ставшего почти привычным, события, никто не собирался.

Михаил на всякий случай старался не глядеть Олегу в глаза. Олег, в свою очередь, делал вид, что не замечает в поведении пасынка ничего странного.

Когда заголосил телефон, мужчины вздрогнули, переглянувшись. Раздраженно предвкушая очередные семейные разборки.

Но тон, каким Олег произнес: "Котенок?", — заставил Мишку подобраться и напрячься. "Котенком" отчим называл только одну единственную женщину на свете- свою дочь, будь она неладна!

Олег и сам не знал, почему так обращался к Лене, которая ничем не напоминала кошку, и куда больше походила на сказочную пушистую белую волчицу.

Мишка уверял себя, что отношения Олега к дочери его забавляют. На самом деле они его раздражали, заставляя ревновать человека, заменившего отца к неизвестной девушке.

— Что? — с тревогой переспросил Олег, хмурясь. На протяжении довольно длительного времени говорили на другом конце провода. А Олег хранил молчание.

Зная словоохотливость отчима, Мишка был почти удивлен.

— Я приобрел квартиру у одного Зоиного знакомого, — наконец произнес Олег. — Что? Ну, да. Думаю, сам в ней жил. Он. Или его родители. Не знаю, если честно. — Пауза. — Да нет, мы не приятели. — Пауза. — Зовут его Андрей, Андрей Львович. — Пауза. — Ну, да! Но какое, собственно, все это имеет значение? — Длительная пауза, во время которой подвижная мимика Олега наглядно отображала широкий спектр эмоций, начиная от раздражения и заканчивая искренней радостью. — Я буду очень рад! Да нет… Конечно, конечно! О чем ты говоришь?! — искренне возмутился Олег. — Тебе не за что извиняться. Всегда рад слышать твой голос. Я люблю тебя.

Закончив разговор, Олег так и сиял. И не замедлил поделиться радостью с Мишкой.

— Лена приедет в гости! Представляешь?!

Мишка очень надеялся, что его лицо не отразило всю степень "нетерпеливого желания" свидеться с несравненной гостьей.

* * *

После инцидента в ванной Лена твердо решила встретиться с бывшим владельцем злополучной квартиры N 123. И выяснить, наконец, что из её страхов является вымыслом, а что есть реальность.

Марина с удивлением и неприязнью приняла решение дочери поехать к отцу в Москву:

— Конечно, что говорить! Теперешняя молодежь умеет жить красиво. Отец тебе квартиры дарит. У него деньги, связи. А у меня что? У меня ничего. Так что около нищей матери делать?

— Но, мама, — с хорошо разыгранным недоумением возмущенно воскликнула Лена, — ты же сама настаивала на том, что бы мы общались?

— Настаивала. А ты и рада стараться, — в сердцах отозвалась Марина.

Лена пожала плечами. Нельзя сказать, чтобы мать была последовательной в собственных желаниях.

Вечером того же дня Олег перезвонил:

— Марин, — начал он с места в карьер, — можно тебя кое о чем попросить?

— Попробуй.

— Приезжай вместе с Леночкой ко мне в гости.

Марина натянуто рассмеялась:

— Ты в своем уме? Шведские семьи не в моем вкусе.

— Я сегодня подал документы на развод. Решил, что на этот раз нам с Зоей будет лучше разойтись официально. Правда, Мишка пока поживет со мной. Но он хороший, толковый парень. Никому не помешает. Даже наоборот, — Леночке с ним будет веселей. Им давно пора познакомиться.

Марина не отвечала, и Олег взял на себя ответственность за продолжение их диалога.

— Мне сейчас очень важно быть с вами рядом. Приезжай, я очень прошу.

Не сложно уговорить того, кто хочет уговориться.

В четверг вечером, 29 июня, в 20.40 Марина и Лена заняли купе в поезде, направляющемся в столицу.

Плелся поезд медленно. За окном простирался бесконечный пейзаж: поля, поля, поля в окантовке березовых посадок. Вагоны покачивались. Колеса размерено, убаюкивающее стучали "тук-ту-дук", "тук-ту-дук".

В Москву прибыли в шесть часов утра. Поезд всё продолжал ползти, а за дверью пассажиры уже потянулись к выходу. Лена отметила, что пейзаж за окном, наконец, сменился: веселенький ситец изумрудных трав с цветочными вкраплениями поменялся на неприглядные, грязно-серые, заводские постройки.

Вслед за матерью, Лена спустилась по железным ступеням на платформу, подрагивающую под железными гигантами, тяжело вздыхающими с дороги. Вокруг все двигалось, галдело, пыхтело, гудело, гремело. Эхо людских голосов; эхо от стука колес раздавалось под вокзальным стеклом.

Олег встречал их на выходе с вокзала. Марина улыбаясь, подставила бывшему мужу щеку для поцелуя. Лена с любопытством рассматривала высокого парня, стоящего рядом с отцом, по правую руку.

— Познакомьтесь, — представил Олег фигуру в темных очках, — это мой пасынок, — Миша. Миша, это, как ты уже догадался, моя дочка Леночка.

 

Глава 5

Не состоявшаяся любовь

Мишка с неожиданным для себя интересом разглядывал дочь отчима, и по случаю названную сестрицу. Вопреки стойкой антипатии, складывающейся годами, он понимал, что девушка ему нравится. И что она удивительным образом похожа на Елену Григорьевну Левину: те же светлые серые глаза, высокий лоб, нежные тонкие скулы, изящный формы нос с тонкими, чуть хищными крыльями. И стеклянный дым светлых, будто сотканных из множества лунных паутинок, волос.

Лене в облике нового знакомого в глаза как-то сразу бросилась густая, темная, словно густой шоколад, шевелюра, — живая и блестящая. Характерной, очень мужской черточкой облика были черные, прямые, почти сходящиеся у переносицы, брови.

— Очень приятно, — выдавила из себя Лена, отвечая на крепкое рукопожатие.

После все сели в машину. Пока маневрировали по незнакомым улицам, Лена с любопытством рассматривала рекламные щиты, мосты, магазинные витрины, не замечая что "братец" все это время продолжал рассматривать её самое. В конце пути автомобиль легко вписался в ряд других машин, уже отдыхающих в тени большого дуба.

— Ну, герой, давай, снимай очки, — похлопал пасынка по плечу Олег, как только они перешагнули порог дома.

Мишка не стал ломаться, последовав совету отчима. Марина охнула, увидев, какой огромный лилово-красный кровоподтек распространяется от переносицы парня под оба карих глаза. В обычное время, наверное, красивых и ясных. Но сейчас в красноватую прожилку и слегка припухших.

— Ничего, — поспешил, успокоить Олег дам. — Ему уже лучше. Опухоль спадает. Да и глаза теперь почти открываются.

Олег суетился, стремясь выказать себя радушным хозяином, пока Марина с дочерью распаковывали вещи и благоустраивались.

Квартира отца Лене не понравилась. На её вкус здесь всего было "слишком" много: кожи, позолоты, ковров, картин. Обстановку комнаты, в которую её провели, составляли большая кровать, шкаф и огромное, во весь простенок, зеркало. Над кроватью висела картина, на которой было изображено нечто вытянутое, темное, наводящую по ассоциациям на просвечивающую темную тряпку, поднятую вверх на палке. Всё это на алом фоне. Что именно пытался художник сказать своим шедевром, осталось для Лены загадкой. Может, именно под таким углом бык видит матадора? Лена не стала над этим долго задумываться.

Переодевшись в свежее платье, девушка присоединиться к компании, уже успевшей расположиться на кухне "согласно купленным билетам". Завтрак прошел в легкой непринужденной обстановке, поскольку говорили на общие темы.

Сразу после завтрака Олег с Мариной ушли, оставив молодежь наедине, одних. Старшим было, что сказать друг другу. В отличие от молодежи, у которых общих тем для бесед пока не было.

— Хочешь выпить? — предложил Михаил, чтобы как-то разрядить обстановку.

Дождавшись, согласия девушки, достал из бара бутылку вина и разлил напиток по бокалам. Лена осторожно пригубила алую жидкость. Алые капельки заблестели на нежных губах, и она торопливо слизнула их язычком.

Михаил некоторое время внимательно наблюдал за девушкой, раздумывая о том, что с тех пор, как Олег начал общаться с дочерью, привычный ритм жизни канул в прошлое, а отношения между отчимом и матерью дали серьезную трещину. И как это странно, что эта девочка произвела на него такое сильное впечатление.

Мишка поставил бокал на стол:

— Может быть, не будем тратить времени, сидя в четырех стенах, а пойдем, погуляем?

— С радостью, — улыбнулась девушка.

С первого взгляда столица Лену не впечатлила. Она показалась обычным городом, отличающимся от её родного только габаритами. Повсюду был выщербленный асфальт, запах пыли и кошек.

У подземного перехода Лена остановилась около одного из художников, наспех рисующих портреты бесконечно снующих туда и сюда, прохожих. Рядом с художником, на мольбертах, стояли черно-белые наброски — множество беглых зарисовок с сотни лиц, промелькнувших за день.

— Сколько стоит такой портрет? — поинтересовалась девушка.

— Беру по триста. С вами согласен сговориться за двести пятьдесят.

У художника была неромантическая внешность. Широкое лицо с мясистым носом, небольшие глаза с циничным прищуром, руки с короткими толстыми пальцами. Когда он улыбался, открывались некрасивые, пожелтевшие от табака, зубы.

Но его работа Лене понравились.

Метро Лену просто зачаровало: стеклянные будки на земле, переходы, подземные галереи, убегающие вглубь земли лестницы — все словно было частью причудливых снов. "Как ворота в другое измерение", — подумала девушка. Экскаваторы двигались вниз и вверх, словно два ручейка, увлекающих людей в два разных направления: один в Сумеречную зону, другой — возвращая Земле. Электрички двигались с монотонным гудением, летая быстро в узких темных туннелях, создавая вихревые потоки, обдающие лица пассажиров теплым ветром.

Но, все же, выбравшись на поверхность, Лена ощутила облегчение, словно вынырнула из воды. Сладостью на языке отозвались запахи разогретой земли. Наслаждением ощущалось солнечное тепло на щеках. Музыкой представлялось чириканье птиц.

Солнце, пробиваясь сквозь густой зелёный шелк листвы, вырисовывало в тени деревьев ярко-желтые полосы. Вездесущие одуванчики, цветущие всю теплую пору, словно солнечные осколки или брызги, вкрапливались в траву.

Они долго гуляли по Москве, пока не затекли ноги. Потом сидели на лавочке в парке, болтали и ели мороженое.

— Расскажи мне о моем отце, — попросила Лена.

— Ты о нем чего-то не знаешь?

— Все, что я о нем знаю, говорит не в его пользу. Но у вас с ним хорошие отношения, значит не такой уж он плохой, раз ты предпочел остаться здесь. И встретиться с нами.

— А почему бы мне не встретиться с вами? — с некоторым вызовом спросил Мишка.

Лена ответила ему внимательным задумчивым взглядом.

— Я не люблю Египет, — хрипло ответил Михаил, отворачиваясь.

Только к вечеру, когда уставший оранжевый солнечный шар стал клониться к горизонту, ребята выбрались к Москве-реке. Купив билет на старенький пароходик, устроились на деревянных лавках. Опираясь локтями на деревянные перила, как на балкон, Лена смотрела на серебристый след, держащийся за пароходиком несколько кратких мгновений.

— Следы на воде долго не лежат, — вздохнула девушка.

— Москва тебе понравилась?

— Понравилась. Я люблю видеть новые места, — ответила Лена. — Куда больше, чем знакомиться с новыми людьми.

— Почему?

Нахмурив лобик, она задумалась. Потом заговорила, медленно подбирая слова:

— Города не просят к ним привязываться. Им все равно, нравятся они нам, или нет. А люди норовят залезть в душу, да ещё и похозяйничать там. С людьми, очень редко чувствуешь себя свободной.

— А для чего тебе чувствовать себя "свободной"? — подначил Мишка.

— Не знаю, — вздохнула Лена. — Не умею я красиво говорить. Просто в самом слове: "привязанность", есть нечто от веревки. Ты не находишь? Привязан, значит — не свободен. Любовь — она как клетка. Когда тебя любят, ты не принадлежишь самому себе. Ты словно бы становишься собственностью человека, одарившего тебя любовью, часто против твоей воли. Это стесняет. — Девушка улыбнулась, отводя от лица прядь волос.

— Ты боишься любить? — спросил Миша, подумав про себя, что вот он и сам начинает "залезать" в душу.

— Да.

— Почему?

— Потому что жизненный пример моей матери учит тому, что любовь ничего хорошего дать не может. Кроме унижения и сердечной боли. А пример моего отца учит тому, что любовь — ненужный балласт.

Мишка хмыкнул. Он знал, что Олег успел поумнеть за пятнадцать лет, проведенные рядом с Зоей и давно научился ценить чужие чувства. И даже отвечать на них.

Пока ребята стояли, задумавшись каждый о своем, город, сердце России, медленно, не торопливо проплывал за кармой старенького пароходика. В зарождающихся сумерках Москва не скрывала древнего лика. Город хранил множество тайн, преступлений, героических поступков, свершившихся на его тысячелетней памяти. Хранил равнодушно, никого не осуждая, не воспевая. В качестве свершившегося факта.

— А я тебе нравлюсь? — шепотом спросил Михаил, накрывая ладонью Ленины руки, покрывшиеся от его прикосновения мурашками

— А я — тебе? — вопросом на вопрос ответила девушка.

— Да. Нравишься. Очень. — ответил Михаил, наклоняясь к ней

— Очень нравлюсь? — В глазах девушки читались сомнение и вызов. — Так быстро?

— Да.

Казалось так естественно соединить губы в поцелуе. Соприкоснуться удивленно, растерянно, робко. И жадно пить тепло других губ.

Возвратившись, ребята застали Олега с Мариной в прекрасном расположении духа. Спать никому не хотелось и все продолжали полуночничать, хотя было далеко за полночь. Лена ела клубнику со сливками и была счастлива, не отдавая себе отчета в том, что подобных дней в жизни бывает не больше десяти.

Десять дней, если повезёт, мы бываем в жизни счастливы на самом деле. Редкие минуты, когда мы не о чем не думаем, а просто пребываем в мире и согласии с собой и окружающей действительностью. Не оборачиваясь в прошлое. Не заглядывая в будущее. Счастливы здесь и сейчас.

Остальная жизнь либо подготовка к этим минутам. Либо плата за них.

* * *

Ванна была просторной, с гидромассажем, но Лена предпочла ей душевую кабину.

"Для двоих мужчин тут слишком чисто", — подумала она, открывая воду.

Вода веселой струйкой полилась сверху, и если бы не острый запах хлора, можно было бы представить, что стоишь под струёй водопада. Вода омывала, как ласковые любящие руки, принося успокоения каждой клеточке не до конца проснувшегося тела.

Лена обожала воду. Мать часто подшучивала над ней, утверждая, что в прошлой жизни Лена была русалкой.

Выбравшись из ванной, Лена прошлепала на кухню. Подойдя к окну, выглянула во двор, залитый веселым июльским солнышком. По подоконнику, преломляясь в графине с водой, скакали солнечные зайчики. Отсюда, вся недавняя чертовщина казалась небывальщиной.

Лена в мистику не то, чтобы не верила, — она ею не интересовалась в принципе, Склонности к болезненным фантазиям девушка за собой никогда не замечала, предпочитая любовные и приключенческие романы всякой нудно-туманной готике. Несколько раз, правда, ей попадались в руки подобные книжки. Лена, поставив ярлычок "мура", задвинула их на дальнюю полку, и тут же навсегда выбросила из памяти. И вот теперь все эти странные истории случились с ней. Как прикажите к этому относится?

На кухню вошел Олег, взъерошенный и со сна похожий на воробья:

— Доброе утро, котенок.

— Я не котенок, — привычно ощетинилась девушка. — Хорошо выспался?

— Да. А ты?

— Я всегда плохо сплю на новом месте, — непонятно зачем соврала Лена. На самом деле она дрыхла, как сурок. И хорошо ещё, если не храпела.

— Лена, я…

Лена отца перебила:

— Ты знаком с человеком, продавшим тебе квартиру, так "удачно" пристроенную мне в подарок?

— Ты второй раз меня о нем спрашиваешь. Что-то не так с этой чертовой квартирой? — почти вспылил Олег.

— Крыша пока не течет. А как зовут твоего приятеля? — продолжала девушка бестолково гнуть свою линию.

— Мы не приятели. — Отмахнулся Олег. — Деловой партнер, это как партнер на ринге. Ничего личного. Но я настаиваю на ответе — почему ты им интересуешься?

— Скажи, у твоего "делового партнера" есть семья?

— Странные ты задаешь вопросы. Он женат. И что из того?

— Ничего, — согласилась Лена. — А как его зовут?

— Кого? — не понял Олег.

— Черта лысого! Твоего делового партнера, конечно же! У него есть брат? Старший или младший?

— Да откуда же я-то знаю? — всплеснул руками Олег, чуть ли не возводя очи горе от налетевшего шквала вопросов. — Спроси лучше у Мишки, он эту семейку лучше моего знает.

— Хорошо, — неожиданно легко отвязалась Лена. — Спрошу.

На следующий вечер Мишке не оставалось ничего другого, как пригласить Лену в один из модных столичный клубов, в котором проходила новомодная презентация.

* * *

Вечер начался натянуто. Лишь оказавшись в самом центре столичного бомонда, Лена почувствовала весь вкус предпринятой авантюры. Ей не нравилось здесь решительно все и вся, как рыбе, попавшей в круг млекопитающих.

Вытащив из тонких девичьих пальцев бокал шампанского, — за последние полчаса четвертый, — Мишка поделился с девушкой ценным наблюдением:

— Ты, кажется, собралась напиться.

Лена ничего не ответила, скользя взглядом через весь зал, пока не остановила его на изящной паре, стоявшей в противоположном углу. Бог знает почему, она представляла брата "своего" призрака толстым, как бочка, и напыщенным, словной индюк.

Мужчина и в действительности выглядел высокомерным. Но при этом был весьма симпатичным.

— Кого ты там так внимательно рассматриваешь? — ревниво поинтересовался Мишка.

— Вон ту красивую пару.

— Левиных? — нахмурился Мишка.

Лена перевела пристальный взгляд на своего спутника. Елена Григорьевна уже буравила его льдистым взглядом. Так что Мишке оставалось только сжиматься под перекрестным взглядом белокурых дам. Похожих на сестер. Выглядевших одинаково отстраненно и надменно.

— Ты знаком с ними? — спросила Лена.

— Да, — смутившись, Мишка нервно дернул плечом. — Немного.

Хотя, с чего бы ему смущаться? Он не обязан оправдываться, потому что никому из них ничем не обязан.

Да только пойди это объясни привередливой и глупой совести!

Елена Григорьевна что-то сказала мужу, и чета двинулась по направлению к ним, заставляя Мишку чувствовать себя ужом на раскаленной сковородке.

Вот откуда у женщин это мерзкое шестое чувство, позволяющее им нутром чувствовать опасную соперницу? Ведь иной раз можно напропалую флиртовать, не отходя ни на шаг от какой-нибудь смазливой мадам, и ничего. Бровью не ведут. А порой и взгляда не бросишь, а им уже все видно и понятно. Прямо мистика какая-то!

— Добрый вечер, молодые люди, — с усмешкой, растянувшей и без того узкие губы, поздоровался с ними Левин.

— Добрый вечер, Андрей Львович, — был вынужден ответно поприветствовать Левиных Мишка. — Елена Григорьевна.

Глаз на любовницу он не поднимал, неожиданно обнаружив, что узоры на линолеуме о-го-го какие интересные.

— У тебя сегодня такая очаровательная спутница, — проговорила Елена старшая.

Лена встретилась глазами со своей тезкой. Не сразу удалось понять, почему организм так странно отреагировал на эту красивую женщину, разглядывающую её с нарочитым, подчеркнутым пренебрежением, плохо маскирующимся в покровительственно-снисходительный тон, допустимый в отношениях старшей женщине к младшей. В глубине узких холодных прекрасных глаз блестела глубокая холодная неприязнь, — почти ненависть. И Лена ощутила ответное неприятие и антипатию.

— Познакомьтесь, — промямлил Мишка, — Лена, это Елена Григорьевна, — подруга моей матери. А это Лена — моя сводная сестра.

— Вот как? — одновременно воскликнули обе. — Сестра?

— Сводная, — кивнул Мишка.

Взгляд Андрея Львовича, привычно отражающий недобрую иронию, потеплел. Мужчина поглядел на девушку с новым интересом. И даже позволил себе улыбнулся:

— Я не знал, что у Олега есть дочь, — лениво уронил он с губ. — Да ещё такая очаровательная. Передавай ему мои поздравления, Миша. Твой отчим — счастливчик. Твоя сестра не потанцует со мной?

Глаза его супруги стали ещё холоднее.

Андрей Львович, свернув руку крендельком, предложил её девушке. Лена охотно согласилась. Они легко и непринужденно влились в ряды танцующих.

— Я неважно танцую, — призналась Лена на всякий случай.

— Ничего страшного. В твоем возрасте иметь недостатки простительно.

Руки у мужчины были потные, словно он вымыл их и забыл вытереть. Тонкая ткань платья под ними быстро намокала, это было не приятно. Особенно в сочетании с раздевающим, лишенным страстности, взглядом. Взглядом оценщика и менялы.

Лена старалась не обращать на это внимание, с волнением рассматривая породистое тонкое, бледное лицо. Безликое, словно маска. Идеальную личину шпиона, судебного пристава, клерка. Рассматривала с тем, чтобы представить себе, как мог бы выглядеть его вероятный брат, если бы существовал не только в её воспаленном воображении.

Пыталась, и не могла. Не мог же он быть вот таким: серым человеком в футляре?

— Ты клевещешь на себя, девица. Оказывается, ведь прекрасно танцуешь.

— Это же не вальс, просто танец. Скажите, у вас есть брат? — брякнула Лена, решив пойти к цели с деликатностью топора. Провинциальной медведице это ведь простительно?

Лена надеялась, что — да.

Улыбка исчезла с лица мужчины. Глаза наполнились неожиданной злостью.

— Брат? — медленно переспросил Андрей Львович. — Какой нелепый вопрос! С чего бы тебе интересоваться моим братом? Ну что ж, раз спрашиваешь — был, к несчастью. Когда-то. Давно. И к счастью для всех, его окружающих, умер.

Лену покоробило не столько от сказанных слов, сколько от тона, каким они были сказаны. Никто, слыша голос Андрея Львовича, не принял бы его за милейшего человека.

— Я нашла дневник, принадлежащий вашему брату. Дневник, содержащий весьма пикантные воспоминания.

— Неужели? — брови мужчины неприятно взлетели вверх, в то время как уголки губ опустились. — Какие же?

— Личные. Я предположила, что будет естественно вернуть записи близким. То есть я хотела бы вернуть его вам.

— Тебе следовало бы просто его выкинуть, — прошипел Андрей. — А не тащиться сюда эту грязь.

— Ну, простите. Не догадалась.

Повисла недобрая, напряженная пауза. Чувствую, что она рискует затянуться, Лена снова подала голос:

— Раз уж разговор безнадежно испорчен, позволю себе следующую вольность. Скажите, а как умер ваш брат?

— Покончил с собой. Двадцать три года тому назад. Довольно давно для того, чтобы прошлое перестало кого-то интересовать, вы так не думаете? — Лена пожала плечами. Андрей Львович решил поставить точку в разговоре. — Я просто хочу заметить, то, что тогда случилось, было к лучшему для всех. А теперь извини, но я не вижу смысла продолжать наш разговор, как и общение в целом. С вашего позволения.

Мужчина коротко кивнул, и ушел, постепенно растворяясь за чужими спинами. Оставив девушку одну в незнакомом зале. Лена с недоумением посмотрела ему вслед, извинилась перед какой-то парой, налетевшей на неё и отдавившей ноги, стала пробираться сквозь ряды танцующих. Где тут находился выход, она представляла смутно. Добравшись в полумраке до стены, девушка попыталась сообразить, где ей искать Мишку. Но долго раздумывать не пришлось. Мишка сам её нашел.

— Пойдем, потанцуем? — подхватил он её под локоток. — Расслабимся?

Лена послушно вернулась на танцевальную танцплощадку. Приходилось веселиться.

Было душно. В зале с наглухо закрытыми окнами, практически не оставалось кислорода.

Девушку мучила острая жажда.

После очередной рюмки шампанского мир поплыл и закружился.

Потом (это уже Лена помнила смутно) они жарко обнимались с Мишкой в темном закоулке, где и музыка, и свет были приглушены, а от других гостей их отделяло нечто, похожее то ли на гобелены, то ли на занавес.

У Лены уже начинали саднить губы, когда их уединение нарушило появлением высокой белокурой женщины, чье лицо по-прежнему казалось смутно знакомым.

Мишка встал навытяжку, опустив руки по швам, как нашкодивший пятиклассник перед классным руководителем. Губы женщины вытянулись в узкую полоску, лицо стало злым. Рука наотмашь, унизительно и сочно полоснула по смуглому Мишкиному лицу:

— Сестра, значит? — выплюнула незнакомка. Взгляд скользнул по Лениной фигуре. — Сестричка! И давно с сестрами модно взасос целоваться?

В голове у Лены шумело, делая все происходящее вокруг запутанным и малопонятным:

— Почему вы деретесь? — пролепетала она заплетающимся языком. — И почему кричите? Кто вы вообще, такая?

Женщина засмеялась:

— Какая прелестная маленькая дурочка!

Женщина что-то ещё говорила на повышенных тонах. Мишка то ли оправдывался, то ли огрызался.

Устав от их криков, Лена, покачиваясь, побрела в поисках выхода.

Мишка вскоре догнал её, пытаясь поддержать на крутых ступеньках лестницы. Но Лена вырвалась. Выбравшись на свежий воздух, стала голосовать, пытаясь поймать попутную машину. Забыв, что они приехали сюда на личном авто.

* * *

Проснувшись на следующее утро, Лена почувствовала острейшее отвращение. Ко всему. Сразу. К самому утру, потому что голова раскалывалась, сердце колотилось, тело казалось сделанным из ваты.

— Мне не следовало туда ходить, — сказал Лена бледному отражению в зеркале.

Кое-как дотащившись до ванной, девушка трясущимися руками включила горячую воду и подставила под струю разрывающуюся от боли голову. На несколько блаженных минут мир исчез в брызгах. Стало легче. Но стоило закрутить кран, как тошнота и сердцебиение вернулись обратно.

— Доброе утро, — хмуро заявила Лена, выходя на кухню.

Мишка выглядел так, будто похмелье его не касалось.

Мать молчала, поджав губы.

— А где Олег? — спросила Лена, храня затаенную надежду, что при Олеге мать не станет слишком её распекать.

— Он ушел, — отрезала Марина

— Кофе остыл? — поинтересовалась Лена.

— Нет. Горячий.

Трясущимися руками девушка налила себе чашку, плюхнулась на табуретку. Подгибающиеся ноги не хотели держать непослушное тело. Было такое ощущение, что оно, тело, предчувствует, будто его намереваются запихать в мясорубку и от этого трясется мелкой дрожью, отчего у желудка начинается морская болезнь.

Вскоре и мать, и Мишка под разными предлогами предательски удрали из дому. Оставив Лену в одиночестве мучаться похмельем.

Она лежала на кожаном диване под подозрительным взглядом двух фарфоровых слонов, ехидно наблюдающих с полки, как она разрывается между двумя желаниями: стошнить и не делать этого.

Когда переживания достигли пика, в прихожей раздался звонок. С трудом, поднявшись на ноги, Лена поплелась открывать дверь, про себя раздумывая, кому из домашних приписать садистские наклонности. Ведь любой из них мог воспользоваться ключами и не заставлять её из последних сил тащиться им навстречу.

Но это были не "домашние".

На пороге стояла Елена Григорьевна.

— Что ты здесь делаешь? — зло фыркнула женщина и, не дожидаясь, пока Лена сама посторониться, тараном прорвалась внутрь.

— Только не кричите, пожалуйста, — поморщилась Лена. У неё не было сил ни ругаться, ни выяснять отношения.

— Я хочу поговорить с Мишей, — заявила незваная гостья, круто разворачиваясь на каблуках.

— Его нет, — апатично констатировала Лена. Нельзя было винить того, кого подобный тон бы раздражал. Он саму её раздражал. — Он ушел.

— Куда? — спросил незнакомка. Дознаватели в Гестапо позавидовали бы её интонации.

— Думаю, вас ищет. Хочет объясниться. Вам следовало дожидаться его дома, а не тащиться сюда. — Холодно и четко произнесла Лена.

Она с усилием заставляла себя выдерживать тяжелый, насмешливый, порочный взгляд женщины и не опускать под ним глаз. Взгляды скрестились. Лена почувствовала, как буквально все в незнакомке вызывало в ней антипатию: тонкая, легкая фигурка, золотистые волосы, глубоко посаженные глаза с прямыми ресницами. Улыбка, лукавая, таящая скрытую недобрую усмешку.

И тут она вспомнила, где видела эту женщину раньше. Тогда ещё не женщину, а молоденькую девушку. Той девочкой с фотографии, только двадцать лет спустя, вот кем была эта неприятная особа. Леной из дневника!

— Я же вас знаю, — запинаясь, пробормотала она. — Подождите! — Лена вбежала в комнату и трясущимися руками выхватила из чемодана фотографию. Нет. Ошибки быть не может. Тот же насмешливый прищур, запавшие под скулами щеки, характерный наклон головы.

Вернувшись к незваной гостье, девушка протянула карточку. Женщина, брезгливо выхватила из её рук собственный фотоснимок и окинула его небрежным взглядом:

— Это ведь ваша фотография? Ваша?! — С волнением вопрошала девушка.

— Откуда она у тебя? — неприязненно дернулась Елена Григорьевна.

— Нашла. В квартире. Отец, ведь у вас её купил? — обвиняющим тоном вопросила Лена. — У вас, да?! — почти истерично выкрикивала она. — Вы нарочно втюхали нам дом с привидениями?!

— Девочка, ты несешь бред. — Передернула плечами Елена Григорьевна, с усилием удерживая на лице презрительную гримасу.

— Скажите, у вашего мужа был брат?

— Был, — подтвердила женщина.

— Он покончил с собой?

— Да. Вскрыл вены. А теперь скажи, какое отношение это имеет к тебе, ко мне и к Мишке?

— К вам и к Мишке это отношение не имеет вообще.

В комнате повисла напряженная и недобрая тишина. Две женщины с ненавистью мерями друг друга взглядами. Елена Григорьевна заговорила первой:

— Если бы призрак Адама витал в тех стенах, я бы никому не позволила их продать. Я бы посещала дом, как музей. Но призраки существует лишь для тех, кого не отпускает память. Не нужно придумывать страшных историй, девочка. Хотя, — усмехнулась женщина, — зная Адама, можно предположить, что если есть возможность доставать кого-то и после смерти, он свое не упустит.

Лена слышала тихий голос, и перед внутренним взором проходила гроза, с внезапной и недолговечной в летнем жаре прохладой. С её неистовой яростью.

Гроза, подарившая строки, написанные рукой самоубийцы, не пожелавшего уходить в иные миры.

— Зачем вы пришли? — спросила Лена, отворачиваясь

Женщина усмехнулась, пожимая плечами:

— Потому что застала тебя вчера с моим молодым любовником и, понятное дело, приревновала. — Выхватив пачку сигарет из сумочки, женщина досадливо затянулась. — Ты к сердцу-то близко не бери. Мне этот кобелек самой не особенно нужен. Просто досадно чувствовать, что стареешь, и другие молодые кобылки легко добираются до твоего добра.

— Я вам не кобылка, — процедила Лена сквозь зубы. — А Миша — он не ваше "добро".

— Ну-ну, не кипятись. — Елена Григорьевна загасила сигарету в хрустальной пепельнице, стоящей на журнальном столике рядом с телефоном и неиспользуемую с тех пор, как Зоя покинула родные пенаты. — Ладно, извини, что потревожила. Я же не знала, что ты здесь? Не бери в голову. Это я — старая и порченная тетка, а Мишка, — он парень хороший. Я его с детства знаю. Будь я на твоем месте, никому бы его не уступила.

Женщина, посмеиваясь, вышла и стала спускаться по ступенькам. Лена в сердцах захлопнула за ней дверь.

Кипя яростным негодованием и обидой на весь мужской род за их тягу к недостойным женщинам, Лена проревела около часа. А затем, решив действовать, заказала билеты на вечерний рейс. Матери Лена чистосердечно поведала о событиях последних дней и наметившемся, но несостоявшемся увлечении.

Марина без возражений согласилась уехать.

Мишка, вернувшись, попытался объясниться:

— Не нужно ничего объяснять. — Отмахнулась от него девушку. — Не делай все ещё хуже.

— Ты мне действительно нравишься. Елена Григорьевна, она…

— Не говори мне о ней ничего. Не хочу знать!

— Но…

— Ни каких "но" не надо! — Решительно заявила девушка. — Правда. Я сама все понимаю. Я — молоденькая, хорошенькая и глупая. А она — твоя роковая страсть. Я побыла и уехала. А она — она останется.

— Рано или поздно она уйдет. А ты могла бы остаться.

— Партию второй скрипки для сына твоей матери я играть никогда не буду!

— Как скажешь, — зло согласился Мишка.

* * *

Поезд катился "ровно, как по рельсам". За окном мелькали поля — то ещё зелёные, то налившиеся солнцем.

Лена стояла, прижавшись носом к широкому теплому стеклу, над которым из приоткрытой щели тянуло горячим сквозняком.

Правильно ли она поступила, что уехала?

В носу щепало от желания расплакаться. Но Лена не давала слезам ходу.

Что ж! Пусть эта ведьма празднует победу! Все равно она скоро станет старой. А у неё, Елены Лазоревой, вся жизнь впереди! Лет через пять сегодняшняя грусть покажется смешной, незначительно маленькой.

Только пока это мало утешало. Пока было больно.

 

Глава 6

Призрак

Вернувшись из Москвы, несколько дней Лена тихо отлеживалась на диване с книгой в руках, приходя в себя после бурных чувств, уверенная, что ни с кем не захочет разделять печального одиночества. Но она, как всегда, ошиблась. Через пару дней одиночество опостылело, углы родных пенат надоели, горе приелось. Душа решительно требовала новых впечатлений.

В поиске оных Лена позвонила подружке-Танюшке, по которой, оказывается, успела изрядно соскучиться. Подружка с энтузиазмом откликнулась на Ленину инициативу и радостно примчалась в гости.

За месяц, что девчонки не виделись, Танюшка успела загореть до состояния мулатки-шоколадки. Ровный и густой загар, покрывавший кожу подруги, был предметом жгучей Ленкиной, даже и не пытающейся скрываться, зависти. Сама Ленка на солнце сгорала, вместо того, чтобы слегка подкоптиться. Её белая кожа никогда не становилась золотой.

Растянувшись на полу, болтая босыми пятками в воздухе, девчонки принялись за любимое времяпрепровождение — болтовню:

— Ну, рассказывай новости! — велела Танюшка.

— Почему я? — возмутилась Лена.

Танюшка резонно отчеканила:

— У тебя новостей должно быть больше. Ну, ладно, если хочешь, сначала расскажу я. Заложу одного серенького козлика с потрохами. Крепись подруга — Серега без тебя даром времени не терял. И не скучал. Все время, пока тебя не было, он встречался с другой девчонкой. Тебе, кажется, это не интересно? — раздраженно закончила Таня, видя, что Лена смотрит стеклянными глазами поверх неё, выискивая нечто занимательное на стене за её, Танюшкиной, спиной.

— Ну почему же? Интересно, — отозвалась Лена, и взгляд её снова стал осмысленным.

Досада чувствительно кольнула в сердце. Как-то резко забылось, что сама Лена в Москве по Сереге не томилась, даже не вспомнила про его существование. Зато с праведным презрением и холодной яростью думалось о том, какие все мужики — козлы! Козлы, не способные хранить верность ей, — единственной и неповторимой.

Так избирательна людская память. Помнит только о чужих грехах.

— Не задевает? — ехидно поинтересовалась вредная Танька.

— Задевает, — поколебавшись с мгновение, честно призналась Лена. — Куда здоровое самолюбие от человека денется? — немного поколебавшись, Лена решила спросить. — А она хорошенькая?

— Не дурнушка. Но это не все. Серёга на лысого побрился.

— С ума сошел? — ужаснулась Ленка. — С его-то ушами!

— Как раз с его ушами терять уже и нечего, — хихикнула Танька.

— А как у тебя с Сашкой дела?

Танька махнула рукой:

— Новые компании, новые друзья, — ждать хорошего от всего этого не приходится? Знаешь, там разговоры только о "травке". Я, в отличие от тебя, не такая правильная, но и мне это все не особенно нравится.

— "Не особенно нравится", — передразнила подругу Лена. — Ты сама-то "траву" случаем, не курила?

— Сейчас все курят, — отмахнулась Танька.

Лена почувствовала острое желание заехать подруге по уху в воспитательных целях. Но бить Таньку она все-таки не решилась (себе дороже!). А вот учинить ссору не погнушалась:

— Ты дура, да?! — закончила Лена "сольное" выступление.

— Да не ори ты так! — тоже повысила голос Таня. — Трава-то была паленая. Я и пробовала-то всего один раз. И то, не попробовала, а так, — можно сказать, рядом постояла. Любопытства ради, понимаешь?

— Не понимаю, — зло рыкнула Лена.

— В жизни все нужно попробовать, так многие считают, — оправдывалась Танька. — От одного раза наркоманом не станешь. Мы же не героин пробовали, а так, "шмаль" третьеразрядную. Ты иногда, правда, бываешь страшной занудой! Не могут же все жить, как по линейке? Я попробовала, — да. Но один раз. Мамой родной клянусь, один!

— Между первой и второй перерывчик не большой. Я думала, ты умнее. — Холодно отозвалась Лена, отворачиваясь от подруги.

— Лен, — заканючила Танюшка, — ну не стоит оно того, чтобы нам ссориться. Лучше бы я тебе ничего вообще не говорила, — в сердцах закончила она.

— Замечательно! Ты дура, — констатировала Лена.

— Я знаю, — согласилась Таня. — И даже не обижаюсь на твою грубость. Ссориться прекращаем?

— Да. Но я на тебя все равно злюсь.

— Злись, — согласилась Танька. — Я сама на себя злюсь. Немножко.

— Кроме шуток, — смягчилась Лена, — ты же не маленькая, Тань. Если хочется твоему Сашке залезть кошке под хвост, — его право. Ты сопровождать его не обязана?

— Не буду. Обещаю. Слово бывшей пионерки, — отсалютовала Танька.

— Только попробуй его нарушить. Я тебя родичам сдам.

— Что?! — попыталась не понять Танюшка-подружка.

— Матери твоей все расскажу, вот что.

— Нет, Лен, ты правда последний скаут. Тебе в "Тимур, и в его команду", — нужно.

— Нашла бы себе Тимура, давно была бы в его команде. Не сомневайся.

Танька театрально вздохнула.

— И я бы пошла с тобой. И воздух там, и речка! — Мечтательно закатила она глаза. — И мальчики симпатичные. — Лена не удержавшись, засмеялась. Вот уж, право, кто о чем? — О, где они, герои былых времен? Где они, — берёзовые рощи?! Ну, а теперь, пока мы снова не поссорились, расскажи мне поскорей о твоем названном братце. Он — красавчик? Я правильно догадалась?

Лена кивнула.

— Любовь была? — с жарким интересом продолжала вести допрос Танюшка.

— Платоническая — Память услужливо нарисовала сцену в клубе, Лена поправилась:

— Почти.

— Почти? — Таня выразительно подняла брови домиком. — Это как следует понимать?

— Мы целовались, — улыбнулась Лена, в ответ на подначивание подруги.

— Он тебе понравился? — продолжила Таня вести допрос с пристрастием.

— Конечно. Если я с ним целовалась.

— Ну, вот нет, чтобы красочно, ярко, с подробностями. Целовалась, — и все. Как отрезала, — надула алые губки подруга.

— Что и говорить, не писать мне бабских романов, — согласилась с ней Ленка. — Постельные сцены никогда не удаются. Вот и Серега сбежал. Гад лысый!

— Попробуй писать детективы.

— У меня склад ума не тот. Не аналитический.

— Тогда ничего не пиши. Повествуй в устной форме. Ну, давай. Рассказывай! — шутливо пихнула Таня Лену в бок.

Лена отвернулась:

— Что рассказывать-то? Он мне нравится, но это не способно изменить того факта, что Миша — сын своей матери. Между нами не было и не может быть ничего серьезного. Но целуется он классно! Хотя, — Лена прикусила нижнюю губку, — если бы на трезвую голову, то может быть, так и ничего особенного? Я, правда, перед этим травку не курила. Но напилась так, что три дня потом, кроме как на сухой батон, ни на что смотреть не могла.

— Мне устроить ответную истерику с нотациями? — засмеялась Таня.

— Не надо. Я сама себя ругала-ругала.

— О! Тогда лучше помолчу. Тебе и так здорово досталось, бедняжке.

Танюшка просидела у Лены почти до самого вечера. Вскоре после её ухода позвонил Серега.

— Ленусь, это я. — Бодренько отрапортовал он в трубку. — Как ты там? Хорошо отдохнула?

— Неплохо.

— Как дела?

— Нормально.

— Как настроение?

— Хорошо.

Он хмыкнул:

— Чем думаешь заняться? Я соскучился.

— Надо же? Когда успел?

— Ну, мы давно не виделись. Может быть, погуляем? Погода хорошая. Возьмем пивка, посидим на лавочке?

"Очень увлекательная программа", — подумала Лена про себя, вслух ответив:

— Серёжа, я не хочу.

— Почему? — искренне удивился он.

Лена зажмурилась. К чему тянуть с объяснениями? Никто из них друг по другу не скучал. И вряд ли когда-нибудь будет.

— Потому, что мы с тобой больше встречаться не станем, — выпалила она на одном дыхании.

В трубке слышалось обиженно сопение:

— Как? Вообще, что ль? — Пауза. — Ты что? Даешь мне отставку?

— Да.

— "Да"?! — передразнил он. — Ты решила закончить наши отношения, и сообщаешь мне это вот так? По телефону? — Злое фырканье. — Здорово! Нашла кого-нибудь себе, да? — Угрожающе сопение.

Лена не стала напомнить о том, что он тоже не скучал.

— Ты просто стерва! — возмущался Серега.

— Я знаю. А ещё — я тощая и белобрысая. Я длинная. Ну, сам подумай, зачем тебе все это?

— И, правда, — зачем? Но я бы хотел ещё раз обсудить…

— Серёжа, встречаться с тобой мы больше не будем, — как можно мягче уронила Лена. — И обсуждать что-либо тоже. Прости. Всего хорошего.

Лена опустила трубку на рычаг, обрывая между ними связь.

* * *

Пролетело две недели, в течение которых Михаил Лену ни разу не побеспокоил. Ничего другого Лена и не ожидала.

Не ожидала, но все равно надеялась ошибиться.

Не ошиблась…

Зато регулярно доставал звонками Серега. Лена уже устала от него прятаться.

Со скуки девушка согласилась помочь Танюшке с устройством вечеринки, которую планировалось провести по поводу окончания летних каникул. И хотя она прекрасно понимала, что на этом "празднике жизни" умнее было бы не показываться, все равно пошла. Гордыня восставала против того, чтобы позволить кому-то думать, будто новый Серёжкин роман её чем-то задевает.

Вечер не задался с самого начала. Сашка, позабыв про Танюшку, всё время торчал около крашеной блондинки. Лена нашла, — возможно, из сочувствия к Танюшке, — что девушка, привлекшая Сашкины взоры, была излишне пухленькой.

Новая Сережкина пассия была о себе высокого мнения, и нарочито это демонстрировала, ни с кем, кроме самого Сережки, не общаясь. Она лениво растягивала слова в разговоре, хлопала тяжелыми ресницами, манерно поджимала розовые губки, по форме напоминавшие бантик. Поведение её было довольно нелепым. Но, к собственной досаде, справедливости ради, следовало признать, что сама девушка была прехорошенькая.

Ребята, приняв спиртное в изрядных дозах, включили "видик". Сначала пришлось наблюдать за кровавыми играми Фреди Крюгера. Потом мальчишки перешли на: "Дикие забавы Екатерина Великой". Порнуха пользовалась успехом у мужской половины населения, в то время как женская была заброшена и, не таясь, скучала. На экране пышные блондинки визжали и трясли грудями ненатуральных размеров. Перед экраном мальчишки пускали слюни, тараща глаза и, судя по всему, были вполне довольны собой и жизнью.

Лена поняла, что больше так "развлекаться" не в состоянии. Залитая водкой скатерть, осовевшие кавалеры, лениво оттягивающиеся перед телевизором "оголяли" нервы.

— Я пойду домой, — твердо заявила она. — Хватит. Нагулялась.

— Тебя проводить? — живо подхватила Татьяна.

Разгуливать по городу в двенадцатом часу вечера одной Лене "не улыбалось". Да и как-то само собой выходило, что проводить девушек вроде бы как обязательно. Угоревшей компании свежий воздух повредить не мог. Но, если женская половина на предложение Тани ещё лениво посмотрела в сторону двери, мужская никак не отреагировала. Отрывать пятую точку от дивана, а взор от "диких забав" рыцари явно не планировали.

— Сама дойду, — вздохнула Лена. — Не маленькая, не заблужусь.

Таня посмотрела на Сашу ну очч-чень выразительно. Но безрезультатно.

— Я пойду с тобой — Танюшка была такой злой, что даже расстроиться забыла.

Выбравшись на прохладный, бодрящий ночной воздух, девушки признали, что отвратительнее вечера трудно себе представить.

— Давай закурим, что ли, с горя? — предложила Татьяна, — Сигареты по случаю дамские. С ментолом.

Сигаретный дым противно застревал в носу. Но сам жест — взмах руки туда-сюда, — успокаивал.

— Да, Лена, — прокомментировала Танюшка ситуацию, — наши мальчики "не фонтан".

— Это очевидно, — флегматично поддержала Лена.

Докурив вторую сигарету, девушки загрустили. По всему выходило, что попасть домой они смогут разве только пешком: за сорок минут не проехало ни одного автобуса. Ловить попутку было как-то боязно. Слишком уж часто по городу ходили страшилки о расчлененных женских труппах припозднившихся с возвращением домой, красоток.

Посовещавшись, решили скоротать ночь в квартире с призраком. До злополучного дома с остановки, на которой они топтались, было пять минут ходу. Ни Татьяне, ни Лене перспектива ночевать в зловещем доме не улыбалась. Но обе сходились во мнение, что лучше призрак, чем полуночный маньяк-убийца.

— Мрачноват ночной пейзаж, — сказала Таня, как только они закрыли за собой дверь, отгородившись от ночного города. Девушки с облегчением сбросили с ног туфли на высоком каблуке.

Танюшка прямиком прыгнула на диван. У неё была отвратительно-вредная привычка сидеть на собственных ногах, в результате чего она их все время отсиживала и потом ковыляла по дому, как утка.

— А если бы я с тобой сейчас не была, ты решилась бы ночевать тут одна? — задала Таня провокационный вопрос.

— Не решилась бы, — признала Лена.

— И пошла бы домой? Одна? Пешком?

— Да

Таня состроила гримасу:

— Ну и где тут логика, скажи на милость? Ведь одну одинокую девушку обидеть гораздо легче, чем двух одиноких девушек?

— А нет логики, — согласилась Лена. — Зато факт. В этой квартире мне страшно. Даже когда я не одна.

— И даже с учетом выпитого алкоголя, — подняла Таня указательный палец к потолку. — Ладно. План "А". Быстренько умываемся и ложимся спать. Когда спишь, и страх ни так донимает, и спирт потихоньку из головы выветривается. Да, ещё, чур, я у стеночки!

— Почему это ты у стеночки? — попыталась возмутиться Лена.

— А потому что я — гостья. Гостям полагается отдавать все самое лучшее.

Что тут можно возразить? Все правильно.

— План "В"? — тоскливо поинтересовалась Лена, заранее предвидя ответ.

— Отсутствует, — бодро сообщила Таня.

За неимением плана "В" девушки, быстро постелив постель, одновременно нырнули под одеяло. Болтать не стали. Потому что хорошего о прошедшем вечере сказать было все равно нечего. А плохого говорить не хотелось.

Вопреки ожиданиям, Лена провалилась в сон почти мгновенно.

Снилось, будто она вместе с матерью, вместе с умершими дедушкой и бабушкой, приехала в деревню. В те годы, когда они ездили туда наяву, это был цветущий край. С два десятка домов затерялись среди душистых трав, яблоневых садов, черёмухи и вязов.

Но во сне долина покрылась густой тенью. Грунтовые дороги развезло, залило водой до беспролазного состояния.

Бабушка забеспокоилась:

— Как же мы выедем-то, Коленька?

— Да не беспокойся ты ни о чем, Ниночка. По траве проедем, по жнивью.

Марина хранила молчание, отворачиваясь ото всех.

Изба была такой же, как всегда: сенцы, прихожая, откуда приятно веяло прохладой и запахами хлеба и керосина.

Предвосхитив намерение Лены пройти дальше, дедушка вдруг неожиданно крепко ухватил её за руку:

— Ты, деточка, в дом-то не входи. Беги к матери. Пока можешь. А то потом-то поздно будет.

Опустив с ласкового дедушкиного лица взгляд вниз, Лена со удивлением заметила его ноги, все в глубоких язвах и струпьях. Леденящие пальцы страха сжали девушки сердце.

— Да ты, деточка, меня-то не бойся, — ласково, мягко, с жалостью сказал дедушка. — Я ведь люблю тебя. Я предупредить тебя пришел. Беги!

Лена побежала со всех ног к машине, которая вдруг оказалась очень далеко. Бежать приходилось по залитому водой колючему жнивью. А ноги почему-то оказались босыми?

Вода была ледяной.

— Мама! Мама! — кричала Лена на бегу, задыхаясь, — Уезжать нужно. Они мертвые все! Все мертвые! Они нас съесть хотят!

Подбежав, она ухватилась за руку женщины в черном балахоне. Женщина повернула лицо, и Лена поняла, что это не Марина — нее ей мать. Узкое злое лицо незнакомки, с щелевидными глазами, заволоченные мраком, было безобразным. Истлевшая кожа стекала с костей на лице.

— Нет! Они не хотят. Это я тебя проглочу.

Острые зубы вонзились Лене прямо в лицо. Резкая боль разлилась по телу.

Последней мыслью было: что же стало с матерью?

Проснувшись, Лена села, чувствуя, как сильно бьется сердце.

В комнате было тихо. Очень тихо. Словно бы за окном не ездили машины, не лежал целый город. Мучительно хотелось включить свет, чтобы рассеять остатки сна.

Девушка осторожно, чтобы не разбудить мирно спящую рядом подругу, выскользнула из-под одеяла. Лена прошла на кухню и жадными глотками, залпом, выпила два стакана холодной воды.

Ощущение ночного кошмара всё не проходило…

Тишину нарушил неприятный скрипучий звук.

Повернувшись, Лена увидела, что дверь в спальню распахнута настежь. Напротив неё стоит кресло-качалка, покачиваясь взад-вперед и издавая тот самый неприятный стук, что привлек Ленино внимание.

Лена замерла, спрашивая себя, что же она чувствует? И почему ещё способна рассуждать здраво? Почему она не кричит, не бежит, не бьётся в истерике?

Над спинкой кресла, серебром светились пепельно-пшеничные волосы.

"Это не наяву, — нашла для себя объяснение девушка. — Сон во сне!".

От этой мысли сразу стало легче. Природное живое любопытство толкнуло девушку вперед:

— Адам? — сорвалось с её губ.

Девушка даже не прошептала, — выдохнула имя, перешагивая через порог "кровавой" комнаты. Обходя кресло по кругу, девушка с замиранием сердца представляла, что сейчас увидит его, — автора дневника.

Среднего роста, как в детском стишке — "плечистый и крепкий", — призрак когда-то обладал жилистым, гибким телом танцора или акробата. Легкие вьющиеся волосы локонами обрамляли белокожее лицо с темными глазами. Кристаллики льда во взгляде делали его глаза совершенно жуткими. Тонкие, как у женщины, изогнутые брови и чувственные розовые губы, довершали портрет.

Юноша был красив той бесполой красотой, которую люди часто приписывают ангелам или демонам.

Призрак медленно поднялся с кресла, скрестил руки на груди и замер, склонив голову к плечу, в свой черед, рассматривая Лену. В выражении его лица Лене пригрезилась насмешка.

Что полагается говорить Призракам в приватной беседе? Душеспасительную или сочувствующую речь? "Чур, меня"?

— Ну, и каково оно там, — после смерти? В зазеркалье за облаками? — выспренно построила Лена вопрос, занимающих всех, в ком волнуется плоть и течет кровь.

Лена не заметила ни движения, ни дуновения. Но в следующее мгновение руки призрака крепко легли ей на плечи, заставляя поразиться нечеловеческой силе, заключенной в тонком теле. Сквозь материал девушка чувствовала неживой холод жестких, как камень, пальцев.

Тело её на мгновение словно обернулось в камень. А потом Лена увидела принципиально иной мир. В нём небеса были низкими, затянутыми лиловыми тяжелыми тучами. Надо всем преобладал серый цвет. Он царил. Серым был клубящийся смог над бетоном. Серым отливали разбившиеся стекла, блестящие на асфальте. Серыми были существа, плетущиеся вдоль дорог, — существа, теряющие пол и разум. Серым был сам воздух, превращенный в яд. Серость. Бесконечная тишина. Сумерки, окруженные со всех сторон Тьмой и Злом.

Подняв руки, Лена уперлась мертвецу в грудь, стремясь оттолкнуть его от себя, чтобы уйти от неприятных видений.

Видения оборвались. Но на смену им пришло ещё нечто более странное. Словно тысячи тонких сухих горячих языков обвивали тело, причиняя неземное, никогда неведомое прежде, невообразимое ранее блаженство. Стало удивительным образом безразлично, живой он, Адам, или мертвый. Святой или проклятый. Его ласки отрывали её от земли и заставляли парить. Сердце в груди замирало от удовольствия, трепетало, как птичка в когтях у коршуна. Как яркий флажок на сильном ветру. Как языки пламени. Разум понимал, что находится в опасности, но неразумное тело радостно просило о Гибели, потому что гибель приносила наслаждение.

Получает ли скрипка удовольствие под ласкою смычка, когда руки мастера водят по её струнам? И если да, то не от того ли голосу скрипки нет соперниц под луной?

Лена и сквозь сомкнутые веки продолжала видеть темные, недобрые глаза, спадающие на лицо легкие, словно лунный свет, волосы. Подняв отяжелевшую, непослушную руку, она ладонью прикоснулась к ним, ощущая шелковистое, упругое тепло.

Адам! Ядовитый цветок. Прекрасный и смертоносный маленький принц, тоскующий не по розам в неземной долине, а по плоти и крови.

— Мое зазеркалье? — выдохнул призрак ей в губы, — Мое Седьмое Небо за облаками? Это Боль. Нега и пыль. Таков мой Рай. Смерть, та, к которой я стремился когда-то; та, что является смертью — недосягаема.

Представь себе одну и ту же комнату, в которой никогда не бывает ни утра, ни вечера. В ней всегда одна и та же температура. Те же краски, книги, занавески, обои. Проходят дни. День равен году, год — тысячелетию. А перед тобою все тот же диван. Та же тяжесть в душе. Ты кричишь, думаешь, что где-то над потолком, обитает Бог? — просто он не слышит тебя. И только сорвав голос, понимаешь, что Бог, может быть, и есть. Но ему нет дела до твоих страданий.

Устав звать Бога, я позвал дьявола. А пришла — Ты.

Лена казалась себе безвольной тряпичной куклой. Она лежала в его руках, глядела ему в глаза, и растворялась без остатка в трех чувствах: влечения к этому непонятному устрашающему существу, ужасу перед собственными чувствами и сжигающему душу любопытству.

— Не верь тому, кто скажет, что умирать не страшно, — шептали его губы. — Что умирать не больно. Смерть — иная грань, не схожая с границей между Сном и Явью. Переходить её всегда мучительно. — страстно прошептал призрак. — Свечи, вода и кровь! — какими красивыми они мне когда-то казались. Лежать и смотреть, как кровь смешивается с прозрачной водой, не страшно. Страшно просыпаться, когда болят руки. Страшно очнуться в мутной окровавленной грязи. В доме, в котором стены покрыты алой плесенью, подозрительно напоминающей растерзанную, трепещущую плоть. Страшно жить в плесени, распространяющейся, разрастающейся по всему дому, как раковая опухоль. Смерть — не игра. За облаками нас не ждет ничего, — только тьма. И холод бесконечности. Зазеркалье оборачивается душным деревянным ящиком, из которого не выбраться. Лишенный жизни и плоти, ты продолжаешь томиться. Продолжаешь чувствовать голод, жажду, желание, боль. Но нет им утоления, — как нет конца. Таково зазеркалье. Таков правдивый ответ на твой вопрос.

Лена вздрогнула, заметив, как глаза призрака поменяли цвет, потеряли насыщенную черноту. Стали белесыми, словно у слепца. В бесцветном пятне радужной оболочки расширенные зрачки казались особенно большими, делая взгляд пустым, безумным и голодным.

— О, Господи, — выдохнула девушка, отшатываясь.

Сухой, желчный, насмешливый хохот постепенно растворился в воздухе, медленно затихая.

Все исчезло.

Лена сидела на полу, чувствуя, как саднит ободранная на бедре кожа. Красные шторы, окаймляющие окно, пропускали в комнату рассвет.

В дверях с побелевшим лицом стояла Татьяна.

— Лена! — всплеснула руками подруга. — Да что с тобой?!

— Мне кажется, я схожу с ума, — ответила она и, как раненая кошка, вытянулась на полу, щекой ощущая неровную шершавость ковра.

Наконец понимая, что должна чувствовать рыба, вырванная из воды резким движением беспощадного рыбака.

 

Глава 7

Любовь с призраком

Целую неделю Лена боролась с искушением вернуться. Вернуться и либо разувериться, либо до конца убедиться в существовании пригрезившегося призрака. Она честно пыталась занять себя, но все прежде любимые ею занятия, занятия, что казались увлекательными, теперь утратили всякий смысл. Мысли, стоило на секундочку ослабить за ними контроль, упрямо возвращались к одной и той же теме: "Адам, Адам, Адам!".

Квартира на пересечение улиц Чичканово и Советской, влекла обещаниями неизведанных тайн. Чудилось, стоит легонько толкнуть дверь, как без труда откроется доступ к секретам мироздания.

То, что за дверью мог притаиться не ангел, а монстр, нисколько не уменьшало желание сделать это простое движение — толкнуть.

"И день тосклив как накануне празднеств

Когда обновка сшита, а надеть

Не велено ещё"…

Призрак, полуночное видение было сродни фантазии. Он был прекрасен, был загадочен, имел темное прошлое. Что ещё нужно юной неопытной девушке, чтобы без оглядки влюбиться в собственные мечты? Любопытство, страсть к неизведанному и неизвестному, свойственные многим живым мыслящим существам, были сильными противниками, которых не так-то легко победить. Лена даже не пыталась. Она "сдалась" без боя.

По истечении недели с той памятной ночи девушка, трепеща, все же перешагнула порог роковой квартиры.

Как часто бывает, что фантазии, перекочевавшие в разряд "реальность", теряют свою позолоту? Так случилось и на этот раз. Остался длинный коридор, наполненный недобрыми тенями. Остались лучи заходящего солнца. Осталась гнетущая, давящая на нервы, тишина. И замирание сердца, — то ли со страха, то ли от предвкушения чуда. А вот предвосхищение чуда пропало.

Было холодно. Ноздри улавливали неприятный запах застарелой плесени, частенько витающий в помещениях с повышенной влажностью, если туда долго не заходят люди и свежий воздух.

Лена остановилась на пороге "красной" спальни:

— Адам? — тихо позвала она.

Затаившись, вслушивалась и всматривалась в окружающую её обстановку.

Ничего не происходило.

Было тихо. Так тихо, что затишье начинало действовать на нервы.

Когда Лена уже готова была смириться с мыслью, что встреча с Адамом ей просто приснилась, по комнате пронесся знакомый порыв ледяного ветра, сопровождаемый легким перезвоном, — будто где-то далеко-далеко звенело с десяток крохотных серебряных колокольчиков.

Воздух густел, приобретая новые свойства, становился видимым и текучим, словно потоки ниспадающей воды. Одни воздушные "потоки" накладывались на другие, создавая иллюзию, будто вокруг искрятся тысячи блесток. Голова и веки девушки тяжелели. По рукам забегали мурашки. Маленькие волоски, наэлектризовавшись, встали дыбом.

Лена несколько раз с усилием моргнула, стараясь прогнать наваждение. Перезвон колокольчиков сменился звуками падающей воды, разбивающейся о края пустого металлического таза, резонирующего и бьющегося под упругими ударами капель. Образ Адама начал медленно выкристаллизовываться из сумрака, словно лунный луч обретал плоть.

При виде призрака Лена испытала двоякое чувство: отвращение к мертвой сути. И восхищение перед красотой совершенного лица.

— Я ждал тебя, — в призрачном голосе отчетливо различалась зловещая вкрадчивая интонация и мрачное торжество.

— Я сама не знаю, зачем пришла, — отозвалась девушка.

— У тебя ведь было время подумать? И не возвращаться, — медленно выдыхали сумерки. — Никогда?

Лена пожала плечами:

— Я ведь не первая, кто возвращался. Несмотря ни на что, — правда?

Адам в ответ криво усмехнулся:

— Да, правда. Большая, чем ты можешь себе представить.

Призрак наблюдал за девушкой, скрестив руки на груди. Глаза его были непроницаемыми настолько, что казались незрячими. Мертвыми. Под неподвижным взглядом Лена испытывала неловкость и смущение.

— Я боюсь тебя, — тихо прошептала она, пятясь к двери.

— Я знаю, — уронил Адам, делая шаг вперед.

Лена постаралась проглотить комок, застрявший в горле, угрожающий перекрыть дыхание:

— Скажи честно, ты ведь не представляешь для меня опасности?

— Конечно, — тихим зловещим шепотом, насмешливо отозвался призрак, — конечно представляю.

Лена ожидала совсем не такого ответа.

— Почему ты приходишь ко мне? — обиженно спросила она. — Чего-то от меня ждешь?

Призрак коснулся ледяными пальцами её теплой щеки. Лена дернулась, попытавшись отстраниться. Ощущая ледяную твердость мертвой плоти, невозможно было не бояться.

— Оставь меня! — с омерзением выдохнула девушка. — Пожалуйста, — жалобно закончила она.

— Проси, моли о милосердии! — выдохнул Адама свистящим шепотом, сжимая пальцами её предплечья и тихонько встряхивая. Пристально, безотрывно глядя в глаза. — Но знай, никакие мольбы тебе не помогут. Я не намерен проявлять глупого милосердия. Подобная роскошь не для меня. Только так я могу продолжить существовать в этом мире. Стать человеком. Быть рядом с женщинами. Ради того, чтобы быть стоит быть жестоким, поверь мне.

Живым не дано постичь смысла сочетания простых и совершенных слов: быть живым! Или уж, наконец, до конца стать мертвым. Это тоже не плохо. За эти две крайности можно уплатить любую цену. Не суди меня, девочка, ты — это возможность выйти из ледяной кровавой бани. Заслужить свободу. Вдохнуть настоящий, земной, наполненный пылью, воздух. Или совсем перестать чувствовать, думать, видеть, слышать! — страстно закончил призрак. — Ты пришла ко мне по доброй воле. — Тряхнул Адам головой, и волосы серебряным облаком мелькнули в сгущающемся мраке. — Я не отпущу тебя. Ты нужна мне! Твоя плоть. Твоя кровь. И, в конечном итоге, — душа. Подумай, разве я не стою твоей жизни? — насмешливо вопросил призрак, склоняя голову к правому плечу и насмешливо заглядывая Лене в глаза. — Взгляни на меня, — разве я не красив? Настолько, чтобы забыть ради меня твой несовершенный серый мир? Настолько, чтобы потерять за меня душу?

Лена не помнила, как оказалась в его объятиях. Отнюдь не нежных. Адам держал её крепко, почти причиняя боль.

— Пусти меня. Пожалуйста, — взмолилась Лена. — НУ, пожалуйста! — шептала она, пытаясь вырваться.

— Не надо впустую унижаться, девочка. Я делаю то, что должен. — призрачный голос превратился в бархат, ласкающий каждую извилину внутри черепа. Расслабляя, усыпляя, внушая доверие. — Не бойся! Это не больно…

Лена ещё попыталась сопротивляться. Ещё стремилась стряхнуть дрему, заполняющую сознание, лишающую желания сопротивляться. Вспомнить, что рядом не живой мужчина, а всего лишь его злое, ненастоящее подобие. Морок. С черными провалами вместо глаз и облаком мерцающих, переливающихся перламутровых волос.

Греза. Привидение.

На короткое мгновение девушка смежила веки, стремясь собраться с мыслями и с силой воли.

Распахнув их вновь, Лена обнаружила, что действительность полностью изменилась. Стены пропали, будто провалились. Она находилась в незнакомом месте. Вокруг все было усыпало снегом. Диван и стол успели превратиться в высокие белые пушистые холмы. С люстры, свисали длинные изогнутые перевитые между собой в странном причудливом соединении, сосульки. Лед звенел на занавесках, обрамляющих парящее в пустоте окно, висящее прямо в воздухе, блестел на стульях, на стенах, на кресле-качалке. Лед словно просвечивался изнутри розовым светом, и создавалось ощущение, что внутри холодных кристаллов застыла жаркая кровь.

Кресло покачивалась со скрипом, навязчиво ударяющим в уши. Неподвижный воздух искрился тысячами бриллиантовых крошечных кристалликов льда.

Створки мультяшного окна распахнулись настежь, открывая черную, как старинные чернила, пустоту, густую и мрачную, завораживающую и жуткую.

Лена сделала попытка дойти до раскрытого окна и захлопнуть створки, но ноги подогнулись, и она упала, больно обдирая ладони о ставшую дыбом, заиндевевшую ковровую дорожку. Несколько капелек свежей крови, как рубиновые бусы, засверкали на белоснежном оледенелом покрове.

"Это сон, — сказала сама себе Лена, — просто ещё один сон".

— Нет, — возразил ей знакомый голос. — Не сон. Просто другая реальность.

Адам парил за окном, в густой бескрайней ночи, не согретой звездами, такой белоснежный, как ангел. С первого взгляда красивый настолько, что захватывало дух.

Но стоило приглядеться внимательнее, и становилось заметным, что восковая бледность кукольного личика напрямую связанна с небытием и могильными червями. Что красивые черные глаза, неподвижны. Что посиневшие губы так крепко сжаты, что рот кажется запавшим. Белая рубашка трепещет, словно на ветру, — но ветра нет.

— Дай мне руку, — слова, как камни, срывались с капризных юношеских губ. И превращались в белоснежные совершенные снежинки.

— Я не могу… Я не хочу! — с трудом выдохнула девушка.

— Ты замерзла? — сочился сочувствием морозный воздух. — Это можно исправить. Только дай руку…

Такие голоса, — тихие, низкие, отдающиеся во всем теле, причиняющие удовольствие только одним звучанием, — были, наверное, у сирен, если те когда-нибудь существовали.

— Я не могу, — упрямо покачала головой Лена.

Призрак в ответ рассмеялся. Смех его был легким, мелодичным.

И злым. Яростным.

— Я так давно ждал тебя! — заклинал-завораживал голос. — Тосковал по тебе. Мне так необходимы тепло и нежность. Твоя страсть. Приди ко мне. Дай руку…

Лена покачала головой.

— Мне больно. Давно больно. Неужели же ты не проявишь ко мне ни капли, ни толики милосердия? Мой ангел, — шептал он, — мой ангел, дай мне руку…

Лена не хотела больше слышать его голос, отчего-то больно теребивший душу. Шагнув к распахнутому окну, она, раскрыла ладонь, потянувшись к парящему за окном кошмару.

Мрачным торжеством, словно отблесками костра, осветилось лицо призрака.

Не принимая протянутой руки, Адам, проплыв вверх, подобно шаровой молнии, миновал зачарованную черту, — порог подоконника, — плавно опустился вниз, рядом с Леной.

— Ну, вот мы и вместе, — усмехнулся он, обнимая её.

Красота и ужас, вожделение, смешанное с отвращением, — они способны довести до сумасшествия.

Адам снова усмехнулся. И, хищно оскалившись, склонился над жертвой, мягкой, теплой, податливой. Ледяные губы мертвеца впились в теплые живые губы.

Лена почувствовала, как её захватывает странным водоворотом, из которого нет возврата. В котором растворяется все.

Страхи.

Надежды.

Желания.

Планы на будущее.

Ничто во Вселенной больше не имело значение. Кроме него.

Только он, Адам. Он — один. Кем бы он ни был.

Она медленно и безнадежно растворялась и терялась в призрачных руках, в призрачных волосах. Не было никаких интимных ласк. Только касание ледяных губ.

"Силой крови я привязываю тебя к себе,

Силой боли я привязываю тебя к себе.

Силой смерти, что сильнее жизни, я привязываю тебя к себе.

Силой тьмы, силящейся увидеть свет и владеть им, — я привязываю тебя к себе".

Лена слышала далекий голос, но воспринимала его, как музыку, — не вникая в смысл сказанных слов.

Нарочито неспешные движения рук с изящными длинными чуткими пальцами, скользящими по телу, казались девушке каплями дождинок, стекающими по стеклу. Мир начал раскачиваться туда и сюда, словно она стояла на больших качелях.

Тонкая, пропитавшаяся влагой сорочка на груди Адама распахнулась, открывая взгляду гладкую кожу, призывно мерцающую, словно испускающую сияние. Обретя собственную волю, непокорные руки жадно скользнули вниз. И Лене мерещилось, что по рукам её течёт свет. В ответ на её прикосновения тело Адама вспыхнуло ответным огнем.

Одежда расстегивалась, разъезжалась, растворялась сама собой, будто бы атомы, из которых состояли нити, распадались на заряды и воссоединялись с туманом.

Каждая пора Лениного тела впитывала в себя холод, влагу и жар, исходящие от Адама. В это мгновение желание, испытываемое ей, было мучительно острым. Потребность в нем превышало все: голод, жажду, инстинкт дыхания. Страсть заслонила весь мир. Он, мир, пропал, растворялся вместе с одеждой.

Лишь на краткое мгновение Лена ощутила недобрую боль утраты девственности. Его, — ледяного и бесчувственного, недоброго, несуществующего, она, Лена приняла не столько телом, сколько душой.

"Силой крови я привязываю тебя к себе.

Силой боли я привязываю тебя к себе.

Силой жизни, что в вечном споре со смертью не может одержать победы,

Но и не терпит поражения, -

Я привязываю тебя к себе.

Силою света, что, не отчаиваясь, пробивает дорогу сквозь тяжелые пласты тьмы

Я привязываю тебя к себе.

Силой веры, что существует благодаря людскому сердцу,

Я привязываю тебя к себе.

Силою надежды, которая живет даже тогда, когда её носитель умирает

Я привязываю тебя к себе.

Силою Любви, всепрощающей и всемогущей,

Силой Любви, что, как солнце землю, согревает душу,

Силой Любви, дающей смысл жизни, несущей в себе все блага мира,

Силой Любви, позволяющей постигнуть Бога, -

Я привязываю Тебя к себе".

Лена чисто по-женски, плотски ощущала его суть и собственное естество, напоминающие меч и ножны, высекающие искры.

Задохнувшаяся, отрекшаяся, сломленная бурей чувств, она слышала прекраснейшую музыку, перезвон тонких металлов, мелодичные переливы смеха, шелест листвы, отдаленный рокот моря. Словно бы душа пыталась вырваться из тела, ставшего тесным, не воспаряла, а погружалась на дно. И то, что не давало душе покинуть тело, удерживало, доставляло невообразимую негу.

Радость…

Блаженство…

Наслаждение…

Поднимало выше и…выше!

Заполняло больше…и…больше!!

Становилось крепче и…крепче!

..тверже и…тверже!!

Причиняло боль, которая больше болью не была.

Потому что приносила облегчение, повергая во тьму, полную разбитых надежд, обернувшихся блестками звезд.

Боль распаляла, распинала, терзала и била, топила, торопя опуститься на самое дно.

Лена не хотела ничего знать, кроме губ Адама на своих губах, рук его на своих руках. Душа достигла места, откуда поднималась темная вода. И вместо мрака и смрада, увидела скрытые от живых глубины космоса. Там проносились ядра-солнца и электроны-планеты. Там зарождалось и заканчивалось существование материи, переходящей из одной формы в другую.

Поток энергии пролился по позвоночнику, обжигая и согревая. Ледяное пространство наполнилось ветром. Ветер бил в лицо, разбрасывая светлые волосы по сторонам.

Широко распахнув глаза, Лена смотрела как свет, который каждый из них источал поодиночке, объединился и мерцал теперь не белым и не алым, а ярко-голубым, окружая их обоих, как раковина жемчужину.

А затем свет погас. Осталась только темнота. Снова стало тихо. И в тишине было различимо только напряженно дыхание.

— Адам? — встревожено позвала Лена.

Он стоял, белый, холодный и страшный. Звериные глаза исподлобья воззрились на девушку, буквально въедаясь ей в лицо, словно кислота. Лицо призрачного любовника подействовала на Лену, как вид змеи на зайца. Неожиданно запрокинув голову по-волчьи, назад, призрак завыл. Вой сменился демоническим хохотом. Оглушительные звуки терзали и слух, и душу.

Лена попятилась, приходя в ужас от всего, что произошло здесь.

— Этого не было. Всего этого не могло быть на самом деле!

— Не было? Посмотри на меня, — шептал призрак во мраке вкрадчивым голосом научившегося говорить леопарда.

Он то исчезал, то появлялся, резко перемещаясь из стороны в сторону, словно и вправду был хищным неведомым зверем. Медленно, на четвереньках, но при этом каким-то чудом сохраняя устрашающую грациозность:

— Лена, посмотри на меня. Иди ко мне…

— Почему ты так поступаешь со мной? — Замерзающие губы, потерявшие чувствительность, плохо слушались и слова с трудом проговаривались. Приходилось прилагать усилия, чтобы выговаривать слова. — Я не могу… — пыталась она говорить, но голос не слушаясь, срывался, затихал. Падал вниз с белым потоком снежинок: — Я не хочу умирать!!! Я не готова. Не сейчас…. Не теперь… Пожалуйста!

Руки Адама подхватили её, отрывая от земли. В следующее мгновение девушка почувствовала, что поток живительной, почти горячей воды пролился на них сверху.

— Так теплее? — Мурлыкал призрачный голос у неё над ухом. — Так лучше?

Доверчиво открыв глаза, Лена задохнулась. Не вода лилась на неё сверху. Кровь!

Кровь пропитала собою все. В крови было платье, ноги, руки. Алыми стали волосы. Лена вся была в крови, — словно её освежевали.

— Пусти меня! — истерично билась она в его руках. — Хватит!!! Я больше этого не вынесу! Пожалуйста, прекрати, — рыдала Лена, захлебываясь от ужаса и слез. — Зачем ты это делаешь? Чего ты от меня хочешь?

Туман, опять туман. Зернистый и тяжелый. Когда он рассеялся, Лена обнаружила, что стоит у себя в ванной, опираясь на стену, обложенную черным кафелем, двумя руками, под душем, и отчаянно, истерично рыдает. Вода под большим напором хлестала в лицо, больно ударяя по щекам, рукам, плечам.

Ледяная вода.

Всхлипывая, Лена опустилась на колени, оставляя на кафеле мокрые следы от скрюченных в нервной судороге пальцев, и сжалась в комок, обхватив себя руками за плечи.

Безуспешно пытаясь удержать улетучивающее тепло.

28496

 

Глава 8

Смерть Сереги

Лена возвратилась домой, но часть её души осталась в доме, в котором средь белого дня оживали ночные кошмары. Мысль вернуться к Адаму не оставляла ни на минуту, ни на секунду в течение трех месяцев, истекших с кошмарного дня. Неважно, находилась ли она в компаниях, в транспорте, на факультативных занятиях, дома, — настойчиво продолжала преследовала с настойчивостью охотничьей гончей.

Так, Лена, наконец, узнала, что такое навязчивая идея. Это когда, что бы ты ни делал, куда бы ты ни шел, мысль о предмете настойчиво сидит, притаившись у тебя в мозгу, и ждет, терпеливо ждет момента, когда воля и разум задремав, позволят предмету полностью и безоговорочно завладеть телом, двигая его в требующемся направлении.

Лена с облегчением встречала приближение каждого нового заката, гордясь собой уже только потому, что сумела пережить и этот день, не уступив желанию ускользнуть из реальности туда, где дней нет. Поднимаясь утром с кровати, Лена была уверена, что сегодня точно сломается. И пойдет — за облака в зазеркалье. А там будь что будет!

Потом весь день она бежала, бежала, бежала не останавливаясь, как белка в колесе. Себе самой порой напоминая кодированного алкоголика, считающего дни до часа, когда действие препарата закончится, и он будет свободен. И сможет снова пить, пить, пить.

Ночи были не лучше дней. Лена падала на кровать без сил, и проваливалась в очередной кошмар. Стоило смежить веки, страшный дом вырастал, призывно распахивая двери, за которыми вилась уводящая во мрак лестница.

И Лена опять продолжала бежать прочь. Уже во сне.

На исходе августа летний зной закончился, резко и бесповоротно, сменившись бесконечными нудными дождями.

Начался учебный год. Лена рьяно взялась за учебу. Дни напролет она сидела, не вылезая из библиотек. Танюшка смеялась, говоря, что ещё немного и Лена станет классическим ботаником. Что к Новому году Ленке придется подарить очки.

Лена смеялась вместе с ней. Хотя ей было не до смеха. Духовная борьба, которую она вела сама с собой, изматывала до такой степени, что девушка похудела на пять килограмм и из разряда стройных перешла в группу худых.

"У тебя взгляд, как двустволка", — говорили ей знакомые ребята.

Лена смеялась в ответ, отшучиваясь, что теперь она просто стала взрослой. Вот и взгляд поменялся. Он у неё просто по-кошачьи голодный. — выискивает мышь.

Один худенький парнишка, во время совместных осенних посиделок на "шашлыках", пока все уплетали за обе щеки пропахшее дымом мясо, рассказал анекдот:

"Зашел как-то мужик в магазин детских игрушек. Дайте, говорит, мне десять шариков.

Продавец ему, мол, зачем так много бракованного товара покупать?

Мужик, понятное дело, интересуется:

"Так, мол, и так, — почему бракованные шарики? Не надуваются?". Продавец утверждает, что надуваются.

— Не цветные?

Цветные.

— Не летят?".

Летят.

"А бракованные-то все-таки почему?!

" Да не радуют!".

Как в этом анекдоте, Лену "шарики" не радовали. Из всего, что раньше доставляло ей удовольствие, словно вымыло краски.

И только одна мысль не оставляла в покое: "Вернуться к Адаму, вернуться, вернуться".

Это стало наваждением. Утешением. Кошмаром. Надеждой.

С каждым днем сложнее было занимать голову и ноги, чтобы те не норовили покорно повлечься к желтому дому, где ждал Лену мертвый любовник. Поджидал, как паук терпеливо стережет глупую мушку.

* * *

Утро двадцать второго октября началось, как обычно. Пасмурно и хмуро. Бесконечно тянулись пары лекций. Уставшие, не выспавшиеся преподаватели сменяли один другого, в начитке малоинтересного, местами малопонятного и большим случаем малополезного материала. Аудитория не препятствовала вялому течению уроков. Кто-то дремал над раскрытой тетрадкой; кто-то прорисовывал абстрактные геометрические фигурки-сердечки; кто-то тихонько перешептывался между собой. Меньшинство записывало диктуемые слова, не входя особо в их смысл.

Лена смотрела в окно, где почти полностью попрощавшаяся с нарядной листвой березка завистливо смотрела на соседку рябину, щеголяющую спелыми алыми плодами. И ту, и другую игриво щупал ветер, заставляя в притворном возмущении махать оголенными ветками.

Оттого что я на земле стою

Лишь одной ногой", — всплыла в памяти фраза из стихотворения Марины Цветаевой,

Оттого, что я о тебе спою

Как никто другой.

Вслед за стихотворением непрошенной явилась мысль, что сама-то Лена стоит на земле не то, что одной ногой, а на носочках, на мысках пальцев, как балерина. Ледяной ветер грозит сорвать её с дерева, словно листок. И закружить, закружить. Может быть, уже кружит?

Очнулась Лена оттого, что, грозно нависая, высокая, как палка, высохшая тетка, кричала надрывным голосом:

— Лазорева! Вы мне ответите или нет? Льщу себя надеждой, что вы значение русских слов ещё не разучились понимать?!

— Извините, — поднимаясь, произнесла Лена, поправляя волосы. Жест, который она всегда непроизвольно повторяла, если нервничала, — я прослушала вопрос.

— Вот как? — ехидно уточнил преподаватель. — Грустно слышать. По-вашему, я распинаюсь здесь исключительно для того, чтобы аудитория спокойно считала ворон? Весьма сожалею, что сегодня лекция. Иначе я поставила бы вам "неуд".

Прозвеневший звонок спас положение, избавив Лену от необходимости что-то отвечать.

— И чего это Алексеевна к тебе пристала? — сказала, забрасывая на плечо сумку, Татьяна. — Она прекрасно в курсе, что её никто, никогда не слушает. Лекции для того и существуют, чтобы хорошенько отоспаться. Фишка в том, чтобы делать это, не закрывая глаз.

Лена промолчала.

— Ты последнее время такая скучная! — попеняла Таня. — Все время молчишь. Ты меня слышишь? Алле, подруга, очнись, — Таня помахала рукой перед Лениными очами. — Я здесь!

— Я вижу, — отозвалась Лена.

— И то хорошо, — усмехнулась Танюшка.

По окончанию занятий у входа девушек поджидал "сюрприз", в лице Сереги. Судя по тому, с каким трудом парень держался на ногах, его состояние было далеким от здоровой трезвости. В позе намеренный вызов: грудь колесом, руки в карманы.

Самое неприятное то, что проскользнуть мимо двери, минуя колоритную фигуру Сереги, не представлялось возможным.

— Смотри, кто к нам припожаловал, — процедила Танюшка сквозь зубы, толкая Ленку локтем в бок.

— Твою мать, — прочувствованно отозвалась та.

Заметив подружек, Серега направился в их сторону, нескладно, не попадая, ни в ритм, ни по нотам, фальшиво напевая незатейливый мотивчик:

"Стоят девчонки, юбки по колено

У перехода метрополитена

Привет, девчонки, я хороший мальчик,

Садись ко мне. Поехали на дачу",

Закончив серенаду, кавалер подчеркнуто развязно обнял дам за плечи.

— Вот, дерьмо! — прошипела Лена.

— Дерьмо? Любимая, ты случаем, не про меня так ласково отзываешься? А мне плевать! — растягивая слова, прокомментировал Сережка Ленкину реплику. — Мне, знаешь, фиолетово! Тань, ты не могла бы отчалить, а? Нам с Леной нужно кое-что перетереть.

Таня вопросительно посмотрела на подругу. Лена согласно кивнула, и когда подруга удалилась, окинула Серегу злым взглядом:

— Ну, и? — спросила она, скрещивая руки на груди. — О чем разговор пойдет?

— О том! — зло, сквозь зубы, передразнил парень. — Ты чего о себе возомнила, а? — он надвигался на неё довольного грозно, несмотря на относительно не высокий рост и далеко не крупное телосложение.

— Я? — сделала большие глаза Лена, предусмотрительно отступая на пару шагов.

— Ты.

— Ничего не возомнила, — помотала головой Лена, кося под дурочку и таковой себя ощущая.

— Все нос задираешь, да? Если хочешь знать, да если бы не твой папаша, ты как была никем, так никем и осталась бы. Даже твоя подруженька и то лучше. У неё хоть сиськи есть. И жопа. А у тебя ни того, ни другого.

— Ужасно, — согласилась Лена.

— Хватит тут умницу корчить, ясно?! Все аристократкой себя воображаешь? — Все больше выходя из себя, распылялся Серега. — Ты мне не нужна! Я и раньше-то с тобой встречался только из жалости. Ясно? — Он стоял теперь рядом, почти вплотную. Лена обоняла запах тяжелого перегара, исходящего от него удушливыми кислыми волнами. — Я и теперь ещё добренький. Я ведь помню, как у нас с тобой было. А ты помнишь? — Серега попытался обнять Лену, но та предусмотрительно вывернулась у него из-под руки. — Говори, сучка, помнишь?! — снова схватив девушку за руку, резко тряхнул её Серега с такой силой, что зубы у Лены клацнули.

Испуга и злости в душе у Лены в этот миг было, пожалуй, поровну. Разъяренный мужчина — для женщины страшное, отвратительное зрелище. Мужчина должен знать, что, вызывая в душе женщины страх, он навсегда рискует потерять её любовь.

А уж с учетом того, что любви к Сереге Лена никогда не испытывала…

— Убери руки, — зашипела она на него.

В ответ Серега ощерился, напоминая обнаглевшего шакала:

— На колени предо мной вставай и прощения проси.

— Я не пойму, чем ты обкурился? — обескуражено поинтересовалась Лена. — Спятил, да? На какие колени?

— Ты не слышала, чё я тут сказал, в натуре?! На колени встала передо мной! Сейчас. И без разговоров! Быстро!

— Прости, как-нибудь в другой раз, — отозвалась девушка. — Сегодня грязно. Я колготки пачкать не хочу.

— Ща ты у меня все захочешь, падла лупоглазая! Ты у меня навсегда отучишься на мужиков орать, ясно!? Я те отвечаю! И рот закрой, чтобы я тебя не слышал, крыса облезлая!

Ситуация унизительная: пьяный детина при всех волтузит тебя по улице, а ты никак не можешь прекратить отвратительный дешевый фарс.

Люди оборачивались на них, и старались отойти в сторону.

— Прекрати, Сережа, пожалуйста, — как можно тверже произнесла Лена, стараясь не сопротивляться тому, что ей выкручивают пальцы из суставов, чтобы не спровоцировать ещё большую агрессию. — Давай уйдем отсюда. На нас смотрят. К чему устраивать дешевый площадной театр?

— Куда ты ещё собралась? — подозрительно насупился Сережа, выпуская, наконец, посиневшие и начинающие распухать пальцы девушки.

— Куда захочешь, — ответила Лена, растирая саднящие руки и стараясь при этом не морщиться.

— Пойдем к тебе на квартиру. Я сегодня плевать хотел на всех призраков. Ясно? — снова с вызовом наскакивая на подругу, заявил парень.

— Ясно, — кивнула Лена, вздыхая, — ясно.

На самом деле было пасмурно. Лена надеялась, что промозглая дождливая погода прояснит Сереге мозги.

На дороге держался тонкий слой наледи, по которому идти на каблуках было скользко. Боясь поскользнуться, Елена семенила маленькими шажочками, как салонная жеманница. Достопочтенному кавалеру не хватило ни ума, ни желания предложить даме в поддержку твердую мужскую руку. От него, правда, галантности ни кто и не ждал.

— Да, кстати, давай зайдем, купим чего-нибудь к чаю? — как ни в чем, ни бывало, будто он не наскакивал на неё только что, изображая из себя крутого воротилу, предложил Серега. — А то я есть хочу. У тебя деньги есть? Я кое-что одолжил другу. Так что теперь на мили, — извини, ладно? Что брать-то будем? Пирожные? Или кутнем в честь примирения, купим торт?

Лена буквально остолбенела от подобной наглости.

— Я тебя за свой счет кормить не собираюсь.

— А что так? — снова набычился кавалер.

— Жадная я, — заметив, что глаза парня опять начинают наливаться кровью, Лена поспешила пойти назад, на попятную. — Ой, ладно, пойдем, — махнула она рукой.

Главное, чтобы он больше драться не лез и не орал.

— Вот и умница, — развеселился Серега. — С женщинами всегда так. Сначала "нет, нет!", а потом "да милый! О, Да!", — и он заржал, весьма довольный шуткой. — Ну ладно, пойдем. С женщинами знаешь, что главное? Уметь проявить твердость. Я за слова отвечаю. Я думаю, мы ещё с тобой помиримся. Учти, я тебя этому московскому пижону не отдам. Я ему все зубы пересчитаю. Да он, я уверен, вообще не мужик! Так, гавно!

Лена изо всех сил старалась удержать за зубами рвущиеся возражения. Уж кто-кто, а Мишка был хорошим парнем. Даже с учетом всех сложившихся обстоятельств, — все равно хорошим! Бросая на Серегу взгляды исподлобья, Лена задавала себе один единственный вопрос: как?! Ну, как она могла с ним встречаться?!

Добрались они быстро и без приключений. Пока Лена открывала дверь ключом, Серега, неожиданно присмирев, широко открытыми глазами уставился на черную лестницу, уходящую на чердак. Ему почудилось, что сверху на него зло сверкают желтые глаза. Мурашки побежали по спине. Он успел ещё подумать, что ни за что не останется тут после того, как стемнеет. Даже когда дверь закрылась за его спиной, Серега подумал, что дверь не является достаточной преградой обладателю злобных желтых глаз.

"Она не ведьма, случаем?", — промелькнула у Сереги в голове, пока он разувался и снимал куртку. Его продолжало не столько раздражать, сколько тревожить ощущение чьего-то недоброжелательного, настороженного, затаенного присутствия. Словно сверкающие глаза с чердака просочились сквозь дверь в коридор и теперь с насмешкой угрожающе выжидали.

— Ну, проходи же, — в голосе Лены ему снова почудилась злая насмешка.

Сереге почудилось, что носки у него плохо пахнут, но он только позлорадствовал по этому поводу. Пусть понюхает! Ничего, не графиня.

Лена воткнула штепсель электрического чайника в розетку. Вода зашумела, нарушая концентрированную тишину, сгустившуюся в комнате. Серега наблюдал, как девушка почти сонно, передвигается по кухне. Серебристые волосы колыхались вокруг узкого лица, падали на спину. Аккуратная попка так и просилась в руки.

Серега поднялся и, обхватив тоненькую девичью талию, притянул сопротивляющуюся девушку к себе:

— Поцелуй меня, — жарко выдохнул он.

В ответ Лена принялась отчаянно вырываться, чем разозлила его ещё больше.

— Поцелуй, я сказал!!! — рявкнул Серега грубо, рывком, притянул девушку к себе.

Сколько она может с ним играть?! Разве не достаточно он терпел её капризы? А что получал взамен? Нет, больше он таким терпеливым не будет. Пусть сколько угодно кричит и вырывается. На этот раз он не позволит ей делать из себя тряпку. На этот раз он будет мужиком и научит её уважать мужчин.

Лена не на шутку перепугалась, когда Серега, вцепившись ей в волосы, с силой бросил на кухонный стол. От толчка на пол посыпалась посуда, поставленная на стол для планируемого чая. Потная горячая липкая рука клешней вцепились в бедро, стремясь задрать юбку и снять трусики. Второй рукой Серега зажимал девушке рот, чтобы она не кричала.

Никогда раньше Лена не подозревала в мужчине такой силы. Серега не отличался крепким сложением, но в его руках она чувствовала себя беспомощной.

Пяткой девушка заехала ему по голени. Рыкнув от неожиданного сопротивления, и боли, в ответ Серега сильно ударил её под дых. От удара перехватило дыхание. Лена согнулась по полам, стараясь вдохнуть воздух. Войдя в раж, Серега несколько раз с силой ударил её в живот сначала руками, а когда девушка упала на пол, бил уже пинками. Затем, схватив за волосы на затылке, рванул их что было силы, заставив приподняться и встать на колени.

— Я же сказал, что поставлю тебя на колени. Я своих слов никогда не нарушаю, — гордился собой Серега. — Будешь ещё из меня идиота делать?! Будешь, отвечай?! — смачная оплеуха чуть не свернула Лене шейные позвонки. — Я тебя отучу быть сукой! Поняла? Отвечай, когда с тобой мужик говорит! Смотри на меня, я тебе сказал!

Удары сыпались один за другим, заставляя Лену кусать губы, дабы не скулить от боли.

Какой же глупостью было, приводить его сюда, оставаться с ним наедине! Никогда раньше Лену не били. Она просто не знала, что это такое.

— Прекрати! — всхлипнула она.

Ссадины на лице от слез защипали сильнее.

— Прекрати, пожалуйста…

— Проси лучше, сучка, — заржал Серега. — Давай, ложись, расставляй ножки. Да не кочевряжься! Получай удовольствие.

Лена судорожно пыталась придумать, что делать. Позволять себя дальше бить, — невозможно. Сопротивляться, — значит ещё больше растравлять в нем зверя, с риском подвергнуться изнасилованию. Альтернативой изнасилованию было добровольное согласие на близость. Она, по крайней мере, позволяла избежать боли, хотя была не менее унизительным.

— Давай, — яростно процедил сквозь зубы Серега, — расскажи мне, как ты меня хочешь. Посмотри, какой он красавец. Поцелуй его, поиграй с ним.

Лена встала на четвереньки, делая вид, что подчиняется. Всхлипывая как можно беспомощнее.

Пока Серега отвлекся на своего "дружка", у неё была мгновенная пауза. Мысли метнулись к белой табуретке с острыми углами и металлическими ножками. Если не получится, Серега её убьет. Если получится, вполне может статься, что его убьет она.

И все же стоит рискнуть!

Лена потянулась к члену, руки заскользили от головки к мошонке. При этом она изо всех сил старалась, чтобы лицо не отражало той степени отвращения, которое вызывал в ней сей "любовный" акт.

Серега расслабился, довольный её покорностью.

— Я же говорил, что умею обращаться с женщинами, — процедил он сквозь зубы.

Лена вскочила, схватила табуретку и, прежде чем он успел среагировать, ударила, сверху вниз.

Серега закричал, закрывая лицо руками, отскакивая назад. Замахнувшись снова, Лена вновь хотела ударить, но Серега ухватился руками за край, с силой рванув импровизированное оружие на себя. Перепуганная Лена выпустила табуретку из рук, и, потеряв равновесие, Серега повалился на пол. Лицо его заливала кровь, сочившаяся из глубокого пореза на лбу. Дальше девушка смотреть не стала, бросившись к входной двери. Она выскочила на площадку и опрометью скатилась по лестнице.

Только выскочив на улицу, под брызги проливного дождя, Лена поняла, что пальто и сапоги остались наверху, и в таком виде она далеко не уйдет. Её трясло от нервного перенапряжения, ярости и мучительного страха перед тем, что Серега может спуститься, продолжить её избивать.

По двору шел незнакомый мужчина средних лет. Лена поспешила к нему обратиться:

— Скажите, у вас есть телефон?

Мужчина нерешительно кивнул.

— Д-да, — испуганно проблеял он, понимая, что, кажется, влип в неприятности.

— Вы разрешите мне позвонить? Я быстро! Пожалуйста.

Мужчина протянул "Моторолу".

Лена торопливо набрала номер Танькиного домашнего телефона, отчаянно молясь, чтобы та оказалась дома.

— Алло? — отозвалась Таня сонным голосом.

Лена облегченно выдохнула. Бог все-таки есть!

— Танюш, не спрашивай ни о чем и не перебивай меня, ладно? — стараясь удержать всхлипывания и подступающую истерику, проговорила Лена. — Немедленно приезжай на Чичканово. Как можно быстрее, и если можно, — не одна. Серега меня избил и пытался изнасиловать. Я выбежала на улицу, в чем была, раздетая. Приезжайте, быстрей.

— Я скоро буду, — голос Тани показался Лене сухим и колючим.

— Спасибо, — Лена протянула мужчине сотовой телефон, избегая смотреть ему в глаза, не желая видеть не отвращения, ни сочувствия.

— Может, в милицию позвонить? — услужливо предложил незнакомец.

Лена поколебалась перед тем, как отказаться. Легко советовать другим не давать спуску насильникам. Насколько же все усложняется, когда дело касается лично тебя. Сдай Лена Серегу "ментам", завтра её осудят все, начиная с Таньки и заканчивая родной матерью. Все, включая вызванных милиционеров, в случившемся обвинят именно её. Поговорку насчет сучки, которая, если не захочет, — в России знает каждый. И мнение о степени виновности "кобелька" разделяют все. В конечном итоге окажется, что именно она, Лена, спровоцировала весь инцидент.

Нет! Придется справляться самой. Не выносить сор из избы.

Проспится, одумается, сам напугается того, что сделал. Бог даст.

— Вы замерзнете, — заметил мужчину.

Лена кивнула.

— Я подожду в подъезде. Спасибо вам, еще раз. Вы идите, не беспокойтесь. Все теперь хорошо будет.

Чтобы случайные прохожие не смотрели с осуждением на её начавшее заплывать синяками, распухающее лицо, Лена вернулась в подъезд.

Таня приехала минут через двадцать, но они показались Лене вечностью. Лена совсем окоченела. От сквозняков не спасала даже горячая батарея. Болел заплывающий глаз, ребра. Саднила ободранная кожа на висках, губах, бедрах.

Танька пулей влетела в подъезд. Сопровождал её Саша, старательно стремясь не отставать от своей взбалмошной подруги. Увидев Лену, они застыли, переглянувшись:

— Да он чё, офигел, в натуре?! — взревел всегда спокойный Сашка. — Я сейчас поднимусь, да я ему все кости, пересчитаю!

— Пойди лучше, возьми Ленины вещи, — распорядилась Таня, заботливо обнимая замерзшую подругу. — И не вздумай сейчас выяснять отношения, ладно? Сначала отвезем Леночку домой. А потом будем разбираться.

Лена просто терпела, когда все кончится. Когда, наконец, можно будет, нырнув под одеяло, уснуть, забыть обо всем, что произошло за последние два часа.

* * *

Стоя перед захлопнувшейся за Леной дверью, Серега боролся с желанием броситься следом. Догнать, проучить, как следует.

Но возбуждение и азарт быстро схлынули. Из мозгов выветривались последние наркотические пары. Из крови уходил адреналин. Им на смену пришла тревога. Что теперь будет дальше?

Что такое на него нашло?! Серега не хотел избивать Лену. Он вовсе не хотел делать ей больно. Он же любит её! А она? Она его совсем не хотела. Любви его не хотела. Ничего она от него не хотела. Бросила, как старый ненужный свитер, — за ненадобностью.

Он сегодня в "универ" поплелся с единственной целью — помириться. А вот теперь их отношения окончательно, бесповоротно испорчены. От этой мысли всколыхнулась задремавшая, было, злость. Серега зарычал, схватил вазу, стоявшую на столике, и ударил ею о стену, разбрызгивая стеклянные осколки по всем коридору. Осколки на полу живо напомнило ему прошлый визит сюда. Со всеми сверхъестественными подробностями, которых быть не могло. А они, супротив всякой логики, были.

Нет, все-таки хорошо, что Ленка удрала. Он был способен её покалечить, лживую крысу.

Серега замер, прислушиваясь. До него дошло, что в жуткой квартире, полной духов, он остался один. Казалось, в любой момент из углов блеснут яростные насмешливые желтые глаза с щелевидными зрачками. Некто, обитающий здесь, был зол.

Серёга стоял посередине коридора, так пристально разглядывая дверь в ванную, что ему начало казаться, будто она слегка приоткрылась. Парень моргнул. Дверь была плотно притворена. Ни единого звука. Ни единого колебания в воздухе. Смеркалось.

И в сумерках четко виднелись запертые двери.

Когда-то Серега под влиянием одного друга, увлекающегося творчеством Стивена Кинга прочел книгу "Сияние". Там был эпизод, самый страшный и единственно показавшийся Сереге увлекательным, в котором маленький мальчик заходит в ванную комнаты 312 и видит, как старая толстая утопленница поднимается ему навстречу.

Серега стоял в коридоре, из которого стремительно убегал свет, и чувствовал, будто внутренности затягивало в огромную воронку. Ему казалось, стоит на долю секунды отвести взгляд от двери, ведущей в ванную комнату, как та широко распахнётся, выпуская раздутый от газов, осклизлый труп.

Серега моргнул. Ему кажется, или дверь на самом деле приоткрылась?

Резкий звук падающей воды вдребезги разбил тишину. Вода брызгала, стекала, шелестела, гремела, пела, звенела, билась и булькала.

Серега заставил себя двинуться по направлению к ванной, зайти в неё, закрутить краны. Почему-то стало ещё больше не по себе, когда звук падающей воды стих.

Серега хотел, было, быстрей выйти, но дверь не открывалась, её словно заклинило. За спиной вновь полилась вода, но теперь она больше не билась о кафель, а тихо журчала. Насмешливо, вкрадчиво. Безжалостно.

Комната стала наполняться туманом. Предметы постепенно теряли четкость, и словно бы засветились изнутри. Чугунная ванна, вытягивалась в длину и ширину, пока не стала огромной. Кафель под ванной издавал легкое свечение, наводящее на мысль о прогоревших, но ещё таящих жар, углях. Зеркало на стене, подернулось рябью.

Серёга быстро нашел объяснение происходящему. Его просто "тюркнуло" со "шмали", и все дела! Все происходящие, это просто действие наркотика, и только.

Успокоившись, он с любопытством стал наблюдать происходящие изменения. Услышав веселый девичий смех, Серега вздрогнул.

Обнаженная блондинка с потрясающей фигурой, подставляла высокую грудь под водопад воды, стекающей из душа, чувственно теребила дерзко вздернутые соски. Её руки то скользили по груди, то опускались ниже, туда, где смыкались стройные, женственно-округлые, мягкие бедра. На лице девушки застало выражение, ясно отражающее степень её возбуждения.

Странная нега, чувство сонливости, острое желание окунуться в розовую воду неожиданно, словно паутина, стали окутывать его.

— Тебе нравиться здесь? — услышал он ласкающий, как соболиный мех, мягкий голос. — Иди ко мне! — позвала блондинка.

Это не Лена! Лена ушла. Кто же это?

А впрочем, Сереге это сейчас было все равно. Вздыбившаяся плоть болезненно пульсировала и ныла, влекла к блондинке, от которой распространялся сладковатый, даже через чур приторный, запах.

— Это сон? — непослушными губами выговорил Серега.

— Иди к нам, — звал его мужской тихий голос.

Чьи глаза отражаются в кафеле? Мягкие, карие, мерцающие? Чьи теплые руки обнимают его, причиняя острое наслаждение? Девушки? Юноши? Обоих?

Незнакомый парень и девушка обнимали Серегу, жадно, жарко ластясь к нему. Втроем они придавались изощренным, незнакомым прежде Серёге, ласкам. В то время, как руки Сереги жадно сжимали женскую грудь, плутая по таинственным и влекущим изгибам женской плоти, его собственное тело получало пронзительно-острое удовольствие от рук красивого юноши, умело играющего с его собственным жезлом. Женщины так не умеет ласкать мужчину, ибо не дано ей знать, что чувствует мужчина.

Другой мужчина знает.

Откинув голову, Серега застонал, не в силах более сдерживаться. Красивые, алчные, свободные и до восхищения бесстыжие, новые знакомые пришлись ему более, чем по вкусу. Хотя Серегу несколько смущали эти игры. Если бы были только девушки, а так, целуясь с красивым незнакомцем, Серега испытывал чувство вины, разрываемый между долгом "нельзя" и чувством "приятно".

Впрочем, юноша был мало похож на человека. Слишком тонкий. Слишком изысканный. Со слишком светлыми мягкими девичьими локонами. С неестественно алым, теплым, чувственным ртом.

Серега сам не заметил, в какой момент стал обнимать и жадно целовать не девушку, а юношу.

На подзеркальнике догорали красные восковые свечи. Фигура юноши становилась менее четкой, расплывчатой. Словно бы Серёга смотрел на него сквозь воду.

— Кто ты? — выдохнул Серега, сжимая пальцами тонкие запястья незнакомца. Тело "видения" было не женским: твердым, гибким, как у хищника. Тонкие, красивые, но совершенно не женские руки! Откуда в них столько силы? Властно, медленно, неумолимо эти руки перевернули Серегу лицом к кафелю.

Серега впервые почувствовал, как чужая плоть вторгается в его тело. Ощутил с острейшим отвращением. Господи, бедные женщины! Как они это терпят?! Никакой мягкости, никакого огня в теле незнакомца не было. Его член был ледяным, как заостренное железо на морозе.

Боль пронзила от ягодиц до макушки, заставляя тело забиться в судорогах. Серега закричал, делая безуспешные попытки вырваться, уйти от происходящего ужаса. Он чувствовал, ощущал, как холод прокатывался от губ до пяток, заполняя собой каждую клеточку, но отстраниться, был не в состоянии. Боль обессиливала, распинала, уничтожала. Лишала надежды. Ужасала. Ледяная плоть отвратительного любовника убивала.

— Хватит! Не надо! — кричал Серега, — Пожалуйста, не надо!!!

Он кричал, пока крики не перешли в хрипы. Но голос его уходил в пустоту…

Наконец железные тиски разжались. Руки чудовища больше не держали, а плоть не распинала.

Серега был свободен.

Во рту стоял противный привкус жести. Когда Серега закашлялся, на кафель брызнули капли крови. Его крови!!!

Потолок начал опускаться. Серега из последних сил попытался выбраться из этого ада, но прежде чем успел вылезти из ванны, ноги подкосились, он больно ударился головой о край и ушел в воду.

"Сейчас я проснусь! — подумал Серега, цепляясь за ускользающее от него сознание. — Сейчас я проснусь!"

Что-то тяжелое не давало ему подняться. А легкие разрывало от недостатка кислорода. Темнота, красная и густая, заволакивала все вокруг. Серега ещё продолжал слышать, как где-то падала вода, струилась и растекалась, отрезая его от живительного воздуха и света. Вода колыхалась над его головой.

"Ты больше никогда не проснешься, — вещал кто-то во влажной равнодушной стихии. — И никогда не будешь спать. Добро пожаловать во Тьму".

Над собой Серега продолжал видеть бесстрастную фигуру со скрещенными на груди руками.

Молодой человек смотрел на него без единого душевного движения на красивом, белом лице. Смотрел неподвижными черными бездонными глазами.

Это был не сон.

Так пришла к Сереге смерть.

 

Глава 9

Страсть и нежить

Присев на край подоконника, Лена старательно делала вид, будто разглядывает рисунки и тонкие, как паутинка, трещинки на кафельном полу. Гнетущие чувство тревоги испуганным мячиком прыгало в груди. По шагам, прозвучавшим поспешным, громким топотом, долетевшим сверху, девушки поняли, — что-то произошло.

Добежав, Сашка остановился, тяжело дыша:

— Он! Он…

— Что?! — вскинулась на Сашку Таня.

— Мертвый!!!

* * *

Человек в синей форме не сводил с Лены сверлящего, изучающего грозного взгляда. Он пытался связать в маленьком мозге, там, позади двух маленьких глазок-буравчиков, в единую цепочку события дня. Нутром чуял: девушка с холодными глазами причастна к смерти паренька, того, что лежал сейчас наверху, в соседней квартире.

Лена тоже чувствовала, что он, этот грубоватый детина, с уже наметившимся брюшком под ремнем, прав — она виновна в смерти Серёги. Но, даже вздумай она сейчас признать свою вину, что ей ему сказать? Какую правду?

"Да, я убийца! Я нарочно заманила, а потом оставила Серегу в той зловещей квартире, чтобы понаблюдать, как им закусит призрак. Этот злой дух, он, знаете ли, с недавних пор мой любовник и мы с ним заодно? Думаю, именно он и стал тем самым чудищем, что утопило моего бывшего парня в черной ванной. А на что он, мой бывший парень, собственно, рассчитывал, когда так плохо себя вел?! Нет, вы не думайте! Призрак убил его вовсе не из ревности. И не из мести. Просто он хотел есть. Вы не знаете? Именно так призраки питаются — живыми людьми"?

Стакан, что Лена удерживала в руке, показался необыкновенно тяжелым, — рука словно налилась свинцом и потеряли способность держать.

В комнате царила неприятная атмосфера, насыщенная невысказанными подозрениями и опасениями.

Лена старательно не глядела в сторону друзей. Чувствовала, какой подозрительностью были полны их сверлящие, обжигающие, обвиняющие взгляды.

Как Таня, — её Таня!? — смела смотреть на неё с подозрением и испугом!?

Нет. Её здесь нет. Та, кто присутствует, это не она, не Лена Лазорева. И все, что произошло, произошло не с ней. С ней такого просто не может быть! Вовсе не она сидит в чужом коридоре, как две капли похожим на тот, что находится над их головами. Вовсе не на неё смотрит инквизиторским взглядом плотный невысокий человек в милицейской форме. Не её подозревают в убийстве. Не её допрашивают, зажав в руках блокнот и ручку.

Даже призраки казались Лене более реальным. Медработники, милиция, трупы: во что превратилась её спокойная, размеренная жизнь?

— Вы давно знакомы с убитым? — задавал участковый дежурные вопросы.

— Да, — кивнул Лена.

— Как давно и насколько близко?

— Очень давно и достаточно близко.

— Можно подробнее?

— Мы вместе выросли, вместе учимся, — Лена судорожно сглотнула отчего-то густую, как еловая смола, слюну, — учились. — Поправилась она. — Встречались почти полтора года.

— Расстались?

— Пару месяцев назад, — подтвердила Лена.

— По чьей инициативе?

— Формально, — по моей. Но, по сути, решение было общим.

— Он как-то угрожал вам после ссоры?

— Нет. Мы разошлись мирно. А сегодня Сережа вдруг неожиданно встретил нас с Таней. Начал ругаться. Я не хотела, чтобы мы "гавкались" на виду у всех, вот и предложила поехать ко мне на квартиру. — Лена почувствовала, как в висок клюет птица с острым железным клювом.

— Вы приехали к тебе домой, что было потом?

— Потом…Сережа, он…он стал ко мне приставать, — медленно подбирая слова, рассказывала Лена.

— Дело происходило в ванной? — Сухо спросил милиционер.

— В ванной? — удивленно вскинула на него глаза Лена. — Нет. На кухне. Мы собирались пить чай. И тут он повел себя необычно. Сережа никогда раньше…. — Лена опустила голову, решив не досказывать предложение. — Я стала зачищаться, испугавшись, что он меня покалечит, отбиваясь, бросила в Сережу табуреткой и убежала. Больше я его живым не видела.

— Он пытался тебя догнать?

— Не уверена.

— Значит, как ты утверждаешь, что вы не вступали с ним в интимные отношения?

— Н…нет. Почему вы спрашиваете?

— А потому, — передразнил её участковый. — Что у твоего покойничка все хозяйство спермой залито по самое-самое "не балуйся". Даже на коврике лужица.

Лена опустила голову, уронив на колени дрожащие руки. Господи, что же произошло в той Богом забытой квартире?

— Ну? Труп забрали. — Заявил второй милиционер, здоровенный детина, с лысым черепом, перешагивая порог соседской кухни. Он мог с легкостью сойти за "братков", а не за служителя Фемиды. — Ну, что? Мы тоже едем в участок? Или как?

— Едем в участок, — закрывая блокнот, поставил точку в разговоре Ленин собеседник.

Пока автомобиль их вез, Лена пыталась себе представить, как отреагирует на события мама.

И не могла. Не хватало воображения.

По приезду участковый проводил её к кабинету, над которым висела табличка: "Комитет по делам несовершеннолетних".

— Мне девятнадцать. — Гордо заявила Лена.

— Да без разницы, — отмахнулся милиционер, распахивая перед ней дверь.

В кабинете Лену встретила совсем ещё молодая женщина, не старше тридцати. Плотного сложения, в поношенных джинсах и толстом свитере под горло, с русыми жидкими волосами, забранными в небрежный хвост, следователь показалась Лене простой, резкой и надежной. Как скала, даром что женщина. Почему-то вопреки распространенному мнению о продажности родной милиции, глядя на эту женщину верилось, что справедливость все-таки восторжествует. Такая, взятку-то взять, — возьмет, не откажется. Но если ты действительно вор, все равно будешь сидеть в тюрьме.

Следователь поманила девушку, пригласив сесть напротив себя.

— Как зовут? — спросила следователь, постукивая ручкой по столешнице.

— Лена, — всхлипнула девушка в ответ, борясь с желанием уткнуться кому-нибудь в плечо и выплакать печали.

— Фамилия? — бодро продолжала задавать вопросы женщина. — Отчество?

— Лазорева Елена Олеговна, — ответила Лена.

— А я — Алевтина Алексеевна, — представилась женщина. — Ну, так, Лазорева Елена Олеговна, что мы там натворили?

— Ничего.

— Ну, все так говорят. За что же, в таком случае, тебя к нам привезли, если ничего, а? Ладно, сначала ответь, царапины тебе уже обработали?

— Обработали. Вера Антоновна, соседка снизу, марганцовку одолжила.

— Хорошо. Тогда, Елена Олеговна, вот что! Вот тебе листок. Вот ручка. Садись-ка вон за тот стол, и пиши. Излагай подробно, все, как было. Договорились?

Лена кивнула.

— Алевтина Алексеевна? — встревожено окликнула она следователя, которая уже направилась в сторону электрического чайника.

— Да? — обернулась та на зов.

— Мне пришьют дело о превышении необходимой обороны?

Алевтина Алексеевна кивнула, хладнокровно наливая кипяток в чайник для заварки:

— Возможно, — пожала она плечами. — А что? Будут не правы?

— Будут, — буркнула Лена себе под нос.

Она села за указанный ей столик, и постаралась сосредоточиться. Собрать вместе, норовившие разлететься по сторонам мысли. Предстояло описать события дня, уместив их на одном листе формата А-4.

И снова сомнения в том, что все происходит именно с ней, закрались в душу.

— Скажите, а позвонить я могу? — снова подала голос Лена.

— Кому? — вопросом на вопрос ответила следователь.

— Отцу.

— Звони. Отцу можно.

Лена нажала кнопку вызова на мобильном телефоне. Олег отозвался в тот момент, когда она уже начала думать, что на её вызов останется без ответа.

— Алло? — голос звучал устало и напряженно. — Как дела, Лена?

— Плохо. Меня забрали в милицейский участок по подозрению в убийстве.

— Что?!! — Олег не кричал, но в голосе его прозвучало такое количество эмоциональных оттенков, что Лена затруднялась с их определением. Была представлена вся палитра красок от изумления до возмущения; от страха до ярости.

А вот в ней самой, казалось, эмоций уже не осталось.

— Перезвони мне сейчас, ладно? — Попросила Лена. — У меня на счету остались копейки.

Когда Олег перезвонил, Лена кратко, в общих чертах рассказала ему всю историю:

— Понятно, что в свете моих синяков, звонков и криков дело выглядит так, будто, отбиваясь от насильника, я его прибила. А может, и, не отбиваясь вовсе, а так, во время любовных игр, — монотонно закончила девушка.

— Мне нужны имена и фамилии тех, кто с тобой работает. Ты сейчас одна?

— Нет.

— Дай мне поговорить со следователем, ладно?

— Без проблем. — Лена повернулась к Алевтине. — Мой отец хотел бы с вами поговорить. Это возможно?

— Без проблем, — копируя её тон, улыбнулась Алевтина Алексеевна, забирая их рук девушки мобильник.

Пока старшие говорили, Лена записала на бумагу то, о чем только что рассказала отцу.

Пришли, повздорили. Серега начал приставать. Отбиваясь, ударила его табуреткой по голове, рассекла кожу на лбу. Может быть, и не только кожу. Испугалась, убежала. Позвонила подруге по мобильнику, одолженному у неизвестного случайного сердобольного прохожего. Дождалась подругу с её парнем в подъезде. Наверх поднялся Сашка, а когда спустился, сказал, что нашел Сережу мертвым. Вот и все. Что происходило за то время, пока она, Лена, дожидалась Таню, в квартире наверху, — Лена понятия не имела. Может быть, желая смыть следы крови, которая, как известно, весьма обильно течет из лицевых царапин, Сережа решил принять душ, поскользнулся и разбился?

— Давай листок, — сказала Алевтина Алексеевна.

Пробежав его глазами, кивнула

— Ну, что ж, годиться. Судебная экспертиза разберется, что в твоих откровениях сказки, а что происходило на самом деле.

— Все происходило так, как я описала.

— Ладно, ладно. Твой отец сказал, что матери уже позвонили. Так что жди, за тобой приедут.

В комнате было пронизывающе холодно. В эту пору, когда за окном осень борется с зимой, а отопления в трубах пока не предвещалось, мерзло, казалось, все на свете.

— А можно мне горячего чаю? — спросила Лена.

Следователь ухмыльнулась. И налила замерзшей, перепуганной, явно уставшей девочке, чаю.

Пусть погреется.

Из участка Марина с Леной домой возвращались пешком. Мать с ней не разговаривала, храня всю дорогу уничтожающее молчание. Молчание матери причиняло Лене мучительную боль, заставляя не обращать внимания на брызги воды, летевшие со всех сторон, на грязь, на холод. Было чувство, словно на сердце положили огромный раскаленный камень. Девушка шла быстрее и быстрее, как будто стремясь обратить боль в движение. Словно нож разрезала она темноту и дождь. Но мрак смыкался за спиной и зазывно мерцал впереди, по-прежнему не давая облегчения.

По возвращению домой Марина кинула еду на стол, словно собаке, по-прежнему не говоря ни слова, даже не взглянув на дочь.

— Я ни в чем не виновата, — сквозь зубы проговорила Лена, чувствуя, как боль перерастает в злость. — Почему ты так о мной себя ведешь?

— Виновата, — чужим, далеким голосом отозвалась мать. — Раз ты оказалась в такой ситуации, ты — виновата.

— В чем моя вина?! В том, что не дала этому идиоту себя изнасиловать?!

— А ты думаешь, твоя чертова невинность стоит дороже человеческой жизни?!

Лена, опешив, смотрела на мать.

— Ты не должна была встречаться с этим мальчиком, раз уж он тебе не нравился. Должна была как-то иначе обставить ваше с ним расставание, объяснить мотивы своего поступка, извиниться, если на то пошло. Не должна была доводить ситуацию до точки кипения. Женщина отвечает за отношения. Не мужчина! Ты не должна была, ни в коем случае не должна, оставаться с ним наедине! Так что в том, что случилась, ты, как видишь, виновата!

— Но хоть в то, что я его не убивала, мама, ты мне веришь?!

Они обе кричали. Хотя обе очень редко повышали голос. Особенно друг на друга — почти никогда.

— Я не знаю, — прошептала мать, отводя глаза. — Может быть, не рассчитала силы…

— И оставила его в ванной истекать кровью?! Ну, мама, знаешь ли…я бы никогда так не поступила! Когда я выбегала из квартиры, Серега здоровенным бугаем несся за мной, звеня яйцами и потрясая кулаками! Он был живее всех живых. Он был пьян. Он жестоко меня избил. Я — твоя дочь. Мне плохо! А ты не находишь для меня ни одного доброго слова!

— Ты! Ты такая же, как твой отец! — Марина буквально выплюнула фразу ей в лицо. — Безответственная! Бессердечная! Гулящая! — Мать и дочь обменивались взглядами. — Ты думаешь только о себе! Господи, какой позор! Я этого не переживу, — всхлипнула Марина, опускаясь на стул и разражаясь рыданиями.

Лена знала, — у матери больное сердце. Нужно было бежать за каплями, нужно было предпринимать какие-то действия, успокаивать. Оправдываться. Что-то делать. А не было сил. Не было желания. А вот если взять, и сделать то, что избавит её разом от всех проблем? От несправедливых злых упреков? Взглядов? Обвинений? Презрения?

Просто перестать быть.

Накапав "корвалол" в маленький стаканчик, поставив его рядом с матерью, Лена прошла в спальню. Но за всю ночь сон ни разу не сомкнул ей веки. Он тоже решил быть бессердечным.

Лена слышала, как мать несколько раз подходила, тяжело вздыхая, и по комнате распространялся запах валидола. Но к рассвету в доме воцарилась полная тишина.

Украдкой выпархивая из дома ранним утром, когда часы показывали только половину пятого, Лена понимала, что объяснить свое поведение матери будет сложно. Но все равно поехала, не устояв перед искушением выплеснуть боль, злость и отчаяние на "виновника" свалившихся бед.

Перешагнув порог зачарованного дома, девушка не стала включать свет.

— Ну? — тихо уронила она в мертвую тишину. — Где ты? Иди сюда, — поговорим. Как ты посмел? Как ты только посмел так подло подставить меня?! Из-за тебя мне вполне могут пришить статью!

Лена почувствовала озноб, распространяющийся по телу, сковывающий разум и волю, как льдом реку.

"Посмел? — насмешливо протянула Тьма голосом Адама. — Это не требовало такой уж большой смелости.

— Замолчи!!! Я верила тебе! — попыталась обличать Лена.

— А разве я сделал что-то, чтобы внушить тебе доверие?

— Какого черта тебе вообще понадобилось его убивать? — заорала Лена.

— Не хочу больше быть "барабашкой" за дверью. Захотелось заявить о себе широким массам.

— Ты мертв. Этого не изменишь, — отрешенно возразила Лена.

— Много ты знаешь, куколка, — насмешливо выдохнула Темнота. — Откуда, по-твоему, появились сказки о вурдалаках, оборотнях, инкубах? Они имеют под собой вполне реальную подоплеку. Мы, мертвецы, можем черпать силу в вас, в живых. Мы питаемся вами. Вашей жизненной силой, вашими чувствами, кровью, мыслями. У нас нет другого выбора, если мы хотим "жить" рядом, в мире Времени и Плоти. В Явном мире.

— Значит, я для тебя тоже "пища"? — с вызовом спросила Лена.

— Ну, конечно! — насмешливо прошипела Тьма, успокаивающим жестом обнимая Лену за плечи, укачивая нежным шепотом. — Подумай сама, разве он не заслуживал смерти? К чему ему жизнь? Грубому, тупому, примитивному животному, получавшему радость только от еды и от секса? Настолько пустое создание, что у его Силы и Вкуса-то нет. Даже не знаю, существовала ли у него Душа?

Лена отшатнулась, вывернувшись из объятий Пустоты:

— Не нужно так говорить о Сереже!

— Твоя беда в том, что ты не веришь в Зло, — грустно выдохнул Призрак. — В обычное, обыденное маленькое Зло. Но оно существует. Оно реально, оно всегда рядом. Оно живет в твоем собственном сердце, — не отрицай! Что, как не зло, заставило тебя позволить убить твоего неудавшегося любовника? Что иное, как не стремление ко злу, заставляет тебя приходить ко мне, — снова и снова? Неужели ты до сих пор не понимаешь: я — реален. Я опасен. Я есть ЗЛО. Твоя любовь ко мне — зло. Наша связь с тобой наиболее порочная из всех возможных пороков и извращений: она тоже зло. Я знаю, чего бы тебе хотелось. Чтобы я стал похожим на ожившие девичьи сны: обернулся прекрасным маленьким принцем Экзюпери, грезившим о лунной розе. Не так ли? Но я не любитель роз! Я не ожившая фантазия экзальтированных барышень, отрекшихся от мирских соблазнов. Я — беглец из Ада, которому ты помогаешь обосноваться у себя в миру.

Лена подняла на него глаза:

— Ты убьешь меня?

— Ты сама убьешь себя, — усмехнулся Призрак, пожимая плечами. — Но что такое смерть? Ты же твердо знаешь, что не перестанешь существовать. Всего лишь поменяешь форму. Так чего бояться?

Во всех книгах, во всех религиях мира контакты с мертвыми запрещены. Почему-то Лена решила, что сможет безнаказанно преодолеть то, что всегда было запретным табу — во все времена, у всех народов? Почему не убоялась, входя в полосу мрака? На что надеялась? Почему сомневалась, что это странное существо способно причинить ей вред?

Он прав! Она не знала, что такое "зло". И не хотела этого знать.

Его волосы, пушистые, мягкие, щекотали щеку.

Лена перестала испытывать сомнения, перестала ощущать страх. Она чувствовала только твердый холод его рук, и их прикосновение было приятно. Она обняла ледяную, гибкую шею обеими руками. Наверно такие же восхитительные ощущения испытывала Ева в объятиях первого змея?

И на них променяла Рай?

Лена позволила приблизиться кроваво-алым губам к своему лицу, покорно закрыла глаза, когда ледяные губы, коснулись её губ. Его тело напоминало ожившую каменную статую. Лена чувствовала себя птицей, попавшей с шелковые сети, в которых биться бесполезно. Растворялась, подчинялась и уходила от всего привычного, близкого и теплого. От всего того, что было ядром души и тела. Легко подчиняясь боли, пришедшей в миг, когда острая бритва вскрывала вены на руках.

Она даже не поняла, что происходит. Лишь вздрогнула и прижалась к нему, словно пытаясь найти успокоение в обманчивых "не-живых" руках.

— Я умру? — спросила она.

— Да

Лена закрыла глаза, покорно погружалась в розовое жаркое марево, окружавшее их плотным кольцом.

 

Глава 1

Дорога на Тот Свет

Кровавая густая пелена ещё не успела спасть с глаз, а в сознание уже просился звук, скрежещущий и монотонный. Звук заставлял прислушиваться к себе, осознавать окружающую действительность.

Лена с трудом разлепила веки и, преодолевая дурноту, села. Её густо окружал полумрак, о который слабо бился тонкий язычок почти истаявшей парафиновой свечки. Рядом со свечкой на подзеркальнике стояло два оплывших, прогоревших свечных огарка.

Опираясь не твердой рукой о стену, девушка поднялась на ноги. Уронив взгляд вниз, с недоумением увидела, что ванна до краев наполнена грязной водой. Маслянистая вязкая поверхность, местами покрытая, кусочками грязного льда, то и дело колыхалась, словно под ней что-то притаилось. Опасное, голодное, злое. Через мгновение жидкость забулькала, словно закипала, покрываясь крупными пенящимися пузырями.

— Умри, — выдохнула Тьма. — Я не отпущу тебя. Ты не уйдеш-ш-ш-ш-шь. Ле-н-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а…

Зов закончился мрачным, утробным, звериным ворчанием.

Лена замерла, не веря, что это происходит наяву. Должно быть, она бредит?

Из воды выбиралось жуткое монструозное создание. Подобные формы могли родиться только в воспаленной, больной фантазии голливудских режиссеров. Таким, как всплывшая из канализации тварь, место в реальности нет.

Больше всего монстр напоминал освежеванную и, уже в таком, в освежеванном виде, избитую овчарку. Обнаженные липкие мышцы блестели, перекатываясь при каждом движениях, пока Чудо-Юдо выползало наружу, медленно переваливаясь через бортики ванной. С мокрых лап сочилась мутная жидкость напополам со струйки черно-алой крови. Между острыми, выпирающими вперед, лязгающими кинжалоподобными клыками, которым легендарный саблезубый тигр обзавидовался бы, случись ему их увидеть, сочился мутный вонючий зеленоватый гной.

Как только лапы монстра коснулись пола, он издал низкое гортанное угрожающее рычание и низко присел в хищной стойке: наклонив голову, прижав кровавые обрубки ушей к крошеву черепных костей, перевитых жил, обнаженных мышц.

Когда Зверь рванулся вперед, Лена опрометью вылетела из ванной, удерживая рвущуюся распахнуться дверь собственным телом. Пальцы, сделавшиеся от напряжения непослушными и малочувствительными, никак не могли ухватить и повернуть ручной фиксатор, поставив тем самым дверную задвижку на предохранитель.

Кожей, всем телом ощущала Лена голодную ярость беснующегося за дверью чудовища. Оно раз за разом билось в тонкую фанеру, стонущую и проседающую под прыжками объемной туши. Дверь только каким-то чудом не слетала с петель.

Когда все же удалось повернуть ручку, Лена как на крыльях, полетела к выходу. Но, распахнув входную дверь, в отчаянии обнаружила, что привычного коридора больше нет. За дверью тянулось нечто, напоминающее собой древние подземные ходы, что растягивались, превращаясь в бесконечный извивающийся шланг.

Она медленно, неуверенно двинулась вперед по открывшемуся переходу, изгибающемуся, из стороны в сторону, как рукав бесконечного лабиринта. Словно перемычки в микроскопических грибках, то ту, то там, с лязгом открывались-закрывались железные двери.

Слабое освещение, льющееся из непонятного источника, позволяло видеть, как по стенам прорастала коричневая, пушистая густая плесень. Как на полу скапливались лужицы мутной воды. Обострившиеся обоняние улавливало запахи гниения, казавшиеся отвратительно сладкими.

В тишине, пронзаемой звонкими каплями, резко падающими сверху, неожиданной запел мобильный телефон, разрезая потустороннюю тишину веселенькой мелодией канкана.

Лена, вытянув его из кармана пальто, с удивлением разглядывая, словно величайшую диковину.

— Алло? — наконец встревожено выдохнула она в телефонную трубку.

В трубке в ответ кто-то тяжело пыхтел и хлюпал. Звук был неприятным. Каким-то вызывающе неприличным.

— Алло?! — раздраженно повторила девушка.

Короткий смешок:

— Лена-а-а-а-а, любовь моя-я-я-я!. Твой приятель тебя ещё не догнал? Он будет так рад вашей встрече-е-е… — шипел, продираясь через треньканье помех голос.

— Адам? — стараясь не показывать охватившего ей страха, крикнула в трубку девушка, — Это ты!?

— Нет, — издевкой хохотнул Мрак. — Не Адам. Не Адам. Не Адам. Не Адам… ищет тебя-я-я-я! Угадай, кто идет по следу? За тобой…

Злобный смешок. Змеиное шипение. Короткие гудки.

Номер, с которого звонил неизвестный, не определялся. Девушка сбросила его и, в свой черед, один за другим стала набирать номер домашнего телефона, телефона Олега, Татьяны, Саши. Даже сделала запрос о состоянии баланса. Ни на один из вызовов в ответ не раздалось даже гудков, коротких или длинных.

Вызов. Тишина. Снова вызов. И снова в ответ тишина.

Тишина…

Лена перестала чувствовать собственные ноги. На мгновение она поверила, что своды потолка сейчас обрушатся ей на голову. И все закончится.

Но нет. Мобильник заголосил снова, напевая простенькую веселую мелодию. Обещая, что случится именно то, чего боишься больше всего на свете.

На дисплее высветился номер телефона Сергея. Лена в очередной раз нажала на кнопку отключения связи. Но это вполне ожидаемо не помогло: телефон продолжал тренькать с насмешливой издевкой.

— Алло? — ответила Лена дрожащим голосом.

Пустоты подземелья эхом отражали страхи, бесконечно умножая плоский, по-детски испуганный голосок.

Сквозь шорохи помех, треск, щелканье, различимо доносился звук шагов. Неровных. Гулких. Так мог бы двигаться слепец. Или зомби. Натыкаясь, подряд, на все углы и выступы.

— Алло?! — почти истерично крикнула в трубку Лена. — Алло?! Алло, кто это?!

Помехи пропали.

Шипящий голос прозвучал снова, весело и отчетливо слышно:

— Он идет за тобой! Он у тебя за спиной-й-й-й-й-й… ха-ха-ха.

Отбросив телефон от себя, словно тот был ядовитой змеёй, Лена ударила по нему пяткой, — сверху вниз.

Механизм жалобно щелкнул. И наконец-то перестал играть.

Переведя дыхание Лена прислонилась к стене. Мерзкая плесень лопнула и потекла по спине липким зловонным ручейком, заставив девушку мгновенно отскочить.

И тут она снова различила звук. В пустом, каменном лабиринте кто-то двигался, приближаясь. Шел, тяжело ступая, спотыкаясь, припадая на обе ноги. Волоча их за собой: сначала одну, потом другую, словно упрямый паралитик.

Зорко всматриваясь в полумрак перехода, Лена ничего, кроме колышущихся теней, различить ни смогла.

Звук то возобновлялся, то замирал снова. Некто не мог преодолеть неизвестного препятствия.

Лена попятилась. Сначала медленно, потом, ускоряя шаг, она понеслась назад, забыв, что где-то там мутированный собачий труп точит на неё зубы. Добежав до очередной двери, остановилась. Движимая противоречивыми эмоциями, потянула дверь на себя.

И замерла.

Перед ней, тяжело уронив голову на грудь, обнаженный, с синей вздувшейся кожей, исходящей зеленоватой моросью, стоял труп Сереги. С волос, закрывавших лицо, капала вода. Падала на пол с громких "плюм".

— Сережа? — отшатнулась, попятившись назад, Лена.

Услышав её голос, фигура медленно подняла голову. На Лену глянули нечеловеческие глаза с остановившимися зрачками. Черные, суженные кружки были отчетливо различимы в обесцвеченной радужке. Из глотки мертвеца вырвалось низкое, утробное, угрожающее рычание. Фигура качнулась, падая вперед на вытянутые перед собой лапы. Встав на четвереньки, Серега по-звериному пригнулся к полу, напоминая оставленного в ванной монстра, и прыгнул вперед.

С визгом Лена захлопнула тяжелую, металлическую дверь. На пол полетели пальцы, отрезанные, как лезвием, тяжелым дверным косяком. Они сокращались в судороге, как мерзкие могильные черви. Словно, лишенные глаз, не были лишены желания хватать и терзать. Мертвец, оставшийся без пальцев и без добычи, взвыл, заполняя лабиринт глубоким, бесконечным, голодным криком, летевшим и летевшим по каменным пустым переходам.

Девушка попятилась от двери, затыкая уши. Во что же, Господи Боже, превратился её несчастный друг? Он ли это?

А потом, развернувшись, Лена снова кинулась бежать. Прочь!

Она бежала и бежала. И крик навьи продолжал преследовать, настигая.

Стены, арки, поворот, переходы. Бесконечные спуски, подъемы. Плесень. Мох. Грязные лужи. И когда уже стало казаться, что конца всему этому не будет, нет и быть не может, со всего разбега Лена рухнула на какую-то груду, с сухим треском раскатившуюся под её телом. Груда оказалась состоящей из человеческих костей. Они, кости, громоздились друг на друге: берцовые, кисти рук, стопы ног, черепа с пустыми глазницами, острые осколки ребер, мелкие круглые позвонки. Разобрав, на чем лежит, девушка опять пронзительно заверещала, рывком поднявшись на ноги.

Потревоженный прах зашевелился. Кости, с хрустящим шелестом потянувшись одна к другой, соединяясь в единый скелет.

— Я — Стражник, — вещали ожившие останки, скрипела пустая глотка. Звуку не из чего было рождаться. Но он рождался. Вопреки законам физики. — Назови свое имя. Назови свое имя. И-М-Я… И-М-Я…. И-М-Я.

Парализующий страх не лишал девушку сознания, но зато забирал волю.

— Лазорева. Елена.

— Приветствую тебя в Долине Смерти, умершая, нареченная при жизни Еленой! — слова падали тяжелым камнем. — Я открываю тебе Двери в туманы Междумирья, где те, кому принадлежит такое право, решат твою дальнейшую Судьбу.

"Нет!!!", — хотела крикнуть девушка.

Но у неё больше не было голоса. Она задохнулась ватой облаков, кисеей туманов, в которых — парила или падала? — сама не могла понять.

Лазорева…Елена Лазорева…Елена Лазорева…

Елена…Елена…

Свистело в ушах собственное имя.

Падать было не больно…

* * *

Открыв глаза, Лена совершила очередную попытку оглядеться. Безуспешную. Туман превращал предметы в невидимки, звуки делал глухими и далекими.

Белый хаос. Ощущение не из приятных. Все точки ориентира терялись. Будто из мира исчезло все, — совершенно и абсолютно. А она, Елена, осталась. Никакими словами этого не описать.

Лена сделала шаг. Потом второй, третий, четвертый. Ей хотелось закричать, мучительно, испуганно и зло, выплескивая, выливая из себя переполнявший её ужас. Но она не решалась. Страх затыкал рот лучше любого кляпа.

Потом клубящуюся тишину прорезал тихий звук: плеск воды. Лена никогда не была на море, но узнала звук безошибочно. Именно с таким аккомпанементом волны лижут берега.

Девушка завертелась, стараясь точнее определить источник звука, буквально растекающегося в тумане и угасающего, словно в вате. Звук был везде. И нигде. Отбросив попытки что-то найти, Лена просто пошла вперед, на удачу.

Почва под ногами буквально сочилась влагой. Она неприятно хлюпала, порождая неприятные думы о болотных трясинах.

Лена буквально наткнулась на нос лодки, вскрикнув от неожиданности.

— Не пугайся, красотка. — Долетел из-за тумана звук мужского голоса, разрывая полотно белого занавеса, и заставляя испытать радостное облегчение, словно она была смертником, которому отменили смертный приговор. — Карета подана, лошади запряжены. — Прошу пожаловать на наше утлое судёнышко. — Приговаривал некто, с мерзким хихиканьем. — Доставим прямёхонько по назначению.

Фигура, неясно различимая в тумане, была словно скроена из лохмотьев и лоскутков. Голову венчала широкополая шляпа, с провисшими, обтерханными полями. На плечах нелепо болтался балахон. Между зубами мужчина зажимал длинную деревянную трубку.

Больше всего незнакомец напоминал тростникового разбойника. Хотя, кто такие тростниковые разбойники, Лена не помнила.

— Вы кто? — обескураженная странным видом лодочника, спросила Лена.

— А кто бы я ни был, тебе это должно быть без разницы, красотка. Все равно никто другой за тобой не примчится. Не будет тебе ни принцев, ни прекрасных эльфов. — хихикнул неведомо откуда взявшийся чудак. — Так что полезай-ка ты в лодку. Да без лишних разговоров. Хотя времени у нас теперь впереди навалом, тратить его без толку все равно грех.

— У меня нет ни малейшего желания ехать с вами. — Сделала строптивое заявление Елена.

— Правда? — продолжал забавляться лодочник. — Ну, что ж, тогда оставайся здесь. Мое почтение.

И неприятный тип, потерев ладони одна о другую, взялся, было, за весла.

— Ну и скатертью дорога, — вздорно вскинув подбородок, заявила Лена. А затем, обхватив плечи руками, пробубнила себе под нос: — Я постаю тут, пока не придёт мне время проснуться.

— Долговато стоять придётся, голубушка. Проснешься ты, как же! Можешь считать, что уже проснулась. От долго и редко приятного сна, именуемого жизнью. А теперь, живо полезай в лодку! — тон, каким говорил незнакомец, не оставлял возможности для возражений. — Я сказал, живо! — живая или мертвая, мне все едино.

Коль вышла на Берег Реки,

Ко мне в лодку беги.

А там, кому положено, пусть с тобой возятся да разбираются. Я — что? Я лодочник. Мое дело — перевозка. Так-то.

Лена поняв, что лучше не спорить, сочла за благо подчиниться, опасаясь, как бы лодочник и вправду не уплыл, оставив её одну в пустыне тумана, пугающего куда больше любого живого чудовища. Лодка вполне реально закачалась под ногой, упруго прыгая на волнах. Доски оказались мокрыми и осклизлыми.

— То-то, — одобрила её действия тень за туманом. — Чай, не дура, чтобы вечность плутать в тумане, — прокомментировал её действия лодочник.

Мужик начал грести, погружая весла в чёрные струи неподвижной толщи воды, которой, как и туману, не предвиделось начала и конца. Весло беззвучно входило и выходило из воды.

— Куда мы плывем? — не удержалась девушка от вопроса.

— Я же сказал, — На Ту Сторону, — отозвался спутник, пыхтя трубкой.

— На Ту Сторону, это как понимать, — на другой берег? — не отставала Лена.

— Можно сказать, что и так, — усмехнулся лодочник. Улыбка грозила запутаться в длинных, спутанных волосах. — Я вижу, ты потихоньку начинаешь понимать, что происходит? Ну-ка, посмотрим, как это открытие на тебя подействует? У всех ведь это по-разному проходит, — продолжал вещать он, одновременно работая веслами. — Некоторые отказываются принимать смерть, как факт. Выпрыгивают в реку или, шагнув в туманы Морганы, превращаются в непутевых призраков. Другие плачут, просят отпустить назад, неразумные. Как будто отсель можно отыскать обратную дорогу! Эх! Третьи с интересом ждут, что откроется им впереди. Одни покойники покорные, другие буйные. Некоторые бедолаги принимает меня чуть ли не за Бога. Или за его противоположность. Смешно видеть, как они заискивают, обещают деньги, златые горы. Угрожают, — покачал головой проводник.

— Значит, я умерла, — задумчиво молвила девушка. — Вот так просто? Не может этого быть.

— Ну вот! И ты — туда же. А кажешься умницей. Почему же, скажи на милость, ты не можешь умереть? Все умирают. Цветы, лошади, кошки, птицы, люди. Даже демоны и ангелы. Ты-то чем лучше?

— Ни чем.

— Вот то-то и оно — что ничем! Там, где ты жила, твоё тело скоро уложат в гроб и закопают в землю, — равнодушно произнёс странный человек. — Ведь в вашем мире именно так принято избавляться от отходов?

— Отходов? — изумленно переспросила Лена.

— Конечно, от отходов, — раздраженно сплюнул в воду старик. — Как ещё прикажешь называть пустую белковую кожуру, что остается после ухода души? Отходы, — они и есть отходы. То, что отошло.

— Логично, — себе под нос буркнула девушка.

Какое-то время Лена без пользы силилась разглядеть черты лица лодочника через густые туманистые испарения. Потом размышляла об "отходах", каким неминуемо стало её собственное тело. И неожиданно обнаружила, что её мало волнует судьба " пустой белковой кожуры". То ли испарения тумана так действовали, то ли ещё что, но воспоминания о жизни быстро стирались, как сновидение по утру. От этого было грустно.

— Как тебя зовут? — спросила девушка, чтобы отвлечься от печальных мыслей.

— Последний раз, когда жил, меня называли… да уж не помню я своего имени, если честно. Что-то вроде Майкла. Или Марка. Уж, как-то так, кажется. Родился я в семье бедняков, и, как полагается, мыкал горе-судьбину. Нас, у родителей, семь ребятишек было. Так что не до баловства. А потом вступил в банду, — дурь, в голову ишь, какая, стукнула!? Слава Богу, хоть пристукнуть никого не успел, промышлял мелкими грабежами. А то бы все — каюк! Чистилищем не отделался. — Весла равномерно погружались и выскальзывали из воды. После небольшой паузы проводник задумчиво продолжал. — Да, впустую жил, глупо помер. Шериф сцапал нас с напарником с поличным, когда мы обчищали банк. Накрыли нас, надо сказать, аккуратно. Словно штаны у нас ещё на лямках! Ну, суд был, понятное дело, скорым. Повесили на первом же толстом суку, и баста. Помню до сих пор, как отчаянно не хватало воздуха. Ужас, — он передёрнул плечами, — Я иногда это вижу во сне.

— Вам снятся сны? — удивилась Лена.

— А как же? — в свою очередь изумился он. — Ещё как снятся. Не знаю как другим, а я вот продолжаю видеть картинки из прошлой жизни. И совершаю в них все одно и тоже: краду — раз за разом. Поэтому, видимо, до сих пор парюсь на этих галерах. В общем, как мне потом объяснили, жил я в тяжёлое время. Мол, "справедливость и порядок у Вас были редкостью", — прогнусавил то ли Марк, то ли Майкл, кого-то цитируя. — А я так думаю, что в ближайшее время во всех Явных Мирах не найдётся пусть даже маленького клочочка земли, где царили бы эти пресловутые "справедливость и порядок". Но разве этим прилизанным недотёпам что докажешь?! — В голосе за туманом явственно послышалась досада. — Смотрят на тебя огромными глазищами, хлопают ими, шуршат одеждами. Такие все из себя правильные, невинные. От всего этого меня в дрожь бросает! — лодочник смачно плюнул в воду. — А пожили бы на земле годок-другой, посмотрел бы я, что останется от этой белизны несусветной!

— О ком ты говоришь? — полюбопытствовала Лена.

— Да о старожилах местных. Если переводить на знакомые тебе понятия, они здесь вроде судей. Как только тебя к ним доставят, просмотрят они твою жизнь от рождения до смерти. Перечитают, как книжку, от корки до корки. Ни поступки, ни мысли, ни дурное, ни хорошее от них не укроется. Взвесят они все "за" и "против". И, исходя из этого, определят твою дальнейшую судьбу. Меня вот присудили к этой работёнке — перевозить Переходящих с одного берега на другой.

— Здесь всегда так сыро и промозгло? — спросила Лена, ежась от холода. Вроде бы не должно быть тела, которое чувствует холод? Но вот холодно же. До костей пробирает.

— Увы! — насмешливо отозвался проводник из-за пелены тумана.

— Ты в тумане с дороги не сбиваешься?

— Помилуйте, принцесса, как можно! Я эту дорогу за множество лет настолько выучил, что и через три воплощения в Явь не позабуду. Каждый миг одно и тоже, одно и тоже. Почти без выходных, без развлечений. Эх!

Странный, леденящий душу тихий шелест, напоминавший нечто среднее между шёпотом листвы и шипением змеи, прокатился над стоячей водой, прерывая речь старика. Равномерный скрип, что издавали весла в уключинах, стих.

Проводник замер.

Тишина была мёртвой, туман и вода — неподвижны.

— Что происходит? — шёпотом спросила Лена.

В следующий миг что-то разорвало водный полог, ухватило Лену за волосы, и потянуло вниз, ко дну. Лена, уцепившись руками за борта лодки, упиралась ногами, сопротивляясь, как могла.

Посиневшее, распухшее от воды лицо утопленника, в котором девушка с отвращением и ужасом узнала лицо Сережи, находилось на опасно близком расстоянии. Губы трупа растянулись в хищной ухмылке, раздувшиеся пальцы крепко держали пряди волос.

Кто-то со спины дернул её назад, а затем бросил на дно лодки, оставив в клешне утопленника пучки белокурых волос. Подняв глаза, Лена наткнулась взглядом на высокую, мужскую фигуру, чьи очертания скрывались плащом, воскрешающим в памяти рыцарей средневековья.

Прежний проводник испуганно скорчился в углу лодки, нелепо поджав под себя ноги.

— Выпейте, — незнакомец протянул Лене фляжку. Конечно же, героям всегда все полагается иметь под рукой. И голос у незнакомца был такой, как полагалось иметь красавцам-героям, спасавшим от монстров пострадавших красавиц. — Выпейте, это придаст вам силы.

— А мертвецам не вредно поглощать крепкие напитки? — не смогла удержаться от колкости Лена, забирая из его рук протянутую ей серебристую фляжку.

— Пейте, сударыня, — настойчиво повторил мужчина.

Лена покорно глотнула. И очень пожалела о собственной покладистости. В горло ей влился жидкий огонь, способный вернуть отлетевший дух в оставленное им тело.

Она закашлялась и протянула фляжку её хозяину.

— Спасибо…сударь, — с трудом вымолвила она.

— Это придаст вам силы, — незнакомец невозмутимо закрутил фляжку маленькой медной крышечкой и повесил её на крючок пояса, плотно охватывающего стройную талию. — Ты уже несколько раз попадаешь в странные передряги, Майк. — обратился он к трясущемуся от страха "Харону". — Мне даже начинает казаться, что нападения становятся обычным делом именно в твою смену. Если замечу нечто ещё раз, боюсь, мне придётся доложить обо всём Энселу.

— Нет, ты ошибаешься, Роберт, клянусь тебе! — заскулил Майкл. — Эти твари совсем обнаглели. Готовы утащить к себе даже тех, на кого не имеют никого права.

— Заткнись, Майк, — через плечо бросил второй проводник первому. — А вы, сударыня, перебирайтесь в мою лодку.

"Сударыня" боязливо покосилась на промежуток чёрной, как чернила, воды, разделяющей два утлых суденышка. Теперь, когда она видела, что таится под черной гладью воды, узкая полоска казалась ей огромным расстоянием.

Незнакомец, правильно истолковав взгляд девушки, подхватил её на руки и перенес через препятствие легко, как перышко. Оказавшись рядом с мужчиной, Лена не смогла удержаться и бросила на него быстрый изучающий взгляд. Как и ожидалось, мужчина оказался весьма привлекателен. На смуглом, узком, как клинок, лице, с высокими скулами большие серые глаза горели пронзительным, почти зловещим светом. Но ошибиться было невозможно. Огонь принадлежал Свету.

— С вами, наверное, мужчины ведут себя не так истерично, как с бедным Майком, — хихикнула Лена. — А женщины легче находят себя в новой, "загробной" жизни.

Мужчина подарил девушке ответную улыбку, бережно опуская на дно лодки. После чего сел на весла.

— Вы со мной кокетничаете? — поинтересовался он.

Лена задумалась, чтобы ему ответить. И на всякий случай, чтобы не сказать банальность, промолчала.

Довольно скоро они причалили к деревянному срубу, напоминающему маленькую гавань. Роберт нетерпеливо обернулся:

— Идёмте же, мадам! Я предпочёл бы скорее доставить вас на место.

— Вы слышите? Кто-то плачет…

— Здесь редко смеются, сударыня. Ведь место это такое же кладбище, только наоборот: испуганные, метущиеся души переживают утрату жизни, близких, разлуку со всем привычным и дорогим. Поверьте моему опыту, нам не стоит здесь задерживаться. Идемте.

Отворилась дверь, открыв проход в узкий коридорчик, обклеенный замусоленными тёмными обоями, кое-где настолько затёртыми, что видны были деревянные стены. Остро пахло плесенью и мокрицами. В углу сидела полненькая женщина и читала книгу.

— О, сегодня на Земле в России урожайное утро. — Сказала она, отрываясь от пухлого затертого тома, и приветливо улыбаясь. — В ней за поселений час стало на пятьсот семьдесят пять жителей меньше. Господи, там люди мрут, как мухи!

— Как твоя подагра, Джен? — поинтересовался Роберт.

— У меня ревматизм, а не подагра, Роберт, — засмеялась женщина, — да всё равно! Где уж тебе понять разницу, такому здоровяку. Я только рада, что ты незнаком с недугами. А вот меня то ревматизм скрючит, то кашель терзает. Знаете, — обратилась она к Елене, — эти вечные испарения, они не кому на пользу не идут. Вы приходите и уходите, а мы — сидим, ждём, что говорится, у моря погоды. Только и надеемся, что рано или поздно пришлют перевод. Но никто что-то не торопится.

Роберт поторопил словоохотливую толстушку:

— Джен! Заканчивай разглагольствовать. Она же новенькая, ни слова не понимает из того, что ты тут лопочешь. Давай-ка, поройся в картотеке и вытащи номер.

— Сейчас-сейчас. Голубушка, скажите-ка мне год вашего рождения, ваше имя, фамилию, страну?

— 1977 год рождения, Россия, Лазорева Елена.

Джен так долго рылась в шкафу и капалась в толстых фолиантах, что за спиной Лены уже столпилась очередь около двадцати человек.

— Роберт, карточки на человека с такими данными нет, — с недоумением развела в стороны руками женщина.

— Ты внимательно смотрела?

— Шутишь?! — возмутилась женщина.

— Как такое может быть? — нахмурившись, спросил Ленин проводник.

— Не знаю, — Джен надела очки и посмотрела на них сквозь выпуклые увеличительные стекла. — В голову приходит только одно. А именно, твоя подопечная не умерла. Её не может здесь быть. Совершенно. Это просто исключено.

— И что будет делать с тем фактом, что вот она, стоит рядом со мной? — саркастично спросил Роберт.

— А я откуда знаю? — в очередной раз развела женщина руками.

— Понятно.

— Внутрь я вас пропустить не могу. Сам понимаешь.

— Зер плэх заралаш! — экспрессивно выразился Роберт. — Идем, — бросил он Лене через плечо, вновь устремляясь к выходу. Полы плаща черным облаком летели за ним вдогонку. Лена, не задавая вопросов, поспешила следом.

Спокойная гавань отменялась. Впереди им грозило очередной плутание в тумане. Неизвестные правила игры. И утопленники, затаившиеся под водой.

Что ж, так и должно случаться с идиотками, которым не хватило мозгов на то, чтобы потерять невинность с кем-нибудь себе подобным. А не с рехнувшимся ещё при жизни Призраком.

 

Глава 12

Туманы Междумирья

Роберт продвигался вперед весьма стремительно, так, что Лена едва за ним поспевала. Чтобы не отстать, ей приходилось бежать.

— Садись в лодку, — отрывисто приказал проводник.

Лена послушно забралась в утлое суденышко, изо всех сил стараясь не думать о толще воды, простирающейся под деревянным днищем. О том, что дна у бесконечного океана может не существовать. А уж о том, какая гадость может в этой глубине водиться, вспоминать точно не хотелось.

Цепь возмущенно зазвенела в руках Роберта, перед тем, как упасть к ногам. Брякнули уключины. Затем лодка отчалила от пристани, без толчков, ровно и плавно.

Какое-то время между ними висела напряженная тишина.

— Что искала женщина в том шкафу? — поинтересовалась Лена.

— Твой билет на Тот Свет.

— Почему не нашла?

— В "Книге Мертвых" тебя не оказалось.

— Почему?! Что со мной не так?

— Это нам предстоит выяснить. Хотя о причине я догадываюсь. Думаю, ты — не умершая ведьма.

Лена в ответ на такое заявление изумленно уставилась в сторону неясных очертаний мужской фигуры, темнеющей в белом тумане. Ну, он и выдал. Тут даже не знаешь, что сделать: возмутиться, расплакаться или рассмеяться в ответ.

— Я, простите, кто? — переспросила девушка. — Ведьма? — Она постаралась через сомнение, прозвучавшее в голосе, как можно полнее передать отношение к такому заявлению.

— Как ты умерла? — ответил Роберт вопросом на вопрос.

— Я, вообще-то не уверена, что умерла, — сухо сказала Лена, хмурясь. — Раз в пресловутой книге меня не досчитались.

Потом вздохнула. И принялась рассказывать. Излагая события таким образом, чтобы освещать факты и не вдаваться в излишние, постороннему человеку мало интересные подробности.

— Значит, получается, что ты покончила с собой? — подвел Роберт итог услышанному рассказу, когда Лена замолчала.

— Получается. Хотя я в этом не уверена. Думаю, меня убили. Или, — поправилась она, — учитывая мой нынешний неопределённый статус, — пытались убить.

— Да, ты, наверное, права, — задумчиво кивнул мужчина. — Будь ты самоубийцей, Стражник не пустил бы тебя к Реке, а Река не позвала к себе. Значит, ты себя не убивала.

— Но меня нет в "Книге мертвых", — вздохнула Лена.

— Нет. И не может быть, потому что ты — ведьма, — упрямо стоял на своем Роберт.

— Да о чем ты говоришь? — беззлобно выдохнула девушка. — Ну, какая из меня ведьма? В эти сказки даже те, кто так себя называет, давно не верит.

— Верят, не верят, а ведьмы все равно продолжают существовать. Они, конечно, на метле на шабаши не летают. Некоторые, такие, как ты, например, о своих способностях даже и не подозревают. Но талант, который может обернуться для них как даром, так и проклятием, у них все-таки есть. Понимаешь, обычные люди не способны видеть сущностей: духов или привидений, все равно. — Разглагольствовал Роберт. — Так устроены Миры, — мы вас видим, вы нас — нет. Никто из живых не способен видеть мертвых. — Роберт выдержал паузу и закончил мысль. — Кроме ведьм.

— Но почему? — с жаром спросила Лена. — Почему смертным запрещено видеть бессмертных? Ведь если бы люди только знали, что жизнь это не все, что у них есть второй шанс, и третий, они бы…

— Что? — перебил её собеседник. — Что бы они сделали тогда? Может быть, думаешь, стали добрее, великодушнее, честнее? Вряд ли. А вот то, что умирать стали бы чаще, это факт. Даже не решаясь прибегнуть к откровенному самоуничтожению, люди не стали бы беречь свою жизнь. Воплощенная в явь, особенно в некоторых мирах, она исполнена сложностей, полна горечи. Души людские терзают печали; тела — болезни. Самые сильные сущности, обретая плоть, утрачивают многие, способности и свойства.

Представь, что подлинное твое "Я" пережившее десятки, а то и сотни воплощений, возможно, стоящие у истоков зарождения миров, участвующее в его создании, запихали в кокон, который так плотно оплетает душу, что парализует её. Белковая примитивная оболочка лишает тебя памяти. Ты больше не умеешь летать, предсказывать прошлое и будущие, не в состоянии одним только усилием воли создавать предметы, подчинять стихии. Ты вынужден делить свое бытие на часы и минуты. И оказывается, что при рождении ты теряешь все. Абсолютно все. Кроме, разве что способности мечтать?

На Этой Стороне воплощению радуются только самые примитивные души, населяющие Нижние Миры. Их счастье сводиться к двум радостям: еде и сексу. Любая другая душа, коль есть возможность не воплощаться, — воплощаться не будет. Но если мы, Светлые, откажемся от миров Яви, её захватит Зло. И тогда наступит конец. Причем всему. Потому что необходимую для существования энергию тонкие миры получают от явных, срединных или тварных, — называй, как хочешь. Эта энергия для нас тоже, что для смертных воздух, вода и хлеб. Отравленная злом, она понесет гибель.

Жизнь — это каторжный труд. Это работа. Зная, что Смерть есть Врата, смертные толпой могут кинуться к ней. Двигаясь, как токи, по пути наименьшего сопротивления.

— А не будет смертных, не будет и богов?

— Именно так. Но у многих ли существ, хватит сил добровольно жить и страдать, если они будут точно знать, что там, за Гранью, ждет новый мир? Новая жизнь? Возможно проще, ярче, легче?

— Нет, — покачала головой Лена, соглашаясь с доводами Роберта, — не у многих.

— Вот потому живые не видят мертвых. Другая причина в том, что населяющим Верхние Миры, смертные малоинтересны, если только не входят в круг прямых и непосредственных обязанностей, как, скажем, в случае с Ангелами-Хранителями. А вот обитатели Нижних Сфер всегда рады пойти на контакт, который позволяет им расширять круг деятельности, часто дает возможность приобрести власть над новыми душами. "Низшие" используют людей, как пищу, пожирая и опустошая.

— Это же старые сказки, — недоверчиво пожала плечами девушка.

— Старые сказки — самые правдивые. Потому что то, что не содержит истины, века не переживет.

— Логично, — согласилась Лена. — Но почему те, кого ты зовешь ведьмами, "видят"?

— Ведьмы, — осколки прежнего мира. Сначала тварный мир, будучи совсем юным, от Навия отделяли очень тонкая грань. И смертные могли при желании легко её перешагивать, напрямую общаться со своими покровителями. Но чем больше дней проходило, тем плотнее становился занавес. Все большее и большее количество людей населяло землю. Все больше и больше изливалось на духов просьб, проклятий, клятв, — словом, людских желаний. Добрые духи Хранители не успевали вовремя выполнять всю работу. Они, как и тварный мир, были юными. Им не хватало опыта.

В помощь Хранителям Высшие создали касты людей, в чьих жилах смешивалась кровь земли и небожителей. Они должны были исполнять роль посредников между небом и землей. Их, исходя из способностей и склонностей, разделили на четыре группы. Воинство, предназначенное для борьбы с порождением нечисти на земле. Лекари, исцеляющие хвори людей и животных. Знахари, обеспечивающие гармоничное существование стихий в природе. И жрецы-оракулы, что проводили обряды, общаясь с богами напрямую.

Древние Боги оказывали им особенное покровительство, помогая также и тем, кого они вели за собой. Можно сказать, боги любили своих избранников. Это теперь ваш пресловутый христианский божок любит всех едино, подряд, потому что он есть Милосердие и Доброта. Древние же Боги были свирепы, коварны. Но они были сильнее и честнее тех, кому вы поклоняетесь теперь. И гораздо более избирательными в привязанностях. Древние Боги любили только достойных.

Но шли века, складывающиеся в тысячелетия. Изменялись люди. Они уже не помнили, от каких источников пили их предки. Сначала старым богам дали новые имена, потом их вовсе позабыли. Некоторые боги, разъяренные такой непочтительностью и короткой памятью, стали злыми духами, дьяволами по-вашему. Другие даже не заметили того, что реки их почитателей оскудели и иссякли, ибо жили другими мирами. Третьи до сих хранят потомков некогда преданных им племен.

С приходом христианства, власть над миром захватили католические священники мужеложцы. И началась "охота на ведьм".

Христианская церковь, будучи тогда единой, внешне провозглашала смирение, непротивление злу и насилию. Но сама же развязывала войны и благословляла на них. Именем креста, за которым несли острие меча, погибло такое количество народу, которого нет на счету Древних Богов, открыто требующих себе жертву.

Христианство и мусульманство, как кривое зеркало, искажали картину мира, делая сложным и запутанным то, что от Создателя вышло простым и ясным. Инакомыслие искоренялось новыми религиями каленым железом, полыхающим огнем. Любая попытка противостоять злу каралась, как не угодная Богу. Те, кто обладал древней мудростью и подлинным знанием о мире, уничтожались последователями христианства первыми. Нищета, лепра, чума, войны и людское отчаяние распространялись и множились. Рухнули старые обереги, а новые святыни ещё не набрали силы и не могли отгонять нечисть, вослед которой движутся несчастья. Чем больше люди ярились, тем больше напастей сыпалось им на голову. Но, утопая в нечистотах, людское племя веками не могло расслышать голосов Благих Богов, выдавая собственную волю и пороки за повеление Небес. За двадцать веков, истекших со дня воцарения христианства, большинство потомков тех, кто нес в себе огонь высшей крови, были уничтожены церковью и новой аристократией меча и наживы. Уничтоженными оказались ценные знания, без которых способность первородных обращалась во зло. Вроде гранаты в руках у обезьяны.

Лена поджала губы. Ей не нравилось то, как Роберт говорил об одной из главных концессий в мире. Особенно теперь, когда вот-вот придется лицом к лицу столкнуться с высшими силами. Но возражать она не стала.

— Исходя из сказанного, быть ведьмой, способность видеть то, что не видят другие, это ЗЛО?

— Да. Безусловно. Опасное зло. И для тебя. И для других. Отдавая свою силу чудовищу, ты питала его, делала сильнее. На шабашах ведьмы отдавались демонам на астральном уровне, с тем, чтобы сознательно открыть им портал в наш мир. А когда те воплощались, вновь через акт совокупления закрепляли полученный эффект, обеспечивая им возможность появляться в срединном мире.

Ты же была девственницей, и вместе со своей кровью дала этому чертенку огромные возможности. Ему, или, что ещё хуже, — тому, кто стоит за ним. Ты практически воплотила потустороннее и неизвестное зло. Без твоей силы не погиб бы Сергей, не видели бы призраков твои друзья. — Роберт замолчал, и Лена почувствовала что напряжение, витавшее вокруг него, стало почти осязаемым. — Ответь мне на один вопрос. Ведь как ни мало сведуща ты в мире магии, как не мало в твоем мире верят в демонов или ангелов, ты же не могла не понимать, не чувствовать, что делаешь мягко говоря, ненормальные вещи?

Лена опустила голову, сцепив пальцы в замок.

— Почему ты отдалась существу, которого должна была избегать? — немилосердно продолжал допытывать Роберт.

Лена могла бы сделать вид, что она долго думает. Или, напротив, могла говорить ни о чем очень долго. Благо туман к этому располагал. Она могла бы поведать о том, что в этой страсти стремилась постичь неведомое. О том, что её заворожили, подавили волю, подчинили, заставили, превратив в беспомощную жертву.

О том, что… Потому что… Для того что…

Но Лена ответила коротким предложением из трех слов:

— Я его люблю.

И это было правдой. Наверное, Лена полюбила Адама ещё до того, как увидела. Уже тогда, когда читала записи о жизни, иссякшей до её рождения. Роберт покачал головой:

— Это просто чары.

— Нет, — решительно возразила девушка. — Нет. Это не чары.

— Как ты можешь его любить? Разве ты знаешь, кто он?

Лена отрицательно покачала головой.

— Ты знаешь, что он собой представляет?

— Нет.

— Знаешь, чем он живет, дышит? Чего хочет?

— Нет, — не скрывая грусти, вздохнула она.

— Ты разделяешь его желания?

— Вот уж нет!

— Ты хочешь быть с ним всегда рядом?

— Нет.

— Нет, нет и нет. На все вопросы. Твоя любовь такая странная. Я такой не понимаю.

— Я сама не все понимаю. Мы с Адамом настолько разные, что быть вместе для нас наверное, будет карой, а не благом.

Я всегда верила, что быть хорошей, это хорошо. Я люблю Добро и Свет, как бы глупо, как бы банально, по-детски это не звучало. Я верю в простые истины: Бога, любовь и в то, что завтрашний день наступит вопреки всем предсказаниям Апокалипсиса.

А Адам? Я знаю, что он, это Зло. Я никогда не смогу принять его, понять его, разделить его взгляды. Я никогда не прощу его извращенных увлечений, его способность убивать, цинично манипулировать другими людьми. Я буду, если потребуется сражаться со всем этим, в любом из миров. В любом из обличий.

Я ненавижу то, что любит Адам. Я ненавижу его за то, что он это любит. Но я люблю его самого потому… просто потому, что люблю. Потому что мир, в котором он существует, ярче и привлекательнее миров, в котором его нет. Потому что, хочу я того, или не хочу, но без него меня, той, которую задумал Творец, нет. И слова не нужны, чтобы понять это. И словами этого не выразить. Без Адама я — лишенный красок скупой карандашный набросок. Серый, тусклый, скучный. Вот и все.

Роберт слушал девушку молча.

— Ты будешь за него бороться? — неожиданно спросил проводник.

— Бороться? — удивленно переспросила Лена. — Зачем? Он в этом не нуждается.

— Ты хочешь ему отомстить?

Лена криво усмехнулась:

— Та месть, которая меня удовлетворила бы, не возможна.

— Во Вселенной невозможного нет.

— Ты говоришь, как демон-искуситель. С твоими агрессивными настроениями против христианства это наводит на определённые мысли.

— Не будь ханжой, — резко бросил Роберт. — Я предлагаю тебе способ сохранить душу возлюбленного в целости и сохранности. А заодно отомстить.

— Как мило, — хмыкнула Лена. — Ну, излагай. Я слушаю.

— По всей видимости, Адам заключил Договор с Нижними Сферами. — Изрек Роберт. — Условия подобных договоров всегда одни и те же, не взирая на времена и личности. В конечном итоге, все стороны оказываются в одном пункте назначения. В Аду, с пометкой: "бессрочно". Но у этой истории даже такой конец маловероятен. Когда твоя душа вернется обратно на Землю, а ей придется вернуться, условия Договора будут нарушены, Договор расторгнут. То место, где Адам обитает, будет уничтожено.

В Ад для него дорога заказана. О рае говорить не приходиться. Перевоплотиться он тоже не сможет, поскольку нарушил все запреты, а магических сил на самостоятельный рывок у него нет. Ни один Стражник не отопрет Адаму ворота; ни один проводник не выйдет ему на встречу. Священная Река никогда не приведет его к Порогу Высших Судей.

— И что все это значит? — настороженно и тревожно спросила Лена.

— Это значит падение в Хаос. Он останется потерянной душей на рубеже границ. Будет бесцельно скитаться до тех пор, пока не утратит сначала разума, потом индивидуальности. А потом не перестанет Быть.

— Это хуже Ада, да?

— Это путь в Небытие. Его не будет. Нигде. Никогда.

Лена молчала, уронив голову на грудь и судорожно комкая в руках подол своего пальто.

— Как я могу этому помешать? — сдавленным голосом спросила девушка.

— Помоги попасть ему в Ад.

— Как?

— При помощи древних сил, которым ты некогда служила.

Лена попыталась бросить на собеседника удивленный взгляд, но он застрял в толщине тумана.

Роберт продолжил:

— Ты можешь попытаться договориться с богиней Мореной. Попроси её открыть Адские Врата. Смерти, Богине Кошмаров и Боли это под силу.

— С чего бы Смерти меня слушать? — недоверчиво спросила Лена.

— Потому что ты окажешь услугу тем, кто, как и ты некогда, служит ей.

— Ничего не понимаю.

— Тебе и не нужно. Согласна ли ты, оказать нам услугу, в ответ на которую мы поможем твоему проклятому любовнику не рассыпаться звездными блестками тебе на руки?

— Это опасно?

— Конечно. Разве душа твоего друга не стоит риска?

— Адам мне не друг. Скорее враг, — вздохнула Лена. — Но я согласна попробовать.

— Да будет так. — Поставил Роберт точку в их разговоре и в тумане зашептали невидимые голоса, — свидетели договора.

* * *

Туман. Туман и черная гладь воды. Духота. Влажность настолько повышенная, что на живой плоти она бы оседала мелкими капельками.

— Я отвезу тебя к себе в сторожку на пару часов, — сказал Роберт.

Они причалили к небольшому строению, весьма напоминающему собой то, в котором проходило тесное общение с Джен.

Вслед за Робертом Лена прошла в обычную, по-своему уютную комнату. Небольшая по размерам, она воскрешала в памяти английские домики времен восемнадцатого столетия. Вместо шкафов, — ларцы, крытые домоткаными гобеленами с изображением псовой охоты. К кровати вели высокие ступени. Отважившийся спать на ней был вынужден доверять сон деревянным столбикам-часовым, поддерживающим красный пышный балдахин с золотистыми кистями. Полы покрывали соломенные циновки. На каминной полке стояли огромные вазы с яркими цветами, — единственное яркое пятно во всем доме.

— Ты можешь здесь отдохнуть, — сказал Лене Роберт.

Отворив створку узкого окошка, Лена наклонилась над подоконником. Затхлый воздух, полный зловонных испарений, заполнил ноздри. Не было ни ветерка. Ни малейшего движения в туманном пространстве. До слуха доносилось нудное, давящее на нервы позвякивание. Непонятно откуда берущиеся. Воображение дорисовывало неразличимую в тумане, черную воду, за прозрачной кромкой которой мелькают неясные лики раздутых утопленников.

Лена в испуге захлопнула ставень.

Кровать, на которую девушка прилегла, оказалась мягкой, удобной. Не успела она сомкнуть веки, как усталость мгновенно сморила, сталкивая в сон.

Было жутко вновь очутиться в пройденном подземном лабиринте. Тишину во сне заполняло два звука: падающих капель, дробящихся о камень. И собственное тяжелое испуганное дыхание.

— Адам? — Шепотом позвала Лена, выдыхая имя в темноту. — Адам!!! — в отчаянии позвала она громче.

Голос пророкотал по бесконечным переходам: одиноко и плоско. Так звучит камень, срываясь в бездонную пропасть, у которой нет дна.

В ответ на зов яркий, слабый свет разгорался во мраке. В нескольких метрах от того места, на котором стояла Лена, возник силуэт. Хрупкий и изящный. Обманчивый, как мираж.

— Ты звала меня? — прозвучал чарующий голос из Темноты.

— Помоги мне отсюда выйти! — взмолилась Лена.

— Не могу, — равнодушно отозвался Призрак.

— Чего ты от меня хочешь?! — спросила Лена.

В ответ — неопределенное пожатие плечами:

— Ничего, — манерный наклон головы. — Мне ничего от тебя не нужно.

— Ты нарочно заманил меня…

— Разве? — насмешливо изогнулась бровь на бледном лице. — А мне-то казалось, ты пришла сюда по доброй воле.

— Я ненавижу тебя!

— А я думал, ты меня любишь, — улыбнулся морок. Красивые губы растягивались в злобном оскале, обнажая ровные жемчужные зубы. — И Сергей думал, что ты его любишь. Забавно, правда?

— Что мне делать?

— Не моя забота, — выдохнул Призрак, испаряясь, распадаясь на фрагменты, обретая форму газового облака.

— Будь ты проклят, — прошипела сквозь зубы Лена ему в след. — Это твоя забота! Твоя…

"Проклят! Проклят!", — ответило со всех сторон злое эхо.

Громкий стук заставил Лену очнуться.

Дверь отворилась. На пороге снова стоял Роберт, с ног до головы закутанный в плащ.

— Будь так любезна, просыпайся и помоги мне, — заявил он

Лена поспешно соскользнула с кровати, подбежала к проводнику и, откинув полу плаща, охнула. Одежда сумеречного "Харона" была пропитана кровью. Удивительно, но на теле, насколько девушка могла видеть, не было ни царапины.

Роберт глухо застонал:

— Воды, — прошептал он ей, — дай мне воды.

Проследив за взглядом, Лена подошла к графину с прозрачной жидкостью. Как в такой сырости можно испытывать жажду, для неё было непостижимо. И поспешила к своему покровителю. Бог знает, доброму ли?

Сделав несколько глотков, Роберт окончательно пришёл в себя.

— Эти подводные твари становятся всё опаснее, — прорычал он сквозь сжатые зубы. — Они напали, пока я доставлял на Тот Берег очередную душу. Нужно будет вновь обращаться в ковену Светлых Некромантов, чтобы возобновляли заклятия.

— А некроманты светлыми бывают? — в который раз подивилась девушка.

Роберт сделал пару глотков "огненной воды" из фляжки и, с трудом поднявшись, проковылял к кровати. Лена, было, потянулась, чтобы помочь, но, наткнувшись на холодный отстраняющий взгляд, осталась стоять на месте. Стоя на середине комнаты, она наблюдала, как он уютно разваливается на кровати, закинув длинные ноги на спинку.

Спустя короткое мгновение комнату заполнили звуки оглушительного храпа.

Радуясь возможности побыть в одиночестве, Лена выскользнула за дверь. Сразу за порогом её обнимала серая туманная неизвестность.

Вот она какая — Смерть! Междумирье, сотканное из туманистой мглы, водных просторов, человеческого сознания. Ни мгле, ни воде, ни сознанию здесь нет конца. Как в новомодных компьютерных игрушках. Прошел один уровень, — пожалуй, на следующий, более сложный. Надоела одна игра? Поиграй в другую. И в бесконечном море игр мы то пешки, то кукловоды; то творцы, то путники.

Лена поймала себя на мысли о том, что почти не помнит земную жизнь. Память смутно рисовала мир, в котором стройными рядами становились дома, размежеванные дорогами. Что же это за мир? Почему они, те, кто ещё продолжают жить в нем, не понимают простых истин: богатство — понятие духовное?

Богат тот, кто любит. Богат тот, кого любят. Богат тот, кто умеет прощать и наставлять других, вытаскивая из мрачной бездны отчаяния. Богат тот, кто умеет наслаждаться всем, не испытывая при этом пресыщения. Богат тот, кто никогда не устает от жизни. Богат тот, кто умирает с чистой совестью и ни о чем не жалеет. Богат тот, в ком ровно горит пламень божественного огня.

А не тот, у кого много золота, которое некогда ассоциировали с солнцем. Не с презренным металлом, отнявшим человеческие души у истинного Бога.

О, вы, безумные смертные, опустошающие земные недра, обрекающие чужие души на погибель, а себя на падение в Хаос, вдумайтесь, — вы делаете это из-за простой, блестящей железки.

За спиной скрипнула дверь. Громкий зевок попытался прорваться сквозь пелену тумана, но все-таки увяз в нем.

— Медитируешь? Ну-ну, полезная вещь. Что ж, заедем, перекусим с одно местечко. И в путь.

— Перекусим?

— Ну, конечно, перекусим, — насмешливо вещал странный проводник. — Ваше тонкое тело больше не нуждается в белково-углеводной пищи. Зато ему не обойтись без тонкого эфира, которым питаемся все мы, с позволения сказать, — Духи.

* * *

Снова водный путь. Очередной дом на деревянных сваях, из окошек которого приветливо светятся огоньки, обещая согревающее душу человеческое присутствие. За новой дверью протянулся коридор, тускло освещённый лампами, похожими на бра. Узловатыми, ветвистыми, причудливыми. Звука шагов не слышно. То ли тонут в ворсистом ковре? То ли Духи ходят беззвучно?

В конце коридора притаилась лестница. Через два пролёта с шахматной периодичностью снова встала дверь. Отворив её, они вошли в большой зал с синими колонами. Зал почти пустовал. Лишь несколько человеческих фигурок сидели за столиками, занимаясь тем, что самым обыденным образом поглощали пищу.

— Как здесь заказывают еду? — полюбопытствовала Лена.

— Да обычно. Сейчас к нам подойдет официант, принесёт меню. Ты выберешь то, что покажется привлекательным, — проинструктировал Роберт.

— Но у меня нет денег, — развела руками Лена. — Мне не чем платить.

— В этом плане у нас тут настоящий рай: берёшь что хочешь, когда хочешь и абсолютно бесплатно, — усмехнулся проводник.

Официант подошёл. Как и было обещано, с приветливой улыбкой на губах и меню в руках:

— Доброе мгновение, — поклонился он, укладывая меню на стол, почти гостям в руки. Осталось только раскрыть его и пробежать глазами по непонятным буквам, которые почему-то складывались в знакомые слова. Названия блюд в меню Лене были не знакомы, и ни одно не вызывало аппетита.

С тоской она подняла глаза на приветливого молодого человека, с ожидающей улыбкой ожидающего указаний.

— Я даже и не знаю. Скажите, у вас здесь есть что-нибудь выпить?

— Просто выпить — сколько душе угодно. Но спиртное у нас не держат. — Сообщил он, продолжая радостно улыбаться. — Специальные заклинания пришлось наложить. А то от пьяных дебошей одни убытки. К тому же ведь у нас не Нижний Мир.

Лена с вежливой улыбкой покивала в знак согласия.

— Принесите что-нибудь сладкое, пожалуйста.

Официант понимающе кивнул:

— Вы, должно быть, совсем не давно на Тонком Плане? Хорошо, принесу вам то, что заказывают почти все наши посетители.

Через мгновение перед Леной стоял изящный прибор, на котором лежало странное блюдо, похожее на желе насыщенного цвета сине-зеленой волны, насквозь пронизанной солнцем. К нему прилагался напиток того же оттенка, плещущийся в высоком бокале. В пище отсутствовал даже намёк на запах, как если бы перед девушкой положили кусок цветного полиэтилена.

Преодолевая отвращение, она зачерпнула ложкой кусочек и отправила в рот, с удивлением обнаруживая, что блюдо имеет приятный вкус, похожий на холодный мягкий леденец.

— Ну что, съедобно? — поинтересовался Роберт с доброй улыбкой.

— Вполне. Даже вкусно.

— Многие по началу не решаются попробовать разноцветный сияющий эфир. Я долго в толк не мог взять, как этим можно наесться, — Перед Робертом на тарелке лежало лакомство, вызывающие в памяти розовые лепестки, только ставшие прозрачными. Он методично отделял один "лепесток" от другого. — А теперь вот не могу представить, какого это — есть отвратительную разлагающуюся земную пищу? Это ведь очень грубо, если не сказать безнравственно — есть живых, подобных себе, из плоти и крови, существ?

— А что ещё есть прикажите? Эфиров-то на земле нет, — возразила Лена. — Я вегетарианкой никогда не была, всегда обожала мясо.

Отодвинув от себя опустевшую тарелку, она пригубила изумрудный напиток, наслаждаясь незнакомым экзотическим вкусом: сочным, кисловатым, прохладным и чуточку шипящим, как взрывающийся леденец.

А потом они снова шли по узким пустынным переходам, в которых не было ни души. Пол слабо светился. Свет был приглушенный, голубоватый. В этом свечении фигура Роберта, ступавшего широко и уверенно, казалось летящей и жуткой.

— Ну что? — улыбаясь, словно предвкушая интересное приключение, подмигнул Елене Роберт. — Ты готова следовать за мной?

— А ты готов вести меня? — тоже не без вызова улыбнулась Лена.

— Да.

— И я — да!

— Тогда — вперед. И пусть наши паруса наполнятся попутным ветром!

 

Глава 13

Вороны и Кошки

Счет времени в тумане терялся. Сколько они плыли — несколько часов или суток? — Лена не могла понять. Иногда откуда-то рождался пронзительный зловещий крик, проносился над головами, медленно-медленно таял в тумане. Иногда вода вздувалась черными пузырями, затем пузыри лопались с сухими хлопками, и все замирало в прежней классической черно-белой неподвижности. Стоило посторонним звукам стихнуть, вновь воцариться сонной тишине, они продолжали путь.

Корабль возник внезапно, будто вынырнул из воды.

К тому времени, когда нос лодки уперся в просмоленный корабельный корпус, Лена настолько промерзла, что зубы выстукивали дробь, выплясывая звонкую чечетку, в одежде не осталось ни сухой нитки. Деревянные, кое-где крытые кованым железом, корабельные бока, у самой кромки воды густо поросли зеленой бахромой водорослей, полоскавшихся некрасивыми черно-зелеными склизкими ошметками.

— Эй, там! Наверху! — крикнул Роберт. — Бросай сходни вниз!

— И кто это к нам припожаловал? — отозвались сверху густым басом.

— Бросай сходни, Рэйв! Не прикидывайся, увалень, будто ты меня не узнал. Я-то заберусь без всякого трапа даже в кромешной тьме, ради счастья видеть тебя, старая ты задница. Но со мной дама. Она так не умеет.

— Ну, если дама!

Вместе со смешком под ноги упала скрученная веревочная лестница, распрямляясь на ходу и взволнованно подрагивая.

— Вперед, — скомандовал Лене проводник. — Я пойду за тобой.

Лена послушно уцепилась за веревки, неуверенно переставляя ноги с одной провисшей перекладины на другую. Карабкаясь вверх, она сама себе казалась неуклюжей обезьянкой. Во влажной гуще тумана веревочные ступеньки были единственной явственно различимой деталью. Все остальное терялось. Ни верха, ни низа. Ни начала, ни конца. Одна молочная белизна. Если бы ни поддержка Роберта, Лене нипочем было бы не одолеть пути.

С облегчением девушка ощутила прикосновение сильной руки, ухватившей её за шиворот и перетащившей рывком, точно куль с промокшей мукой, через высокие корабельные бортики. Оказаться на твердой, пусть и танцующей палубе было, как в рай попасть. Оглядевшись, девушка натолкнулась взглядом на уходящие вверх реи, густо оплетенные канатами, на многочисленные деревянные выступы непонятного предназначения, на бочки, на свернутые в рулоны полотна, крытые куском брезента, несколько раз перехваченного бечевкой.

Рядом с ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял человечек, ростом не выше полутора метров, — откровенный "недорослик". Его широкая, от уха до уха, улыбка была полна откровенного сарказма:

— Ух, ты, какая дама! — присвистнул похожий на помесь гнома с хоббитом, новый знакомый. — Ну, и улов у тебя, Робин!

Роберт, перебравшись через парапет, в знак приветствия довольно чувствительно хлопнул коротышку по плечу:

— Привет! Рейв, скотина ты эдакая, где, ответь мне, твои хорошие манеры? Пялиться на даму, — да ещё на семи ветрах?! Проводил бы леди в тепло, там и разглядывал.

— Каюсь, виноват. Исправлюсь.

Смешно переваливаясь с одной короткой ножки на другую, "гномик" засеменил к одному из множества люков. Подойдя, потянул рычаг. Люк с омерзительным скрежетом отошел в сторону, открывая под собой ход.

Вопреки ожиданиям Лены, вниз, в нутро корабля, вел не веревочный трап через узкий лаз, а красивая деревянная лестница, у подножья которой, к ещё большему её изумлению, начинался широкий коридор, обитый деревянными шпалерами. Коридор освещался множеством восковых свечей, вставленных в резные канделябры.

— У нас не хуже, чем на печально знаменитом "Титанике", — хмыкнул гном, заметив реакцию девушки. — Даже уютнее. Я бы осмелился заметить, патриархальнее. Кораблик только с виду похож на дырявую, вышедшую из моды, галошу.

Размеры апартаментов, в которых Лене предложили временно разместиться, были таковы, что в них без труда можно было бы спрятать среднего размера жеребенка.

Гном отвесил низкий, шутовской, поклон:

— Обед будет ровно через час. Время мы отсчитываем по водным часам, вон тем, видишь? — Он указал на изделие из прозрачного стекла, покрытого изящным орнаментным рисунком. Внутри вещицы плескалась синяя вода. Часы весьма напоминали собой песочные. Те же Х-образные очертания и принцип действия: жидкость из верхней чаши медленно просачивалась в нижнюю. — К обеду принято одеваться в вечерние туалеты. — Гном хихикнул. — Опаздывать ни в коем случае нельзя. Засим раскланиваюсь. Целую ваши ручки!

Дверь за гномом затворилась.

Первым делом Лена скинула с себя противные мокрые тряпки, оставшись в чем мать родила. Отметив про себя, что грязь и влага, пропитав материал насквозь, не затронули ни волос, ни кожи, остававшихся чистыми, как нарисованный на картине мрамор, девушка принялась рассматривать комнату, переходя от одной вещицы к другой.

Мебель в комнате была низкой, что ненавязчиво напоминало о земном востоке. Полы и стены покрывали многочисленные ковры. То здесь, то там мелодично звенела "музыка ветра". Оттоманки, кушетки, подушки — все приятно яркого, после белого тумана, цвета.

Обойдя комнату, девушка остановилась у золотистого шнурка. Потянув за него, Лена заставила легкую голубую занавеску, изящными фалдами спадающую с потока до пола, откинуться в сторону. У неё перехватило дыхание от открывшихся взору прозрачных, чистых красок, что, оказывается, таились в глубинах черной воды. Как завороженная смотрела она на косяки разноцветных рыб. Следила за колыханием зеленых водорослей, раздумывая о том, каким же образом в мрачном посмертном мире сохранились и существуют подобные краски?

Памятуя о назидании гнома про вечерние туалеты к ужину, Лена облачилась в длинное, до щиколоток, ярко-голубое платье, имитирующее драпированный костюм античного периода, перехваченное под грудью золотистой нитью. Ткань платья на ощупь была мягкой, прохладной, словно серебристый дождь в июльский вечер.

Бросив взгляд в зеркало, Лена осталась собою довольной. Её двойник был по античному величественно-простым. Белые, густые кудри серебристым дождем падали на спину и грудь, окружив лицо белокурым облаком. Прическа была единственной деталью, выбивающейся из выбранного образа. Гречанки и римлянки забирали косы в высокие прически, закалывая дорогими гребнями. Но сама Лена причесок делать не умела, а помощи просить была не у кого. Вряд ли из гномов выхоли сносные куафюры?

Одевшись, девушка села на один из пуфиков и стала ждать. Когда она уже начала нервничать, по поводу того, что прийти за ней не спешили, а сама она дороги не знала, зеркало подернулось сверкающей рябью и исчезло, образовав нечто вроде дверного порога, ведущего в огромную, — конца не было видно, — залу.

Перешагнув зеркальный порог, Лена оказалась там, где под звуки скрипок, кружились многочисленные пары. Мягкое освещение выливалось из непонятного источника. Интерьер терялся на фоне странных, непривычных, не человеческих лиц. Он казался ненужной декорацией, к которой только из прихоти привязаны капризные действующие лица.

Облик присутствующих был столь необычен, что язык не поворачивался назвать их людьми. Они были и похожи, и не похожи друг на друга. Одни не высоки, не выше тринадцатилетнего подростка. Пропорционально сложенные существа, с так и напрашивающимися на рождественскую открытку, приторными личиками. Пухлые губки-бантики, изогнутые длинные реснички, отбрасывающие густую тень на округлые фарфоровые щечки, не могли скрыть невидимую, но ощутимую ауру коварства и чувственности. Существа с подвижными ушами, дисгармоничными, резкими, острыми чертами лица, слишком яркими глазами, оттянутыми к вискам, без сомнения, были эльфами. Такими представляли люди духов лесов: легкими, подвижными, грозными.

Но эльфы терялись на фоне высоких худых мужчин, чьим главным украшением были густые, длинные, черные, как крыло ворона, волосы, свободно ниспадающие до самого пояса. Да тень крыльев, словно скроенных из смога или черного тумана, плывущих за спиной. Существа могли бы сойти за демонов. Но, почему-то, не сходили.

А вот их ярко разодетых подруг легко было вообразить жительницами Ада. Больше всего женщины напоминали Лене кошек, в ходе генетического, особого извращенного эксперимента скрещенных с акулой и принявших, по непонятным причинам, антропоморфную форму. Гибкие, сильные, мускулистые, с треугольными лицами, яркими волосами мыслимых и немыслимых оттенков, подвижные, жуткие создания. Когда одна из "дам" засмеялась, Лена с содроганием заметила между тонкими, ярко-алыми губами, мелькнувшие ряды острых клыков. Не таких, какими их изображают, рисуя вампиров, не удлиненные резцы, словно у хищных кошек. Все, как один, зубы незнакомки были острыми.

— Разрешите пригласить вас на танец? — вздрогнув, Лена повернулась в сторону склонившегося в галантном поклоне ушедших веков, незнакомца. Когда красавец в черном костюме выпрямился, Лена с облегчением узнала в нем Роберта и ответила с натянутой от смущений улыбкой:

— Разрешила бы. Коль имела уверенность в своей способности танцевать.

Доверчиво вложив руку в раскрытую ладонь, Лена позволила себя увлечь в толпу прекрасных монстров. К счастью, Роберт не рискнул танцевать с партнершей, абсолютно не умеющей вальсировать. Только в дамских романах партия зависит от умения ведущего партнера, в руки которому можно всучить неуклюжие тело и почивать на лаврах. В жизни — увы, — если чего-то не умеешь, то не умеешь. Чужим талантом свое неумение не прикрыть.

Роберт с Еленой предпочли танцам неспешное дефилирование среди других пар, проводящих время, прогуливаясь по крытым деревянным галереям над танцевальной залой. Галереи изящными мостиками, переплетались и расходились, как фигуры в танце, нависая над головами танцующих внизу пар.

— Как я понял, ты успела рассмотреть местную публику? — произнес Роберт, беря с подноса официанта, невидимой тенью мелькающей среди отдыхающих, высокий бокал.

Лена, на всякий случай, его примеру не последовала. Как ни старалась девушка держаться невозмутимо, но незнакомая, чуждая обстановка, заставляла её нервничать. Взгляд то и дело устремлялся к темным крылатым существам. Большинство из них отвечали на её любопытство ответным интересом. И нельзя сказать, что Лену это радовало. Взгляд глаз с узкими вертикальными рептилиями зрачками выдерживать было отнюдь не легко. Он был полон такого плотоядного огня, что Лена впервые пришла к мысли, что создателями паранжи были не ревнивые собственники падишахи, а сами женщины.

— Кто они? — шепотом поинтересовалась девушка у проводника.

— Крылатые? — Роберт развернулся в сторону прекрасных тварей. — Вороны.

— Вороны? — непонимающе переспросила Лена.

— Падальщики, — презрительно передернул плечом Роберт. — Жуткие, я бы даже сказал, мерзкие твари. Они, как и Кошки выполняют обязанности Стражников в Междумирье. Будь осторожнее при общении с ними. Ты не до конца мертва. И ты — ведьма. Для Воронов ты, — лакомый кусок.

Лена нахмурилась:

— А с этого места можно поподробнее?

— Даже нужно. Ты помнишь людские сказки о драконах?

— Они слишком разные. Что я должна вспомнить?

— Все придания роднит два лейтмотива. Первое — драконы охраняют невиданные сокровища. Второе — они воруют человеческих принцесс.

— У Воронов действительно есть сокровища? — полюбопытствовала Лена.

— Есть. Только сокровищами, здесь, на Границе, являются вовсе не золото-серебро, до которых так охочи глупые смертные братья. Вороны хранят Магическую Силу и Память о Воплощениях.

— Разве Память — такая ценность? — Позволила Лена усомниться в словах собеседника. — Многие смертные готовы платить не малую цену за избавления от такого "сокровища".

— Память, — это знание. Знание — основа любой Силы. Скажем, ты проживаешь жизнь, в которой происходит судьбоносное для тебя событие. Например, самый близкий для тебя человек тебя предает, способствуя твоей гибели. Душа, потрясенная таким предательством и болью, им причиненной, воплотившись снова, отказывается доверять и любить, кого бы то ни было. И ты сама не понимаешь, почему избегаешь эмоциональных привязанностей, почему так одинока, так несчастна. Ведь причина, породившая болезнь в душе, осталась за Гранью. Ты не можешь её знать. Но душа-то помнит. И болит. Болит на протяжении всего Воплощения.

Прожив жизнь без событий и близких людей, ты умираешь. Пройдя круг, воплощаешься вновь. Душа, не зная изначальных причин, помнит, как плохо ей было одной в прошлый раз. В новом воплощении страх одиночества побуждает тебя влюбляться во всех подряд, достойных или недостойных, без разбора. Лишь бы не быть одинокой. Но страх предательства из-за позапрошлой жизни не куда не делся. Он не оставляет в покое, не дает возможности по-настоящему сблизиться с другим существом. В итоге мы имеем череду кратковременных связей без глубоких чувств. И, как итог, все тоже одиночество и неудавшуюся жизнь.

В третьем воплощении обозленная душа не чая обрести свет, стремиться подчинить себе всех, от кого не надеется получить любовь. Она превращается в деспота, манипулятора, интригана.

Скажем, Темные расстарались и воплотили эдакую созревшую для злодеяний душу в условия, позволяющие пакостить в особо крупных масштабах. И, как следствие одного, пусть крупного предательство, произошедшего в одном мире, мы имеем катаклизмы а то и Армагеддон, в котором уже не одна, а тысячи душ маются, не находя для себя выхода, совершенно в другом.

— "Враг ворвался в город

Жизней не щадя

Потому что в кузнеце

Не было гвоздя", — процитировала Лена хорошо известный детский стишок.

Роберт усмехнувшись, утвердительно кивнул головой:

— Ну да, именно.

— И чем нам в таком случае может помочь Память?

— Ну, тысячи существ на Изнанке Мира трудятся, не покладая рук, не давая роздыху мозговым извилинам, чтобы вышеописанный сценарий не воплощался в реальность. Зная о том, с чего началась любая история, можно изменить её ход. Ну, например, во втором воплощении предателя и преданного можно вновь поставить в сходные условия, изменив ситуацию таким образом, что они поменялись ролями. Поняв мотивы, которыми руководствовался предавший, простив его, душа может обрести покой.

— Как-то не убедительно.

— Любовь иногда делает убедительными весьма не убедительные вещи.

Лена нахмурилась, не став возражать. Но и согласиться с такими выводами не спешила. Впрочем, основную мысль до неё Роберт донес.

— Память Воронов это своеобразная база данных обо всех, кто когда либо воплощался, правда? — уточнила Елена.

Пришла очередь Роберта нахмуриться:

— А что такое "база данных"? — поинтересовался он.

— Информация. А зачем драконам, или в нашем случае, Воронам, девицы?

— Да все затем же. Видишь ли, среди Воронов нет ворон. Это сугубо мужское племя.

— Ну, надо же! — подивилась такому стечению обстоятельств Лена. — А как же быть с удовлетворением основного инстинкта? Или они все мужеложцы?

Роберт мученически возвел глаза горе:

— Что же происходит на Земле, если благовоспитанные девицы, вроде тебя, не краснея, говорят о таком противоестественном грехе? — сурово сдвинув брови, изрек бравый воин.

Лена покраснела. С трудом сдерживая грозящиеся вырваться смешки. Сюда бы Танюшку! Вот кто развернулся бы на полную катушку, разворачивая беседу о "противоествественном грехе".

— Отвечая на твой вопрос, позволю напомнить, девица, что ты не на земле, и правила существования здесь иные. В наших телах нет гормонов, делающих нас зависимыми и слабыми. — Суровая морщинка между густыми бровями Роберта исчезла, в глазах заплескалась усмешка. — Да и, кроме того, антропоморфных, жадных до плотских утех, созданий, в Междумирье хватает. Да таких красоток, перед которыми самая прекрасная из дочерей Евы выглядит немного симпатичнее обезьяны.

— Ну, спасибо!

— Ну, пожалуйста.

— Однако им зачем-то нужны, как ты выразился, именно "дочери Евы"?

— Ах, да. Вороны живут долго, очень-очень долго, несколько тысяч лет. Но и они не бессмертны.

— Смерть? Разве и не-смертном мире она тоже присутствует? — Лена не переставала удивляться причудливому плетению, существующему во Вселенной.

— Конечно. Никто не может существовать, не меняя формы дольше положенного срока. Кроме богов, разумеется. Да и те иногда устают. Рано или поздно это ведет за собой распад сознания, и, как следствие, гибель души. Уходя отсюда, Вороны воплощаются в Магических Мирах и бывают, как правило, колдунами уникальной силы. Некоторые воплощаются в Нижних Мирах. Формы, которые они принимают в данном случае, довольно жуткие. Но вернемся к нашим "баранам". Условия существования Воронов здесь, на Меже, таковы, что помочь им родиться в Междумирье может только человеческая женщина-ведьма. Как правила, в обмен на свои услуги она получает неслыханное могущество, красоту, удачливость в Явном мире. Сами Вороны, как ты наверняка успела заметить, для человека привлекательны, так что близость с ними не способна внушить отвращения.

— И в чем тогда ловушка? Она ведь есть, правда?

— Вороны пользуются, но не любят человеческих женщин. Ребенок, рожденный от Ворона, остается на Меже. Женщина же, родившая Вороненка, обречена на существование между двумя мирами — Явным и Навьим. Не там. Не тут. Почти как Тень, как Призрак. Не жизнь. Не смерть.

Лена вздрогнула на последнем слове. Призрак?

Адам! Ради которого, её привели сюда. Ради которого, она согласилась бессрочно плутать в тумане. Но страшно становилось, оттого, что Лена почти его не помнит! В памяти, как звезды, вспыхивали черные глаза на белом лице. Душа помнила боль. Все остальное ушло. Будто пролетело много-много лет, оставив отголосок любимого облика и пролетевших событий.

— Зачем мы здесь, на этом корабле? — повернувшись к проводнику, Лена как можно проникновеннее заглянула ему в глаза.

— Чтобы оказать услугу слугам Морены — Кошкам и Воронам, ты можешь выбрать сама. Насчет Воронов я тебе уже пояснил.

— Остаются Кошки, — закусила губу Лена. — Чем же я могу быть им полезна?

— Об этом Кошка скажет тебе сама.

Роберт остановился перед фигурой, затянутый в красную кожу. Платье так плотно обтягивало тело, что, казалось вот-вот сейчас треснет, расползаясь по швам. Зрачки у Кошки, как и у Воронов, были вертикальными, узкими. Глаза зелеными и яркими, — одно слово, "кошачьими". Кошачья шевелюра излишне пышной, огненно-красной. Среди волн и локонов почти затерялись вострые кошачьи ушки.

— Позвольте представить вам мою подопечную Елену. Лена, в свой черед прошу запомнить тебя имя Ниреин.

Кошка улыбнулась. Сверкнули острые акульи зубы.

— Ступай за мной, смертная, — промурлыкала она.

Вслед за Кошкой путники вошли в очередную залу, где кроме них троих никого не было. Все занавеси были подняты, и комнату со всех сторон окружали океанские глубины, завораживающие, ярко-синие, заставляющие заниматься дух. На прозрачном полу были расставлены невысокие креслица и диванчики, на которые все и не замедлили приземлиться.

— Елена, — промурлыкала огненногривое существо, будто пробуя на вкус имя. От чего у Лены по спине побежали неприятные мурашки. — Не мертвая. Не живая. Не навь. Не явь. Мы давно тебя ждали. Готова ли ты оказать услугу в обмен на услугу?

— Смотря, какие услуги ты от меня потребуешь, — честно ответила Лена.

— Мне нужен артефакт, который может достать только не умершая ведьма.

— Почему — только не умершая ведьма?

— Потому что другим в место, где хранятся подобные артефакты, хода нет. Пройти туда можно лишь в пограничном состоянии, таком, как у тебя.

— Куда же я должна буду пройти?

— В область Нави, которые сейчас в смертном мире называют Астрал. "Звездный"? Забавно обозначают люди некоторые понятия! Ну, так вот, эту часть Междумирья населяют существа, которым некогда поклонялись смертные, давно ставшие прахом. Каждый творец — Бог, создающий собственный мир. Но все это лирика, — потянулась Кошка, и на красивых человеческих руках сверкнули синие острые когти. Сверкнули, и исчезли. — До того, как книги стали печатать, существовали предания. Среди народностей, предшествующим ирландцам, были дикие племена кельтов, веровавших в волшебную силу деревьев и слагавших сказки о племенах Туата Де Дананн. Оттуда, от кельтских легенд распространилась вера в Сидов, чудесных, прекрасных, вечно юных существ.

Согласно вере кельтских племен, четыре главных артефакта хранится в сидхэне, мире Сидов: копье Луга, дарующее вечную победу своему обладателю, котел Дагды, что способен накормить всех голодных и страждущих, богатых и бедных. Словом, всех, кому необходимо вкушать пищу для продления бренной жизни, — презрительно передернула округлым плечиком Кошка. — Согласно легендам, Чаша и Копье неразделимы, и друг без друга теряют сакральную магическую Силу, как мужчина и женщина, Свет и Тьма, Добро и Зло. Они противоположны и неразделимы.

Третий артефакт — меч Нуаду, который, стоит вынуть его из ножен, делает своего обладателя неуязвимым, ибо уклониться от его удара невозможно. Четвертым артефактом является камень Фаль, что распознает все виды Силы.

— Это все очень познавательно. Но хотелось бы ближе к тому, что мне предстоит сделать.

— Как ты нетерпелива, — фыркнула Кошка. — Ну, хорошо. Будь по твоему. Перейду сразу к делу. Отыщи вход в Волшебные Холмы, ведьма. Принеси мне меч Солнца и Света, и я сведу тебя с Мореной. В противном случае я тебе помогать не стану. Проси о помощи Воронов. Если захочешь.

Кошка пожала плечами, встряхнулась и поднялась.

— Увидимся, если выполнишь мое задание, ведьма.

Нереин удалилась, изящно покачивая аппетитно-округлыми бедрами.

Лена кинула беспомощный взгляд на Роберта. Все время, пока говорила Кошка, он удерживал на лице маску полнейшего безразличия.

— Нуаду? — пискнула она, — И как мне его найти? Это пресловутый меч Света и Солнца?!

— Может быть с Воронами договориться сподручнее? — подбросил идею Роберт.

— Не говори ерунды! — фыркнула Лена. Почти как кошка. — Я хочу в свою комнату.

Мимолетное головокружение. Мгновенно они перенеслись во временное Ленино пристанище.

— Тебе необходимо отдохнуть, — склонился в поклоне Роберт, — прежде чем мы продолжим путь.

Не успела Лена сомкнуть глаз, как погрузилась в кошмарный сон.

Ей снилось, будто она стоит на небольшом плоту, без всяких ограждений или бортиков. Доски под ногой мокрые и скользкие, их то и дело заливает набегающей волной. Со всех сторон к Лене тянулись скрюченные раздутые разлагающиеся пальцы мертвецов. Из посиневших, слипшихся, сочившихся сукровицей губ, непрестанно неслись голодные подвывающие звуки, вперемешку с омерзительными хлюпами. Словно мертвецы задыхались.

Плод качался под ногами. На нем все труднее было удерживать равновесие. Руки мертвецов вслепую метались по доскам, на которые, по непонятной Лене причине, они выбраться не могли. Но невозможность эта не унимала жажды и желания схватить и разорвать живую плоть, которой она, Лазорева Лена, как раз и была. А если не разорвать, не сожрать, так превратить в собственное подобие — мокрое бездумное склизкое существо.

Лена пыталась кричать, но звуки утопали в тумане. Крик её был абсолютно беззвучен.

Плод начал крениться. Лена поскользнулась и начала падать. Труп, выплывающий из глубины ей на встречу хранил черты некогда знакомого лица. Впрочем, они были стерты водой, изъедены рыбами, раздуты трупными газами.

Но всего этого мало, мало, мало! — чтобы дать счастливую возможность не узнавать Серегу.

Он открывает невидящие глаза и тянет Лену к себе. Вода заливает горло, глаза, уши. Но немилосердное сознание не желает покидать тонущие, терзаемое тело, продолжая чувствовать ужас, ужас, ужас…

Лена села, дико озираясь по сторонам.

И в окне, не занавешенном, голубой занавеской увидела Серегу! Теперь уже на самом деле. Не склизкого. Не мерзкого. Не безумного. Такого, каким помнила его живым. Юноша был обнажен. Запястья и шея его были покрыты лиловато-красными кровоподтеками. Волосы колыхались по воде вокруг лица. А глаза были полны испугом и болью. Серега смотрел на неё с мольбой и укором.

Первым побуждением девушки было задернуть занавес. Вслед за материей, по ту сторону стекла, передвигался и Сережа, продолжая заглядывать Лене в глаза, как пес, просящий бросить ему кость.

Лена выпустила скрученный золотистый шнурок, двигающий занавеску и села на пол, прижав ладони к стеклу. Сережа протянул с ней руки, губы его шевелились, словно пытаясь что-то сказать. Лена не могла его услышать, но она понимала — он о чем-то просит. Умоляет.

— Чем же я могу тебе помочь? — так же беззвучно, одними губами прошептала она.

Что-то скрипнула за спиной, заставив Лену обернуться. В следующий момент Сереги за окном не было. Зато за спиной стоял Роберт в полном облачении, готовый продолжать путь.

— Пора собираться, — скомандовал он. — Ты что-то потеряла? Или предпочитаешь спать на полу?

— Там, за окном я видела человека, которого знала, — выдохнула Лена. — Это был мираж?

— Вряд ли, — равнодушно ответил проводник. — В океане полно потерянных душ, которых вы зовете Призраками. Они сами не понимают, где находятся. Им кажется, что они по-прежнему на Земле.

— И Адам? — взволнованно спросила Лена. — Он тоже там? На дне?

— А где ещё ему быть?! — раздраженно пожал плечами Роберт. — Сделай одолжение, собирайся, и не задавай лишних вопросов.

— Я лишних вопросов не задаю! — вскинулась Лена. — Если ты помнишь, за этим сидовским артефактом я отправляюсь только потому, что хочу помочь моим друзьям!

— Мне казалось, что сначала речь шла только об одном существе, — насмешливо поиграл бровями Роберт.

— Это была сначала, — отмахнулась Лена, впервые подумав о том, что пока Сережа не обретет покоя, Адаму его тоже не видеть.

На этот раз, памятуя о способностях тумана закрадываться в любую щелку, девушка основательно подошла к выбору костюму, исходя не из эстетических понятий, а из целесообразности. Поверх кожаных штанов и колета, она накинула кожаный длинный плащ с капюшоном, подбитый странным, длинным мехом. Судя по внешнему виду, плащ должен был хорошо сохранять тепло и предохранять от влаги.

Следуя за Робертом, Лена поднялась на палубу, где они попрощались с коротышкой Рейвом и, выслушав его пожелания счастливого пути, друг за другом спустились с лодку, которая, по Лениному восприятию, ничем не отличалась от первой. Корабль растворился в тумане, словно его никогда и не было. Снова их окружал густой туман, полностью скрывающий видимость. Единственным развлечением в путешествии был звук, что издавали весла, проворачиваясь в уключинах.

Лена, закутавшись в плащ, пыталась составить хотя бы приблизительный план действия. Но в голове было пусто. А как иначе? Она получила задание из серии: "Пойди туда — не знаю куда; принеси то, не знаешь — что". Кое-как, с грехом пополам девушка могла припомнить античные греческие и римские мифы. Ещё менее ясными, приблизительно как нос у лодки с кормы, на которой она расположилась, в памяти, всплывали египетские верования. Чуть-чуть более известными были мутные христианские сказки, ведь чисто теоретически Россия считалась относящейся к христианской концессии. Но миры кельтов были для абсолютно глухой стеной.

Копье Луга, котел Лагды, меч Нуаду! Правда, когда Лена ходила в музыкальную школу, на музыкальной литературе их знакомили с легендой о кольце Нибелунгов, и летали там какие-то валькирии, воинственные девы. Интересно, это имеет какое-то отношение к кельтам?

— Ни малейшего, — донесся до неё приглушенный голос Роберта. — Валькирии, Один, Валгалла — это викинги. Правда норманны после завоевали и поработили кельтов.

— Я что, задала вопрос вслух?

В ответ тишина.

— Роберт, это задание — чистое безумие. Я — не ведьма, раз. Кто такие Сиды, понятие не имею — два. Каким образом я попаду к ним? Каким образом найду то, что себе элементарно не представляю? И как я это у них стяну? Меч! Уж лучше бы вы мне котел заказали. Я его пусть смутно, но хоть представить могу.

— В этом и соль. Сиды — хитрые бестии, и некоторые из них недалеко ушли от подчиненного им бестиария. Они неслыханно жестоки, коварны и умны. Обмануть их — задача сложная. Если не сказать, — невозможная. А тебе притворяться не придется, — ты на самом деле наивна. Можно даже сказать, глупа.

Лена открыла, было, рот, что бы возмутиться. Но потом, передумав, вновь закрыла.

— Не зная, на что способны эти подземные красавцы, ты не будешь их бояться. Они не смогут почувствовать ни страх, не фальш. Ты ведь пойдешь вслепую. Неведение — благо, — продолжал вещать Роберт. — Да и дуракам, как известно, везет. Во всех мирах данный принцип действует безотказно.

Лена снова промолчала, кутаясь в плащ.

Она удивлялась собственному безразличию… Ни страха, ни любопытства, ни по-настоящему горячего желания возвратиться домой девушка не испытывала. Её вела вперед не любовь, — долг. Долг перед Сережей, долг перед Адамом. Словно она была стрелой, пущенной на удачу. И вот летела. В непонятную сторону, за непонятным артефактом.

Туман вдруг оборвался, словно его ножом обрубили, открывая взору явственные гористые берега, покрытые необыкновенно зеленой, яркой растительностью. Над зубьями скал сияли высокие небеса, и лишь у горизонта пушились курчавые мелкие, словно упитанные барашки, облака. Вода была чистой, синей и прозрачной, набегала на берег с тихим всплеском.

— Ну, вот мы и на месте, — выдохнул Роберт. — Дальше ты пойдешь одна. Я не могу покидать положенных мне пределов. Буду ждать тебя здесь, на границе царство Фата Морганы и Дану. Когда придет время, мы встретимся снова.

Лена не задавала вопросов. Она покорно выбралась из лодки, не обращая внимания на то, как вода заливает башмаки, и уныло поплелась в сторону скал.

— Подожди, — окликнул Роберт.

Лена обернулась.

— Возьми вот это, — он снял с шеи цепочку и бросил ей медальон.

Лена поймала подарок довольно неловко. Медальон выскользнул между пальцев и нырнул в воду, настолько прозрачную, что девушка без труда подхватила его почти у самого дна.

— Носи его, не снимая. Артефакт поможет отыскать меч, ибо сделан с ним из одно металла и служил одному хозяину. Он также позволит тебе без труда понимать чужую речь, и любые иноземные письмена. Отыщи ведьму Колигрэн. Она будет знать, кто ты, и поможет тебе достичь цели.

Лена слушала его вполуха, но информация сама собой ложилась на память.

— Это все? — спросила она.

— Да. До встречи.

— До встречи, — безликим голосом отозвалась девушка.

Причин благодарить Роберта она не видела. В конце концов, во всех мирах помощь редко бывает бескорыстной.

Лодка, ставшая почти привычной, растворилась в стене белого туман, что после этого поднялся, как белой облако, и испарился. Будто не было никогда на этом берегу ни Роберта, ни лодки, ни тумана.

А Лена осталась. Одна, на незнакомом берегу незнакомого мира.

 

Глава 14

Меч Нуаду

Лена кое-как выбралась на усыпанный морскими водорослями берег. Судя по тому, как волновалось море, отступая, было время отлива. Вода уходила, обнажая серое, покрытое, где мелкими камешками, где крупными валунами, дно. Острые края гальки ощущались даже сквозь толстую подошву башмаков. Ноги все время норовили оскользнуться на мокрых камнях. Пронзительно кричали чайки.

Перекинув измятый плащ через руку, Лена понуро плелась вперед. Верный друг в пору непогоду, плащ, теперь, когда с небо светило ясное солнце, превратился в злонамеренного неприятеля, и казался намеренно, непомерно тяжелым.

Со всех сторон узкую полоску земли окружили горы. Острые скалы, похожие на обнаженные зубы чудовища, закрывали обзор, создавая иллюзию, будто кроме узкой полоски берега, усыпанного галькой, мира больше нет.

Вокруг не было ни души, если не считать птиц с пронзительными голосами.

Пока Лена шла, камни успели высохнуть под лучами солнца и превратиться каждый в маленькую печку. Спеклись губы. В горле пересохло. Обожженная кожа на лице начинала щипать. Пот, скатываясь со лба, заливал глаза.

Ощущения были живыми. Даже слишком. Нельзя сказать, что девушку это радовало. У мертвых в мире живых есть свои преимущества. К числу которых, во-первых, относятся отсутствие страданий, а во-вторых, невидимость. И то, и другое при исполнении возложенной на неё миссии весьма пригодилось бы. Но, по какой-то непонятной прихоти Древних, в этом астральном осколке миров Лена чувствовала себя живой.

Наконец, боги сжалились. Между природным частоколом, созданным из камня, девушка приметила вьющуюся тропинку. Тропинка вилась и петляла до тех пор, пока не вывела Лену к лесу. Нырнув в чащобу, тоненькая ниточка не исчезла, а напротив, стала шире. Тень и скопившаяся у корней влага дарили прохладу, притупляя чувство жажды. Но недружный поначалу перелесок сгущался, пока не превратился в дремучий лес.

Не зная, куда идти дальше, Лена решила передохнуть. Отыскав местечко поудобнее, присела, как думалось, на минутку.

Ей было противно. Влажная одежда не давала коже дышать. Язык, казалось, присох к гортани. Если так пойдет дальше, она окажется в тумане смерти прежде, чем встретится с сидами, кем бы они там не были.

Разбудил девушку леденящий душу вой, вперемешку с пронзительным визгом и хрустом деревьев. Лена подскочила на месте, спросонья ни сразу понимая, где она, и что с ней происходит. Времени предаваться раздумьям, не было. Девушка инстинктивно кинулась к самому толстому дубу и довольно ловко забралась наверх.

Во тьме, окружившей со всех сторон, стали заметными мельтешащие тени. Что-то стремительно приближалось. Через мгновение на место, на котором она спала, вылетели две зубастые тени и, оглашая окрестности диким ревом, поднимая с земли ворох прелой листвы, сошлись в поединке не на жизнь, а на смерть.

Крепко вцепившись в ствол, сквозь темноту, мешанину листьев и густо переплетенных узловатых ветвей, Лена пыталась разглядеть, что твориться под ногами.

Какое-то время дерево сотрясалось от мощных ударов. Потом пронзительный, отчаянный яростный вой поражения пронесся под небом. И стих. Теперь снизу доносилось только довольное чмоканье. Да влажные, утробные звуки, ясно указывающие на чье-то не слишком гуманное пиршество.

Лена тряслась, как лист на ветру, стараясь не думать о том, как одно чудовище пожирает другое. И о том, что ею, возможно, кто-то тоже вскоре заинтересуется в гастрономическом отношении. Чудище неизвестного мира вполне могло уметь лазить по деревьям не хуже её самой. Но, насытившийся зверь не делал попыток забраться на ветки. Возможно, что Лены он не заметил, или попросту она была не в его вкусе, но, пофырчав, порычав, зверь удалился, тяжело переступая с лапы на лапу.

И без него поводов для страха в ночном лесу было множество. Колыхание веток. Шепот перебираемой ветром листвы. Лай лисиц. Уханье филинов. Даже стрекотание неизвестных насекомых, все раздражало оголенные нервы.

Все-таки, несмотря на свои страхи, Лена, наверное, задремала. Потому что, когда в очередной раз дернулась от холода или непонятного звука, между ветками вползали благословенные солнечные лучи. Они неторопливо разгоняли сумрак, золотя верхушки высоких деревьев. Ласкали тянувшиеся к свету листики. Пробежались игривыми зайчиками по шероховатым узловатым стволам. И в последнюю очередь нехотя остановились на разорванной окровавленной кабаньей туше, над которой густым роем уже клубились рои мух. Вид разорванных, истекающих всеми возможными в живом организме, жидкостями, внутренностей, вперемешку с костями и мехом, был, мягко говоря, не эстетичен.

Поспешно спустившись с дерева, девушка припустилась бежать, опасаясь, что остатки ужина невиданного чудища привлекут к себе других, мелких хищников, желающих полакомиться падалью. Они могут оказаться не такими разборчивыми, как их собрат, и не побрезгуют тощей белобрысой девицей.

Лена бежала, пока у неё не закололо в левом боку и не стало перехватывать дыхание. Потом остановилась, стараясь отдышаться и сделать это как можно тише. Что теперь делать дальше, она представляла не больше, чем где тут находится север и юг.

Насмешливо над головой прокаркала ворона. Лена смахнула с лица налипшие волосы и паутину. Посмотрела сквозь веер веток на птицу, многими народами признанную мудрой наперсницей смерти.

— Кар! — прокричала вещунья, выпрямляя крылья и отлетая на небольшое расстояние. — Кар! — Снова прокричала зловещая птица, бросая на Лену многозначительные взгляды. — Кар!

Лена шагнула вперед, по направлению к Чернушке. Птица отлетела на некоторое расстояние и вновь подала голос. Явно звала за собой.

Осторожно пробираясь за сквозь густой лесной буреломник, Лена чувствовала себя сестрицей-Аленушкой, или, на худой случай, Иван Царевичем. Ворона стала заколдованным клубочком, ведущим к Царевне-лягушке. Вскоре девушка снова оказалась на тропинке, хотя и тонкой, но уверенно ведущей вперед. Лена шла и шла по ней, не сворачивая. Пока тропинка не привела к избушке. Жаль, не на курьих ножках.

С первого взгляда строение напоминало средневековую хижину лесной ведьмы. Именно ею, оно, скорее всего, и было. Стенки избушки выглядели такими хлипкими, будто сложены были из прутиков. Такие не то, что от медведя, — от ветра не утаят.

— А не медведь, не ветер ко мне сюда не сунутся, красавица, — прозвучал красивый, низкий, женский голос. — Знают, чай, с кем дело иметь придется.

Обернувшись, Лена поймала взгляд статной женщины лет пятидесяти, несмотря на годы, прекрасно сохранившей красоту. Правда, не хрупкую прелесть юности, с её слащавой невинностью. А ту, надежную, энергичную красоту, которой отличаются дубы, хохлушки, да русские бабы-сибирячки. Она была крепка в кости, ладная, полная, не дебелая, без следов старческой дряблости. Лицо широкое, круглое. Кожа тонкая, девичья, да ещё с румянцем, которому и Лене в её девятнадцать только завидовать приходилось. Лишь на дне черных блестящих глаза таилось смутная угроза и нечто столь древнее, на что глядеть было жутко.

А вот улыбка на губах женщины была молодая, задорная, лукавая.

— Здравствуйте, — чуть заикаясь после почти суточного молчания, выговорила Лена.

— И тебе — не хворать, да горя не знать. Говори, зачем ко мне пожаловала? За зельем любовным в такую даль притащилась? — Женщина сощурила очи. — Или ворога тайного извести хочешь?

Лена замотала головой:

— Нет, — отозвалась она, — зелий не надо. А уж про то, чтобы извести кого, — это как получится. По ходу дела. Специально целей таких не ставлю. Вас ведь Колигрэн зовут, верно?

— А хоть бы и так, что из этого? — подбоченившись, женщина посмотрела на Лену с вызовом.

— Мне в Волшебные Холмы попасть нужно.

Женщина внимательнее осмотрела незваную гостью. Насмешливые лукавые искорки в глаза погасли, словно их холодным ветром задуло.

— Иная, — прошептала одними губами древняя ведьма. — Из Закрытых Миров?

Лена возражать не стала. Тут уж, как говорится, хоть груздем назови.

Не задавая больше вопросов, женщина завела Лену в хижину.

Дом колдуньи был зачарован. Снаружи жилище выглядело куда более непритязательным, чем оказывалось внутри. Не терем, конечно. Но тепло, уютно. На деревянных полах домотканые половицы. Вдоль стен лавки затаились, опять таки, беленым полотном крытые. На столе красовался букет пушистых ромашек в глиняном горшочке. На окнах вместо стекол вились занавески, предохраняя от капризов непогоды.

Женщина глазами в печь зыркнула, огонь сам собой занялся. Как в страшных сказках, что бабка по вечерам любила рассказывать. Ведра с пола подскочили и на горячие дотлевающие угли встали, ни капли не расплескав.

Ну, чисто Баба-Яга!

— Искупаешься, одежу скинь, — скомандовала Лене колдунья, сунув в руки стопку нарядов. — Тут девки на манер парней, не одеваются. А уж такого платья, как на тебе, и у парней не сыщешь. Не носят такой одёжи в наших местах.

Лена кивнула.

Что такое одежа? Тряпки! А ведь как меняет людей? Превращает из одного существа в другое надежнее любых чар. Пока джинсы и толстовку носишь, мир одним кажется: быстрым, юрким, ярким, как юла. А наденешь цветную тунику, поверх неё пояс с самоцветами набросишь, волосы русые в косу заплетешь, и глядит на тебя уже не девчонка-малолетка, тинейджирка, — прекрасная дева, томно поджидающая рыцаря у окошка.

Лену не покидало чувство, что она попала в сказку. Или на машине времени перенеслась в далекое прошлое. В мир, в котором чудесное, и обыденное тесно переплелись.

Самым большим чудом для неё стала тишина. Здесь она присутствовала во всем. В обстановке комнаты. В равномерном покачивании деревьев. В неспешных движениях женщины-ведуньи. В пляске огня в печи. В дождике, что сонно барабанил по крыше. Такой тишины не было в суетном двадцатом веке. В отличие от привычного современного мира, здесь никто не спешил, не суетился и не кричал. Не звенела повсеместно музыка. Не крались за спиной кровожадные машины.

Эхо прошлых веков хранило сосредоточенность, медлительность, вдумчивость сгинувшего Явного мира, тенью которого было.

Ведьма усадила девушку за стол, поставила перед ней деревянную чашку с овсяной кашей. Зажав в пальцах глубокую деревянную ложку, Лена, позабыв о том, что кашу никогда особо не жаловала, проглотила угощение в один присест. На ура! Да ещё и: "Спасибо", — молвила.

— Зачем тебе понадобились Волшебные Холмы? — сухо спросила ведьма, когда гостья отодвинула тарелку.

— Мне самой ничего не нужно. Я выполняю чужую волю.

— Чью? — подозрительно спросила хозяйка.

— Слуг Морены, — правдиво, ответила Лена. — Они зовут себя Кошками и Воронами.

Колигрэн тяжело вздохнула:

— Мориган, значит. Что ж, с ней даже бесстрашные и дерзкие сиды шутить не любят. В конце концов, они кто? Чтобы там о себе не воображали, только духи. А Мориган богиня. Но не сочти за дерзость, девица, вопрос: за каким же артефактом тебя послали в сидхэн?

— За мечом Нуаду.

— За мечом Серебреннорукого водяного? — Ведьма задумчиво прикусила губу. — Но зачем Смерти понадобился меч Света?

Лена пожала плечами.

— Ума не приложу. — "И оно мне надо", — закончила она уже про себя. — А что он, этот меч, собой представляет? Чем от другого оружия отличается?

— Лезвие меча Нуаду, как гласят легенды, из лунного серебра выковано. По преданию, внутри лезвия, словно в зеркале, непрестанно двигаются, но не тени, а свет. Свет окутывает и меч, и владельца. Тьма, в каком бы виде не пришла, подступиться не сможет.

Простое серебро, как ты, наверное, знаешь, нечисть не особо жалует. Но человеческое серебро ломкое. Оружие из него какое? Хлипкое против закаленной стали. Серебряным мечом не больно-то повоюешь. А лунное, — то крепче алмаза будет. Ни одна тварь, принадлежащая Мраку, против него не выстоит.

— А почему чем назвали Нуаду? — продолжала допытывать Лена. — Это что-то означает?

— Нуаду вовсе не меч называли, девица. А владельца. Легенды рассказывают, что Нуаду в своем племени был первым из первых. Лучшим воином. Ну а перед тем, как в вояки к Дану податься, молва гласит, был Нуаду не много, ни мало, — морским царем. Только кто теперь разберет, где правда, где ложь? Был Нуаду морским царем или воином, почил с миром или без мира, да только все одно — помер. — Насмешливо хохотнула колдунья.

Выслушивать эпическую сагу дней минувших, да ещё сомнительной правдивости, девушка, поднявшись выглянула в окошко. Там шел дождь. Он вкрадчиво шелестел, сыпля по листьям мелким бисером и обреченно исчезая в сухой земле. При этом каждая новая капля делала её, землю-матушку, все менее и менее сухой. Воздух заполнился запахами прелой листва, прохлады и влаги.

— Ты говоришь, что этот Нуаду прежде был богом? Но он умер! Разве боги умирают?

— Я говорила не богом, а морским царем. И безусловно, Нуаду был Сидом. Сиды сами себя объявили богами. Магией они, нужно отдать им должное, владеют виртуозно. Как никто другой во Вселенной. Но именно владеют, не более того.

Боги же выдыхают, порождают магию, живут ею. Лишь с их позволения магией способны владеть и распоряжаться другие существа. Магия, суть жизни. Боги — причина существования. А сиды в этой цепочке лишь профессионалы, ремесленники, лучшие из лучших. Прекрасные, грозные, ужасные, обольстительные, — все это тысячи раз "да"! Но никакие при этом не боги. По сути своей сиды, это духи Перворожденных: ангелов, эльфов, демонов, дроу.

А теперь хватит задавать вопросы. Ложись-ка ты лучше спать. Завтра день будет сложным. Мне нужно приготовить для тебя зелье. К Волшебным Холмам проводить, так уж и быть, я тебя провожу. Но на дальнейшую мою помощь можешь не рассчитывать. Я не глупа, с Мориган сориться не стану. Но все её начинания прахом рассыпаются, ибо тленом и нечистотами повелевает она. И я ей — не прислужница.

По тону колдуньи, Лена поняла, что Колигрэн не нравится её визит к сидам. Не нравится задание, которое Лене предстояло выполнить. И сама она ей, очень может быть, тоже не по нраву.

А Лене, можно подумать, все это так уж к душе!? Она была бы не прочь узнать, для какого ляда рыжей Кошке понадобился вдруг меч Света из Лунного серебра? Да что толку мучить себя вопросами, на которых ответа не будет.

Проспав ночь, как убитая, на рассвете Лена проснулась в слезах. Ей приснилась мать. Марина плутала в каменном лабиринте и, не в силах отыскать выход, в отчаянии звала дочь. Лена кричала в ответ, но мать не слышала её. Устав кричать, мать принялась руками и ногами бить по белым каменным стенам. Ни один кирпичик не шелохнулся в кладке. Лабиринт не желал выпускать мать из бездушных объятий. Так они и остались стоять по разные стороны стен.

Лена проснулась оттого, что Колигрэн трясла её за плечо:

— Ну что, красавица? Вставай. У нас мало времени, — прошептала ведьма. — Волшебные Холмы открываются на стыке дня и ночи, всего на несколько кратких мгновений. Вот, выпей это, — она протянула красивый пузырек. — Оно сделает тебя для сидов тем, кем ты являешься для всего мира, Посланница Тьмы, — Духом. Невидимым, незримым, не ощутимым. Даже для магии бессмертных. Пей, не медли. Нужно время, чтобы травы успели подействовать.

Лена на мгновение заколебалась. Потом покорно опустошила пузырек, ощущая полынную горечь и прохладу мяты. Ничего не происходило. Если не считать того, что сок полыни имел отвратительный горький вкус.

— Полынь разрушает магию фейри, — с улыбкой пояснила ведьма, — которая лежит в основе более тонкой в своем плетении, магии Сидов. До заката солнца останешься ты невидимкой, неосязаемой, почти всезнающей, как любой дух. Но, как и у всего на свете, у чар есть оборотная сторона. Мертвые, как известно, не чувствуют ничего. И ты, подобно духам, станешь бесчувственной и равнодушной. Не будут тебя огорчать земные печали. Не будут держать земные привязанности. И сила дарованная разрыв-травой, продлиться ровно сутки. До рассвета следующего дня. Не успеешь найти меч за это время, живой из Холмов тебе, скорее всего, не выбраться. Знай, сиды не прощают смертных, осмелившихся дерзновенно проникнуть в чертоги их владений без приглашения. А уж для смертных, рискнувших покуситься на Святыни! Впрочем, такого за всю историю и не было не разу. Так что не знаю даже, чего тебе опасаться.

Лена согласно кивала, как китайский болванчик. Видно, средство начинало действовать. По-крайней мере перед сомнительной авантюрой девушка не испытывала страха. Не было ни сомнений, ни любопытства. Ничего. Как марионетка, которую дергают за веревочки, Лена послушно шла вперед за Колигрэн, перед которой деревья послушно расступались.

Предрассветный лес, наполненный таинством снов, притихнув, прислушивался к шагам женщин. Прислушивался к приглушенному разговору ручейков, притаившихся у корней могучих дубов. Прислушивался к стекающим с еловых ладоней каплям росы. К сонному жужжанию не пробудившихся со сна насекомых. Лес перед рассветом был менее реальным, чем корабль, затерявшийся в туманах небытия. Он не спал и не бодрствовал, овеянный испарениями и ушедшими веками.

Вход в сидхэн открылся внезапно. Ярко, словно золото под лучом прожектора, блеснул проход между двумя вязами. И Лена мгновенно перенеслась на вершину холма. Она оказалась под цветущей яблоней, роняющей сверху ароматные белые лепестки. Над головою колыхал раструбы нежный рассвет, подкрашивая бледно-розовым белоснежную вату облаков. Ветерок, юный, игривый, ласковый, отводил пряди волос от Лениного лица. Целовал губы, лоб, шею, щеки.

Внизу, под ногами, стелились долины, чуть прикрытые от любопытного взгляда тонкой кисеёй рассветного тумана. Ивы пышно рассыпали густые косы по земле. Березы тянули руки к небесам. И розы, всех цветов и оттенков, пышными бутонами украшали землю.

На земле жадный взгляд девушки не отыскал ни одного рукотворного сооружения: ни домов, ни усадеб, ни теремов, ни замков, ни особняков, ни дворцов не было. Неизъяснимо прекрасные, словно ожившие грезы, они парили в воздухе. С многочисленными лесенками и башенками, галереями, переходами, фонтанами и садами.

"Это же целый мир, который по габаритам может быть подобен Земле. — Подумала про себя Лена. — Как же мне за сутки отыскать здесь меч, пусть и волшебный? Задача не проще, чем найти иголку в стоге сена".

Мысль пронеслась и исчезла. Так дождевая капля стекает по стеклу автомобиля, не в силах добраться до тех, кто находится в салоне. Лену не волновали возможные трудности. Не было страха перед наказанием. Не было планов действия. Все казалось мелким, незначительным, по сравнению с открывшейся взгляду красотой.

Раскинув руки в стороны, Лена оторвалась от земли, взлетая, медленно вращаясь вокруг своей внутренней условной оси. Подставив лицо восходящему солнцу, наслаждалась чувством легкости, наполняющим тело. Ощущение полета было волшебным, необыкновенным. Лена перестала быть собой, Леной, и стала чистой радостью. Все земные невзгоды покинули сознание. Ни одно желание не тревожило сердце. В окружающем царстве света не возникало потребности в попутчиках, друзьях, любовниках. Сознание превратилось в солнечный луч, готовый приласкать все, чего коснется, и не готовый задерживаться ни на чем дольше мига.

Именно таким Лена когда-то представляла себе посмертие. Легкость, отсутствие печалей, зависимостей и привязанностей. Мир существовал, во всем природном и людском разнообразии, она могла войти в каждый сад, в каждый дом, насладиться теплом человеческого голоса, лица или улыбки. Но её для мира не существовало.

Навстречу Лене по воздуху неслись всадницы верхом на белых единорогах. Казалось, облака, плененные прелестным видом красавиц, добровольно приняли форму рысаков и теперь бережно несли на себя дорогих сердцу наездниц. Столь совершенными, точенными, волшебными были лики дев, что не находилось слов в человеческом языке, чтобы выразить дивную их прелесть. Темные и светлые кудри вились на фоне фарфоровой голубизны небес. Яркими красками полоскались по воздуху длинные шлейфы нарядов.

Восхищенная и очарованная Лена провожала красавиц влюбленным взглядом, пока те мчались мимо элегантной кавалькадой. Ни одна из волшебниц не уронила в сторону Лены пусть мимолетного, случайного взгляда. Всадницы промчались и истаяли за горизонтом.

Лена продолжала парить в воздухе. Мысли её закружились вокруг Меча Света, на поиски которого у неё оставалось все меньше и меньше времени. Итак, куда направиться? С чего начать поиски? "Нуаду" кельтов созвучно греческим "наядам" — "водные", те, кто обитает в воде? Лунное серебро бывшего морского царя, где ещё можно хранить, как не в морской стихии? И просила меч та, что живет на Меже, опять-таки на воде: Кошка с корабля-призрака.

Так или иначе, все сводилось к одному: пресловутый Меч Света может существовать только в водной стихии. Путем подобных размышлений внутренний голос, тот, что зовется интуицией, пришел к выводу, что искать нужно именно в воде.

В это самое мгновение кулон, подаренный на прощание Робертом, отяжелел и, разогревшись, потянул вниз. Лена послушно последовала указаниям магической вещицы, нехотя прекращая полет, и возвращаясь на землю.

Она опустилась рядом с двумя мужчинами-сидами. Оба они были высокими. Мышцы, не перекаченные как у культуристов, а развитые ежедневными упражнениями и битвами, бугрились на плечах, груди, спине, словно канаты, рельефно выделяясь там, где их не скрывало одеяние. Костюм языческих богов состоял из кожаных штанов и жилетки-безрукавки. Черты лица тех, кому поклонялись древние кельты, были выразительны, гармоничны, но тонкими их назвать было не возможно.

Словом, перед девушкой предстал идеальный образчик мужской красоты, в классическом понимании этого слова. Лена рассматривала их с непосредственным детским любопытством. Сиды были прекрасны, но этот идеальный эталон мужества был просто не в её вкусе.

Мужчины двигались вперед скоро и молча. Лена, от нечего делать, следовала за ними. Вскоре они подошли к широкой полноводной реке. И, не замедляя шага, шагнули в водные чертоги. Видимо, общие законы в Волшебных холмах были иные, либо чары как-то по-особому перестраивали восприятие, но Лена не ощутила сопротивление воды, просто мир стал чуть-чуть более размытым. Движения мужчин в воде казались замедленными, хотя двигались они с прежней скоростью. Лена легко держалась вровень, с любопытством рассматривая чудеса речного мира. Впрочем, никаких особенных чудес и не было. Колыхались кое-где водоросли, проносились небольшие стайки мелких рыбешек, дно становилось то ровнее, то петляло, то поднималось, то опускалось. И все вокруг словно затянуло густым дымом. Вот и все "чудеса".

Немного порадовал глаз дворец, стоявший в самом глубоком месте. Он чем-то неуловимым отдаленно напоминал расписные терема русских бояр. Почему, бог ведает, если все-таки существует. Те же деревянные, раскрашенные позолотой купола, переходы, окруженные со всех сторон резными поручнями, что запомнились Лене, по просмотру мультиков "Аленький цветочек", да "Сказка о мертвой царевне".

Мужчин остановили другие сиды, в окружении каких-то неприятных чудищ: то ли собак с плавниками, то ли рыб с зубастой пастью.

Лена не стала дожидаться, пока её невольные проводники минуют препятствие. Спокойно прошла мимо ворот, никем не замеченная. Поднялась по деревянным ступенькам. С наслаждением прошла из одного покоя в другой, отмечая богатое убранство, но, не беря на себя труд, запоминать детали. И в одной из зал увидела искомый меч. Не узнать его было невозможно. Лезвие меча, словно само по себе испускало свет.

Меч стоял в нише, прикованный к стене толстой цепью. Но не успела Лена ужаснуться такому положению дел, как кулон, что висел на тонкой сверкающей цепочке, засиял, рассыпаясь такими же белыми искрами, какие бегали по лезвию волшебного меча и цепь с тихим стоном опала к ногам.

По-прежнему бездумно, Лена взялась за рукоятку меча. Он оказался тяжелым, килограммов шесть-семь, как минимум, не меньше. Тащить его приходилось, чуть ли не волоком.

Минуя в обратном порядке покои за покоями, залу за залой, лестницу за лестницей Лена подивилась и возблагодарила Колигрэн: её действиям по-прежнему никто не препятствовал.

Как-то все слишком складно получалось. Что говорится, без сучка, без задоринки.

Легко поднявшись со дна на поверхность реки, Лена взлетела, набирая скорость. Обиженный её вероломством ветер теперь уже не ласкал, а довольно ощутимо хлестал по щекам холодными пальцами.

Лена ускоряла движение. К ней возвращалась способность бояться. И не спроста. За спиной раздавались звуки погони, пронзительное ржание коней, свист бичей, шипение.

Проход в небе открылся быстро, словно перед ней раздвинули занавеску. Немедля Лена устремилась в темное окно, торчащее, словно грязная клякса на безукоризненной глади синих небес. С лету, не замедляя движения, девушка рухнула на землю, зарывшись лицом в ворох опавших мокрых листьев. На лицо омерзительно гадко налипла мокрая паутина, заставляя отплевываться.

Поднявшись на четвереньки, Лена, наконец, обернулась. За спиной качались ветки вязов, ясеня, клена. Таинственные елки разлапились во все стороны. Вокруг было сумрачно, как перед грозой или снегопадом. Но это был лес. Простой, обычный лес. Тучи в нем висели на деревья. Вокруг стояла напряженная тишина. Лес, замер, испуганно прислушиваясь. Он насупился.

Но круг был замкнут. И ничего не происходило.

На мгновение Лене даже показалось, что она просто очнулась от сна, и не было ни её встречи с колдуньей Колэгрэхэн, ни похода в Волшебные Холмы, ни меча Нуаду.

Потом глаза остановились на длинном остром сияющем лезвии.

В голове громче зазвучали чьи-то возмущенные голоса. Но они, слава Закону, не могли преодолеть поставленную преграду. Не время. Вход, а соответственно и выход в сидхэн останется закрытым до заката.

Из-за кустов, как разъяренная фурия, вылетела Колигрэн:

— Ты что делаешь? — закричала она, хватая Лену за руку и побуждая встать на ноги. — Чего разлеглась?! Поднимайся! Круг духов долго сдерживать не сможет! Нет живых, что способны сдержать сидов дольше мгновения.

— Но вход в сидхэн открывается только на мгновения в часы…

— Заткнись! — рявкнула на неё разъяренная и перепуганная сообщница. — Для людей одни правила. Для сидов — другие. Беги!

— А ты?

. — Кар! Кар! — раздались за спиной девушки величественные и грозные голоса падальщиков.

Две большие черные птицы опустились рядом на землю, одна уселась прямо на плечо ведьме.

— Морена позаботится обо мне, теперь, когда я выполнила её волю. Беги же, глупая! Если сиды схватят тебя, для тебя и ад покажется курортом!

Поднявшись на ноги, подхватив меч, Лена поспешила прочь. Она торопилась к морю, где её должен был ждать Роберт. Меч буквально оттягивал руку, бил по ногам, замедляя бег. Словно был живым и сочувствовал преследователям, а не своей невольной похитительнице.

Лена запретила себе думать о том, что с ней станет, если она не успеет убраться. Ни на мгновение не приходилось сомневаться, что наказание будет реальным и страшным, несмотря на то, что все вокруг казалось просто сном, скорее интересным, чем страшным.

Не задумываясь, девушка сворачивала с одной тропинки на другую, шла напрямик через буреломник, и снова бежала, не обращая внимания на ветки, больно хлещущие её по лицу, на угрожающие рыканья неизвестных хищников, плутавших где-то неподалеку. Будто повинуясь чей-то воле, неслышимому зову, ведущему вперед. А за спиной она различала иные, грозные, разъяренные голоса тех, кому нагло перешла дорогу.

Когда на тропинку выскочил матерый волк, рыча и щеря острые желтые зубы, Лена испугалась не хищника, как такового, а заминки. В её голове зашипел другой голос, раздосадовано и зло. Зашипел, как кошка.

"Торопиться! Ты должна торопиться".

Легко сказать! Волк пропускать девушку был явно не настроен.

"Ну вот, кажется, и все, Красная шапочка", — с нервным смешком сама себе сказала Лена, взмахнув мечом. Краем глаза отмечая, как ярко полыхнуло лезвие на солнце, как рассыпаются по земле сверкающие алмазные искры. Меч заплясал в её руках, как живой. И через несколько мгновение, страшный хищник лежал на дорожке с раскроенным черепом, дергая лапами в предсмертных сумерках.

А Лена уже бежала дальше, не обращая внимания на то, что воздух сам обернулся лезвием и теперь резал гортань и легкие. Это нечего. Это просто от быстрого бега. Это пройдет. Лишь бы успеть добежать до моря!

Вот они, скалы!

И вот он, спасительный белесый туман…

Лена с разбегу вбежала в обжигающе холодную синюю воду.

За своей спиной она слышала звуки погони, а может быть, Лене только так казалось. Потому что все это было не важно.

Из тумана показался узкий нос лодки и черный силуэт гребца.

— Роберт! — громко позвала Лена. — Я здесь!

Мужчина протянул девушке руку и рывком подтянул к себе. Глаза проводника горели так ярко, что это было видно даже в тумане.

— Меч?! — выдохнул он. Лицо его было искаженно то ли страстью, то ли мукой, — алчным вожделением.

Лена вложила в ладони Роберта добытый, довольно легко, против её ожиданий, трофей.

Громкий ликующий вздох, словно ликовал весь океан, пронесся над толщей воды.

— Наконец-то!

Почти без удивления Лена наблюдала, как в тумане, вслед за серебром лезвия блеснула серебряная рука, высвобождаясь из перчатки.

— Теперь я обрету, наконец, покой, — выдохнул Роберт, опускаясь на колено, как рыцарь перед вассалом и благоговейно прижимаясь губами к лезвию. — Мы снова вместе. Снова единое целое!

Роберт, осторожно прикасаясь, словно перед ним были хрупкие стеклянные колбы со смертельными реактивами, приторочил меч за спиной, в спинные ножны, и сел на весла.

Заметив, что Лена то и дело испуганно озирается, он поспешил её успокоить:

— Не бойся. Мы в безопасности. А теперь, когда мой меч снова со мной, ни что на свете не способно нам навредить.

 

Глава 13

Разговор с Мореной

После одиночного путешествия дорога сквозь туманы показалась бы Лене чистым удовольствием, если бы не промозглый холод. Тонкое полотняное сукно, из которого была скроена одежда, великодушно предложенная лесной ведьмой из кельтских лесов, быстро пропиталось влагой. Вскоре Ленины зубы начали выбивать ритм уже знакомой чечетки.

— Роберт, — позвала она. — Не хочешь стать джентльменом и спасти меня от холода?

— Не хочу, — мотнул головой Роберт. Но плащ снял и набросил его на дрожащие плечики девушки.

— Да, вот ещё: возьми это назад, — Лена возвратила ему зачарованный кулон.

Проводник без возражений выхватил артефакт из тонких девичьих пальцев и тот исчез, как по мановению волшебной палочки, в одном из многочисленных карманов мужского камзола. Взгляд девушки невольно задержался на серебряной руке проводника, на которой впервые не было перчатки. Наполированный металл сверкал даже сквозь занавес вечных туманов.

— Роберт, — неуверенно проговорила девушка, — меч нужен был не Кошке? Тебе, да?

Ответом послужил плеск воды.

— Как ты потерял руку? — не отставала Лена.

Когда она уже устала прислушиваться в ожидании ответа, раздался голос проводника:

— Мир, из которого мы пришли на Землю, тогда ещё совсем юную, назывался Туатэ де Дана*ан. Даже воображаемый людьми рай не был так прекрасен, как небо, которое мы потеряли. Мой народ на своей тверди носил название туат*хэнов, что в переводе на доступный тебе язык означало "благословенные".

Мы и в самом деле были благословлены богами. До прихода на вашу землю аристократия моего народа использовала магию только с благой целью. Мы не спорили с природой, как это делаете вы, люди. И природа была добра к нам. Она щедро давала возможность использовать силы Стихии и Разума. Но настало время, и наш мир начал умирать от старости, Королева и Старшины Совета приняли решение покинуть планету, над которой устало светить солнце. Для того, чтобы открыть портал между мирами и продержать его необходимое для перехода время, необходимо была Сила Высших.

Совет избрал четырех представителей, на которых возложил обязанности открытия Звездных Врат. Дану, нашу царевну, тогда ещё совсем юную и неопытную, но, несомненно, обладающую огромным потенциалом Силы; Дагду, её жениха, который не обладал самостоятельной Силой, но умел увеличивать чужую. Моего друга Луга. И меня. Дану представляла стихию Земли; Дагда — Воздух, хотя, как и у его невесты, ведущий стихией у Дагды, была Земля; Луг был Огнем. А я, как ты уже, наверное, догадывалась, представлял стихию Воду. Поскольку именно по воде предполагалось свершать переход, я был признан главным в нашей четверке.

Задуманное удалось. Но совершить переход смогли лишь Высшие, те, кого называли туатхэнэ-ши, — аристократия. На остальных существ планеты магии не хватило.

Конечно, на земле нас не ждали. Но нам удалось, довольно безболезненно, договориться с вождями племен тех земель, на которых пришлось высадиться. Люди не мешали нам обустраиваться по нашему вкусу. Мы за это обязались оказывать им помощь и покровительство.

Первое время все шло хорошо. Люди приносили нав в дары еду, приводили животных, знакомили с особенностями бытия на планете. Мы призывали дожди в засуху, заставляя земли плодоносить. Помогали им побеждать хвори. Обучали ремеслам и чтению.

Человеческая жизнь оказалась короткой. Мы не успевали прожить и года, а они отживали свой век. Мы, обладающие Силой, казались им почти всесильными. Так и случилось, что неразумные люди стали почитать нас, как новых богов.

Женщин племен Дану было меньше, чем мужчин. И наши мужчины стали пленяться смертными красавицами. Нужно отметить, большинство из них были достойными любви Благословенных. Случалось и женщинам-сидам любить смертных мужчин. Дети, рожденные от таких союзов, как правило, имели способность к магии. Многие из них потом стали жрецами, о которых я тебе рассказывал в прошлый раз.

Роберт тряхнул головой, продолжая рассказ:

— Так мы и жили. До поры до времени все были довольны своим существованием и друг другом. Пока не явился в мир чародей, называвший себя Туиредом. Его появление оказалось для нас, туатхэ-ши, уверенных, что среди людей нет существ, владеющих Силой так, как это могут только Сиды, — полной неожиданностью. Не сразу мы осознали, что маг по некоторым параметрам нас превосходит. И уже тем более не сразу осознали, кто так виртуозно обучил его магическому искусству.

Нужно признать, большинство своих врагов мы создаем себе собственными руками. Иногда творя зло. Иногда проявляя высокомерие или равнодушие.

Смертный маг полюбил одну из наших женщин. По капризу, прихоти ли, скуки, та приняла его сердце, поиграла с ним и швырнула обратно. Кем был для высокородной ши, видевшей, как над землей прогорели самые первые её звезды, жалкий маленький человечек? Пустотой! С ней не стоило церемониться. Но пустоты в природе не бывает. Окрыленной болью и злобой, маг-полукровка, превратился в непримиримого, лютого, и, увы, подлого, не гнушающегося никакими средствами, врага.

Туаред нашел способ открыть Звездные Врата, и сделал это практически в одиночку. В наш мир стали приходить другие Сиды, Низшие. Те, кого мы называли фоморами. Разгневанные тем, что мы, якобы, предали их, бросив на угасающей планете, они объявили нам войну. В этой войне, в одном из сражений, я потерял правую руку, вынужденный защищать жизнь тех, кто мне верил. Моя жертва не была напрасной, ибо нам, участником битвы, удалось закрыть портал.

Но оставаться на вершинах власти я, искалеченный, больше не мог. По нашим законам несовершенные творения не могут властвовать, ибо это не угодно богам. Я уступил трон Дану. Кузнец Гобниу выковал мне руку из лунного серебра, а врачеватель Диан Кехт срастил, так, что я и сам редко с тех пор вспоминал о том, что моя рука — не плоть и не кровь.

В битве с человеческим магом Туаредом умер ши Нуаду, сын Данаан. На земле кельтов остался жить Аргатлам — "Серебренорукий", по-вашему.

Лена покачала головой:

— Как же мне тебя теперь называть? Нуаду? — взгляд девушки скользнул к горящей холодным огнем, руке мертвого Сида. — Или Арглатлам?

— Теперь, когда оба мертвы, наверное, правильнее будет называть меня, как прежде, — Робертом.

— Кто же сумел тебя уничтожить?

— Маг Туаред.

— Он вернулся?

— Да. При помощи Зла из Нижних Миров. Фоморы не только сумели вновь открыть Врата, но и перенести через них эскадру кораблей, что вскоре причалили к нашим землям. Мы не хотели пускать их. По происхождению простолюдины, фоморы не могли жить рядом аристократией. Мы велели им уйти.

Лена фыркнула. Ей казалось нелепым отказать существам в пристанище только потому, что они не знатного рода. Какая мелочность. Особенно с учетом почти бессмертия и невероятного могущества.

— Хочешь, я догадаюсь, чем все кончилось? — Лена не поручилась бы за то, что в её голосе не звучат нотки злого сарказма. — Фоморы вам не подчинились. У вас не хватило мозгов решить дело полюбовно. В результате сиятельная толпа бессмертных передралась, как кучка людей-недоумков. Но, поскольку вы не недоумки, а маги, то у человеческих пращуров из-за вас была куча проблем. Значит, в драке с фоморами ты и погиб?

— Девица, тебя не учили быть почтительной? — прохладно поинтересовался в свою очередь Роберт.

— Нет, — усмехнулась Лена, — в этом деле я самоучка.

— В том сражение, правом или нет, я погиб. И погиб не один. Вместе со мной погибла моя возлюбленная жена, — Немайн. Но душа моя не смогла обрести покоя, потому что фоморы захватили Меч, часть моей Души. Уже за гранью я узнал, что война между сидами поставила Землю на грань катастрофы. Оледенели её полюса. Вышли из берегов моря, грозя затопить все живое. Прокатилась волна землетрясений, заставляя содрогнуться земляные недра и превращая равнины в горы.

Разгневанные Боги-Хранители вынудили Сидов, всех, без исключения, покинуть земные пределы. Те, кто уцелел, ушли в Другие Миры. Злобные фоморы, уходя, поместили мой Меч на тонком плане, названный вами астральным, куда нет хода ни живым, ни мертвым. Я не могу завладеть мечом, и не могу уйти, пока не соединю две половинка в одно целое.

Так я был вынужден пойти на службу к Морене. Немайн, чтобы не покидать меня, не пошла в Сияющие кущи садов Дана*ан. Мы остались ждать, пока на Меже появится та, что сможет вернуть Меч.

По Звездному Закону принести его может только ведьма, та, что встала на Грань, но не перешагнула её. Трудность заключалось в том, что с приходом христианства волшебной крови на земле почти не осталось. Нам пришлось ждать тебя две с половиной тысячи лет.

Если бы Лена умела свистеть, присвистнула бы. Но ей этот трюк с детских лет не удавался.

— Ничего себе, — только и выдохнула она. — Что уж тут сказать? Скоро сказка сказывается, не скоро дело делается. Это уж точно. Но что будет теперь, когда вы получили то, что хотели?

— Не бойся, дева, свое слово мы сдержим. Ибо, в отличие от людей для ши данное слово, — честь. Запятнанная честь это проклятие, которое будет преследовать во всех воплощениях, пока вновь не встретишь душу, должником который стал.

Когда перед ними вновь поднялся корпус корабля, девушка довольно лихо, как заправский моряк, вскарабкалась по сходням, весело приветствуя гнома Рейва.

Странная комната во чреве корабля показалось родным домом. Переодевшись в сухую одежду, Лена нырнула под одеяло. Чувство приятного сонного успокоения охватило тело. Но не надолго. Мысли девушки невольно вернулись к последним часам жизни на земле, а вслед за этим, словно по кругу, пришли к Адаму. От которого, по большому счету, никуда и не уходили.

Как же доверчиво и безропотно она позволила себя уничтожить, глупая, наивная дурочка! А он, упырь, напитавшись жизненной силой, теперь сидит и караулит кого-нибудь другого. Лена изо всех сил старалась возненавидеть Адама. Честно пыталась! Но у неё ничего не получалось.

Схватив подушку, девушка запустила её в стену. Подушка полетела и, невыразительно "клюнув" в стену, с глухим звуком повалилась на пол. Мгновение девушка сверлила подушку злыми глазами, всерьез подумывая о том, чтобы порваться её, как тузик грелку, в мелкие-мелкие, премелкие алые бархатные клочки. Но какое, спрашивается, дело проклятому Адаму до порванной красной подушки? Отвернувшись, уткнувшись носом в стену, Лена свернулась под одеялом клубочком.

Она отправит Адама в Ад. Должна. У неё теперь нет иного выхода. Он заслужил.

Нет, тихо лежать не получалось. Девушка в волнении поднялась и принялась расхаживать по комнате, туда и сюда.

Ад? Что она знает об Аде? Что это яма, полная негасимого огня, как гласят христианские заповеди? Что грешники попадают туда на веки, то есть, читай, навсегда? Согласно тому, что поведал Роберт, Адаму либо предстояло вечно жить в муках, либо исчезнуть. Навсегда.

Если бы выбирать предстояло ей, Лене, что бы она предпочла: мучения вечному небытию, или небытие вечному мучению? Что ж, если бы дело касалось её, наверное, она все-таки выбрала существование, пусть и в муках. Там, где существует бытие, существует и надежда на перемены. Но, с другой стороны, разве она когда-нибудь испытывала настоящую боль? Будучи от природы абсолютно здоровой, Лена никогда долго не болела. Физические страдания, к счастью, для неё были незнакомцами. Так может ли она быть уверена, что в реальности муки предпочла бы пустоте?

И вновь внутренний голос шепнул, что да, лучше любая мука, чем небытие. Но Адам не она. А ей приходилось решать не за себя.

Утомленная, Лена решительно отмахнулась от тягостных дум. К чему терзания и долгие рассуждения? Она твердо знает, что не позволит Адаму её покинуть. В любом случае — не позволит, — великодушно это или ужасно, — не важно. Не позволит! И все. Она не хочет существовать во Вселенной, в которой нет этой чертовой куклы с ангельским ликом и пустыми, истинно бездонными, глазами. Не будет его, не станет её. А Лена хочет жить. Значит, ему придется кипеть в смоле огненной. Пока она не найдет способ его оттуда вытащить. Это будет ему плата предательство, за бездарно угробленную собственную жизнь и за чужие, вдребезги разбитые жизни тоже. Он виновен. И он заплатит. Ни у него, ни у неё выбора больше нет. Увы! Она выполнит то, что должна. Отправит того, кого любит в Ад. Собственноручно. Какая ирония!

Долго Лена лежала, вперяя невидящий взгляд в потолок, на котором воображение рисовало тонкий профиль под каскадом белокурых золотистых волос. Равнодушный холодный взгляд черных непроницаемых глаз. Горькая насмешливая улыбка на узких губах.

— Адам, — позвала девушка, — Как же я тебя ненавижу! И как сильно я тебя люблю.

Дверь открылась, пропуская в комнату две фигуры: Нуаду и его Кошку, Немайн.

— Елена, — вкрадчиво выдохнула женщина. В темноте явственно блеснули белые острые клыки. — Морена ждет нас.

Лена порывисто вскочила, судорожно кинувшись в гардеробную, чтобы привести себя в порядок. Но Роберт удержал её за руку.

Немайн покачала головой:

— Для той, к кому мы нанесем визит, наряжаться не надо.

Духи Сидов встали с двух сторон, крепко подхватив Лену под руки. Туманная дымка заволокла комнату. Та медленно растворялась и тонула в белом безмолвии. Туманам Междумирья стены, выставленные Стражами, оказались не преградой. Корабль истаял, словно был не более, чем голограммой.

Три маленькие фигурки зависли в пустоте, заполненной белизной. Белизна Смерти, окружившая их, была не менее жуткой, чем чернота жизни. Но более полной.

На мгновение ничего, кроме сознания и белизны не было.

А потом началось. Стремительное падение, — не полет. Резкое скольжение вниз, как на лифте, у которого оборвался трос. С бессчетной высоты. Отвратительный свист, рвущихся перетянутых струн, которым подпевали безымянные злые духи.

Они упали в снег. Голубые высокие горы льда, раскинулись повсюду. Везде, куда можно было дотянуться взглядом, голубым бликом переливались снега. И в бескрайнем ледяном море стояло только одно дерево. Осина. Черная точка в искрящемся белизной пространстве.

Под осиной неподвижно замерла тоненькая невысокая женская фигура. Не такими представлялись смертным бессмертные боги. Не было на ней ни мехов, ни тонких тканей, ни драгоценностей. Ни соболей, ни злата, ни серебра. Ни парчи старинной, ни шиншиллы новомодной.

Безмолвно созерцая ослепительный мрачный лик Воплощенной Смерти, Лена неожиданно подумала о том, что если бы в кино кто-то снимал появление Морены, он обязательно бы обставил его кучей спецэффектов. Отовсюду ползли бы мертвецы различной степени разложения, неслись чудища. Их явления дополнительно сопровождалось бы визгом, криком, гамом.

И все это было бы неправдой. Потому что, правда: вот она. Смерть конечна, холодна, нема. Она несет за собой непроницаемую стену тишины и бездействия.

Никто не бежит и не кричит. Никто не двигается. И — так тихо…

Худое, изможденное женское тело едва прикрывала рогожа, съезжающая с правого плеча. Грубая, широкая, свободно развивающаяся на обжигающе холодном ветру, хламида.

Единственным украшением богини были черные, как смоль, густые, как мох, мелко завитые в кудри, волосы. Их тоже тревожило ветром. Мрачным пламенем горели глаза, похожие на прорубь в пустоту. Огромные прекрасные черные очи, обрамленные пушистыми изгибающими ресницами. Законченность и конечность, холодное безумие затаилось в белом, без кровинки, лице. Было в нем не просто отсутствие надежды. Было отсутствие самой надобности в ней, — живительной и вездесущей спутнице жизни.

Красива была Морена. Как красив застывший зимний лес. Как красивы низко ползущие по небу облака, предвещающие зимнюю бурю. Такой красотой наполнены безмолвные скалы, закрывающие закатывающееся за горизонт солнце. Или бездонные глубины океана. Морена-Смерть. Освобождающая ото всего: горя и счастья, боли и наслаждения, любви и ненависти, долга и права.

От всего, что составляет жизнь.

Темный взгляд Богини парализовал, подобно укусу ядовитой змеи. Хотелось застыть, как эта ольха, и лишь мелко дрожать, дрожать, дрожать.

— Мы пришли проститься, Мориган, — произнес Роберт, склоняясь в почтительном поклоне.

— Прощайте, — хриплым, невыразительным, глухим голосом отозвалась Смерть. — Раз ты получил то, что хотел, можешь уходить. Я больше не держу тебя.

— Я свободен?

— Если хочешь, — равнодушно пожала плечами Смерть.

Мир был плотно укрыт пологом туч. Свет рядом с Мореной не гас, но из белого превращался в серый. С громким карканьем на плечо богине слетел огромный ворон, и она машинально пригладила его лоснящиеся перья.

— Чего ты медлишь? Почему не уходишь?

— Я обещал ведьме, оказавшей услугу, помощь.

— Я выполню данное тобой слово, — скупо слетело с божественных губ. — Идите с миром. Покоя вам. И хороших воплощений в новых мирах.

Лена наблюдала, как изображения Кошки и Проводника становятся плоскими, словно непонятные помехи мешали воспринимать их образ. А затем фигурки вовсе выветрились под порывами ледяного норда.

Елена и Смерть остались наедине. Девушка обратила к богине испуганный взгляд.

— К какому племени ты принадлежала при жизни? — спросила Смерть.

— Я русская.

— Русичи? Когда-то их волхвы почитали меня, хотя и меньше, чем Макошь и Ладу. Я любила эти племена, — Богиня повела бровью, пригладив вороньи перья. — Но потом они отвергли богов-покровителей. Подобно другим безумцам поклонились кресту. С таким же успехом могли поклониться виселице, если бы Иисуса не распяли, а повесили. Или колесу, если бы его четвертовали. Котлу, если бы сварили в кипящей смоле. Колу, если бы посадили на кол. Забавные создания, эти христиане.

Морена тряхнула головой, и тяжелые черные косы заполоскались по ветру.

— Не боишься меня?

Лена перед древней Богиней страха не испытывала. Чувствовала со стороны Морены симпатию. Да и самой ей эта вольная холодная черная птица пришлась по сердцу. Именно такой Лена хотела бы стать. Сильной, независимой, чуть грозной. И ко всему равнодушной.

— Меня боятся все. И всегда. Я то, чем нельзя овладеть, что никому не дано миновать или обмануть. Я — всему мера и конец. Кем бы не был человек, как бы не жил, рано или поздно я встану на пороге его дома. Не возьму взятку. Не услышу угроз или мольбы. Когда я приду, больше ничего не будет. Как же людям меня не бояться?

Но я — не зло. Даже не Тьма. Я Хозяйка Межи. Доброму человеку бояться меня не стоит.

— Я не боюсь тебя, — ответила Лена.

— Богов каждый выбирает себе сам, решая, чему поклоняться. Коль я тебе по сердцу и ты мне по нраву, столкуемся, девица? Хочешь служить мне? Служба моя честная. Даром, что зовут меня матерью кошмаров, — своих никогда не обижаю.

— В миру твоих прислужников некромантами называют?

— Некроманты служат Чернобогу, а не мне. Они насильственно отнимают у матери земли то, что принадлежит ей по праву, — прах. Мне они враги, а не слуги.

Лена закусила губку.

— А что же тогда мне предстоит делать?

— А разве мало на Меже работы? Вот и место одной из Стражниц теперь освободилось. Можешь стать одним из водным духов, той из дев, что в миру русалками называют. Или одной из сестер-наваждений. Помнишь то чувство, в Волшебных Холмах? Соглашайся. И печаль, боль, раскаяние, страх, сомнения — все то, что мучает живых и мертвых, — тебя никогда не коснется.

— Я не знаю, — нерешительно молвила Лена. — не знаю, хочу ли я этого? Так странно оборвалась жизнь. То ли любовью. То ли ненавистью.

— Любовь! — выдохнула богиня. — Даже Я, Царица Мертвых, некогда познала, что это такое. Я, Страх и Ужас всего живого и мертвого, сущего и несущего, — когда-то любила простого смертного. Жалкого смертного, — безупречные губы скривились в презрительной гримасе. Морена улыбнулась насмешливо, плотоядно. Улыбка её была такого рода, от которого кровь застывает в жилах. — Хочешь вернуться назад, в Явь? Молодой ушла. Жить ещё хочешь? Могу понять. Могу помочь. Но с условием, что после ты станешь служить мне верой и правдой. Пока не найдется тебе в твоем деле замена.

Лена опустила голову.

— Любовь, Любовь! — насмешливо пела Смерть. — Сколько женщин обратила она в кровожадных духов? Скольким Марам открыла я вход в миры смертных, давая возможность по лунному лучу скользить в мужские сны, с тем, чтобы пить их силу, утоляя черную страсть? Мары, Мары, Мары! Мои самые верные, самые кровавые, самые близкие слуги. Их численность всегда пополнялись благодаря Любви. Любовь! Слепая Сила, что отнимает крылья у Света, и отдает их Тьме. Хочешь себе такую судьбу?

— Нет! — испуганно отшатнулась Лена. — Ты же говорила, что ты — не Зло?

— Я — да. Но кто сказал, что ты не можешь им стать?

Ветер трепал черные волосы, черные одежды Морены. Смерть смотрела на Лену, затаив вопрос в черных глазах.

— Я не хочу никому мстить, — сказала, наконец, Лена.

— Тем лучше. Чего же ты хочешь?

Лицо Морены осталось бесстрастным, бледным, красивым и холодным:

— Я хочу спасти душу моего убийцы. Любой ценой.

— Кто твой убийца?

— В миру он носил имя Адама. Адама Левина.

— Самоубийца, заключивший договор с Тьмой? — Смерть усмехнулась. — Спасти его невозможно.

— Роберт сказал мне, что если помочь Адаму попасть в Ад, его можно уберечь от падения в Хаос! Это правда?

Морена подтвердила сказанное величавым кивком.

— Тогда я хочу, чтобы Адам отправился в Ад!

" С такими друзьями, как я, — горько подумала Лена про себя, — врагов не надо!".

— Что ж, мои Псы могут справиться с этим.

— Не нужно Псов, — решительно возразила Лена. — Я сама найду его. И сама, — голос её прервался, задрожав. Но Лена заставила себя договорить. — Я сама провожу к Адским Вратам.

— Воля твоя. Я помогу тебе, убрав тех, кто сможет препятствовать. Но чем будешь расплачиваться за помощь?

— Я буду служить тебе. Но я не хочу быть Марой!

— Ты ставишь условия? — повела бровью Морена.

— Я не беру на себя обязательств, которые выполнить не под силу.

— Хорошо. Будь по-твоему. Ступай. У тебя впереди долгий путь. Столкуемся при новой встрече.

— Ты поможешь мне отыскать Адама?

Богиня посмотрела на Лену, и девушке показалось, что в глазах Смерти промелькнула насмешка, сожаление, почти жалость.

— Неразумное создание! Понимаешь ли ты, что на твоем месте мечтали оказаться существа, которым ты и в подметки не годишься? Ни по могуществу. Ни по годам. Ни по разуму. Тебе, жалкой козявке выпал шанс говорить с Богами напрямую. Я предлагаю тебе помощь и покровительство, Силу и Могущество, а ты? Моя силы могла бы обогатить тебя в твоем мире, подарить славу и власть, богатство. Ты же хнычешь, печешься о жалком существе, почти потерянном для Вселенной. О существе, забывшем пол и разум, предавшем тебя. Разве он стоит того, чтобы ради него разменивать собственную душу?

Лена испуганно посмотрела на собеседницу. Нет, та вроде бы не гневалась. Скорее, забавлялась.

— Я не маг, не демон, ни фейри. Я даже не знаю, как себя с тобой вести, чтобы казаться почтительной. Наверное, я глупа, но ни власть, ни могущество, ни богатство меня не интересуют. По сравнению с существованием Адама, они дым! И пусть у меня мало надежды на успех, я рискну.

— Всем? Вдруг случится так, что вместо того, чтобы спасти Адама, сама сгинешь в Небытии вместе с ним?

— Не сгину, — уверенно ответила Лена.

— Дуракам счастье, — усмехнулась Смерть. — Но ты хоть понимаешь, что обрекаешь его на муки? В аду годы длинные. И в воздухе вьется пламя. И в телах. Там нет, и не может быть ни счастья, ни покоя. Чтобы не придумывали себе легковерные твои современники, сочиняя небылицы, ад — всегда Ад. Это кипящий котел, в котором и тело, и душу выворачивают наизнанку. Ты собственными руками отведешь того, кого любишь, туда?

— Да.

— Он же возненавидит тебя?

— Он и без того меня не любит.

— Это две разные крайности. Просто — не любит. И ненавидит. Да ещё и за дело. Думаю, тебе это причинит боль. Что ж! Я дала слово выполнить твое желание. Я так и поступлю. Забавно будет понаблюдать за тем, что из всего этого получится. Последний раз спрашивают, ты уверена в своем желании?

— Проводи меня к Адаму.

— Прежде, чем я провожу тебя к нему, я дам тебе ещё один шанс передумать. Только один. Я покажу тебе, глупая женщина, КОГО именно ты пытаешься спасти.

Непередаваемый рев прокатился над головой Елены, заставляя её содрогаться всем телом.

— Ат суэт, ре мионоре парта си кеэ, — проревела Морена. — Ат суэт хунта лионерес*сэ Верес си суэт Чур си кеэ. Хорриэ! Ранис*сэ росс*суа…ши-ааа…

Голос, поначалу ревущий, как неистовая буря, вдруг перешел в шепот, едва различимый.

Снег взвился в воздух и превратился в уже знакомую до боли, до рези, пелену тумана. Потом он заколыхался, приподнялся, затем расступился, открывая светящуюся изнутри арку, в которой видны были опускающиеся сверху вниз белые ступени.

— Иди, смертная. Я не прощаюсь. Ибо прежде, чем эта история закончится, мы с тобой ещё встретимся.

— Спасибо тебе, Морена, — сердечно поблагодарила Смерть.

Та в ответ лишь насмешливо фыркнула, напомнив Лене бесшабашную девчонку. Мрачную и непредсказуемую. Неуправляемую. Но не смотря на все недостатки влекущую к себе, как обрыв на пропастью.

— До встречи.

— Все боги, прошлые, нынешние и грядущие не способны уберечь смертных от встречи со мной. Меня никто не минует. Удачи, Лена, — прошептала на прощание Богиня из плотной стены окружившего её тумана. — До встречи.

Голосу богини вторил вороний грай.

Лена вздохнула, перекрестилась и ступила ногой на первую белую ступень, ведущую вниз.

 

Глава 14

Горькая правда

Лена спускалась по лестнице. Страха она не испытывала. Любопытство и предчувствие чуда, охватившие после разговора с Мореной, окрыляли, но оказались обманчивыми. Ступени лестницы, по которой она шагала, резко обрывались у обшарпанной двери, самого что ни на есть казенного вида. Потянув дверь на себя, Лена вошла в темную комнату, с зарешеченными окнами, всю меблировку которой составляли лишь стол да стул. На стуле развалился молодой человек лет двадцати пяти. Он мог бы казаться симпатичным, если бы не набрякшие мешки под глазами и брезгливая складка у поджатых узких губ.

— Привет, — усмехнулся он при виде слегка ошарашенной неожиданным поворотом событий, девушки.

Лена подумала при этом, что ей удивительно везет на мужчин, которые вместо улыбок вечно ухмыляются.

— Привет, — согласилась она. Не в силах скрыть разочарования, грозившего обернуться раздражением, девушка нахмурилась. — Не затруднит ли вас рассказать, кто вы такой? Что здесь делаете? Ну, и заодно сообщить, что здесь делаю я?

Парень хохотнул, поднимаясь со стула.

— Как много вопросов. Ты хоть отдышалась бы с разбегу, что ли?

— Я не запыхалась.

— Хочешь торопиться? Изволь. Давай поторопимся. Пойдем.

— Куда? — девушка недоверчиво сделала шаг назад.

— На похороны твоего друга.

Дверь распахнулась. За дверью плескался дневной свет, казавшийся нестерпимо ярким. Молодой человек шагнул, было, по направлению к свету, но, заметив, что Лена не торопится следовать его примеру, в свой черед нахмурился:

— Ну и? — с вызовом бросил он. — Чего ждем?

Лена скрестила руки на груди.

— Ты не ответил, кто ты такой. И как тебя зовут.

— Это имеет такое большое значение?

— Конечно. С какой стати мне идти бог весть куда, да ещё бог знает, за кем?

— Ты шибко верующая, я погляжу, — покачав головой, фыркнул новый знакомый. — Ну, если ты настаиваешь, так и быть. Меня зовут Константин Егорович Петушенко. — Молодой человек отвесил шутовской поклон.

Пришел черед Лены иронично улыбаться:

— Петушенко, говоришь? Тебе удивительно идет твоя фамилия, ты об этом знаешь?

— Догадываюсь, — ворчливо отозвался Константин. — Ты удовлетворена. Мы может идти?

— Ну, идем, коль настаиваешь. — Лена резко остановилась, осененная неожиданной и неприятной догадкой. — Подожди! Ты сказал, тебя зовут Костей?

— Да. А что? Ты имеешь что-нибудь против?

— Нет, конечно, — машинально ответила девушка, с брезгливым любопытством внимательнее рассматривая стоящего перед ней человека. Уж не тот ли это самый Костя, который стал причиной разрыва Адама с его девушкой? Она его себе непонятно почему представляла рыжим. Но рыжим он не был. Ни капельки. — Идем.

Они шагнули вперед, в распахнутые настежь двери.

В следующее мгновение Лена не смогла сдержать крика, нос к носу столкнувшись с Сережиной матерью, выходящей из комнаты. На голове женщины была повязана черная траурная косынка. В потухших глазах светилось терпение и покорность судьбе. В руках она держала стопу тарелок и вилок.

Сережина мать прошла практически сквозь неё. Осознавать это было отвратительно и неприятно. Крадучись, Лена медленно заставила себя войти в зал, где скопилось довольно много народу. В руках люди держали мерцающие тонкие церковные свечи. Батюшка речитативом читал молитву, размахивая кадилом.

Тело Сережи лежало в гробу. Руки ему сложили крест на крест на груди, и накрыли "живыми помощами". Черная лента, испещренная желтыми словами, казалась на мраморно-белой коже неожиданно и неприятно яркой.

Лена отметила, что родственнички бывшего парня успели хорошенько набраться и даже переругаться между собой. В результате все дальнейшее мероприятия по захоронению бренных останков вызывало у неё серьезные опасения.

Двери в квартиру оказались узкими, и, потыкавшись с полчаса, ещё раз переругавшись, родственники решили вытаскивать гроб с телом через окно. С учетом того, что проживала семья покойничка на третьем этаже, — рискованное мероприятие. Лена с трудом удерживал смех, грозивший вырваться наружу. И гнев. Что же за нелепое такое создание — человек? Не жить, не умереть достойно не может.

Вслед за похоронной процессией девушка в сопровождении Кости, двигающимся за ней подобно тени, вышла на улицу. Видеть привычную, настоящую улицу родного города оказалось болезненным и одновременно сладким. Здесь с момента её смерти, видимо, не прошло и трое суток. Там же, в туманах, уместилась целая вечность.

— Как все это грустно, — с нарочитой печалью вздохнул Костя. — Знаешь, в древности покойников, которых считали "недобрыми", заложными, то есть обладающими возможностью вернуться к живым и бедокурить, подъедая родственничков, выносили не в дверь, а в окно, — хмыкнул Костя. — Считалось, что так душа будет сбита с толку и отыскать дорогу назад не сможет. Теперь вот обычаи не помнят. А исполнять вынуждены.

Лена, отвернулась, ничего не ответив.

Несчастного Серегу, наконец, спустили на землю, трагикомедия грозила приблизиться к концу. С гроба сняли длинные веревки, которыми оплели его перед тем, как спускать из окна.

Вот ведь тоже, глупые люди! Ну, нельзя, что ли, было сначала дверь измерить, а потом уже гроб заказывать?

Но посмотрев в сторону Серегиных родителей, Лена со вздохом призналась самой себе, что нельзя. Некому было измерять. Мать — убита горем. Отец — водкой. Смотреть на папашу мертвеца было до тошноты противно. Ещё немного и, забыв, по какому поводу пьянка, он, чего доброго, во все горло начнем горланить: "Во саду ли, в огороде".

До кладбища ехали долго, дорога пролегала через весь город. Маленький автобус трясся на ухабистых, разбитых дорогах. Лена, наблюдая в окно, как на мокрую стылую землю сыпется крупяная, похожая на манку, белая морозь, думала о том, что странная эта все-таки штука — жизнь. Зачинается от слияния спермы с яйцеклеткой, которые, как ни крути, весьма неприятная, похожая на тягучие сопли, смесь. Появляется в дерьме, среди крови, сукровицы и истошных материнских криков. И заканчивается вот так. Сопровождают тебя в последнюю дорогу равнодушные люди, которым до того, как и где тебя закопают, особо и дело-то нет. Лишь бы водку налили. И закусь дали.

А что в промежутке? — так тут у всех по-разному бывает. Но чаще всего, — ничего особенно хорошего.

Лена поежилась. При мысли, что, может быть, через несколько дней также придется сопровождать другой гроб, в котором будет лежать уже её собственное тело, на душе стало совсем тоскливо и пакостно.

Зачем он сюда притащил её, этот Костя, елки зеленые?!

Когда автобус снова остановился, мертвые поплелись вслед за живыми по огромному кладбищу.

"Тут людей лежит больше, чем в живых осталось", — промелькнула мысль.

"По улицам оставленной Москвы

Поеду я. И поплететесь вы", — не кстати всплыла в памяти строка цветаевского стихотворения:

"И ничего не надобно отныне

Богоприставленной боярыне Марине".

После последнего прощания гроб заколотили с глухим, неприятным звуком. Яма, в которую полагалось опустить тело, была глубокой. На дне её скопилась вода. Гроб опустили. Потом закопали. Вот и все.

Был человек. С его, — пусть маленькими, — но желаниями. Пусть нелепыми, — но мечтами. Со свойственным только ему видением мира. Что-то в нем боролось, что-то таилось, что-то могло случиться. Но теперь не случится никогда. Потому что человека нет. Все, — его прошлое и возможное будущее, — смешалось с грязной водой, в которой плескались холодные кусочки грязного льда.

Вот так все заканчивается? В сырой грязи? Ради этого мы столько боремся и страдаем, любим, ненавидим, учимся, прощаем? Чтобы в конечном итоге тебя завалили глиняной землей, расползающейся мерзкой кашеобразной жижей, в которую и наступить-то мерзко?

"Рожденный из праха

Да будешь ты прахом!", — пронеслось в голове очередное четверостишие. Кажется, автором сего творения был Гумилев? А впрочем, какая разница?

Живые, забросав могилу сырой стылой землей, встали в кружок, на перекур. На ветру сигареты никак не хотели заниматься. Ветер гасил огонек прежде, чем он успевал зацепиться за тонкую папиросную бумагу и закапаться в табачную стружку.

Вереница похоронной процессии потянулась к кладбищенскому выходу. Водитель автобуса, в оранжевых резиновых сапогах устрашающего вида и стеганой телогрейке, недоброжелательно поглядывал на плетущихся с кладбища людей, а затем выразительно косился на наручные часы.

Живые двигались быстро, потому что успели изрядно замерзнуть. Мертвым холод был больше не страшен.

— Не спеши, — окликнул Лену новый спутник, когда она направилась, было, к автобусу. — Нам назад возвращаться не надо.

Лена нахмурилась. Ей показалось, что среди других лиц она различила два хорошо знакомых: Танюшкино и, как ни удивительно, Мишкино. Этот-то что здесь делает? Они с Сережей и знакомы не были. Хотелось побыть в мире живых подольше; посмотреть, возможно, в последний раз на тех, кого знала, любила. Или могла бы любить.

Костя решительно взял девушку под локоток:

— Нам пора уходить. Не уйдем сами, заставят.

— Кто?

— А вот этого тебе лучше не знать. Просто поверь мне на слово. Ладно?

А что ещё ей оставалось делать?

Подавив вздох, Лена вновь покорно последовала за ним, шагнув в одну из вспыхнувших ярким зеленым огнем, могил. Свет больно резанул по глазам и погас. Лена с Костей стояли в комнате, в которой познакомились пару часов назад, будто и с места не двигались. Правда, за столом теперь сидел не Костя, а новая фигура. На сей раз в милицейской форме.

Что за дурной сон? Почему она, словно мартовский заяц, скачет с места на места, окруженная нелепыми декорациями и событиями? Что за бред?!

Человек в милицейской форме поздоровавшись с Костей, представился Лене как Алексей Владимирович.

— Присаживайтесь, молодые люди, — пробурчал сыгравший в ящик страж порядка. — Нам, судя по всему, предстоит довольно длительная беседа. Вы, наверное, уже догадались, девушка, что мы ждали вас?

— Похоже, все в этой большой палате номер шесть меня ждали, ждали и дождались, — буркнула Лена себе под нос, и добавила, уже громче. — Чем вам могу быть полезной?

— Сейчас поймешь, — ухмыльнулся следователь, кладя перед Леной на стол большую алую папку. В скоросшивателе хранилась целая кипа документов.

— Что это? — недоуменно спросила Лена.

— Читать умеешь, судя по всему, — рыкнул Костя. — Вот и давай, читай.

Дрожащими пальцами девушка распахнула папку. Мелким, резким, хорошо разборчивым подчерком, на бумаге было написано:

"13 февраля 1976 года. Самоубийство девушки путем удушения, Карпенко Наталии Дмитриевны, 21 год.

28 июня 1976 года. Самоубийство юноши, вскрыл вены. Левин Адам Львович, 21 год.

30 июня 1976 года. Смерть мужчины. Алексей Владимирович Маликов, 43 года. Причина смерти: инфаркт миокарда.

5 июля 1976 года. Смерть женщины, Левиной Альбины Виссарионовны, 1933 года рождения. Причина смерти: самоубийство, отравление.

28 июля 1978 года. Смерть мужчины, Левина Льва Александровича 1930 года рождения. Причина смерти: двустороннее воспаление, отек легких, осложнения ОРВИ.

31 января 1982 года. Смерть молодого мужчины, Петушенко Константина Павловича, 1954 года рождения, 04.35 по московскому времени. Причина смерти: алкогольная интоксикация.

5 мая 1985 года. Смерть молодой женщины, Кириенко Елена Константиновны, 1966 года рождения. 04.35 по московскому времени. Причина: самоубийство, путем вскрытия вен.

18 июня 1988 года. Смерть молодой женщины, Елисеева Елена Александровна, 1969 года рождения, 05.15 по московскому времени. Причина смерти: самоубийство, путем вскрытия вен.

20 июля 1991 год. Смерть молодой женщины, Борзова Елена Николаевна, 1972 года рождения, 05.40 по московскому времени. Причина смерти: самоубийство, путем вскрытия вен.

13 августа 1993 года. Смерть молодой женщины, Величко Елена Искандеровны, 1975 года рождения, 04.15 по московскому времени. Причина смерти: алкогольная интоксикация.

4 октября 1996 года. Смерть молодого человека, Нечепаренко Сергей Петрович, 1977 года рождения. Причина смерти не установлена.

5 октября 1996 года. Смерть молодой женщины, Лазоревой Елены Олеговны. — У Лены все поплыло перед глазами. Она знала, что прочтет уже до того, как глаза побежали по строчкам, а буквы сложились в слова: — 1977 года рождения, 05.30 по московскому времени. Причина смерти: самоубийство, путем вскрытия вен.

— Я себя не убивала! — прошипела Лена, отшвыривая с коленок скоросшиватель.

— И все другие, до тебя, тоже. Как и тебе, им помогли. Они, ты, мы, — все только жертвы. Понимаешь?

— Жертвы кого? — раздраженно мотнула головой Лена. — Адама?

— Не совсем так. Адам в этой партии прошел в дамки. Но он, как и мы, тоже всего лишь пешка в чужой игре, — ероша волосы, Костя сидел верхом на стуле, и Лена почему-то смутилась под его пристальным взглядом. А ведь хорош собой, сукин сын, надежда сгинувшего комсомола. — Смотри, что, получается, — продолжал Костя. — В 76-м первое самоубийство. Наташка, дурочка, сиганула в петлю. Затем Адам вскрыл себе вены. У нас есть все основания считать, что сделал он это добровольно. После Адама погиб наш бравый охранник порядка. Алексей утверждает, что его не убивали, но когда он увидел, как из ванной выходит окровавленный парень, чью смерть он зафиксировал три дня назад, и с чьих похорон только что вернулся, сердце его совершило сальто-мортале и привет! Вот результат. — Лена проследила за жестом руки оратора и увидела сокрушенную физиономию следователя. — Потом, один за другим сгинули оба родителя Адама. Смерть матери от него не зависела, я в этом уверен. Я знаю, что Адам её просто боготворил. Ни живой, не мертвый вредить матери Адам ни за что бы не стал. А вот папашу прикончил бы с удовольствием. Возможно, так и сделал, но мы знать этого не можем.

Что касается меня, то Адам убил меня, целенаправленно и прицельно, как если бы нажал на курок пистолета. Это факт. А дальше и вовсе интересно, — с азартом Костя схватил бумажку и начал выводить имена и цифры. Потом бросил исписанную бумаженцию девушке на колени.

Лена прочла:

"Кириенко Елена (1966–1985) — 19 лет — май.

Елисеева Елена (1969–1988) — 19 лет — июнь.

Борзовой Елены (1972–1991) — 19 лет — июль.

Величко Елена (1975 — 1994) — 19 лет — август.

Нечепаренко Сергей (1977–1996) — 19 лет — октябрь

Лазорева Елена (1977–1996) — 19 лет — октябрь.

Следователь с Костей обменялись заговорщицкими взглядами.

— Какой вывод я должна из этого сделать? — не без вызова вскинула подбородок девушка.

— Следующая жертва должна была умереть в сентябре. Сбой произошел на целый месяц!

— Зато в октябре было две жертвы, вместо одной, — возразила Лена, выдерживая тяжелый Костин взгляд. Она не смогла удержать тяжелого вздоха. — Вы хотите сказать, что все люди в списке, — все они жертвы Адама? Не может этого быть.

— Почему? — удивленно поднял брови следователь.

— Но зачем? — почти в отчаянии всплеснула руками девушка. — Зачем ему все это было нужно? Он что, — призрак-маньяк?

— Он не маньяк, — пожал плечами Костя. — Просто что-то или кто-то заставляло его действовать подобным образом.

Лена по очереди заглянула мужчинам в глаза:

— Вы верите в это?

Следователь хмыкнул:

— В факты, подруга, не верят. Они либо есть, либо нет. И если факты есть, их сопоставляют, анализируют, синтезируют, по ним делают выводы. Адам виновен. Это я тебе, как профессионал, говорю. Задачка сходится вплоть до мелочей. Что скажите, а?

Следователь потер покрытый короткой жесткой щетиной, подбородок. Жест получился одновременно задумчивый и усталый.

— Доказать мы ничего не сможем. А вот предотвратить очередную жертву нам по силам. Теперь, если не упустим шанс, все должно получиться. Сражаться нам придется именно с Адамом, как воплотившим в себе Древнее Зло.

— Но он не настоящий враг, он — подставное лицо. — Попыталась заикнуться Лена. — Не следует забывать, что в чем-то он тоже всего лишь жертва!

Мужчины ответили ей саркастическими взглядами и сардоническими ухмылками.

— Это как посмотреть, — пожал плечами Костя.

Следователь постучал пальцами по столешнице:

— Зло понятие абстрактное, пока не обретает носителя. А в данном случае носителем является наш драгоценный Левин, как ни крути. Но давайте обо всем по порядку, так проще.

Вот что нам тут с Костей удалось накопать. Зло зародилось в земле, на том самом месте, где в 1956 году построили дом. Такие места позже станут называть геопатогенными. Они представляют собой некий разлом в пространстве, через которое, словно черный туман, зло проникает и распространяется дальше.

Разлом образовался давно, около шестисот лет назад, после масштабного сражения между славянскими и татаро-монгольскими племенами. Историками потасовка не зафиксирована, так как для Руси в целом большого значения не имела. Общим числом, считая мирных жителей, врагов и защитников там полегло около тысячи человек. Кое-кого местные племена, похоронили. Кто-то так и истлел поверх земли. Мордвины, в большинстве своем именно их племена заселяли край, стали там же хоронить своих умерших. Так образовалось кладбище.

В 1635 году, когда начали строили Тамбовскую крепость на берегах рек Цны и Студенца, кладбище перенесли в другое место. Не прошло и сотни лет, как люди забыли о местах захоронения предков.

Забыли люди. Не забыла земля.

В 1954 году на пересечении улиц, которые ты знаешь как Советскую и Чичканово, начали закладывать фундамент пятиэтажного дома. Многоэтажный дом в центре города изначально предназначался для городской элиты. Проект предусматривал наличия в доме газа, водопровода, отопления, что по тем временам было для жителей полудеревенского городка воплощением комфорта. Среди малорослых домиков, окружающих со всех сторон, дом смотрелся величавым исполином. Правда, молния, как известно бьет, в самую высокую точку. Но людскому взгляду не дано было видеть тучи, что медленно сгущались над стенами "сталинки".

Под домом был прорыт длинный глубокий тоннель, от которого вправо и влево, параллельно улице Советской, отходили длинные коридоры, официально обозначенные, как бомбоубежища. Прорывая тоннели, люди потревожили спящее чудовище. Темная энергия, дремавшая до поры до времени в земле, получила возможность свободно гулять по полому пространству, питаясь страхом и негативными эмоциями, разрастаться, подобно злокачественной опухоли, поднимаясь выше. Поначалу слабая, она начала набирать силу.

Не прошло и пяти лет, как на жителей, будто из рога изобилия, посыпались неприятности. Жившие в доме люди буквально ходили по Злу, как по камням. И оно не могло не отравлять их. Прежде трезвые мужчины становились заядлыми алкоголиками. Прежде верные жены пускались во все тяжкие. Вскоре почти в каждой квартире кого-то посадили. У детей здоровых и, казалось бы, благополучных родителей, находили признаки различных психических расстройств, чаще всего — шизофрении. Люди, едва перешагнувшие шестидесятилетний рубеж, тоже теряли психическое равновесие, уверено утверждая, что стены их квартиры сами собой разъезжаются, и оттуда лезут черти.

За сорок с лишним лет произошло более ста несчастных случаев, убийств и самоубийств.

Конечно, местные жители замечали, что в доме нечисто. Но вслух никогда об этом не говорили.

Самым "нечистым" местом был подвал. В доме не возможно было встретить человека, кому что-нибудь, да не померещилось. Кому-то виделись горящие желтые глаза; кто-то, поднимаясь по лестнице, слышал за собой тяжелые шаги или иные странные звуки: как если бы кто-то, пытаясь преследовать, когтями царапал по стенам и стеклам, отделяющих его от вожделенной жертвы. Почти все чувствовали тяжелый удушливый запах падали. Почти всех жителей по ночам преследовали кошмары, в которых мертвые преследовали живых.

Кое-кто из жителей пытался избавиться от напасти, советуясь с деревенскими знахарками, кто-то тайком, рискуя партийный билетом, приглашал батюшку. Всплески сверхъестественного затихали на время. Потом все начинало повторяться.

В 1963 году в доме была устроена облава на одну из самых опасных шаек того времени. "Воры в законе" больше недели прятались в подвальных переходах, пока их не накрыли следователи НКВД. Тогда носиться с преступными элементами было не в моде. Из пятнадцати "воров" тринадцать "закрыли". Перестреляли почти всех, кроме "языка".

Трупы убитых преступников погрузили в воронок. На том история в физическом мире и закончилась.

Между тем на тонком плане Черные получили жертву как раз нужным числом. В эзотерике число тринадцать всегда считалось числом перехода. Жертвоприношение полностью открыло портал между мирами. Темное Зло получило возможность напрямую влиять на ход вещей в срединном мире. Получило доступ к тому, что столь высоко ценится всеми Демонами, — к человеческой жизненной энергии.

Ну а теперь от предыстории переходим к части, непосредственно касающейся всех нас.

Адам стал Темным Ключом в тот момент, когда, отворил себе вены. Но все ещё можно было бы исправить! Если бы уже за границей жизни, осознанно и преднамеренно он не заключил договора с Демонами. По условиям договора он должен приносить в жертву демонам человеческие жизни. Демоны, в свою очередь, поддерживали его жилище, не давая тому растаять в небытие, поддерживая искусственное подобие жизни. Таким образом, каждая из сторон, получала возможность связи со срединным миром, всегда вожделенным для не-живых.

Двадцать лет все были довольны. Кроме тех, конечно, кому приходилось умирать.

— Откуда вы все это взяли?

— Большую часть информации нам предоставили с верхних инстанций. Всегда и всюду есть те, кто выше, — проинструктировал Лену следователь.

— Что ж, предыстория кажется ясной. Но к чему она нам?

— А к тому, что никто из жертв не сможет уйти из Междумирья, пока Адам не сгинет! — Яростно процедил сквозь зубы Костя.

— И с верхних инстанций нам сказали, что ты можешь этому поспособствовать, — заискивающе улыбнулся Алексей Владимирович.

— Ты, кстати сказать, в этом заинтересована не меньше других, — снова подал голос Костя.

Как же он раздражал Лену! Как бы она хотела никогда не видеть этого чертова дома, Адама, и прочую нежить! Как же она всех ненавидела!

Морена велела узнать правду. И теперь Лена её знала. Её использовали, как и других. Лена не была ни в чем избранной. Лена была обычная жертвенная овечка на заклании. Да ещё и не в единственном числе, а аж пятая по счету.

От этого было горько. Если бы она хотя бы была единственной, кого он убил, глупо, необъяснимо глупо! — но ей так было бы легче.

Такой прекрасный лик!

Такая черная суть.

Любила Лена Адама? Или только его лживую пленительную оболочку, ореол таинственности? Его холодность и непостижимость? Была ли её любовь к призраку столь призрачной, как все в белом мороке туманов?

Любила ли? Разве зло можно любить? Когда не сомневаешься, что оно по- настоящему, по правде — зло? Не маска? Не выпендреж? Нет. Не возможно.

Но Лена по-прежнему верила, что любит Адама. Любовь её неразрывно, тесно сплелась с ненавистью, пропитавшись горечью, разочарованием и злобой. Любовь её стала ядовитой, как тропические цветы, прекрасные, но смертоносные.

Как говорил Роберт? "Врагов себе мы чаще всего творим собственным руками".

Адам выковал себе убийцу, чья рука в решающий момент не дрогнет. Во имя всех тех, кого он обольстил и уничтожил. Во имя тех, кто ещё может попасть с ту же паутину. Во имя его самого. Потому что, любя его, Лена не позволит ему совершить еще большее зло, чем он уже сотворил.

— Что ж, — сказала она вслух мужчинам, ждущим от неё ответа. — Я сделаю все, что смогу. Больше обещать не стану.

— Отправь его душу в Ад! — яростно крикнул Костя, и глаза его при этом полыхнули. Чем? Яростью или страстью?

Лена отвернулась, стараясь скрыть охватившее её отвращение. Оказывается, страсть другой женщины к объекту твоей любви не самая худшая вещь на свете. По сравнению со страстью привлекательного мужчины к тому, кого ты хочешь сама.

— Жаль, что тебя я не могу прихватить с собой. Было бы приятно видеть вас в Аду вместе! — Зло прошипела Лена, отворяя дверь и делая шаг вперед, в неизвестность. В Междумирье невозможно было угадать, куда ведет очередная дверь.

Лена от всей души надеялась никогда не слышать и не видеть двух "чеширских котов", противных ей до глубины души. И почти с надежной устремлялась к Пиковой Даме.

 

Глава 15

Шестнадцатый Аркан

Лена поднималась по ступеням, чувствуя прилив окрыляющей силы. Той силы, что черпает себя ни в любви, ни в ненависти, а в холодной злобе. В той самой злобе, что по пятам следует за отчаянием. Она возникает только тогда, когда терять больше нечего. Вслед ей грядут революции и проклятия, обладающие неистовой, необратимой силой.

У Лены не осталось ничего: ни жизни, ни любви. Не за кого бояться. Не к кому торопиться и стремиться. Никто нигде тебя не ждет. Никто не переживает и не боится. Впервые на своей памяти Лена была до такой степени свободной и одинокой.

Отворив дверь, девушка вышла в туманную морось, пронизанную звуками водного плеса. Нос лодки, как преданный пес, ткнулся в ноги. Перебравшись через бортики, Лена села на весла. Что ей ещё оставалось? Ждать очередного безымянного проводника?

Первое время дело не ладилось. Девушка загребала правым веслом чаще, чем левым. Лодка при этом то и дело поворачивала, норовя крутануться на месте. Хотя, когда нет направления, это не имеет такого уж большого значения. Потом, приноровившись, Лена, наконец, взяла ситуацию по контроль. Суденышко заскользило по черному зеркалу воды, укрытому промозглым вечным туманом, пробиваясь через него, как через кашу.

Скалистый выступ надвинулся внезапно, словно айсберг на "Титаник". Лодка неминуемо бы в него врезалась, если бы также неожиданно, как сам каменистый кряж, на нём не возникла высокая фигура, твердой рукой предотвратившая столкновения.

— Следуй за мной, — распорядился нежданный и не званный спаситель.

Лена, посчитав любые возражения бессмысленными, в очередной раз повиновалась. Цель у неё имелась. Путь к ней — нет. Почему же, при таком раскладе, не пойти туда, куда предлагают?

Вслед за серым призраком она вошла в черный провал, оказавшийся входом в темный лабиринт подземелья. После бесконечной белизны туманов чернота пещер являлась приятным разнообразием. Согретая редкими чадящими факелами, она позволяла видеть куда больше своей вечной противницы.

Фигура, плывущая впереди, напоминала Лене монаха-иезуита. Широкий балахон скрывал очертания, объемный капюшон прятал лицо.

Когда они вошли в большой зал, Лена обратила внимание на символ, выложенный камнями в самом центре. Символ представлял собой пятиконечную звезду, расположенную в замкнутом круге. Классическая пентаграмма.

Шагнув в центр символа, Хозяин отбросил с лица капюшон. Камни, из которых была выложена звезда, засветились, испуская мрачное голубоватое сияние. По стенам затанцевали тени. Их можно было принять за колышущийся дым, если бы не отсутствие огня. Но дыма не было. По стене полоскались, словно флаги на ветру, тени от невидимых крыльев.

Неровный свет позволял рассмотреть резкие заостренные черты, характерные для Воронов. Гордую посадку головы, высокомерную складку у губ, в полумраке казавшихся черными, пугающе яркими на белом лице.

Лена с любопытством разглядывала существо, невольной гостей которого пришлось стать.

Ворон развел в стороны руки. Сверкнули костяшки белых пальцев, столь тонких, что на ум невольно приходило сравнение с костяным остовом.

Тени сгустились, переплелись, как змеиный клубок, а затем сложились в огромную, с человеческий рост, сияющую колоду карт.

— Что это? — не смогла сдержать Лена пораженного возгласа.

— Карты Таро, — ответил Ворон. — Здесь не вся колода. Только изначальные старшие Арканы.

Лена в недоумении молчала. Меньше всего она предполагала, что придется заниматься гаданием.

— Карты Тарота, — Ворон говорил, чуть ли не шепотом, но голос его легко достигал слуха, — самые первые карты на земле. Они принадлежали богу Тоту. Находились в его единовластном пользовании. Тот ходил по лунным лучам. Следовательно, представлял Темную Сторону. Впрочем, древние прекрасно понимали, что понятие "тьма" не тождественно понятию "зло". Также как понятие "свет" не имеет никакого отношения к понятию "добро". Суеверия завладели потомками Древних много позже. Сами Древние имели трезвый ум, способный видеть истину. Они знали, где больше всего Света во Вселенной.

Ворон сделал паузу.

— В аду? — выдохнула Лена, попытавшись догадаться.

— Тот уводил души мертвых из Срединного Мира. Подобно славянскому Велесу, покровительствовал наукам и письменности, — продолжил Ворон речь, не отвечая на реплику девушки. — Древние египтяне верили, что Тот написал священные книги, первым на земле создал календарь. Вместе с календарем подарил людям карту Мироздания, состоящую из двадцати двух Арканов-символов, в которых заключена вся человеческая жизнь.

Перед Леной выросло огромное зеркало, в котором отразился смешной человечек в шапочке-колпачке, как у Буратино. Человечек стоял над пропастью, над которой уже успел занести ногу. Не замечая собственного бедственного положения, он упоенно любовался белогривыми барашками облаков.

— Аркан, не имеющий числа, — прокомментировал Ворон, — "Шут" или "Безумец". Он одинаково может обозначать как начало, так и конец цикла. "Шут", это кривое зеркало мироздания.

Человечек исчез. Его место занял мужчина в разлетающихся черных одеждах, чем-то похожий на самого Ворона.

— Первым символом Тарота является Маг. Он олицетворяет собой солнечное, активное, мужское начало. Огненное дыхание солнца дало развитие всему живому на Земле. Маг это зарождение жизни. Второе Аркан — Папесса. Символизирует лунное пассивное холодное таинственное женское начало.

Изображение черноволосой женщины в длинных однотонных одеждах, с посохом в руке, любующейся на звезды, сменилось изображением другой женской фигурки. Полураздетой, с полной грудью, округлыми полудетскими щечками, белокурыми волосами и ласковыми голубыми очами.

— Любовь, Венера, Эрот, — молвил Ворон, — плотская любовь и плотская радость, объединяющая два различных начала, мужское и женское, — является третьим Арканом. Любовь, к которой стремится женская половина земли. Вослед Венере идет Марс, олицетворяющий Власть, вечную мечту мужчин. Аркан, не позволяющий двум половинкам воссоединиться, ибо женщина стремиться предать мужчину, желающего владеть ею, а мужчина предает женщину во имя Власти.

Изображение трона, крытого пурпурной, то от крови, то ли от красок, тканью, на которой блестел желтый обруч царственной порфиры, сменилось изображением человека в простом развивающемся хитоне, со скипетром в руках.

— Жрец, разделяющий добро и зло. Хранитель. Несущий кару тем, кто нарушил Законы. Пятый Аркан.

Суровое изображение сменилось фривольной картинкой с обнаженными мужской и женской фигуркой, державшихся за руки.

— Влюбленные, — шестой Аркан. Символизирует извечный выбор, который будет стоять перед человеком, вкусившим плоды Знания — выбор между Добром и Злом. Любовь — третья стихийная сила, разделяющая две первые: Рождение и Смерть. Проверяющая Душу на целостность, значимость и зрелость.

Колесница или Корабль — седьмой Аркан, обозначающий непрестанное течение времени и человеческой жизни, перемены и невозможность вернуться к прожитому. Седьмой Аркан — влекущая Сила, воля рока. Сила, — это Судьба. Но и с Судьбой до определенного предела можно бороться. Таков смысл седьмого аркана.

Отшельник — грядущие в жизни несчастия, главное предназначение которых — учить. Это нечто вроде небесных экзаменов в школе жизни.

Колесо фортуны — награда, вручаемая тому, как правильно проводит дни, проходящие под знаком восьмого аркана.

Справедливость, девятый Аркан — итог жизни. То, что мы получаем за прожитые годы.

Повешенный, — Старость и немощность, великая жертва Богам.

Тринадцатый Аркан, Смерть, — то, что смеряет. Снимает мерку. Заканчивает. В комментариях данный Аркан не нуждается.

Ангел или Воздержанность, четырнадцатый Аркан — Божий Суд.

Пятнадцатый аркан, Число Зверя, Дьявол, — Чистилище.

Темная Башня — Адские Врата, с которых грешнику предстоит падать в Ад. Точка в любом предложении. Перекресток, на котором сталкиваются Хаос и Порядок, Жизнь и Смерть, Праведник и Грешник, Бог и Дьявол. Черная дыра. Разрушение до основания всего, что было.

Звезда — надежда, позволяющая воскресать, а иногда возвращаться оттуда, откуда дорог нет.

Луна — хранитель темных путей. Хранитель мечты. Хозяйка слез.

Солнце — Силы Света.

Суд — определение дальнейшего пути.

Мир — Грядущее новое воплощение.

По настоянию Морены я прочту твою Судьбу и твой Путь, но сумеешь ли ты правильно использовать пророчество, будет зависеть только от тебя.

Карты закружились. Колода вертелась так быстро, что превращалась в светящуюся линию. Пространство вздрогнуло и замерло. А затем с легким звоном, десять карт отделилось от колоды, одна за другой, складываясь в кельтский крест, зависая перед Леной, медленно проявляя картинки.

Папесса

Шут

Справедливость

Жрец

Дьявол

Черная башня

Звезда

Повешенный

Венера

Мир

Лицо Ворона было словно высеченным из камня. Невозможно было понять, благоприятный расклад видит он перед собой или нет.

— Итак, первые две карты представляют тебя саму, — заговорил он. — Во всех своих воплощениях ты слишком мало ценила жизнь и земные блага; слишком часто обращалась в иные сферы. Тебя всегда влекли к себе мрачные тайны, запретные знания и желания. Ты хранишь ясность мысли, но другим, тем, кто окружает тебя, это кажется безумием.

В мире ты ищешь справедливости и правды, — это то, что заставляет твою душу существовать. Ты скальпель, что вырезает больной орган, чтобы организм в целом мог продолжать жить дальше. Ты — истинный Свет. Таким его задумал Творец. Ослепительный, прекрасный, влекущий. И не по человечески жестокий.

Твоя душа стара. И сильна. Некогда ты служила Древним Богам. Те, кто хочет получить твою душу, это сочли. Те, кому ты служила, не хотят тебя отпускать. В твою жизнь вошел Дьявол, Искушение и Тьма. И ты не смогла противостоять им.

Твой путь пролегает через Черную Башню. Возможно, тебе предстоит там оставить лишь частицу твоей души. А может сложиться так, что ты потеряешь себя там полностью. В Черной Башне нет, и не может быть не советчиков, ни помощников. В неё ты один на один встретишься с Хаосом, — лицом к лицу. Тебе предстоит посмотреть в глаза самым страшным человеческим страхам.

Надежда и вера будут вести тебя. Надежда и вера станут твоим клубком в мире Минотавра. Принесешь великую жертву, и только тогда Черная Башня отпустит тебя.

Бойся Любви. Любовь часто не терпит Света. Свет создан не для неё. И если все пройдет, как задумано Богами, ты вернешься. Больше тебе знать нельзя.

— Вернусь — куда? — попробовала уточнить Лена.

— Большего тебе знать не дано, — твердо повторил Ворон.

Лена молчала, раздумывая про себя о том, что очень часто истины лежат на поверхности, прямо перед твоим носом. В детстве мы их знаем и прекрасно понимаем. Потом, увы, увлеченные стремительным потоком дней, за повседневной суетой по крупице растрачиваем вечные истины.

И она, кажется, за простыми словами не видит правды. Не понимает её. За кустом не видит леса.

— Большего никому знать не дано? — медленно повторила девушка. — Мне никогда не понять, почему необходимо прятать правду в словесные груды? Заворачивать так, что, как говорится, черт ногу сломит? Все эти пророчества, мало того, мрачные, ещё и малопонятные, — зачем они нужны? Если хочешь знать, мне нет дело до тайн судьбы, своей или чужой. Я не хочу тонуть в ваших Повешенных, Влюбленных, Шутах и Черных Башнях!

— Я так и знал, что бесценные дары окажутся ненужными, — презрительно скривил губы Ворон. — Люди с вашей планеты не умеют ни слушать, ни видеть. Но знай, со временем, хочешь того, или нет, думать все равно придется. Если этому тебя не научила жизнь, заставит смерть.

Лена фыркнула, хотя сама вряд ли смогла бы объяснить, что это значит. Недоверие? Презрение? Пренебрежение?

Пентаграмма погасла. Карточная колода продолжала невесомо парить в воздухе.

— И куда мы пойдем дальше? — спросила девушка.

— Ты пойдешь туда, куда должна. Мне больше нечего тебе сообщить, — Ворон легким кивком поставил точку в разговоре и скрылся в одном из переходов.

Лена смотрела ему вослед с двояким чувством, в котором смешивались в одно облегчение и сожаление. Что теперь делать, куда идти, она представляла себе весьма смутно. А точнее, не представляла вообще. Жаль, в Междумирье компасов нет.

Туман и тьма словно бы просачивались в душу, капля по капле уничтожая человеческое тепло. Как сказал о ней Ворон?

"Ты — истинный Свет. Таким его задумал Творец, — ослепительный, прекрасный, влекущий. И не по человечески жестокий".

Карточный диск с изображением высокого замка, с длинной лестницей, оплетающей его со всех сторон, словно древо змей, продолжал медленно вращаться. Детали замка казались удивительно тонко выписанными. Даже не выписанными, а настоящими. Настойчиво, настырно, назойливо карта влекла к себе. Лена, зачарованная, подошла ближе. Тонкая глянцевая поверхность напоминала окошко из слюды, окно в другой мир, которое можно было легко открыть. Чувство казалось знакомым, но Лена не могла вспомнить, когда его испытывала: совсем недавно, или целую вечность тому назад?

Девушка протянула руку вперед. Рука легко прошла через карточную поверхность, исчезая в ней. С ужасом каким-то странным весельем Лена смотрела на оставшийся обрубок, уходящей в волшебную карту. Кисть словно бы испарилась в воздухе. В ощущениях никаких изменений не происходило. Лена прекрасно себя чувствовала.

Плотно зажмурив глаза, чтобы не видеть, куда идет, Лена смело шагнула вперед. Шаг. Ещё шаг.

Ничего не происходило и не менялось.

"Интересно, я в карте?", — хихикнув про себя, подумала девушка.

Лена бросила испуганный взгляд сквозь смеженные ресницы, словно ребенок, боящийся смотреть страшный мультик. Темно. Но она жива, и ничего страшного с ней не происходит.

Осмелев, Лена открыла глаза, без особого удивления обнаруживая себя на вершине очередной лестнице, убегающей вниз. Готовая поспорить с самой собой, что внизу окажется очередная дверь, за которой будет много воды и тумана, Лена начала спускаться.

Дверь оказалась. И отварилась. Правда, привела она её не к воде, а в зал. Тот самый, из которого Лена только что шагнула в карту. Огромный, пустой и черный.

Декорации поменялись. Вместо летающих карт и пентаграмм, в центре залы стояло большое зеркало. Перед зеркалом стояло кресло. Старое, обшарпанное, поеденное молью и покусанное кем-то, вроде крыс. Если только тут водились крысы.

Впрочем, крысы водились везде.

В кресле сидела Морена, вальяжно откинувшись на спинку, и закинув одну босую ногу на другую, покачивала маленькой изящной ступней.

На этот раз Смерть принарядилась. Её худую фигуру плотно обтягивало длинное черное платье, с глубоким V — образным вырезом у груди. Глубокий же вырез обнажал прекрасной формы ногу. Волосы живыми игривыми колечками колыхались вокруг кошачьего треугольного неподвижного лица.

— Ну, что же ты остановилась? — усмехнулась Смерть. — Подойди ближе.

Лена медленно подошла.

— Чего ты от меня хочешь? — с вызовом вскинула подбородок девушка.

Смерть повернулась к ней, и насмешка в черных глазах сменилась пустым и голодным выражением.

— Я? От тебя? Что может огонь хотеть от прогоревшей головешки?

— Что-то, все-таки хочет. Иначе не стал бы с ней возиться.

Смерть поднялась. Маленькая, худая, черная. Красивая. И жуткая.

— Хочу, чтобы воцарился естественный порядок вещей. И ничего более того.

Лена кивнула, подтверждая, что в этом их желания совпадают.

— Ты совсем не боишься меня, да? — с любопытством спросила Морена.

Лена задумалась:

— Я тебя опасаюсь, — ответила она. — Границы твоей силы для меня тайна. Я надеюсь, что ты будешь ко мне милостива, Марья Моревна, и не захочешь причинять вреда. Но боятся тебя пусть живые. Мертвым меры не отмерить, — усмехнулась девушка.

— А ты дерзкая. Пытаешься держаться на равных с богами? Маленькая блошка, норовящая укусить слона.

Лена устало отмахнулась:

— Не от недостатка почтения. Просто я слишком устала, чтобы соблюдать никому ненужные политесы.

— Верно. Реверансы нужны живым королям, для которых подобострастие придворных, что бальзам на рану. Мы, Боги, — не короли. В своей силе и власти не сомневаемся. Лесть, поклоны, лобызания стоп — нам это скучно. Живая душа, способная противостоять бедам, искушениям, страхам, потерям, вот то, что занимательно и по-настоящему интересно. Что перед этим дешевая власть? Это как стразы перед алмазом чистой воды.

Морена улыбнулась, бросив загадочный взгляд через плечо:

А к тебе я добра. Очень добра. Добрее я не бываю. Не разочаруй меня, смертная!

Чёрная птица, взмахнув призрачными крыльями, вылетела в большое окно, в которое заглядывала луна, круглая, как блин на сковородке. К ней, к луне, птица и летела, красивая, мрачная, жуткая. Завораживающая.

Лена подошла к зеркалу. Её лицо, слишком бледное, с прозрачными, почти белыми глазами, в обрамлении буйной поросли сверкающих, как иней, длинных, вьющихся, но не колечками, а мелкими волнами, волос, было так же малознакомо, как и весь окружающий недобрый зловещий мир. Словно взглянув на Морену, она пропиталась частичкой её энергии.

А может быть, так оно и было?

Одежда, словно живая, по нитке стекала прочь и складывалась в новый наряд. В платье, точную копию платья Морены, только белоснежное. Глубокий V-образный вырез на груди. Длинный и острый разрез, позволяющий видеть бедро почти полностью. Платье так плотно обтягивало талию, что фигура становилась похожей на песочные часы.

Повернувшись, Лена натолкнулась на Кошку, неведомо откуда взявшуюся. А может быть, находящуюся здесь все время? В зале было довольно темных углов, чтобы скрыться.

Кошка обнажила в хищной улыбке все острые клыки:

— Госпожа просила передать вам это.

Два изящных создания, напоминающих фей из детских сказок, впорхнули в окно, придерживая руками поднос, крытый прозрачной белой материей, тонкой и переливающейся миллионами алмазных искорок. Кошка резким движением сорвала покрывало с подноса. На подносе оказалось белое жемчужное ожерелье и маска. Кошка ловким движением перевила волосы девушки, превратив ожерелье в диадему. Маска почти полностью закрывала лицо, оставляя на свободе только бутоны губ. Белые перья неизвестной птицы, из которых была сооружена маска, вплетались в водопад блестящих волос.

— Теперь ты готова, — заявила Кошка.

Лена смотрела в зеркало. И не находила в новом образе ни одно знакомой, — своей, — черточки.

— Для чего меня так нарядили? — на всякий случай спросила девушка, не рассчитывая получить понятный ответ.

— Как, для чего? — усмехнулась Кошка. — Конечно же, для свидания. Для чего же еще может наряжаться женщина? Ты ведь хотела встретиться с ним? Теперь ты готова. Полностью готова. Время пришло.

Кошка подошла к полукруглой арке окна, украшенного цветными витражами:

— Лети! — повелела она.

Лена семенящими шажками приблизилась к распахнутому окну, из которого во влажный полумрак залы врывался сухой морозный воздух.

Бесстрашно девушка взобралась босыми ногами на подоконник и окинула открывшийся пейзаж жадным взглядом. От увиденного у Лены занялся дух. Башня, в распахнутом окне которой стояла маленькая белая фигурка, была огромной. Подножие её терялась в белом непроглядном тумане. Вершина утопала в густых клубящихся облаках, сконцентрированных только вокруг неё, ибо вдалеке небо было чистым. Черноту облаков то и дело пронизывало сине-желтыми всполохами электрических разрядов. Ветер, свежий, злой и яростный ударял в лицо, наполняя тело силой, а разум — безумием.

Дальше виднелась первозданная чернота небес. Небеса были везде. И всюду горели звезды.

Вскинув руки, Лена с улыбкой шагнула за край подоконника. И началось жуткое падение вниз. Потом невидимые воздушные потоки подхватили безвольное тело и стали бросать из стороны в сторону. Сила невидимой стихии была такова, что бороться с ней было сложно. Раскинув руки в стороны, Лена ловила нужную "волну", способную нести её на себе, а не ронять в пропасть. Не сразу удалось "оседлать" ветер. Зато потом вместо ужаса, скольжение на воздушных качелях начало приносить удовольствие, правда ещё смешенное со страхом, и от этого необычайно острое.

Лена неслась вперед, неистово хохоча.

Свободная. Сильная. Прекрасная.

Мимо проносилась пустота и звезды, размером не больше надувного мяча, на котором маленькие дети плавают в речке. Вокруг горящих шаров кружились игрушечные планеты, — самые крупные размером с теннисный мячик. Веер острых сияющих осколков, предусмотрительно отклонившихся с её пути, красивой елочной гирляндой промелькнул мимо.

Замерев, Лена смотрела на Вселенную, такую сильную и хрупкую. Что станет с ней, сияющей миллионами разноцветных огней, взмахни Лена рукой, ударь по искрящимся звездам, дунь на маленькие хрупкие планеты?

И что станет с самой Леной, если она это решится? Рассыплется ли она на миллионы мерцающих светом частичек, заменив собственным телом разрушенные миры?

Лене стало страшно, горько и тоскливо. В этом мерцающем мире огней, прекрасных, одновременно горячих и холодных, она была совсем одна. Она и красота. И больше никого и ничего. Где-то там, за спиной, осталась загадочная Черная Башня. Но попробуй её отыщи?!

Там, среди звезд, наедине с пустотой, на грани хаоса, Лена поняла, зачем Творец сотворил миры, населил их разумными тварями. Чтобы избежать молчаливого тет-а-тет с созданной им же самим бездушной звенящей звездной красотой. Между поединком Света и Тьмы, Добра и Зла стоят тысячи существ, согревающих и охлаждающих мир собственным дыханием. Человек, третья сила, обедняющая в одно видимое две божественные невидимые ипостаси. Вечное ТРИО: СВЕТ, ТЬМА, ЧЕЛОВЕК. Единство и борьба противоположностей.

Разрушится одно, рухнет другое.

Лене казалась, что она постигла слова Ворона. Что она прошла через Шестнадцатый Аркан, Черную Башню, — тоннель, соединяющий миры, как шнуры, позволяющие перекачивать информацию с одного ЭВМ на другое. Вся структура мироздания казалось в тот момент простой и ясной, как детская пирамидка. Как юла. Преисполнившись радости, Лена прониклась гордостью за себя, любимую умницу-красавицу, сумевшую все так здорово понять. Сумевшую пройти по тонкой грани Шестнадцатого Аркана ничего не утратив, а только приобретя.

Окрыленная новыми знаниями и силой, Лена обернулась назад, полетев на сине-желтые всполохи. Достигнув Черной Башни Лена, более не сражаясь, камнем ринулась вниз. Скорость падения была так велика, что черная бесконечность замка показалась длинным тоннелем.

Шестнадцатый Аркан — Черная Башня, вела её туда, где Зверь сплел гнездо. Лене предстояло его разрушить. Словно острый нож изрезать, истончить чужую реальность.

Лена верила всей душой, что теперь, когда она прошла Шестнадцатый Аркан, бояться больше нечего. Теперь все будет хорошо. Надежда и Вера поведут её вперед. А с любовью она уж как-нибудь справится. Должна! Порок любить нельзя. Им можно пленяться, очаровываться, соблазняться. Но любить порок нельзя.

Падение прекратилось.

Лена стояла у подъезда желтого дома, с которого началась вся история. За спиной туманом смыкалась пустота.

Дверь распахнулась. И Лена ступила ногой на очередную ступеньку новой лестницы. Бесстрашно и самоуверенно.

 

Глава 16

Адам

Шершавые плиты пола холодили босые ступни. В распахнутых настежь окнах, как ни странно, не было тумана. За окном простирался обычный двор. Его сторожили тополя, сгрудившись у асфальтовых дорожек. Деревья голыми ветками упирались в небо, замутненное тучами. Единственный фонарь тускло освещал обезлюдевшую площадку, с кукольными качелями, горками, радугами и ракетами.

Иллюзия была полной. Настоящим выглядел дом. Настоящим выглядел двор.

Миновав пролет первого этажа, девушка услышала звуки ритмичной музыки, бравурной, звучавшей вызывающе громко. Сверху долетали звуки женского смеха и звон бокалов. Свет падал косыми лучами, рисуя узкие желтые линии на кафеле под ногами.

На лестнице второго пролета Лена натолкнулась на "сексующуюся" троицу. Юноши жадно ласкали разомлевшее тело, податливо льнущее к их рукам. Погруженная в страстную негу женщина будто стремилась раствориться в поддерживающей её стене, раскинув руки в сторону, как подстреленная птица. Она гортанно постанывала от запретного удовольствия.

На следующей площадке трио сменилось квартетом. Квартет обратился в квинтет, квинтет оброс секстетом. Так по восходящей линии, — пока вся лестница не обернулась пышущей страстью, сочащейся похотью Содомом и Гоморрой. Рамки и границы оказались стертыми. Взгляд натыкался на причудливые комбинации и позы, в которых только могут переплестись человеческие тела, словно тропические лианы.

Вот пара, бьющаяся в экстазе, неистово высекающая искры в древнем танце любви. Только эта не мужчина и женщина. Это две женщины. Их волосы мокрыми усталыми прядями стекают по разгоряченным лихорадкой телам. Руки судорожными клешнями жадно сжимают спелые плоды теплых пышных грудей. Пальцы бьются в истекающее соками лоно. Гортанные крики то ли боли, то ли острейшего наслаждения пробирают до самого позвоночника. Завораживающее и отталкивающее зрелище, ударяющее в разум горячей безумной волной.

Вот другая пара, которую составляют двое красивых мужчин. Мышцы тугими волнами бугрились на поджарых телах. Пот стекал по гибким спинам, скапливаясь в ложбинках шеи и крестца; прорисовывая блестящие дорожки на пылающей коже. Жесткий ритм движений одного тела, вонзающегося в другое, порождал мысли о насилии, заражая грубым желанием доминировать и терзать.

Вот две женщины оплели тело высокого мускулистого черноволосого гиганта, волной то, накатывая, то отступая. Грозя утопить в сахарно-белой, как вата, плоти.

Вот двое огромных мужчин и между ними хрупкая, как статуэтка из тонкого хрупкого фарфора, женщина. Мужчина владеют её телом вместе, одновременно. И женщина кричит, бьется. От боли? От экстаза?

Вопли, всхлипы, стоны, крики, рычание доносились со всех сторон.

Прорастающее по стенам, по полу безумие, отравляло хуже наркотических паров. Наполняло тело желанием сбросить одежду и, отбросив правила морали, окунуться в общий круговорот грязных танцев, смело брать свою долю удовольствий. Попробовать на себе жесткость мужских рук, жгучие укусы твердых шелковых жезлов. Ощутить руками твердую округлость широких плеч. А затем нырнуть в клубок мягких тел; припасть к обольстительным округлым грудям и ощущать на себе мягкие касания неспешных и ничего не требующих рук. Отдавать и брать, никому ничего не запрещая. Ведь здесь никто никого ни за что не осудит.

"Иди к нам", — шептали, кричали сведенные страстью, переплетенные тела многочисленных любовников, мечущихся подобно языкам пламени. — "Иди к нам".

Лена шла вперед, ступая между ними, как если бы ничего не видела и не слышала. Белоснежная и холодная. Она не могла пойти на поводу у собственных страстей. Не могла даже позволить себе думать, что ей бы этого хотелось. Адам рядом. И нельзя обернуться одной из этих — пьющих тьму из его рук. Лена слишком долга шла к своей цели. Так легко сдаться она не могла. Да пошли они все к черту!

Злость сдула флер чувственности, она осыпалась дешевой позолотой, обнажив трезвую правду. Никаких любовников в подъезде не было. По стенам проросла гигантская паутина, сплетенная из многочисленных сине-зеленых осминогообразных щупальцев. Паутина оплетала, удерживала, сжимала, скользила по человеческим обнаженным телам. Щупальца её извивались, гигантскими языками, смачно облизывая пребывающую в сладострастном обмане, постанывающую жертву. Стоило черным присоскам коснуться человеческих гениталий, люди впадали в экстаз, со стороны выглядящим беснованием, теряли человеческий облик. Щупальца при этом становились ярко-красными, словно наливались человеческой кровью. А затем удовлетворенно отваливались, втягиваясь обратно в стену. На их место ползли новые голодные отростки-присоски.

Задохнувшись от отвращения, Лена расширенными глазами смотрела на мрачную картину. И думать не хотелось о том, что, поддайся она на миг искушению, прояви слабость, была бы сейчас там, среди других, в пасти безликой твари с тысячью невидимых глоток.

Передергиваясь от омерзения, девушка старалась не наступить на двигающиеся у ног щупальца.

Ещё через мгновение исчезло все: женщины, мужчины, змеевидные отростки живой паутины. На лестнице, уводящей на чердак, стояла женская, — а точнее, девичья фигурка. В короткой мини-юбке по моде семидесятых. С короткой стрижкой над пухлым круглым личиком. За спиной незнакомки клубился мрак, в котором угадывались силуэты ужасов, обступающих Лену со всех сторон за мгновение до этого.

Девушка оскалила зубы.

— Мои развлечения тебе, кажется, не по вкусу? — Процедила она, неторопливо перетекая со ступеньки на ступеньку. — Или ты слишком лицемерна, чтобы уметь получать удовольствия?

— Всем удовольствиям в мире я предпочитаю шоколадные конфеты, — парировала Лена.

— Ты притащилась напрасно! Ты его не получишь!

— Это мы ещё посмотрим, — отозвалась Лена.

— Я тебе его не отдам! — В ушах у Лены раздались пронзительные крики, зубовный скрежет. — Не отдам, так и знай!

— Да я и не собираюсь спрашивать твоего разрешения, на чтобы-то там ни было! — усмехнулась Лена, стараясь за насмешкой скрыть злость и страх.

Незнакомка нехорошо улыбнулась. Глаза её стали белесыми. На руках блеснули острые черные когти. Но прежде, чем она сорвалась в прыжок, Лена мушкой пролетела в квартиру, успев щелкнуть замком, отгородившись от одержимой любовью демоницы дверью. Острые когти заскоблили по дереву. В щелях полыхал яркий свет. Но Лена не обращала на это внимание, сама удивляясь тому, какой устойчивой стала психика, привыкшая к сильным раздражителям.

Она торопливо направилась в ванну. Туда, где на подзеркальнике догорали свечи. Где блики играли на кафеле стен, преломлялись на эмали сантехники. Где в зеркальном отражении свечи выстраивались в ровную цепочку танцующих бус, чтобы осветить существо, возникшее на пороге. Странное создание в маске из перьев.

В ванной, откинув голову на подлокотник, лежал Адам. Намокшая одежда вызывающе липла к телу. Намокшие локоны потемнели. По одной руке, бессильно свесившейся за край ванной, тонкой черной змейкой на пол сползала кровь, капая с тихим звуком. В другой он держал фужер на тонкой ножке. Фужер, полный кроваво-рубиновой жидкости.

— Вот я тебя и дождался, — уронили манящие губы. — Я знал, что ты придешь в свой черед. И ты пришла. Иди же ко мне, — Адам раскрыл ладонь в приглашающем жесте.

Лена медленно покачала головой.

— Нет.

— К чему пустое притворство? — усмехнулся призрак.

— Я не притворяюсь. Просто предпочитаю носить платье сухим. Если на то пошло, лучше уж ты иди ко мне.

Адам медленно поднялся и медленно приблизился, обнимая девушку за плечи, заглядывая ей в глаза.

Слишком подозрительны были и нежность, и радость, светившиеся в его взгляде. На Лазореву он так никогда не смотрел. Лена с грустью поняла, что не её, — увы! — встречали пылкими поцелуями. Поняла и замерла в желанных, но не ей предназначенных объятиях.

— Я все-таки дождался тебя, как видишь, — прошептали губы у самого уха.

Лена решительно отстранилась:

— Кого бы ты не думал встретить в моем лице, ты обманываешься, — она потянула за тесемки маски. Комок перьев и страз остался в руках, оставляя лицо ничем не защищенным от жалящих разочарованных взглядов.

— Кто ты? — отшатнулся Адам.

И снова Лена залюбовалась контрастом бездонной черноты глаз с теплотой мягких медовых локонов.

— Твоя жертва. И, возможно, твой палач. Но, увы, не та, кого ты ждал.

— Видимо это так. А раз так, — он поставил бокал рядом с чадящими, почти прогоревшими свечами, — мне нет до тебя дела.

Резко повернулся на каблуках и вышел.

Лена присела на край ванны, пытаясь представить, как поступить дальше. Что сказать или сделать? И нужно ли что-то говорить, вот ещё один вопрос? Пригубив оставленный Адамом бокал, девушка сморщилась. Чем-то похожим угощал её Роберт во время их первой встречи. Гадость ещё та! Запоминается даже в мире, целиком состоящем из гадостей.

Когда, собравшись с духом, Лена, наконец, собралась с силами и вышла из ванной, обретенное с таким трудом хрупкое спокойствие разлетелось на тысячи мелких зеркальных осколков. В каждом из осколков отразилась картина, представшая её взору: плотская вакханалия из подъезда перебралась в квартиру: клубок, щетинившийся множеством конвульсивно дергающихся рук, ног, членов.

Самым страшным было то, что Адам был там, среди других. Хотя на самом-то деле все Они были только частью НЕЁ, — девушки, повесившейся на чердаке.

Золотистые волосы Адама разметались по чужой плоти, претворяющейся другими телами и лицами. Со всех сторон мелькали алые, запекшиеся рты, напоминающие раскрытые раны. За короткие мгновения Лена пережила целый шквал эмоций. Чувствовала, как душу опаляет нещадное пламя, сплетенное из негодования, ярости и ревности.

"Сумасшедшие, они оба сумасшедшие", — пронеслась мысль. Да что в ней было проку?

В ушах звенели чужие сладострастные стоны, отдаваясь в душе пустым, выжигающим все желания и чувства, эхом.

Ради этого она столько плутала в тумане по бездорожью междумирья?

Ради этого испорченного существа рискнула жизнью и посмертием?!

Лена отвернулась и вышла из комнаты, плотно притворив за собой дверь. Села на ступеньку, обхватила колени руками и, положив на скрещенные руки утомленную голову, принялась ждать.

Она знала, что рано или поздно, Адам выйдет, оставив свою черную половину в квартире. Выйдет, чтобы встретиться с ней. И она попытается отыграться. Партия ещё не проиграна.

Наконец дверь за её спиной отворилась. Прозвучали легкие шаги. Адам сел на ступеньку рядом:

— Теперь я узнал тебя, — вздохнул он. — Тебя не должно здесь быть. Как же ты смогла вернуться?

Лена подняла голову, бросив на него злой взгляд исподлобья:

— Заключив очередной договор с Высшими. А как же ещё?! Не ожидал меня снова увидеть?

— Не ожидал, — спокойно прозвучал в сумерках тягучий густой тенор.

Лена испытала острейшее желание завизжать и выцарапать черные очи. Исчертить кровавыми полосками тонкую белую кожу. Выдрать клок мягких, так красиво обрамляющих лицо, локонов. Разбить в кровь насмешливо кривящиеся губы. Словом, совершить так осуждаемое всеми, но иногда такое желанное насилие!

— И это — все? — Она уже не пыталась маскировать злую иронию. Душа её исходила яростью, способной и металл раскалить докрасна. — Ты больше ничего мне не скажешь?! Не будет ни угрызений совести? Ни просьбы о прощении? Ни слов утешения?! Ничего не будет?!

Адам ответил на её слова усмешкой:

— Боюсь, что так.

Рука словно бы сама собой отвесила хлесткую оплеуху прежде, чем Лена успела сообразить, что делает. Вытирая ладонь о ткань сверкающего платья, нарочито брезгливо передёрнула плечами:

— Мразь!

Адам согласно кивнул:

— Да. Я — такой.

— Ты за это заплатишь.

— Правда? — тонкая бровь изогнулась то ли в издевке, то ли в изумлении.

— Правда, — твердо заявила Лена.

Лицо Адама продолжало хранить насмешливо-равнодушное, ироничное выражение, больно ранящие и без того кровоточащее сердце.

— Я могла бы так сильно тебя любить, — с горечью выдохнула Лена.

— А разве теперь ты меня не любишь? — возразил он ей.

Лена отвернулась.

Да, она его любила. И ненавидела. С одинаковой силой.

— Ты не вернешься назад. К ней, — уверенно сказала Лена. — Бог мне свидетель, — не вернешься. Отправишься туда, где тебя самое место — в Ад!

— С удовольствием, — проворковал он, обнимая её, привлекая к себе. — Ты укажешь мне туда путь?

— С удовольствием, — закрывая глаза, выдохнула Лена. Из-под смежившихся ресниц стекла пара слезинок, которые, несмотря на все усилия, не удалось сдержать. — Не трогай меня, — сказала Лена.

В голосе её не было мольбы. Были обжигающая ярость, пополам с болью. Взгляды скрестились в молчаливом поединке. Не один не желал опускать глаза первым, признавая поражение.

Адам попытался её поцеловать. Девушка не сопротивлялась, даже губ плотнее не сжимала, неподвижной куклой лежа у него в руках. Теперь, когда она была почти мертвой, её призрачные руки и ланиты вряд ли сумели сохранить живое тепло. Да и в выжженной душе тепла оставалось мало.

Адам отстранился.

— Зачем ты все-таки вернулась? — снова спросил он.

Лена зло рассмеялась:

— Думала, тебе без меня одиноко. Скучно, тоскливо. Я ведь не знала, что являюсь далеко не первой и не единственной жертвой. Я вернулась потому, что хотела тебя видеть. Вот такой ты! Гордись собой. Ничто живое, и, как я убедилась, мертвое, перед тобою устоять не в силах. Обольстительный, восхитительный Адам Левин!

Кстати, я принесла тебе привет от старого знакомого. Константина Петушенко. Помнишь такого? Симпатичный мальчик! Одобряю твой вкус. Впрочем, ты ведь в моем одобрении не нуждаешься? — Осеклась девушка, заметив, каким скучающим взглядом смотрит на неё собеседник. — Как мы все, и девочки, и мальчики, должно быть, мелки и скучны? — раздраженно тряхнула она головой. — К каким вершинам ты стремишься, что ничьи глаза, груди и пенисы не в состоянии тебя удержать около себя дольше пяти минут?! — почти прокричала Лена.

Она презирала себя за этот никому ненужный монолог. За отчаянный гнев. За слезы, наворачивающиеся на глаза. За дрожь в голосе.

— Теперь, когда ты излила мне все, что накопилось у тебя в душе, ты, наконец, счастлива?

Какой же он бездушный тип! Можно ли его хоть чем-то пронять?!

— Счастлива?! — Лена дернулась, как от удара. — Да не больше той дурехи с лестницы, что повесилась, предварительно свихнувшись от ваших совместных оргий. Сумасшедшая, наводнившая лабиринт из ужасов бесчисленными копиями собственных извращенных фантазий. Не больше твоей несчастной матери, пережившей любимого сына. Не больше умницы, сумевшей все-таки выжить и жить дальше, несмотря ни на что. Да разве вокруг тебя люди могут быть счастливы? — Голос Лены прервался. Горло, которое теперь никак не зависело от дыхания и связок, оказывается, по-прежнему могло перехватывать от эмоций. — Ты — игрок, Адам. Люди для тебя, что пешки. Что было с ними до и что будет после, — тебе нет дела. Отыграл, бросил в коробку. Одна Лена, другая: какая разница? Теперь, когда ты меня получил, я для тебя просто ещё одно чучело в эротической коллекции? Не смей молчать и отворачиваться. Отвечай мне! — Она попыталась уцепиться за его руку, но Адам резко отмахнулся.

Жадно вглядываясь в тонкие черты его лица, Лена не смогла отыскать в нем ни тени раскаяния. Ни капли нежности. Ни крупицы надежды. Скрытый вызов, ирония, злость, — это сколько угодно. Или не угодно? Но не единого чувства, которое можно было бы лестно для себя трактовать.

— Ты должна была стать моей жертвой, — сказал молодой человек, пожимая плечами. — Ты ею стала. Чувства здесь ни при чем. Я просто делал то, что был должен сделать. И все. Не я тебя выбирал. Сам я тебя никогда не любил и не ненавидел. Прости, мне нечего больше к этому добавить. Что бы там не было, ты теперь мертва и свободна. Так чего же кружишь на одном месте? Чего ты от меня хочешь? Чтобы во искупления собственной вины я на тебе женился?

Лена отвернулась:

— Я хочу невозможного, — с безнадежной грустью сказала девушка. — Человеческих чувств от нелюдя.

— Да уж, — горько отозвался Адам, криво усмехнувшись. — Это не возможно. Так давай возьмем вместе то, что пока ещё нам доступно.

Лены с вызовом посмотрела в незрячие бездушные глаза:

— Давай! — отчаянно согласилась она, кладя руки ему на плечи, первой потянувшись к ледяным губам.

Ласки причиняли неживым телам боль. Воде, превращающейся в пар — тоже больно. Пока не станет невесомой, не утратит связь с землей; пока не превратится в облако. Стать паром — не всем доступное блаженство.

Сплетая тела, люди не сплетают сознания. Людской секс всего лишь раздражение нервных окончаний в заданном ритме. Не более того. Но ни Лена, ни Адам больше не были людьми. Между ними все было иначе. В момент, когда они стали близки, Лена ощутила себя обезумевшим пламенем, раздуваемым неистовым ветром.

Это стоили жизни. Это стоило смерти. Это стоило Ада и потери Рая. Потому что их двоих связывало не сексом и не похотью. Любовью.

— Я люблю тебя, — выдохнула Лена. Как заклятие повторив некогда уже сказанные слова:

"Силой боли своей я привязываю тебя к себе.

Силою Света, что, не отчаиваясь, пробивает дорогу сквозь тяжелые пласты Тьмы, — снова и снова —

Я привязываю тебя к себе.

Силою Надежды, которая живет даже тогда, когда сам её носитель умирает,

Я привязываю тебя к себе.

Силою Любви, всепрощающей и всемогущей,

Способной подарить и отобрать крылья,

Показать Рай

Низвергнуть в пучины Ада,

Силой Любви, что, как солнце землю, согревает душу,

Силой Любви, дающей смысл жизни, несущей в себе все блага мира,

Силой Любви, позволяющей постигнуть Бога, -

Я привязываю Тебя к себе".

И пока звучали слова, менялось вокруг пространство.

Воздух сгущался. В нем вспыхивали и гасли молнии, отбрасывая по сторонам синие всполохи. Между всполохами проносились, смешиваясь, разъединяясь, сплетаясь и расплетаясь, невидимые красавицы. Их манящие и холодные лица. Гибкие и тугие, как лук, тела.

Мелькающий мир был красив. Но его красота разрушала и сердце, и разум.

В ледяном мире безумия Адам был единственным близким существом. Другого Лене было и не надо. С Адамом она была согласна идти в Ад. И даже дальше. Пусть хоть в Хаос! Лена изо всех сил вцепилась в его руку, боясь, что когда почва возвратится в положенное природой место, ветреного призрака не окажется рядом.

Когда стихло и остановилось, девушка увидела надоевший, навязший в зубах, густой белесый туман.

В котором единственными черными провалами были сияющие глаза Адама:

— Ты… — выдохнул он, — ты сделала это! Стен больше нет! Мы — свободны! — Он подхватил девушку на руки и закружил. — Я наконец-то вырвался оттуда! О, господи!

Лицо Адама утратило присущее холодное невозмутимое ироничное выражение. Почти детский восторг исказил его черты. Он весь светился. Так, наверное, блаженствует узник, приговоренный к пожизненному заключению и неожиданно помилованный.

Если бы Адам знал, что значат эти туманы! Если бы только знал, что Лена сняла не проклятие, а данную Темными защиту. Тяжесть, упавшая в эту минуту на сердце, была тяжелее гнетущей его неразделенной любви. Лена ощущала себя проклятым презренным Иудой. О, Небеса! Она должна была отвести в Ад того, кого любила! Что ещё можно добавить к подобной муке? Слова теряют смысл перед тем, что словам не подвластно: Рождением. Смертью. Болью.

Она должна сделать выбор: или Ад для него, или Небытие для них обоих.

— Адам, — позвала Лена.

— Да? — охотно отозвался он, приближаясь, протягивая к ней руки, явно с желанием обнять.

— Подожди, не надо. Да выслушай ты меня!

И Лена рассказала. Все, что узнала в посмертном блуждании. Ничего не утаив.

Если хочет, если сможет, пусть ищет способ спастись. Он имеет на это право. Может быть, она поступала не умно, усложняя свою собственную задачу. Но так было честно. И душой она знала, — так было правильнее.

По окончанию рассказа повисла тишина. Адам молчал, погруженный в раздумье.

— Что ж, ад, так ад, — пожал он легкомысленно плечами. — Хотя с твоей стороны, наверно, было бы милосерднее не говорить мне названия конечной станции.

Лена встрепенулась, вперяя в юношу почти ставший привычным, злобный взгляд:

— Ты хочешь сказать, что не станешь бороться?!

— С кем? — весело усмехнулся Адам ей в лицо, разводя руками. — С тобой? Или с туманом? С тобой бороться неинтересно, — это слишком легко. — Лена напряглась, начиная медленно заводиться. Ну, ни такое уж она и ничтожество, чтобы так о ней отзываться! — А с туманом и вовсе бесполезно. Да и что я выиграю в случае победы? Пустоту? — продолжал философствовать Адам. — Лучше ты, чем она. — Откровенно измывался он над девушкой, не скрывая белозубой улыбки. — Одному в тумане не долго и свихнуться.

— Думаешь, в аду тебя сиропом поливать будут? — с сарказмом поддела девушка, уперев руки в бока.

— Конечно. Кипящим сиропом, смолой и маслом. И все поверх ожогов четвертой степени.

— Это смешно?

— Пока ты не в Аду, — да. У меня к тебе конструктивное предложение. Полезай в лодку. Давай продолжим ругаться уже в дороге.

— Как ты торопишься! — фыркнула Лена.

И полезла в лодку.

— Ты понимаешь, что нам предстоит? — продолжала она ворчать, усаживаясь. — Нам предстоит дорога отнюдь не из желтого кирпича. И ведет она вовсе не в страну Чудес.

Адам улыбнулся ей, светло и радостно.

— Но ведь это — дорога! Все остальное почти не важно.

 

Глава 17

Любовь и туманы

Лена сидела на скамейке, сложив руки на коленях, и чувствовала себя счастливой. Адам неторопливо работал веслами.

— Ну и гадость, — в тумане было не видно, как он морщится. Зато это прекрасно можно было себе представить, слыша его недовольный голос. — Этот туман когда-нибудь заканчивается?

— Очень редко. Смотри, мне мерещиться, или там и вправду огоньки?

— Справа или слева?

Слава богу, хоть эти ориентиры оставались рядом, как правая и левая рука.

— Справа.

— Ну, или они там на самом деле присутствуют. Или у нас уже и галлюцинации одни на двоих.

Лена узнала выплывшее из туманов строение. Здесь Роберт кормил её "эфиром".

— Кажется, кто-то решил, что нам не плохо будет подкрепиться? — Заметила Лена.

Какое-то время все усилия были положены на то, чтобы достигнуть мерцающих, как светлячки, окон. Усилия увенчались успехом. Они вошли в деревянное строение, только снаружи выглядевшее ветхим.

Лена с наслаждением шла по полу, созерцая вокруг ощутимые, простые и понятные предметы, которых можно было коснуться, пощупать, погладить. Не опасаясь того, что они изменят форму, цвет или сущность. Окажутся душой прожорливого монстра, прикинувшегося обычной стенкой.

То, что Адам был рядом, шел рядом, говорил с ней, было ещё одним источником радости. Все в Адаме воспринималось девушкой, как повод быть довольной собой и окружающим миром. Небрежность жестов. Неторопливая походка. То, с каким любопытством он рассматривал окружающий интерьер. Даже то, что он оказался способным на выказываемое им любопытство.

— Как странно, — выдохнул Адам, глядя вослед услужливому официанту, отправившемуся за заказанным эфиром, — здесь все почти, как в жизни. Если остаться, можно забыть, что тебя больше нет.

— А мне кажется, что мы есть, — возразила Лена

— Разве это жизнь? — покачал головой Адам.

— Это смерть. Мы были сначала в одной ипостаси, теперь пребываем в другой. Но мы не исчезли. Мы продолжаем быть.

Официант с поклоном поставил перед ними изысканное тонкое угощение. Оба с удовольствием принялись его поглощать. Не хотелось ничего говорить. Короткие минуты отдыха были почти, как праздник. Особенно с учетом того, что впереди их ждало только горе. И к нему приходилось идти сознательно.

— Как ты думаешь, сможем ли мы найти нужный нам выход? — тихо спросила Лена, отодвигая от себя тарелку.

— Если честно, я думаю здесь особенно выбирать не приходиться, отсюда их всего два: в ад или в небытие.

— А если мы будем просто плутать в тумане?

— Думаю, в небытие и попадем, рано или поздно сами станем туманом, — пожал плечами Адам.

— Ты ненавидишь меня? — подавленно спросила Лена.

— А ты — меня? — ответил вопросом на вопрос Адам.

— Нет.

— И я тебя — нет.

— Но я поведу тебя в Ад!

Адам рассмеялся, откинув со лба падающие на глаза волосы:

— Сколько драматизма в твоем голосе! Что ты хочешь от меня услышать? Хочешь, я скажу, что понимал: рано или поздно нечто подобное произойдет? Что я сделал свой выбор самостоятельно? Так что теперь роптать поздно, а увиливать от расплаты по предъявленному счету бессмысленно? Ты это хочешь услышать, да?

Лена опустила ресницы:

— Я боюсь, — тихо произнесла она. — Я ужасно за тебя боюсь.

Адам поморщился, крепче сжав зубы, неожиданно так резко отпихнув от себя тарелку, что та, возмущенно звякнув, полетела на пол:

— Маленькая лгунья, — почти ласково проворковал он, грубо прижимая кисти её рук к столу. — Фальшивый ангелочек! Чертовка. Не живая, ни мертвая; ни богу свечка, ни черту кочерга. Постоянно твердя о своей любви, кого ты хочешь усыпить? Собственную совесть? Мы ведь оба знаем, что у тебя есть шанс, — о, такой ничтожный, — вернуться оттуда. Если я останусь. Там! И мы оба знаем, что ты попытаешься этот шанс использовать. Не смотря на всю твою "любовь". Как мило. И как по-женски! Я согласен, пусть так и будет. Только избавь меня от дешевых сцен, годных для экзальтированный дев и бабушек-пенсионерок. Нужно быть честнее. Так порядочнее.

Несколько душ обернулись в их сторону, обращая к Адаму возмущенные, недоумевающие взгляды. Открыто выражать эмоции здесь, видимо, было не принято. И тем более не принято грубо хватать за руки милых ангелоподобных красавиц.

Официант с постной миной на лице немедленно нарисовался рядом:

— У вас все в порядке? — вежливым безликим тоном поинтересовался он.

— Да. Оставьте нас! — сказала Лена.

Она потерла кисти, ощутимо саднившие от железной хватки грубого кавалера. Сердится на него, Лена не могла, понимая, что в словах Адама была крупица истины. А может быть, истины в них было куда больше, чем крупица?

— Неужели ты не понимаешь, что все это для меня унизительно? — продолжал Адам, не обращая внимания на взгляды, обращенные к их столику, ни на замершего неподалеку официанта. — Твоя наигранная жалость? Твоя ненужная мне любовь?

Лена знала, что щеки её не могут пылать. Знала. В призрачном сгустке энергии, которым они теперь стали, крови не было. Но они пылали! И ещё как.

— Я — мерзавец, это мы уже усвоили, правда? — Лена кивнула, раз этого от неё ожидали. — Я убил тебя. Я ведь тебя не пожалел? — Лена снова заученно покачала головой. — И ты меня жалеть не обязана. Ты имеешь полное моральное право на попытку отыграться. И не нужно ничего приукрашивать.

— Я ничего и не приукрашиваю. — Яростно проговорила девушка. — Ты, — заведенная бесчувственная кукла. Сам играешь, — всегда, везде и всюду. Думаешь, другие люди такие же? Чувства иногда от нас не зависят, понимаешь?! Мне совсем не нравится, что я тебя люблю. Я буду бороться с этим. Честно! И, может быть, у меня получиться, — со временем. Уверена, что получиться. Знай, я тебя люблю. Это правда. Знай также, что эти чувства не могут помешать тому, что предначертано, — даже если бы я сама того хотела. А я и хочу, очень! Но это ничего не меняет. Я — только счет. Только лист бумаги. Не более того. Если тебе просто больше некого ненавидеть, можешь ненавидеть меня. Раз уж любить не хочешь. Дело даже не в том, чтобы ты не хочешь любить. Ты, прежде всего — боишься! Боишься ответственности: за свои действия, поступки, мысли. Любить, — это, прежде всего, значит, нести ответственность.

— Именно так. Мне хватает собственной души. К чему мне твоя?

— К тому, чтобы тебя не сдуло сквозняком. К тому, что иногда, когда уже не остается ни сил, ни желания драться за собственную жизнь, мы берем откуда-то силы, и деремся за того, кого любим. Нельзя жить вечно только хлебом и зрелищем! К тому, чтобы не утрачивать желания жить. Наверное, за всем, за этим. Я не знаю, почему тебе этого не надо!

— Ну, все, все, хватит. Помилосердствуй. Я проникся глубиной собственного падения, — поднялся Адам из-за стола с чарующей подкупающей. — Пойдем, мой карающий ангел, к адским вратам, за честно заслуженной карой.

Елена в сердцах поднялась, и стремительно заскользила по переходам.

В закоулках коридора, Адам грубо прижал её к стенке, так страстно прижимаясь губами к губам, что тонкая кожа на них треснула. К саднящим кистям теперь добавились и саднящие губы. Руки удерживали девушку крепко, горячо. Взгляд черных глаз прожигал душу насквозь. В глазах Адама что-то засияло, делая его меланхоличное лицо одухотвореннее и мягче.

— Допустим, я привязался бы к тебе. Что дальше? — выдохнули его губы. Лена чувствовала, как слова, выдыхаемые его устами, касаются её уст. — Что это меняет? Для нас обоих? То, с чем нам придется столкнуться, великой любовью не остановишь и не разжалобишь. Мои грехи не оплатить твоими слезами. От наказания не откупиться. Мне не подняться, а ты…ты можешь разбиться. И это, пожалуй, даже хуже, чем просто отнять твою жизнь. Не искушая меня. Лучше не надо!

Адам резко отодвинулся, заскользил к выходу. Будто не было подаренных им горячих поцелуев. Будто не он сказал слова, подарившие Лене надежду.

— Ты идешь? — позвал его голос из-за туманов голос.

Разве могла Лена ему на него откликнуться?

* * *

Они проплыли недолго, когда их слух начал терзать неприятный, рокочущий звук. Все произошло быстро и стремительно.

— Что это? — встревожившись, спросила Лена.

— Не уверен, — прислушиваясь, ответил Адам, — но вроде, как водопад.

— Водопад? — только и успела переспросить девушка, как лодку захватило и понесло чудовищным потоком, которому сопротивляться было бессмысленно.

В одно мгновение туман сгустился и понесся вниз, увлекая за собой тех, кого до этого окутывал. Воздух наполнился шумом тысячи крыльев, воем ветра, падением миллионов звонких капель воды. Полет длился краткий миг, на протяжении которого Лена не переставала оглушительно визжать. Крик захлебнулся, когда она с головой ушла под воду, обжигающе-ледяную. Немая тишина и тяжесть обступили неожиданно, словно гигантская рука выключила звук, делая мир безголосым. И миг стал вечностью.

Словно со стороны Лена видела, как её волосы плывут рядом, похожие на длинные тусклые водоросли. Как обрывки платья колыхались в волнах… Не хотелось сопротивляться ледяному, утягивающему вниз течению, — она все равно не умеет плавать. Наконец-то! Умиротворяющее небытие, в котором не приходиться принимать решений.

Там, внизу, покой.

ПОКОЙ

ТИШИНА

ПОКОЙ.

Не быть, оказывается, не так страшно, как когда-то воображала себе одна живая девочка

А потом её рывком вытянуло на поверхность. Судорожный вдох, напоминающий рыдание, затем кашель заставил Лену содрогнуться в конвульсиях, выблевывая воду.

Почему она кашляет, если нет у этого тела легких, которым бы могло вредить отсутствие кислорода?! Но отсутствующие легкие продолжали гореть, горло саднило, будто она наглоталась перца.

Адам стоял на воде, удерживая бьющуюся от страха и кашля девушку на вытянутых руках. Только его железная хватка и не давала Лене вновь оказаться в водяном кошмаре.

— Что происходит?! — сквозь кашель выдохнула Елена.

— Рискну высказать мнение, что вредные боги решили сбросить нас с Олимпа, — проговорил Адам. Затем криво усмехнулся, натолкнувшись на её хмурый взгляд. — Ладно, не важно. Перестань трепыхаться, — довольно грубо встряхнул её своенравный призрак. — У тебя нет тела, понимаешь? Нет. Значит, и тонуть нечему.

— Но я тону! — возразила Лена. — Я на вкус чувствую эту паршивую мертвую воду!

— А на меня, зачем орать?

— Я на тебя не ору! — возмутилась девушка. — Просто мне страшно. И плохо.

— А мне что? Хорошо, что ли?

Вокруг ничего не было не видно. Туман сменился темнотой. Водный край, не скрытый туманом, был бескрайним. Влажность — чуть ли не сто процентная. Неподвижный воздух перенасытился электричеством, — вот-вот со всех сторон начнут потрескивать электрические разряды.

— Кажется, нам предстоит изображать "бегущих по волнам", — высказал её спутник очередную "умную" мысль, окинув окрестности взором.

— Может быть, все-таки проще "утонуть", чем идти по воде? — позволила себе иронизировать Лена.

В это мгновение все вокруг засветилось мертвенным, холодным серебристым светом. Следом за появлением неприятного свечения вода стала волноваться. Поначалу мелкая рябь сменилась бурлением. То здесь, то там, водное пространство вздувалась мутными пузырями.

— Что происходит? — прошептала Лена, стараясь не поддаваться накатывающей панике.

— А я знаю? — отозвался Адам.

Тишина взорвалась чередой душераздирающих воплей, как если бы одновременно пытали и насиловали не меньше сотни женщин. И все они были разъяренными и сумасшедшими при этом.

Крики оборвались так же резко, как и начались.

Водные брызги разлетелись, словно струя в фонтане, под огромным напором. На месте каждого "взрыва" застывала серая фигура. Справа. Слева. Сзади. Впереди. Одна за другой, мрачные, серые, жуткого вида. Пять, десять, двадцать! Всех уже не сосчитать.

Не сговариваясь, Лена и Адам встали рядом, спина к спине

— Кажется, мы хорошо сделали, что не искали дно, — истерично хихикнула Лена.

— И какая разница, где тебя схрюмкают? — разумно возразил Адам.

Длинные спутанные волосы (или шерсть?), всплывших созданий, закрывали изъеденные рыбами лица. С волос, перемешанных с водорослями, обильно стекала вода. Полусгнившие одежды разных фасонов, но одинаково мерзкого серо-черно-непроглядного цвета мешковато сидели на разлагающейся плоти.

— Твою мать, — выдохнул Адам.

— Нужно уходить отсюда! — сдавленным шепотом прошипела Лена.

— Валяй, — коротко кивнул он. — Рыпаться не имеет смысла. Чем меньше окажем сопротивления, тем быстрее они нас съедят.

— А если они вовсе не есть собираются? — рискнула высказать свое предположение девушка.

— Надеюсь, что трахаться они не будут? — передернулся Адам. — Даже яне настолько экзотичен, чтобы оценивать их неземную красоту.

— Таких обаяшек в твоей жизни ещё не было, — несмотря на ситуацию, Лена не могла отказать в удовольствии кольнуть его. — Неужели ты упустишь случай обогатить свой богатый сексуальный опыт общением с пусть не самыми симпатичными, зато такими колоритными персонажами?

Адам бросил на неё быстрый взгляд:

— Некрофилия с моих сексуальных предпочтениях последним числом числится будет.

— Жаль, тут нет твоей подружки Наташки. Ей бы все это понравилось.

Пока они препирались, "восставшие из бездны" времени даром не теряли. Со странными придыханиями, стонами, хлюпами, бульканьем фигуры, находящиеся в авангарде, уже двинулись вперед, направляясь явно к ним. Утопленники-зомби медленно продвигались вперед, вытягивая руки с длинными, слоящимися от воды, закрученными когтями.

"Хлюмп, хлюмп, хлюмп. Чпок-чпок-чпок. Бам", — неслось отовсюду. С хриплым дыханием. Со зловонием. Голодное. Плотоядно. Мало того мертвое, ещё и мокрое!

Лена перестала бороться с паникой, развернувшись, вцепилась в Адама мертвой хваткой:

— Придумай что-нибудь! — заорала она. — Быстро!

— Может быть, толкнуть тебя к ним и посмотреть, что будет дальше? — смеялся её сумасшедший возлюбленный, а затем неожиданно рявкнул, отталкивая от себя. — Давай, идиотка, взлетай, или поздно будет!

Лена успела только жалобно пискнуть, когда неожиданно для себя зависла в воздухе, где-то на высоте пяти метров над местом, на котором стояла до этого. Девушка беспомощно забарахталась на месте, как оказалось, не способная опуститься вниз, подняться вверх или полететь в сторону. От перспективы висеть тут, пока твари внизу будут терзать Адама, ни сколько не согревала. В этот момент Лена сама себе напоминала главного героя-поросенка из пародийной песенки, что "между небом и землей вился, вился, вился и нечаянно хвостом к небу прицепился".

"Спокойно, спокойно, спокойно, — повторяла Лена. — Никто, кроме тебя самой, тебе не поможет. Ты одна. И все зависит только от тебя".

Ничего не происходило. Девушка продолжала парить, ощущая болезненные толчки несуществующего сердца. Но ведь смогла же она взлететь?! Значит, и опуститься сможет! Закрыть глаза. На "раз-два" представить, как воздух больше не держит отяжелевшее тело. И оно камнем падает вниз.

От свиста заломили одновременно уши и, непонятно почему, зубы.

Какая-то тварь, успевшая кое-как доплестись и не развалиться при этом по дороге, немедленно вцепилась Лене в волосы, пользуясь благоприятной для себя ситуацией, при этом раздражая обоняние запахом тухлой рыбы и прочей дохлятины. Лена вновь попыталась взлететь. Упрямая гадина тянула за волосы вниз. Пытаясь освободиться, девушка изо всех сил ударила ногой по трухлявой морде. Фигура провалилась обратно в море. Освободиться получилось довольно легко, заплатив при этом довольно внушительным клоком волос.

Взлетая, Лена увидела, как Адам отшвырнул от себя ещё одну кикимору, заехав той в рыло кулаком. Но не меньше с дюжины мразей тут же оказались на её месте, раззявив кто острозубый, как у акулы, кто пустой рот с длинным, как у хамелеона, черными языками.

Лена спикировала, протянув ему руку:

— Держись!

Он зло отмахнулся:

— Да уберись ты от меня наконец!

Лена снова взлетела, а затем резко упала вниз, обхватив его за талию руками. Ей удалось подняться на несколько метров вверх. Вопреки всякой логике, несуществующее, якобы, тело беспощадно тянуло вниз, в глазах темнело, желудок скручивала омерзительная судорога. Так, наверное, чувствует себя пробка, которую штопором силы тянут вверх по узкому горлышку бутылки. Больно. Долго. Трудно.

"Вверх. Вверх. Вверх!", — сама себе командовала девушка, из последних сил не разжимая рук.

Все!!!

Она без сил упала на землю, хватая ртом воздух. Больше ни на что сил не хватало. Опрокинувшись на спину, Лена стараясь не шевелиться, чтобы поднявшаяся от непосильной тяжести и пережитого страха тошнота улеглась.

Она смотрела перед собой, вверх. Облаков там не было. И неба, как такового, не было. Только нечто подвижное и глубокое, как море. Но уже то, что под ними была суша, дорогого стоило в царстве Наваждений.

Повернув голову, Лена слабо улыбнулась Ему, — Врагу? Другу? Любовнику?

— Выбрались, — улыбнулась она Адаму.

— Выбрались.

— Благодаря мне!

В черных глазах Адама не было даже намека на благодарность. А ведь мог бы, и поблагодарить, сволочь черноглазая!

Лена с тяжелым вздохом, с застенчивой улыбкой произнесла:

— Ты… Ты не хочешь меня поцеловать? — спросила она, сама удивляясь собственному предложению. — В знак благодарности?

Господи, если она выживет, как сможет жить, не видя его бескровного лица, шелковистых, слишком ярких, для смертного, губ, бездонных глаз, в которых купается Тьма? И волос! Его светлых, как у ангелов, локонов?

Нежно, боясь своим прикосновением причинить ему боль, Лена легко коснулась губами губ. Холодных и твердых, будто высеченных из камня. Плотно, почти зло сомкнутых.

Адам не ответил на её поцелуй.

— Ты слишком многого хочешь от меня, Ангелочек. Я ещё могу любить мою жертву. Но ни моего палача.

Лена зашипела, как ошпаренная кошка:

— Да и пошел ты со своей любовью куда-подальше!

— Туда ещё дорогу отыскать надо.

— Вот этим сейчас и займемся.

В посмертных царствиях есть одно преимущество. Бестелесная плоть никогда не мнется, не пачкается и толком не рвется — как синтетика, — подумала с усмешкой Лена.

Отряхиваясь больше для проформы, она отметила, что местность кажется знакомой. Землю под ногами покрывала прозрачная, как слюда, узкая полоска льда, отвечавшая зловещим треском на каждый их шаг. По наледи ветер крутил крупяную снеговую поземку. Плато, как частокол, с трех сторон окружали скалы, с четвертой его омывало море, из пучины которого, судя по всему, они и вынырнули. Сверху клубилось нечто серое, подвижное, как ртуть, что при желании можно было бы принять за небо. Клочок суши казался крошечным и нереальным.

Услышав за своей спиной шаги, Лена уронила через плечо:

— Я была здесь. Это дорога в царство Морены. Знать бы только, на вход, или на выход? — пробубнила она, уже себе под нос.

— Думаешь, эти горы реально перейти? — подал голос Адам, встав за правым плечом.

— Сильно удивлюсь, если так. И буду приятно удивлена, если окажется, что они хотя бы реально существуют. Здесь то, что выглядит, как горы, пахнет, как горы, и на ощупь, как горы — на поверку может оказаться совсем не горами.

— Я так и подозревал, что ты скажешь какую-нибудь гадость, — судя по тону, Адам опять насмехался

— Рада, что хоть я-то не обманываю ничьих ожиданий.

— Значит, верхами мы тут не пройдем, — подытожил Адам. — Тогда выходит, придется искать путь через горные недра. Думаю, где-то неподалеку мы отыщем славную и бесконечную пещерку, в которой, если повезет, бесследно сгинем.

— Вот чего можно не опасаться, — Адам уже скользил по льду вперед, и Лена не хотя последовала его примеру. — Мне думается, мы уже сгинули.

Вход в пещеру нашелся до обидного быстро. Они вышли на него буквально через несколько шагов. Выглядел он как черная расщелина в глухой броне серого камня.

Адам оперся на выступ рукой, поглядев на девушку.

— Ну, вот мы и нашли способ продолжать путь.

— Да, очередной раз туманы сменим на мрак, — кивнула Лена.

— Хочешь войти туда? — поинтересовался Адам.

— Не хочу. Но что это меняет?

И снова обмен взглядами: глаза в глаза.

Стоя на краю Явного Мира, утрачивая с ним связь, Лена думала вовсе не о спасении души, ни о грядущей каре, не о прожитой, такой короткой жизни. Она думала о том, какое наслаждение вот так стоять рядом с Адамом. Какое наслаждение смотреть на то, как переливаются дорогим перламутром тонкие паутинки волос. Тонуть в бездне недобрых, равнодушных, бездонных глаз, — пропасть, в которую она провалилась. И ужасаться тому, что всему этому придет конец. Совсем скоро.

Адам обнял её за талию, сказав:

— Что ж, значит, идем вперед.

Темнота плотно окружила со всех сторон, стоило только перешагнуть невидимую линию, отделяющую пещеру от входа. Чем дальше парочка углублялась в недра горы, тем темнее становилось вокруг. Гуще и концентрирование становилась тишина, которую ничто не нарушало. Не было в темноте ни летучих мышей, обычных мышей. Не было жуков и насекомых. Наверное, не было даже вирусов и бактерий. Вокруг лежало стерильная мертвая Тьма.

Лена определилась с предпочтениями, решив для себя, что туман — он все-таки как-то лучше. В нем двигалась хотя бы вода.

Объяснить ужас, тяжело давящий на разум и чувства, было невозможно. Потому что опасности не было. Не чему было угрожать. Угроза не может исходить ни от куда. Мрак был наполнен пустотой. И страшнее всего было слиться с ней, раствориться, остаться тут и вечно не видеть ничего.

— Мы ведь уже мертвые, да? — осмелилась Лена разрушить незримо сколько времени копившееся безмолвие, раз уж она не в состоянии была разрушить беспроглядного мрака. — Раз мы умерли, нам ничего не может принести вреда? Нам ведь нечего бояться?

— Не сомневайся, что мы скоро узнаем, чего могут бояться мертвые, — отозвался из темноты голос, как всегда, полный "оптимизма".

Рука, поддерживающая Лену за талию, внушала уверенность. Если бы она ещё могла и согревать.

— Адам!! — испуганно пискнула Лена, останавливаясь

— Что ещё?! — очень тихо и очень зло прозвучал рядом его голос.

— Справа…

— Где?! И почему все неприятно приходят именно оттуда? — справедливо возмутился её спутник. — Теперь вижу.

Загоревшиеся впереди алые огоньки заставили Лену пугливо сжаться. Слишком сильно напоминали они злобные глаза плотоядной твари.

— И что это может быть? — шепотом спросила она.

— Какая-нибудь гадость, я думаю, — тоже шепотом ответили ей.

Огоньков становилось больше. Они возникали то справа, то слева; то по одному, то целой россыпью. Сверкали со стен, испуская слабое свечение, мало-помалу наполняя горную утробу светом. Это должно было бы внушить надежду. Но заполняло сердце тревогой.

Недра пещер Голубых гор неожиданно напомнили девушке Алмазную Пещеру, по которой плутали Элли и её брат Фред в поисках выхода. Светящиеся вкрапления в камне были разного цвета. Встречались зелёные, желтые, все оттенки синего. Но больше всего было алых, как кровь, камней.

Лена подняла голову, стараясь во мраке разглядеть высоту сводов. Но у неё ничего не вышло.

— Тебе не кажется, что пол опускается вниз? — спросила Лена.

— Нет, мне так не кажется. Я просто уверен, что он опускается вниз.

Проход сузился так, что пройти дальше можно было только по одиночке. В конце прохода стояла статуя из черного камня, изображающая фигуру в полный человеческий рост, с сомкнутыми за спиной крыльями. Невозможно было различить никаких характерных черт, — только силуэт, непонятно даже, мужской или женский.

Глаза статуи зловеще светились алыми огнями-угольками.

— Мне она не нравится, — флегматично прокомментировал ситуацию Адам. — Ты уверена, что она не оживет?

— С чего это мне быть в этом уверенной? — почти возмутилась девушка.

— Может быть, нам не ходить дальше, а?

— Предлагаешь остаться здесь и на веки вечные любоваться скульптурным шедевром неизвестного автора?

— Нет. Так мне тоже не нравится, — усмешка, вечная усмешка. Шут гороховый! Ну и пусть себе смеётся, подумала Лена. Когда кто-то находит в себе мужество смеяться, ситуация не кажется такой серьезной и напряженной. — Жаль, у нас нет с собою даже перочинного ножика. Когда этот монстр оживет, сражаться с ним будет нечем.

Вопреки ожиданиям, статуя не шелохнулась, когда они проходили мимо. Не стала извергать огонь. Не сыпала молниями. Не разворачивала каменных крыльев. Даже не повернулась, чтобы посмотреть вослед путникам. Они прошли мимо неё беспрепятственно.

Миновали опасность, которая оказалась всего лишь глыбой камня, украшенной рубинами.

И застыли. Под ногами пол резко обрывался. Впереди была пропасть, заполненная туманом. На этот туман был не белым, черным, как ядовитый смог. И густым, как вуаль дряхлеющей красотки прошлых веков.

 

Глава 18

В недрах Мертвых Гор

— Я думаю, то, что мы не можем видеть дна, для нас ведь к лучшему, правда? — озвучила Лена пришедшую в голову мысль, наблюдая как черные, похожие на кляксу сгустки медленно колышутся из стороны в сторону.

— Ну, если ты предпочитаешь не видеть льва, намеривающегося откусить тебе филейную часть, — тогда, правда, к лучшему — поддержал девушку спутник. — А так, в общем-то, большой роли не играет.

Лена подавила очередной вздох. Она уже знала, что за предложение сейчас повиснет в воздухе. И, увы, не ошиблась:

— Будем спускаться вниз? — спросил Адам.

Впрочем, второго способа ведь не может быть у задачи без альтернативных решений. Позади них мосты были обрушены. Впереди зияла пустота. По условиям предложенной игры движение вперед было непреложной аксиомой. Так что вывод напрашивался сам собой:

Вперед, и вниз, а там

Ведь это наши горы

Они помогут нам1

____________________________

В. Высотский

— Как ты предполагаешь спуститься? — Раздраженно поинтересовалась Лена.

— А возьму, — и шагну вперед, — тряхнул кудрями Адам.

— Что ты сделаешь? — переспросила девушка.

Лена не успела помешать, не успела даже испугаться, а Адам уже летел вниз, красиво растворяясь в черных облаках. Думать было некогда, да и не о чем. Оставалось лишь, закрыв глаза, последовать за ним.

Падение длилось несколько секунд. Затем последовал удар: по ступням и коленям, по ободранным ладоням и плечам, по позвоночнику. На мгновенье, потеряв сознание, Лена перестала воспринимать окружающее. Потом ощутила прикосновение ладоней к своим рукам:

— Ты в порядке? — Прозвучал тихий голос Адама.

— Нет! — зло огрызнулась она ему.

— Да, приходится признать, для "летуньи" ты приземлилась неуклюже, — насмешка в голосе успокаивала, внушая мысль о том, что все идет своим, привычном чередом; что основополагающие мира остаются незыблемыми. — Лен, ты быстрей прочухивайся, — посоветовали её. — Здешний пейзаж не располагает к пикникам.

Лена открыв глаза, осмотрелась.

Черная дымка колыхалась наверху, делая колодец, в который они загремели, бездонным. Дно пропасти покрывало огромное количество надгробий. Разных. С христианскими крестами. С крестами, но уже не христианскими. С плачущими ангелами, молитвенно сложившими руки. С ангелами, воинственно поднявшими меч к небесам. Треугольные памятники, прямоугольные памятники, просто плиты, утопленные в землю; странные деревянные палки, увитые лентами и бубенцами, украшенные чем-то, издали напоминающим рогатый шлем викингов. Между памятниками струился ядовито-зеленый, светящийся туман. Непонятного происхождения "кладбище" тянулось лентой вдаль, насколько, насколько видно было глазу.

— Что это? — шепотом спросила Лена.

— Откуда, по-твоему, я могу это знать? — пожал плечами Адам.

Взглянув вверх, Лена обнаружила, что над ними распростер крылья ангел, чей лик был равнодушен и вдобавок, жутковато подкрашен разводами, подозрительно напоминающими кровь.

— Адам? — испуганно позвала девушка.

— Что? — обернулся он.

— Не оставляй меня одну!

— А у меня получится? — не весело ухмыльнулся он, протягивая ей руку и помогая подняться на ноги. — Пойдем лучше дальше. Сомневаюсь, что здешняя публика сможет долго вести себя прилично.

Лена поднялась, старательно не обращая внимания на боль, пронзающую тело при каждом движении.

Что-то неприятно шуршало, хрустело и скрипело под ногами. Сухостойник торчал у каждого надгробия. Повсюду виднелись мертвые, сухие ветки, засохшая трава, увядшие цветы. Венки из чертополоха и терновника "украшали" памятники через один.

Адам резко остановился, выпустив ладонь девушки из своей руки.

— Что? — шепотом обратилась к нему Лена.

— Ты не видишь? — так же шепотом спросил он. Его и без того белое лицо застыло неподвижной маской.

— Что именно? — нахмурилась девушка.

Кроме статуй, крестов и туманов ищущий взгляд поначалу ничего не мог отыскать. Но, приглядевшись, Лена за одной из могил заметила фигуру в классической, при изображении призраков, длинной развивающейся рубашке. "Белая дама" тянула к ним руки. Белая материя длинных колоколообразных рукавов раздувалась ветром, — неощутимым, но сделавшимся видимым. Ветер играл распущенными косами; ветер задирал подол рубашки, обнажая бледные голени призрачных ног.

По воздуху будто пошли помехи. Фигура исказилась, вытягиваясь, как струна, становясь плоской, и длинной, будто кобра, — похожая на воплощенный "крик".

Сердце тревожно сжалась, болезненно заныло в груди.

— Адам, не смотри на неё, — разъяренной кошкой зашипела Лена.

Девушка не могла не понять, что вовсе не появление жути, как таковой, произвело на любимого сильное впечатление. Она сама напугалась не призрака. Лена боялась реакции Адама на появление полуночной мары, которая, судя по всему, имела облик некогда любимого, очень дорого для него существа.

Опасения подтвердились, когда зачарованно выдохнув: "Мама!", — Адам, шагнув вперед, раскрывая демону объятия.

— Мама? — повторила Лена. — О, Матерь Божья, помоги мне! — всплеснула она руками, а затем вцепилась в Адама хваткой, которой обзавидовались бы бульдоги и буль-терьеры. Лена вкаталась в него крепче, чем репейник в собачий хвост. — И не думай идти к ней! Я тебя не пущу!

— Убери руки! — Адам не церемонился с ней в попытке высвободиться, — Пусти меня!

— Не ходи! — кричала она, продолжая отчаянно удерживать рвущегося к своей погибели, — Лена в этом не сомневалась, — юношу.

Её хватку можно без натяжки было назвать мертвой. Так брошенная жена из последних сил тянется за мужем, не желая отпускать его к молоденькой сопернице.

— Не ходи! Это не твоя мать! Поверь мне, это не она…

— ДА УБЕРИ ТЫ РУКИ, СУКА! Оставь меня в покое! Как же ты меня достала!!!

Адам был сильнее. Ему удалось оторвать и отшвырнуть от себя Лену, как цапучего котенка. Девушка бессильно зарылась руками в сухую, каменистую почву.

— Нет! Не ходи! Не ходи, Адам, умоляю тебя!! — рыдала девушка ему вслед.

Сквозь пелену горячих слез Лена видела, как он приближался к жуткой твари. Как его руки нежно скользили по длинным белёсым волосам.

— Мамочка, — выдохнул он, зарываясь лицом в прекрасное белое облако, лежащее на плечах жуткой твари. — Мама.

Пустое голодное лицо существа исказилось, руки клешней потянулись вверх.

— Адам!!! — Отчаянный крик девушки слился с торжествующим криком чудовища.

Когтистая рука ударила по хрупкому телу, уходя во внутренности с тугим вязким звуком. Так, наверное, рвется стебель цветка, — только люди этого не слышат. Красная кровь обильными струями окрасила рубашку. Монстр, под неестественным углом изогнув свою шею, склонился и стал вгрызаться в открытую рану на животе. Утробное урчание показалось Лене уже знакомым. Подобное случалась. Там, в дремучем лесу, где один зверь терзал другого, насыщаясь за его счет.

Адам не делал попыток защищаться. Лена с запредельным ужасом наблюдала, как он, медленно-медленно, с усилием, подняв руку, погладил монстра по волосам. А потом рука его безжизненно упала, вытянувшись вдоль тела.

Не в силах безучастно смотреть, Лена, вцепившись в одну из палок-надгробий, потянула её на себя. Не таясь, бесстрашно (потому что уже успела утратить разум от пережитого за последние секунды страха), она приблизилась к развлекающейся парочке и, размахнувшись, наотмашь ударила насыщающегося вурдалака по спине.

Чудовище подскочило на месте, развернувшись, как кузнечик, в воздухе. Все его тело текло, как вода. Глаза вампирши полыхнули алым светом, будто там, в глубине черепа, горело пламя. Между обнажившимися деснами сверкнули острые, заходящие друг за друга клыки. Гибким прыжком порождение Ада взвилось в воздух.

В том, как тело перемещалось, не было ничего человеческого. Это была пластика тигра, скрещенного с насекомым и обладающего демонической силой.

Лену спасла только невероятная, необъяснимая удачливость. Когда монстр взвился в прыжок, девушка ударила импровизированным оружием, как копьем. Руки ощутили сначала сопротивление раздвигающихся, разрушаемых тканей, а затем почувствовали отвратительную дрожь агонизирующего тела. Чудище стало заваливаться на спину, пронзительно завизжало, забилось в припадке, пытаясь освободиться. Вместо того, чтобы выпустить импровизированное "копье" из рук, девушка "насела" на него, наваливаясь всем телом. Стремясь как можно дальше вогнать деревяшку в плоть.

Чудовище затихло. Затем его волосы стали осыпаться на землю белым мхом, вспыхивать зеленым светом, и, расплываясь, исчезать, словно просачиваясь в почву. Вслед за волосами земля "всосала" и саму обездвиженную фигуру.

Лена кинулась к "жертве", распростертой на земле:

— Адам! Адам! Ответь мне! — звала она, обнимая любимого за плечи и встряхивая, словно куклу.

Темное полукружие ресниц на щеках юноши дрогнуло в ответ на страстный призыв.

— Ты слышишь меня? — всхлипывала девушка. — Адам!

Рука юноши с усилием оторвалась от земли и, приподнявшись, накрыла руку девушки, ласково пожимая дрожащие пальцы.

А затем, — Лена сама не поняла, каким образом это случилось, её пальцы оказались вложенными в глубокую рану. Кровь, пульсирующая, будто маленький горячей фонтанчик, мгновенно обагрила руки. Мягкая плоть под ладонью ответила на вторжение конвульсивной болезненной дрожью.

Какое-то мгновение шокированная девушка смотрела на окровавленную рубашку. Кровяные капли сверкали, словно подсвеченные изнутри волшебным фонариком. Затем перевела взгляд на бескровные, заостренные черты Адама. Под пристальным взглядом сжалась, ощущая себя комком оголенных нервов.

— Что ты делаешь?! — пискнула она.

Адам строптиво мотнул головой.

— Я хочу, чтобы ты тоже мучилась. Хочу, чтобы тебе было тошно и противно. С самой первой нашей встречи ты суешь нос туда, куда тебе его совать абсолютно не полагается. Зачем ты вмешалась? Кто просил тебя о помощи!? Ты же убила её!

— Это была не твоя мать, Адам, — всхлипнула Лена. Но в голове её не было уверенности, ибо ни в чем уверенной быть было нельзя.

Снова закрыв глаза, Адам отвернулся.

Лена, дрожа, вытащила руки из ран, и принялась стирать с них кровь пучками серебристой, похожей на сухой мох, травы. Тело сотрясала нервная дрожь, но слез не было. Вообще. Так иногда жуткий мороз бьет землю, не укрытую снегами, — на сухую.

"Нет, я не выплакала их

Они внутри скипелись сами

И все проходит пред глазами

Всегда без них. Всегда без них."2

_____________________

А. Ахматова

Когда Адам, открыл глаза, злость их них исчезла. Её сменили опустошенность и усталость.

— Тебе нельзя было вмешиваться, — повторил он, садясь. — Мама приходила не просто так. Я превратил её жизнь в ад, а теперь она пришла сюда, чтобы забрать меня в смерти в заслуженные мною чертоги. Все правильно. Все так и должно было быть.

— Нельзя же было так просто сдаться! — начала, было, Лена, и осеклась от насмешки, змеящейся, на сей раз, не по губам. Застывшей в глубине глаз.

— Ты пришла отвести меня в Ад, верно? — подытожил Адам. — Посмотри вокруг, милый ангел! Что это, как не его предместье? Нам не нужно было бороться. Нам нельзя бороться, это только затягивает агонию. Понимаешь?

Адам с видимым усилием поднялся на ноги. Лена не сделала попыток помешать. Зачем? Все равно не послушается.

Они вновь побрели между могилами. Интересно, подумала Лена, кто же под ними может лежать? Кого можно хоронить там, где и без того все мертвое? Тех, кто ушел отсюда в мир живых?

Зеленый туман, покрывающий землю, начал сгущаться. Капля по капле собирался в лужи. Вскоре мутная вода стала покрывать все. Лена и Адам брели, аккуратно переступая, чтобы не брызгаться. Адам время от времени тяжело опирался на вовремя подвернувшийся под руку памятник и судорожно, глубоко вздыхал. Ничего! Впредь не будет целоваться с упырями, — утешала себя Лена, стараясь заглушить тяжелые чувства, — гремучую смесь из смущения, отвращения и страха.

Адам и Лена шли довольно долго. Однообразный пейзаж начал понемногу утомлять, погружая душу в полусонное состояние. Резкий укол в ногу заставил девушку очнуться. Бросив взгляд вниз, она не смогла удержаться от вскрика.

У ног плавало с десяток мелких существ. На рыбу они походило мало. Вторая половина тела "плывунов", — от хребтины до чешуйчатого хвоста, — была покрыта острыми плавниками. Первая же представляла собой внушающую оторопь помесь обнаженного человеческого скелета с мохнатыми крысиными лапками, увенчанными острыми кошачьими коготками. Круглая голова чудищ, с выступающей вперед челюстью, вызывала в памяти приматов, пролежавших в почве незапамятное количество лет и превратившиеся в окаменелость.

У Лены их вид вызывал сравнение с человеческим эмбрионом, покрытый чешуёй напополам с шерстью. Эмбрион был разгневан и голоден. Обитатели кладбищенской большой лужи явно собирались полакомиться.

Существа стекались со скоростью пираний.

Адам, быстро оценив ситуацию, схватил девушку за руку и, ни слова не говоря, припустил бегом. Лена старалась держаться, не замечать очередных больно жалящих, обжигающих ступню, уколов.

Они передвигались быстро. Существа не менее стремительно их преследовали. С каждой секундой, каждым новым шагом, к преследователям присоединялись новые "рыбки". Вода буквально кипела.

— Нам не убежать от них, — задыхаясь от бега, крикнула Лена. Спортсменом она была никудышным, выдохлась почти сразу.

— Заткнись! — Адам, как всегда, был ласковым и внимательным.

Лена, отметив, что Адам не просто мечется между надгробиями, а явно к чему-то стремился, не стала спорить.

Вскоре цель стала явной: широкое дерево, не отличающееся высотой. Но главное в их положении вытащить ноги из воды, пока на костях ещё есть мясо.

Когда удалось добежать до спасительного древа, Адам подхватил девушку за талию и подсадил на первую более или менее устойчивую ветку. Лена подтянулась повыше, перебравшись на следующую "ступеньку", освобождая место "герою".

В ушах у неё звенело, в глазах мельтешили черные точки.

— Кровообращения нет…сердца нет…а все признаки, связанные с сердечной системой остались, — выдохнула она из себя. — Как это может быть? И зачем оно так, а?

Ответа на вопрос Лена не ждала. Поэтому была удивлена, когда вместо ответа Адам тихо присвистнул:

— Н-да!

— Чего? — испуганно оглянулась на него Лена.

— У тебя на ногах мясо маловато осталось.

Испуг, промелькнувший в темных глазах Адама, заставил Лену медленно-медленно, заранее готовя себя к худшему, поглядеть вниз. Ступни кровоточили. Они были в таких глубоких царапинах, что их вполне можно было приравнять к ранами. Некоторые окаймлялись рваными лоскутами обескровленной кожи. Отдельно, особо хорошо удавшиеся фрагменты, представляли собой вырванные из плоти куски мяса, болтающиеся на чем-то, подозрительно напоминающее кровавые сопли.

Взирая на кровавое безобразие, в которое превратились ноги, Лена всхлипнула.

— Больно? — то ли раздраженно, то ли сочувственно поморщился Адам.

До этого боли не ощущалась. Но теперь отсутствующая нервная система во всю кричала, что нижним конечностям грозит беда. Ноги словно с кипятке сварились.

Ну, жаловаться Адаму Лена не станет. У него у самого половина грудной клетки разворочено, а все ничего! Скакал вон, как козел по кочкам.

Лена истерично хихикнула.

— Только вот этого не надо, ладно? — предупредил он.

— Чего? — не поняла девушка.

— Обойдемся без истерик?

— Постараемся, — согласилась Лена, удобней устраиваясь на ветке, и стараясь убедить саму себя, что ноги у неё в полном порядке. — А если бы эти твари нас с тобой сожрали, — где бы мы сейчас оказались, а?

— Нигде.

— Так не бывает, — не согласилась Лена. — Интересно, существует другое Междумирье?

Адам подозрительно на неё покосился и покачал головой, в очередной раз, наверное, напомнив себе, что с женщин, а особенно с блондинок, ума ожидать — безнадежное мероприятие.

— И что теперь? Мы, как птицы Сирен, так и будем сидеть на ветках? — весело спросила Лена, мотая обкусанными ногами.

От вида "крокозябликов", мельтешащих у основания древесного ствола, на который они взгромоздились, становилось откровенно не хорошо. Жадные "малютки" аж подлетали над зеленой волной, яростно колошматя гибкими хвостами по воздуху и об воду, перед тем, как снова исчезнуть из поля зрения не солоно хлебавши.

— Надоест, — спустимся вниз, — в тон ей отозвался Адам.

Чтобы как-то отвлечься Лена принялась рассматривать окрестности. Они были почти живописны: как любые готические руины в окружении заброшенного кладбища. Вода, заменившая собой ярко-изумрудные полосы тумана, покрывала землю. То тут, то там, из неё выступали верхушки памятников, покрытые серым налетом, подозрительно напоминающие осевшую гарь и пепел.

Кое-где над ровной зеленой лентой воды, над которой не мельтешила даже легкая зябь, возвышались небольшие куски размякшей земли, увенчанные чахлым подобием древесной растительности.

Лена вздрогнула, когда длинная тень от высокой башни медленно проявилась, обрастая реальными камнями, будто выплывая из неведомых глубин.

Она могла поклясться, что мгновение назад башни не было! И вот указующим перстом башня пронзла зловещее пещерное "небо". Более широкая у своего основанья, по мере того, как поднималась вверх, башня сужалась, словно шахматная "ладья" времен Советского Союза. У строения, насколько Лена могла рассмотреть, была одна особенность: полное отсутствие окон и дверей.

— Кажется, Фата Моргана зовет нас в гости, — хмыкнул Адам.

Лена в этом сильно сомневалась. Она уже беседовала с Морганой- Мориганн, Марьей-Моревной, мертвой царевной. Поэтому знала, — босоногая нищенка, сумасшедшая и вечно мудрая, никогда не поселится в таком месте.

Но какая пакость в замке, безусловно, обитала. И им, судя по всему, выпала честь выяснить, — какая именно.

— Я пойду первым, — заявил Адам, вспархивая вниз.

Лена, болтая ногами, наблюдала, как он бежит, легко, бесплотно, как и положено тем, кто плоти лишен, по направлению к следующему утлому кусочку земли, осажденному со всех сторон затхлой водой.

Могли ли червивые козявки представлять для него опасность? Лена верила, что нет.

Сама она возвращаться в воду была не намерена. Элегантно поднявшись в воздух, девушка поплыла в сторону замка. Затем красиво приземлилась у основания лестницы, оплетающей башню по периметру, поднимающейся к самой её вершине.

Адам и Лена встретились у башни, одновременно достигнув цели, хотя и разными путями. Лена с холодным любопытством наблюдала, как Адам, облокотившись на обломки некогда красивого золоченого грифона, стоявшего у основания лестницы, с усилием пытается отдышаться.

Он был так мил. Несмотря на слипшиеся окровавленные фестоны рубашки, несмотря на густые тени под запавшими глазами, несмотря на спекшиеся губы. Все равно — чертовски хорош.

Лена подивилась тому, как ей могло все это нравится: его кровь, его бледность, его боль?

— Почему ты так на меня смотришь? — в голосе Адама прозвучала напряженность.

— Как я на тебя смотрю? — медоточиво отозвалась Лена.

— Жутко, — кривая улыбка, сморщившая губы, была нарочитой и несколько раздраженной. — Тебе, белой и пушистой, это не идет.

— Ты плохо меня знаешь, — пожала плечами Лена. — Я никогда не была белой и пушистой.

У подножия незрячей башни, в мутных зеленоватых испарениях, в подземелье, над которым не было неба, стояли фигуры: мужская и женская. У них почти не было прошлого. Не для них было предначертано будущее. У них не осталось настоящего. В неясных туманах медленно таяли их души. Все, что их связывало, все, что удерживало, так это любовь и ненависть. Призрачные, как они сами.

 

Глава 19

Дикая охота

Адам тряхнул головой, невесело рассмеявшись:

— Очень мило со стороны прекрасной дамы подарить поцелуй на прощание, перед тем, как мы окончательно сгинем во тьме. Но не пора ли двигать дальше? Пока бал не начался без нас?

Лена промолчала. Взгляд её был обращен к вершине башни, дерзким перстом пронзающей небеса. Слепая твердыня. Приспичило же им её покорять!

Это миф, что выбор существует всегда. Выпавшие триедино Арканы: Сфинкс, Правосудие и Башня, — выбора не оставляют. Башня в царстве крестов и туманов была центром. Альфой и омегой, миновать которую не представлялось возможным.

"Темная Башня — Адские Врата, с которых грешнику предстоит падать в Ад. Точка в любом предложении. Перекресток, на котором сталкиваются Хаос и Порядок, Жизнь и Смерть, Праведник и Грешник, Бог и Дьявол. Черная дыра. Разрушение до основания всего, что было", — будто услышала Лена пояснения Ворона.

Девушка подошла к лестнице, улиткой поднимающейся наверх и положила руку на каменный парапет. На душе было тяжело.

— Как ты думаешь, — спросила она, вскинув голову в попытке высмотреть, что скрывается в вышине. — Кто здесь может жить?

— Последняя и самая злая фея из сказки о Спящей красавице. Пошли, — молвил Адам, подталкивая девушку вперед.

Ступенька за ступенькой, они набирали высоту. Земля, залитая ядовитыми лужами, наполненными зубастыми мутантами, оставалась внизу. Лестница оплетала башню, пока не вывела их к маленькой дверце, почти неразличимой в толще кирпичных стен. Они вошли внутрь, и очутились в сырой темной комнате. Пространство освещалось факелами. Неровные алые огненные всполохи мрачно подсвечивали свисающие со стен занавески из паутины. Взгляд цеплялся за каменные саркофаги, ровными коробочками, расставленными вдоль стен. Прямоугольная комната оказалась склепом.

Лена бросила на спутника вопросительный взгляд.

Адам замер, скрестив руки на груди, сохраняя внешне нерушимое, так раздражающее девушку, спокойствие.

— Это и есть предполагаемая бальная комната? — не удержалась девушка от ехидной реплики.

— Судя по всему.

— В гробах лежат приглашенные или хозяева?

Лучше бы она этого не говорила.

Крышки, одна за другой, уходили в сторону, взметая ворохи веками скапливающейся, серой пыли. Стук, издаваемый при падении каменными крышками от пол, отдавался в Ленином сердце дрожью. Из гроба поднимались фигуры, с ног до головы, закутанные в саван. Белые коконы выстраивались друг за другом, по цепочке. Безликие и безмолвные, бесполые и безголосые, — словно столбы вдоль дороги. Казалось, всё готовится к таинственному ритуалу.

Адам не шевелился. Он замер, невозмутимый, равнодушный и холодный.

Последним в шеренгу встал мертвец, в котором Лена с ужасом признала знакомые черты. Тело Сереги, серое, мокро-склизкое, неприятно поблескивало, как чешуя у рыбы. Из-под лысого черепа смотрели незрячие, голодные, яростные глаза.

Башня задрожала, словно готовясь извергнуть из себя потоки горной лавы. Пол под ногами мелко вибрировал. Из пола вырос трон, на котором сидел молодой человек, вальяжно откинувшийся на спинку каменного пьедестала.

Лицо существа мужского пола было неестественно бледным, даже для нежити. Коротко остриженные серебристо-седые волосы открывали высокий лоб с ярко выраженными надбровными дугами. Подбородок, в противовес лбу был узким и заостеренным. Овал лица в целом напоминал кошачью мордочку. Глаза, большие, со светлой, под тон седым волосам, радужкой, отливали алым пламенем, как не банально это описание.

В руке нечаянный гость (а точнее, хозяин), держал весьма странное оружие, больше всего напоминающее меч с двумя лезвиями различной длины. Рукоятка мечей наводила на мысль о сложном устройстве, при взгляде на которое легко можно было себе представить, как лезвия удлиняются или укорачиваются, вращаются с омерзительным звуком, напоминающим работу отбойного молотка или ручной бензопилы.

— Ну, вот мы и встретились, — хмыкнул демон, небрежно-элегантным движением забрасывая ногу на ногу, — Адам, — Демон выдохнул имя с нарочитым придыханием. — Ты, я вижу, на наше свидание решил прийти не один?

— Так сложились обстоятельства, — отозвался Ленин спутник, пожимая плечами.

— Обстоятельства, — задумчиво повторил демон. — Расскажите мне, почему смертные так любят ссылаться на обстоятельства?

В следующую минуту Лена едва сдержала крик. Трон опустел. Тонкая рука демона с силой оплела талию девушки. Губы коснулись ушек. Голос сладкой патокой полился в душу.

Только ничего сладкого в смысле произносимых им слов не было:

— Разве вы не понимаете, что любое обстоятельство зависит лишь от вас? Что ваши разбитые жизни, ваши нелепые смерти есть не более, чем результат неправильных действий, мыслей, а самое главное — неправедных желаний?

Рука, поддерживающая Лену, растворилась в воздухе, и девушка покачнулась, потеряв равновесие, с трудом удержавшись на ногах.

— Забавные и омерзительные зверюшки, вы, люди. Забавные, но вредные. Даже радость искушать и соблазнять вас у нас отобрали. Ну что за радость, — затевать игру с тварью, предел мечтаний которой сводится к двум банальным актам: жратве и сексу?

Демон эффектно развернулся на месте, будто в танце. Пытливо заглянул Лене в глаза, как если бы всерьез искал в них огоньки понимания.

За спиной обманчиво юного демона безмолвно стояли мертвецы. В ожидании, когда им можно будет выйти на сцену.

— Совокупляетесь вы глупо. Грубо, — я бы даже сказал, пошло. Ты не находишь? Чего хорошего можно ждать от мира, в котором два главных звена никогда не прибывают в гармонии? Мужчины используют женщин, женщины пытаются использовать мужчин. Мужчины хотят секса без обязательств; женщины желают гарантированно получать деньги, по возможности уклоняясь от секса.

В круговороте бездонного эгоизма люди говорят о любви. Эгоизм и ложь, — продолжал философствовать демон, прохаживаясь между застывшими фигурами, — вот что чаще всего связывает влюбленные пары на земле. Мужчины лгут, чтобы скрыть собственные доходы от возлюбленной жены и драгоценных отпрысков. Ну а женщины? — Губы демона растянулись в улыбке. — Женщины, как всегда, грешат более тонко. Я бы сказал, с большим вкусом. Как часто вы лжете не только своим мужьям, но и самим себе, что любите свои кандалы и своих палачей?

— Я что-то не до конца понимаю, демон, — встрял в монолог Адам, — Кому из двух равно для тебя омерзительных звеньев, ты все же сочувствуешь?

— Конечно же, — женщинам. — Изящный разворот корпуса, насмешка в голосе. — Я же мужчина!

Демон нарочито медленно подошел к Адаму. Тонкие пальцы пробежались по белокурым локонам юноши, очертили рисунок губ, сомкнулись на подбородке.

Адам брезгливо попытался стряхнуть руку демона, отшатываясь:

— Что такое, землянин? — В голосе демона мешались насмешка с угрожающим рычанием разбуженного хищника. — Я тебе не по нраву?

Демон нарочито грубо обнял Адама за талию, не замечая сопротивления. Они смотрели друг на друга исподлобья, в упор, со скрытым вызовом. Будто меряясь силой воли.

Лена передернулась. Её волновало и пугало напряжение, возникшее между теми, двумя. Не хотелось разбираться, что за ассоциации вызывали в ней их объятия? Чем, казалось, связаны два существа, демон и человек: агрессией? страстью?

— Что ты такое, ты сам не знаешь, — в шепоте демона колыхались нега и тьма, кровь и вожделение. Наслаждение, оскверненное пороком. — Наверно ты просто не здешняя птица? Я понимаю, тебе тяжело было жить на земле. Как тяжело учиться ходить любому из тех, кто прежде носил крылья. Но это не меняет сути. Ты нарушил правила игры. И ты будешь наказан.

Демон оттолкнул Адама, легко, будто взбегая по ступенькам, приблизился к оставленному трону и вновь на него уселся.

— Срок договора истек, — небрежно слетело с узких демонических губ.

— Я знаю, — согласно кивнул Адам. — И я готов, — он повернулся к Лене и подарил ей улыбку. — В жизни я не хотел ничего менять. Жаль, что в смерти при всем желании уже не смогу. Ты должна простить меня за то, как я пришел к тебе. И за то, как уйду. Если не сразу, так когда-нибудь потом. Ты сможешь. Ты сильная.

Лена не успела ничего ответить.

Фигуры медленно дрогнули, словно просыпался древний, давно уснувший механизм. Ветер с завыванием засвистел, взметая на пути ворохи пепла, тлена и пыли. Он стал острым, как бритва. Покрова на застывших фигурах буквально бились в истерике под его грозовыми порывами.

Адам порывисто обернулся. Губы его сложились в грустную, ласковую, понимающую усмешку. Он хотел что-то сказать. Но не успел.

С потолка посыпалась каменная крошка. По полу с сухими щелчками мелкой сеткой побежали трещины. Что-то завыло и застонало, пронзительно, тоскливо.

Ветру, наконец, удалось сорвать с мертвых лиц покров. На молодых людей с белесых лиц глянули черные, без белков и радужных оболочек, глаза. Пустые, словно с той, другой стороны, на них взирал воплощенный Хаос.

В том, как создания медленно поворачивали головы, при этом бескостно изгибая шеи; как вытягивались телами, словно крыса, пропихивающаяся в узкую щель, можно было бы рассмотреть своеобразную красоту. Мертвецы, взялись за руки, будто надумав водить хоровод. Белые погребальные одежды продолжали почти элегантно струиться по воздуху.

В кругу, очерченном телами, зазмеилась белые языки зловещего тумана. Переплетаясь, как в дурном сне или кинофильме. Из тумана вырос женский силуэт. Протянув перед собой руки, она прошептала:

— Иди ко мне!

Адам сделал шаг вперед. Их тела сплелись. Волосы любовников перепутались. Ветер трепал светлые одежды: белую рубаху и белый саван. Призрак женщины медленно опустился на пол, становясь на колени, жестом маня Адама за собой. Было что-то вызывающе непристойное в жадных движениях их тел. Руки демоницы скользили по груди мужчины, сминая в складки рубашку. Пальцы крепко уцепились за ткань и потянули её в разные стороны. Та покорно разошлась, открывая мерцающую, словно у Сидов, кожу. Два розовых, изящных кружка с маленькими аккуратными сосками. Мышцы, которые, как волны, плавно перетекали одна в другую. Торс греческого бога Аполлона, узкую талию.

Из сухих глоток мертвецов вырвался глухой жадный вздох.

Красота завораживает сама по себе. Мужская красота завораживает вдвойне, ибо является на земле редкой драгоценностью.

Лена, любуясь им, с горечью призналась сама себе, что любит в Адаме форму гораздо больше содержания.

Затаив дыхания, Лена вместе с той, другой, провела пальцем по алой, чуть вспухшей от поцелуев, нижней губе. Скользнула руками по шее, ощутив тепло, почти жар, исходивший от кожи. Во рту остался привкус льдинки. В ушах зашумело и все вокруг стало каким-то размытым.

Попытавшись отвернуться, Лена наткнулась на насмешливый взор алых глаз скучающего на своем троне демона. Он наблюдал именно за ней с какой-то кошачьей жадностью.

В напряжённой тишине раздался слабый металлический звон. Запястье и лодыжки Адама охватили железные браслеты кандалов, приковав его к полу.

Из-под ног вырвался сначала один, потом второй, за ними третий кол, протягиваясь вверх. Освобожденные невиданной силой, колья стали извиваться с отталкивающей непристойностью, словно корчились в чувственной агонии, разветвлялись, превращаясь в узловатые, покрытые колючками, деревья, живым забором вставшим между Леной и Адамом.

Мертвецы, качнувшись, встали на четвереньки и завыли. От звука неживых голосов, в которых чувствовалось предвкушение чужой крови, чужой боли и агонии, душа замирала, скукоживалась, делаясь маленькой-маленькой.

— Дикая Охота, — довольно выдохнул Демон. — Ты, смертная, когда-нибудь слышала о таком понятии?

Лена не отвечала. Она просто не слышала того, что ей говорили. Но демон не мало этим не смущался.

— От Дикой Охоты невозможно скрыться, — продолжал он лениво растягивая слова. — Ведь в ней тебя преследует ни что иное, как собственная Воплотившаяся, получившая, наконец, возможность выговориться и реально воздействовать на ситуацию, Совесть.

Двенадцать фигур устремились к жертве. Кто-то взлетал в воздух, кто подпрыгивал, кто-то полз, скребя длинными ногтями по полу. Нападая, каждая тварь отрывала кусок мяса от тела и, урча, отползала в сторону, уступая место следующему мстителю.

Первый палач прочертил изогнутыми саблевидными когтями кровавые борозды на белом мраморе безупречной кожи. Второй, третий, четвертый монстры превратили грудную клетку в кровавое месиво, в котором белело крошево реберных костей. Пятый и шестой вырвали кишки и, разбросав их в беспорядке по полу, принялись жадно пожирать. На бескровной коже алые капли крови, остатки внутренностей смотрелись отвратительно ярко. Седьмой, восьмой, девятый и десятый мертвецы с помощью когтей и острых клыков буквально сняли с Адама кожу, отделяя ей ровно, как хорошая хозяйка снимает рыбную чешую.

Прекрасное, как лунный свет, тело теперь стало кровавой тушей, сочившейся всеми жидкостями.

Одиннадцатая тварь оскопила его, вырвав символ мужской силы и достоинства.

Лена слышала крики, отчаянные, мучительные, длинные. Голос буквально заходился в крике, словно немилосердные языки пламени уже охватили трепещущую и живую человеческую плоть. Пребывая почти в агонии, несчастная не осознавала, что кричит не Адам.

Кричала она сама.

"Оставь надежду всяк сюда входящий", — при жизни мы не осознаем, ужас древнего предупреждения.

Лишь сейчас, под хруст рвущихся связок и сухожилий, под разлетающиеся в стороны кровавые ошметки от существа, которого Лена любила больше всего на свете и во тьме, она поняла, что это фраза в себя вмещает.

В последней, двенадцатой фигуре, приблизившейся к бьющемуся в бесконечной агонии Адаму, Лена признала Серегу. Тот рывком поставил Адама на ноги, развернув его к себе спиной. Сжимающиеся в хвате пальцы уходили в порванные мышцы, касаясь кое-где белевших костей.

— Тебе нравится здесь? — интимно склоняясь над ухом жертвы, насмешливо прокаркал Серега.

И не дожидаясь ответа, двенадцатая жертва совершила акт, названный в древних свитках "содомским".

Чувствуя дурноту, отвращение, ужас, Лена, тем не менее, не могла оторвать глаз от окровавленной разлагающейся пары, в которой у одного из двух любовников был лик светлого ангела. Сладострастные стоны срывались с губ у обоих. Ноги перестали держать и Лена, поникнув, бессильно опустилась на пол.

Эта картина, она знала, не оставит её долгое-долгое время. Может быть, останется с ней навсегда.

Разбредшиеся в разные стороны зомби, поглощающие доставшуюся им добычу.

Совокупляющаяся в крови парочка.

Ноздреватая, жесткая кора монстроподобных деревьев.

Сухой, холодный ветер, шуршащий невидимой листвой.

А затем пространство засветилось ядовитым зеленым светом. Пламя взметнулось из ниоткуда и проникло во все. Трупы вспыхивали и рассыпались, словно сухой хворост. Последним огонь коснулся Адама.

Костры прогорели и уснули. В пустые окна башни ворвался ветер, разбрасывая горячий пепел, словно бы стремясь скрыть следы преступления и поскорее обо всем забыть.

Со скрипом втянулись в пол решетки из сучков и шипов.

Лена, не веря в то, что все произошло на самом деле, продолжала неподвижно сидеть на коленях, обхватив свои плечи руками.

Тишина и пустота. Режущая, раздирающая душу боль.

Его больше нет. Ни плохого. Ни хорошего. Ни святого. Ни порочного. Никакого. Лена почувствовала, как в глубине души её зарождается гортанный оглушительный крик. Он ударил по стенам, но, сколько не стучал, ответом была лишь тишина. И завывание ветра.

Одиночество, столь полное и страшное, что описать его словами не возможно. Как нет возможности утешить себя иллюзией о лучшем мире, в котором Адаму доведется проснуться.

— Ну, вот и все, — вкрадчиво прошуршал за спиной Демон. — Дикая Охота, на сей раз, получила причитающуюся ей дичь. Король умер, — ухмыльнулся он в её отчаянное отрешенное лицо. — Да здравствует король.

Лена не ответила. Мысль, посетившая её, была слишком ужасной, чтобы оказаться правдой.

— Да, да. — Закивал головой демон. — Все правильно. Ты займешь его место. И будешь существовать на тех же условиях, что и Адам до тебя. День за днем, ночь за ночь, год за годом. И в этой пустоте только радости плоти могут стать твоей отдушиной.

— Пошел ты! — почти завизжала Лена. — Видела я только что все твои радости! Со мной тебе не договориться. Ни на какие посулы я ни за что не куплюсь!

— Никогда не говори "никогда", — парировал Демон. — Одиночество иногда бывает страшнее Ада. А мне, поверь, всегда будет что предложить.

— Только не мне! — отрезала Лена.

— Гордыня, — первый из смертных грехов.

— А мне на это — плевать! Что тому, кто уже утонул и лежит на дне, — лишнее ведро воды на голову, скажи на милость?! Если мне суждено стать призраком вместо Адама и пугать жителей по ночам звуком падающей воды, значит так и будет. Но убивать ты меня не заставишь.

— Правда? Посмотрим!

Взмах рукой. И уже знакомое содрогание плит под ногами повергли Лену в ужас. Фигуры мертвецов в окровавленном саване вырастали одна за другой, и все та же голодная тьма исходила из пустых глазниц.

"Нет! — пронеслась в голове паническая мысль. — Я этого не вынесу! Только не я, и только не это! Со мной такого просто не может быть!".

— У тебя есть время передумать, — словно забавляясь, процедил Демон. — Подумай, я предлагаю тебе почти обычное, привычное житье. А взамен раз в три года ты должна будешь мне обеспечить приток свежей, людской крови. Это мизерная плата, поверь мне. Соглашайся.

— Нет, — покачала головой Лена, задавая себе вопрос, а на что, собственно, она рассчитывает? Что в последний момент Бэтман влетит в окно и спасет её? Или что в дьяволенке проснется джентльмен, который ни позволит ему пытать даму? Или вдруг возомнила себя героем?

— Нет! — крикнула она, пугаясь собственного голоса.

— Хорошо, я дам тебе ещё несколько секунд на раздумье. Подумай, что тебя ждет в случае отказа. Ты же видела, что случилось с твоим э…другом, — пакостная улыбочка приклеилась к губам демона. — Ты тоже хочешь почувствовать себя в роли свиной тушки на разделочном столе моих мальчиков и девочек? Нет? Неужели тебя не пугает мысли о том, что чувствуешь, когда с тебя живьем сдирают кожу? Когда медленно, — очень медленно, — отрывают ручки и ножки, как крылья у бабочки? Представь, во что превратится твое очаровательное тело, — руки Демона, скользнули по предплечья, — твое хорошенькое личико? Думаешь, меня это порадует? Нисколько. Я хотел бы другого. Давай заключим Договор. И долгие-долгие годы ты сможешь быть свободной.

— Лжец, — тихо и презрительно соскользнуло с губ. — Ты называешь свободой заточение в четырех стенах в дуэте с собственными страхами?

— А ты подумай об альтернативе.

Лена подумала.

И содрогнулась.

Она не переживет боли. Она же не переносит боли. Она всегда до смерти её боялась. У неё такой низкий болевой порог (как будто у кого-то он высокий!).

Обернувшись на неподвижные, словно механические куклы, которых забыли завести, фигуры зомби, Лена зажмурилась. Как страшно, как мучительно принимать подобное решение. Самый мощный инстинкт, инстинкт самосохранения просто исходил криком, высказываясь против того, на что она решалась пойти.

Но решение тут может быть только одним! Не смотря ни на что. Потому что, приняв кару сейчас, она искупит свою вину. За все. За то, что, пусть и не до конца ведая, что творит, дала собственную энергию Тьме. За то, что, презрев законы бытия, любила нежить. За все те жертвы, которые принял он, Адам.

Нельзя давать Злу фору. Даже если очень хочется это сделать. Даже если ты не чувствуешь в себе силы противостоять. Как бы страшно, как бы жутко не было, — нужно держаться. Бороться из последних сил, даже с пониманием того, что после твоей жертвы награду ты не увидишь. Нужно бороться со Злом, иначе в мире не останется ни Тьмы, ни Света.

— Я подумала, — сказала Лена.

Красивые черты Демона исказились, пошли трещинами, расходясь в оскале. Словно через рот лицо, как кофту, вывернули наизнанку. Обнажился второй, животный жуткий лик. Свиное вытянутое рыло с торчащими острыми клинкоподобными, изогнутыми, как у змеи, клыки.

Демон повалил девушку на пол. В её запястья вонзились острые железные скобы. Лена пронзительно закричала, чувствуя, как по коже заструился горячий алый ручеек.

— Что?! — прорычал Демон, стуча козлиными копытами по полу. — Уже жалеешь о своем решении? Скажи: "да", — и я оставлю тебя в покое. Скажи "да", — и мы поладим.

— Нет! Чтоб тебе пусто было! — крикнула в ответ Лена.

Лезвие мечей мелькнуло над глазами. Сначала Лена подумала, что ничего не произошло. Но затем увидела, как кисть правой руки повисла на белых тянущихся связках. Хлынула кровь. И только потом пришла острая, мучительная боль.

Лена пронзительно закричала и попыталась рвануться в сторону, когда лезвие, сопровождаемое визжащим звуком и демоническим хохотом, вновь начало опускаться.

Лена сжала зубы, прикусив нижнюю губу до боли, чтобы не заорать требуемое демоном: "Да!!!".

Хохот вперемешку с металлическим дребезжащим звуком, весьма напоминающим треск, какой на земле издает "болгарка" или электродрель. Испуганно распахнув глаза, Лена поняла, что сейчас согласится на все. Лишь бы в ней этого не делали. Она не выдержит этого.

Грудь пронзила, размяло и оторвало. Жировая ткань дрожащим кровавым желе расползалась по вращающемуся лезвию. Боль была такой, что разум застилало. Горло срывало в крике.

— Скажи "Да"?! — ревел Демон. — Еще не поздно все исправить!

Потом горячим каленым железом лезвие прошлось по ногам. Срезало щеку и вырвало глаз.

— Нет!!! Ни за что! — К чему это адресовать, к ответу или к ужасу перед очередной серией пыток, Лена сама не знала.

— Что ж, не я этого хотел.

Алые глаза демона прожигали мозг. А потом Лена услышала утробное урчание. Увидела, как сползаются к её растерзанному трепещущему телу мертвые твари. Ползут, чтобы вонзить кривые когти и затупившиеся зубы.

То, что оставалось от сознания и разума рванулось. Но истерзанное тело больше не подчинялось. Мелькнула тень и клыки. Дальше Лена погрузилась в кровавое облако из безумия и боли. Она уже не понимала, что происходит и что от неё отрывают. Лишь ощущала новые и новые вспышки боли. Снова и снова когти и зубы отхватывало новые и новые части того, что совсем недавно было ею, — Еленой Лазоревой. Глупой и наивной девочкой, которой почему-то казалось, что за облаками она увидит яркий-яркий свет!

Пытка всё длилась, не собираясь кончаться.

Неужели ей когда-то, правда, небытие казалось страшнее Ада? Какой же она была глупой! Она тогда ещё не знала, что такое настоящая боль. Не оставляющая ни чувства достоинства, ни чести, ни надежды.

Только боль. Боль души. И боль тела. Боль, которой нет конца.

И боль все не кончалась…

* * *

Кофе кончился. На дне чашке кашицей лежала кофейная гуща. И на душе лежала такая же жижа.

В ту ночь Мишка видел сон. Обычно сны ему не снились.

Сон начался с того, что Миша, сидя в стареньком кресле-качалке, рассматривал альбом, держа его у себя на коленях. Со всех фотографий на него с усмешкой глядело тонкое лицо Адама Левина. Губы молодого человека насмешливо кривились. Темные большие глаза недобро щурились, внушая чувство неясной тревоги.

— Поменяемся? — задавал он ему вопрос, прямо с фотоснимка. — Ты возьмешь себе ту, что предназначалась мне. А я ту, которая могла бы быть твоей.

* * *

Сон изменился.

Михаил шел по длинной темной аллее. Деревья мрачновато шептались за спиной. Кто-то легкими кошачьими шагами двигался вослед. Но, то и дело, оборачиваясь, Миша кроме пляшущих теней под деревьями, ничего не мог разглядеть. Пока из-за туч не выглянула луна, высветив замерзший на дорожке силуэт невысокого юноши в расстегнутом пальто. Силуэт был невысоким и худощавым.

Парень в пальто склонил голову в приветственном жесте. Но, несмотря на хрупкость и легкость фигуры, от неё исходило ЗЛО. Шипящее, словно клубок растревоженных змей.

Миша повернулся и торопливо зашагал вперед, отчаянно стараясь оторваться и не бежать при этом. Побежать, значило бы струсить. А трусить, тем более перед этим, — не хотелось.

Наяву Мишка от опасностей никогда не бегал, впрочем, как никогда их специально и не искал.

Но во сне его пугал не нож. И не ночная драка. Страх его был неосознанным и потому особенно сильным. Было страшно, как никогда в жизни.

Шаги за его спиной сменили размеренный ленивый темп legato на четкое staccato.

— Обернись, — голос, что все-таки сумевший настичь Мишку, был мягкий. И жуткий. — Не беги от меня. Я хочу всего лишь поговорить. Только поговорить.

Михаил остановился, с трудом преодолевая унизительный страх.

— Ты мне мешаешь, — голос, долетавший до него, от слова к слову обретал плотскую звучность. — Прячься, если хочешь, — достиг он звучности громовых раскатов. — Лучше прячься. Но не вздумай вставать у меня на пути! Или я тебя уничтожу.

По дорожке, на встречу Михаилу, шли две девушки. Обе — в одинаково светлых платьях, белокурые, похожие на херувимов. Обе — босиком и с распущенными волосами. У обеих был одинаково безмятежный, довольный вид.

Михаил у себя в голове услышал призрачный смешок, полный едкого сарказма:

"Ну и что, герой? Кто из них тебе больше по вкусу? Они так похожи, словно раздвоились! Кого же из них ты хочешь: первую или Вторую? Не знаешь? Не можешь решить? Не можешь выбрать? Тогда не утруждай себя. Тебе не взять ни одной. Они обе — мои".

Миша поспешно двинулся на встречу девушкам, но их уже не было видно на дорожке.

Он бросился их искать, ломясь сквозь колючие кусты шиповника, окаймлявших дорожку с двух сторон, ломая ветки и больно, до крови, обдирая кожу на руках. И замер, пораженный открывшимся зрелищем.

Синий лунный луч равнодушно освещал картину, полную сладострастья. Обе девушки, вдвоем, услаждали белокурого монстра с красивым ликом. Припадали к нему лунными телами, пытаясь утолить противоестественную, пронзающую откровенностью, страсть.

Парень подмигнул Михаилу.

— Иди к нам, — пропел ему красивый мягкий голос. — Будь с нами. Они станут служить тебе, если я того пожелаю. Я хочу тебя и их. Ты хочешь их, и будешь хотеть меня. Так иди к нам!

Обе Елены обратили к Мише взоры, хищно, призывно улыбаясь. Тянули руки, маня к себе в жаркие объятия.

По округе разливался удушающий запах. Цветов? Тлена?

Мишка не помнил, почему все исчезло. Но во снах так случается. Ни Адама, ни Левиной больше не было. Рядом стояла только Лазорева. Они остались один на один.

Торопливо приблизившись к девушке, Мишка крепко её обнял, нежно касаясь губами губ. Но те оказались ледяными, твердыми и безвкусными.

Миша отпрянув, с ужасом обнаружил, что обнимает мертвую, разлагающуюся, растекающуюся под руками, плоть.

Очнувшись от сна, Миша все ещё чувствовал острое отвращение и ужас. Никогда, ни разу, ни один кошмар не пугал его так сильно.

 

Глава 21

Дом-убийца

Москва — город больших скоростей. Ни радость, ни горе не длятся здесь дольше мгновения. Спустя всего неделю Мишка не вспоминал о мимолетном увлечении, окунувшись в привычный быстрый и легкомысленный ритм.

Вернулась из Египта мать, окончательно рассорившаяся со своим молодым любовником, которого застала в номере с молоденькой горничной. Так что желание Олега, наконец, расстаться и пойти дальше каждый своим путем ею не поддерживалось. Напротив, Зоя неожиданно поняла, что дорожит семьей и их отношениями. Рыдая и грозя свести счеты с жизнью, она изводила не только мужа, но и сына.

Марина, в свою очередь, обозлившись на ожидаемую нерешительность Олега, не отвечала на его звонки. Олег не находил нужных слов (если они вообще существовали), как объяснить Марине, что не может он оставить в одночасье женщину, с которой прожил больше пятнадцати лет. Не умел он сделать так, чтобы Зоя поняла, что его решение вернуться к Марине вовсе не пустой каприз, и отпустила бы его добровольно, без постылых упреков. Так, мечась между двумя женщинами, не находя в себе решительности выбрать одну, Олег ещё больше все запутывал, вместо того, чтобы разрубить "Гордеев узел" одним решительным движением.

В течение двух месяцев обстановка в доме накалялась, но все старались сохранять видимое спокойствие.

А потом страшный вечерний звонок, как воплотившийся в жизнь кошмар:

— Алло? — привычно отозвался Олег, нажимая на кнопку вызова. — Как дела, Лена?

— Плохо. Меня забрали в милицейский участок по подозрению в убийстве.

— Что?!! — Олег почувствовал, как волосы на затылке медленно поднимаются дыбом, как сердце побежало вперед, споткнулось и упало в кусок льда. Его Лена? Убийца? На мгновение померещилось что полюса грозят поменяться местами. Но удалось взять себя в руки, встряхнуться и заставить пошатнувшиеся предметы встать на место.

— Перезвони мне сейчас, ладно? — Попросила Лена. — У меня на счету остались копейки.

Олег перезвонил. И выслушал всю историю в изложении дочери. И очень хотел ей верить, но что-то ворочалось в уголке души, нашептывая гадостное: " А если?".

Впрочем, что бы там она не натворила, её следовало выручать. Плевать на правых и неправых! Она — его дочь! Убила она там какого-то урода, или не убила ("Или не урода", — пакостно шепнул внутренний голос, отброшенный ментальным пинком обратно в подсознание), он сделает все, чтобы для девочки последствий не было. Благо, в России сейчас 1996, и покупается здесь все и вся, — при условии наличия денежных средств.

На встречу из "холла" выплыла Зоя. Голова её была перехвачена цветным платком. Темные мешки под глазами, наглядно свидетельствовали, что головная боль, на которую она собиралась жаловаться, вовсе не была выдумкой.

— Ты сегодня рано, — уронила она, поджимая губы. — Что случилось? Твоя потаскуха-секретарша наставила тебе рога?

Олег смолчал, прекрасно понимая, что любое слово будет, как сухой хворост в огонь, — лишним поводом продолжить скандал. Его бедную секретаршу во многом можно обвинить: в безалаберности, необязательности, прости господи, в безграмотности. Но вот легкомысленной бедняжка не была. Не считая того, что их, кроме делопроизводства, ничего не связывало.

Олег прошел в спальню, чтобы взять сменное белье.

— Что ты делаешь?! — кинулась за ним Зоя. — Куда это ты собираешься, на ночь глядя?! Я тебя никуда не пущу!

Олег резко вырвал из рук жены рубашку.

— Я прошу тебя — не надо сцен. Мне сейчас не до твоих истерик.

— А когда тебе было " до моих истерик"?! Когда?!

— Хватит, Зоя, — устало потер лоб мужчина. — Ну, пожалуйста, избавь нас обоих от этого. Я все равно поеду…

— Ты не к секретарше? Да? Ты к своей тамбовской лявре? Как приворожила она тебя! Ты на меня не смотришь. Ни на кого не смотришь. Все мысли о ней, о потаскухе…

Олег отвернулся, боясь, что нервы сдадут, и он впервые в жизни ударит женщину. В коридоре хлопнула дверь. Хвала Всевышнему, Мишка! Вот пусть теперь сам с матерью и возится.

— Вот! Вот, что значит, для женщины по настоящему любить, — все больше расходилась Зоя. — Я ради тебя карьеру оставила. Мужа бросила. А ты? Чем ты мне отплатил?

— Тем, что бросил моего единственного ребёнка.

— Да что ты несешь?! Твоей дочери уже за двадцать! Она по мужикам, поди, ходит, и слез из-за отсутствия в своей жизни папы давно не льет. Нужен ты ей очень! — Подбоченившись, выливала из себя разъяренная тем, что Олег продолжал собираться, игнорируя её, женщина. — Ты своей семьей занимайся, а не по руинам прошлого ходи!

— А почему, почему ты не подумала о том, чтобы родить мне моего — нашего общего, — ребёнка?! — Повысил голос Олег, поворачиваясь, наконец, к ней.

Они обменялись взглядами, в которых было намешено много чувств. Ушедшая любовь, яростная и страстная. Память о совместно прожитых годах. Осознание того, что будущего на двоих у них нет, и каждый за это в ответе по-своему. И была ещё бесконечная горечь прощания.

— Ты возвращаешься к ней из-за дочери? — спросила Зоя.

— Я не знаю, — покачал головой Олег, испуганный тем, что в глубине души для себя все решил. И что Зоя понимала это. — Просто у них неприятности. Очень крупные неприятности. И я должен — хотя бы раз в жизни, — быть рядом.

Зоя отвернулась, бросив через плечо:

— Ты не можешь быть "рядом" и там, и тут.

Олег понурил голову. Ох уж эта осень! Всегда с ним все неприятности случались именно в эту пору.

— Ты далеко собрался? — прозвучал новый вопрос, на этот раз заданный пасынком.

— В Тамбов, — сухо ответил Олег, не готовый к новым объяснениям.

— На ночь глядя?

— Ленке статью собираются пришить. Выручать надо.

— Не понял?

— Долгая история, — махнул рукой Олег.

— Я с тобой поеду, — через небольшую паузу сообщил ему Мишка. — Ты, в таких растрепанных чувствах, все равно нормально не доедешь. Ещё вляпаешься куда-нибудь…

— Миш! — окликнул Олег.

— Что?

— Оставь, ладно?!

— Что оставить-то? — искренне не понял юноша.

— Все! Я хочу один побыть. Один, — понимаешь? Мне это необходимо, чтобы во всем как следует разобраться.

— Вот и разбирайся. А я машину поведу, — упрямо тряхнув головой, возразил Мишка.

— Тогда иди, скажи о своей идеи матери. Не надейся, что я стану это улаживать.

Вопреки надеждам Олега, Зоя отпустила сына. Видимо разделяя мнение, что садиться за руль в том состоянии, в каком находился Олег, неразумно.

По дороге, длинной, темной, долгой, Олег выложил пасынку всю историю, насколько полно, насколько сам был в ней в курсе. Мишка молчал. У него не было ни малейшего сомнения, что, что бы там не случилось, это был несчастный случай. Лена по определению не могла никого убить.

Выговорившись, Олег заснул. В темноте дорог Миша оказался один. Капли монотонно били по стеклу, приглашая вздремнуть. Пришлось включить радио. Олег что-то протестующее проворчал, но не проснулся.

На сердце у Миши было неприятно, в душе щемило. Глупо! Он эту девочку видел-то всего ничего, и не то, чтобы влюблен был, а так…бывает вот такое: встречаешь человека и, кажется, что знал его много-много лет? Понимаешь так, как понимать можно только того, кого знаешь большую часть жизни? Созвучие душ? Сходство взглядов? Память из прошлой жизни? Хрен его знает, что это такое. Но вот болит у Мишки душа, как если бы кто-то обидел его сестру. Или невесту?

Машина по мокрому, скользкому асфальту шла тяжело. Временами из-под колес разлетались липкие комки грязи и блестящие, в свете фар, как осколки драгоценных камней, брызги воды. Олег на заднем сидении заворочался, просыпаясь, потянулся и сел, широко зевая.

— Который час? — спросил он сонно.

— Половина третьего, — глянув на панель машины, где зеленым цветом сияли электрические часы, ответил Мишка. — Давай, просыпайся, — и садись за руль. А то я сейчас усну, и будем мы с тобой в сводках дорожно-транспортных происшествий красоваться в графе "не справились с управлением".

Олег ещё раз широко зевнул, стараясь привести мысли в порядок, что веселыми зайчиками стремились ускакать назад, в страну сновидений.

— Давай, перебирайся на задние сидение, поспи, — наконец произнес он, когда реальность стала восприниматься трезво и адекватно, а последние остатки сна улетучились.

Миша охотно воспользовался предложением отчима, поскольку последние полчаса ему приходилось усиленно бороться со сном. Только голова его коснулась сиденья, сознание моментально покинуло тело. Шелест шин по асфальту, топот дождевой капели по кузову машины представились возбужденному мозгу тревожными, зловещими призраками. Мише казалось, что в дороге обязательно должно что-то случиться.

Машина продолжала нестись вперед, рассекая влажную ночь, заполняющую окна, в которые заглядывала женщина. Наверное, она, эта волшебная мрачная женщина, летела в ночи? За её спиной развивались огромные черные крылья и густая кудрявая буйная грива волос. Лицо — бескровное. Глаза — черные провалы в Пустоту, — пристально смотрели на Мишу. Тонкое птичье лицо, с изящными чертами. Но до чего же жутким оно было!

Миша вздрогнул и, широко распахнул глаза, очнувшись от сна.

Тьма за окном по-прежнему держалась, но пригрезившийся в полутьме лик исчез.

Задремать снова Мишка не решился.

— Скоро приедем? — спросил он, принимая вертикальное положение.

— Да минут через сорок, — прозвучало в ответ.

— Сколь сейчас времени?

— Около пяти.

При въезде город, одетый в желто-серый осенний плащ и занимающиеся рассветные сумерки, показался Михаилу недружелюбным, насупленным, угрожающим.

"Проваливайте-ка вы отсюда, — казались, думали про себя серые, в девять этажей, дома. — Вы — лишние. Вы — чужие. Мы чужаков здесь не любим".

Вновь очнуться от дремоты Мишу заставит взволнованный голос Олега, довольно эмоционально что-то говорившего.

— За каким чертом?!… Да!… Да, я проверю, я же сказал, но почему ты так уверенна, что она поехала туда?…Не надо, не плачь, Марина, пожалуйста. Я уверен, что…да, все будет хорошо. Она умная девочка, глупостей не наделает. Да…

— Что ещё случилось? — ворчливо спросил Миша, по тону отчима поняв, что его шалая сводная сестричка опять что-то учудила.

— Лена ушла из дома. Марина думает, что она поехала на эту чертову квартиру, — от избытка чувства Олег стукнул по рулю, в ответ машина вильнула.

— Эй! Ты аккуратней, ладно? — Миша довольно чувствительно приложился макушкой о ручку на дверной панели. — Живым доехать хочется.

— Мне тоже, — буркнул Олег. — Все беды от этого чертова дома, что б ему провалиться в тартарары!

— Зачем её туда могло понести-то, а? — напряженно спросил Миша.

Олег не ответил. Нехорошие предчувствия сжимали сердце, как железной перчаткой. Спустя пять минут после разговора они уже поднимались по лестнице рокового дома, такого же насупленного и мрачного, как вся округа.

Входная дверь в квартиру была, как ей и положено, закрыта. За ней не наблюдалось ни света, ни движения. Какое-то время мужчины жали на кнопку звонка, — но безрезультатно. Ответом на вызов была мертвая тишина.

— Она сюда не приходила, — прокомментировал события Олег. — Может, пошла к подружке?

— В пять часов утра? — позволил себе усомниться Миша.

— И что ты предлагаешь?! Дверь ломать?

— А ты что? Предлагаешь не ломать?

Мужчины переглянулись, приходя у единому решению. Ударом ноги Миша вышиб замок. Последний со звуком, вызывающим зубовный скрежет, вылетел из железных пазов. Дверь открылась, с силой хлопнув по стене. Сверху, над притолкай, обильно посыпалась штукатурка.

— Надеюсь, соседи милицию не вызовут, — стряхивая белый мел с черного пальто, поморщился молодой человек, перешагивая порог.

Впереди, горел свет, падая на непрошенных гостей немного наискось, справа. Горел едко, ядовито, тревожно. Олег порывисто промчался до конца коридора, дернув на себя дверь в ванную комнату так резко, что ручка жалобно хрустнула и перестала существовать.

Миша никогда не забудет открывшейся его взгляду картины.

Лежавшая на полу фигура, задрапированная в длинное кашемировое пальто, напоминала кем-то жестоко поломанную дорогую куклу. На рукавах темнели бурые пятна успевшей свернуться крови. Волосы золотистым руном разметались по кафелю.

Олег схватил дочь и прижал её голову к груди:

— Миша, — хриплый отчаянный шепот отчима заполнял собой холодной пространство, разрастаясь в восприятии до надрывного крика. Слова вырывались вместе с белым облачком — Она дышит. Она ещё живая!

Миша смутно помнил, как искал в аптечке бинты, как вызывал скорую помощь. Как ехал вслед за белой машиной, а потом разговаривал сначала с врачом, а потом с матерью Лены, ещё более потерянной, чем Олег.

— Вы не переживайте, — повторял он слова доктора напуганной, раздавленной горем, матери, — она ведь не отравилась. Так что, раз живая, значит, дальше жить будет. В таких случаях вскрытые вены предпочтительнее проглоченного яда.

Марина кивала, как китайский болванчик.

Но прошел час. Потом другой. Вослед ему — третий. Ничего не менялось. Девушка по-прежнему находилась в бессознательном состоянии. Ей сделали повторное переливание крови. Но, несмотря ни на что, давление продолжало понижаться. Непонятно почему, начала подниматься температура.

— Видимо в организм попала инфекция, — прокомментировал состояние Лены доктор. — Будем колоть антибиотики. Против стафилококка другого оружия нет. Особенно при снижении иммунитета, неминуемого при большой потере крови.

Марина не отлучаясь, сидела перед дверью реанимации, в которой находилась дочь. Олег, сгорбившись, сидел рядом с разом постаревшей, резко подурневшей женщиной, держа её за руку. Картина была тягостной. Белые стены. Белые халаты. Белые лица. И непреходящие чувство вины. Его почему-то испытывали все: мать, отец и он, Миша. В чем он мог провиниться перед едва знакомой девочкой?

За окном стоял день, такой же унылый, как настроение. Все было серым. Даже желтые листья, измызганные дождем и ветром, стали тусклыми и какими-то…мертвыми, что ли? Промозглая изморозь, забиралась под черное драповое пальто, заставляла пожалеть о привычке ходить без шапки до пятнадцатиградусных морозов. Сигаретный дым застревал в горле. Возвращаться туда, к закрытой двери, за которой умирала Лена, — хотя причин умирать у неё не было, потому что кровопотерю восстановили, распространению инфекции ставили блок, не было, — не хотелось.

По мокрой дорожке, залитой грязными лужами, шагала женская фигурка, которая, будучи цветным пятном, в сером мире, невольно приковывала к себе внимание. Яркая красная кожаная куртка, летящие по ветру коричневые, отдающие краснотой кудри, сапожки на высоких каблуках, коротенькая юбочка. Кокетливая, яркая, весьма симпатичная девчонка, глядя на которую так и тянуло счастливо, влюблено улыбнуться. Или хотя бы отвлечься от мрачных переживаний.

— Привет, — пропела красавица, подойдя, и вынимая из кармана холодную ладошку, чтобы протянуть для приветствия. — Я Таня, — Ленина подруга. А ты, Миша — я знаю. Лена мне про тебя много рассказывала. Я у неё твою фотографию видела.

— Правда? — Миша скривил губы, делая жалкую попытку улыбнуться. На деле вышла ухмылка, — наполовину злая, наполовину смущенная. — Ну, здравствуй, Таня, — улыбнулся он, пожимая протянутую ему ладонь.

— Хорош, поганец, — засмеялась девушка, насмешливо прищуривая большие темные глаза и наклоняя голову к левому плечу, — даже лучше, чем на фотке. Ну, и как она? — Насмешливые искорки в глазах перемешались с льдинками, отчего взгляд сразу стал серьезнее. — Уже оправдывается за сделанную глупость?

— Пока в себя не приходила.

Тонкие изящные брови девушки то ли гневно, то ли печально сошлись на переносице.

— Это случилось там? — Мише померещилось, что голос незнакомки зазвучал ниже, приобретая бархатистые хриплые нотки.

— Где "там"? — поинтересовался он на всякий случай.

— В этой чертовой хате с духами?

— Ты о квартире на Чичканово? — уточнил Миша, перед тем, как дать утвердительный ответ. — Ну да.

— Как она могла туда одна пойти? После всего, что случилось накануне? Да она словно одержимая стала!

— Ага. Её мать то же самое сказала, — кивнул Мишка. Он, докуривая очередную сигарету, прищурившись, смотрел на девушку.

— Ты не поверишь, наверное, но та квартира — она и в самом деле "плохая". Есть в ней "что-то". И эта жуткая необъяснимая Сережина смерть…нет, ну как могла она туда после всего, что случилось одна сунуться? Морок какой-то!

— Ага, морок. А может быть просто стресс? Самое главное — результат весьма плачевен.

Вернувшись к палатке, молодые люди обнаружили всю туже картину: закрытую белую дверь и две сгорбленные фигуры перед ней.

Так прошло три дня. Мишка исправно совершал променады от больницы до дома, в котором проживали Лазоревы, мать и дочь. Ходил в магазины, готовил (и стоит учесть, что при этом не стеснялся пользоваться чужими холодильником и плитой) завтраки, обеды и ужины. Последнее (в смысле, готовка) было делом не сложным. Потому что в печальном доме, наполненным предчувствием скорой смерти, ели на удивление мало. Кроме него, можно сказать, никто и не ел, так, лениво перекусывали. Мишке было даже не ловко за свой отменный здоровый аппетит.

Он изо всех сил пытался быть полезным. Но его существование в свете последних событий было малозаметным. Ленина мать весьма напоминала собой живую мумию, что не могло не порадовать его не гуманную мамочку. Да и Олег порядком подрастерял задор.

А Мишка, к собственному стыду, устал скорбеть. Нет, ему жалко было неразумную глупую Ленку. Жалко было и её так странно, так неожиданно скончавшегося парня. Мишку угораздило проявить альтруизм и пойти на похороны совершенно незнакомого человека, чтобы сопровождать туда Танюшку. В результате его широкий жест оказался мало кому нужным. И даже неуместным. Потому что Танюшку и без него уже сопровождали.

А вот впечатлений пришлось набраться. И каких!

Странное семейство было у покойного. Пока он лежал в гробу, умиротворенно сложив ручки на груди, родственники исхитрились вдрызг переругаться из-за водки. А потом так же, — вдрызг, — напиться. В результате все дальнейшее мероприятия по захоронению бренных останков вызывало серьезные опасения. Пришедшим в качестве случайных гостей Мише и Саше из сторонних зрителей пришлось стать активными участниками, взвалив на плечи тяжесть, которую родственники потянуть, в результате обильных возлияний по печальному поводу, были не в состоянии.

Двери оказались узкими, и, потыкавшись с полчаса, ещё раз переругавшись (Миша уж думал грешным делом, что дело до драки дойдет) родственники решили вытащить тело через окно. С учетом того, что проживала семья покойничка на третьем этаже, — то еще мероприятие!

Миша с трудом удерживал смех, грозивший вырваться наружу. И гнев.

— Как все это грустно, — вздохнул Саша.

Таня, отвернувшись, ничего не ответила.

Миша ещё раз подумал о том, что такая девушка для провинциального увальня, — непозволительная роскошь. Интересно, а если гроб, в который Ленку положат, тоже в дверь проходить не будет, её тоже из окна спускать будут? С девятого этажа? Проще уж на крышу закинуть. Поймав недоуменный и возмущенный Танькин взгляд, Миша осознал, что радостно зубоскалит. От циничности собственных соображений стало неприятно, словно паука голой рукой раздавил. Лена ведь ещё жива. Впрочем, в то, что её все-таки удастся выкарабкаться, даже её родная мать не верит. Причина, по которой она впала в коматозное состояние, была непонятна. А когда, спрашивается, тем, от кого что-то зависело, было что-то понятно? Факт остается фактом, — Лена обернулась полной, прости господи, недвижимостью.

Несчастного Серегу, наконец, спустили. Погрузились в транспорт, распределившись по автобусам и автомобилям. Миша поежился. При мысли, что, может быть, через несколько дней точно также придется сопровождать другой гроб, на душе стало тоскливо и пакостно.

Зачем он сюда притащился, елки зеленые? Сидел бы себе дома.

Потому они плелись по огромному кладбищу, размером чуть ли не больше самого города.

"Ну и мрут они в этом Тамбове! — неприязненно как-то подумалось, чуть ли не зло. — Тут людей лежит больше, чем в живых осталось".

Гроб пришлось нести самим. Он был тяжелым. И воображение дорисовывало холод тела, которое катилось на их горбу.

Яма была глубокой. На дне скопилась вода. После последнего прощания гроб заколотили с глухим, неприятным звуком и стали опускать. Потом закопали.

— Сигаретку не одолжишь? — хмуро спросила Таня.

Руки и кончик носа у неё приобрели активно красный, в просинь, цвет. Она совсем замерзла, и будто полиняла, как афиша под дождем. Вся её яркая красота разом потухла.

Сашка при Танькином вопросе обиженно и недовольно засопел.

— Ты же говорила, что не куришь? — напустился он на свою подругу. Танька отмахнулась:

— Не курю. Но сейчас можно. — Девушка посмотрела на серое небо, наливающееся наползающей с севера тяжестью. — Тошно как, — выдохнула она.

Тошно. Это Татьяна метко заметила. А он паренька ведь даже не знал. Что же будет, когда придется хоронить…дальше додумать Миша просто не стал, глубоко затянувшись табачным дымом. Ну не хотел он себе этого представлять.

Чертова кукла! Угораздило же!

Миша не поехал на поминки, попрощавшись с новыми знакомыми у рынка, чтобы привычно направиться в сторону больницы.

Олег сообщил о том, что состояние Лены с вечера не поменялось. Врачи определяли его как "стабильно плохое". Из реанимации девушку перевели в отдельную платную палату, где мать и отец поочередно сидели у одра дочери.

Первоначальное яростное отчаяние отступило место тупому терпению. Если душа готова упиваться печалями без конца, то бренное человеческое тело слабо и норовит струсить, впасть в спасительное полусонное состояние. Чем острее чувства, тем быстрее они притупляются.

Марина ещё сильнее похудела. Казалось, внутри женщины задули свечу. Взгляд потух, губы побелели, волосы повисли тусклыми прядями. Мать из последних сил не хотела уступать дорогое существо широко раскрытой могильной пасти. Пока сознание готовилось к принятию возможной потери, душа под таким грузом изнемогала и темнела.

Олег бегал, предлагал взятки врачам или преставал с вопросами. На все его начинания люди в белых халатах пожимали плечами и отделывались коронной фразой: "Мы сделали, что могли. Остается ждать".

Ждать — всегда тяжело. Вдвойне тяжелее ожидание возможной смерти. Особенно для людей с темпераментом, как у Олега.

Но, несмотря на отчаянную ругать, метания, слезы и неприкрытую печаль Олега Мишке было выносить легче, чем простую и суровую неподвижность Лениной матери. Та не плакала, не металась, не задавала вопросов и не просила утешения. Утешиться было невозможным, если не станет дочери. Марина просто доживала то, что требовалось дожить. Не более того. Если состояние Олега можно было охарактеризовать словом "горе", то состояние Марины не передавало даже слово "отчаяние". Она словно бы уходила вслед за дочерью, билась о невидимую кромку, как птица о стекло, не в силах преодолеть невидимую преграду.

Мишка вошел в палатку, и какое-то время созерцал ставшую привычной картину: белые стены, кровать, тумбочка. Квадрат окна, за которым простирался серый клочок неба. У кровати согбенная фигура Марины в белом халате. И изможденное, словно восковое, лицо девушки на казенной подушке. На белой коже ресницы и брови казались непривычно темными. Бескровное лицо хранило умиротворенное выражение.

Марина покосилась на Мишу, равнодушно кивнув в знак приветствия. Миша не о чем не спрашивал. Все и так было видно.

Вернувшись в чужой дом, Мишка в одиночестве выпил дешевый невкусный кофе. Дурные ли предчувствия, или просто расстроенная постоянными недосыпами психика заставляли чувствовать себя подавленным, озлобленным. Для уравновешенного, всегда уверенного в себе Миши это было непривычно. И неприятно.

Не в силах долго оставаться без действия, Мишка сорвался с места и помчался "вперед за приключениями". Через полчаса он стоял перед "домом с привидениями". Тот был оранжевый, в темных подтеках от многочисленных дождей. Пятиэтажный. Крыша "коньком", крытая шифером. Дом нависал над оживленным перекрестком и казался элегантным стариком, сохранившим стиль среди современной безвкусицы.

Ничего устрашающего в нем ни с первого, ни со второго взгляда не проглядывалось. Белые стилизованные "а-ля Греция" колонны, поддерживающие угловые флигеля, над которыми возвышалось два круглых чердачных окошка. Правда, войдя во двор, Мишка отметил, что округа едко пропахла кошками.

Только в подъезде Миша, наконец, ощутил то пристальное внимание, о котором рассказывала черноглазая Татьяна. Площадка последнего этажа, с которого лестница продолжала подниматься выше, на чердак, была словно окутана темными, едкими, как черный удушливый дым, волнами. Мише на мгновение показалось, что он чувствует запах тяжелой гари. Но морок тотчас развеялся.

Мишка не взял ключей. Они ему были и ни к чему. Ему доводилось открывать двери разными способами, причем замки довольно сложной конструкции. Прошлая жизнь с матерью, наполовину авантюристкой, наполовину алкоголичкой, для которой в порядке вещей было сорваться с места на несколько недель, никого об этом не предупреждая, многому заставила научиться.

Немножко поломавшись, замок подчинился уверенной опытной руке. Щелчок. Дверь с легким скрипом подалась внутрь.

В коридоре было темно. Звук, издаваемый выключателем под длинными пальцами Миши, прогремел, словно выстрел. Ощущение, что за ним наблюдают, усиливалось, словно бы становясь концентрированнее. Парень сделал шаг вперед.

Может ли воздух источать угрозу? По-идеи, конечно же, нет. Это просто больные нервы искрят, напрягаются, а воображение радо стараться, — подсовывает страшные картинки.

Но все в Мише сопротивлялось мысли войти в квартиру, в которой погибло столько людей.

Злобные призраки молчаливо скалили зубы в плотоядной насмешке:

"Ну, давай, входи! — шуршали они в его голове разными голосами. — Ты же не из тех, кто боится собственных выдумок?"

Только — выдумок ли?

Вошел Серега, и умер, перед этим повел себя так странно, что никто из его друзей не мог объяснить мотивы его поведения.

"Заходи, заходи. Убедись, что плесенью здесь пахнет не сброшенный мертвецом саван, а всего лишь отсыревшие стены".

Лена тоже вошла. И теперь умирает.

"Тогда уходи, — насмешливо фыркнул голос (не исключено, что его собственный). — Раз не можешь войти. Уходи же!".

Миша решительно направился вглубь квартиры, нарочито стуча каблуками. Промелькнувшая за его спиной тень заставила резко остановиться и развернуться. Наглая нежить. Но не настолько, чтобы выдержать прямой взгляд "лоб в лоб".

Ничего. Пусто.

— Что за хрень? — выдохнул парень.

Из ванной раздались странные "чавкающие" звуки. Тряхнув головой, Миша прислушался. К его удивлению, звуки не стихали, даже становились отчетливее. Покрываясь холодным потом, парень потянулся к дверной ручке, только тут отметив, что ручка поставлена на фиксатор. Как если бы кто-то пытался запереть страшное "нечто" в ванной.

Впрочем, удивительным было уже то, что она оказалась целой. Ведь Мишка отчетливо и ясно помнил, как она осталась в руках у Олега.

Что же это могло быть? Что бы все это значило? Дьявольщина какая-то!

— Эй? — позвал Михаил, дергая за ручку. — Есть тут кто-нибудь?

Звуки прекратились.

Несколько секунд царила тишина. Миша уже готов был облегченно выдохнуть, сказав самому себе, что напряженные нервы сдали и начали выкидывать коленца. Тут ручка завертелась под его ладонью. Как если бы с другой стороны дверь старались открыть.

Перепуганный, Мишка сделал усилие и удержал ручку, не давая той продолжать сходить с ума.

В ответ из-за двери раздалось злобное, липкое хихиканье.

Бисеринки холодного пота покрыли лоб и спину. По телу пробежала волна озноба. Да такого просто не может быть! Не спит же он, в самом деле? Наяву это просто не возможно. Немыслимо. Всему этому должно быть разумное объяснение.

Рука Миши потянулась к потайному карману, в котором лежал перочинный ножик. На непредвиденный случай неприятных встреч темной ночью в подворотне. Пальцы нажали на кнопку и лезвие, узкое и острое, как жало, вышло, подброшенное пружиной.

— Кто там? — спросил он снова, опираясь ладонью правой руки на белое дверное полотно. — Эй?

Мерзкое хихиканье повторилось.

Михаил изо всех сил дернул дверь на себя:

— Я до тебя доберусь! — рявкнул он.

Под дверью с другой стороны что-то затопало. Ударом ноги Миша вышиб дверь, и замер.

Черный кафель на стенах и на полу был забрызган ошметками, чего-то, подозрительно напоминающего окровавленные мозги вперемешку с зелеными соплями. Пол залило грязной, мутной водой, в которой плавал прорезиненный белый коврик с голубыми корабликами. За ванной стояла фигура, выглядевшая подозрительно бескостной с кожей белой, как рыбье брюшко. Худая, щуплая фигура с огромным раздутым посиневшим членом, на котором синяя вздутая рука со скрюченными пальцами беспрестанно гоняла "шкурку", издавая тот самый "чавкающий" звук, что привлек внимание Миши.

Мерзкая жуть повернула голову со слипшимися взъерошенными волосами неопределенного цвета, и покосилась на незваного гостя.

Миша хлопнул дверью. Поставить замок на предохранитель так, чтобы его невозможно было открыть, можно было только изнутри. Поэтому, не дожидаясь дальнейшего развития событий, парень, устремился к выходу. Дверь из ванной комнаты заскрипела в тот самый момент, когда входная дверь отделила его от коридора.

На этом мороки не закончились.

Над лестницей, поднимающейся на чердак, возвышалась, непонятно откуда взявшаяся балка. Миша мог поклясться, что ещё полчаса назад никакой балки над лестницей не было.

На балке болталось тело висельника. Женское. Голова с белокурыми волосами средней длины, наклонена под неправильным углом, какой никогда не встретишь у живых. Руки безвольными плетьми упали вдоль в струнку вытянутого тела.

Фигура медленно раскачивалась туда — сюда, постепенно разворачиваясь на сто восемьдесят градусов. Пока не повернулась к Мише посиневшим лицом. Центральной, притягивающей взгляд частью лица, стал огромный, распухший, вывалившимся наружу, язык.

Глаза резко открылись, вонзая, в Михаила, безумный, голодный взгляд. Руки в конвульсивной дрожи дернулись, вытягиваясь вперед, словно пытаясь отыскать новую жертву.

Михаил рванулся к лестнице, пролетев два пролета, пока на третьем этаже не столкнулся с Олегом.

— Что за…? Куда ты несешься, парень?! — Олег почти подхватил на руки тело пасынка, которого трясло, словно в падучей. — Что происходит?

— Там…там…

Дверь одной из квартир распахнулась, и старушка в стареньком поношенном платье замахала им рукой:

— Вы из той квартиры? Из сто двадцать третьей? Ой, и когда же все это только кончится!

— Кто мне расскажет, что произошло? — прошипел Олег, измученный событиями последних дней и донельзя изумленный поведением названного сына, которого всегда почитал разумным и рассудительным. Состояние молодого человека всерьез его пугало.

А тут ещё сумасшедшая старуха!

— А чё на детей орать? — заворчала старуха. — Не виноватыя они! Квартира та проклятая, нечистая. Уж ни одного извела, на тот свет отправила.

Олег нахмурился, всем своим видом показывая, что не мешало бы нахальной соседке замолчать и убраться.

— Там что-то было, Олег. В ванной. А затем на лестнице, — с трудом переводя дух, проговорил Мишка.

— Ты тоже станешь мне говорить о призраках, мать твою?! — истошно заорал Олег, теряя всякое терпение.

— Мать моя тут не при чем, — холодно парировал Миша. — А я видел то, что видел. И Лена, как мне кажется, тоже видела. И тот парень, чью смерть пытались повесить на твою дочь.

— И многия другия тут такого повидали! Вспоминать жуть, чистая жуть! — Охнула старушка, словно побочный персонаж, проходящий по заднему плану.

— Ладно, — отчеканивая слова, сквозь ниточку, в которую сложились губы, произнес Олег, — я поднимусь и посмотрю, что тебя так напугало.

— Я пойду с тобой, — кивнул Мишка, гордясь собой за проявленное мужество.

Он сам был не уверен в том, что видел. Не мог нормальный человек в такое поверить. И все же, он кроме кофе сегодня ничего не пил. И психическими заболеваниями никогда не страдал.

Они решительно поднялись на пятый этаж. Преодолевая накатывающий волнами иррациональный ужас, Миша посмотрел на лестницу, ведущую на чердак.

Пусто!

Но ощущение потустороннего холода и угрозы продолжали давить на плечи.

— Ты чувствуешь запах? — спросил Олег. — Твою мать, да это же газ! Придурок, ты оставил включенной колонку?!

Олег, не раздумывая, бросился в квартиру и бегом направился к ванной, резко рванув дверь на себя. Из открытого проема на него клубком понеслось оранжевое, в голубых всполохах, пламя. Больше ничего видеть он уже не мог. От оглушительного грохота содрогнулся подъезд. Михаила отбросило волной в сторону и, уже теряя сознание, он чувствовал, как летит вниз, пересчитывая зубами ступени. Как падают сверху штукатурка и кирпичи. И как за ним по пятам летит огонь.

 

Глава 22

Вспомнить все?

Сознание возвращалось медленно. Очень медленно. Миша, не открывая глаз, вспоминал, как ворвался в квартиру вслед за Олегом; как горячее пламя понеслось на встречу, как он развернулся, скорее по инерции, чем всерьез надеясь уйти от обжигающих объятий воспламенившегося газового облака. Как боль, острая, горячая, ударила в спину. На секунду Мишка снова увидел, как живым факелом вспыхнула фигура отчима. Ощутил запах горящей плоти. Услышал отчаянные крики.

А потом — тишина.

Почему-то было не больно? Совсем не больно! Странный факт, если учитывать встречу с огненным смерчем, недвусмысленно давшим понять, что хочет его проглотить. Какое же количество обезболивающих препаратов пришлось использовать медикам? Да и где найти такие наркотики, способные оставить сознание трезвым, но при этом полностью отключить боль?

Не было не только боли. Тело словно перестало существовать. Мишка не чувствовал ни ног, ни рук. Подняв веки, он обнаружил, что лежит на чем-то каменном, твердом и узком, словно скалистый выступ, окруженном со всех сторон туманом, — влажным, липким, скрывающим очертания предметов. На самом Мишке болталось нелепейшей одеяние: длинная рубаха, просторная, невзрачная, легкая. И более ничего. Даже белья на себе он не чувствовал. Что же это такое?

В тумане раздались звуки, будто кто-то рассекал волны веслом. Почти в самые ноги ему ткнулся узкий вострый нос деревянной лодки.

— Ну, садись, смертный, — в густом женском голосе Мишка отчетливо расслышал насмешку.

Миша последовал данному совету. Он не сомневался, что впереди долгий путь.

— Кто ты? — наконец спросил он, справившись с волнением, у серой фигуры на носу лодки.

— Для тебя я — никто и ничто, безликий проводник к Другому Берегу, — прозвучал ответ.

— А Другой Берег — что это? — не унимался Мишка. — Новое воплощение? Посмертие?

— Это уж как решат Старейшие.

И это — все?

Все?!

Эти… призраки "уделали" его, как мальчика, а сами остались, как пауки, поджидать новые жертвы? При мысли о том, сколько всего полезного он мог бы сделать в оставленной жизни, Миша почувствовал, как ярость железным обручем стягивает лоб и виски, заставляет сжимать руки в кулаки. Он ничего не успел, ничего не сделал! Только потому, что какой-то, не будем нецензурно выражаться, хоть и очень хочется, придурок, не удержавшись на скользкой поверхности, решил спрыгнуть в пропасть и теперь утягивает за собой всех, до кого дотянется. И сколько это может продолжаться? Должен же кто-то положить конец этой кадрили со смертью? Почему не он?

Они причалили.

Миша только успел подумать, что если это и есть пресловутый "Другой Берег", то он здесь долго не останется.

Неряшливая маленькая пристань сменилась бесконечной поднимающейся вверх, лестницей, выведшей их к маленькому домику, за которым висела плотная стена туманов, не позволяющая разглядеть, если ли там земля или другие строения, или нет.

Вообще что-либо увидеть не представлялось возможным.

Коридорчик, в котором они очутились, пройдя через замызганную, обшарпанную дверь, был узким и длинным. Перед следующей дверью стояла небольшая конторка, за которой более или менее уютно расположился один, средних лет, старичок в пенсне на длинном носу.

— А, ещё один голубчик, — покряхтывая, чуть ли не радостно потирал старичок руки. — Ну-ка, ну-ка! Назовите-ка Ваше имечко. Мы вам выдадим номер вашего личного дела.

А где звук золотых труб и серебряных колоколов? Где хотя бы пресловутые, надоевшие до оскомины на зубах, туннели, которые так любят описывать якобы пережившие клиническую смерть? Нет ничего, кроме обшарпанного замызганного коридорчика, странной проводницы, закутанной в плащ, каких у них в мире, почитай, вообще никогда не носили, да этого старика, похожего на любителя детективов в стиле "Шерлок Холмс".

— Михаил Зеленков.

— Год рождения?

— 1976.

— Угу, — кивнул дедок и, распахнув с виду небольшой шкаф, принялся в нём копаться.

Мишка попытался заглянуть дяденьке через плечо, но кроме беспросветной темноты ничего не увидел.

Деду повезло больше. Он извлек из деревянного, изрядно покусанного жуком-короедом, нутра шкафа, металлический жетончик, с непонятными, выбитыми на нем, знаками.

— Вот. Твое! — довольно изрек, покряхтывая и прихрамывая, ковыляя к стойке. — Отдашь Верховным.

— Но мне необходимо вернуться, — начал, было, Мишка.

Проводница упредительно кашлянула, и, подхватив за руку, увлекла за дверь, прятавшуюся за спиной старичка.

— Вы сможете сказать обо всех ваших нуждах Верховным. Они решают Судьбу. Мы — всего лишь обслуживающий персонаж, понимаете? — Глаза женщины сверкнули их глубины капюшона неприятным огнем. Как у кошки в полутьме.

Она отступила, помахав рукой на прощание. Мишка вздохнул, и тоже махнул рукой. Что ж, раз нужно идти вперед, значит, он пойдет вперед.

Коридор вывел его к большой двери, украшенной перламутром и драгоценными камнями. Не смотря на богато убранство двери и всей залы, атмосфера, как ни странно, напоминала ожидание в приемной у врача. Та же напряженность и тягостность ожидания.

Миша успел рассмотреть, что все присутствующие держали в руках точно такие же металлические жетончики, какие ему вручили на входе.

— Здесь все недавно умерли? — спросил он стоящую к нему ближе всех женщину лет пятидесяти.

Она наградила его злобным взглядом:

— Нет. Тут все живые, — язвительно ответила она. Вроде как недобро пошутила. Голос так и сочился ядом.

— Понятно, — кивнул Миша. — И кто тут скончался самым последним?

— Иди ко мне, счастье мое. Не ошибешься.

Мишка вздрогнул, услышав знакомый голос.

— Олег?

— Он самый.

Миша подошел, усаживаясь рядом на свободное, на скамейке, место.

Про себя отметил, что выглядел Олег плохо. Как если бы беспробудно пил неделю, и при этом болел гриппом. Кожа на лице посерела, под глазами набрякли мешки, а сами глаза подвело черными тенями.

Олег тоже смерил пасынка вопросительным взглядом.

— Это ведь все по-настоящему, да?

Миша согласно кивнул:

— Боюсь, что так.

— И мы умерли?

Миша снова подтвердил сухим кивком.

— Но, почему?! Почему, черт возьми?!

— Потому что не нужно было корчить из себя героев, и идти в ту квартиру, полную злых духов. Хотя, — Мишка запнулся, подумав о том, что было бы, не пойди они туда? Сколько человек могло погибнуть, скопись газ в большем количестве?

С точки зрения высших сил ведь не так важно, как будут звать жертву: Петя, Вася, Коля. Правда, для самой жертвы это весьма существенное различие. Только Высшие, — они мыслят другими категориями. Да и так ли на самом деле важно, умрешь ты сегодня от дорожно-транспортного происшествия — или завтра от несварения желудка?

Или все-таки важно?

— Что это ты там лопочешь на счет призраков? — подозрительно покосился на пасынка Олег.

— Я не открывал колонку. Я и порог ванной комнаты не осмелился переступить. — Задумчиво уронил парень

И Мишка рассказал Олегу обо всем, что думал. Рассказал о беседе с Таней. И о похоронах Сережи. И собственными умозаключениями тоже поделился.

— Да, странная история, получается, — вздохнул Олег. — Подумать только, не купи я тогда эту чертову коробку, все могло бы быть иначе. Мы могли бы прожить ещё долгие годы, — меланхолично закончил он, подпирая подбородок рукой. — И не сидеть здесь сейчас.

— Ты мне веришь? — удивился Мишка.

— А как, спрашивается, в свете последних событий, я могу тебе не верить? — развел руками Олег, отвечая вопросом на поставленный вопрос.

— Понимаешь, это все НУЖНО остановить.

— Зачем? — пожал плечами Олег. — Жалко, конечно, оставлять Маринку одну. Тем более, — тяжело вздохнул он, — что и Лена вряд ли выкарабкается. Но ведь теперь, когда мы здесь, ничего исправить уже нельзя. Да и раз мы все-таки продолжаем думать, видеть и даже беседовать, — значит, не так уж все и плохо, — подмигнул он Мишке.

Мишка почувствовал, как в душе его заворочался гнев. Что же Олег за человек, что его ничего в мире, кроме собственного благополучия не интересует?

— А если для твоей дочери не все кончено? И не для неё одной? — вкрадчиво спросил Мишка. — Туда придут другие. И все повторится.

— Ну а я что могу сделать? — повысил голос Олег. — Остаться там добрым привидением?

Миша смерил его взглядом.

— Я сделаю все возможное, чтобы вернуться назад. И чтобы остановить зло, какое бы обличие оно не принимало.

Олег ответил коротким смешком.

— Молодость, молодость. Жажда подвига и славы!

— Да пошел ты, — дернулся Мишка. — Видал я твою славу на Майдане, в белых лакированных галошах! — Выдал, и сам опешил, от состряпанной, в запале эмоций, тирады. — Ты — пожил. Тебе, может быть, сдохнуть, — даже на руку. Ты же любитель новых впечатлений, которых теперь — хоть отбавляй. А мне только двадцать! Я бы с удовольствием ещё годков, эдак, пятьдесят потянул. Можно и с хвостиком. У меня на мою жизнь планы были. Я хотел закончить учиться, влюбиться, жениться, простроить дом, вырастить детей, поглядеть на внуков. Иногда по выходным с друзьями ходить на футбол, на рыбалку, просто на банальную пьянку, ругаясь из-за этого с женой. Вести ребёнка в школу! Учить с ними уроки. Состариться, наконец, стать мудрым. И без страха глядеть на закат.

И ничего этого у меня никогда уже не будет! Понимаешь? Ни-ко-гда. Потому что здешние туманы — это совсем другое, иное, ненастоящее. Я так и останусь двадцатилетним. Потому что вслед за твоей дочерью ввязался в это дерьмо. — Мишка поймал себя на мысли о том, что злится на Ленку, как если бы она была в чем-то виноватой. Но в чем её вина? — Меня озноб до сих пор прошибает, — сменил он тему, чтобы отделаться от неприятного, необъяснимого чувства раздражения, — как вспомню эту тварь за раковиной, дрочившую растекающийся под руками член! Фу, мерзость.

Олег молчал, понурив голову. Мишка дотронулся до его руки, про себя удивившись, что осязательные чувства ни как не изменились:

— Нельзя это так оставлять, понимаешь?

Дверь распахнулась, на пороге возникло ангельское, иначе не назовешь, видение. Девица-красавица, не старше двадцати. Волосы — золото. Глаза — васильки. Выражение лица благостное и умиротворенное.

— Михаил Зеленков, — пропело видение. — Следуйте за мной.

Михаил повиновался. Что ещё ему оставалось?

Они проплыли, — неизвестная девушка впереди, она за ней, — в комнату, по внешнему виду больше всего напоминавшему библиотеку. Шикарно обставленную.

Загадочный свет издавали светильники в виде светящихся сталактитов. Белые диваны и кресла были разбросанные в шахматном порядке, с таким расчетом, что, где бы усталость вдруг неожиданно не накатила, ты сразу сумел подарить отдых усталому телу. Если же приходила охота работать, к вашим услугам оказывались столы из красного дерева, за ними возвышались стулья на витых ножках (слава богам, без позолоты). И повсюду высились длинные стеллажи, заваленные бесчисленным количеством свитков и папок.

Девушка в белой тунике, красиво вышагивающая перед ним, подвела Мишку к группе людей, восседающей за одним из центральных столов. Больше всего мужи напоминали античных патрициатов. Белоснежные тоги и золотые лавровые венки, значительные, задумчивые выражение гладко выбритых лиц. Внимательные, доброжелательные взгляды, на дне которых плескались ум и суровость.

— Михаил Зеленков, — поклонилась девушка, перед тем, как отступить на шаг назад.

За спиной Михаила высветился голубой экран, и в нем, одно за другим, замелькали лица. Мужские и женские. Красивые и не очень. Начиная от времени, когда люди вместо одежд, носили шкуры, и до дней современности.

— Ветвь Аравиэля, — прокомментировала девушка. — Душа данной единицы ведет начало от аметистов. Выкристаллизовавшись, дозревала в ясене. Птица — орел. Животное — волкодав. Возраст — средний. В людской ипостаси имел воплощение в трех мирах: Кентуарии, Лосе, Земле. Во всех воплощениях принадлежал лишь к одной расе: человеческой. На Земле воплощался в пятый раз. Все пять раз, как и положено, по Договору, воплощение происходило в одном роду.

У Михаила челюсть все-таки отвисла. У него, оказывается, такая богатая биография, — закачаешься. Он, Михаил Зеленков, — воплощался аж!!! — в трех мирах. Почему же, теперь, когда он все-таки мертв, он не может вспомнить ни одного?

— Простите, что перебиваю, — встрепенулся он. — Если я правильно понял, то успел прожить не одну жизнь?

— Именно, — с улыбкой кивнула девушка.

— Но я ничего не помню! — возмутился Мишка.

— А вы на что надеялись? — пожал плечами один из мужчин. — Что после смерти станете богом, и все тайны мироздания прикроватным ковриком покорно лягут у ваших ног?

Именно так он и думал. И многие другие смертные — тоже. Жаль, что реальность, в очередной раз, оказалось совершенно далекой от представлений.

— Нейлинэ, — вступил в разговор ещё один мужчина, — дайте нам краткое описание предыдущих четырех воплощений на Земле.

Михаил навострил ушки на макушке. Даже на Земле среди его современников были популярны тесты и гороскопы, по теме: "Кем ты был в прошлой жизни?". Эпоха Кашпировского и Чумака плавно уходила в прошлое, вместе с памятью о длинной очереди за колбасой и вечном дефиците. Уходила, игриво помахивая на прощание хвостом с кисточкой, за которой держались различные Глоба и Гробовые.

Но здесь, в "Мировой Библиотеке", как обозвал про себя залу Мишка, информация была, что говорится "из первых рук" и "проверенных источников".

Девушка кивнула.

Экран мигнул.

На нем изобразились бесконечные смешенные леса. Камера, по началу, словно бы скользила сверху, а потом приблизила к себе изображение. Видимо, здешние патрициаты не плохо знакомы с техническими новинками.

— Первое воплощение происходило на территории Египта, в период начала Нового Царства. Рождение пришлось в правление царствования Тутмоса I.

Мишка с трудом перевел дыхания. Египет! Жаркие пески и пирамиды, — оказывается, он вовсе неспроста всегда болел им.

Нейлинэ продолжала повествование:

— Как известно, Новое Царство началось с момента осуществления Египтом завоевательной политики, давший толчок дальнейшему расцвету. В то время дельту Нила наводнили племена гиксосов, — как их тогда называли, — "царственных пастухов". Это были кочевые скотоводческие племена из Передней Азии, перешедшие через Суэцкий перешеек, и постепенно расселяющиеся в дельте Нила. Они почти полностью захватили власть в Нижнем Египте, образовав свою династию правителей и свою столицу — Аварис.

На синем экране возникло изображение Древнего Верхнего Египта

— Однако полностью подчинить себе весь Египет гиксосы так и не смогли. Хотя поражение потерпели не сразу.

Царь Сенекра в Фивах, собрав войско, двинулся на север, но был разбит. Его сын, Камос, сумел дойти почти до самого Авариса, но захватить его также не сумел. Окончательную победу над племенами гиксосов удалось одержать фараону Яхмосу, Амасису I, сыну Сенекры и младшему брату Камоса, за это жрецы обожествили его имя. Освободив Египет от гиксосов, Ясмос стал основателем восемнадцатой династии фараонов и положил начало Новому Царствованию в Египте.

Его жена, царица Яхмос-Нефертари и одновременно единокровная сестра, стала первой "супругой Бога", то есть жрицей бога Амона.

Миша с интересом слушал рассказ. Он любил историю. Хотя и не понимал, какое отношение к нему могут иметь события трех-тысячителетней, с половиной, давности.

— Наш воплощенный в первый раз на Земле родился в 1540 году до н. э., во времена царствования Тутмоса I. Отцом мальчика был довольно известный для того времени человек, но его имени история не сохранила. Он был одним из могущественных жрецов при храме Амон-Ра в Карнаке. Матерью мальчика по имени Сип, стала рабыня-азиатка. С детских лет мальчик выказывал пытливый ум; легко обучался ремеслам, и, прежде всего — инженерным и архитектурным премудростям. Сипа не плохо мог управляться с оружием, особенно с боевым топором.

Отец признал в нём свою плоть и кровь. Мальчик получил хорошее, для своего времени, образование. Быстро поднимался по карьерной лестнице того времени, — не без протекции и денежной мзды со стороны отца-жреца.

В 1524 году до н. э. Сип вошел в личную охрану царевны Хатшепсут, которая ещё при жизни отца стала "Супругой Бога", как и её бабка, верховной жрицей бога Амона. Отношения Хатшепсут и одного из приближенных телохранителей, из официальных, вскоре стали близкими. История знает нашего воплощенного под именем Сененмута.

— Кто такой Сенетмут? — не удержал вопроса Мишка.

— Один из приближенных царица Хатшепсут. В том воплощении, — Нэйлинэ повернулась к нему, обращаясь к Мише напрямую — именно она, царевна, была центральным звеном твоего существования. Любовь к ней заглушила даже ростки честолюбия в твоем сердце. Именно тебе принадлежала идея объявить происхождение царевны божественным, опираясь на то, что со времен её бабки, Яхмос-Нефертари, женщина в их роду принадлежит прежде всего богу, и способна выносить не человеческое дите во чреве своем.

Хатшепсут, в обход прав своего пасынка, объявила себя фараоном. И успешно правила Египтом более двадцати лет, обеспечив ему процветание и богатство. Наряду с возлюбленной царицей ты держал в руках судьбы мира. Ты был любим, богат и известен. Но смерть пришла к тебе жестокой. И к тебе, и к твоей царице, потому что Тутмос II, получив возможность мстить за попранные вами его законные права, не проявил милосердия. Тебя захоронили живьем, среди пустынь. Имена твоей царственной возлюбленной были стерты, и изменены, на имена предков и самого Тутмоса II.

Миша прислушался к внутренним ощущениям. Он не испытывал ничего, как если бы ему рассказывали просто историю. Безотносительно к нему, занимательную, чуть поучительную. Его "альфа-эго" не отзывалось ни единым движением на рассказ о славном прошлом. Чем-то далеким веяло от имени Хатшепсут, но её перебивали навязшие в зубах образы Нефертити и Клеопатры.

— Из жизни ты ушел, ненавидя врагов, переживая за судьбу царицы. Ибо вас разлучили, и ты не знал о выпавшем ей жребии, равно, как и она о твоем. В той жизни у тебя не осталось детей, но у твоей матери-рабыни были дети, среди потомков которых ты воплотился вновь. Во времена захватнических войн Александра Македонского один из потомков той ветви попал в Элладу, затем их потомки оказались среди древних патрициатов Рима. А далее, ведя захватнические войны в рядах римских легионеров, расселились по всей территории современной Европы.

Та ветвь, в которой тебе предстояло найти второе воплощение, причисляла себя к норманнам-викингам. Ты родился в 844 году этой эры, на территории современной Ирландии. Твоим отцом был воин-викинг, твоя мать принадлежала к кельтским племенам. Твой отец признал твою мать главной женой, и ты был их третьим сыном. Прожил обычную для того времени жизнь. Обучался владению мечом. С мечом в руках зарабатывал себе на пропитание. У тебя было две главные жены, — но ни одну из них ты не любил так, как когда-то любил Хатшепсут. От детей и наложниц у тебя было много детей, из которых ты отличал троих сыновей и дочь, ставшую твоей самой большой любовью в жизни. Ты погиб в 44 года, с мечом в руках, защищая от врагов отчий дом.

" И, скорее всего, не защитил", — скривив губы, подумал Мишка.

Почему-то в образе сурового воина-нормана, Мишка нравился себе больше, чем в образе фаворита, некогда прекрасной, как царица Савская, Хатшепсут.

— Третье твое воплощение пришлось на время царствования короля Карла II. Твой отец состоял в гильдии кузнецов, и ты готовился пойти по его стопам. Но грянула чума, выкосившая половина Лондона. Ты, как и твоя семья, оказался в числе жертв. Особенно рассказывать о том воплощении нечего, ибо тебе удалось прожить не более девятнадцати лет.

"Как и в этот раз", — с горечью подумал Мишка.

— Четвертый раз ты воплотился в 1755 году, во французской провинции Оверни, в дворянском, но малоименитом семействе. Стал католическом священником, прожил до 1793 года, когда, во время Французской Революции чернь буквально растерзала тебя голыми руками.

Мишку передёрнуло. Ну и ну! Какое бурное, у него, оказывается, прошлое.

— И это не считая воплощений в других мирах, — с подначивающей улыбкой вставил один и мужчин, видимо, прочитав его мысли. — Итак, что мы имеем? — обернулся он с вопросом к их "историку" Нейлинэ.

— Жрец — первое воплощение. Воин и крестьянин — второе воплощение. Ремесленник — третье воплощение. Священник (жрец) — четверное воплощение. Пятое воплощение не успело до конца оформиться, ибо оборвалось до срока.

Во всех воплощениях Душа не доживала до старости, умирая насильственным путем.

— Спасибо, Нэйлинэ. Вы можете отдохнуть, — мужчина развернулся в сторону Мишки. — Ну, как вам нравится ваше прошлое? — с улыбкой спросил он.

— Мне нет до него дела, — пожал плечами Мишка. — Может быть, я и умирал до срока, но незаконченных дел, заставивших о себе помнить, у меня не оставалось.

Мишке казалось, что они потратили огромное количество времени на пустоту.

— Ты прав, — задумчиво кивнул мужчина. — У тебя удивительно стабильная аура. Все нити прошлого логически завершены и оборваны, как грамотно построенное предложение с точкой в конце. — Он посмотрел на коллег. — Некоторое опасение вызывает история Сенетмута, но темный осадок, с которым жрец покидал жизнь, давно растворился. Что ж, может быть тебе пора переходить на иной уровень? Впрочем, у тебя есть возможность ещё дважды воплотиться в вашем мире. Ты можешь подумать и сообщить нам о своем решении.

— Мне нужно вернуться обратно, — заявил Мишка.

— Что вы сказали? — невозмутимо переспросил один из мужчин, но так, что всем вокруг стало понятно, что Мишка совершил большую глупость, обращаясь таким образом к Верховным. Возможно, выступающим в этом мире в образе Бога.

— Мне нужно вернуться обратно. Я расскажу Вам, почему.

И Мишка рассказал. Выслушав его, Старейшины согласились, с тем, что он — прав.

ЗЛО — всегда зло. Каждому уровню соответствует своя степень. А в квартире 123 поселилось не полагающаяся этому миру степень Зла.

Но взамен призрачной возможности переломить ситуацию к лучшему, Мишка должен был ещё дважды воплощаться на Земле. С учетом возможного будущего планеты, такого, каким его ему, — малоприятная перспектива.

Но у всего — своя цена.

 

Глава 23

Схватка

За спиной заскрипели, затворяясь, огромные двери, в которые без труда бы проехал автомобиль среднего размера, — такой, скажем, как джип. Двери затворились, отсекая Мишу от мира, имеющего вещественные признаки и оставляя наедине с чем-то, почти живым и плотным, равно чуждым как Добру, так и Злу. Наедине с тем, что не было ни Светом, ни Тьмой.

Мишка остался среди искрящегося, медленно двигающегося, как молоко, растворяющееся в воде, тумана.

Но в одиночестве он оставался недолго. Навстречу ему из тумана вышел мужчина в облачении, вызывающем в памяти исторические ленты о жизни народов Азии. Но внимание парня привлек к себе не столько сам человек, сколько оружие за его спиной. Между эфесом и ножнами, в которые уходил меч, взгляд выхватывал сталь. От неё распространялся яркий, нестерпимо яркий, почти обжигающий роговицу мертвого глаза, свет.

— Идем, — кивнул мужчина. — У нас мало времени.

Миша продолжал шагать в белом мраке, следуя за проводником. Туман отступил. Его сменил мрак пещер, в котором они продолжали путь до тех пор, пока пол не оборвался под ногами, заканчиваясь обрывом. Внизу, под ногами, лежала широкая долина, на дне которой располагалось кладбище с вьющимся между надгробиями зеленоватым туманом, полным фосфоресцирующего свечения. Холодный ветер шелестел мрачными венками, грустя о скоротечности жизни.

Любуясь сверху зловещим видом, Мишка нашёл его по-своему привлекательным. Будь он жив, древнее зачарованное кладбище его бы, наверное, пугало. Но недаром древние верили, что смерть меняет людей. Они становятся другими, не утрачивая при этом собственной индивидуальности. Ему, теперешнему, напряженная атмосфера импонировала. То, что влекло прежде, утратило привлекательность. То, что страшило, — неожиданно стало нравиться.

В жизни Мишка просто плыл по течению, бесцельно. Сейчас у него была цель. Он, как путник, из пресловутой школьной задачки, должен был пройти из пункта "А" в пункт "В". Выполнить задание. И вернуться за следующим. Такова его суть. Искать и находить. Спасать и спасти.

А Лена, — что Лена? Маленькая искорка на холодном ветру! Глупая канарейка, попавшая в когти беспощадному коту. Прекрасная принцесса, нуждающаяся в помощи.

Будь на её месте кто-то другой, Мишка все равно пошел бы вперед. Но то, что там, впереди его ждала именно она, наполняло душу и радостью, и нежностью, — скупой, как карандашный набросок на ватмане.

А ещё была тревога, подгоняющая, словно плеть.

— Возьми Меч, — раздался над ухом хриплый голос проводника. — Он поможет вернуться и вернуть. Он подчинится той, что однажды держала его в руках.

Где-то Мишка уже видел подобную картину: мужчина, стоящий над бездной; невидимые воздушные потоки заставляющиеся разлетаться волосы и одежды.

— Ты должен найти её, — сказал проводник. — Должен рассказать, что существа, которого она себе придумала, нет. И никогда не было. Должен заставить её понять, чем может обернуться для других бессмысленная жертва во имя холодного тумана небытия.

— Сложно заставить другого понять, когда сам до конца ничего не понял. — Ворчливо отозвался Мишка.

Он и в самом деле многого не понимал. Несмотря на то, что Верховные, в белых хитонах и золотых венках, долго разглагольствовали и поясняли, перед тем, как отправить его сюда.

* * *

— Итак, ты утверждаешь, что встретился со Злом? — вопрошала фигура, с ног до головы закутанная в балахон. Единственной доступной для восприятия деталью облика оставался голос. — Ты утверждаешь, что оно вышло за пределы, нарушило границы, отмеренные ему Законом?

— Более того, — произнес Миша, — Зло неестественным путем уничтожило мою жизнь.

— Оно убило тебя?

Миша утвердительно кивнул.

— Специальные службы проверят, насколько твои заявления соответствуют действительности, — царственно кивнула фигура.

Повисло долгое молчание, в течение которого Мишка обдумывал, что же ему делать дальше. То ли аудиенция у Страсти Господней окончена. То ли от него ожидают дальнейших действий.

Решив наплевать на всякую почтительность, Миша отважился на то, чтобы удовлетворить любопытство:

— Что могло спровоцировать создание странного тоннеля, по которому два мира могут почти вплотную пересекаться?

— По-разному бывает, — непонятно с чего, но охотно ответило существо. — Иногда такие проходы возникают на местах старинных захоронений. Либо в местах, где в прошлом погибло большое количество людей. В местах, где прежде располагались капища не-благих древних богов. Иногда подобный коридор открывают сознательно, те, кого на земле называют ведьмами и колдунами. Иногда они возникают непроизвольно. Когда несколько факторов совпадают, коридор оказывается особенно прочным. По нему можно свободно ходить в обе стороны. Как правило, активизирует такой портал добровольная жертва Злым Силам. Подкрепляемый через определенное время свежей кровью, портал насыщается энергией и укрепляется. Именно так возникают так называемые "нечистые места".

— Это — плохо?

Со стороны фигуры донесся звук, который легко можно было принять за насмешливое фырканье.

— Отвратительно. Для нас. И очень хорошо для них. Злобные твари двадцать лет оставались довольны. Но потом произошло нечто, что изменило сложившийся порядок, нарушив равновесие. Жертва, вместо того, чтобы вожделеть и ненавидеть, неожиданно полюбила палача. Свет искренней любви, столь яркий, что, сколько бы тьмы не скопилось, она все равно дрогнет.

Сейчас у нас, Светлых, есть шанс закрыть Дверь, заставив Зло уснуть. Умереть оно по определению не может. Но свернуть его в спору, как бактерию, нам, при правильных действиях, по силам. Это хорошо.

— А что плохо? — опять не удержал языка за зубами Мишка.

— То, что как бы сильны здесь, на Меже, мы бы не были, закрыть Врата, или Портал, обзови любым понравившимся словом, можно только будучи на Той сторонне.

* * *

Незнакомец протянул Мише меч, рукоятью вперед. Передавал его бережно, с грустью, словно живое существо.

— Он поможет тебе вернуться, — повторил он.

Мишка, не говоря ни слова, покорно принял реликвию, пристраивая его за спиной.

— Спасибо, — душевно поблагодарил он. — Я могу идти?

— Должен, — подтвердил незнакомец.

— Один?

— Самые сложные пути всегда проходятся в одиночестве. Другого, — не дано.

* * *

Шагнув вниз, Мишка неожиданно обрел способность не падать отвесно вниз, а кружить. Словно за плечами развернулись широкие крылья.

Стоило ступить на размокшую землю, со всех сторон послышались зловещие звуки: скрип дерева, шелест сухих лент и искусственных цветов.

Подняв воротник куртки (балахон, слава Свету, ему позволили оставить у причала, облачившись в нормальную одежду), Миша двинулся вперед пружинящим шагом между курганами, памятниками, надгробиями. Извивающаяся тропка, петляла между нескончаемыми крестами, шестами, плитами и плачущими ангелами, пока не вывела к зеленому болоту, в котором смешивались вода и тлен.

Где-то на горизонте стояла высокая Черная Башня, внутри которой что-то полыхало.

Когда первая зубастая тварь вонзила острые зубы в ботинок, Мишка пинком отшвырнул её от себя прочь. Вослед ей кинулась вторая, третья, четвертая.

Не думая, что делает, Михаил выхватил меч. Тот сверкнул сиреневой молнией, когда владелец вонзил клинок в одну из тварей. Электрический разряд, сияющими звездочками расплылся по зеленой воде. Уже невозможно было понять, то ли лезвие меча превратилось в нестерпимый белый свет, то ли белый свет обрел способность резать, как лезвие, но через мгновение все населяющие зеленые воды ядовитые монстры плавали брюшком вверх.

Вода не успокаиваясь, продолжала булькать, надуваясь пузырями каждый раз, как Мишка опускал в неё ноги.

В Черной Башне, продолжало подвывать и яростно ухать. Лестница наверх вилась бесконечно. Где, скажите на милость, логика у богов, если врата в ад расположены на такой высоте?! Хорошо хоть, что теперешнее тело, казалось, не ведало усталости.

Мишка легко перескакивал со ступеньки на ступеньку, пока не оказался на одном уровне с дверным проемом. Картина, открывшаяся его взору, повергала в состояние прострации.

Пол, залитый густой, успевшей местами свернуться, кровью и разорванными внутренностями, был словно декорация к фильмам ужасов в американском жанре. Скорчившейся человеческие фигуры, урчащие, рычащие, косящие на него провалами черных глазниц, больше всего напоминали жертвы чудовищного эксперимента, в результате которого животные не смогли превратиться в людей, но и животными не остались. А превратились в нечто среднее и весьма отталкивающее.

В центре запыленного, окровавленного, заставленного разбитыми саркофагами зала, лежали растерзанные человеческие останки, с вывернутыми под странным углом конечностями. Местами, большей частью в области рук и ног, кости были обнажены полностью, вызывающе проглядывая через развороченные мышцы. Сухожилия тянулись наподобие белых грязных нитей, протягиваясь от человеческих останков к пожирающим плоть тварям. На том месте, где некогда было лицо, осталось месиво из раздробленных костей и кровавой каши. Казалось, само лицо провалилось внутрь черепа. Живот, грудная клетка, плечи истерзаны и раскурочены так, как это умеют делать только хищники. Ни одному маньяку такое не под силу. Только пряди золотисто-белых, легких, как паутинка, волос, позволяли узнавать в падали, лежащей на полу, некогда живую, хорошенькую девушку.

Память нарисовала Мишке Лазореву такой, какой он увидел её впервые, выходящий из суеты железнодорожного вокзала. Недовольная гримаска на лице, разлетающаяся вокруг ног легкая сарафанная юбка, вьющиеся вокруг лица легкие послушные волосы. Серые, влажные глаза, опушенные темными ресницами, немного испуганные и удивленные столичной суетой. Грациозный поворот округлой лебединой шеи. Скользящая, плавная, ленивая походка, словно девушка не была до конца уверена в том, что его следует сделать, — следующий шаг.

Вот она раздраженно откидывает упавшую на глаза прядь волос и тянется к бокалу вина, забирая его из Мишкиных рук.

Вот отворачивается, смущенно улыбаясь.

Широко распахнув глаза, наблюдает, как большая бабочка качается на цветке в парке. Наблюдает с загадочной полуулыбкой, так, что и не поймешь, в самом ли деле девушка улыбается, или это только мерещится, воображается, от бегущих между листьев солнечных бликов.

Вот, облокотившись о парапет старенького пароходика, блаженно жмурится и подставляет разгоряченное после летней жары лицо под охлаждающие поцелуи ветра.

Она, она, она…

Вместе с горячим воздухов вырывается из ванной, закрученная, как в кокон, в огромный халат Олега, соорудив такой же кокон на голове из полотенца.

Вкус её губ на его губах. Гибкий, теплый, податливый стан под ладонями. Мягкая округлость груди, небольшой, но красиво очерченной и легко, доверчиво прячущейся в мужской ладони.

И горьковатый запах полыни…

Все, что осталось теперь, — окровавленный влажный ком плоти, растянутый по полу.

Хотелось истерично смеяться. И кромсать, резать, уничтожать реальность, где подобные метаморфозы оказывается явью.

Тень, слетевшая с потолка, встала перед Мишкой в облике мускулистого чудовища. Люди с древних времен представляли себе демонов именно такими: сильными, подвижными, жуткими. С горящими красным факелом глазами. С вытянутой вперед клыкастой мордой, из которой как бивни, вперед, выходили острые клыки.

Клешни чудовища венчались длинными изогнутыми когтями, в которых он держал весьма странное оружие, явно не вписывающиеся в традиционное средство убийства демонов: ручка, как у гигантской электродрели и два выдвинутых вперед лезвия.

Вместо рогов лоб чудовища венчали отвратительные гигантские шишкообразные наросты.

Слетев с высоты, демон без предупреждения нанес удар. Миша покатился по земле, нелепо растянувшись у ног одного из насыщающегося зомби. Зомби с шипением выкинул вперед кисть, защищая свое "добро", и Мишка едва успел уклониться от нового удара. Очень неудачно, кстати, откатился, потому что оказалось, что лежит она на спине и не может выхватить оружие.

Воздух заполнился механическими звуками вращающегося и лязгающего метала. Только быстрая реакция да счастливый случай спасли Мишку от участи быть разрубленным на две ровные половинки.

Монструозная зомби, все-таки сподобилась дотянуться и впиякаться Мишке в ногу, повиснув на ней, как бультерьер. Боль разъедающей кислотой обожгла ногу от икры до бедра. Выхватив меч из-за спины, Мишка неумело резанул им сверху вниз. Стоило сияющему синими огоньками лезвию коснуться мертвой плоти, как та оборотилась черным вязким жирным пеплом, и пушистым гнилостным облаком осыпалась под ноги.

Развернувшись, Мишка успел подставить под вращающиеся лезвия нападающего Демона свой волшебный меч. Демон, вместо того, чтобы скрестить клинки, ушел в сторону. Чем ни мало удивил противника, считающего, что мощное оружие демона раздавит хрупкий клинок в одно мгновение.

Но рогатый, видимо, решил не рисковать.

Пользуясь паузой, парень прыгнул к стене, встав к ней спиной, чтобы не подпустить ни одной чудовище с тыла.

Странно, но тело само встало в боевую стойку, так, словно всю жизнь Мишка был закаленным воином, привычно управляющимся с холодным оружием. Походя, он обратил в пепел ещё одного жмурика, обладающего женскими очертаниями.

Баб, к слову, среди местной фауны вообще было много.

Демон перетек откуда-то сверху и встал напротив, ухмыляясь. Удивительное сочетание представляло собой животные рыло отражающее человеческий интеллект.

— Не думал я, что они пришлют сюда подмогу. Значит, ты прекрасный принц, да? — Хохотнул Демон, кружа вокруг, выбирая удобный момент для атаки. — Извини! Поскольку наша встреча для меня полная неожиданность, то от твоей принцессы я оставил лишь рожки да ножки.

Миша разворачивался, стремясь зеркально отражать движения Демона.

"Не злиться, — скомандовал он сам себе, — он нарочно старается вывести меня из себя".

— Какая забавная история получилась. Вы, люди, вообще такие интересные создания! Значит, ты любишь, — Демон бросил косой взгляд себе через плечо, — вон тот фарш? Или вернее то, чем он был прежде. Прекрасная дама предпочла тебе мертвяка. А тот вообще девочкам предпочитал мальчиков. Обидно, правда?

Мишка знал, что Демон нарочно его провоцирует. Но ничего не мог с собой поделать.

В глубине души Мишка терпеть не мог гомиков. Нет, он не хотел их расстреливать или ссылать в концлагеря, лишать гражданских прав и человеческих достоинств. Просто они вызывали в нем чувство острейшей гадливости, с которым бороться бесполезно. Ведь вот боятся же некоторые дамы безобидных и, если приглядеться, очень хорошеньких, мышек-полевок? Или разных там жучков-паучков? Бояться, вопреки всякой логике, безобидности и незлобивости характера выше названных персонажей.

А Мишка вот так вот боялся гомиков. И знать, что чистая, наивная, глупая Ленка превратилась в "фарш", как "изящно" изволил выразиться рогатый, — превратилась даже не из-за мужика, а из-за пидора?! — было больно.

До ярости. До потери разума и контроля над собой.

Не думая ни о чем, кроме как достать злобную тварь, что была не просто гомосексуалистом, это бы хрен с ним, — была мразью, которой доставляло удовольствие смешивать все вокруг себя с дерьмом, выворачивать наизнанку и пачкать, пачкать, пачкать.

— Вот это да! — хохотнул Демон. — А я слышал, что у вас там, — раскосые звериные очи над выпяченным клыкастым рылом нелепо возвелись "горе", — мужик хлюпкий пошел. У тебя техника, конечно, хромает. Но все остальное, клянусь Мраком и Бездной Хаоса, — на высоте! Давай, смертный, подбавь огоньку! Поиграем? Повеселишь меня, — так и быть, отдам тебе твою принцессу! На суп. — Мерзкий короткий смешок. — Или на память. Как пожелаешь.

Демон вился ужом, ходил колесом, летал молнией. Достать его было нереальным.

Зато периодические доставалось зомби-хрюшкам. Они взвизгивали в знак протеста, перед тем, как расплыться серым смердящим облачком. Мишкин меч срывал на них досаду за то, что главный противник все время уходил.

Все больше и больше распаляясь, Мишка убыстрял атаки. Тупо. Без всякой техники. Ибо драться не умел. Он и сам не сразу понял, что меч просто ведет за собой его руку, как если бы был живым.

— Туше, — фыркнул демон, отбрасывая собственной оружие в сторону, когда его прижали к стенке.

Мишка дрожал от нетерпеливого желания всадить вибрирующий от того же нетерпеливого желания, меч. Между его острием и черным горлом, покрытом чешуйчатой грубой кожей, оставалось несколько миллиметром.

— Оставь мне жизнь, — хмыкнул Демон. — А я помогу воскресить твою красавицу. Ну, на что тебе её жалкие останки? Если ты не некрофил, — тихо, тихо! — Угрожающе рыкнул Демон, когда Мишка приблизил кончик острия ближе. — Коснись меня этой бякой, и от меня на этом плане останутся одни воспоминания. А они вам вряд ли помогут! Но ты ведь не некрофил, правда? Тебе ведь не нравится, как она, бедная, выглядит? Давай меняться — моя жизнь на её жизнь.

Мишка задумался:

— Все, что я знаю о демонах, учит меня не верить вам, — сказал он, пытаясь хоть что-то прочесть в алых черточках, через которые Демон смотрел на свет.

Тот в ответ насмешливо фыркнул.

— Все, что я знаю о людях, вообще заставляет усомниться в их разумности. Ну, так что? Будет придерживаться сложившихся предрассудков? Или попытаемся договориться? У вас ведь любят говорить: "Дурной мир лучше хорошей ссоры"? Вот давай и не будет сориться.

Мишка колебался.

— Я ведь не Адам, — вкрадчиво шепнул Демон.

Мишка дернулся. И, глядя с ненавистью на Демона, все же опустил острие меча.

— Говори! Коли есть что сказать.

Будто легкая рябь прошла по воздуху. И вот вместо двухметрового исполина перед Мишей стоит обычный парень, ниже его ростом. Только горящие алым пламенем глаза позволяют узнать противника. Да еще голос.

— Мне, смертный, всегда есть что сказать. Итак, бери то, что осталось от твоей подружки и неси вниз. Помнишь сказку о мертвой воде? Ну, так вот, она, в смысле, мертвая вода, и течет у подножия Башни. Окунется твоя красавица в зеленые гнилостные воды, и станет, как была: целой и невредимой. Хоть по-новому на кусочки рви. Ну что, доволен?

Мишка так старательно скопировал интонацию Демона, что сам поразился:

— Я что, выгляжу совсем идиотом, бессмертный? Пока я не увижу, что Лена, в самом деле, стала тем, кем была, я глаз с тебя не спущу. И довольным — не буду. Давай-ка, бери-ка ты сам в руки то, что предполагается воскрешать и топай вниз.

— Ох, и наглый ты! Если бы не Меч Света, я бы тебя научил добрым манерам. Ох, ты бы у меня спел Песню Плача и Тьмы!

— Но у меня Меч Света, — напомнил Мишка, — так что давай без ненужного лиризма обойдемся. Вперед!

Демон с ленивой грацией подошел к кровавой туше. Брезгливо посмотрел сначала себе под ноги, потом с возмущением — на Мишку.

— Ты хочешь, чтобы я — ЭТО — взял на руки?

— Можешь перекинуть через спину, — пожал плечами Мишка. — Мне, собственно, все равно, как ты будешь ЭТО тащишь. Главное, чтобы тащил.

Демон прищурился:

— Плохая получается сказка. Ты — неправильный влюбленный принц.

— Ты не те сказки читал, литератор. Давай, топай. А то теперь, когда я знаю, что делать, у меня большое искушение от тебя избавиться.

Демон фыркнув, легко поднял на руки искореженные останки обглоданного человеческого тела и двинулся по направлению к выходу из башни. Аккуратно переступая через растянутые по полу человеческие внутренности.

Миша шел за ним. По сравнению с изящным худосочным седоволосым красноглазым красавчиком он сам себе казался титаном реслинга. Теперь, когда все семь "рожек" ушли с высокого и узкого лба, когда "свиное рыло" сменилось узким прямым носиком, всего лишь чуть-чуть длиннее, чем принято по классическим каноном красоты, демон смотрелся очень и очень не плохо.

Спускаться всегда легче, чем подниматься. Это в том случае, если перед тобой не маячит расчлененный труп девушки, которая прежде тебе нравилась. Изо всех сил, стараясь не смотреть, в сторону Демона, Миша то и дело цеплялся взглядом за жуткую парочку: демона и его жертву. И начинал понимать быков, согласно учениям о корриде, всей душой ненавидящих красный цвет.

На очередном повороте прямо перед носом Мишки пролетел кровавый ошметок, заставив его нервно отпрянуть назад, под насмешливый хохот Демона.

— Эй, парень, — смеясь, бросил он ему, — будь так любезен, понеси-ка сам кусочек возлюбленной. Это, кажется, было, её несравненной кистью.

"Это, кажется, называется черным юмором", — проговорил про себя Миша.

Уговорив себя отбросить сентиментальность и чувствительность, он, наклонившись, ухватил и поднял отрубленную кисть. И почувствовал дурноту. Тонкая женская красивая кисть, поразительна холодная и неприятная на ощупь. Иначе быть не могло.

Холодная ярость и печаль вновь завладели его душой. Неужели "это" сможет подняться и пойти? И не станет ли воскрешение останков порождением очередного Франкенштейна? И где теперь та, кого при жизни называли Еленой Лазоревой? И сколько их, бескрайних миров Посмертия, Послепосмертия? После после-послепосмертия?

Каменные ступени обрывались, резко уходя в зеленую воду.

Демон буквально вырвал отрубленную кисть из рук, подмигнув растерянному Михаилу. Словно мешок с отрубями, бросил останки трупа в воду. Волны расступились, принимая подношение.

Через мгновенье вода, зелёный цвет, словно краситель в кастрюльке для покраски пасхальный яиц, собрался и разошелся в стороны, открывая взору бледное, но целое лицо, вокруг которого колыхались светлые волосы.

Михаил, с щемящим чувством глядел, на одухотворенное, исполненное печали, лицо. Забыв о Демоне, Мишка опустился на колени, протянув к Лене руки. Он понял, что на самом деле мог бы её любить, сложись все иначе. Что на самом деле любил её, только не успел этого осознать.

Будь проклят Адам Левин, разрушивший столько жизней. Мишка ненавидел его всеми фибрами души. Чертова кукла, смешавшая все карты. Даже те, что их другой колоды. Пусть утешением ему будет неистовый негасимый адский костер.

Лена распахнула серые глаза, испуганные и чистые. Вода колыхалась между ними, словно прозрачный полог. Но она не могла скрыть ни удивления, ни радости на лице девушки.

И тут черная тень упала сверху. Молнией плеснули сизые когти. С изумлением Мишка видел, как между его же пальцев, зажимающих рану на груди, горячим потоком потекла кровь.

Символ жизни, откуда она здесь, в царстве мертвых?

Пошатнувшись, он начал заваливаться на спину, с горечью понимая, что все провалил. Чьи-то холодные пальцы сомкнулись на его пальцах, крепко сжали их, словно давая обещание. И теряя сознания, а может быть и снова умирая, Мишка ответил ответным пожатием, принимая обет перед тем как провалится в надвигающийся на него Мрак.

 

Глава 24

Выбор

Последнее, что помнила Лена, это непереносимую острую боль от острых клыков на ногах, груди, руках. И на лице. Когда весь мир подернулся кровавыми разводами, пришло спасительное небытие. Мрак, которого душа не констатировала и не запоминала. Где она была в момент отсутствие сознания, и была ли вообще, вопрос, на который, оказывается, нет ответа.

А затем Лену охватило чувство умиротворения и покоя. Что-то нежно касалось горящих щек и губ, смывая кровь. Не открывая глаз, Лена пошевелила ими, наслаждаясь уже тем, что просто может ощущать собственное тело.

Значит, она была права, когда не согласилась на малодушный договор со Злом! И во второй раз ускользнула от небытия!

Вот вам всем!

Распахнув глаза, Лена увидела мужское лицо, показавшиеся ей удивительно близким и родным, хотя с первого взгляда она его не признала. Черные глаза, над которыми сошлись густые черные стрельчатые брови. Черные волосы, спадающие на лоб. Высокая статная фигура, которая, спустя годы, нальется настоящей мужской силой, но, даже сделавшись грузной, никогда не потеряет привлекательности.

Улыбнувшись ей, ласково и тепло, юноша протянул руку в пригласительном жесте. А затем…

Кошмар вернулся.

Над головой юноши сверкнуло два вращающихся лезвия, словно в замедленной съемке, — медленно-медленно, но неотвратимо, — падая вниз, будто камень судьбы. Обрывая все слова, что можно было бы сказать, вниз.

Лена рванулась вверх, отталкивая в сторону и одновременно потянув Мишку на себя. Удар пришелся не в голову, как целил демон, а по плечу, разрезая кожу, мышцы, кости, разворачивая грудную клетку. В глазах Мишки за мгновение промелькнуло множество чувств: осознание собственной глупости, сожаление, ярость, возмущение чужим вероломством, похожим на предательство.

Лена сама не поняла, каким образом рукоятка меча, висевшего за спиной у Михаила, попала в её ладонь. Но она каким-то чудом ухватилась за неё, пока Мишка падал в воду.

Вскочив, Лена повернулась лицом в сторону мерзко ухмыляющейся нечисти.

Тварь покачала головой из стороны в сторону в ответ пролетевшей в её голове мысли:

— Я не нечисть. Темный, но не нечистый. Вы, смертные, так плохо образованы в этом плане.

Лена в ответ издала странный звук, удививший её самое. Оно было похоже на яростное звериное рычание:

— Я убью тебя, кто бы ты не был!

— Давай, попытайся, моя белая крошка.

— Я не твоя. И уж тем более, — не крошка, — парировала Лена.

И, не раздумывая, атаковала. Неумело, но яростно. Просто замахивалась и неслась вперед.

Демон, легко уворачивался, уходил, весело хохоча. Чем ещё больше приводил девушку в ярость. Брызги воды летели из-под ног во все стороны. И меч синим огнем, рисовал в воздухе холодные ледяные светящиеся петли.

— Давай, давай, моя прелестная фурия. Сделай меня! Все равно, я уверен, у меня данная роль прошла бы интереснее. Опа. Ну, лапочка, только не падай в воду. Она холодная. — Лена в ярости поднялась с колен и снова кинулась в тупую атаку, в которой её спасало лишь то, что Демон предпочитал держаться подальше от её меча, опасаясь его даже в её неумелых руках. — Спокойнее, не роняй меч так далеко от меня! Подойди ближе. Давай! Ещё раз. Милая, ну нельзя же так, в самом деле! Мне и уворачиваться не приходиться. Повторим?

Каким-то чудом Лене все же удалось зацепить его оружие. Синий клинок Нуаду вошел ровно между двумя мечами, застопорив их непрестанное вращение. Рука почувствовала мощную вибрацию. На мгновение Лена, подумала, что руку попросту снова оторвет. А затем оружие Демона стала искажаться. Оно "плыло", корежилось, растворялось, насыщая пространство отвратительными, непередаваемыми языком, звуками.

Демон ответил оглушительным рыканием и началом трансформации из человеческой формы в монстра.

Лена попятилась назад.

Нелегко быть героем. Совсем нелегко. Особенно когда в душе ты ранимая, нежная, глупая блондинка. А перед тобой вырастает двухметровая бронированная толстой чешуей туша, размахивающая, как минимум, полуметровыми когтями в нескольких сантиметрах от твоего носа.

Жаль только, бежать не куда.

Демон, рыча и яростно нахлестывая себя по бокам хвостом (этот, откуда взялся!?), начал кружить вокруг, словно голодная акула. Его узкие, словно щелки, заполненные огненными языками пламени, глаза, внушали Лене ужас. Вся её ярость как-то скукожилась и сжалась. Ничего не осталось.

— Довольно, — непослушными губами уронила она, — если мой меч коснется тебя, ты рассыплешься пеплом.

— А если нет, — я разорву тебя на части! — рявкнул Демон в ответ.

— И чего этим достигнешь? — произнес голос из-за спины.

Лена так обрадовалась ему! Так обрадовалась, что и слов для сравнения не подыскать.

— Подумай, Демон, — продолжал увещевать Мишка. — Ты рискуешь всем, и ради чего? Если ты убьешь девушку, договора этим не восстановишь. Стоит ли риск того, чтобы просто утолить жажду крови?

Демон остановился. Лена с каким-то веселым недоумением отметила, что замер и его хвост, повиснув длинной веревкой на заднице.

— Ты прав, человечек. Риск не стоит приза. Я готов уйти.

— Тогда — уходи, — дрожащим голосом произнесла Лена, не веря, что на этот раз так легко удалось отделаться.

Демон склонился в шутовском поклоне, воздух вокруг него наполнился белым густым дымом, окутавшим огромную фигуру белым паром. Темные тени замелькали внутри дыма, и с громким хлопком все прекратилось.

Какое-то мгновение белое облачко, пахшее серой, ещё держалось, а потом медленно расползлось над зеленой водой. Яркий свет, окружающий синее лезвие меча Нуаду, само собой погасло.

Лена с благодарностью ощутила прикосновение Мишиных рук, обнявших её за плечи.

— Это, в самом деле, все? — спросила она, всхлипывая.

Руки опустились. Только теперь Лена поняла, какой же он на самом деле тяжелый, — Меч Света. Будь она настоящей, в смысле живой, ей ни почем было бы его не удержать.

— Кажется, да, — не очень уверенно отозвался Миша, осторожно вынимая из дрожащей от перенапряжения девичьей руки древний артефакт и пристраивая его себе за спину.

Лена с тревогой взирала на сводного брата. Что-то её тревожило. Догадка, внезапная и от этого причиняющая боль, пронзила разум:

— Ты, — медленно проговаривая фразу почти по буквам, выговаривала Лена. — Ты — мертв?

— Увы, — невесело усмехнулся Мишка. — Но в это есть и свои преимущества. Если бы меня так распахали раньше, вряд ли бы удалось подняться так скоро, да ещё целым и невредимым. А здесь угроза Терминатора: " Я вернусь", — обретает новое звучание.

— Будем надеяться, нашего противника это не касается, — дернулась Лена. Она подошла к другу, обнимая Мишку за плечи и пряча лицо в его широкой, такой надежной и родной груди. — Ты пришел так вовремя! Но от этого не менее горько. — Лена отодвинулась, заглянув Мише в лицо серыми вопрошающими глазами. — Скажи, моя вина в этом есть?

— Конечно же, — нет, — решительно ответил Миша. — Твоей вины нет и в гибели Сережи, что бы ты не думала. Во всем виноват он.

Лена отвернулась.

Он…

Адам…

— Он не вернётся больше, — грустно выдохнула девушка.

— Как ты можешь об этом жалеть?! — возмутился Мишка. — Он — чудовище. И получил по заслугам.

— Ты не можешь так говорить!

— Могу и говорю. По его вине погибло много людей. Не меньше двенадцати человек за последние двадцать лет. Ты, я, Серега. И Олег.

— Как? Отец тоже?!

Мишка коротким кивком подтвердил догадку девушки:

— Он запудрил тебе мозги, смазливый ублюдок, — ругательство Мишка пропустил сквозь зубы. — Тебе, и многим другим, жертвам, виновным лишь в том, что они носили одно и тоже имя.

— Лена?

Миша снова согласно кивнул.

— А те, кто остались жить, носят в себе память о нем, как проклятье, — сурово говорил Мишка. — Ты не знаешь о нем всего…

— Всего мне знать и не надо, — печально уронила Лена, скорбно опуская уголки губ. — Я знаю главное. Остальное — не важно.

— Что же ты знаешь? — в голосе Мишки её явственно послышалась грусть и вызов.

Их взгляды встретились, и Лена ответила ему мудрой и скорбной улыбкой:

— То, что он — это Зло. Что не Ад избрал Адама, а Адам избрал Ад, — по доброй воле и отчетливо понимая, что делает. Что я для него была всего лишь Тринадцатой жертвой, замыкающей круг, дающей возможность перехода на иной уровень. Что Адам, не задумываясь, ради собственных неясных целей, пожертвовал не только мною, но и другими людьми.

— Но? — спросил Мишка. — Ведь обязательно прозвучит это паршивое "НО?"!

— Но я люблю его.

Мишка отвернулся, ощущая горечь. На языке и на сердце.

— Что ж, — тяжело вздохнул он. — Тем хуже для тебя. Тем тяжелее тебе придется жить среди людей.

Вопреки его опасениям, Лена не стала возражать.

— Какая мне, собственно, разница? Ни там, ни здесь — мы никогда не будем вместе.

Темное мрачное небо почти висело на столбе единственной башни, возвышающейся над залитым водой кладбищем. То здесь, то там поднимались испарения, зеленоватого, как мертвая вода, цвета. Лена чувствовала, что, наверное, её следовало смутиться под пристальным взглядом Мишки. Но у неё не оставалось сил беспокоиться по поводу таких пустяков, как прорехи в белом балахонистом наряде, который весь превратился в сплошную прореху и только каким-то немыслимом чудом держался на плечах. Да и белым наряд перестал быть, — весь в кровавых разводах и желто-зеленых пятнах.

Ей не было дело до спутанных прядей собственных волос, превратившихся в колтун. До босых ног, измазанных ярко-зеленым илом. После того, как тебя заживо расчленят, затем сожрут, и воскресят, многое становится второстепенным.

Сумерки. Таинственная полумгла обещала тайны ночи, которая так и не наступала. Так смерть не дала ответов на все загадки, заданные жизнью.

— Что мы будем делать дальше? — обратилась она с вопросом к Мишке.

— Возвращаться. Нам ещё многое нужно успеть сделать.

Лена только теперь отметила про себя, что Мишка выглядит здесь, на Меже Муждемирья, совершенно иначе, чем на Яву. Чем-то неуловимым он теперь напоминал Роберта. Те же темные струящиеся одежды, черные кольца волос, вдруг ставших длиннее. Та же полупрозрачная бледность лица и кистей рук на черном фоне одежд.

Только фигура Миши была крупнее. Он не был похож ни на пантеру. Ни на волка. Он напоминал Лене гордых хищных птиц, с горбоносым профилем и высокомерно-гордым взглядом.

— Сокол, — улыбнулась она. — Знаешь, Роберт рассказывал мне о Воронах, Стражниках, что ходят под началом у Морены, госпожи Смерти. А ты — Сокол. Гордый и смертоносный. И служить ты будешь Свету. Не Тьме.

Миша довольно улыбнулся, явно польщенный её словами:

— Так и будет. А ты, когда придет твой черед, к кому предпочтешь пойти? К Соколу? Или к Змею из Черной Башни?

Лена потупилась, отводя взгляд, избегая встречаться с Мишей глазами. И без того под его пристальным вопрошающим немигающим взглядом ей становилось не по себе. Как будто он был её парнем, а она ему изменила. Или он просто знал о ней ну что-то ОЧЕНЬ не хорошее. Глупо, конечно. Он не был ей парнем. И она ему не изменяла. Но почему её не оставляло ощущение собственной вины? Перед тремя парнями: Сережей, Адамом, Мишей?

Ответ был прост. Она перед ними виновата. Все трое погибли из-за неё. Сережа. Адам. Миша.

Сережа, который был так прост. Его душа была, как глиняный кувшин — не глубокой и непритязательной. Он давал ей все, что только был способен дать: пиво, сухарики, анекдоты. Прогулки. Мечты о совместном счастье. Разве он лгал ей так, как она лгала ему? Она, Лена, была виновна в том, что обещала ему невозможное, — любовь.

Миша. Разве она не потянулась к нему, — за красивой жизнью, за его силой, за его теплом. Его надежностью. За открытыми прямыми улыбками. За здоровой чувственностью, которую он пробуждал в её теле. Тянулась и почти откровенно просила о взаимности.

Адам. Мертвое сердце в холодной груди заныло, подкатило к горлу с острой болью.

Ни смотря на все, её любовь не была иллюзией. Она любила. Его. Так сильно, что согласна была претерпеть те же муки, что уже претерпела, лишь бы оказаться рядом с ним. Невозможное счастье! Мираж…

— Понимаешь, есть такие "плохиши", которые просто похищают твою душу, — насмешливо проговорил Мишка, не сводя с Лены взгляда, явно кого-то цитируя. — Было в Адаме что-то, что, стоило ему появиться, приковало к нему взгляды. Он был как солнце, понимаешь? Холодное, колючее, грубое, порой жестокое солнце. Но, к нему, тянуло людей. Его любили однокашники, любили преподаватели, любили женщины. И, как потом выяснилось, любили мужчины. Тебе не хватило здравомыслие держаться от него подальше. Ты наивно, как и многие другие до тебя, полагала, что искренняя любовь хорошей чистой девушки отвратит его от порока. На деле же ты мало представляла себя, от чего тебе предстояло его "отвращать".

— Все так и было.

— Почему?! Скажи мне, за что ты его любишь?! — заорал на неё Мишка, тряхнул, как куклу. Впрочем, именно куклой Лена себя и чувствовала. — За что и как можно любить существо, которое, не задумываясь, уничтожило тебя? Зная, что оно убивало до тебя? И если бы смогло, продолжило бы убивать дальше?

— Ты ведь не был на его месте, — устало отозвалась Лена. — И, слава богу, что не был. Но ты не должен его судить. — При мысли о том, каким образом закончилось существование Адама здесь, Лена почувствовала горячую влагу на глазах. Но мысль о том, что это было только началом, заставила слезы испариться.

— Ты смеешь его оправдывать?! — рявкнул Мишка.

— Смею, — твердо ответила Лена, выдерживая его пылающий негодованием взгляд.

В очередной раз отмечая про себя, какие красивые были у Мишки глаза. С восточным разрезом и с восточной же поволокой. Мужские. И руки, удерживающие её, были настоящие: загорелые, крепкие, с хваткими длинными крепкими пальцами. И улыбка у него была открытая, теплая, обаятельная. Ничего холодного и потустороннего. Мишка весь был сильный, простой. Теплый. И её тянуло к нему. Очень тянуло. Особенно теперь, когда Адама больше нет.

А впрочем, и с Мишкой ей придется вскоре расстаться.

— Тебе никогда не было страшно жить? — спросила Лена, пристально вглядываясь в точки зрачков, которые почти терялись в общей черноте радужной оболочки. — Тебя никогда раньше не посещала мысль о том, что все вокруг тебя — сущая бессмыслица? К чему существует жизнь, если она ограничена смертью? К чему одному существу любить другое существо, если любовь с самого начала обречена на разлуку? Понимаешь, я говорю не о той простой потребности в человеке, когда он нужен тебе, чтобы осязать его и потому, что он приносит тебе пользу, — а о настоящей любви? О той любви, когда ты пытаешься раствориться в другом существе, видеть его глазами, не затем, чтобы они заменили тебе собственный взгляд на вещи, а потому, чтобы понять, что именно видит он? Слиться с ним не только физически, а духовно. Ты понимаешь?

— Нет. Зачем тебе все время необходимо знать, что находиться за кулисами, когда перед тобой существует сцена? Просто смотри, и все, — остальное тебя не касается. Такова жизнь. Такова смерть. Перестань все время заглядывать за облака, слышишь?!

Лена усмехнулась, слегка разочарованная.

Почему так мало в мире людей, желающих заглянуть за кулисы? Или за облака? А те, кто хотят? Будет ли дана им награда? Смогут ли они взлететь, воспарить, увидев под собой зелёные поля и луга, свободные от земной, тяготившей их оболочки?

Или они разобьются, как птица, что пытается пробить себе путь сквозь стекло, заранее обреченная на поражение?

Наградой птице будет темнота.

— Я боюсь темноты, — медленно, словно в трансе, проговорила Лена, видя перед собой не Мишу, а того, другого, что был похож на сорванный цветок. Или на разбившуюся птицу? Призрака, который задал ей вопрос в то мгновение, когда она только стояла на пороге новых дверей. — Я так боюсь темноты.

Миша снова обнял её, теперь ласково, почти нежно:

— Не бойся. Я же с тобой.

И, уткнувшись ему в плечо, Лена горько заплакала.

Она оплакивала свою невозможную убийственную любовь к существу, которого боль, кровь и блуд влекли гораздо сильнее, чем она. Того, кто, сгорая, получал наслаждения от огненных яростных поцелуев пламени. Лунный принц, с отравленной наваждениями душой. Что, что могла сделать она, чтобы изменить его горькую, и, несомненно, страшную участь?

И то, что Миша так бескорыстно тратил на неё свою душу, и, может быть, любил её той же горькой и безнадежной любовью, что и она Адама, делало мир ещё горше и печальнее.

— Спасибо тебе, — шепнула Лена. — За все

— Не благодари меня, — выдохнул Мишка с горечью.

Лена не могла отдать ему душу. Потому что от души у неё остались жалкие лоскутки. И принадлежали эти лоскутку другому. Но она могла дать и взять то, что сейчас казалось необходимым. Им обоим.

Его теплые губы и горячие руки словно вливали в неё утраченную жизненную силу, потерянное тепло. Горячая волна с силой захлестнула, прижимая к его широкой, такой надежной и нежной груди. И она, поломанная, потерянная, сломленная, отогревалась и отдыхала в сильных, беспощадных объятиях.

Мишка понимал, что нужно ей. И был слишком мужчиной, чтобы отказаться от женских губ, волос, рук, глаз. Он эгоистично и жадно сминал хрупкую, как лепестки орхидеи, плоть, жадно выпивая глухие гортанные стоны, срывающиеся с бледных, искусанных, покрытых солью, губ. Почти наслаждался, до хруста сжимая тонкие девичьи кисти в своих руках. Он владел её грубо. Без сожалений. Без ложной нежности. Жадно. Горячо. Глубоко. Почти яростно. Получая наслаждения и щедро отдавая его взамен.

Люби, кого хочешь, глупая девочка, но сегодня, сейчас, ты будешь принадлежать ему! И пусть жизнь вернется в твои глаза и в твое тело. Пусть горячее дыхание страсти согреет озябшие руки. Когда это потерянное голодное выражение исчезнет из твоих глаз, можешь возвращаться к своим мечтам об этом бледном подобии мужчины. Грезить о его поцелуях. Но, сходясь по ночам, в том, Верхнем Мире, с другими мужчинами, ты будешь искать того, что дал тебе не твой лунный принц.

А обычный мужик.

Лена не сопротивлялась. Потому что Мишка был прав. Во всем. Это было ей необходимо.

У колен колыхались зеленые воды мертвой воды. На небе не было звезд. И впереди у них не было совместного будущего.

— Значит, все-таки ты вернешься к нему? — спросил Мишка, отстраняясь, и заглядывая девушке в лицо.

— Если смогу, вернусь. — Не стала отрицать Лена. — Давай больше не будем говорить об этом, ладно?

— Ладно. Давай возвращаться. Время выходит. Его почти не осталось. А мне многое нужно рассказать тебе.

Дорога назад была почти скучной, так как не таила никаких неожиданностей. Оставшаяся за спиной Башня не излучала угроз.

И Адама рядом не было.

Все застыло.

Мишка рассказывал об общем замысле, по которому в благодарность за то, что ей позволят вернуться, Лена должна будет закрыть портал и на протяжении жизни следить за тем, чтобы никто вновь, по неосторожности или умыслу, его не открыл. Человеческий век, — достаточный срок для того, чтобы Зло успело уснуть.

Лена покорно брела вперед. Она всегда была послушной "хорошей" девочкой. Она сделает все, как надо. Только вот не хотелось ей возвращаться. Совсем. Скучный мир, сотканный из каменных кирпичей и ненужных устремлений, в котором осколки красоты сохранились лишь чудом, и в таком маленьком количестве. Если бы не мать, оставлять которую было, наверное, подло, Лена предпочла бы неизвестность и движение вперед. Жизнь ей представлялась приговором, долгом. Сроком заключения, которое она должна была отбыть.

Без приключений, миновав кладбище у подножий скалы, за которой лежали своды черной пещеры с огненными камнями, друзья вышли на свет. Ослепительный, холодный свет, почти непереносимый после вечных зеленых сумерков. Свежий ледяной воздух бодрил после затхлости подземелий.

Снег отливал синевой. Босые Ленины ноги стояли на ледяном насте. Тело, прикрытое тонкой, всю в прорехах, материей, не мерзло. И волосы ослепительным, живым золотом сияли среди серости мертвого царства.

Три фигуры приветствовали их.

Ворон, Кошка, Морена.

Волосы Смерти, черные и свободные, лежали на плечах. И Лена поняла, что они теперь похожи. Белое и Черное. Одинаково свободные, одинокие и ни к чему не привязанные.

Не имеют значения дороги, по которым шел или пойдешь. Ни имеют значения ни добро, ни зло. Ничего нет. Только умиротворяющий холод и покой. Тишина. И красота мира лежит перед тобой, как на ладони. Ты можешь смотреть на все, на что пожелаешь. Без боли. Без сожаления. Без радости. Тебя не посетит желание взять и овладеть. Желание, уничтожающее себя и других. Не отделимое от человеческой сути, желание.

Ибо только тот, кто не имеет желаний, в ком чувства больше не кипят, по настоящему свободен. Для живых состояние это недостижимо. Потому что мир смертных, это мир несовершенства.

Над ними всеми раскинулась синь. Непередаваемая словами, — высокая, холодная и чистая.

Безумной и безжизненной мудростью светились черные глаза Морены.

— Вот мы и снова встретились, — пронеслось в воздухе. — Я повторяю тебе мое предложение о службе. Ты можешь остаться здесь, и не перед чем больше не нести ответственности. Ты станешь всесильной и холодной. В моих чертогах ты забудешь любую боль.

"Недаром холод, — лучший анальгетик. Потеря чувствительности означает потерю боли", — подумала Лена.

— Ты будешь подчиняться лишь мне одной. Ни ход времени, ни вечная борьба стихий и богов тебя более не коснутся.

На краткий миг Лена почувствовала искушение дать согласие. Она отлично помнила чувство покоя и уверенности, что владели ей в Стране Волшебных Холмов. Чувство всевластия. Ибо никто из существ, населяющих Миры, не мог причинять вреда ей, невидимой вестнице Смерти. Это было восхитительным. Быть ножом, которым отрезал. Проводил линию. Ровную, тонкую, невидимую линию. Но спорить с ней не могли даже боги. Любые. Злые или добрые, старые или новые, сочувствующие или безразличные.

Все они отступали перед безумным пустым и мудрым ликом Морены-Смерти:

"Стать тем, что никому не мило

О! Стать как лет.

Ни зная, ни того, что было

Ни что придет.

Забыть, как сердце раскололось

И вновь срослось.

Забыть твои слова и голос

И блеск волос".

"Для тех, отженивших последние клочья

Покрова (не уст, ни ланит)

О, не превышение ли полномочий

Орфей, нисходящий в Аид?

Для тех, отрешивших последние звенья

Земного…На ложе из лож

Сложившим великую ложь лицезренья

Внутрь зрящим — свидание нож.

Уплочено же — всеми розами крови

За этот просторный покрой

Бессмертья…

До самых летейских верховий

Любившей — мне нужен покой

Беспамятности… Ибо в призрачном доме

Сем — призрак ты, сущий, а явь —

Я, мертвая… Что же скажу тебе, кроме:

"Ты это забудь и оставь!".

Ведь не растревожишь же! Не повлекуся!

Ни рук ведь! Ни уст, чтоб припасть

Устами! — С бессмертья змеиным укусам

Кончается женская страсть…".

Свобода и бесчувствие.

Возможность видеть, насыщаться, впитывать в себя краски мира, поглощать их, вбирать, вдыхать…и ничего не давать взамен? Это же вампиризм чистой воды!

Лена отшатнулась от искушения, в которое готова была впасть. Как не страшно, как не пусто впереди, она выбирает Жизнь.

Морена не произнесла ни звука. Тихо истаяла, словно и не стояла напротив. Вокруг начал виться туман, клубился, клубился, клубился. Становился густым мраком, наваливающимся со всех сторон.

"Вот и все, — отстраненно пронеслась в голове Елена мысль. — На этот раз, окончательно и бесповоротно".

 

Глава 25

Эпилог

Темная пелена, застилавшая глаза, начала медленно рассеиваться. Её сменили белые краски. С удивлением Лена поняла, что видит перед собой обыкновенный белый потолок. Не без усилия повернув голову, девушка обнаружила, что лежит на кровати, что от руки к полиэтиленовой капсуле на штативе протянута длинная прозрачная трубка, по которой целительный раствор стекает ей в вену. В окно мокрыми пальцами стучал осенний дождик, уговаривая перестать бодрствовать и спать, спать, спать…

Лена мысленно тряхнула головой. Нет! Она уже достаточно проспала. Пора просыпаться.

Мысли волнами набегали одна на другую. Она жива? Она не умирала? Последнее, что приходило на память до снов, это как она стоит перед зеркалом и ножом вскрывает вены, не поперек, а вдоль синей трепещущей жилки. Густой горячей струей кровь льется в раковину. Испуганная, она тянется за полотенцем, спотыкается и падает вниз. Яркий плафон с потолка — вот последнее, что она помнит…

Но ведь все было совсем не так!!!

Прекрасно лицо с черными холодными мертвыми глазами. В насмешке изогнутые яркие губы. Холод от влекущего к себе, словно магнит, тела.

И приглушенный ласкающий слух шепот:

— Я реален. Я опасен. Я и есть ЗЛО.

Лена покорно поднимает на него глаза и шепчет в ответ:

— Ты убьешь меня?

— Ты сама убьешь себя, — пожимает плечами Призрак.

Какой же из двух приходящих на память вариантов — правда?

Первый?

Второй?

Лена ощутила, как тяжелая боль сдавливает виски.

В палату вошла медсестра и почти кинулась к ней:

— Очнулась?! Вот это приятная новость! Ты меня видишь?

Лена кивнула.

— Слышишь?

Тот же ответ.

— Хорошо понимаешь?

— Да.

— Умница ты моя, — ласково свернули глаза с полного, но вселяющего уверенность, лица. Такие лица бывают только у медицинских сестер.

— Матери-то твоей радость-то какая! Ведь не думали мы уже, что выкарабкаешься.

* * *

Лена быстро пошла на поправку. Она тщательно выполняла все предписания врачей. Покорно пила бесконечные антибиотики, покрывалась аллергией.

Вид матери, постаревший на все пятнадцать лет, привел Лену в ужас.

Угасший взгляд почти утративших цвет глаз, словно выгоревших от непролитых слез, состарили её, тяжелым грузом легли на Маринины плечи. Жизнь, было, поманила обещанием счастья. Но капризная птица не далась в руки. Повертелась, да и упорхнула.

Известие о несчастном случае в проклятом доме, само присутствие в городе которого теперь наводило на Марину ужас, повергло её чуть ли не в шок. Взрыв газа в помещение. Весь пятый этаж и чердак снесло почти полностью. Занявшийся пожар гасили несколько часов.

Олег скончался ещё до приезда "скорой помощи", вызванной соседями. Мишу удалось довести до больницы. Около суток врачи пытались бороться за его жизнь. Но бесполезно. Семьдесят процентов ожогов тела третьей степени, — оно и к лучшему, что с такой травмой не выживают.

Мальчик умер.

Марина позвонила бывшей сопернице и лично сообщила трагическую новость. Когда-то она мечтала о том, чтобы проклятой Черной Пантере, как называл её Олег, было мучительно больно. А она бы, Марина, присутствовала при этом, была бы рядом. Правы древние, предостерегающие против проклятий и неистовых желаний. Все случилось, как некогда, в неистовой ярости, Марина просила у богов. Только этот момент был самым страшным в её жизни.

Зоя приехала в тот же день.

Соперницы встретились, меряя друг друга взглядами. В темных глазах Зои иногда мелькал призрак прежней страстной ненависти. Марина же, измученная переживаниями и горем, не испытывала к жене Олега ничего. Кроме сочувствия. Сочувствия, в котором женщина, явно не нуждалась.

Они вместе поехали в морг, в который успели отвезти тела. Тела им не показывали. От них мало что осталось. Марина не настаивала. У неё не хватило мужества смотреть. В последний момент "Пантера" решительно заявила, что недопустит того, чтобы её ненаглядный сыночек лежал так далеко от мамочки.

Гробы повезли в Москву.

Марина поехать на похороны не могла. Лена по-прежнему находилась на границе жизни и смерти, не желая вставать ни на одну из сторон.

А потом судьба смилостивилась над несчастной женщиной. Дочка пришла в себя и быстро пошла на поправку.

* * *

Марина все никак не решалась сказать дочери о трагедии в доме 161. Потом каким-то шестым чувством поняла, дочь все знает. И рассказала о том, как Олег с пасынком поехали на квартиру, как ей позвонили в больницу и сказали о том, что в квартире взорвался газ, скопившейся в большом количестве.

Лена слушала спокойно.

— Жаль. Мы никогда больше не поговорим с Олегом. И у меня не будет шансов сказать ему, что я его простила.

— А ты простила его?

Лена пожала плечами:

— Нет, мама. Но мне жаль, что он так бессмысленно погиб.

* * *

Таня прибежала к Лене с дружеским визитом, как только Лена была готова с ней общаться. Подруга старательно избегала говорить на темы, что могли пробудить в Лене болезненные воспоминания.

Таня нашла, что Лена очень сильно изменилась. Хотя и не могла бы сказать, в чем заключалась перемена.

— Как ты думаешь, — все-таки не удержалась от искушения легкомысленная Танюшка, — этот проклятая колонка взорвалась случайно?

— Нет. Знаешь, Танька, ничего случайного в мире не бывает.

— Я тут недавно философию учила, — кивнула Танюшка пушистой головкой. — Помнишь такого древнегреческого философа — Платона? Он писал, что наш мир лишь смутное отражение другого, более совершенного.

— Ну, тут он был не прав. Наш мир, — он сам по себе. Как коробочка, обустройство в которой зависит только от нас. Наша жизнь это то, чем мы хотим и можем её сделать, понимаешь? И в зачет выбора судьбы идет все. Даже маленькая, мельком промелькнувшая мыслишка.

* * *

Таня ушла. Марины ещё не было. И света не было. По стране шагал энергетический кризис. То здесь, то там в стране, по цепочке, гасили свет. Выплаты зарплаты задерживали на долгие месяцы. У них с матерью в кошельке оставалось пятьдесят семь рублей. И за квартплату в этом месяце было ещё не оплачено.

Велись бесконечные разборки между криминальными бандами. Сегодня "солнцевские" гасили "питерских", завтра наоборот. Передел наворованной собственности. Бойцовский беспредел, где выживали по правилам своры: побеждает сильнейший.

С экранов телевизоров политики драли друг другу космы, обвиняя в коррупции и бездеятельности. И обвиняли правильно. Воровали все. И никто не хотел ничего делать.

Большой человек с седой головой, который в 91-м обещал лечь под поезд, если в каждой семье дети не смогут на Новый год есть апельсины, как хлеб, с трудом ворочал языком, и все были уверены, что он просто много пьет. О том, что у него был инсульт, страна узнает много позже. И о том, что он практически сдержал свое обещание лечь на рельсы, ещё тоже никто не знал.

Сдержав понесших в пропасть черных коней, он проживет чуть больше десяти лет. И уйдет из жизни, когда над Россией потихоньку начнет забрезжить свет.

Но это будет потом, потом…

В 96-м страна уже лежала в руинах, отчаявшаяся, обескровленная и уже не чаявшая встать с колен. А впереди ей предстояло пройти ещё более глухие и страшные времена. Познакомится с полным дефолтом и с кровавым оскалом терроризма. Встретиться с предательством близких друзей — Украиной, Белоросью, Грузией. И отчужденной политикой двойных стандартом в Европе и Америке.

* * *

Лена смотрела в окно. За окном было темно. И пусто. Как у неё на душе. Осень, осень… Сумеречная пора.

Где-то далеко пел женский голос:

Белый свет укроет облака

Осенним утром под ногами

Ковер из желтых листьев.

Первый снег растает на руках

И Время быстрыми шагами

Идет куда-то вдаль.

Сны приходят к нам издалека

И все, что было между нами —

Нам будет только сниться.

Я смотрю на Осень, а пока

Мой город, скованный делами,

Хранит мою печаль

День, Осенний день

Несбывшихся желаний!

И в окнах свет. И поздний час.

И мы чего-то ждем.

И каждый раз осенний день

Приходит с опозданьем.

И каждый раз

Скрывает нас

За снегом и дождем.

Самый плотный мрак, как известно, бывает перед рассветом.

Но пока есть жизнь, есть и надежда. Надежда не умирает никогда. Она идет за гробом. Встает над руинами. Пытается проникнуть даже в Ад. Обещая не возможное. Вопреки всему! Дает возможность надеяться на самые невозможные встречи.

Нужно только ждать.

И верить.

Лена верила. На то, чтобы выковать мост, позволяющий безболезненно пройти над кипящей лавой, у неё была вся долгая человеческая жизнь.

Они встретятся с Адамом. Непременно встретятся. И он будет любить её. У него просто не будет выхода. Нельзя рано или поздно не ответить взаимностью тому, чья любовь делает тебя бессмертным.

Я открою окна на рассвет

Я так хочу увидеть лето

Вдали за облаками

Может это правда, может, нет —

Но где-то там за облаками

Летит моя мечта.

Первый снег растает на руках

И я ловлю осенний ветер

Холодными руками

Белый свет закроет облака

А что осталось без ответа

Заполнит Пустота…