Глава 1

Подарок

Лена потянулась, плотнее запахнув разошедшийся на груди халат. Затем зевнула и, выключила телевизор. В комнате стало тихо и скучно

Три дня она уничтожила вот так: растянувшись на диване перед телевизором и поднимаясь исключительно лишь затем, чтобы посетить холодильник на кухне. Все тело от такого времяпрепровождения ныло.

Ребром вставал вечный вопрос: что делать?

В сей драматический момент, тишину комнаты прорезала пронзительная трель телефонного звонка:

— Алло? — отозвалась Лена.

Голос её прозвучал раздраженно. Накопившийся от безделья негатив искал выход.

Повод не замедлил явиться:

— Алло, зайчонок? Это ты? — спросил красивый мужской голос.

— Конечно, мой славный львёнок, это я. Тебе прекрасно известно, что мама в это время на работе. И что дома в это время я остаюсь одна.

На другом конце провода тяжёло вздохнули:

— Лен, ты не в духе?

— Когда я слышу твой голос, я автоматически прихожу в дурное настроение. Ну ладно, у тебя есть ровно три минуты, чтобы сообщить, что тебе надобно, старче. Потом я кладу трубку.

— Леночка, ну почему ты такая жестокая? — грустно вздохнул мужской баритон. Сколько ты будешь меня мучить!? — Раздражение в голосе сменилось просящей интонацией. — Я же просто хочу с тобой увидеться, зайка.

— Какая, я тебе "зайка? — отрезала Лена. — Твоя крольчиха проживает по другому адресу.

— Леночка, сердечко мое, я просто хочу преподнести тебе подарок на День Рождения.

— Как внимательно с твоей стороны вспомнить об этом! А где была твоя внимательность восемнадцать лет подряд? Ах, да! Как я могла забыть?! В твоей жизни приключилась Великая любовь, и все остальное стало незначительным, мелким. Где уж нам, домашним клушам, понять высокую душу! Столь исключительно возвышенные чувства! — Голос её зазвучал холодно и сухо. — Не хочу тебя видеть. И подарков твоих не хочу. Мы обходились без сантиментов долгие годы. Давай продолжим так и дальше.

— Лена!

— Мне ничего от тебя не нужно. Ты меня хорошо слышишь? Запомни ни-че-го: ни твоих денег, ни твоих связей, ни твоих подарков. Ни твоей любви.

— Но Леночка…

Лена бросила трубку, чувствуя, как её буквально трясет от злости и от обиды. Никогда она не назовет этого чужого для неё человека родным словом: "отец". Не заслужил!

Подарок он ей, видишь ли, приготовил! Где он гулял со своими подарками, когда Лена была маленькой девочкой, и у мамы не хватало денег на все самое, казалось бы, необходимое? Когда красивые игрушки Лена видела только в кино? Кому он тогда дарил "подарки"? Где он был, когда заболела бабушка, и мать пропадала на трех работах, чтобы кое-как свести концы с концами? Где он был, когда Лена оставалась наедине с парализованной старухой, постоянно трясясь от страха, что бабушка умрет, а мамы рядом нет? Тогда его рядом не было. Он предпочитал жить себе в удовольствие, не обременяя себя никакими обязательствами. А теперь случилось! Олег проникся к ней Великой Любовью.

Только ей, Лене, на фиг не нужна теперь эта любовь! Пусть задвинет её поглубже. В упругую пятую точку.

Телефон снова заголосил:

— Алло?

— Лена? — звонила с работы мать. — Как у тебя дела?

— Нормально.

— Ты завтракала?

— Ну, конечно.

— Опять весь день на кусках просидишь? Ты испортишь себе желудок.

— Не испорчу. Я съела все, что ты оставила. Не беспокойся.

Повисла пауза:

— Звонил Олег, — наконец заговорила мать. — Он жалуется, что ты не захотела с ним разговаривать.

— Он вполне верно обрисовал тебе ситуацию.

— Лена, я хотела бы, чтобы ты вела себя как взрослый человек, а не как маленькая избалованная девочка. Будь воспитанной и вежливой. Я никогда не учила тебя никому хамить. Немедленно перезвони отцу и извинись.

— Отцу? — Девушка буквально выплюнула это слово. — Не стану я перед "отцом" извиняться. Ещё чего не хватало!

— Ты слышала, что я тебе сказала? — в голосе матери зазвенел металл. — Обижая его, ты обижаешь и меня тоже. Мы вместе с Олегом старались сделать тебе сюрприз.

— Он уже предал нас однажды. Не понимаю, как ты смеешь снова пускать его в нашу жизнь?

— Это мое дело!

— И мое — тоже!

— Перезвони ему. Поговорим на эту тему вечером.

В трубке демонстративно раздались короткие телефонные гудки.

Марина с трудом сдержалась, чтобы не накричать на вредину дочь. Давно пора поговорить по душам. Честно рассказать Леночке о том, что Марина без угрызений совести повышает их материальный уровень за счет некогда яростно ненавидимого мужа. Да, в свое время Марина была настолько глупой и наивной, что, поддавшись чувству ложной гордости, отпустила Лениного отца, даже не пытаясь удержать. А в результате всю сознательную жизнь мужественно сражалась с нуждой.

И проиграла.

Ей надоело проигрывать. Только в романах героини выходят победительницами из любого положения. А подлецы, вроде Олега, терпят фиаско. В жизни-то все иначе. Поэтому не будет лишним проявить гибкость, хитрость и меркантильность в общении с такими типами, как Олег.

Марина бывшего мужа давно не любила. Она даже ненавидеть его давно перестала. Последние годы Олег был чем-то вроде темной неясной фигуры на задворках сознания. Фигурой, вызывающей со дна души горячий и горький осадок злобы на весь свет. И вот, когда даже так он перестал существовать, "призрак" вдруг решил материализоваться.

Полгода тому назад, будучи в городе проездом, Олег решил убить оставшееся время, заскочив к первой жене. Сидеть на вокзале в ожидании поезда ему было слишком скучно. Купив торт и бутылку вина, что подвернулись под руку в ближайшем ларьке, и даже предварительно не позвонив, он направился на встречу с прошлым. Ему как-то не приходило в голову, что за истекшие годы "прошлое" могло проживать совершенно по другому адресу.

Перешагнув порог старого подъезда, Олег не мог удержаться от брезгливой гримасы. Бедность, грязь и тараканы таращились из-за каждого угла, из-под каждой ступеньки. Как, спрашивается, люди могут жить в таком бардаке? Сам-то он давно обзавелся привычкой получать от жизни все по высшему разряду.

Нажимая кнопку звонка, Олег представлял себе женщину, что откроет ему сейчас дверь. Конечно, Марина теперь старая, с потухшим взглядом, с морщинками вокруг глаз и рта. Пластические операции в маленьких провинциальных городках не в ходу.

Он уже настроился проявить снисходительность, не выказывать чувства жалостливой брезгливости, которые, он точно знал, непременно охватят его при взгляде на останки былой любви.

Дверь распахнулось.

На короткое мгновение Олегу показалось, что время повернулось вспять. Марина почти не изменилась. А если и изменилась, то в лучшую сторону. Стала интереснее, чем пятнадцать лет назад, когда они виделись в последний раз.

Некрасиво тогда пришлось расстаться.

— Вот, я…тут проездом, — Олег махнул рукой, — ну, в общем, решил зайти. Можно? — И безуспешно попытался протянуть женщине пожухлый букет роз.

Учитывая состояние букета, оно и к лучшему, что безуспешно.

— Несколько поздновато спрашивать разрешения, — сухо ответила чужая красивая женщина. — Ладно, заходи. Не запирать же дверь у тебя перед носом.

Олег вошел.

Чувствовал он себя непривычно неуютно. Ему было неудобно за дорогой костюм, за дешевые конфеты и увядающие розы.

Оказавшись в маленьком коридорчике, оклеенном простенькими обоями, Олег испытывал ощущение, будто на машине времени возвратился в годы ранней юности. В ясные осенние дни. В те времена, когда без памяти влюбился в кроткую девушку с мягкими шоколадными глазами газели. Воспоминания шквалом, будто девятым валом, накрыли его с "головой, ручками и ножками". Вспоминалось все! Как они вместе с Маринкой шатались по полям, крепко держась за руки.

Память унесла к тем далеким временам, в которых рычали огромные машины, пока люди забрасывали в кузова добрых гигантов убранную за день картошку. Удивительно, но оказалось, что он до сих пор отчетливо помнил свежий привкус Марининых губ, органично сливающийся с горьковатым запахом дыма сожженных листьев и вечерней прохладой. Помнил, как вчера, её милое личико, выглядывающее из-под сбившегося платка. Такое юное и трогательное.

Жаль, что эту девушку, потом пришлось бросить ради другой. Тоже черноглазой женщины. Но не лани, — пантеры.

— Леночка-то дома? — смущаясь, как студент-первокурсник, спросил мужчина севшим голосом.

— Нет, — отозвалась женщина. — Но она должна вернуться с минуты на минуту.

Возникла неловкая пауза. Олег кашлянул:

— Пройти в комнату ты меня не пригласишь?

Марина развернулась и прошла в зал, жестом приглашая следовать за собой.

В комнате с той поры, когда они жили тут вместе, мало что изменилось. То же фортепиано пылилось без дела в углу. Правда, с годами на нем появилось больше царапин. И цветов. Цветы теперь поднимали головки не из детских разноцветных ведёрок, а из специальных пластмассовых горшочков. Кресла и диван были старые. Стареньким был телевизор. И ковер. Старыми были тапочки на стройных, совсем девичьих ножках Марины.

Взгляд Олега, словно повинуясь действию магнита, скользнул по её фигуре к лицу, более тонкому и привлекательному, чем в девичестве

"Зойке бы, со всеми её косметологами и массажистами так выглядеть", — с завистью, не без тайного восхищения (или сожаления) подумал Олег.

— Ну что, присядем? — со всем своим обаянием, на какое только был способен, обратился Олег к бывшей жене.

— Зачем ты приехал? — холодно спросила Марина, не поддаваясь его фирменному приему.

Лицо её напоминало непроницаемую маску.

Олег пожал плечами. Что тут ответишь? Самому-то себе признаться стыдно, что делать было нечего, времени свободного навалом, вот и решил он его кое-как убить, навестив "реликты" прошлого.

— Тебе не кажется, что после стольких лет мертвого молчания, твое появление несколько неожиданно? — Олег снова промолчал. — Твой визит не уместен. — Повысила голос Марина.

Пожав плечами, Олег снова улыбнулся:

— Неприветливо встречаешь, хозяйка.

Все стало ещё хуже, когда домой вернулась Лена.

Отвратительно и неприятно было стоять на вытяжку, как мальчишка на первом свидании. Неловко шарить руками по измятой коробке конфет, то пытаясь её протянуть, то опуская руки вниз.

Высокая красавица (а ведь рост, как и стальной, жесткий цвет глаз Леночка унаследовала от него!) все это время враждебно и пристально рассматривала его в упор. Смотрела свысока и не произносила не слова. Ох, не нужно, не нужно было ворошить прошлое.

Только увидев Лену, Олег понял, что молодость его прошла.

Проплывая в потоке дней, он сам не замечал тяжести сорока с хвостиком лет. Полностью оторвавшись от маленького провинциального городка, в котором родился, в котором оставил первую жену и единственную дочь, погруженный в работу и в привычный быт, Олег ни о чем не жалел. И ни о чем не вспоминал.

А она, — дочь! — успела превратиться из маленькой неумехи в молодую, цветущую, красивую девушку. И эту девушку Олег, благодаря собственному необъяснимому идиотизму, совершенно не знал.

Вот так однажды оказавшись проездом в маленьком провинциальном городке, где жизнь текла размереннее и тише, чем в огромном мегаполисе, Олег пересмотрел свою жизнь. И пришел в уверенность, что, не смотря на все его достижения, самое главное он упустил: тихие семейные радости, первый шаг ребенка…

Олег выбросил докуренную до бычка сигарету.

Стоит ли ещё раз перезвонить? Или так и придётся уехать ни с чем? С щемящей пустотой в сердце? Понимая, что некоторые ошибки исправлять бывает поздно?

Сотовый завибрировал:

— Да?

Звонила Лена:

— Это я.

— Да, Леночка, конечно, — почти заикаясь, отозвался Олег.

— Мама настаивает на нашей встрече. — Голос дочери звучал сухо, отстраненно. И все равно был лучшей музыкой в ушах блудного отца.

— Я буду ждать тебя. Там, где тебе удобно. И столько, сколько это будет нужно, Лена.

— Хорошо, ладно, — раздраженно прозвенело в ответ, — подъезжай к "Яне", часа через полтора.

— Я буду.

Короткие гудки.

Ну что ж! Пусть голосом её можно было заморозить холодильник, но все-таки увидеться с ним она согласилась. Главное поддерживать отношения. Возможно, им ещё все удастся наладить. Потихоньку, постепенно девочка привяжется к нему, а там (как знать?) ему удастся убедить Марину в том, что их дочурке лучше получить образование в Москве. Настоящий московский диплом стоит пяти провинциальных бумажек. Может быть, Леночка будет жить вместе с ним, и он будет видеться с нею так часто, как пожелает!

В отличном настроении, насвистывая мотивчик легкомысленной популярной песенки, Олег направился бриться в ванную.

* * *

Лена понятия не имела, что за грандиозные планы развертываются в предприимчивом мозгу папаши. Она согласилась увидеться с ним только потому, что опасалась, как бы мать снова не начала её пилить. Олег ей категорически не нравился. Она считала его надутым самодовольным индюком.

Солнце поднялось высоко в небо, и в комнате стало нечем дышать. В открытые окна вместо вожделенной прохлады вливалась удушливая духота. Топ противно лип к телу, мокрый от пота, струящегося по спине. Забрав волосы высоко в хвост, чтобы не падали на лицо, припудрившись, бросив на себя последний, удовлетворенный, взгляд в зеркало, девушка вышла из квартиры, прихватив ключи.

Двор напоминал огромную сковородку, на которую кто-то плеснул растительного масла. Деревья застыли, опустив измождённые ветви к земле, в тщетных поисках прохлады. Потрескавшаяся и иссохшая земля была не в состоянии эту прохладу дать. Небо было высоким и голубым, без единого кудрявого облачка. Ни единой живой души не было поблизости. Все попрятались по домам.

* * *

Олег не ощущал жары. Его пальцы нетерпеливо барабанили по рулю машины, глаза напряженно выискивали среди прохожих знакомый силуэт. Он, силуэт, не смотря на напряженное ожидание, все равно появился неожиданно. Высокая, стройная, свежая, очень красивая, по мнению Олега, девушка.

Он поспешил выскользнуть из автомобиля, чтобы распахнуть перед дочерью дверь.

Широкая улыбка приклеилась к его губам:

— Леночка, я уже начал волноваться.

— С чего бы? — строптиво, как лошадка, тряхнула девушка головой, усаживаясь не переднее сидение темного автомобиля, в котором царила прохлада, воцарившаяся благодаря бесперебойной работе кондиционеров. — Я даже не опоздала.

Они оба замолчали, рассматривая друг друга. Словно чужие. Впрочем, чужими они и были.

— Ты собираешься покатать меня? Это станет твоим подарком? — Олег отрицательно покачал головой. — Ты привез из Москвы пятьсот эскимо? — тонкие ухоженные брови девушки насмешливо взлетели вверх.

— Не совсем.

— Я заинтригована.

Без приключений, добравшись из северной части города в центр, машина въехала во двор пятиэтажной "сталинки".

Искомый дом нависал над одним из трех многолюдных городских перекрестков. Внутренний дворик дома был тусклым, наглядно отражая все пятьдесят лет, истекших со дня закладки фундамента. Ветер и дожди милосердно оставили тусклые изображения грибков, цветных колец и зайчиков на турниках детской площадки. У беседок из белого кирпича провалилась крыша, пол её щедро усыпало битым стеклом. Но самое неприятное впечатление оставляли детские поломанные качели, перевернутые горки.

Лена вопросительно посмотрела на мужчину:

— Мы будет гулять здесь? — Спросила она, как можно с большей иронией.

— Нет, конечно, — в тон ответил Олег. — Мы поднимемся по лестнице вон в том подъезде. Подарок ждёт тебя на верху.

Подъезд был чистым, но очень старым и темным. Широкие и пологие лестничные пролеты, под высокими потолками, с непривычки немного давили на психику. От ступенек приятно веяло прохладой.

— Нам на пятый этаж, — сказал Олег.

Его длинные ноги легко подбрасывали тело от ступеньки к ступеньке. Элегантные кожаные туфли, едва касаясь кафеля, не издавали почти ни звука. В темноте подъезда звуки словно утопали в толще стен. Площадка, на которой остановились Олег с Леной, была последней. И особенно мрачной. Возможно потому, что лестница продолжала подниматься вверх, утопая в темноте, сгустившейся на чердаке.

"Просто лестница на чердак, — что здесь страшного? — Успокаивала себя Лена, отмахиваясь от неприятных, ощущений, наползающих, словно северная туча, вызывающая появления мурашек и озноба.

Олег тем временем, не замечая устремлённых в темноту расширенных зрачков дочери, повернул ключ в замке и театральным жестом распахнул перед ними дверь:

— Входи!

Коридор, оказался широким, длинным, темным, — в форме буквы "Т". Во второй, меньшей его половине, располагались спальня, туалет, ванная и кухня. Направо от входной двери, распахивалась двустворчатая дверь, ведя в зал. Высокие потолки с лепниной. Настоящий паркетный пол, крытый натуральными шерстяными коврами. Широкие дверные и оконные проемы, занавешенные пышными дорогими гардинами. Все впечатляло. Особенно на фоне общей нужды девяносто шестого года.

— Я хотел повесить жалюзи, но Марина сказала, что ты предпочитаешь шторы, — кашлянул Олег, стремясь привлечь внимание дочери к собственной персоне.

Подарок действительно был дорогой. Но на душе у девушки было отвратительно. Неприятное испытываешь ощущение, когда тебя покупают. Даже если делают это собственные родители.

Особенно, когда это делают собственные родители!

— Ты не рада? — заглянул Олег в глаза дочери.

Она в ответ пожала плечами:

— Конечно, рада. Маме все это очень понравится.

— Маме? — разочарованно выдохнул отец. — А тебе самой? Тебе-то нравится?

Лена отвернувшись, ничего не ответила.

— Я все понимаю, Леночка. — Олег тяжело вздохнул, усаживаясь в кресло. — Я твое отношение к себе заслужил. Что там греха таить, заслуживал долгие годы. И не вправе теперь в чем-то тебя упрекать. — Иронично поднятой брови дочери в ответ на свой диалог Олег не соизволил заметить. — Мне от тебя нужно так немного — просто разрешай изредка видеть тебя, ладно?

— Да смотри. Жалко, что ли? — повела плечом девушка.

— Знаешь, что? — Олег уже стоял на ногах, снова улыбаясь. — Я схожу в магазин, куплю нам что ни будь к чаю? А ты здесь пока оглядись. Ладно?

Лена кивнула.

Отец суетливо, явно волнуясь, достал "зеленые" из барсетки:

— Тебе деньги не нужны? Я дам, если надо? Не надо? Нет?

Лена отрицательно покачала головой:

— Лишние карманные деньги до добра подростка не доведут, — криво усмехнулась она в ответ.

— И то верно. Скоро буду.

Лена продолжала неподвижно стоять, пока не услышала характерного замочного щелчка. Затем облегченно вздохнула, словно сбросила каблуки. Она всегда чувствовала себя рядом с Олегом, словно не в своей тарелке. Как если бы в одной комнате с ней находилось неизученное животное. Рядом с ним так было всегда: ощущение, что в её внутреннем пространстве застряло инородное тело.

Обойдя ещё раз квартиру, Лена задержалась в спальне. Это была единственная комната, чьи окна выходили на юго-восток. Выглянув в окно, девушка уперлась взглядом в старые полуразрушенные сараи, за ними прятались частные дома, предназначенные под снос. Черный, какой-то "закопченный", с наглухо заколоченными окнами, пейзаж производил гнетущее впечатление, которое только усиливалось яркими красными шторами и розоватыми обоями.

Широкие каменные стены предохраняли от солнечных лучей, благодаря чему в комнате сохранялась относительная прохлада. Чтобы впустить прогретый летний воздух в "кровавый склеп", как окрестила Лена "алую комнату", девушка решила открыть окно. Но, сколько не тянула за створки, рама не поддавалась.

* * *

— Как тебе понравился подарок отца? — спросила Марина дочку за ужином.

Лена ответила, не отрывая от тарелки глаз:

— Довольно мило с его стороны так разоряться на бедных родственников.

— Тебе понравилось? — настаивала Марина на ответе.

Лена посмотрела на мать, прищурившись:

— Ну…скорее нет, чем да.

— Это почему же? — вопросительным домиком подняла брови мать.

— Потому что.

 

Глава 2

Дневник

— Клево! — Сказал Сережа, когда узнал о последнем визите Олега и его подарке. Сережка числился Ленкиным парнем вот уже почти полтора года, поэтому считал себя вправе безапелляционно высказывать мнение о любом событии в её жизни. — Клево! Вот бы мой предок отстегнул мне такой подарочек! А то от моего собственного папаши нет никакой пользы. Привык матери в глаза заглядывать, да водку изо дня в день тянуть.

Лена сидела, уютно свернувшись в уголке дивана. Вот уже битый час Серега исходил буйными восторгами:

— Теперь нам ничто не мешает пожениться, раз у нас роскошная хата в центре. Ну, не клево? Короче, а ты не могла бы подкинуть твоему предку идейку насчет того, чтобы он утроил тебя на крутую работу? Типа, "движений меньше, — бобла больше"? Если бы у нас свои "бабосы" были, можно было бы вообще ни о чем не заморачиваться! Сыграли бы свадьбу, и зажили, подруга!

Лена поджала губы:

— Мне рано думать о свадьбе, — сказала она. — Ещё учиться нужно.

Пытаться что-то возражать на блестящие Сережкины планы, в которых все на свете складывалось "клево", "круто", и за чужой счет, значило бы даром терять время. Все равно не услышит.

— Может, сгоняем за пивчело? — предложил он. — "Треснем" по бутылочке, и рванем к тебе на хату?

— Пиво — хорошая идея, — равнодушно отозвалась Лена.

— Я мигом.

У Лены было пять минут благостной тишины. Сколько шума от одного вроде бы не занимающего много места, человека?

"Выпью пиво и, может быть, он не будет казаться таким безнадёжным? Зачем, ну зачем я его терплю?", — в очередной раз задала она себе философский вопрос.

По истечении пяти минут, Серёга возвратился. Шумно и радостно. Они приступили к "культурной части" мероприятия под бодрый аккомпанемент телевизора. Опустошив полбутылки, оба почувствовали, как голоса действующих героев в телевизоре становятся расплывчатыми, а сами картинки выглядят ярче.

— Ну, так мы поедем к тебе на квартиру? — Серёга прихлебнул пиво, а когда опустил бутылку, оно влажно, противно булькнула. — Ты говоришь, там три комнаты?

— Две, — поправила Лена.

— Клево! Короче, мы едем! К тому же в случае чего, — многозначительно подмигнул ей Серега, — мы ведь будем там одни.

"В случае чего!"? Как бы не так. Никаких незапланированных "случаев" Лена в ближайшие десять лет не планировала. С Серегой — точно.

— Нам может стать скучно, — заныла она. — Давай позвоним Танюшке с Сашкой? Вчетвером как-то интереснее.

— Зачем они нам? — надулся Сережка. — Мы и без них не плохо проведем время. — Его взгляд скользнул к её губам. Лена кашлянула. — Мы ведь собираемся пожениться, правда?

— Нет, не правда, — как можно мягче прошелестела Лена.

Серёга оторвался от созерцания её груди (было бы хоть на что смотреть, право?!):

— Как это?

— Сереженька, я что-то не припомню, когда это я говорила, что хочу за тебя замуж? — втягивая голову в плечи, робко пропела девушка, по опыту зная, что в ответ сейчас посыплется ругань и бесконечные обвинения.

— Тогда зачем ты со мной встречаешься?!

— Я вообще не хочу сейчас замуж. Ни за кого. — Примирительным тоном, заискивающе, сказала Лена. — И за тебя в том числе. Мне только девятнадцать. Рано думать о замужестве.

— Другие-то думают! Не только думают, но даже женятся. А ты хочешь сказать, что… — в глазах Сергии застыл праведный гнев и чистое негодование.

Его оскорбили в лучших чувствах. А главное квартира, большая квартира, красиво, по словам Лены, обставленная, грозила раствориться в тумане, не разу их него так и не выплыв. Кто-то другой станет тестем состоятельного человека. Жизнь была к Серёге не справедлива!

Сережа искренне считал, что Лена обладает плохим характером. И у него было к тому не мало поводов. Она же только и делала, что думала о себе, и ещё раз — о себе. Наряды, новая косметика, туфельки! А ещё она бесконечно любила болтать с подружками по телефону, так что иногда дозвониться до неё было просто невозможно. Его мама всегда говорила, что с такой женой, как Лазорева, носки придется стирать самому.

Серёга черпал свои знания о женщинах из порнофидьмов и из разговоров с "пацанами". И с экрана, и из разговоров на него маняще смотрел чарующий образ крашенной блондинки, с жестким, как на каркасе, бюстом, с плотоядным огоньком в глазах. Подобные красотки не интересовались ничем, кроме секса. И это было клево! Его же Ленка, тупая телка, интересовалась всем на свете, но когда он однажды по простоте души попросил её сделать минет, у неё сделалось такое лицо, словное её прямо сейчас стошнит!

"Серёженька, мы же с тобой толком не целовались даже!", — сказала она, противно хлопая длиннющими ресницами.

Кому, скажите на милость, нужны поцелуйчики? Какая с них радость? Сучка! Он от поцелуев и не чувствует ничего. Да и кто из нормальных мужиков чувствует-то? Все бабы одинаковы. Разоряйся на пиво, сухарики. А в ответ — никакого минета. Единственный раз от неё может быть польза, а она кочевряжиться. Что о себе эта дура вообразила? Лютики-цветочки, белый принц на белом коне! Она на себя в зеркало-то глядела? Белобрысая тощая здоровенная дылда!

На мгновение Сереге стало себя очень жалко. Ведь мог же он встретить шикарную блондинку с губками широкими, словно она хочет его проглотить. У них мог быть клевый прикольный секс! У неё тоже могли быть богатые предки. Так ведь нет, не везёт, так не везёт. Не пруха по жизни!

— Что ты надулся, как мышь на крупу? Ого, пупсик, ну и взгляд у тебя, — засмеялась девушка.

Она и не подозревала о глубине переживаний своего бойфренда.

Серёга подавил тяжелый вздох.

— Ты меня не любишь, — сказал он холодно, в утешение снова глотнул пиво из бутылки.

Лена покачала головой:

— Я знаю. Любить сейчас не модно.

— Тогда давай трахнемся?

— А пошёл ты!

Серега засмеялся.

Лена с трудом дождалась конца их свидания.

Сначала они долго и трудно смотрели не интересный фильм. Потом вяло целовались. При этом Серега все время противно слюнявил ей губы и грубо старался забраться в трусики. Лена привычно терпела слюни и героически не желала расставаться с нижним бельем, как герой-боец со знаменем. После "жарких объятий любви" Серега перечислил все недостатки в характере возлюбленной. А затем, Слава Всем Богам, бывшим, теперешним и будущим, наконец-то ушел.

Часы на стене показывали половину пятого.

Скука сменялась раздражением — жара и выветривающееся спиртное давали о себе знать. И тогда Лена приняла решение прогуляться. В полном одиночестве. Целью и конечным пунктом прогулки стал подарок Олега.

Лена вошла в полупустой салон транспорта, просевший на старых, шестидесятого года выпуска, рессорах, и громыхающего так, словно автобус прямо сейчас готовился отдать богу душу. Кондукторша дремала на высоком кресле. В открытое окно вливался слабый ветерок, рождаемый движением машины.

"Остановите, вагоновожатый,

Остановите сейчас вагон".

Глупая фраза крутилась и крутилась в голове всю дорогу.

Улица сделала привычный поворот. Здания заводов сменились деревьями и зачахшими от жары клумбами, в которых томилась красная герань. Мимо проползла поливочная машина, собирающая пыль в комочки, и брызнувшая на окно свежей струёй воды.

— Жара какая, — проворчала сидящая напротив старушка, с головой, покрытой неаккуратным платком, в полинявшей кофточке с короткими рукавами. От старушки неприятно и резко пахло потом. — Уж невмоготу. Хоть дождичком бы взбрызнуло.

— Да будет дождь. И по радио, и по телевизору обещали. — Отозвалась другая женщина, с голубоватой сединой в волосах.

На улице люди брели, словно сонные мухи, волоча за собой авоськи с продуктами.

Выбравшись из чрева общественного транспорта, Лена в ближайшем киоске купила полкило колбасы, хлеб, десяток яиц, бутылку кока-колы. Её навязчиво, несколько раз, посетила мысль о пицце, но она отмахнулась от неё, как от мухи: до ближайшей пиццерии нужно было топать с пол-остановки.

Подъезд дома, с пятидесятилетней полутьмой, копившейся благодаря широченным подоконникам, влил в девушку свежие силы. Поднявшись на пятый этаж пешком (жаль, в старых домах нет лифта), Лена подошла к двери теперь уже собственной квартиры. Доставая из сумочки ключи, уронила взгляд на лестницу, ведущую на чердак.

Просто старая лестница, поднимающаяся вверх и исчезающая в темноте. Почему она раз за разом производила на неё такое гнетущее впечатление?

Лена вошла, закрыв замок на два оборота. Разувшись, прошла на кухню. Поставила продукты в холодильник, завела будильник. Часы равномерно "затикали", отсчитывая время. Не считая этого "тиканья" в квартире царила тишина. За окном, правда, слышалось шуршание и гудение машин, проносящихся по дороге, но они казались странно далекими. Повернув ручку радио, Лена впустила в неподвижную тишину человеческий голос. Бодрый диктор расхваливал панацею от всех бед: новое лекарство из трав.

В сумке запищал сотовый телефон.

— Да? — отозвалась девушка, нажав кнопку вызова. Мобильник тоже был подарком Олега.

— Лена, — звонила мама, — ты дома?

— Нет. Я на новой квартире.

— Там и сиди. Видишь, что творится на улице?

Подойдя к окну, девушка нахмурилась.

С северо-запада заходила огромная, сизая, словно беременная на последнем сроке, туча. В самой её сердцевине что-то уродливо клубилось. А внизу, по тротуарам, шагал ветер, покрывая землю шлейфом из пыли.

— Ого! Довольно неожиданно, — прокомментировала увиденное Лена.

— Передавали штормовое предупреждение. Пока не пройдет гроза, сиди, пожалуйста, на месте, ладно?

— Я не жажду принять грудью натиск непогоды. Буду паинькой.

— Вот и умница. Я могу не волноваться?

— С полным правом.

— Пока.

— Пока, — ответила Лена.

Оставалось лишь надеяться на то, что: "Пока!" — звучало недостаточно жалобно.

Лена с детства боялась грозы.

Раз уж предстояло "застрять", было принято решение благоустраиваться. Переодевшись в халатик, девушка прошла на кухню, делать яичницу. Разбив пару яиц на сковородку, пожалела, что не купила молока, — можно было бы сделать омлет. Поставив на стол тарелку с яичницей, дополнив этюд колбасой, Лена подняла стакан с кока-колой в приветственном жесте, прошептав (бог весть знает, почему не сказав в полный голос):

— С новосельем!

Невидимое око смотрело с одобрением.

Сумерки сгущались быстро, как это обычно бывает во время летних гроз. Руки у Лены покрылись гусиной кожей, воздух вокруг наэлектризовался. Раздавшийся грохот расколол небо и землю на половинки, обливая комнату ослепительным, бело-синим, потусторонним светом.

Лена попыталась обратиться к себе с увещеваниями: "Дождь — это даже уютно. Ты — у себя дома. Бояться нечего. Ты же не веришь, что с чердака вылезет "бука?".

Грохот, пронесшийся вслед за вспышкой света, был громче первого и напоминал львиное голодное рокотание. На этой стадии она всегда выдергивала все штепселе из розеток. Так, на всякий случай, от беды подальше. Но оставаться в чужой квартире в мертвой тишине — себе дороже. Поэтому для верности и лучшей звукоизоляции Лена направилась в ванную.

Звук падающей воды всегда действовал на неё успокаивающе. Ванная комната, отделанная темным зеркальным кафелем, с блестящей белой ванной на витых позолоченных ножках посередине, с большим зеркалом в человеческий рост, в котором можно было видеть себя, утопающую в белой пене, к сожалению, казалась совершенно неуютной.

Словно декорация к фильму ужасов.

У Олега явно намечалась тенденция к позерству. Все, что он приобретал, отличалось холодом, чем-то нежилым, казенным.

Открыв кран, Лена с опаской повернула рычаг газовой колонки, пусть и последней модели, но все равно внушающей трепет. Огонёк, нерешительно затрепетав, уверенно побежал по предназначенным для него дорожкам ровной синей ленточкой.

Потрясающий грохот поверг Елену в панику. Вслед за грохотом по спине потянуло сильным сквозняком. Выглянув из импровизированного "бомбоубежища", девушка, увидела, что окно в спальне распахнуто настежь и рама с глухим, неприятным, режущим по нервам звуком, колотится о стену, грозя рассыпать оконные стекла острыми брызгами на головы случайных прохожих. Занавески, как грива огненного коня, разлетались по комнате. В распахнутое окно влетали яростные порывы ветра вперемешку с водяными брызгами.

Бросившись к окну, девушка в глубине души была уверенна, что сейчас раму заклинит, и она будет смешно и нелепо болтаться между небом и землей. Но, против ожиданий, окно послушно и легко поддалось движению неумелых рук.

Закрыв окно, Лена основательно проверила все задвижки, и только потом опустила занавески. В комнате стало тише. Стекло отрезало пространство от падающих капель. После неожиданного проветривания в комнате сохранился запах грозы: аромат озона и пыли.

Собираясь отойти от окна, девушка неожиданно зацепилась взглядом за узкую щель под подоконником. Сначала она подумала, что ей просто померещилось, но, приглядевшись, убедилась, что щель действительно существует. Ухватившись за выступ пальцами, девушка потянула дверцу на себя, открыв нишу, точно такую, какие обычно делают в "брежневках" на кухнях, чтобы домохозяйки могли хранить консервированные овощи. На полке в обнаружившейся нише Лена нашла несколько запыленных фотографий и старую общую тетрадку.

С первой открытки на неё смотрели "Битлы".

На второй фотографии была запечатлена группа подростков. Воображение Лены живо нарисовало поездку в колхоз, на уборку свеклы. Или картофеля. У ребят на снимках были веселые лица. Один из них держал в руке крупный овощ над головой другого, делавшего вид, что пытается дотянуться до свеклы.

С третьего фотоснимка, явно сделанного в профессиональном ателье не меньше четверти века назад, на неё смотрела хорошенькая блондинка, чем-то напомнившая её саму. Те же прозрачные, светлые, глубоко посаженные глаза, высокие скулы над слегка запавшими щеками, полные губки. То же выражение лица: лукавое, насмешливое, словно девушка усмехалась чему-то про себя. Волосы её пушились над плечами в завитых локонах.

Лена всегда любила копаться в старых вещах. При этом можно дорисовывать в воображении недостающие детали интересной истории. Всегда любопытно заглянуть в жизнь других людей. Как будто подглядывая за ними через замочную скважину. Не задумываясь, девушка прихватила с собой потрепанную общую тетрадку и направилась в ванную.

Напустив в ванну розовато-белую пену, положив на стиральную машинку сотовый телефон, на случай если мама вдруг снова будет звонить, Лена уютно расположилась в теплой воде, раскрыв старую тетрадку.

За окном во всю бушевала буря, раскатываясь громом и рассыпаясь молниями.

Записи начинались, что говорится "с места в карьер", без предисловий, надписанных имен или фамилий. Подчерк был ровным, мелким, изящным и по счастью, хорошо разборчивым:

" 20 августа

На улице собирается гроза. Люблю, когда небо становится лиловым и разрывается серебреными молниями на части под колесницу громовых раскатов. Не умею я любить жару. Наверное, по натуре я слишком ленив, а хорошая погода побуждает к действиям. А в дождь можно безнаказанно лениться.

Наконец-то пошёл дождь"

"23 сентября

Какая красота сегодня на улице: словно желтую китайскую парчу раскатали над зеленым шёлком. Воздух пахнем горьким дымом. В нем присутствуют запахи пыли и дождя.

Весной тоже жгут прошлогоднюю листву, а ведь нет в ней такого аромата.

Погода "шепчет". Вот мы с ребятами и решили пойти в лес. Захватим с собой гитары. Ну, и девчонок. Куда же без них? А дальше благие намерения, как всегда, закончатся банальной пьянкой. Начнем обжиматься. Петь глупые песни, неумело бренчать аккомпанемент на трех аккордах на расстроенных струнах.

Лена не поедет. Если бы поехала, может быть, все выглядело бы чуть-чуть менее заезженным?

Лена не похожа на других девчонок с нашего факультета. Она спокойная, без претензий, без амбиций. Одевается просто. Золотом, как елка, не обвешена. Мини — весьма умеренное по отношению к тому, к чему привыкли. Ни её внешность, ни её поведение, ни умственные способности не привлекают внимания. Она целиком и полностью выдержанна в желтоватых пастельных тонах.

Как она оказалась на нашем факультете, — среде обитания дочек торговых работников и сынков директоров, я понятия не имею. Чем они задабривали педагогических монстров, в голову не приходит. Остаётся думать, что Лена на самом деле учится на те отметки, что стоят в её табеле по успеваемости. Видимо, её взяли для разнообразия. Что бы лекторам было не особенно скучно преподавать, неся свой голос в пустыню ученических умом.

Её отец — летчик, мать — простой бухгалтер на заводе. Нормальная среднестатистическая семья, с нормальными отношениями — выходные и отпуска у них проводятся вместе, уходы и приходы домой единственного чада строго фиксируются. В семье имеется комендантский час

Ну, и как прикажете развивать отношения в таких условиях?

Что, спрашивается, я нашел в этом желтом цыпленке? Не знаю. Это плохо? Хуже того, я не знаю, как мне себя с ней вести. Она по ресторанам не ходит, общих знакомых у нас — кот наплакал. У неё среди моих "барышень" подруг нет. Кроме "Пока" и "Привет", она никому из нашей компании ни слова не говорит. Наши девчонки к ней тоже относятся не очень-то благожелательно. Нужно будет поговорить с Наташкой, пусть сойдется с ней поближе".

" 1 октября

Мы наконец-то поговорили. В общем, я в ней не ошибся. Ничего особенного птичка собой не представляет, но за то ореол невинности, что светится вокруг её фигурки, виден, как говорится, не вооруженным взглядом.

Она относится ко мне нарочито, можно сказать, показано, настороженно. Спасибо доброжелателям, уже успевшим наплести парочку страшных историй.

Забавно! Она не перестает бросать на меня изучающие взгляды, словно я редкое экзотическое насекомое: симпатичное, но, ядовитое.

Я предложил проводить её, но Прекрасная Елена отказалась. Подумать только, особенно не стараясь, я завладел репутацией Дон Жуана местного разлива — так, если память мне не изменяет, она изволила меня охарактеризовать. Какая прелесть!".

"19 октября

Лена по-прежнему держится настороженно. Но нельзя не заметить, что я ей нравлюсь (а кому я не нравлюсь, спрашивается?). Я постоянно ловлю на себе взгляды, что она обязательно останавливает на мне, когда думает, что я смотрю в другую сторону или чем-то занят.

Несмотря на свой неприступный вид, она такая легкая добыча! Пара-тройка вечеров проведенных вместе, дорогое вино и цветы, парочка-тройка поцелуев (впрочем, хватит и парочки, тройка- перебор) — и голова у неё пойдет кругом.

Чем она может мне противостоять? Что она видела в жизни? Книги? Посмотрим, чему она в них научилась. Может быть, и правда чему-то интересному? Посмотрим, посмотрим".

"21 октября

Я знаю, что веду себя, как лиса в басне про виноград. А потому что я — избалованный и законченный подлец. Это вовсе не поза. Это проверенный факт. В итоге я все равно возьму лишь то, что привык брать. Мою драгоценную серую мышку, желтую птичку. Не больше, ни меньше. Но может и мне иногда не чужды сентиментальные сострадания к жертве? Сострадание того сорта, которое испытывает кошка к заигранной мышке? Раздавишь лапой одним неосторожным движением, и что потом? Снова скука? Нет! Процесс игры — интереснее любой "еды".

Лена нравится мне так искренне. Я не могу не умиляться её "полудетской чистотой". Избавить её от девичьих иллюзий, — просто мой долг! Разве мое деяние — не благо? Нельзя же ей вечно жить во снах. Меня порадуют её страдания, её разбитые вдребезги девичьи иллюзии. Пусть после меня не останется маленького плюшевого мирка в её душе. Я вытолкну её в мир, в котором пребываю сам. Какое это утонченное удовольствие.

На вопрос, стоит ли моя недельная радость чужих страданий для меня может иметь лишь один ответ: да!

Стоит".

"24 октября

Вчера допились до такой степени, что сегодня чувствую себя отвратительно. При взгляде на людей видятся не лица, а животные морды: мышиные, заячьи, свиные, лошадиные. Что-то подобное встречается, кажется, у Уэллса? Я схожу с ума? Впрочем, как сказал бы мой папаша, не грозит, потому что умом я никогда не отличался.

За окном идёт дождь. Спокойный. По-осеннему тихий, по-осеннему нудный. Асфальт стал блестящим, словно его покрыли дорогим лаком. Он отливает переливающими огнями. Почему же на душе так тяжело, пусто и тоскливо? Кто подскажет, как с этим бороться? Как бороться с желанием победить тоску уже привычным способом?".

Лена перевернула страницу. Чтение увлекло её. Она полностью позабыла о грозе, что летала по улицам.

"29 октября

За что боролись, на то, как говориться, и напоролись. Или "сколько веревочке не виться"…

Меня вышибли из института. За аморальное поведение. И правы. И давно следовало это сделать.

"Ты деградируешь на глазах, тянешь за собой других, ребят, у которых не хватает ума держаться от тебя подальше. Катись ты к черту! Мне надоело прикрывать твою задницу!"

Клянусь, он так и сказал — высокий лысый человек, в костюме цветя "а ля мышь". Человек с приятным, строгим лицом. Я знаю, ему надоело дрожать перед папашей и терять к себе самоуважение. Гораздо проще раз и навсегда отрезать загнивающий палец. Даже с некоторым риском для всего организма, — все равно легче.

Глядя на то, как он дергался, как потел и раздражался, я впервые подумал об учителях, как о людях. В не связи с профессией, просто как о мужчинах и женщинах. Грустная картинка — учителя. Скучная.

Бедные, бедные "училки", с растрепанными пучками волос над оплывающей шеей, в стоптанных туфлях, что на приличную свалку стыдно выбрасывать. В пресловутых обязательных очках, за которыми тускло, свирепо поблескивают плотоядные глазки. Так, кроме наших советских "училок" могут выглядеть разве что американские феминистки?

Интересно, какое время нужно женщине, чтобы полностью превратить себя в такого рода махровый чулок? Год? Пять? Десять лет? Ведь не родились они такими? Когда-то, наверное, тоже наряжались, ходили на каблучках? Или в эту сферу жизни они потому и попали, что на каблучках никогда не ходили?

Да, рядом с таким портретом, девчонки, вроде моей Наташки, кажутся в десять раз привлекательнее, чем на самом деле являются. Наташка, Наташка! Нарядная, бойкая, себялюбивая. Пустая, скучная, надоедливая. Хорошо одетая, наглая, циничная. Красивая, сластолюбивая, испорченная. Просто мой женский эквивалент.

Что потеряет мир, если люди, вроде меня и Наташки, перестанут существовать? Станет ли ему без нас скучно?

Нет, положа руку на сердце, — мне грустно. Неужели же я, в самом деле, даже учиться не могу? Ну не нравится мне этот Культпросвет, ну и черт с ним! Существует же масса других учебных заведений! Огромное количество других специальностей! Взять хотя бы технические Вузы? Только вот в технике я ни черта не понимаю. И к физической работе у меня имеется стойкое отвращение. И вообще, я — "Потерянная душа". Было у верующих когда-то такое понятие. У атеистов его нет".

"6 ноября

Иногда мне сниться странный, жутковатый сон. В том, что он повторяется, жуть и прелесть.

Мне снится, будто я плыву на корабле. Ночью. На палубе развешаны разноцветные фонарики. Они светятся, отражаются в воде. Все вокруг искрится и переливается. Громко гремит музыка. Женщины, словно сошедшие с "их" экрана, размноженные Мерилин Монро и Бриджит Бардо, гуляют по палубам, подставляя лицо легкому ночному бризу. Ветер играет надушенными женскими волосами. Женские груди трепещут под легкими, сверкающими тканями в предвкушении сладострастной ласки и неги. Глаза сияют. Мужские руки покровительственно обнимают тонкие или полные гибкие станы. И меня охватывает нестерпимое страстное желание иметь в своих руках точно такие же холенные, пышные, мясистые груди и бедра.

Но я присутствую на празднике инкогнито — я почти бесплотный дух.

Отвернувшись от ликующей толпы, я то ли воспаряю в небо, то ли корабль растворяется подо мной, расплываясь, словно был сделан из морской зыбки, но некоторое время я парю над монотонно колеблющимися волнами. Вижу, как высоко и холодно, колюче светят звезды. Как они недостижимы, непостижимы, далеки и прекрасны. А затем вода расступается. Я вижу, как в глубины океана уходит женское тело. Ясно вижу бессмысленно распахнутые в никуда глаза, восковое лицо, колеблющиеся вокруг лица темные длинные косы, напоминающие гигантские водоросли. Лицо абсолютно пустое, лишённое выражения. Ни гнева, ни скорби, ни протеста. Ни обещания, ни угрозы. Ничего.

Ничто.

Пустота.

А между тем черты лица красивые, тонкие. И жуткие.

Но главная суть ночного кошмара ни в лице. Ни в его выражении.

Кошмар заключается в медленном погружении в никуда. В царство Смерти.

Вода вокруг меня поначалу имеет лазоревый оттенок. Но чем глубже я опускаюсь, тем больше меркнет свет, тем сильнее сгущается мрак. И воцаряется тишина. Меня охватывает ужас. Я понимаю, что увлеченный, слишком глубоко спустился, что назад мне не вернуться. Я слабо пытаюсь сопротивляться, бороться. Но тело наливается свинцом, усталость смежает веки. Неудержимо тянет вниз. Тишина сменяется странными звуками, далекими, непонятными, чужими, доносящимися из запредельной мглы, в которую несет меня мертвящий поток. Я понимаю, что вокруг не только темно, но и необыкновенно холодно. Я делаю безуспешный, жалкий рывок, стараясь подняться наверх, на поверхность. Безуспешно. Лишь разворачиваюсь лицом к скупо пробивающемуся сквозь толщу воды, солнцу. Последний, живительный, луч с трудом разрезает себе путь, прощаясь со мной. Я смотрю на осколок света, понимая, что возможность видеть вот-вот оставит меня. Что я останусь в мокром влажном мраке. Что лицо мое станет таким же бессмысленным, как у темного ангела, который увлек меня за собой.

Свет меркнет.

Я больше ничего не вижу.

Волны качают, расступаясь под тяжестью моего тела, принимая в огромную колыбель, в ледяные объятия. Я не испытываю страха. Меня больше ничто не тревожит и не беспокоит.

Я чувствую, я ощущаю себя мертвым. Я знаю, что мертв.

Психиатр сказал бы, что это сублимация.

Так и есть".

"14 февраля

Сейчас ночь. Темно и холодно. То, что случилось… ОНО… просто случилось. И все.

Есть вещи, которые трудно не то, что вымолвить словами, их в тишине не нашепчешь ветру. Пусть слова исчезнут, — одно вслед другому, как лепестки цветка в осеннюю бурю. Открыть окно, туда, в ночь, подставить лицо холоду и мраку, синему лунному свету, холодно льющемуся с неба и смыть, смыть с себя все воспоминания.

Сорвать их вместе с кожей!

Выжечь из мозга!

Но я знаю, что это невозможно…

Придётся помнить.

Я не мог сделать ничего подобного? Но факт остается фактом — я сделал. Или он? Скорее он, чем я, ведь я был слишком пьян. Как нелепо, как неправильно судить других людей. Но как часто мы любим заниматься этим. Охаиваем их в гордой уверенности, что с нами, любимыми, подобного произойти не может. "Только не со мной". "Я не могу быть столь же глупым, жадным, порочным". Как часто мы думаем именно так?

Но оказывается, можем. Я, по крайней мере, точно могу.

Меня ужасает даже не само случившиеся, а то, как внезапно и в тоже время вполне естественно все произошло. Я ведь не педик. Никогда им не был. Даже склонностей подобных за собой не замечал.

Просто был слишком пьян для того, чтобы соображать. Вообще что-то соображать. И все.

В комнате все тикают и тикают часы. Отвратительно долбят в уши ход механических колес, маятников, или что там ещё есть в этих часах?!

Может быть, не стоит все обострять? Откуда мы знаем, что происходит у других, за закрытыми дверями и высокими стенами? С другой стороны, какое мне дело до других? Самое страшное именно то, что нельзя уйти от себя, нельзя притвориться перед собой другим человеком.

Я окончательно потерялся. Я не знаю, что мне с собой делать. Каждый мой новый шаг хуже предыдущего. Я скатываюсь в бездну, хаос. Я понимаю это, переживаю. Но продолжаю делать за шагом шаг вниз. Я знаю, что моя душа похожа на какую-то разлаженную систему, в которой надрывно визжит сигнализация и мигают разноцветные сигнальные лампочки.

Я хотел бы уехать отсюда. Далеко. Туда, где много зелёной травы, где прохладные тени, где медленно журчит река. Там толстый желтый шмель сонно и грозно перелетает с цветка на цветок. И надо всем раскинулось чистое яркое небо, такое голубое, что от него начинает кружиться голова.

Проклятые часы! Их размеренный стук действует мне на нервы!".

" 21 февраля

Глупо устроено животное под названием "человек". Я схожу с ума от мысли, что могу потерять моего запыленного ангелочка. Одновременно готов сам отказаться от неё. Она смотрит на меня, как на сумасшедшего, и все чаще я думаю, что мои опасения напрасны. Скорее уж она сбежит, чем попросит жениться.

Она для меня слишком хорошая? Почему меня сводит с ума её положительность? Я думал, что полюбил её? Я уверен, что её — ненавижу. И боюсь признаться в этом самому себе. Как будто она сейчас заглянет мне через плечо. Что бы она сказала, чтобы бы сделала, если бы поняла истинную природу моих чувств к ней? И какова она — эта чертова природа моих чувств?!

Временами мне хочется ударить её, сделать больно. Закатить хорошую оплеуху.

Почему я её ненавижу? Почему не оставлю? Это как больной зуб: трогать невыносимо, не трогать — не получается.

Я пресытился ею. Она мне надоела. Её костлявая фигура мне омерзительна.

Не-е! Я ненавижу вовсе не её. Себя!

Я не могу её бросить. Наташку не могу бросить. Не могу перестать таскаться к Марине Дмитриевне, жене отставного майоре и моего соседа. Не могу перестать трахаться с Костей. Не могу бросить колоться, пререкаться с отцом, не могу смотреть в глаза собственной матери.

Я хочу спать.

Болит голова. И хочется выпить. Или шырнуться. Но поздно. Теперь уже, наверное, все давно закрыто".

"23 февраля

О! Сегодня самый лучший день Защитника Отечества в моей жизни! Я сам себе "угодил".

Сейчас запишу по-порядку, как советует мне мой психиатр. Черт, какое слово лучше выбрать? С чего начать? И — это уже вопрос к себе, к любимому: зачем наедине с собой подбирать слова, смягчать выражения? А без энтого — никак! Эх, а люди ещё хотят избавиться от цензуры.

И так, наша… наша связь, наш "горячий, пылкий" роман с Костей дошел до слуха моей очаровательной прелестницы. До желтенького цыпленочка, ангелочка с пощипанными крылышками. Если точнее, не до слуха, а до взора.

Угораздило её припереться в самый не подходящий момент. Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались…".

Лена отбросила от себя тетрадку, почувствовав, как от негодования загораются не только щеки, но даже уши. Девушка была разгневанна, разочарованна смущенна.

Зачерпнув горстями воду, плеснула ею в лицо.

Какая мерзость! Какая гадость! До сих пор автор был ей вполне симпатичен. "Герой нашего времени". Ну, недопонятый, не любимый роднёй, пресыщенной хладнокровной возлюбленной. Бывает. Имеющий, судя по всему, наркозависимость. Плохой, очень плохой, категорически не одобряемый Леной поступок, но удобоваримый, проглотить который с грехом пополам, ещё можно.

Но…"целоваться с Костей", кем бы он, этот Костя, не был, — это уж слишком!

Лена чувствовала себя так, словно это она была его девушкой. Словно это она вошла в комнату, застав парней за худшим из всех видов разврата. Мужеложство. Такое может вызывать только омерзение и опустошение. "Голубой король"! Звучит почти красиво. На деле же отдает какашкой!

Девушка потерла виски, лоб, глаза.

Что это она так разгорячилась? Ей-то, спрашивается, какая разница до интимных радостей неизвестного страдальца? Но ничего поделать с собой Лена не могла. Злилась, и все тут!

Сходное чувство испытываешь, читая роман, симпатизируя главному герою. И вот он начинает творить глупости и гнусности, отбивающие у тебя желания знать о его дальнейшей судьбе. В отличие от романа, дневник повествовал о реальных событиях. И от этого на душе становилось как-то неуютно и смутно. И хотелось знать, что там было дальше с этим придурком. В тетради ещё было много листов, исписанных косым, по-женски изящным подчерком:

"Мы с Костей лежали на диване и взасос целовались. Я не слышал, как она вошла. Костя, наверное, тоже. Картина великолепная: я лежу на подушке. Костя, разгоряченный и мокрый, на мне. "Мы жадно лобзаем друг друга"!

Не берусь представить, что чувствовала Лена в этот светлый миг. Что чувствовал я, не хочу описывать. Это как во сне, в котором все одеты, а ты почему-то нагишом. Нюансов ощущений много, но все сводятся к одному: нелепо и стыдно.

Итак, я молча смотрел на неё со своей подушки. Выражение моего лица, слава тебе господи, я не видел. А Костя сделался нелепым и невменяемым. Наполовину разъярен, до смерти перепуган. Ещё бы! Праведник. Глава комсомола. Надежда института. Любимец публики — и вдруг — мужеложец! В этой роли мне и то хреново, а ведь мне паршивой овцой в стаде быть не привыкать. Я бы здорово посмеялся над ситуацией. Если бы не Лена.

У неё было такое лицо…

Белое, отрешенное, пораженное. Она, наверное, ни о чем подобном даже и не читала — не слышала, а не то, что вообразить рядом с собой могла.

Бедная моя девочка!

Если бы я мог, я бы в тот момент с радостью куда-нибудь провалился. Но проваливаться было некуда, да и невозможно. Надо было как-то выравнивать ситуацию. А как, черт возьми?! Что говорить, когда любовь твоей жизни заходит и видит тебя наполовину раздетым, обнимающимся с другим мужиком, прижимающимся уста в уста, и ты не уверен, в течение какого времени сия картина стояла пред её светлыми очами? Что следует сказать? Что у нас сеанс искусственного дыхания? Что он споткнулся и упал, а я его нежно утешал?

Костя вскочил, как ошпаренный.

— Мы тут… я тут… это не то, что ты думаешь…

Как будто он знал, о чем она думала. Как будто подумать можно было что-то другое?

Итак, Костя оправдывался. Нелепее ничего не придумаешь. Я же решил плыть по течению. Просто лежал и смотрел, куда повернут события дальше. Они, как и следовало полагать, никуда поворачивать не стали, остались на месте.

Глаза Лены стали нарочито огромными, подчеркнуто вопрошающими. Так и умоляли разубедить её в очевидном. Ага, дождешься от меня. Как же? Врать я не мастак. Не люблю. Считаю ниже своего достоинства.

Поняв, что ничего из меня не выжмет, Лена прошла в туалет. Я поплелся за ней. Так, на всякий случай. Не то, чтобы я её подозревал в суицидальных намерениях, я её для этого слишком хорошо знал. Ну, может, помощь, какая потребуется? Тазик там подержать, или ещё что?

Стоял рядом, заботливо держал в руках предварительно смоченное полотенце. Терпеливо смотрел, как её выворачивает на изнанку от отвращения ко мне. Когда ей надоело сидеть в обнимку с унитазом, я протянул ей руку. Но она с силой меня оттолкнула:

— Никогда меня больше не трогай! — С пафосом заявила рассерженная злюка, горя праведным негодованием. — Никогда больше не смей меня трогать своими грязными руками. — Руки, кстати, в этой ситуации были единственным, что осталось чистым. Я их за головой держал. Но ей до нюансов дела не было. — Никогда! — почти прорыдав, завершила чаровница. Ей оставалось только закинуть голову назад, ударив рукой ко лбу. И крики "браво!" из зала обеспечены.

Я аплодировать не решился.

Просто засмеялся в ответ.

Лицо светлого ангела исказилось и, размахнувшись, Лена закатила мне такую классную оплеуху! Закачаешься.

— Мразь, — прошипела она разъяренной кошкой.

— Конечно, — согласился я с очевидным. — А то ты не знала?

— Не знала, — уже с жалостным всхлипом. Ну, за жалостью, это не ко мне. Я никого не желаю. — Я хочу уйти!

— Да разве я мешаю? — пожал я плечами, посторонившись.

Я, правда, не мешал.

— Я никогда тебе этого не прощу!

— А я просить прощения не намерен. За что мне перед тобою извиняться? Я тебя ничем не обижал.

Я никогда и ни у кого не видел такого злого лица, как у этой некогда такой милой девочки.

— Ты пожалеешь о том, что так со мной обошелся, — тихо, на сей раз без всяких эмоций, сказала Лена.

— Вряд ли, если быть до конца честным.

— Я всем расскажу о вас.

— Да сделай милость, — отмахнулся я. — С меня вся дурная слава, как с гуся вода.

Она встала, отряхнулась и ушла.

Костя причитал, стонал и охал.

— Да ладно тебе, — рассмеялся я, обнимая его за шею и увлекая к кровати. Костя не сопротивлялся, большой, как медведь, и послушный, как теленок.

Зачем все это было мне нужно, спрашиваю я самого себя?! К черту! Ведь я не люблю мужчин вообще, и Костю, как представителя нашего мужского племени в своей постели, в частности, я тоже не люблю. Самое страшное, не знаю ответа я на простой вопрос: зачем?

Я болен. Наверное, это так. Головные боли почти не проходят. И мне хочется, чтобы боль стала больше, ярче, поглотила бы меня полностью, целиком.

Я устал. Пойду шырнусь, иначе окончательно свихнусь от этих мыслей".

"15 марта

То, что происходит в моей жизни, это просто кошмар. Непреходящий. И не передаваемый. Я ненавижу отца и брата, мой отец ненавидит меня и брата, мой брат ненавидит отца и меня. И все из-за одной, весьма простенькой, меркантильной и глупой особы. Вот такая: "Се ля ви".

И из-за чего (или кого), спрашивается, весь сыр-бор?

Она того стоит?

Она! Вот кого даже ненавидеть я не в силах. Противно.

"21 марта

Как глупо, продолжать существовать без всякой надежды получить радость от тягомотины, именуемой жизнью. Кругом грязь и грязь. Одна только грязь и похоть. Я встаю по утрам и понимаю — нужно убить время до вечера. И я его убиваю. Ничего нет, кроме бесконечных пьянок. Ничего нет, кроме кратковременных случайных связей. И бесконечного "кайфа". Нет НИЧЕГО.

Я не хочу больше так жить. Ненавижу себя, ненавижу людей. Если бы верил в Бога, возненавидел бы Бога.

Мир — хаос. Человек- результат случайного сцепления хромосом. Жизнь выходит из пустоты, и уходит в мертвое море пустоты. Я слышал версию о том, что цель в жизни заключается, якобы, в том, чтобы посадить дерево, оставить след, дать жизнь потомкам. Но я завершенный и совершеннейший эгоист. Плевать я хотел на потомков с самой высокой точки планеты. Я родился, чтобы умереть. Между двумя этими моментами я буду вынужден куролесить, ненавидеть, трахать случайных людей, растить кучу сопливых недоносков, в отцовстве которых на сто процентов никогда не смогу быть увереным. Я должен буду впихивать в головы маленьких уродцев не нужные ни мне, ни им, истины. Я буду изменять жене, потому что нет мужчин, рано или поздно не изменяющего жене, если только он не импотент, конечно. Потом придет старость. И я стану зависеть от милосердия такого же ублюдка, каким был сам. Потом — смерть.

Может быть Наташка и права, что не стала всего этого ждать? Что нашла в себе силы покончить с нелепым существованием одним движением ноги, выбивающим из под тела табуретку?

Но почему она ушла молча? Так уродливо, так отвратительно, так не красиво? Она могла бы поговорить со мной, просто поговорить?

Нарочно промолчала.

А теперь — кому задавать вопросы? Не кому.

Нарочно.

Знала, белокурая сука, чем меня достать! А впрочем, я всего лишь получаю сдачи. Ей, наверное, тоже было больно, плохо. Раз она додумалась залезть в петлю?

Впрочем, не больнее и не хуже, чем сейчас мне.

Какая же все это гадость! Не хочу ждать бессмысленного конца. К чему ждать? Все лучшее в моей жизни уже было".

"11 апреля

Подаем друг другу реплики, как плохие актеры. К чему в жизни это нелепое притворство? Почему так часто приходится лгать? Гораздо проще было бы сказать друг другу правду. Или мы лжем потому, что не знаем, где, на самом деле, начинается реальность и кончается придуманный нами мир? Существует ли он, объективный мир, не зависящий от нас? Или на самом деле мир это всего лишь то, что мы видим? То, как мы его воспринимаем, осмысливаем? Он состоит из наших слов, поступков и мыслей. Из наших снов, слёз и улыбок. Из наших привязанностей и антипатий. Для каждого из нас мир начинается в момент осмысления событий и заканчивается с последним вздохом. И нам не дано, как бы мы не стремились, заглянуть в душу другому человеку. Не дано понять, каким он видит дождь, какую насыщенность имеют в его душе цветовые оттенки. Не дано, как бы не стремились.

И потому мы хотим любви. Чтобы наш образ отразился в другом существе. Оставил в нем след, как оттиск ноги в мягкой глине. Чтобы этот образ оставался даже тогда, когда нас уже не будет этом мире иллюзий.

Наташка, Наташка. Мой вредный чертенок, как же я по тебе скучаю. Как мне тебя не хватает".

"1 мая

Приходила Лена. Плакала, обвиняла меня во всех грехах. Смотрела, как на мутанта с двумя головами.

Конечно, мутант, это я. Ну не они же. Такие честные и порядочные люди.

"Я не могу тебя забыть, не могу разлюбить и не могу простить, — выспренно и витиевато рожала она высокопарные фразы.

— Да не нуждаюсь я в твоем прощении, — устало и привычно в ответ бубнил я.

У меня не было сил проявлять дурной характер. Вчера у нас у всех была такая незабываемая ночь.

— Я люблю тебя.

— Твои трудности. Мне на твои чувства, мягко выражаясь, начихать.

Она выглядела такой чистенькой, такой беленькой, такой несчастной, что на мгновение захотелось погладить её по волосам, сказать, что все будет хорошо. Захотелось взять её на руки и поцеловать чистый лоб, кривящиеся в страдании губы. Очень захотелось. Мое тело хорошо помнило, какое наслаждение способна дать эта бесстрастная мразь, так виртуозно играющая на нервах всех видов. Оно, бренное и слабое "тело", так и норовило предательски к ней потянуться. Хотелось до боли в чреслах окунуться в неё, вжаться, раствориться, как в очередном наркотическом сне.

Но я не стал, по опыту зная, что хорошо будет не долго. Что потом будет очень плохо. На душе. Или на том, что от оной осталось.

— Не прогоняй меня, — всхлипнула она, ластясь ко мне. — Разреши остаться.

— Тебе не требуется мое разрешение, чтобы находиться в этом доме, — отмахнулся я от неё. — К сожалению, это скоро я буду вынужден просить у тебя разрешения. — Я схватил её за руку, боюсь, довольно больно. Тряхнул, что было дури. Лена перепугано пискнула. Может, и правда испугалась. Вид-то у меня мало вменяемый.

Я от сложившейся ситуации получал горькую радость. Все-таки прикосновения к ней меня заводило, и по её взгляду было понятно, что наш падший ангелочек это прекрасно осознает.

— Не рассчитывай на продолжения, Леночка, — зашипел я, хотя знал, что все равно будет так, как она хочет. — Так, кажется, зовет тебя мой отец — Леночка?

— Адам, я никогда…

— Сделай одолжение. Испарись отсюда, — отшвырнул я её в сторону, как шкодливого котенка. Она элегантно растянулась на полу. В весьма эротичной позе.

— Я не могу уйти, — увещевала она меня. — Не могу оставить тебя в таком состоянии, — сказала она, поднимаясь.

Что мне было нужно ей ответить? И зачем? Хочет остаться, пусть остается. Я привлек её к себе. В конце концов, к чему мне теперь-то проявлять принципиальность? Буду получать животное удовольствие. Раз иных мне все равно не дано".

"28 июня 1976 года

Потолок низкий и грязный.

После ставшей уже привычной оргии, после "безумств" нашего миленького любовного квартета, все спят.

А у меня бессонница. Я четвертую ночь не могу сомкнуть глаз. Буду философствовать, чтобы кое-как дотянуть до рассвета.

Почему, задаю я себе вопрос, раз больше все равно некому, — почему, если трахаемся мы все вчетвером, традиционно считается, что псих — один я? Не мой отец. Не мой брат, который, как всегда, примерный и послушный мальчик. Не единственная девочка на трех мальчиков. А именно я?

Жизнь полна парадоксов.

Леночка, Леночка. Вот как все обернулось. Твоя любовь ко мне тебя погубила, а меня — не спасла. Душа твоя закоптилась нашими семейными пороками. Потемнела, как стекло, покрывшееся копотью. Ты смогла так легко вписаться в то, что ещё вчера-позавчера показалось бы тебе самой невозможным.

Теперь наши апрельские "отношения" с Костей кажутся милой шуткой, безделицей, на фоне всего, что произошло позже. Из-за тебя, шлюха ты глупая, умерла моя мать, повесилась дурочка Наташка, у которой, оказывается, неожиданно сохранились понятия о том, что нормально, а что — нет.

Ты хороший стрелок, моя ведьмочка. Не промахнулась. О моих "пристрастиях" поведала сразу кому нужно. Наташка дальше сама себе все придумала, сама же в придуманное и поверила. Она, похоже, искренне считала, что у меня качественно иное мировоззрение.

Эх, Наталья! Не сказать тебе уже, что все у меня нормально. Так же, как и других. Не дала ты мне возможности рассказать, что спать с парнем мне было — никак. Это физически. О моральном самоощущении распинаться не буду. Я был пьян. И в этом одна из причин.

Вторая причина, подвигнувшая меня, на сей "доблестный поступок", это желание побесить папочку. Такой свиньи полгода тому назад, даже он от придурка сына не ожидал. (Зато сам-то теперь как куролесит?).

Ну, а в-третьих, мне было интересно, смогу ли я сделать то, от чего меня тянет убежать подальше. Остается с грустью поражаться собственной силе воли.

Я спал с Костей потому, что в характере у меня странный душевный мазохизм. Иного объяснения нет. С детства всегда делать то, что боялся.

Боялся темноты — заставлял себя искать её, где только можно. Чердаки, подвалы были моим постоянным местом обитания. Мать замучилась меня из них вытаскивать. Спускаться вниз, за ступенькой ступенька, плотно закрыв за собой дверь, видеть, как тьма сгущается, что в ней не остается света, было очень страшно. Самым жутким местом для меня был подвал в нашем доме. Я до сих пор туда не могу входить без содрогания.

Мне казалось, что если я заставлю себя пройти через этот подвал, который тянулся подо всем домом, я, наконец, перестану бояться темноты. Однажды, со мной произошел весьма странный случай, при воспоминании о котором у меня и сейчас по спине бегут мурашки.

Я медленно ощупью пробирался по подвалу. Со всех сторон меня обступал липкий, душный, наполненный странным сладковатым тленом, похожий на запах прогорклых лекарств и скопившийся пыли, мрак. Запах формалина. Запах сгнивших тел, зарытых глубоко в земле, готовых вырваться на поверхность.

Запах сгущался.

А потом в темноте что-то начало светиться. Это были не кошачьи глаза, искрящиеся огни были много больше по размеру. Я видел (или мне только так казалось), длинные зрачки, горящие лютой злобой. Видел клыки. И бросился бежать, от ужаса не помня себя.

Даже не знаю, как я не заблудился, пока бежал, подгоняемый звуками шагов (или лап) за своей спиной. Поскольку в десять лет я наркотики не принимал, и даже толком не пил, то бредом это быть не могло. Поэтому не знаю, что это было. Что бежало, тяжело обдавая меня смрадным дыханием?

Лестница наверх, к спасительной двери, показалось такой длинной. Бесконечной. И когда я подбежал к ней, к двери, она оказалось запертой. Сколько я не дергал за ручку, дверь не поддавалась. А сзади что-то приближалось. Я развернулся, прислонившись спиной к двери, вглядываясь во мрак. Уверенный, что это только глупые страхи. Что ничего не будет.

А потом…

Я не помню, что было потом. Что-то может, и было. А может, только мое больное воображение. Не знаю.

Мать говорила, что искали меня около девяти часов, а когда нашли, я почти не дышал. Я несколько часов пролежал в обмороке. У меня был тяжелый случай какой-то нервной болезни. Я даже говорить перестал. Боялись, что я окончательно сдвинусь. Даже папаша утратил авторитарный тон и пытался учиться говорить со мной по-человечески. Он снизошел до чтения сказок!

Как только я получил возможность выходить, я снова спустился в подвал. После этого вся семья испугалась за папашин рассудок и мою задницу. До светлого открытия, что бить меня бесполезно, папе предстояло прожить ещё несколько лет. Поэтому попе было серьезно больно. Но наука на пользу не пошла.

Мне мало что идет на пользу.

Вторым страхом были женщины. Подростком я ужасно их боялся, потому что был хилым, болезненным, и был уверен, что ни хрена у меня с ними не выйдет. Слава богу, ошибся.

Я боялся боли. У меня низкий болевой порог. Поэтому мне обязательно нужно было клясться на крови при каждом удобно случае и вне такового. Я так часто резал себе руки и пальцы, что мать отвела меня к психиатру. (С этого и началось наше постоянное и непродуктивное сотрудничество с работниками психбольниц). Я "честно" признался, что люблю, когда мне больно. И психиатр поставил диагноз и приписал таблетки.

Я сам читаю, что пишу, и думаю — ну на зачем, зачем, мне все это было нужно? Зачем было казаться психом? Наверное, зря я все-таки не пил приписанные мне лекарства.

Ответ на вопрос: "зачем", у меня есть. Потому что мой отец — садист. Даже наедине с самим собой не хочу развивать эту тему. Это — мое. Только мое. И ни с кем этим я делиться не буду

А ещё, в четвертых, я боюсь темноты.

За последней чертой её не избежать никому. Это будет та самая темнота, из подвала, из кошмарных снов. Все мы в детстве боимся темноты потому, что бессознательно ассоциируем её со смертью. И стремясь к жизни — включаем свет. Свет есть жизнь, а смерть — темнота в которой не возможно его включить.

Некоторые люди говорят, что не боятся смерти. Этого не может быть. Просто у них маловато воображения для того, чтобы представить, как это будет, — когда ничего уже не будет. Даже сознания, которое будет это "нет" констатировать.

Мы придумываем себе кучу целей. Веру в Бога. Добродетель. Всё только за тем, что бы не видеть конечной темноты, ждущей нас в конце пути. Но день пройдет, и карусель остановится. И тогда Она придет.

Тебя сотрут, стряхнут и это будет все. Ты НИКОГДА не проснешься. Даже в памяти других ты испаришься быстрее, чем роса с листьев в теплый ласковый летний день.

Наше стремление к добродетели — это взятка Небесам. "Я буду хорошим, Боже, только дай мне надежду на вечную жизнь!".

Я же не был хорошим. И я не могу поверить в иную форму жизни, просто не могу. Смерть страшна и бесповоротна. Вот моя вера.

А если нет иной жизни, то к чему нам включать цензуру в собственную жизнь? К чему разводить ложные идеалы? Все идеалы лживы, потому что правдивы Тлен и Смерть.

Награды или кары не будет.

Ничего не будет.

Я ненавижу жизнь, потому что чертовски боюсь смерти. Небытия. Темноты. Отсутствия сознания.

Я боюсь. А это плохой признак. Значит, нам придется встретится".

На этом записи в дневнике обрывались.

Лена не заметила, как пролетело полтора часа.

Закрывая тетрадь, девушка ощутила присутствие чего-то потустороннего, ледяного, словно настывшее железо на морозе. Она впервые задумалась о реальной возможности того, как человек может жить и дышать, а затем, почти в любой момент, он может исчезнуть. Как писал Булгаков, "человек внезапно смертен".

Что это значит — перестать быть? Как это происходит? Что человек испытывает и чувствует в момент перехода? Или ухода в небытие? Может ли существовать иной мир, помимо нашего, в котором была бы возможность проснуться и продолжить существовать, пусть в ином качестве и свойстве? И если да, — то где он существует, иной мир?

В конце концов, на самом деле никто из нас не верит в смерть. Нам кажется, что в последний момент кто-то там, наверху, сделает для нас исключение, и отменит смертный приговор. Мы останемся жить вечно.

А если нет?

Лена от ужаса вскочила. Почти остывшая вода колыхнулась у её ног. Она судорожно вытирала влажную кожу и повторяла про себя, как молитву:

"Я хочу жить! Я хочу жить вечно!".

В этот момент даже существования Ада казалось ей лучше, чем перспектива просто ПЕРЕСТАТЬ БЫТЬ.

 

Глава 3

Спиритический сеанс

Выбравшись из теплой ванной в коридор, полный теней и холодных сквозняков, Лена почувствовала, как липкий, необъяснимый, иррациональный страх струится по позвоночнику, оставляя на коже мелкую россыпь мурашек.

Когда успело так стемнеть? Стрелки на часах, показывали половину девятого — по-летнему совсем день. Монотонно долбили дождевые капли по оконному стеклу. Как ни странно, звук, прежде действующий на Лену успокаивающе, теперь тревожил. Даже раздражал.

Далекая серебристая зарница выхватила белый квадрат календаря на стене, повествующего о том, что на дворе стоит 20 июня 1996 года. Гроза ушла на восток. Глухие раскаты грома едва различимо доносились издалёка.

Вот стол. Вот стул. Квадрат окна. Все как всегда. Все так, как должно быть. Не считая того, что сердце в груди бьется короткими, резкими точками. Да хочется бежать прочь со всех ног.

"Причина моего страха проста, — сказа себе Лена за неимением лучшего собеседника. — Незнакомое место. Ненавистная гроза. Да ещё и этот дневник, — будь он не ладен".

Хотя, если подумать, — ничего страшного, в дневнике не было? Да, речь в нем шла о весьма неприятных событиях. Откровенно смаковались грязные подробности о (если Лена всё правильно поняла) однополых и даже кровосмесительных связях. Противно, спору нет. Но ведь не страшно?

Почему же тогда от простой общей тетрадки в клеточку, спокойно лежащей в коридоре на подзеркальнике, расходятся волны удушливого липкого страха? Почему рукописный текст, подобно нечистым потокам воды, распространяет вокруг себя заразу?

За окном опять прогрохотало. Раскатисто и басовито. Гроза, развернувшись, возвращалась назад. Но Лена твердо решила сбежать, не смотря ни на что. Пусть даже бежать придется под проливным дождем и каскадом сверкающих молний, бьющим под ноги.

Если бы ещё вчера кто-то сказал ей, что в разгар грозы она, Елена Лазорева, в твердой памяти (о здравом уме вопрос, судя по всему, не стоит), решится выйти на улицу, — Лена бы только покрутила пальцем у виска, намекая на то, что человек находится просто не совсем в себе. И вот она, вопреки доводам рассудка, торопиться выбраться в обезумевшее за окном пространство.

Причем, по-детски страшась поворачиваться к темноте спиной.

Чего она боится? Буки из шифоньера?

Очередная вспышка синего потустороннего света заставила девушку кинуться к двери, на ходу надвигая на ноги босоножки. Поспешно хлопнув дверью, она опрометью сбежала вниз, старательно избегая глядеть на ту часть лестницы, что убегала вверх, на чердак. Пулей, пролетев четыре пролета, Лена с облегчением выбралась из мрачного подъезда на умытый и одновременно исхлестанный дождем, двор.

Но тут:

"Выключила ли я воду и колонку? — всплыла мерзкая мыслишка.

Ноги налились свинцом и грозили подогнуться. Лена не могла вспомнить, сколько не старалась.

От мысли, что снова придется подниматься под синие всполохи молнии, снова идти мимо призрачной лестницы на чердак, Лена почувствовала, что её сейчас вот-вот вырвет. Или она упадет в обморок. Или просто наплюет на все, и не станет ничего проверять. Потому что, ну, не в силах она войти в проклятую квартиру и пройти её от двери до двери.

За то время, пока её не было, "бука" вполне был способен вылезти.

Девушка стояла и смотрела, как капли выбивают рябь по лужам, как стучат по рыжим, полинявшим стенам дома, как мочалят ветки высоких старых тополей. И не могла двинуться с места.

Конечно, чем иным мог для неё обернуться подарок Олега, как не злым непрекращающимся кошмаром?

Когда Лена, наконец, добралась до своего дому, с неё лило в три ручья.

Марина только ахнула, увидев дочь:

— Ты сошла с ума?

— Точное наблюдение, — шмыгнула носом Лена в ответ.

— Ты что вытворяешь? Почему шатаешься под проливным дождем, да ещё и без зонтика?! Ты же можешь простудиться! — заволновалась мать.

— Ага. Сумасшедшая и сопатая, вот какая я буду, — постаралась Лена подвести итог их краткому диалогу.

— Немедленно — в ванную! Потом переоденься в теплый халат. Я пока приготовлю чай.

— Лучше сделай кофе, — буркнула Лена, чихнув. И хлюпнув носом.

После чего побрела в ванну. Исполнять распоряжение матери. Наверное, она будет очень, очень чистой: долгая ванна, холодный душ, горячий душ! Останется ли на ней кожа?

И в самом ли деле она выключила эту проклятую колонку? Теперь думать об этом было поздно.

Горячий кофе бодрил. В стенах родного дома страхи отступали и казались чистым ребячеством.

— Почему ты не осталась ночевать там? — спросила мать.

— Я у себя-то дома никогда одна не ночевала, — отозвалась девушка

Марина улыбнулась:

— Испугалась?

— Ага.

Гроза прошла. Рядом с матерью мир снова стал безопасным.

— Мам, — неожиданно для себя спросила Лен, — а ты Олега ещё любишь?

Мать вздохнула, покачав головой:

— Не знаю. Помню, когда-то очень сильно его любила. После нашего с ним разрыва очень переживала, просто извелась вся. Как же я тогда ненавидела их обоих: и отца твоего, и его полюбовницу. Ненависть это, понятное дело, была оборотной стороной любви. Спрятавшись за неё, я все ждала, когда же Олег, наконец, одумается. И вернется. — Голос матери звучал обыденно. Руки мелькали над столом, готовя бутерброды с колбасой и с сыром, разливая кипяток по чашкам. — А потом поняла: не одумается он никогда. И не вернётся. — Марина поставила чайник обратно на плиту и села напротив. — Вот тогда-то я и перестала его ненавидеть. Просто стала жить дальше. Если бы моя жизнь сложилась бы по-другому, встретила бы я подходящего человека, то давно бы, наверное, забыла о твоем отце. Будь у меня хотя бы дело, приносящее доход, позволяющий содержать тебя и себя так, как хотелось бы. Да я бы его тогда на порог к нам не пустила! А так, сравнишь, чего добилась в жизни сама с тем, чего достиг твой беспринципный папаша, и от злости так кого-нибудь и покусала бы. Олег, он для меня как проигранная партия, понимаешь? Всегда чертенок подзуживает отыграться. Так что, пусть ходит. Пусть денежкой с тобой делиться. С паршивой овцы, как говориться, шерсти клок. Вот, он квартиру тебе подарил. Разве не хорошо?

— Кто знает? — шмыгнула носом Лена. — От добра — добра не ищут, а от зла добра не жди.

— Философов ты мой, — покачала головой мать, взлохматив ей волосы на затылке.

— Он пустой, мам, — с горечью выдавила из себя Лена. — Ничего, кроме шума, он дать не сможет. И подарки его, такие же, как он сам — пустые, ядовитые. Не нравится он мне.

— Бывают люди и похуже.

— Может, и бывают, — согласилась Лена. — Только ко мне они не лезут. И мне до них дела нет.

— Как у тебя дела с Серёжей? — спросила мать, чтобы сменить тему.

Лена сделала несколько глотков. Кофе остыл. Девушка поморщилась:

— Да обычно. Убиваем вместе время, которое друг без друга могли бы провести гораздо интереснее. И с большей пользой.

— С этим мальчиком тебя никто встречаться не заставляет, — почти возмутилась мать. — Не хочешь, зачем это делаешь? Зачем парню голову морочишь? Он ведь не кукла, чтобы в него играть. Не понимаю я тебя, Лена. Совсем.

— Я его сегодня прогоняю, а завтра…завтра, вдруг, пойму, что это была любовь моей жизни? — глаза у девочки стали большие и печальные. — Что я тогда буду делать?

Марина прищурилась, внимательно рассматривая свое чадо:

— Ты шутишь или серьезно?

Лена тряхнула головой:

— Да сама я не пойму, мам. Вроде как серьезно.

Марина нахмурилась.

— Ты всегда говоришь чепуху. И в кого ты такая уродилась?

— В енота.

— А я склонна думать, что в дикобраза. Сплошные колючки.

Лена ласково улыбнулась матери. Как же приятно было чувствовать себя в тепле, в безопасности, окруженной любовью и заботой. И как же Лена любила это чувство. Ощущение того, что все в мире складывается, так, как должно: предсказуемо и надежно.

Потянувшись, она поднялась из-за стола:

— Ну, ладно, спокойной ночи, мамочка. Я пойду, — Лена чмокнула Марину в щечку на прощание. — Завтра рано вставать.

— У тебя назавтра, кажется, экзамен намечается?

— Ну, да.

— Ты все выучила?

— Все выучить, как известно, невозможно. Всего, подозреваю, сами преподы не знают. Иначе лекции по бумажкам не читали бы.

— Только попробуй сдать экзамен на тройку, — не страшно пригрозила мать вслед.

Не уточняя, впрочем, чем грозит такое положение дел лично ей, Лене.

Нырнув в кровать, девушка все-таки прихватила с собой умную книгу. Скорее для профилактики нелепым страхам, чем из ученического рвения. Хотя, что греха таить, вовсе не вредно немного освежить в памяти материал. С сей благой целью, Лена раскрыла учебник на заложенной закладкой странице:

"Кровь. Жидкая субстанция организма, состоящая из плазмы, красных и белых телец, гемиглобина, переносящего кислород ко всем клеткам и тканям организма, — провозглашали строки. — Кровь несет питательные вещества, уносит продукта метаболизма. Кровь протекает под нашей кожей, разделяясь на два русла"…

Строчки постепенно утрачивали печатную четкость. Буквы затанцевали, вытягиваясь, принимая изящный, чуть наклонный витиеватый вид:

"Волны качают меня, расступаясь под тяжестью тела. Принимают в огромную колыбель, в ледяные объятия. Меня больше ничто не тревожит, не беспокоит. Я знаю, я чувствую, я ощущаю себя мертвым".

Сон окончательно сморил Лену. Книжка выскользнула из рук.

Во сне она вновь очутилась перед закрытой дверью квартиры, из которой сбежала тремя часами раньше. В руках Лена держала кожаную сумку на мягкой подкладке, — той самой подкладке, что, с одной стороны делает любую, самую маленькую дамскую сумочку вместилищем огромного количества вещей, позволяя засунуть туда при желании даже слона. Но, с другой стороны, благодаря тем же самым качествам мягкой подкладки, все попытки отыскать что-то в сумочном чреве, обречены на поражение.

Когда Лене, вопреки всему, все же удалось ухватить кончиками мокрых, непослушных пальцев ключи, дверь распахнулась сама собой. За ней, как и полагалось, лежал коридор, освещенный загадочным мерцающим и неровным светом от восковых свечей, выглядывающих из канделябров на стенах.

За рифленой поверхностью двустворчатой двери, ведущий в зал, проглядывался человеческий силуэт. Он как-то странно дергался, будто марионетка, исполняющая модерновый танец. То, ломался под острым углом, так, что казалось, кости сейчас вылетят из суставов. То плавно кружился на месте.

Музыки не было. Фигура танцевала в тишине.

Не задерживаясь, Лена прошла вперед, дальше по коридору, к ванной. У входа она остановилась, глядя в щель между полом и дверью. Щель была заполнена чарующим, привлекающим внимание, зеленоватым сиянием. Распространяющийся свет был необычайно красивым!

— Не ходи туда, — окликнул незнакомый голос.

Лена пожала плечами.

Она никого не обязана слушать в своем собственном доме! К тому же, она просто не сможет удержаться от искушения узнать, что же способно так ярко и желанно светиться?

Отбросив от себя сомнения и нерешительность, Лена распахнула дверь.

В первый момент между яркими всполохами зелени невозможно было ничего разглядеть. Свет клубился будто пар, больно ударяя по глазам. Когда же видимость прояснилась, Лена увидела перед собой ванну, заполненную тёмной, густой и вязкой, как смола, кровью. Скользкие ошметки, плавающие в ней, будто кусок мяса в наваристом супе, были ни чем иным, как измельченными человеческими внутренностями, превращенными в осклизлые лохмотья, вперемешку с человеческими же экскрементами.

Лена отшатнулась, попятившись. И наткнулась спиной на неизвестного незнакомца, который, воспользовавшись ситуацией, крепко обнял девушку за плечи, удерживая на месте.

— Не входи сюда. — зашипел некто недобрым, сипящим голосом прямо в ухо. — Пожалеешь… — голос перешел в хрип.

Вид разлагающихся пальцев, удерживающих её за предплечья, привел девушку в состояние парализующего ужаса, граничащего с потерей разума. Да и как было не ужаснуться тому, что на её белую чистую кожу стекала мерзкая, гнилостная плоть?!

Лена проснулась, разбуженная собственным криком.

Из абажура лампы тускло светила лампочка, рассеивая вокруг себя мягкий ровный свет, легко скользящий вдоль дивана, похожего на уютно свернувшееся животное; трепетал на шторах, заставляя блестеть полировку комода и стола.

На крик вбежала мать:

— Что случилось?! Почему ты так орешь?!

— Мне приснился кошмар, — ответила Лена, зарываясь в простыню, будто в надежде отыскать у той понимание и защиту.

— Ты кричала так, что я думала, у меня остановится сердце, — недовольно буркнула Марина. — Побыть с тобой?

— Да. Как все-таки хорошо, что я не осталась ночевать в том чертовом доме! — Лена поежилась. — У меня бы, наверное, к утру случился инфаркт.

Утром Лена мужественно выдержала пристальный изучающий материнский взгляд:

— Хорошо себя чувствуешь? — интересовалась Марина, наблюдая, как дочь вяло ковыряет вилкой в тарелке с яичницей. — У тебя блёклый вид.

— Перед экзаменом нервничаю, — нетерпеливо отмахнулась девушка.

Лена опаздывала.

Когда она, наконец, явилась на остановку, Серега нервно докуривал четвертую сигарету. И был злой, как черт:

— Ты хотя бы раз в жизни, ну, скажем, в порядке исключения, просто для разнообразия, — можешь прийти вовремя? — Недовольно буркнул парень, когда Лена брала его под руку.

— Прости, зая, я проспала. Вчера до полночи анатомию учила, — оправдывалась Лена.

Спустя полтора часа она называла номер по кону доставшегося билета. Усевшись за парту, пробежала глазами оба вопроса. Первый касался кровеносной системы, второй — строения клеток. И тот, и другой Лена знала, что говорится, на зубок. За Серегу она тоже не волновалась. У него были заготовлены "бомбы". Стащив пару дней назад в секретариате проштампованные листы, Серега заранее заготовил ответы на все билеты. Теперь осталось только воспользоваться случаем и поменять местами пустой лист на исписанный. Зная Серегу, в успехе предприятия никто не сомневался.

А вот подружка-Танюшка сидевшая на соседнем ряду, то и дело делала большие глаза и гневно посматривала на сосредоточенно готовящихся к ответу друзей. Готовить "шпоры" ей всегда было лень, учить что-то — и подавно. В результате такой политики для Танюшки даже три балла были вожделенной целью.

"Кровь. Жидкая субстанция организма, состоящая из плазмы, красных и белых телец. И гемиглобина, — записала Лена на проштампованном экзаменационном листе.

Неожиданно девушка ощутила резкую дурноту. Голову сдавило, будто железным обручем. Листок поплыл куда-то из-под рук.

— Лазорева, — склонился над девушкой обеспокоенный преподаватель, — ты хорошо себя чувствуешь?

— Нет, — выдавила из себя Лена, — вернее, не очень хорошо. Можно я пойду отвечать следующей?

— Ну, конечно, иди. Воды тебе не налить?

— Спасибо, не нужно. Мне уже лучше.

С удивлением, окинув взглядом листок, Лена обнаружила, что тот, оказывается, исписан сверху до низу. Когда она все это написала, хоть убей, Лена не помнила. Потерев саднящие виски, девушка обеспокоено подумала о том, что уже не сходит ли она с ума?

— Лазорева, — преподаватель смотрел на неё с подозрением. — Вы отвечать идете, или как?

— Конечно, — устало отозвалась Лена.

Неожиданно для себя, ответила она на "отлично", несмотря на все переживания и странности. Не взирая на нарастающую головную боль, жару и ночные кошмары.

Выйдя из кабинета, Лена забралась на подоконник, поджидая друзей.

У ребят к третьему курсу сложилась традиция после экзаменов отмечать событие маленькой попойкой.

Когда товарищи выбрались из лап экзаменующего препода, Лена предложила ребятам не шататься по низкосортным барам, а поехать к ней на квартиру и отпраздновать сдачу последнего экзамена там. Чинно и благородно.

— А и правда, — поддержала предложение подруги Таня, — любопытно посмотреть на подарок Ленкиного папаши. И повод подходящий есть! Ну, что? Мы едем?

— Едем, — единогласно согласились все.

Прихватив в ближайшем киоске классический молодежный набор: пиво, сухарики, сушеные кальмары и чипсы, друзья направились к Ленке домой.

— Что ни говори, все старые дома выглядят загадочно, — уронил Сашка, Танюшкин парень, пока они проходили под лепными высокими потолками, возвышающимися над широкими лестничными пролетами.

— Не загадочно, а мрачно, — возразила ему Татьяна, настороженно озираясь по сторонам.

Лена неожиданно почувствовала, что подруга её раздражает. Особенно то, как та вышагивала перед Серегой, нарочито вертя аккуратной круглой попкой.

Взгляд Сереги то и дело соскальзывал на аппетитные Татьянины округлости.

На Тане были нежно любимые брюки цвета "белой ночи" и черная коротенькая майка, оставляющие открытым гибкий, поджарый, как у хорошей гончей, живот. В ушах болтались длинные, чуть не до плеч, яркие пластмассовые серьги. Девушка обожала все сверкающее и яркое. Волосы, темные, с неожиданными всполохами алого пламени, свободно развивались за спиной.

Рядом с жизнелюбивой, яркой, как канарейка, Татьяной, Лена чувствовала себя блеклой, серой и скучной забитой церковной мышкой. В тайне она завидовала яркой внешности, легкому характеру, искрометному нраву подруги. И сейчас задалась вопросом: а не привлекает ли Таня Серегу, который, как она это знала, порядком подустал от их вяло текущих отношений?

Поднявшись на пятый этаж, все посмотрели в сторону лестницы, что уходила вверх ещё на один пролет.

— Я думал, в доме пять этажей? — Серега вопросительно посмотрел на Лену.

— Правильно думал. Лестница ведет на чердак, — ответила она.

Ей было жутко.

В черном провале над лестницей свет таял, как сахар в кипятке. Из темноты кто-то наблюдал за ними, затаившись. Кто-то злобный поджидал благоприятного момента для нападения.

Ребята, судя по напряженным взглядам, направленным на лестницу, тоже чувствовали нечто подобное.

— Ты дверь-то открывать будешь? Или как? — толкнул её в бок Серега, заставляя выплыть из мира страшных фантазий. — Этот чердак, — прокомментировал Серёга, — от его вида по спине мурашки ползут.

Лена поспешила провернуть ключ в замке. В распахнутую дверь навстречу им повеяло теплым воздухом.

Оказавшись в коридоре, все облегченно вздохнули. Колонка, как Лена и предполагала, оказалась выключена.

Ребята, по непонятым для Лены причинам, решили расположиться в "кровавой спальне". Будь на то Ленина воля, она бы предпочла зал. Там было просторнее и светлее. Да и к входной двери, если что, — поближе.

Подростки уселись прямо на пол, поставив между собой, по середине, тарелку с чипсами и солеными орешками. Во влажной пивной прохладе было что-то успокаивающие. Наверное, именно по этому спиртное быстро убывало. Все исправно на него налегали.

— Здесь так промозгло! — Передёрнула плечами Танюшка. — Просто холодно. Даже странно, — в такую-то жару!

— Это потому, что здесь живет полтергейст, — неожиданно для себя "брякнула" Лена.

Лица друзей, как одно, повернулись в её сторону. Глаза глядели с насмешливым любопытством.

— В комнатах с приведениями ведь всегда бывает холодно? — С извиняющейся улыбкой, завершила фразу Лена.

— И кто он? — оживилась Танюшка, жадно блестя карими глазами. — Твой полтергейст?

— Дух самоубийцы.

Во взглядах друзей явно читалась недоверчивость. И любопытство.

— Я вам сейчас кое-что покажу. — Лена выбежала в коридор за тетрадкой, которую оставила на подзеркальнике. Вопреки ожиданиям, та так и ждала её на полке.

— Вот, видите? — снова усаживаясь на пол, с таким выражением, будто притащила ценнейшую реликвию, победоносно явила миру Лена свою находку, — Это дневник. Он принадлежал человеку, что жил здесь раньше, до меня. Я вам его сейчас почитаю.

И Лена прочла. Все. От корки и до корки. Хотя и чувствовала себя при этом предательницей.

Совершенно, кстати, непонятно, почему.

— Н-да, — протянул Серега, ухмыляясь, — абсурдная история. У хозяина дневника явно крыша потекла. Мужик так не должен чувствовать, ясно? И вести себя тоже так, — не должен. Извращенец хренов! При коммунистах "такого" не было.

— Это-то как раз при коммунистах и было, — позволила себе проявить сарказм Лена.

— Ребята, не ссорьтесь, — поморщилась Таня. — Кстати, а почему ты думаешь, что он покончил с собой?

— Мне так кажется, — неопределенно пожала плечами Лена. — А ты думаешь иначе? — поинтересовалась она у подруги.

Пришел Танин черед пожимать плечами. Она не знала, что она думала. Она вообще-то предпочитала по жизни задумываться как можно меньше, предпочитая действие всякого рода релаксации.

— Самое странное, что я также думаю, что акт сведения счетов с жизнь имел место быть! — дурачился Сашка. — Вот ведь дела, — просто тетрадка в клеточку, и вроде ничего "такого" в ней и нет. А ощущение, — будто в паутину сопливую какую-то вляпался.

Лена вздрогнула. Саша вслух озвучил её мысли.

— Угу, — хмыкнул Серега, — ничего "такого". Просто

" Нет лучше влагалища

Чем очко товарища

Пусть пахнет похуже

Зато идет потуже", — с непонятно откуда взявшимся выражением продекламировал Серега.

— Заткнись ты! — Хором закричали девушки.

— А я-то что? — ухмыльнулся Серега. — Сами начали.

— Ну ладно, хватит об этом, — хлопнул по полу ладонью Сашка. — Мне вот кажется, что я знаю, чем мы сейчас с вами займемся. Как насчет небольшого спиритического сеанса? Кто — "за" — поднять руку. А можно и ногу?

Все засмеялись и проголосовали "за".

Лене не нравилось, какой оборот принимало дело. Она успела пожалеть, что рассказала друзьям о своей находке. Но девушка все-таки не находила в себе силы возразить против намечающейся забавы. У неё, как всегда, на возражения и споры не хватало характера.

Пока расчерчивали лист бумаги на две половинки, пока на каждой половинке писали: "да" и "нет"; Лена утешалась мыслью, что при свете дня, отечественная нежить, воспитанная гораздо лучше голливудской, будет действовать в рамках приличия и большего, чем худо-бедно пошуметь водой, себе не позволит. И уж более, чем вероятно, что незнакомец не посмеет явиться и с укором заглянуть ей, Лене, в глаза, обвиняя в разглашении вверенных по секрету тайн.

И все равно она чувствовала себя предательницей. Бог весть знает почему?

Когда импровизированная гадальная доска была подготовлена, ребята уселись рядышком, рядком, предварительно зашторив окна тяжелыми гардинами, из-за них свет в комнате стал ярко-розовым. Что, по мнению Лены, было крайне неприятно, так как вызывало в памяти атмосферу ночных кошмаров. Одиноко, над серединой листа, желтым всполохом, теплилась парафиновая свечка.

Блюдце быстро накалялось, становясь почти горячим, покрываясь изнутри черной копотью.

— Дух, обитающий в этой комнате, — явись. Дух, ответь, ты здесь? — Тишина в ответ. — Дух, обитающий в этой комнате, в этой квартире, — явись. — Как все и ожидали, ничего не происходило. — Дух, ответь, ты здесь? — Продолжала упорствовать Лена.

— Не отзывается, — насмешливо фыркнул Серега. — Наверное, какого-нибудь петуха дерет на том свете.

— Дух, обитающий в этой комнате, в этой квартире, — явись! — Продолжала призывать Лена, не обращая внимания на высказывания парня. — Дух, ответь…

По комнате пронесся резкий, стремительный, ледяной порыв ветра, от которого шторы на окнах заходили ходуном. Волосы девушек заструились за спинами. Пламя свечи бешено заметалось и погасло, испуская темное змеящееся облачко.

Блюдце, которого никто ни касался, дрогнуло, завертелось вокруг своей оси, и принялось истерично метаться по бумаге. Зазвенело, подпрыгивая на одном месте, как мячик, и, расколовшись сначала на две половинки, затем словно бы взорвалось изнутри на множество осколков, разлетевшихся в стороны.

Порыв ледяного воздуха снова ударил всем в лицо с такой силой, что перехватывало дыхание.

Затем все стихло.

Но подростки продолжали ощущать яростную, злую силу, разлитую в воздухе. При дыхании из ртов вырывались облачка белого пара, как бывает при минусовой температуре.

Ребята, замерев, не двигались, — боялись пошевелиться: а вдруг все повториться сначала? Сережка, самый ироничный и смелый за минуту до этого, теперь молча таращил глаза, присев на корточки.

— Вы слышите? — трясущимися губами произнес Сашка. — Что это? Вода льется?

— О, господи, — Лена побежала в ванную, почти уверенная в том, что там будет пусто и сухо. Что звук падающей воды окажется не большим, чем массовой галлюцинацией.

Перед дверью она замерла, на мгновение, вспомнив предупреждение из сна: "Не входи туда!". Но страх залить соседей оказался, как ни странно, сильнее страхов перед потусторонним миром.

Лена распахнула дверь…

Она была здесь повсюду — вода! Падала, струилась, билась о стенки ванной. Вода была горячей!

Взгляд девушки метнулся в колонке. Разделитель стоял почти на максимальной отметке. Повинуясь безотчетному порыву, Лена потянулась, чтобы повернуть рычаг и выключить колонку. Руку ударило током. Отскочив, в испуге, девушка не сразу сообразила, что колонка-то была газовая. В ней не могло быть никакого напряжения.

В изумлении она замерла, не зная, что делать дальше. Чему верить?

Звук падающей воды стих. Колонка погасла. Вода в ванной уходила через слив с глухим плюньканьем, оставляя ванну пустой. Даже капли не задержались на белых ровных боках емкости.

Резкая боль в руке заставила Лену опустить взгляд вниз.

Рядом с веной алел тонкий, не глубокий, но кровоточащий порез, тянущейся вдоль синей жилки. При виде крови Лена испытала дурноту, колени грозились подогнуться, от испуга потемнело в глазах.

Дверь за спиной резко распахнулась. На пороге возник Сашка, бледный, испуганный и злой:

— Какого черта ты тут закрылась?!

— Я не закрывалась, — обиделась Лена.

Туман стал рассеиваться, оседая капельками на волосах.

Взгляд Саши скользнул к кровоточащему порезу:

— Что это ты делаешь, мать твою?!

— Руку порезала.

— Зачем?!

— Не думаешь же, ты, что я это нарочно? — возмутилась Лена.

— Идем! Пошли отсюда скорее. — Он схватил её за руку и почти силком потащил за собой.

Лена и не думала сопротивляться.

 

Глава 4

Мишка

Елена Григорьевна была, без сомнения, красивой женщиной. При взгляде на неё на ум невольно приходило сравнение с хризантемой, стоящей на столешнице из дорогого богемского стекла в вазе из хрусталя. У неё были глубоко посаженные серые льдистые глаза, точеные черты лица, густые и прямые волосы. Тихий вкрадчивый грудной голос.

Левина очаровывала присущим только ей обманчивым холодом. Вкрадчиво, как змея, заползла в душу.

Мишка знал её давно. Очень давно.

Елена Григорьевна Левина была подругой его матери с далеких времен юности. Он привык относиться к ней, как к красивой взрослой тёте, не сомневаясь, что она, в свою очередь, видит в нем сосунка, которому, нанося визит подруге, полагается приносить мешок сладостей и игрушки.

У Мишки и раньше случались романы с дамами старше себя. Но с ними все было не так сложно. Они не сводили его с ума, не заставляли буквально болеть вожделением. Не вынимали из тела душу.

А она…

Тот вечер, когда они ввязались в тяжелые и сладостные для обоих отношения, начался как обычно. Мишке навязали необходимость присутствовать на празднике "взрослых", от которого не один нормальный подросток радости не предвкушает.

Вечеринка проходила на арендованном стареньком пароходике, разукрашенном не в меру ярко, — по вкусу "новых русских" нуворишей. Горели разноцветные лампочки, трепыхались на ветерке разноцветные флажки. Взгляд белокурой красавицы, вдруг отозвался ответной искоркой, показавшейся поначалу неприемлемой и невозможной.

Елена Григорьевна подошла первой. Когда женщина наклонилась, взгляд невольно уперся в белые мягкие выпуклости в квадратном вырезе топа:

— Я давно не танцевала! — Жарко прошептали её губы. Сочные, зрелые и манящие, словно экзотические тропические плоды. — Пригласи меня потанцевать.

Стараясь скрыть охватившее его возбуждение и растерянность, Мишка робко и неловко, трясущимися от острого желания руками обнял будущую партнершу за талию. Они медленно и сонно закружились в такт томной мелодии заграничного танца.

— Пригласи меня, — выдохнула она.

— Я же уже пригласил, — испуганно вздрогнул Мишка, поднимая на женщину удивленный взгляд.

— Дурачок, — усмехнулась Елена Григорьевна и, сжав его пальцы своими прохладными твердыми пальцами, пошла в сторону выхода, туда, где над импровизированным трапом сверкали цветные гирлянды. Вслед за ней, вальяжной и раскованной, Мишка двигался, словно привязанный, пока они не подошли к черному "Фольксвагену".

Нырнув в автомобиль, Елена Григорьевна поправила зеркало заднего вида. Её отражение холодно улыбнулось. Затем женщина пристегнулась, повернула ключ зажигания, и машина тронулась с места.

В ту ночь Мишка словно второй раз лишился девственности. Страсть к Елене Григорьевне захлестнула с головой. Он полностью попал под влияние холодного взгляда, умелых рук, чутких чувственных губ. Гибкого, несмотря на возраст, тела, которым никак не мог насытиться. Женщина играла на нём, как на инструменте: виртуозно и бесчувственно. Раньше Михаил не понимал, как это ради страсти мужчины могут идти на преступления, рисковать жизнью, — своей или чужой.

Теперь понял.

Стоило в радиусе двух метров возникнуть Елене Левиной, как запах её духов на горячем теле лишал разума. Рядом с ней Мишка заболевал. Если её рядом не было, тосковал и ждал минуты, когда можно будет вновь почувствовать себя больным. Простыни, горячее женское тело, мерцание свечей на прикроватных столиках, море дорогого вина, — вот из чего состояла его жизнь на протяжении долгого времени.

Это напоминало наваждение.

* * *

— Лен, а в твоем доме гостей кормить вообще-то принято? — озвучил Мишка собственное желание подкрепиться.

За время их тесного общения он уже успел понять, что если настоятельно не намекнуть на необходимость обеда, хозяйка даже не подумает настаивать на организации фуршета.

Левина в ответ состроила презрительную гримасу. Ревниво следя за фигурой, она целыми днями сидела на гречке и на сельдерее, да и попросту не любила готовить.

— После шести есть вредно, — женщина потянулась, подобно большой кошке, откровенно, на показ, зевая.

— А я все равно есть хочу, — упрямо настаивал на своём Михаил. — У меня молодой растущий организм.

— Ох уж эти молодые кобельки, — усмехнулась Елена Григорьевна.

Но все же направилась в сторону кухни, предварительно набросив на плечи Мишкину рубашку, на её фигуре смотрящейся просторным кимоно. Через мгновение с кухни донеслись звуки падающей посуды, отчетливые нецензурные ругательства. Михаил рассмеялся. Его забавляло, что взрослая женщина ведет себя, как девчонка, пасуя перед сковородками.

Стремясь развлечься в отсутствии воюющей с поварешками любовницы, он потянулся к книжному шкафу, где больше половины века без толку пылились, томясь по читателям, шедевры классиков.

Заглянув за корешки книжек, Михаил натолкнулся на старый фотоальбом и не замедлил его оттуда "выудить".

Изображения пухлых младенцев он пролистал сразу. Фотографии взрослых Левиных задержали внимание дольше. Мишка с интересом внимательно рассматривал неизвестных людей. Мужчину с суровым, жестким, замкнутым выражением лица. Женщину, хрупкой внешностью удивительно напоминающую сказочную фею-сильфиду. Угловатого подростка с быстрыми, как росчерк пера, чертами невзрачного невыразительного незапоминающегося лица, — будущего мужа Левиной.

Второго мальчика в детстве легко было принять за девочку, настолько приторным был образ.

— Чем ты занимаешься? — резко спросила Елена Григорьевна, со стуком опуская поднос с едой на прикроватный столик. — Кто разрешал тебе рыться в моих личных вещах?

— Это семья твоего мужа? — поинтересовался Миша, не обращая внимания на ворчание любовницы.

Левина сухо кивнула.

— Извини, — поцеловав её, покаянно промурлыкал вредный мальчишка, — я не думал, что тебя это расстроит.

— Меня это не расстроило, — отрезала женщина, забирая альбом.

— У твоего мужа был очень хорошенький братишка, — заметил ей Мишка.

— Только если ты любитель мальчиков, — презрительно скривила губы Левина. — Давай есть! Ты, помнится, недавно умирал от голода?

Изящным движением кисти она накручивала на вилку бесконечно длинные, грозящие застрять в горле, спагетти. Масла на них явно пожадничали. Макароны плохо проварились и были недосолены. По вкусу кулинарное творение больше всего напоминало подошвы армейских сапог, вздумай кто-то приготовить из сапог кашу, заменив ими топор.

Михаил мужественно не выказывал отвращение, поглощая кулинарный шедевр любовницы. По крайней мере, одно достоинство у данного блюда имелось, — с точки зрения поборниц бесконечных диет. Оно начисто отбивало аппетит.

— Как ты относишься к страшным историям? — Неожиданно резко отбрасывая от себя вилку, спросила Елена Григорьевна. — К мерзким, грязным историям с плохим концом?

К данному блюду как раз такой подливки и не хватало.

— Настороженно, — честно ответил Миша, отодвигая от себя тарелку.

— Этой историей, — задумчиво глядя куда-то перед собой, продолжала Левина, — закончилась моя юность. Когда мне было девятнадцать, я влюбилась. Предметом "сей страсти" стал младший брат моего мужа, который тогда, понятное дело, им ещё не был.

— Тот красивый мальчик с фотографий?

Мишка ощутил болезненный укол ревности.

— Да, он, — кивком подтвердила женщина. — Его звали Адам. Адам Левин. Ещё до нашей первой встречи я многого, всякого о нем наслушалась. Городок-то у нас был маленький. А интересных событий и личностей — того меньше. Мало-мальски неординарная личность могла рассчитывать на то, чтобы сделаться героем провинциального романа.

У Адама была плохая репутация. Но его любили. Понимаешь, есть такие "плохиши", они просто похищают твою душу? Было в Адаме нечто, что, стоило ему появиться, приковало к нему все взгляды. Он был как солнце. Холодное, колючее, грубое, порой жестокое солнце. Но, к нему тянуло.

Его любили однокашники. Любили преподаватели. Любили женщины. И, как потом выяснилось, — ироничная, недобрая улыбка зазмеилась по губам Левиной, — любили мужчины. Но это выяснилось потом. Позже.

А по началу, когда Адам обратил на меня внимание, я была на седьмом небе от счастья. Я наивно полагала, что искренняя любовь хорошей, чистой девушки отвратит его от привычных пороков. На деле же я, как выяснилось, мало представляла, от чего мне предстоит его "отвращать".

Когда вскрылась их связь с одним из наших сокурсников, — Костей Петушенко, ты даже не представляешь, что я пережила. — Елена Григорьевна тряхнула головой, словно отгоняя неприятные воспоминания. Сухой смешок заставил Михаила потянуться к женщине, чтобы как-то утешить ту маленькую девочку, которой она была. И которую больно, незаслуженно ранили. — Мне казалось, мир рухнул. Как же я тогда страдала, мой хороший! Врагу не пожелаю ничего подобного. Вопреки всему, я ещё продолжала на что-то надеяться. Я все равно продолжала его любить. — Глаза Елены Григорьевны стали словно бы стеклянными. Она настолько ушла в прошлое, погрузилась в воспоминания, что вряд ли помнила или понимала, с кем говорит. — Назло Адаму, — только назло, — я стала встречаться с его старшим братом — Андреем.

Братья совсем не походили друг на друга. Сложно было представить, что в шальном, дерзком, безрассудном Адаме текла кровь ростовщиков. (Его мать, несмотря на нехарактерную для этой нации хрупкость, была чистокровной еврейкой). А вот в Андрее она явно прослеживалась. Можно сказать, била ключом. Он был надежным, предсказуемым, предусмотрительным. Меркантильным. И как полагается правильным мальчикам — скучным.

Мы с Андреем подали заявление в загс. А потом, — Елена Григорьевна поднялась и подошла к окну, сверху вниз рассматривая дремлющий город, усыпанный бусинами огня, — потом события приняли совершенно жуткий поворот. Лев Григорьевич, отец мальчиков, начал за мной ухаживать. А я решила не отвергать его ухаживаний. — Лицо женщины напоминала белую злую маску. — Из мести! Понимаешь?

— Не слишком, — холодно ответил Мишка, внезапно севшим голосом. — И что было потом?

— Это сложно понять, я знаю, но…

— Что ж тут сложного? — пожал плечами Миша, в свой черед потянувшись к сигарете и глубоко затягиваясь едким дымом. — За одного сына ты выходила замуж для статуса, со вторым спала для удовольствия, а с отцом развлекалась из-за денег. Все это очень даже понятно.

— Издеваешься? — прищурила глаза любовница. — Ты ещё просто щенок, у которого молоко-то на губах не обсохло. Но, по большому счету, наверное, ты прав? Только давай пока оставим комментарии! Раз уж сегодня я решила исповедоваться, то выговорюсь до конца. И черт с тем, что ты обо всем этом думаешь.

По случаю нашей помолвки с Андреем мы устроили нечто вроде семейной вечеринки. Все прилично выпили и, — так случилось, — что мы оказались близки. Втроем, вместе. Понимаешь, о чем я?

Мишкины брови взлетели высоко. Он присвистнул:

— Чисто технически интересно было бы на это посмотреть!

— Такое не приветствуется общественной моралью. Но это была незабываемая ночь, — медленно подбирая слова, словно в трансе говорила женщина. — Они была великолепны, — все трое. Но и Лев Григорьевич, и Андрей были только вариацией темы. Мелодией был Адам. Только Адам, он один! Для меня — всегда только он один.

— Ну да. Двое других это так, — бонус, — ухмыльнулся Мишка.

Левина машинально затянулась очередной сигаретой.

— Той ночью я видела его в последний раз. Наутро мы нашли его мертвым. Он вскрыл себе вены. Вокруг догорали свечи. Свечи была повсюду. Свечи. И кровь. Вот так все и закончилось.

— Н-да, — взъерошив волосы, после довольно длительной паузы, изрек Миша. — Я узнал о вас много интересного, много нового, многого увлекательного, дорогая Елена Григорьевна. Мне до вас ещё расти и расти. Учиться, так сказать, и учиться.

Елена, зло засмеялась:

— Ревнуешь?

— Нет, не ревную, — передернул плечами Миша, — Завидую.

И они принялись жарко целоваться, разгоряченные кто ревностью, кто воспоминаниями.

* * *

Стрелки на часах показывали половину пятого. Но летом светает рано, и первые, самые смелые утренние лучи робко теснили ночь, смешивая свет и тьму в тесное и нестойкое объединение — сумерки.

Молодой человек, не спеша, вышагивал по улице. Он видел в спящем городе грозное животное, проглотившее огромное количество жителей и теперь, во сне, переваривающее ужин в темном бездонном чреве. Затем его воображение, наскучив прежним образом, нарисовало новую картину: широкую и длинную дорогу из белого камня, бегущую через бескрайние желтые пески. Дорога уводила человека в белом развивающимся хитоне вдаль. К царственным, загадочным, ослепительно-белым в лучах восходящего солнца, пирамидам.

Проехавшая мимо машина разбила иллюзию вдребезги, забрызгав её коричневой липкой грязью, брызнувшей из-под колес. С циничным равнодушием, пачкая сокровенные видения о сакральных тайнах бытия банальной вязкой жижей.

Мишка едва успел отскочить в сторону, с удивлением осознавая, что его чуть-чуть не сбили.

Из приоткрытого окна понеслась низкая матерная брань.

— Сам козел, — огрызнулся парень. — Смотреть нужно, куда прешь, придурок!

— Что ты сказал?! — мужик, распахнув дверь, стал тяжело выбираться из нутра автомобиля наружу. Объемное пузо упрямо упиралось в руль, пытаясь мудро предотвратить намечающийся конфликт.

Мишка про себя отметил, что, несмотря на несколько растекшийся каплеобразный внешний вид, потенциальный противник был ещё в силе. И вдобавок, явно привык не церемониться со случайными недоумками, ухитрившимися не вовремя выскочить у него из-под колес.

Видения сказочного Египта окончательно разбились о суровую реальность и испарились.

Намечалась драка.

— Я сказал, — сам козел, — отряхивая брючину и исподлобья посматривая на приближающуюся гориллу, нарочито небрежно повторил Мишка.

— Да я тебя сейчас!

— А если я тебя… — договорить Мишка не успел. Массивный жирный кулак незнакомца полетел ему прямо в нос. Парнишка попытался уйти в сторону, к сожалению, безуспешно. Нос с кулаком все-таки встретились. Удар отозвался резкой болью в переносице. Хорошо ещё, что по касательной, а не по прямой, — иначе нос, попросту, скорее всего, сломался бы.

Мишка в ответ на такое беззаконие зловредно и злонамеренно, со всего маха заехал ногой в то чувствительное и ранимое место, где, согласно народным верованиям, находится пресловутое мужское достоинство. Толстопузый согнулся, вспоминая всю Мишкину родню, вплоть до седьмого колена.

Пока мужик матерился, Мишка не тратил времени даром и быстро-быстро "испарялся". Он всегда считал, что вовремя убежать, ещё не значит струсить.

До дома оставалось ещё с половину квартала. Не такое это маленькое расстояние, если нос обильно кровоточит и болит так, что в глазах появляется резь.

Консьерж обеспокоено проводил Мишку взглядом, пока тот, пошатываясь, прижимая к лицу окровавленный платок, пробирался от входной двери к лифту. Вид консьержа Мишке показался забавным, — на его лице испуг причудливо перемешивался с неодобрением и не выветрившимся сном.

Чтобы не будить мать и отчима, Мишка решил не трезвонить, продавливая кнопку дверного звонка, а открыть дверь ключом.

Открыл дверь и застыл.

Напротив него стоял, тоже замерев, высокий, накаченный парень. Лет на пять, не больше, старше самого Мишки. Живот брутальными кирпичиками. С брутальными бицепсами на руках. И с брутально же выделяющимися мышцами нижней челюсти.

Парень был в одних трусах. Симпатичных трусах, — нужно отдать должное. Но Мишка "такие" не носил.

Парень ему категорически не понравился с самого первого взгляда.

За чернобровым красавчиком нарисовалась Зоя. По раскрасневшемуся лицу матери, по её маслянистым глазам с рассеянным взглядом сын сразу понял, — мать изрядно выпила. И теперь пребывает в том пограничном состоянии, в котором от эйфории до ссоры с мордобоем часто остается сделать только шаг.

— Миша? — удивленно пропела Зоя, вальяжно опираясь рукой о стену, чтобы обрести утраченную с принятием алкогольных градусов устойчивость, — Я думала, ты сегодня дома не ночуешь.

— Это кто? — прорычал Мишка, кивнув на парня в трусах.

— Это Костя. Мой новый знакомый.

— И почему этот твой новый знакомый разгуливает по нашему дому в одних трусах?!

— Ты же большой мальчик. Что? — подбоченившись, мать шагнула ближе. — Тебе все объяснять надо? Боже, сыночек, что с тобой случилось? — ужаснулась она, увидев, что приключилось с Мишкиным лицом и в частности, с его носом.

— Отстань! — зло отмахнулся сын. — Заботливая ты моя. Пользуешься тем, что Олега опять нет дома? И когда тебе только гулять надоест?! — Мишка повернулся к брутальному красавцу, бросая тому, словно нож, разъяренный взгляд.

Ответный взгляд, доставшийся Мишке, был чуть смущенным, чуть сочувственным.

Разозлиться на парня у Мишки не получалось. Ну, не этот красавчик был здесь главным паршивцем!

— Знаешь что? — Вместо ярости, в голосе у Мишки прозвучала горечь. — Ты бы убрался отсюда, что ли? А?

"Качок" нерешительно посмотрел на Мишкину мамашу:

— Может я, это…того…и, правда, пойду?

— Нет, Костик, ты не можешь уйти! Подожди… — затараторила, заволновавшись, мать.

Мишка, от злости почти не чувствуя боли, прошагал на кухню. Из аптечки достал марганцовку, развел кипяченой водой. Стал промывать расквашенный нос.

Кровь, успевшая запечья в кровавую корочку и остановиться, вновь потекла, обильней прежнего.

Глухо хлопнула входная дверь. А затем в дверном проеме на кухне нарисовалась мама Зоя. Расстроенная и очень злая:

— Что ты себе позволяешь? — Зло зашипела она на Мишку, не обращая внимания на неуклюжие попытки того оказать себе первую помощь. — Кто давал тебе право вмешиваться в мою личную жизнь?!

— Сама дала, — запрокидывая голову назад, чтобы кровь не капала вниз, на ковер, хрюкнул Мишка. — Рожать не нужно было. Вот и была бы тебе полная свобода и независимость. Шла бы ты мать отсюда, а?

— Сам шатаешься, бог знает где! Черт знает с кем! Ночами на пролет…

— Ни черт знает с кем. Елена Григорьевна, между прочим, твоя лучшая подруга. Такая же перезрелая шлюха, как и ты.

— Да как ты с матерью говоришь?! — возмутилась Зоя.

— Как заслуживаешь, так и говорю, — парировал Мишка.

В коридоре снова хлопнула входная дверь. Затем зажегся свет. Вскоре на кухне их было уже не двое, а трое — услышав громкие голоса, Олег поспешил полюбопытствовать, что происходит:

— Так-так. Что у нас тут? — пропел он, растягивая слова. — Опять семейная ссора? — Поглядев на Мишку, отчим присвистнул. — Малыш, что у тебя с лицом?

Малыш, к слову сказать, был ростом ничуть не ниже отчима, и даже, пожалуй, чуть-чуть повыше.

— С БМВ поцеловался, — отмахнулся "малыш".

— Нос цел? — деловито осведомился Олег.

— Кажется, цел, — кивнул Миша.

— Вот! — Размахивая руками, возмущенно закричала Зоя. — С отчимом ты говоришь по-другому. Это мать тебе — шалава, дура, пустышка! Все! Вы мне надоели. Оба!!! Я для тебя, выродок ты несчастный, — набросилась мать на сына, как на наименее опасного из противников, — сделала всё, что могла! Теперь буду жить только для себя. И делайте вы оба, что хотите! — гордо развернувшись, Зоя удалилась.

Олег окинул взглядом красноречивый беспорядок, царивший на кухне: окурки, бокалы, стаканы, остатки еды.

— Хоть бы посуду за собою вымыли! — процедил он сквозь зубы.

Мишка потупился. К сожалению, ему было не привыкать стыдиться за мать. Проблемы с женой Олегу были настолько привычными, что тот давно перестал придавать им значения.

Мишка только дивился долготерпению Олега.

— Ну ладно, — вздохнул Олег, — давай лечиться.

Усадив пасынка за стол, отчим внимательно осмотрел его лицо.

— Завтра глаза заплывут, — вынес он свой вердикт. — Но, поскольку кости не сломаны, полежишь денек-другой, все пройдет. Будешь, как новенький.

Проснувшись на следующий день, мужчины вместо Зои обнаружили записку, в которой в витиеватых и высокопарных фразах, она объявляла, что между ней и Олегом все кончено. Навеки! Что она уходит к единственному человеку, которого по-настоящему любит и с которым надеяться стать, наконец, счастливой.

Олег вздохнул и отправился на кухню. Мыть горы посуды после вчерашней вечеринки и пить утренний кофе.

За последние пять лет Зоя писала это уже в пятый, если не в шестой раз. Так что истерировать по поводу ставшего почти привычным, события, никто не собирался.

Михаил на всякий случай старался не глядеть Олегу в глаза. Олег, в свою очередь, делал вид, что не замечает в поведении пасынка ничего странного.

Когда заголосил телефон, мужчины вздрогнули, переглянувшись. Раздраженно предвкушая очередные семейные разборки.

Но тон, каким Олег произнес: "Котенок?", — заставил Мишку подобраться и напрячься. "Котенком" отчим называл только одну единственную женщину на свете- свою дочь, будь она неладна!

Олег и сам не знал, почему так обращался к Лене, которая ничем не напоминала кошку, и куда больше походила на сказочную пушистую белую волчицу.

Мишка уверял себя, что отношения Олега к дочери его забавляют. На самом деле они его раздражали, заставляя ревновать человека, заменившего отца к неизвестной девушке.

— Что? — с тревогой переспросил Олег, хмурясь. На протяжении довольно длительного времени говорили на другом конце провода. А Олег хранил молчание.

Зная словоохотливость отчима, Мишка был почти удивлен.

— Я приобрел квартиру у одного Зоиного знакомого, — наконец произнес Олег. — Что? Ну, да. Думаю, сам в ней жил. Он. Или его родители. Не знаю, если честно. — Пауза. — Да нет, мы не приятели. — Пауза. — Зовут его Андрей, Андрей Львович. — Пауза. — Ну, да! Но какое, собственно, все это имеет значение? — Длительная пауза, во время которой подвижная мимика Олега наглядно отображала широкий спектр эмоций, начиная от раздражения и заканчивая искренней радостью. — Я буду очень рад! Да нет… Конечно, конечно! О чем ты говоришь?! — искренне возмутился Олег. — Тебе не за что извиняться. Всегда рад слышать твой голос. Я люблю тебя.

Закончив разговор, Олег так и сиял. И не замедлил поделиться радостью с Мишкой.

— Лена приедет в гости! Представляешь?!

Мишка очень надеялся, что его лицо не отразило всю степень "нетерпеливого желания" свидеться с несравненной гостьей.

* * *

После инцидента в ванной Лена твердо решила встретиться с бывшим владельцем злополучной квартиры N 123. И выяснить, наконец, что из её страхов является вымыслом, а что есть реальность.

Марина с удивлением и неприязнью приняла решение дочери поехать к отцу в Москву:

— Конечно, что говорить! Теперешняя молодежь умеет жить красиво. Отец тебе квартиры дарит. У него деньги, связи. А у меня что? У меня ничего. Так что около нищей матери делать?

— Но, мама, — с хорошо разыгранным недоумением возмущенно воскликнула Лена, — ты же сама настаивала на том, что бы мы общались?

— Настаивала. А ты и рада стараться, — в сердцах отозвалась Марина.

Лена пожала плечами. Нельзя сказать, чтобы мать была последовательной в собственных желаниях.

Вечером того же дня Олег перезвонил:

— Марин, — начал он с места в карьер, — можно тебя кое о чем попросить?

— Попробуй.

— Приезжай вместе с Леночкой ко мне в гости.

Марина натянуто рассмеялась:

— Ты в своем уме? Шведские семьи не в моем вкусе.

— Я сегодня подал документы на развод. Решил, что на этот раз нам с Зоей будет лучше разойтись официально. Правда, Мишка пока поживет со мной. Но он хороший, толковый парень. Никому не помешает. Даже наоборот, — Леночке с ним будет веселей. Им давно пора познакомиться.

Марина не отвечала, и Олег взял на себя ответственность за продолжение их диалога.

— Мне сейчас очень важно быть с вами рядом. Приезжай, я очень прошу.

Не сложно уговорить того, кто хочет уговориться.

В четверг вечером, 29 июня, в 20.40 Марина и Лена заняли купе в поезде, направляющемся в столицу.

Плелся поезд медленно. За окном простирался бесконечный пейзаж: поля, поля, поля в окантовке березовых посадок. Вагоны покачивались. Колеса размерено, убаюкивающее стучали "тук-ту-дук", "тук-ту-дук".

В Москву прибыли в шесть часов утра. Поезд всё продолжал ползти, а за дверью пассажиры уже потянулись к выходу. Лена отметила, что пейзаж за окном, наконец, сменился: веселенький ситец изумрудных трав с цветочными вкраплениями поменялся на неприглядные, грязно-серые, заводские постройки.

Вслед за матерью, Лена спустилась по железным ступеням на платформу, подрагивающую под железными гигантами, тяжело вздыхающими с дороги. Вокруг все двигалось, галдело, пыхтело, гудело, гремело. Эхо людских голосов; эхо от стука колес раздавалось под вокзальным стеклом.

Олег встречал их на выходе с вокзала. Марина улыбаясь, подставила бывшему мужу щеку для поцелуя. Лена с любопытством рассматривала высокого парня, стоящего рядом с отцом, по правую руку.

— Познакомьтесь, — представил Олег фигуру в темных очках, — это мой пасынок, — Миша. Миша, это, как ты уже догадался, моя дочка Леночка.

 

Глава 5

Не состоявшаяся любовь

Мишка с неожиданным для себя интересом разглядывал дочь отчима, и по случаю названную сестрицу. Вопреки стойкой антипатии, складывающейся годами, он понимал, что девушка ему нравится. И что она удивительным образом похожа на Елену Григорьевну Левину: те же светлые серые глаза, высокий лоб, нежные тонкие скулы, изящный формы нос с тонкими, чуть хищными крыльями. И стеклянный дым светлых, будто сотканных из множества лунных паутинок, волос.

Лене в облике нового знакомого в глаза как-то сразу бросилась густая, темная, словно густой шоколад, шевелюра, — живая и блестящая. Характерной, очень мужской черточкой облика были черные, прямые, почти сходящиеся у переносицы, брови.

— Очень приятно, — выдавила из себя Лена, отвечая на крепкое рукопожатие.

После все сели в машину. Пока маневрировали по незнакомым улицам, Лена с любопытством рассматривала рекламные щиты, мосты, магазинные витрины, не замечая что "братец" все это время продолжал рассматривать её самое. В конце пути автомобиль легко вписался в ряд других машин, уже отдыхающих в тени большого дуба.

— Ну, герой, давай, снимай очки, — похлопал пасынка по плечу Олег, как только они перешагнули порог дома.

Мишка не стал ломаться, последовав совету отчима. Марина охнула, увидев, какой огромный лилово-красный кровоподтек распространяется от переносицы парня под оба карих глаза. В обычное время, наверное, красивых и ясных. Но сейчас в красноватую прожилку и слегка припухших.

— Ничего, — поспешил, успокоить Олег дам. — Ему уже лучше. Опухоль спадает. Да и глаза теперь почти открываются.

Олег суетился, стремясь выказать себя радушным хозяином, пока Марина с дочерью распаковывали вещи и благоустраивались.

Квартира отца Лене не понравилась. На её вкус здесь всего было "слишком" много: кожи, позолоты, ковров, картин. Обстановку комнаты, в которую её провели, составляли большая кровать, шкаф и огромное, во весь простенок, зеркало. Над кроватью висела картина, на которой было изображено нечто вытянутое, темное, наводящую по ассоциациям на просвечивающую темную тряпку, поднятую вверх на палке. Всё это на алом фоне. Что именно пытался художник сказать своим шедевром, осталось для Лены загадкой. Может, именно под таким углом бык видит матадора? Лена не стала над этим долго задумываться.

Переодевшись в свежее платье, девушка присоединиться к компании, уже успевшей расположиться на кухне "согласно купленным билетам". Завтрак прошел в легкой непринужденной обстановке, поскольку говорили на общие темы.

Сразу после завтрака Олег с Мариной ушли, оставив молодежь наедине, одних. Старшим было, что сказать друг другу. В отличие от молодежи, у которых общих тем для бесед пока не было.

— Хочешь выпить? — предложил Михаил, чтобы как-то разрядить обстановку.

Дождавшись, согласия девушки, достал из бара бутылку вина и разлил напиток по бокалам. Лена осторожно пригубила алую жидкость. Алые капельки заблестели на нежных губах, и она торопливо слизнула их язычком.

Михаил некоторое время внимательно наблюдал за девушкой, раздумывая о том, что с тех пор, как Олег начал общаться с дочерью, привычный ритм жизни канул в прошлое, а отношения между отчимом и матерью дали серьезную трещину. И как это странно, что эта девочка произвела на него такое сильное впечатление.

Мишка поставил бокал на стол:

— Может быть, не будем тратить времени, сидя в четырех стенах, а пойдем, погуляем?

— С радостью, — улыбнулась девушка.

С первого взгляда столица Лену не впечатлила. Она показалась обычным городом, отличающимся от её родного только габаритами. Повсюду был выщербленный асфальт, запах пыли и кошек.

У подземного перехода Лена остановилась около одного из художников, наспех рисующих портреты бесконечно снующих туда и сюда, прохожих. Рядом с художником, на мольбертах, стояли черно-белые наброски — множество беглых зарисовок с сотни лиц, промелькнувших за день.

— Сколько стоит такой портрет? — поинтересовалась девушка.

— Беру по триста. С вами согласен сговориться за двести пятьдесят.

У художника была неромантическая внешность. Широкое лицо с мясистым носом, небольшие глаза с циничным прищуром, руки с короткими толстыми пальцами. Когда он улыбался, открывались некрасивые, пожелтевшие от табака, зубы.

Но его работа Лене понравились.

Метро Лену просто зачаровало: стеклянные будки на земле, переходы, подземные галереи, убегающие вглубь земли лестницы — все словно было частью причудливых снов. "Как ворота в другое измерение", — подумала девушка. Экскаваторы двигались вниз и вверх, словно два ручейка, увлекающих людей в два разных направления: один в Сумеречную зону, другой — возвращая Земле. Электрички двигались с монотонным гудением, летая быстро в узких темных туннелях, создавая вихревые потоки, обдающие лица пассажиров теплым ветром.

Но, все же, выбравшись на поверхность, Лена ощутила облегчение, словно вынырнула из воды. Сладостью на языке отозвались запахи разогретой земли. Наслаждением ощущалось солнечное тепло на щеках. Музыкой представлялось чириканье птиц.

Солнце, пробиваясь сквозь густой зелёный шелк листвы, вырисовывало в тени деревьев ярко-желтые полосы. Вездесущие одуванчики, цветущие всю теплую пору, словно солнечные осколки или брызги, вкрапливались в траву.

Они долго гуляли по Москве, пока не затекли ноги. Потом сидели на лавочке в парке, болтали и ели мороженое.

— Расскажи мне о моем отце, — попросила Лена.

— Ты о нем чего-то не знаешь?

— Все, что я о нем знаю, говорит не в его пользу. Но у вас с ним хорошие отношения, значит не такой уж он плохой, раз ты предпочел остаться здесь. И встретиться с нами.

— А почему бы мне не встретиться с вами? — с некоторым вызовом спросил Мишка.

Лена ответила ему внимательным задумчивым взглядом.

— Я не люблю Египет, — хрипло ответил Михаил, отворачиваясь.

Только к вечеру, когда уставший оранжевый солнечный шар стал клониться к горизонту, ребята выбрались к Москве-реке. Купив билет на старенький пароходик, устроились на деревянных лавках. Опираясь локтями на деревянные перила, как на балкон, Лена смотрела на серебристый след, держащийся за пароходиком несколько кратких мгновений.

— Следы на воде долго не лежат, — вздохнула девушка.

— Москва тебе понравилась?

— Понравилась. Я люблю видеть новые места, — ответила Лена. — Куда больше, чем знакомиться с новыми людьми.

— Почему?

Нахмурив лобик, она задумалась. Потом заговорила, медленно подбирая слова:

— Города не просят к ним привязываться. Им все равно, нравятся они нам, или нет. А люди норовят залезть в душу, да ещё и похозяйничать там. С людьми, очень редко чувствуешь себя свободной.

— А для чего тебе чувствовать себя "свободной"? — подначил Мишка.

— Не знаю, — вздохнула Лена. — Не умею я красиво говорить. Просто в самом слове: "привязанность", есть нечто от веревки. Ты не находишь? Привязан, значит — не свободен. Любовь — она как клетка. Когда тебя любят, ты не принадлежишь самому себе. Ты словно бы становишься собственностью человека, одарившего тебя любовью, часто против твоей воли. Это стесняет. — Девушка улыбнулась, отводя от лица прядь волос.

— Ты боишься любить? — спросил Миша, подумав про себя, что вот он и сам начинает "залезать" в душу.

— Да.

— Почему?

— Потому что жизненный пример моей матери учит тому, что любовь ничего хорошего дать не может. Кроме унижения и сердечной боли. А пример моего отца учит тому, что любовь — ненужный балласт.

Мишка хмыкнул. Он знал, что Олег успел поумнеть за пятнадцать лет, проведенные рядом с Зоей и давно научился ценить чужие чувства. И даже отвечать на них.

Пока ребята стояли, задумавшись каждый о своем, город, сердце России, медленно, не торопливо проплывал за кармой старенького пароходика. В зарождающихся сумерках Москва не скрывала древнего лика. Город хранил множество тайн, преступлений, героических поступков, свершившихся на его тысячелетней памяти. Хранил равнодушно, никого не осуждая, не воспевая. В качестве свершившегося факта.

— А я тебе нравлюсь? — шепотом спросил Михаил, накрывая ладонью Ленины руки, покрывшиеся от его прикосновения мурашками

— А я — тебе? — вопросом на вопрос ответила девушка.

— Да. Нравишься. Очень. — ответил Михаил, наклоняясь к ней

— Очень нравлюсь? — В глазах девушки читались сомнение и вызов. — Так быстро?

— Да.

Казалось так естественно соединить губы в поцелуе. Соприкоснуться удивленно, растерянно, робко. И жадно пить тепло других губ.

Возвратившись, ребята застали Олега с Мариной в прекрасном расположении духа. Спать никому не хотелось и все продолжали полуночничать, хотя было далеко за полночь. Лена ела клубнику со сливками и была счастлива, не отдавая себе отчета в том, что подобных дней в жизни бывает не больше десяти.

Десять дней, если повезёт, мы бываем в жизни счастливы на самом деле. Редкие минуты, когда мы не о чем не думаем, а просто пребываем в мире и согласии с собой и окружающей действительностью. Не оборачиваясь в прошлое. Не заглядывая в будущее. Счастливы здесь и сейчас.

Остальная жизнь либо подготовка к этим минутам. Либо плата за них.

* * *

Ванна была просторной, с гидромассажем, но Лена предпочла ей душевую кабину.

"Для двоих мужчин тут слишком чисто", — подумала она, открывая воду.

Вода веселой струйкой полилась сверху, и если бы не острый запах хлора, можно было бы представить, что стоишь под струёй водопада. Вода омывала, как ласковые любящие руки, принося успокоения каждой клеточке не до конца проснувшегося тела.

Лена обожала воду. Мать часто подшучивала над ней, утверждая, что в прошлой жизни Лена была русалкой.

Выбравшись из ванной, Лена прошлепала на кухню. Подойдя к окну, выглянула во двор, залитый веселым июльским солнышком. По подоконнику, преломляясь в графине с водой, скакали солнечные зайчики. Отсюда, вся недавняя чертовщина казалась небывальщиной.

Лена в мистику не то, чтобы не верила, — она ею не интересовалась в принципе, Склонности к болезненным фантазиям девушка за собой никогда не замечала, предпочитая любовные и приключенческие романы всякой нудно-туманной готике. Несколько раз, правда, ей попадались в руки подобные книжки. Лена, поставив ярлычок "мура", задвинула их на дальнюю полку, и тут же навсегда выбросила из памяти. И вот теперь все эти странные истории случились с ней. Как прикажите к этому относится?

На кухню вошел Олег, взъерошенный и со сна похожий на воробья:

— Доброе утро, котенок.

— Я не котенок, — привычно ощетинилась девушка. — Хорошо выспался?

— Да. А ты?

— Я всегда плохо сплю на новом месте, — непонятно зачем соврала Лена. На самом деле она дрыхла, как сурок. И хорошо ещё, если не храпела.

— Лена, я…

Лена отца перебила:

— Ты знаком с человеком, продавшим тебе квартиру, так "удачно" пристроенную мне в подарок?

— Ты второй раз меня о нем спрашиваешь. Что-то не так с этой чертовой квартирой? — почти вспылил Олег.

— Крыша пока не течет. А как зовут твоего приятеля? — продолжала девушка бестолково гнуть свою линию.

— Мы не приятели. — Отмахнулся Олег. — Деловой партнер, это как партнер на ринге. Ничего личного. Но я настаиваю на ответе — почему ты им интересуешься?

— Скажи, у твоего "делового партнера" есть семья?

— Странные ты задаешь вопросы. Он женат. И что из того?

— Ничего, — согласилась Лена. — А как его зовут?

— Кого? — не понял Олег.

— Черта лысого! Твоего делового партнера, конечно же! У него есть брат? Старший или младший?

— Да откуда же я-то знаю? — всплеснул руками Олег, чуть ли не возводя очи горе от налетевшего шквала вопросов. — Спроси лучше у Мишки, он эту семейку лучше моего знает.

— Хорошо, — неожиданно легко отвязалась Лена. — Спрошу.

На следующий вечер Мишке не оставалось ничего другого, как пригласить Лену в один из модных столичный клубов, в котором проходила новомодная презентация.

* * *

Вечер начался натянуто. Лишь оказавшись в самом центре столичного бомонда, Лена почувствовала весь вкус предпринятой авантюры. Ей не нравилось здесь решительно все и вся, как рыбе, попавшей в круг млекопитающих.

Вытащив из тонких девичьих пальцев бокал шампанского, — за последние полчаса четвертый, — Мишка поделился с девушкой ценным наблюдением:

— Ты, кажется, собралась напиться.

Лена ничего не ответила, скользя взглядом через весь зал, пока не остановила его на изящной паре, стоявшей в противоположном углу. Бог знает почему, она представляла брата "своего" призрака толстым, как бочка, и напыщенным, словной индюк.

Мужчина и в действительности выглядел высокомерным. Но при этом был весьма симпатичным.

— Кого ты там так внимательно рассматриваешь? — ревниво поинтересовался Мишка.

— Вон ту красивую пару.

— Левиных? — нахмурился Мишка.

Лена перевела пристальный взгляд на своего спутника. Елена Григорьевна уже буравила его льдистым взглядом. Так что Мишке оставалось только сжиматься под перекрестным взглядом белокурых дам. Похожих на сестер. Выглядевших одинаково отстраненно и надменно.

— Ты знаком с ними? — спросила Лена.

— Да, — смутившись, Мишка нервно дернул плечом. — Немного.

Хотя, с чего бы ему смущаться? Он не обязан оправдываться, потому что никому из них ничем не обязан.

Да только пойди это объясни привередливой и глупой совести!

Елена Григорьевна что-то сказала мужу, и чета двинулась по направлению к ним, заставляя Мишку чувствовать себя ужом на раскаленной сковородке.

Вот откуда у женщин это мерзкое шестое чувство, позволяющее им нутром чувствовать опасную соперницу? Ведь иной раз можно напропалую флиртовать, не отходя ни на шаг от какой-нибудь смазливой мадам, и ничего. Бровью не ведут. А порой и взгляда не бросишь, а им уже все видно и понятно. Прямо мистика какая-то!

— Добрый вечер, молодые люди, — с усмешкой, растянувшей и без того узкие губы, поздоровался с ними Левин.

— Добрый вечер, Андрей Львович, — был вынужден ответно поприветствовать Левиных Мишка. — Елена Григорьевна.

Глаз на любовницу он не поднимал, неожиданно обнаружив, что узоры на линолеуме о-го-го какие интересные.

— У тебя сегодня такая очаровательная спутница, — проговорила Елена старшая.

Лена встретилась глазами со своей тезкой. Не сразу удалось понять, почему организм так странно отреагировал на эту красивую женщину, разглядывающую её с нарочитым, подчеркнутым пренебрежением, плохо маскирующимся в покровительственно-снисходительный тон, допустимый в отношениях старшей женщине к младшей. В глубине узких холодных прекрасных глаз блестела глубокая холодная неприязнь, — почти ненависть. И Лена ощутила ответное неприятие и антипатию.

— Познакомьтесь, — промямлил Мишка, — Лена, это Елена Григорьевна, — подруга моей матери. А это Лена — моя сводная сестра.

— Вот как? — одновременно воскликнули обе. — Сестра?

— Сводная, — кивнул Мишка.

Взгляд Андрея Львовича, привычно отражающий недобрую иронию, потеплел. Мужчина поглядел на девушку с новым интересом. И даже позволил себе улыбнулся:

— Я не знал, что у Олега есть дочь, — лениво уронил он с губ. — Да ещё такая очаровательная. Передавай ему мои поздравления, Миша. Твой отчим — счастливчик. Твоя сестра не потанцует со мной?

Глаза его супруги стали ещё холоднее.

Андрей Львович, свернув руку крендельком, предложил её девушке. Лена охотно согласилась. Они легко и непринужденно влились в ряды танцующих.

— Я неважно танцую, — призналась Лена на всякий случай.

— Ничего страшного. В твоем возрасте иметь недостатки простительно.

Руки у мужчины были потные, словно он вымыл их и забыл вытереть. Тонкая ткань платья под ними быстро намокала, это было не приятно. Особенно в сочетании с раздевающим, лишенным страстности, взглядом. Взглядом оценщика и менялы.

Лена старалась не обращать на это внимание, с волнением рассматривая породистое тонкое, бледное лицо. Безликое, словно маска. Идеальную личину шпиона, судебного пристава, клерка. Рассматривала с тем, чтобы представить себе, как мог бы выглядеть его вероятный брат, если бы существовал не только в её воспаленном воображении.

Пыталась, и не могла. Не мог же он быть вот таким: серым человеком в футляре?

— Ты клевещешь на себя, девица. Оказывается, ведь прекрасно танцуешь.

— Это же не вальс, просто танец. Скажите, у вас есть брат? — брякнула Лена, решив пойти к цели с деликатностью топора. Провинциальной медведице это ведь простительно?

Лена надеялась, что — да.

Улыбка исчезла с лица мужчины. Глаза наполнились неожиданной злостью.

— Брат? — медленно переспросил Андрей Львович. — Какой нелепый вопрос! С чего бы тебе интересоваться моим братом? Ну что ж, раз спрашиваешь — был, к несчастью. Когда-то. Давно. И к счастью для всех, его окружающих, умер.

Лену покоробило не столько от сказанных слов, сколько от тона, каким они были сказаны. Никто, слыша голос Андрея Львовича, не принял бы его за милейшего человека.

— Я нашла дневник, принадлежащий вашему брату. Дневник, содержащий весьма пикантные воспоминания.

— Неужели? — брови мужчины неприятно взлетели вверх, в то время как уголки губ опустились. — Какие же?

— Личные. Я предположила, что будет естественно вернуть записи близким. То есть я хотела бы вернуть его вам.

— Тебе следовало бы просто его выкинуть, — прошипел Андрей. — А не тащиться сюда эту грязь.

— Ну, простите. Не догадалась.

Повисла недобрая, напряженная пауза. Чувствую, что она рискует затянуться, Лена снова подала голос:

— Раз уж разговор безнадежно испорчен, позволю себе следующую вольность. Скажите, а как умер ваш брат?

— Покончил с собой. Двадцать три года тому назад. Довольно давно для того, чтобы прошлое перестало кого-то интересовать, вы так не думаете? — Лена пожала плечами. Андрей Львович решил поставить точку в разговоре. — Я просто хочу заметить, то, что тогда случилось, было к лучшему для всех. А теперь извини, но я не вижу смысла продолжать наш разговор, как и общение в целом. С вашего позволения.

Мужчина коротко кивнул, и ушел, постепенно растворяясь за чужими спинами. Оставив девушку одну в незнакомом зале. Лена с недоумением посмотрела ему вслед, извинилась перед какой-то парой, налетевшей на неё и отдавившей ноги, стала пробираться сквозь ряды танцующих. Где тут находился выход, она представляла смутно. Добравшись в полумраке до стены, девушка попыталась сообразить, где ей искать Мишку. Но долго раздумывать не пришлось. Мишка сам её нашел.

— Пойдем, потанцуем? — подхватил он её под локоток. — Расслабимся?

Лена послушно вернулась на танцевальную танцплощадку. Приходилось веселиться.

Было душно. В зале с наглухо закрытыми окнами, практически не оставалось кислорода.

Девушку мучила острая жажда.

После очередной рюмки шампанского мир поплыл и закружился.

Потом (это уже Лена помнила смутно) они жарко обнимались с Мишкой в темном закоулке, где и музыка, и свет были приглушены, а от других гостей их отделяло нечто, похожее то ли на гобелены, то ли на занавес.

У Лены уже начинали саднить губы, когда их уединение нарушило появлением высокой белокурой женщины, чье лицо по-прежнему казалось смутно знакомым.

Мишка встал навытяжку, опустив руки по швам, как нашкодивший пятиклассник перед классным руководителем. Губы женщины вытянулись в узкую полоску, лицо стало злым. Рука наотмашь, унизительно и сочно полоснула по смуглому Мишкиному лицу:

— Сестра, значит? — выплюнула незнакомка. Взгляд скользнул по Лениной фигуре. — Сестричка! И давно с сестрами модно взасос целоваться?

В голове у Лены шумело, делая все происходящее вокруг запутанным и малопонятным:

— Почему вы деретесь? — пролепетала она заплетающимся языком. — И почему кричите? Кто вы вообще, такая?

Женщина засмеялась:

— Какая прелестная маленькая дурочка!

Женщина что-то ещё говорила на повышенных тонах. Мишка то ли оправдывался, то ли огрызался.

Устав от их криков, Лена, покачиваясь, побрела в поисках выхода.

Мишка вскоре догнал её, пытаясь поддержать на крутых ступеньках лестницы. Но Лена вырвалась. Выбравшись на свежий воздух, стала голосовать, пытаясь поймать попутную машину. Забыв, что они приехали сюда на личном авто.

* * *

Проснувшись на следующее утро, Лена почувствовала острейшее отвращение. Ко всему. Сразу. К самому утру, потому что голова раскалывалась, сердце колотилось, тело казалось сделанным из ваты.

— Мне не следовало туда ходить, — сказал Лена бледному отражению в зеркале.

Кое-как дотащившись до ванной, девушка трясущимися руками включила горячую воду и подставила под струю разрывающуюся от боли голову. На несколько блаженных минут мир исчез в брызгах. Стало легче. Но стоило закрутить кран, как тошнота и сердцебиение вернулись обратно.

— Доброе утро, — хмуро заявила Лена, выходя на кухню.

Мишка выглядел так, будто похмелье его не касалось.

Мать молчала, поджав губы.

— А где Олег? — спросила Лена, храня затаенную надежду, что при Олеге мать не станет слишком её распекать.

— Он ушел, — отрезала Марина

— Кофе остыл? — поинтересовалась Лена.

— Нет. Горячий.

Трясущимися руками девушка налила себе чашку, плюхнулась на табуретку. Подгибающиеся ноги не хотели держать непослушное тело. Было такое ощущение, что оно, тело, предчувствует, будто его намереваются запихать в мясорубку и от этого трясется мелкой дрожью, отчего у желудка начинается морская болезнь.

Вскоре и мать, и Мишка под разными предлогами предательски удрали из дому. Оставив Лену в одиночестве мучаться похмельем.

Она лежала на кожаном диване под подозрительным взглядом двух фарфоровых слонов, ехидно наблюдающих с полки, как она разрывается между двумя желаниями: стошнить и не делать этого.

Когда переживания достигли пика, в прихожей раздался звонок. С трудом, поднявшись на ноги, Лена поплелась открывать дверь, про себя раздумывая, кому из домашних приписать садистские наклонности. Ведь любой из них мог воспользоваться ключами и не заставлять её из последних сил тащиться им навстречу.

Но это были не "домашние".

На пороге стояла Елена Григорьевна.

— Что ты здесь делаешь? — зло фыркнула женщина и, не дожидаясь, пока Лена сама посторониться, тараном прорвалась внутрь.

— Только не кричите, пожалуйста, — поморщилась Лена. У неё не было сил ни ругаться, ни выяснять отношения.

— Я хочу поговорить с Мишей, — заявила незваная гостья, круто разворачиваясь на каблуках.

— Его нет, — апатично констатировала Лена. Нельзя было винить того, кого подобный тон бы раздражал. Он саму её раздражал. — Он ушел.

— Куда? — спросил незнакомка. Дознаватели в Гестапо позавидовали бы её интонации.

— Думаю, вас ищет. Хочет объясниться. Вам следовало дожидаться его дома, а не тащиться сюда. — Холодно и четко произнесла Лена.

Она с усилием заставляла себя выдерживать тяжелый, насмешливый, порочный взгляд женщины и не опускать под ним глаз. Взгляды скрестились. Лена почувствовала, как буквально все в незнакомке вызывало в ней антипатию: тонкая, легкая фигурка, золотистые волосы, глубоко посаженные глаза с прямыми ресницами. Улыбка, лукавая, таящая скрытую недобрую усмешку.

И тут она вспомнила, где видела эту женщину раньше. Тогда ещё не женщину, а молоденькую девушку. Той девочкой с фотографии, только двадцать лет спустя, вот кем была эта неприятная особа. Леной из дневника!

— Я же вас знаю, — запинаясь, пробормотала она. — Подождите! — Лена вбежала в комнату и трясущимися руками выхватила из чемодана фотографию. Нет. Ошибки быть не может. Тот же насмешливый прищур, запавшие под скулами щеки, характерный наклон головы.

Вернувшись к незваной гостье, девушка протянула карточку. Женщина, брезгливо выхватила из её рук собственный фотоснимок и окинула его небрежным взглядом:

— Это ведь ваша фотография? Ваша?! — С волнением вопрошала девушка.

— Откуда она у тебя? — неприязненно дернулась Елена Григорьевна.

— Нашла. В квартире. Отец, ведь у вас её купил? — обвиняющим тоном вопросила Лена. — У вас, да?! — почти истерично выкрикивала она. — Вы нарочно втюхали нам дом с привидениями?!

— Девочка, ты несешь бред. — Передернула плечами Елена Григорьевна, с усилием удерживая на лице презрительную гримасу.

— Скажите, у вашего мужа был брат?

— Был, — подтвердила женщина.

— Он покончил с собой?

— Да. Вскрыл вены. А теперь скажи, какое отношение это имеет к тебе, ко мне и к Мишке?

— К вам и к Мишке это отношение не имеет вообще.

В комнате повисла напряженная и недобрая тишина. Две женщины с ненавистью мерями друг друга взглядами. Елена Григорьевна заговорила первой:

— Если бы призрак Адама витал в тех стенах, я бы никому не позволила их продать. Я бы посещала дом, как музей. Но призраки существует лишь для тех, кого не отпускает память. Не нужно придумывать страшных историй, девочка. Хотя, — усмехнулась женщина, — зная Адама, можно предположить, что если есть возможность доставать кого-то и после смерти, он свое не упустит.

Лена слышала тихий голос, и перед внутренним взором проходила гроза, с внезапной и недолговечной в летнем жаре прохладой. С её неистовой яростью.

Гроза, подарившая строки, написанные рукой самоубийцы, не пожелавшего уходить в иные миры.

— Зачем вы пришли? — спросила Лена, отворачиваясь

Женщина усмехнулась, пожимая плечами:

— Потому что застала тебя вчера с моим молодым любовником и, понятное дело, приревновала. — Выхватив пачку сигарет из сумочки, женщина досадливо затянулась. — Ты к сердцу-то близко не бери. Мне этот кобелек самой не особенно нужен. Просто досадно чувствовать, что стареешь, и другие молодые кобылки легко добираются до твоего добра.

— Я вам не кобылка, — процедила Лена сквозь зубы. — А Миша — он не ваше "добро".

— Ну-ну, не кипятись. — Елена Григорьевна загасила сигарету в хрустальной пепельнице, стоящей на журнальном столике рядом с телефоном и неиспользуемую с тех пор, как Зоя покинула родные пенаты. — Ладно, извини, что потревожила. Я же не знала, что ты здесь? Не бери в голову. Это я — старая и порченная тетка, а Мишка, — он парень хороший. Я его с детства знаю. Будь я на твоем месте, никому бы его не уступила.

Женщина, посмеиваясь, вышла и стала спускаться по ступенькам. Лена в сердцах захлопнула за ней дверь.

Кипя яростным негодованием и обидой на весь мужской род за их тягу к недостойным женщинам, Лена проревела около часа. А затем, решив действовать, заказала билеты на вечерний рейс. Матери Лена чистосердечно поведала о событиях последних дней и наметившемся, но несостоявшемся увлечении.

Марина без возражений согласилась уехать.

Мишка, вернувшись, попытался объясниться:

— Не нужно ничего объяснять. — Отмахнулась от него девушку. — Не делай все ещё хуже.

— Ты мне действительно нравишься. Елена Григорьевна, она…

— Не говори мне о ней ничего. Не хочу знать!

— Но…

— Ни каких "но" не надо! — Решительно заявила девушка. — Правда. Я сама все понимаю. Я — молоденькая, хорошенькая и глупая. А она — твоя роковая страсть. Я побыла и уехала. А она — она останется.

— Рано или поздно она уйдет. А ты могла бы остаться.

— Партию второй скрипки для сына твоей матери я играть никогда не буду!

— Как скажешь, — зло согласился Мишка.

* * *

Поезд катился "ровно, как по рельсам". За окном мелькали поля — то ещё зелёные, то налившиеся солнцем.

Лена стояла, прижавшись носом к широкому теплому стеклу, над которым из приоткрытой щели тянуло горячим сквозняком.

Правильно ли она поступила, что уехала?

В носу щепало от желания расплакаться. Но Лена не давала слезам ходу.

Что ж! Пусть эта ведьма празднует победу! Все равно она скоро станет старой. А у неё, Елены Лазоревой, вся жизнь впереди! Лет через пять сегодняшняя грусть покажется смешной, незначительно маленькой.

Только пока это мало утешало. Пока было больно.

 

Глава 6

Призрак

Вернувшись из Москвы, несколько дней Лена тихо отлеживалась на диване с книгой в руках, приходя в себя после бурных чувств, уверенная, что ни с кем не захочет разделять печального одиночества. Но она, как всегда, ошиблась. Через пару дней одиночество опостылело, углы родных пенат надоели, горе приелось. Душа решительно требовала новых впечатлений.

В поиске оных Лена позвонила подружке-Танюшке, по которой, оказывается, успела изрядно соскучиться. Подружка с энтузиазмом откликнулась на Ленину инициативу и радостно примчалась в гости.

За месяц, что девчонки не виделись, Танюшка успела загореть до состояния мулатки-шоколадки. Ровный и густой загар, покрывавший кожу подруги, был предметом жгучей Ленкиной, даже и не пытающейся скрываться, зависти. Сама Ленка на солнце сгорала, вместо того, чтобы слегка подкоптиться. Её белая кожа никогда не становилась золотой.

Растянувшись на полу, болтая босыми пятками в воздухе, девчонки принялись за любимое времяпрепровождение — болтовню:

— Ну, рассказывай новости! — велела Танюшка.

— Почему я? — возмутилась Лена.

Танюшка резонно отчеканила:

— У тебя новостей должно быть больше. Ну, ладно, если хочешь, сначала расскажу я. Заложу одного серенького козлика с потрохами. Крепись подруга — Серега без тебя даром времени не терял. И не скучал. Все время, пока тебя не было, он встречался с другой девчонкой. Тебе, кажется, это не интересно? — раздраженно закончила Таня, видя, что Лена смотрит стеклянными глазами поверх неё, выискивая нечто занимательное на стене за её, Танюшкиной, спиной.

— Ну почему же? Интересно, — отозвалась Лена, и взгляд её снова стал осмысленным.

Досада чувствительно кольнула в сердце. Как-то резко забылось, что сама Лена в Москве по Сереге не томилась, даже не вспомнила про его существование. Зато с праведным презрением и холодной яростью думалось о том, какие все мужики — козлы! Козлы, не способные хранить верность ей, — единственной и неповторимой.

Так избирательна людская память. Помнит только о чужих грехах.

— Не задевает? — ехидно поинтересовалась вредная Танька.

— Задевает, — поколебавшись с мгновение, честно призналась Лена. — Куда здоровое самолюбие от человека денется? — немного поколебавшись, Лена решила спросить. — А она хорошенькая?

— Не дурнушка. Но это не все. Серёга на лысого побрился.

— С ума сошел? — ужаснулась Ленка. — С его-то ушами!

— Как раз с его ушами терять уже и нечего, — хихикнула Танька.

— А как у тебя с Сашкой дела?

Танька махнула рукой:

— Новые компании, новые друзья, — ждать хорошего от всего этого не приходится? Знаешь, там разговоры только о "травке". Я, в отличие от тебя, не такая правильная, но и мне это все не особенно нравится.

— "Не особенно нравится", — передразнила подругу Лена. — Ты сама-то "траву" случаем, не курила?

— Сейчас все курят, — отмахнулась Танька.

Лена почувствовала острое желание заехать подруге по уху в воспитательных целях. Но бить Таньку она все-таки не решилась (себе дороже!). А вот учинить ссору не погнушалась:

— Ты дура, да?! — закончила Лена "сольное" выступление.

— Да не ори ты так! — тоже повысила голос Таня. — Трава-то была паленая. Я и пробовала-то всего один раз. И то, не попробовала, а так, — можно сказать, рядом постояла. Любопытства ради, понимаешь?

— Не понимаю, — зло рыкнула Лена.

— В жизни все нужно попробовать, так многие считают, — оправдывалась Танька. — От одного раза наркоманом не станешь. Мы же не героин пробовали, а так, "шмаль" третьеразрядную. Ты иногда, правда, бываешь страшной занудой! Не могут же все жить, как по линейке? Я попробовала, — да. Но один раз. Мамой родной клянусь, один!

— Между первой и второй перерывчик не большой. Я думала, ты умнее. — Холодно отозвалась Лена, отворачиваясь от подруги.

— Лен, — заканючила Танюшка, — ну не стоит оно того, чтобы нам ссориться. Лучше бы я тебе ничего вообще не говорила, — в сердцах закончила она.

— Замечательно! Ты дура, — констатировала Лена.

— Я знаю, — согласилась Таня. — И даже не обижаюсь на твою грубость. Ссориться прекращаем?

— Да. Но я на тебя все равно злюсь.

— Злись, — согласилась Танька. — Я сама на себя злюсь. Немножко.

— Кроме шуток, — смягчилась Лена, — ты же не маленькая, Тань. Если хочется твоему Сашке залезть кошке под хвост, — его право. Ты сопровождать его не обязана?

— Не буду. Обещаю. Слово бывшей пионерки, — отсалютовала Танька.

— Только попробуй его нарушить. Я тебя родичам сдам.

— Что?! — попыталась не понять Танюшка-подружка.

— Матери твоей все расскажу, вот что.

— Нет, Лен, ты правда последний скаут. Тебе в "Тимур, и в его команду", — нужно.

— Нашла бы себе Тимура, давно была бы в его команде. Не сомневайся.

Танька театрально вздохнула.

— И я бы пошла с тобой. И воздух там, и речка! — Мечтательно закатила она глаза. — И мальчики симпатичные. — Лена не удержавшись, засмеялась. Вот уж, право, кто о чем? — О, где они, герои былых времен? Где они, — берёзовые рощи?! Ну, а теперь, пока мы снова не поссорились, расскажи мне поскорей о твоем названном братце. Он — красавчик? Я правильно догадалась?

Лена кивнула.

— Любовь была? — с жарким интересом продолжала вести допрос Танюшка.

— Платоническая — Память услужливо нарисовала сцену в клубе, Лена поправилась:

— Почти.

— Почти? — Таня выразительно подняла брови домиком. — Это как следует понимать?

— Мы целовались, — улыбнулась Лена, в ответ на подначивание подруги.

— Он тебе понравился? — продолжила Таня вести допрос с пристрастием.

— Конечно. Если я с ним целовалась.

— Ну, вот нет, чтобы красочно, ярко, с подробностями. Целовалась, — и все. Как отрезала, — надула алые губки подруга.

— Что и говорить, не писать мне бабских романов, — согласилась с ней Ленка. — Постельные сцены никогда не удаются. Вот и Серега сбежал. Гад лысый!

— Попробуй писать детективы.

— У меня склад ума не тот. Не аналитический.

— Тогда ничего не пиши. Повествуй в устной форме. Ну, давай. Рассказывай! — шутливо пихнула Таня Лену в бок.

Лена отвернулась:

— Что рассказывать-то? Он мне нравится, но это не способно изменить того факта, что Миша — сын своей матери. Между нами не было и не может быть ничего серьезного. Но целуется он классно! Хотя, — Лена прикусила нижнюю губку, — если бы на трезвую голову, то может быть, так и ничего особенного? Я, правда, перед этим травку не курила. Но напилась так, что три дня потом, кроме как на сухой батон, ни на что смотреть не могла.

— Мне устроить ответную истерику с нотациями? — засмеялась Таня.

— Не надо. Я сама себя ругала-ругала.

— О! Тогда лучше помолчу. Тебе и так здорово досталось, бедняжке.

Танюшка просидела у Лены почти до самого вечера. Вскоре после её ухода позвонил Серега.

— Ленусь, это я. — Бодренько отрапортовал он в трубку. — Как ты там? Хорошо отдохнула?

— Неплохо.

— Как дела?

— Нормально.

— Как настроение?

— Хорошо.

Он хмыкнул:

— Чем думаешь заняться? Я соскучился.

— Надо же? Когда успел?

— Ну, мы давно не виделись. Может быть, погуляем? Погода хорошая. Возьмем пивка, посидим на лавочке?

"Очень увлекательная программа", — подумала Лена про себя, вслух ответив:

— Серёжа, я не хочу.

— Почему? — искренне удивился он.

Лена зажмурилась. К чему тянуть с объяснениями? Никто из них друг по другу не скучал. И вряд ли когда-нибудь будет.

— Потому, что мы с тобой больше встречаться не станем, — выпалила она на одном дыхании.

В трубке слышалось обиженно сопение:

— Как? Вообще, что ль? — Пауза. — Ты что? Даешь мне отставку?

— Да.

— "Да"?! — передразнил он. — Ты решила закончить наши отношения, и сообщаешь мне это вот так? По телефону? — Злое фырканье. — Здорово! Нашла кого-нибудь себе, да? — Угрожающе сопение.

Лена не стала напомнить о том, что он тоже не скучал.

— Ты просто стерва! — возмущался Серега.

— Я знаю. А ещё — я тощая и белобрысая. Я длинная. Ну, сам подумай, зачем тебе все это?

— И, правда, — зачем? Но я бы хотел ещё раз обсудить…

— Серёжа, встречаться с тобой мы больше не будем, — как можно мягче уронила Лена. — И обсуждать что-либо тоже. Прости. Всего хорошего.

Лена опустила трубку на рычаг, обрывая между ними связь.

* * *

Пролетело две недели, в течение которых Михаил Лену ни разу не побеспокоил. Ничего другого Лена и не ожидала.

Не ожидала, но все равно надеялась ошибиться.

Не ошиблась…

Зато регулярно доставал звонками Серега. Лена уже устала от него прятаться.

Со скуки девушка согласилась помочь Танюшке с устройством вечеринки, которую планировалось провести по поводу окончания летних каникул. И хотя она прекрасно понимала, что на этом "празднике жизни" умнее было бы не показываться, все равно пошла. Гордыня восставала против того, чтобы позволить кому-то думать, будто новый Серёжкин роман её чем-то задевает.

Вечер не задался с самого начала. Сашка, позабыв про Танюшку, всё время торчал около крашеной блондинки. Лена нашла, — возможно, из сочувствия к Танюшке, — что девушка, привлекшая Сашкины взоры, была излишне пухленькой.

Новая Сережкина пассия была о себе высокого мнения, и нарочито это демонстрировала, ни с кем, кроме самого Сережки, не общаясь. Она лениво растягивала слова в разговоре, хлопала тяжелыми ресницами, манерно поджимала розовые губки, по форме напоминавшие бантик. Поведение её было довольно нелепым. Но, к собственной досаде, справедливости ради, следовало признать, что сама девушка была прехорошенькая.

Ребята, приняв спиртное в изрядных дозах, включили "видик". Сначала пришлось наблюдать за кровавыми играми Фреди Крюгера. Потом мальчишки перешли на: "Дикие забавы Екатерина Великой". Порнуха пользовалась успехом у мужской половины населения, в то время как женская была заброшена и, не таясь, скучала. На экране пышные блондинки визжали и трясли грудями ненатуральных размеров. Перед экраном мальчишки пускали слюни, тараща глаза и, судя по всему, были вполне довольны собой и жизнью.

Лена поняла, что больше так "развлекаться" не в состоянии. Залитая водкой скатерть, осовевшие кавалеры, лениво оттягивающиеся перед телевизором "оголяли" нервы.

— Я пойду домой, — твердо заявила она. — Хватит. Нагулялась.

— Тебя проводить? — живо подхватила Татьяна.

Разгуливать по городу в двенадцатом часу вечера одной Лене "не улыбалось". Да и как-то само собой выходило, что проводить девушек вроде бы как обязательно. Угоревшей компании свежий воздух повредить не мог. Но, если женская половина на предложение Тани ещё лениво посмотрела в сторону двери, мужская никак не отреагировала. Отрывать пятую точку от дивана, а взор от "диких забав" рыцари явно не планировали.

— Сама дойду, — вздохнула Лена. — Не маленькая, не заблужусь.

Таня посмотрела на Сашу ну очч-чень выразительно. Но безрезультатно.

— Я пойду с тобой — Танюшка была такой злой, что даже расстроиться забыла.

Выбравшись на прохладный, бодрящий ночной воздух, девушки признали, что отвратительнее вечера трудно себе представить.

— Давай закурим, что ли, с горя? — предложила Татьяна, — Сигареты по случаю дамские. С ментолом.

Сигаретный дым противно застревал в носу. Но сам жест — взмах руки туда-сюда, — успокаивал.

— Да, Лена, — прокомментировала Танюшка ситуацию, — наши мальчики "не фонтан".

— Это очевидно, — флегматично поддержала Лена.

Докурив вторую сигарету, девушки загрустили. По всему выходило, что попасть домой они смогут разве только пешком: за сорок минут не проехало ни одного автобуса. Ловить попутку было как-то боязно. Слишком уж часто по городу ходили страшилки о расчлененных женских труппах припозднившихся с возвращением домой, красоток.

Посовещавшись, решили скоротать ночь в квартире с призраком. До злополучного дома с остановки, на которой они топтались, было пять минут ходу. Ни Татьяне, ни Лене перспектива ночевать в зловещем доме не улыбалась. Но обе сходились во мнение, что лучше призрак, чем полуночный маньяк-убийца.

— Мрачноват ночной пейзаж, — сказала Таня, как только они закрыли за собой дверь, отгородившись от ночного города. Девушки с облегчением сбросили с ног туфли на высоком каблуке.

Танюшка прямиком прыгнула на диван. У неё была отвратительно-вредная привычка сидеть на собственных ногах, в результате чего она их все время отсиживала и потом ковыляла по дому, как утка.

— А если бы я с тобой сейчас не была, ты решилась бы ночевать тут одна? — задала Таня провокационный вопрос.

— Не решилась бы, — признала Лена.

— И пошла бы домой? Одна? Пешком?

— Да

Таня состроила гримасу:

— Ну и где тут логика, скажи на милость? Ведь одну одинокую девушку обидеть гораздо легче, чем двух одиноких девушек?

— А нет логики, — согласилась Лена. — Зато факт. В этой квартире мне страшно. Даже когда я не одна.

— И даже с учетом выпитого алкоголя, — подняла Таня указательный палец к потолку. — Ладно. План "А". Быстренько умываемся и ложимся спать. Когда спишь, и страх ни так донимает, и спирт потихоньку из головы выветривается. Да, ещё, чур, я у стеночки!

— Почему это ты у стеночки? — попыталась возмутиться Лена.

— А потому что я — гостья. Гостям полагается отдавать все самое лучшее.

Что тут можно возразить? Все правильно.

— План "В"? — тоскливо поинтересовалась Лена, заранее предвидя ответ.

— Отсутствует, — бодро сообщила Таня.

За неимением плана "В" девушки, быстро постелив постель, одновременно нырнули под одеяло. Болтать не стали. Потому что хорошего о прошедшем вечере сказать было все равно нечего. А плохого говорить не хотелось.

Вопреки ожиданиям, Лена провалилась в сон почти мгновенно.

Снилось, будто она вместе с матерью, вместе с умершими дедушкой и бабушкой, приехала в деревню. В те годы, когда они ездили туда наяву, это был цветущий край. С два десятка домов затерялись среди душистых трав, яблоневых садов, черёмухи и вязов.

Но во сне долина покрылась густой тенью. Грунтовые дороги развезло, залило водой до беспролазного состояния.

Бабушка забеспокоилась:

— Как же мы выедем-то, Коленька?

— Да не беспокойся ты ни о чем, Ниночка. По траве проедем, по жнивью.

Марина хранила молчание, отворачиваясь ото всех.

Изба была такой же, как всегда: сенцы, прихожая, откуда приятно веяло прохладой и запахами хлеба и керосина.

Предвосхитив намерение Лены пройти дальше, дедушка вдруг неожиданно крепко ухватил её за руку:

— Ты, деточка, в дом-то не входи. Беги к матери. Пока можешь. А то потом-то поздно будет.

Опустив с ласкового дедушкиного лица взгляд вниз, Лена со удивлением заметила его ноги, все в глубоких язвах и струпьях. Леденящие пальцы страха сжали девушки сердце.

— Да ты, деточка, меня-то не бойся, — ласково, мягко, с жалостью сказал дедушка. — Я ведь люблю тебя. Я предупредить тебя пришел. Беги!

Лена побежала со всех ног к машине, которая вдруг оказалась очень далеко. Бежать приходилось по залитому водой колючему жнивью. А ноги почему-то оказались босыми?

Вода была ледяной.

— Мама! Мама! — кричала Лена на бегу, задыхаясь, — Уезжать нужно. Они мертвые все! Все мертвые! Они нас съесть хотят!

Подбежав, она ухватилась за руку женщины в черном балахоне. Женщина повернула лицо, и Лена поняла, что это не Марина — нее ей мать. Узкое злое лицо незнакомки, с щелевидными глазами, заволоченные мраком, было безобразным. Истлевшая кожа стекала с костей на лице.

— Нет! Они не хотят. Это я тебя проглочу.

Острые зубы вонзились Лене прямо в лицо. Резкая боль разлилась по телу.

Последней мыслью было: что же стало с матерью?

Проснувшись, Лена села, чувствуя, как сильно бьется сердце.

В комнате было тихо. Очень тихо. Словно бы за окном не ездили машины, не лежал целый город. Мучительно хотелось включить свет, чтобы рассеять остатки сна.

Девушка осторожно, чтобы не разбудить мирно спящую рядом подругу, выскользнула из-под одеяла. Лена прошла на кухню и жадными глотками, залпом, выпила два стакана холодной воды.

Ощущение ночного кошмара всё не проходило…

Тишину нарушил неприятный скрипучий звук.

Повернувшись, Лена увидела, что дверь в спальню распахнута настежь. Напротив неё стоит кресло-качалка, покачиваясь взад-вперед и издавая тот самый неприятный стук, что привлек Ленино внимание.

Лена замерла, спрашивая себя, что же она чувствует? И почему ещё способна рассуждать здраво? Почему она не кричит, не бежит, не бьётся в истерике?

Над спинкой кресла, серебром светились пепельно-пшеничные волосы.

"Это не наяву, — нашла для себя объяснение девушка. — Сон во сне!".

От этой мысли сразу стало легче. Природное живое любопытство толкнуло девушку вперед:

— Адам? — сорвалось с её губ.

Девушка даже не прошептала, — выдохнула имя, перешагивая через порог "кровавой" комнаты. Обходя кресло по кругу, девушка с замиранием сердца представляла, что сейчас увидит его, — автора дневника.

Среднего роста, как в детском стишке — "плечистый и крепкий", — призрак когда-то обладал жилистым, гибким телом танцора или акробата. Легкие вьющиеся волосы локонами обрамляли белокожее лицо с темными глазами. Кристаллики льда во взгляде делали его глаза совершенно жуткими. Тонкие, как у женщины, изогнутые брови и чувственные розовые губы, довершали портрет.

Юноша был красив той бесполой красотой, которую люди часто приписывают ангелам или демонам.

Призрак медленно поднялся с кресла, скрестил руки на груди и замер, склонив голову к плечу, в свой черед, рассматривая Лену. В выражении его лица Лене пригрезилась насмешка.

Что полагается говорить Призракам в приватной беседе? Душеспасительную или сочувствующую речь? "Чур, меня"?

— Ну, и каково оно там, — после смерти? В зазеркалье за облаками? — выспренно построила Лена вопрос, занимающих всех, в ком волнуется плоть и течет кровь.

Лена не заметила ни движения, ни дуновения. Но в следующее мгновение руки призрака крепко легли ей на плечи, заставляя поразиться нечеловеческой силе, заключенной в тонком теле. Сквозь материал девушка чувствовала неживой холод жестких, как камень, пальцев.

Тело её на мгновение словно обернулось в камень. А потом Лена увидела принципиально иной мир. В нём небеса были низкими, затянутыми лиловыми тяжелыми тучами. Надо всем преобладал серый цвет. Он царил. Серым был клубящийся смог над бетоном. Серым отливали разбившиеся стекла, блестящие на асфальте. Серыми были существа, плетущиеся вдоль дорог, — существа, теряющие пол и разум. Серым был сам воздух, превращенный в яд. Серость. Бесконечная тишина. Сумерки, окруженные со всех сторон Тьмой и Злом.

Подняв руки, Лена уперлась мертвецу в грудь, стремясь оттолкнуть его от себя, чтобы уйти от неприятных видений.

Видения оборвались. Но на смену им пришло ещё нечто более странное. Словно тысячи тонких сухих горячих языков обвивали тело, причиняя неземное, никогда неведомое прежде, невообразимое ранее блаженство. Стало удивительным образом безразлично, живой он, Адам, или мертвый. Святой или проклятый. Его ласки отрывали её от земли и заставляли парить. Сердце в груди замирало от удовольствия, трепетало, как птичка в когтях у коршуна. Как яркий флажок на сильном ветру. Как языки пламени. Разум понимал, что находится в опасности, но неразумное тело радостно просило о Гибели, потому что гибель приносила наслаждение.

Получает ли скрипка удовольствие под ласкою смычка, когда руки мастера водят по её струнам? И если да, то не от того ли голосу скрипки нет соперниц под луной?

Лена и сквозь сомкнутые веки продолжала видеть темные, недобрые глаза, спадающие на лицо легкие, словно лунный свет, волосы. Подняв отяжелевшую, непослушную руку, она ладонью прикоснулась к ним, ощущая шелковистое, упругое тепло.

Адам! Ядовитый цветок. Прекрасный и смертоносный маленький принц, тоскующий не по розам в неземной долине, а по плоти и крови.

— Мое зазеркалье? — выдохнул призрак ей в губы, — Мое Седьмое Небо за облаками? Это Боль. Нега и пыль. Таков мой Рай. Смерть, та, к которой я стремился когда-то; та, что является смертью — недосягаема.

Представь себе одну и ту же комнату, в которой никогда не бывает ни утра, ни вечера. В ней всегда одна и та же температура. Те же краски, книги, занавески, обои. Проходят дни. День равен году, год — тысячелетию. А перед тобою все тот же диван. Та же тяжесть в душе. Ты кричишь, думаешь, что где-то над потолком, обитает Бог? — просто он не слышит тебя. И только сорвав голос, понимаешь, что Бог, может быть, и есть. Но ему нет дела до твоих страданий.

Устав звать Бога, я позвал дьявола. А пришла — Ты.

Лена казалась себе безвольной тряпичной куклой. Она лежала в его руках, глядела ему в глаза, и растворялась без остатка в трех чувствах: влечения к этому непонятному устрашающему существу, ужасу перед собственными чувствами и сжигающему душу любопытству.

— Не верь тому, кто скажет, что умирать не страшно, — шептали его губы. — Что умирать не больно. Смерть — иная грань, не схожая с границей между Сном и Явью. Переходить её всегда мучительно. — страстно прошептал призрак. — Свечи, вода и кровь! — какими красивыми они мне когда-то казались. Лежать и смотреть, как кровь смешивается с прозрачной водой, не страшно. Страшно просыпаться, когда болят руки. Страшно очнуться в мутной окровавленной грязи. В доме, в котором стены покрыты алой плесенью, подозрительно напоминающей растерзанную, трепещущую плоть. Страшно жить в плесени, распространяющейся, разрастающейся по всему дому, как раковая опухоль. Смерть — не игра. За облаками нас не ждет ничего, — только тьма. И холод бесконечности. Зазеркалье оборачивается душным деревянным ящиком, из которого не выбраться. Лишенный жизни и плоти, ты продолжаешь томиться. Продолжаешь чувствовать голод, жажду, желание, боль. Но нет им утоления, — как нет конца. Таково зазеркалье. Таков правдивый ответ на твой вопрос.

Лена вздрогнула, заметив, как глаза призрака поменяли цвет, потеряли насыщенную черноту. Стали белесыми, словно у слепца. В бесцветном пятне радужной оболочки расширенные зрачки казались особенно большими, делая взгляд пустым, безумным и голодным.

— О, Господи, — выдохнула девушка, отшатываясь.

Сухой, желчный, насмешливый хохот постепенно растворился в воздухе, медленно затихая.

Все исчезло.

Лена сидела на полу, чувствуя, как саднит ободранная на бедре кожа. Красные шторы, окаймляющие окно, пропускали в комнату рассвет.

В дверях с побелевшим лицом стояла Татьяна.

— Лена! — всплеснула руками подруга. — Да что с тобой?!

— Мне кажется, я схожу с ума, — ответила она и, как раненая кошка, вытянулась на полу, щекой ощущая неровную шершавость ковра.

Наконец понимая, что должна чувствовать рыба, вырванная из воды резким движением беспощадного рыбака.

 

Глава 7

Любовь с призраком

Целую неделю Лена боролась с искушением вернуться. Вернуться и либо разувериться, либо до конца убедиться в существовании пригрезившегося призрака. Она честно пыталась занять себя, но все прежде любимые ею занятия, занятия, что казались увлекательными, теперь утратили всякий смысл. Мысли, стоило на секундочку ослабить за ними контроль, упрямо возвращались к одной и той же теме: "Адам, Адам, Адам!".

Квартира на пересечение улиц Чичканово и Советской, влекла обещаниями неизведанных тайн. Чудилось, стоит легонько толкнуть дверь, как без труда откроется доступ к секретам мироздания.

То, что за дверью мог притаиться не ангел, а монстр, нисколько не уменьшало желание сделать это простое движение — толкнуть.

"И день тосклив как накануне празднеств

Когда обновка сшита, а надеть

Не велено ещё"…

Призрак, полуночное видение было сродни фантазии. Он был прекрасен, был загадочен, имел темное прошлое. Что ещё нужно юной неопытной девушке, чтобы без оглядки влюбиться в собственные мечты? Любопытство, страсть к неизведанному и неизвестному, свойственные многим живым мыслящим существам, были сильными противниками, которых не так-то легко победить. Лена даже не пыталась. Она "сдалась" без боя.

По истечении недели с той памятной ночи девушка, трепеща, все же перешагнула порог роковой квартиры.

Как часто бывает, что фантазии, перекочевавшие в разряд "реальность", теряют свою позолоту? Так случилось и на этот раз. Остался длинный коридор, наполненный недобрыми тенями. Остались лучи заходящего солнца. Осталась гнетущая, давящая на нервы, тишина. И замирание сердца, — то ли со страха, то ли от предвкушения чуда. А вот предвосхищение чуда пропало.

Было холодно. Ноздри улавливали неприятный запах застарелой плесени, частенько витающий в помещениях с повышенной влажностью, если туда долго не заходят люди и свежий воздух.

Лена остановилась на пороге "красной" спальни:

— Адам? — тихо позвала она.

Затаившись, вслушивалась и всматривалась в окружающую её обстановку.

Ничего не происходило.

Было тихо. Так тихо, что затишье начинало действовать на нервы.

Когда Лена уже готова была смириться с мыслью, что встреча с Адамом ей просто приснилась, по комнате пронесся знакомый порыв ледяного ветра, сопровождаемый легким перезвоном, — будто где-то далеко-далеко звенело с десяток крохотных серебряных колокольчиков.

Воздух густел, приобретая новые свойства, становился видимым и текучим, словно потоки ниспадающей воды. Одни воздушные "потоки" накладывались на другие, создавая иллюзию, будто вокруг искрятся тысячи блесток. Голова и веки девушки тяжелели. По рукам забегали мурашки. Маленькие волоски, наэлектризовавшись, встали дыбом.

Лена несколько раз с усилием моргнула, стараясь прогнать наваждение. Перезвон колокольчиков сменился звуками падающей воды, разбивающейся о края пустого металлического таза, резонирующего и бьющегося под упругими ударами капель. Образ Адама начал медленно выкристаллизовываться из сумрака, словно лунный луч обретал плоть.

При виде призрака Лена испытала двоякое чувство: отвращение к мертвой сути. И восхищение перед красотой совершенного лица.

— Я ждал тебя, — в призрачном голосе отчетливо различалась зловещая вкрадчивая интонация и мрачное торжество.

— Я сама не знаю, зачем пришла, — отозвалась девушка.

— У тебя ведь было время подумать? И не возвращаться, — медленно выдыхали сумерки. — Никогда?

Лена пожала плечами:

— Я ведь не первая, кто возвращался. Несмотря ни на что, — правда?

Адам в ответ криво усмехнулся:

— Да, правда. Большая, чем ты можешь себе представить.

Призрак наблюдал за девушкой, скрестив руки на груди. Глаза его были непроницаемыми настолько, что казались незрячими. Мертвыми. Под неподвижным взглядом Лена испытывала неловкость и смущение.

— Я боюсь тебя, — тихо прошептала она, пятясь к двери.

— Я знаю, — уронил Адам, делая шаг вперед.

Лена постаралась проглотить комок, застрявший в горле, угрожающий перекрыть дыхание:

— Скажи честно, ты ведь не представляешь для меня опасности?

— Конечно, — тихим зловещим шепотом, насмешливо отозвался призрак, — конечно представляю.

Лена ожидала совсем не такого ответа.

— Почему ты приходишь ко мне? — обиженно спросила она. — Чего-то от меня ждешь?

Призрак коснулся ледяными пальцами её теплой щеки. Лена дернулась, попытавшись отстраниться. Ощущая ледяную твердость мертвой плоти, невозможно было не бояться.

— Оставь меня! — с омерзением выдохнула девушка. — Пожалуйста, — жалобно закончила она.

— Проси, моли о милосердии! — выдохнул Адама свистящим шепотом, сжимая пальцами её предплечья и тихонько встряхивая. Пристально, безотрывно глядя в глаза. — Но знай, никакие мольбы тебе не помогут. Я не намерен проявлять глупого милосердия. Подобная роскошь не для меня. Только так я могу продолжить существовать в этом мире. Стать человеком. Быть рядом с женщинами. Ради того, чтобы быть стоит быть жестоким, поверь мне.

Живым не дано постичь смысла сочетания простых и совершенных слов: быть живым! Или уж, наконец, до конца стать мертвым. Это тоже не плохо. За эти две крайности можно уплатить любую цену. Не суди меня, девочка, ты — это возможность выйти из ледяной кровавой бани. Заслужить свободу. Вдохнуть настоящий, земной, наполненный пылью, воздух. Или совсем перестать чувствовать, думать, видеть, слышать! — страстно закончил призрак. — Ты пришла ко мне по доброй воле. — Тряхнул Адам головой, и волосы серебряным облаком мелькнули в сгущающемся мраке. — Я не отпущу тебя. Ты нужна мне! Твоя плоть. Твоя кровь. И, в конечном итоге, — душа. Подумай, разве я не стою твоей жизни? — насмешливо вопросил призрак, склоняя голову к правому плечу и насмешливо заглядывая Лене в глаза. — Взгляни на меня, — разве я не красив? Настолько, чтобы забыть ради меня твой несовершенный серый мир? Настолько, чтобы потерять за меня душу?

Лена не помнила, как оказалась в его объятиях. Отнюдь не нежных. Адам держал её крепко, почти причиняя боль.

— Пусти меня. Пожалуйста, — взмолилась Лена. — НУ, пожалуйста! — шептала она, пытаясь вырваться.

— Не надо впустую унижаться, девочка. Я делаю то, что должен. — призрачный голос превратился в бархат, ласкающий каждую извилину внутри черепа. Расслабляя, усыпляя, внушая доверие. — Не бойся! Это не больно…

Лена ещё попыталась сопротивляться. Ещё стремилась стряхнуть дрему, заполняющую сознание, лишающую желания сопротивляться. Вспомнить, что рядом не живой мужчина, а всего лишь его злое, ненастоящее подобие. Морок. С черными провалами вместо глаз и облаком мерцающих, переливающихся перламутровых волос.

Греза. Привидение.

На короткое мгновение девушка смежила веки, стремясь собраться с мыслями и с силой воли.

Распахнув их вновь, Лена обнаружила, что действительность полностью изменилась. Стены пропали, будто провалились. Она находилась в незнакомом месте. Вокруг все было усыпало снегом. Диван и стол успели превратиться в высокие белые пушистые холмы. С люстры, свисали длинные изогнутые перевитые между собой в странном причудливом соединении, сосульки. Лед звенел на занавесках, обрамляющих парящее в пустоте окно, висящее прямо в воздухе, блестел на стульях, на стенах, на кресле-качалке. Лед словно просвечивался изнутри розовым светом, и создавалось ощущение, что внутри холодных кристаллов застыла жаркая кровь.

Кресло покачивалась со скрипом, навязчиво ударяющим в уши. Неподвижный воздух искрился тысячами бриллиантовых крошечных кристалликов льда.

Створки мультяшного окна распахнулись настежь, открывая черную, как старинные чернила, пустоту, густую и мрачную, завораживающую и жуткую.

Лена сделала попытка дойти до раскрытого окна и захлопнуть створки, но ноги подогнулись, и она упала, больно обдирая ладони о ставшую дыбом, заиндевевшую ковровую дорожку. Несколько капелек свежей крови, как рубиновые бусы, засверкали на белоснежном оледенелом покрове.

"Это сон, — сказала сама себе Лена, — просто ещё один сон".

— Нет, — возразил ей знакомый голос. — Не сон. Просто другая реальность.

Адам парил за окном, в густой бескрайней ночи, не согретой звездами, такой белоснежный, как ангел. С первого взгляда красивый настолько, что захватывало дух.

Но стоило приглядеться внимательнее, и становилось заметным, что восковая бледность кукольного личика напрямую связанна с небытием и могильными червями. Что красивые черные глаза, неподвижны. Что посиневшие губы так крепко сжаты, что рот кажется запавшим. Белая рубашка трепещет, словно на ветру, — но ветра нет.

— Дай мне руку, — слова, как камни, срывались с капризных юношеских губ. И превращались в белоснежные совершенные снежинки.

— Я не могу… Я не хочу! — с трудом выдохнула девушка.

— Ты замерзла? — сочился сочувствием морозный воздух. — Это можно исправить. Только дай руку…

Такие голоса, — тихие, низкие, отдающиеся во всем теле, причиняющие удовольствие только одним звучанием, — были, наверное, у сирен, если те когда-нибудь существовали.

— Я не могу, — упрямо покачала головой Лена.

Призрак в ответ рассмеялся. Смех его был легким, мелодичным.

И злым. Яростным.

— Я так давно ждал тебя! — заклинал-завораживал голос. — Тосковал по тебе. Мне так необходимы тепло и нежность. Твоя страсть. Приди ко мне. Дай руку…

Лена покачала головой.

— Мне больно. Давно больно. Неужели же ты не проявишь ко мне ни капли, ни толики милосердия? Мой ангел, — шептал он, — мой ангел, дай мне руку…

Лена не хотела больше слышать его голос, отчего-то больно теребивший душу. Шагнув к распахнутому окну, она, раскрыла ладонь, потянувшись к парящему за окном кошмару.

Мрачным торжеством, словно отблесками костра, осветилось лицо призрака.

Не принимая протянутой руки, Адам, проплыв вверх, подобно шаровой молнии, миновал зачарованную черту, — порог подоконника, — плавно опустился вниз, рядом с Леной.

— Ну, вот мы и вместе, — усмехнулся он, обнимая её.

Красота и ужас, вожделение, смешанное с отвращением, — они способны довести до сумасшествия.

Адам снова усмехнулся. И, хищно оскалившись, склонился над жертвой, мягкой, теплой, податливой. Ледяные губы мертвеца впились в теплые живые губы.

Лена почувствовала, как её захватывает странным водоворотом, из которого нет возврата. В котором растворяется все.

Страхи.

Надежды.

Желания.

Планы на будущее.

Ничто во Вселенной больше не имело значение. Кроме него.

Только он, Адам. Он — один. Кем бы он ни был.

Она медленно и безнадежно растворялась и терялась в призрачных руках, в призрачных волосах. Не было никаких интимных ласк. Только касание ледяных губ.

"Силой крови я привязываю тебя к себе,

Силой боли я привязываю тебя к себе.

Силой смерти, что сильнее жизни, я привязываю тебя к себе.

Силой тьмы, силящейся увидеть свет и владеть им, — я привязываю тебя к себе".

Лена слышала далекий голос, но воспринимала его, как музыку, — не вникая в смысл сказанных слов.

Нарочито неспешные движения рук с изящными длинными чуткими пальцами, скользящими по телу, казались девушке каплями дождинок, стекающими по стеклу. Мир начал раскачиваться туда и сюда, словно она стояла на больших качелях.

Тонкая, пропитавшаяся влагой сорочка на груди Адама распахнулась, открывая взгляду гладкую кожу, призывно мерцающую, словно испускающую сияние. Обретя собственную волю, непокорные руки жадно скользнули вниз. И Лене мерещилось, что по рукам её течёт свет. В ответ на её прикосновения тело Адама вспыхнуло ответным огнем.

Одежда расстегивалась, разъезжалась, растворялась сама собой, будто бы атомы, из которых состояли нити, распадались на заряды и воссоединялись с туманом.

Каждая пора Лениного тела впитывала в себя холод, влагу и жар, исходящие от Адама. В это мгновение желание, испытываемое ей, было мучительно острым. Потребность в нем превышало все: голод, жажду, инстинкт дыхания. Страсть заслонила весь мир. Он, мир, пропал, растворялся вместе с одеждой.

Лишь на краткое мгновение Лена ощутила недобрую боль утраты девственности. Его, — ледяного и бесчувственного, недоброго, несуществующего, она, Лена приняла не столько телом, сколько душой.

"Силой крови я привязываю тебя к себе.

Силой боли я привязываю тебя к себе.

Силой жизни, что в вечном споре со смертью не может одержать победы,

Но и не терпит поражения, -

Я привязываю тебя к себе.

Силою света, что, не отчаиваясь, пробивает дорогу сквозь тяжелые пласты тьмы

Я привязываю тебя к себе.

Силой веры, что существует благодаря людскому сердцу,

Я привязываю тебя к себе.

Силою надежды, которая живет даже тогда, когда её носитель умирает

Я привязываю тебя к себе.

Силою Любви, всепрощающей и всемогущей,

Силой Любви, что, как солнце землю, согревает душу,

Силой Любви, дающей смысл жизни, несущей в себе все блага мира,

Силой Любви, позволяющей постигнуть Бога, -

Я привязываю Тебя к себе".

Лена чисто по-женски, плотски ощущала его суть и собственное естество, напоминающие меч и ножны, высекающие искры.

Задохнувшаяся, отрекшаяся, сломленная бурей чувств, она слышала прекраснейшую музыку, перезвон тонких металлов, мелодичные переливы смеха, шелест листвы, отдаленный рокот моря. Словно бы душа пыталась вырваться из тела, ставшего тесным, не воспаряла, а погружалась на дно. И то, что не давало душе покинуть тело, удерживало, доставляло невообразимую негу.

Радость…

Блаженство…

Наслаждение…

Поднимало выше и…выше!

Заполняло больше…и…больше!!

Становилось крепче и…крепче!

..тверже и…тверже!!

Причиняло боль, которая больше болью не была.

Потому что приносила облегчение, повергая во тьму, полную разбитых надежд, обернувшихся блестками звезд.

Боль распаляла, распинала, терзала и била, топила, торопя опуститься на самое дно.

Лена не хотела ничего знать, кроме губ Адама на своих губах, рук его на своих руках. Душа достигла места, откуда поднималась темная вода. И вместо мрака и смрада, увидела скрытые от живых глубины космоса. Там проносились ядра-солнца и электроны-планеты. Там зарождалось и заканчивалось существование материи, переходящей из одной формы в другую.

Поток энергии пролился по позвоночнику, обжигая и согревая. Ледяное пространство наполнилось ветром. Ветер бил в лицо, разбрасывая светлые волосы по сторонам.

Широко распахнув глаза, Лена смотрела как свет, который каждый из них источал поодиночке, объединился и мерцал теперь не белым и не алым, а ярко-голубым, окружая их обоих, как раковина жемчужину.

А затем свет погас. Осталась только темнота. Снова стало тихо. И в тишине было различимо только напряженно дыхание.

— Адам? — встревожено позвала Лена.

Он стоял, белый, холодный и страшный. Звериные глаза исподлобья воззрились на девушку, буквально въедаясь ей в лицо, словно кислота. Лицо призрачного любовника подействовала на Лену, как вид змеи на зайца. Неожиданно запрокинув голову по-волчьи, назад, призрак завыл. Вой сменился демоническим хохотом. Оглушительные звуки терзали и слух, и душу.

Лена попятилась, приходя в ужас от всего, что произошло здесь.

— Этого не было. Всего этого не могло быть на самом деле!

— Не было? Посмотри на меня, — шептал призрак во мраке вкрадчивым голосом научившегося говорить леопарда.

Он то исчезал, то появлялся, резко перемещаясь из стороны в сторону, словно и вправду был хищным неведомым зверем. Медленно, на четвереньках, но при этом каким-то чудом сохраняя устрашающую грациозность:

— Лена, посмотри на меня. Иди ко мне…

— Почему ты так поступаешь со мной? — Замерзающие губы, потерявшие чувствительность, плохо слушались и слова с трудом проговаривались. Приходилось прилагать усилия, чтобы выговаривать слова. — Я не могу… — пыталась она говорить, но голос не слушаясь, срывался, затихал. Падал вниз с белым потоком снежинок: — Я не хочу умирать!!! Я не готова. Не сейчас…. Не теперь… Пожалуйста!

Руки Адама подхватили её, отрывая от земли. В следующее мгновение девушка почувствовала, что поток живительной, почти горячей воды пролился на них сверху.

— Так теплее? — Мурлыкал призрачный голос у неё над ухом. — Так лучше?

Доверчиво открыв глаза, Лена задохнулась. Не вода лилась на неё сверху. Кровь!

Кровь пропитала собою все. В крови было платье, ноги, руки. Алыми стали волосы. Лена вся была в крови, — словно её освежевали.

— Пусти меня! — истерично билась она в его руках. — Хватит!!! Я больше этого не вынесу! Пожалуйста, прекрати, — рыдала Лена, захлебываясь от ужаса и слез. — Зачем ты это делаешь? Чего ты от меня хочешь?

Туман, опять туман. Зернистый и тяжелый. Когда он рассеялся, Лена обнаружила, что стоит у себя в ванной, опираясь на стену, обложенную черным кафелем, двумя руками, под душем, и отчаянно, истерично рыдает. Вода под большим напором хлестала в лицо, больно ударяя по щекам, рукам, плечам.

Ледяная вода.

Всхлипывая, Лена опустилась на колени, оставляя на кафеле мокрые следы от скрюченных в нервной судороге пальцев, и сжалась в комок, обхватив себя руками за плечи.

Безуспешно пытаясь удержать улетучивающее тепло.

28496

 

Глава 8

Смерть Сереги

Лена возвратилась домой, но часть её души осталась в доме, в котором средь белого дня оживали ночные кошмары. Мысль вернуться к Адаму не оставляла ни на минуту, ни на секунду в течение трех месяцев, истекших с кошмарного дня. Неважно, находилась ли она в компаниях, в транспорте, на факультативных занятиях, дома, — настойчиво продолжала преследовала с настойчивостью охотничьей гончей.

Так, Лена, наконец, узнала, что такое навязчивая идея. Это когда, что бы ты ни делал, куда бы ты ни шел, мысль о предмете настойчиво сидит, притаившись у тебя в мозгу, и ждет, терпеливо ждет момента, когда воля и разум задремав, позволят предмету полностью и безоговорочно завладеть телом, двигая его в требующемся направлении.

Лена с облегчением встречала приближение каждого нового заката, гордясь собой уже только потому, что сумела пережить и этот день, не уступив желанию ускользнуть из реальности туда, где дней нет. Поднимаясь утром с кровати, Лена была уверена, что сегодня точно сломается. И пойдет — за облака в зазеркалье. А там будь что будет!

Потом весь день она бежала, бежала, бежала не останавливаясь, как белка в колесе. Себе самой порой напоминая кодированного алкоголика, считающего дни до часа, когда действие препарата закончится, и он будет свободен. И сможет снова пить, пить, пить.

Ночи были не лучше дней. Лена падала на кровать без сил, и проваливалась в очередной кошмар. Стоило смежить веки, страшный дом вырастал, призывно распахивая двери, за которыми вилась уводящая во мрак лестница.

И Лена опять продолжала бежать прочь. Уже во сне.

На исходе августа летний зной закончился, резко и бесповоротно, сменившись бесконечными нудными дождями.

Начался учебный год. Лена рьяно взялась за учебу. Дни напролет она сидела, не вылезая из библиотек. Танюшка смеялась, говоря, что ещё немного и Лена станет классическим ботаником. Что к Новому году Ленке придется подарить очки.

Лена смеялась вместе с ней. Хотя ей было не до смеха. Духовная борьба, которую она вела сама с собой, изматывала до такой степени, что девушка похудела на пять килограмм и из разряда стройных перешла в группу худых.

"У тебя взгляд, как двустволка", — говорили ей знакомые ребята.

Лена смеялась в ответ, отшучиваясь, что теперь она просто стала взрослой. Вот и взгляд поменялся. Он у неё просто по-кошачьи голодный. — выискивает мышь.

Один худенький парнишка, во время совместных осенних посиделок на "шашлыках", пока все уплетали за обе щеки пропахшее дымом мясо, рассказал анекдот:

"Зашел как-то мужик в магазин детских игрушек. Дайте, говорит, мне десять шариков.

Продавец ему, мол, зачем так много бракованного товара покупать?

Мужик, понятное дело, интересуется:

"Так, мол, и так, — почему бракованные шарики? Не надуваются?". Продавец утверждает, что надуваются.

— Не цветные?

Цветные.

— Не летят?".

Летят.

"А бракованные-то все-таки почему?!

" Да не радуют!".

Как в этом анекдоте, Лену "шарики" не радовали. Из всего, что раньше доставляло ей удовольствие, словно вымыло краски.

И только одна мысль не оставляла в покое: "Вернуться к Адаму, вернуться, вернуться".

Это стало наваждением. Утешением. Кошмаром. Надеждой.

С каждым днем сложнее было занимать голову и ноги, чтобы те не норовили покорно повлечься к желтому дому, где ждал Лену мертвый любовник. Поджидал, как паук терпеливо стережет глупую мушку.

* * *

Утро двадцать второго октября началось, как обычно. Пасмурно и хмуро. Бесконечно тянулись пары лекций. Уставшие, не выспавшиеся преподаватели сменяли один другого, в начитке малоинтересного, местами малопонятного и большим случаем малополезного материала. Аудитория не препятствовала вялому течению уроков. Кто-то дремал над раскрытой тетрадкой; кто-то прорисовывал абстрактные геометрические фигурки-сердечки; кто-то тихонько перешептывался между собой. Меньшинство записывало диктуемые слова, не входя особо в их смысл.

Лена смотрела в окно, где почти полностью попрощавшаяся с нарядной листвой березка завистливо смотрела на соседку рябину, щеголяющую спелыми алыми плодами. И ту, и другую игриво щупал ветер, заставляя в притворном возмущении махать оголенными ветками.

Оттого что я на земле стою

Лишь одной ногой", — всплыла в памяти фраза из стихотворения Марины Цветаевой,

Оттого, что я о тебе спою

Как никто другой.

Вслед за стихотворением непрошенной явилась мысль, что сама-то Лена стоит на земле не то, что одной ногой, а на носочках, на мысках пальцев, как балерина. Ледяной ветер грозит сорвать её с дерева, словно листок. И закружить, закружить. Может быть, уже кружит?

Очнулась Лена оттого, что, грозно нависая, высокая, как палка, высохшая тетка, кричала надрывным голосом:

— Лазорева! Вы мне ответите или нет? Льщу себя надеждой, что вы значение русских слов ещё не разучились понимать?!

— Извините, — поднимаясь, произнесла Лена, поправляя волосы. Жест, который она всегда непроизвольно повторяла, если нервничала, — я прослушала вопрос.

— Вот как? — ехидно уточнил преподаватель. — Грустно слышать. По-вашему, я распинаюсь здесь исключительно для того, чтобы аудитория спокойно считала ворон? Весьма сожалею, что сегодня лекция. Иначе я поставила бы вам "неуд".

Прозвеневший звонок спас положение, избавив Лену от необходимости что-то отвечать.

— И чего это Алексеевна к тебе пристала? — сказала, забрасывая на плечо сумку, Татьяна. — Она прекрасно в курсе, что её никто, никогда не слушает. Лекции для того и существуют, чтобы хорошенько отоспаться. Фишка в том, чтобы делать это, не закрывая глаз.

Лена промолчала.

— Ты последнее время такая скучная! — попеняла Таня. — Все время молчишь. Ты меня слышишь? Алле, подруга, очнись, — Таня помахала рукой перед Лениными очами. — Я здесь!

— Я вижу, — отозвалась Лена.

— И то хорошо, — усмехнулась Танюшка.

По окончанию занятий у входа девушек поджидал "сюрприз", в лице Сереги. Судя по тому, с каким трудом парень держался на ногах, его состояние было далеким от здоровой трезвости. В позе намеренный вызов: грудь колесом, руки в карманы.

Самое неприятное то, что проскользнуть мимо двери, минуя колоритную фигуру Сереги, не представлялось возможным.

— Смотри, кто к нам припожаловал, — процедила Танюшка сквозь зубы, толкая Ленку локтем в бок.

— Твою мать, — прочувствованно отозвалась та.

Заметив подружек, Серега направился в их сторону, нескладно, не попадая, ни в ритм, ни по нотам, фальшиво напевая незатейливый мотивчик:

"Стоят девчонки, юбки по колено

У перехода метрополитена

Привет, девчонки, я хороший мальчик,

Садись ко мне. Поехали на дачу",

Закончив серенаду, кавалер подчеркнуто развязно обнял дам за плечи.

— Вот, дерьмо! — прошипела Лена.

— Дерьмо? Любимая, ты случаем, не про меня так ласково отзываешься? А мне плевать! — растягивая слова, прокомментировал Сережка Ленкину реплику. — Мне, знаешь, фиолетово! Тань, ты не могла бы отчалить, а? Нам с Леной нужно кое-что перетереть.

Таня вопросительно посмотрела на подругу. Лена согласно кивнула, и когда подруга удалилась, окинула Серегу злым взглядом:

— Ну, и? — спросила она, скрещивая руки на груди. — О чем разговор пойдет?

— О том! — зло, сквозь зубы, передразнил парень. — Ты чего о себе возомнила, а? — он надвигался на неё довольного грозно, несмотря на относительно не высокий рост и далеко не крупное телосложение.

— Я? — сделала большие глаза Лена, предусмотрительно отступая на пару шагов.

— Ты.

— Ничего не возомнила, — помотала головой Лена, кося под дурочку и таковой себя ощущая.

— Все нос задираешь, да? Если хочешь знать, да если бы не твой папаша, ты как была никем, так никем и осталась бы. Даже твоя подруженька и то лучше. У неё хоть сиськи есть. И жопа. А у тебя ни того, ни другого.

— Ужасно, — согласилась Лена.

— Хватит тут умницу корчить, ясно?! Все аристократкой себя воображаешь? — Все больше выходя из себя, распылялся Серега. — Ты мне не нужна! Я и раньше-то с тобой встречался только из жалости. Ясно? — Он стоял теперь рядом, почти вплотную. Лена обоняла запах тяжелого перегара, исходящего от него удушливыми кислыми волнами. — Я и теперь ещё добренький. Я ведь помню, как у нас с тобой было. А ты помнишь? — Серега попытался обнять Лену, но та предусмотрительно вывернулась у него из-под руки. — Говори, сучка, помнишь?! — снова схватив девушку за руку, резко тряхнул её Серега с такой силой, что зубы у Лены клацнули.

Испуга и злости в душе у Лены в этот миг было, пожалуй, поровну. Разъяренный мужчина — для женщины страшное, отвратительное зрелище. Мужчина должен знать, что, вызывая в душе женщины страх, он навсегда рискует потерять её любовь.

А уж с учетом того, что любви к Сереге Лена никогда не испытывала…

— Убери руки, — зашипела она на него.

В ответ Серега ощерился, напоминая обнаглевшего шакала:

— На колени предо мной вставай и прощения проси.

— Я не пойму, чем ты обкурился? — обескуражено поинтересовалась Лена. — Спятил, да? На какие колени?

— Ты не слышала, чё я тут сказал, в натуре?! На колени встала передо мной! Сейчас. И без разговоров! Быстро!

— Прости, как-нибудь в другой раз, — отозвалась девушка. — Сегодня грязно. Я колготки пачкать не хочу.

— Ща ты у меня все захочешь, падла лупоглазая! Ты у меня навсегда отучишься на мужиков орать, ясно!? Я те отвечаю! И рот закрой, чтобы я тебя не слышал, крыса облезлая!

Ситуация унизительная: пьяный детина при всех волтузит тебя по улице, а ты никак не можешь прекратить отвратительный дешевый фарс.

Люди оборачивались на них, и старались отойти в сторону.

— Прекрати, Сережа, пожалуйста, — как можно тверже произнесла Лена, стараясь не сопротивляться тому, что ей выкручивают пальцы из суставов, чтобы не спровоцировать ещё большую агрессию. — Давай уйдем отсюда. На нас смотрят. К чему устраивать дешевый площадной театр?

— Куда ты ещё собралась? — подозрительно насупился Сережа, выпуская, наконец, посиневшие и начинающие распухать пальцы девушки.

— Куда захочешь, — ответила Лена, растирая саднящие руки и стараясь при этом не морщиться.

— Пойдем к тебе на квартиру. Я сегодня плевать хотел на всех призраков. Ясно? — снова с вызовом наскакивая на подругу, заявил парень.

— Ясно, — кивнула Лена, вздыхая, — ясно.

На самом деле было пасмурно. Лена надеялась, что промозглая дождливая погода прояснит Сереге мозги.

На дороге держался тонкий слой наледи, по которому идти на каблуках было скользко. Боясь поскользнуться, Елена семенила маленькими шажочками, как салонная жеманница. Достопочтенному кавалеру не хватило ни ума, ни желания предложить даме в поддержку твердую мужскую руку. От него, правда, галантности ни кто и не ждал.

— Да, кстати, давай зайдем, купим чего-нибудь к чаю? — как ни в чем, ни бывало, будто он не наскакивал на неё только что, изображая из себя крутого воротилу, предложил Серега. — А то я есть хочу. У тебя деньги есть? Я кое-что одолжил другу. Так что теперь на мили, — извини, ладно? Что брать-то будем? Пирожные? Или кутнем в честь примирения, купим торт?

Лена буквально остолбенела от подобной наглости.

— Я тебя за свой счет кормить не собираюсь.

— А что так? — снова набычился кавалер.

— Жадная я, — заметив, что глаза парня опять начинают наливаться кровью, Лена поспешила пойти назад, на попятную. — Ой, ладно, пойдем, — махнула она рукой.

Главное, чтобы он больше драться не лез и не орал.

— Вот и умница, — развеселился Серега. — С женщинами всегда так. Сначала "нет, нет!", а потом "да милый! О, Да!", — и он заржал, весьма довольный шуткой. — Ну ладно, пойдем. С женщинами знаешь, что главное? Уметь проявить твердость. Я за слова отвечаю. Я думаю, мы ещё с тобой помиримся. Учти, я тебя этому московскому пижону не отдам. Я ему все зубы пересчитаю. Да он, я уверен, вообще не мужик! Так, гавно!

Лена изо всех сил старалась удержать за зубами рвущиеся возражения. Уж кто-кто, а Мишка был хорошим парнем. Даже с учетом всех сложившихся обстоятельств, — все равно хорошим! Бросая на Серегу взгляды исподлобья, Лена задавала себе один единственный вопрос: как?! Ну, как она могла с ним встречаться?!

Добрались они быстро и без приключений. Пока Лена открывала дверь ключом, Серега, неожиданно присмирев, широко открытыми глазами уставился на черную лестницу, уходящую на чердак. Ему почудилось, что сверху на него зло сверкают желтые глаза. Мурашки побежали по спине. Он успел ещё подумать, что ни за что не останется тут после того, как стемнеет. Даже когда дверь закрылась за его спиной, Серега подумал, что дверь не является достаточной преградой обладателю злобных желтых глаз.

"Она не ведьма, случаем?", — промелькнула у Сереги в голове, пока он разувался и снимал куртку. Его продолжало не столько раздражать, сколько тревожить ощущение чьего-то недоброжелательного, настороженного, затаенного присутствия. Словно сверкающие глаза с чердака просочились сквозь дверь в коридор и теперь с насмешкой угрожающе выжидали.

— Ну, проходи же, — в голосе Лены ему снова почудилась злая насмешка.

Сереге почудилось, что носки у него плохо пахнут, но он только позлорадствовал по этому поводу. Пусть понюхает! Ничего, не графиня.

Лена воткнула штепсель электрического чайника в розетку. Вода зашумела, нарушая концентрированную тишину, сгустившуюся в комнате. Серега наблюдал, как девушка почти сонно, передвигается по кухне. Серебристые волосы колыхались вокруг узкого лица, падали на спину. Аккуратная попка так и просилась в руки.

Серега поднялся и, обхватив тоненькую девичью талию, притянул сопротивляющуюся девушку к себе:

— Поцелуй меня, — жарко выдохнул он.

В ответ Лена принялась отчаянно вырываться, чем разозлила его ещё больше.

— Поцелуй, я сказал!!! — рявкнул Серега грубо, рывком, притянул девушку к себе.

Сколько она может с ним играть?! Разве не достаточно он терпел её капризы? А что получал взамен? Нет, больше он таким терпеливым не будет. Пусть сколько угодно кричит и вырывается. На этот раз он не позволит ей делать из себя тряпку. На этот раз он будет мужиком и научит её уважать мужчин.

Лена не на шутку перепугалась, когда Серега, вцепившись ей в волосы, с силой бросил на кухонный стол. От толчка на пол посыпалась посуда, поставленная на стол для планируемого чая. Потная горячая липкая рука клешней вцепились в бедро, стремясь задрать юбку и снять трусики. Второй рукой Серега зажимал девушке рот, чтобы она не кричала.

Никогда раньше Лена не подозревала в мужчине такой силы. Серега не отличался крепким сложением, но в его руках она чувствовала себя беспомощной.

Пяткой девушка заехала ему по голени. Рыкнув от неожиданного сопротивления, и боли, в ответ Серега сильно ударил её под дых. От удара перехватило дыхание. Лена согнулась по полам, стараясь вдохнуть воздух. Войдя в раж, Серега несколько раз с силой ударил её в живот сначала руками, а когда девушка упала на пол, бил уже пинками. Затем, схватив за волосы на затылке, рванул их что было силы, заставив приподняться и встать на колени.

— Я же сказал, что поставлю тебя на колени. Я своих слов никогда не нарушаю, — гордился собой Серега. — Будешь ещё из меня идиота делать?! Будешь, отвечай?! — смачная оплеуха чуть не свернула Лене шейные позвонки. — Я тебя отучу быть сукой! Поняла? Отвечай, когда с тобой мужик говорит! Смотри на меня, я тебе сказал!

Удары сыпались один за другим, заставляя Лену кусать губы, дабы не скулить от боли.

Какой же глупостью было, приводить его сюда, оставаться с ним наедине! Никогда раньше Лену не били. Она просто не знала, что это такое.

— Прекрати! — всхлипнула она.

Ссадины на лице от слез защипали сильнее.

— Прекрати, пожалуйста…

— Проси лучше, сучка, — заржал Серега. — Давай, ложись, расставляй ножки. Да не кочевряжься! Получай удовольствие.

Лена судорожно пыталась придумать, что делать. Позволять себя дальше бить, — невозможно. Сопротивляться, — значит ещё больше растравлять в нем зверя, с риском подвергнуться изнасилованию. Альтернативой изнасилованию было добровольное согласие на близость. Она, по крайней мере, позволяла избежать боли, хотя была не менее унизительным.

— Давай, — яростно процедил сквозь зубы Серега, — расскажи мне, как ты меня хочешь. Посмотри, какой он красавец. Поцелуй его, поиграй с ним.

Лена встала на четвереньки, делая вид, что подчиняется. Всхлипывая как можно беспомощнее.

Пока Серега отвлекся на своего "дружка", у неё была мгновенная пауза. Мысли метнулись к белой табуретке с острыми углами и металлическими ножками. Если не получится, Серега её убьет. Если получится, вполне может статься, что его убьет она.

И все же стоит рискнуть!

Лена потянулась к члену, руки заскользили от головки к мошонке. При этом она изо всех сил старалась, чтобы лицо не отражало той степени отвращения, которое вызывал в ней сей "любовный" акт.

Серега расслабился, довольный её покорностью.

— Я же говорил, что умею обращаться с женщинами, — процедил он сквозь зубы.

Лена вскочила, схватила табуретку и, прежде чем он успел среагировать, ударила, сверху вниз.

Серега закричал, закрывая лицо руками, отскакивая назад. Замахнувшись снова, Лена вновь хотела ударить, но Серега ухватился руками за край, с силой рванув импровизированное оружие на себя. Перепуганная Лена выпустила табуретку из рук, и, потеряв равновесие, Серега повалился на пол. Лицо его заливала кровь, сочившаяся из глубокого пореза на лбу. Дальше девушка смотреть не стала, бросившись к входной двери. Она выскочила на площадку и опрометью скатилась по лестнице.

Только выскочив на улицу, под брызги проливного дождя, Лена поняла, что пальто и сапоги остались наверху, и в таком виде она далеко не уйдет. Её трясло от нервного перенапряжения, ярости и мучительного страха перед тем, что Серега может спуститься, продолжить её избивать.

По двору шел незнакомый мужчина средних лет. Лена поспешила к нему обратиться:

— Скажите, у вас есть телефон?

Мужчина нерешительно кивнул.

— Д-да, — испуганно проблеял он, понимая, что, кажется, влип в неприятности.

— Вы разрешите мне позвонить? Я быстро! Пожалуйста.

Мужчина протянул "Моторолу".

Лена торопливо набрала номер Танькиного домашнего телефона, отчаянно молясь, чтобы та оказалась дома.

— Алло? — отозвалась Таня сонным голосом.

Лена облегченно выдохнула. Бог все-таки есть!

— Танюш, не спрашивай ни о чем и не перебивай меня, ладно? — стараясь удержать всхлипывания и подступающую истерику, проговорила Лена. — Немедленно приезжай на Чичканово. Как можно быстрее, и если можно, — не одна. Серега меня избил и пытался изнасиловать. Я выбежала на улицу, в чем была, раздетая. Приезжайте, быстрей.

— Я скоро буду, — голос Тани показался Лене сухим и колючим.

— Спасибо, — Лена протянула мужчине сотовой телефон, избегая смотреть ему в глаза, не желая видеть не отвращения, ни сочувствия.

— Может, в милицию позвонить? — услужливо предложил незнакомец.

Лена поколебалась перед тем, как отказаться. Легко советовать другим не давать спуску насильникам. Насколько же все усложняется, когда дело касается лично тебя. Сдай Лена Серегу "ментам", завтра её осудят все, начиная с Таньки и заканчивая родной матерью. Все, включая вызванных милиционеров, в случившемся обвинят именно её. Поговорку насчет сучки, которая, если не захочет, — в России знает каждый. И мнение о степени виновности "кобелька" разделяют все. В конечном итоге окажется, что именно она, Лена, спровоцировала весь инцидент.

Нет! Придется справляться самой. Не выносить сор из избы.

Проспится, одумается, сам напугается того, что сделал. Бог даст.

— Вы замерзнете, — заметил мужчину.

Лена кивнула.

— Я подожду в подъезде. Спасибо вам, еще раз. Вы идите, не беспокойтесь. Все теперь хорошо будет.

Чтобы случайные прохожие не смотрели с осуждением на её начавшее заплывать синяками, распухающее лицо, Лена вернулась в подъезд.

Таня приехала минут через двадцать, но они показались Лене вечностью. Лена совсем окоченела. От сквозняков не спасала даже горячая батарея. Болел заплывающий глаз, ребра. Саднила ободранная кожа на висках, губах, бедрах.

Танька пулей влетела в подъезд. Сопровождал её Саша, старательно стремясь не отставать от своей взбалмошной подруги. Увидев Лену, они застыли, переглянувшись:

— Да он чё, офигел, в натуре?! — взревел всегда спокойный Сашка. — Я сейчас поднимусь, да я ему все кости, пересчитаю!

— Пойди лучше, возьми Ленины вещи, — распорядилась Таня, заботливо обнимая замерзшую подругу. — И не вздумай сейчас выяснять отношения, ладно? Сначала отвезем Леночку домой. А потом будем разбираться.

Лена просто терпела, когда все кончится. Когда, наконец, можно будет, нырнув под одеяло, уснуть, забыть обо всем, что произошло за последние два часа.

* * *

Стоя перед захлопнувшейся за Леной дверью, Серега боролся с желанием броситься следом. Догнать, проучить, как следует.

Но возбуждение и азарт быстро схлынули. Из мозгов выветривались последние наркотические пары. Из крови уходил адреналин. Им на смену пришла тревога. Что теперь будет дальше?

Что такое на него нашло?! Серега не хотел избивать Лену. Он вовсе не хотел делать ей больно. Он же любит её! А она? Она его совсем не хотела. Любви его не хотела. Ничего она от него не хотела. Бросила, как старый ненужный свитер, — за ненадобностью.

Он сегодня в "универ" поплелся с единственной целью — помириться. А вот теперь их отношения окончательно, бесповоротно испорчены. От этой мысли всколыхнулась задремавшая, было, злость. Серега зарычал, схватил вазу, стоявшую на столике, и ударил ею о стену, разбрызгивая стеклянные осколки по всем коридору. Осколки на полу живо напомнило ему прошлый визит сюда. Со всеми сверхъестественными подробностями, которых быть не могло. А они, супротив всякой логики, были.

Нет, все-таки хорошо, что Ленка удрала. Он был способен её покалечить, лживую крысу.

Серега замер, прислушиваясь. До него дошло, что в жуткой квартире, полной духов, он остался один. Казалось, в любой момент из углов блеснут яростные насмешливые желтые глаза с щелевидными зрачками. Некто, обитающий здесь, был зол.

Серёга стоял посередине коридора, так пристально разглядывая дверь в ванную, что ему начало казаться, будто она слегка приоткрылась. Парень моргнул. Дверь была плотно притворена. Ни единого звука. Ни единого колебания в воздухе. Смеркалось.

И в сумерках четко виднелись запертые двери.

Когда-то Серега под влиянием одного друга, увлекающегося творчеством Стивена Кинга прочел книгу "Сияние". Там был эпизод, самый страшный и единственно показавшийся Сереге увлекательным, в котором маленький мальчик заходит в ванную комнаты 312 и видит, как старая толстая утопленница поднимается ему навстречу.

Серега стоял в коридоре, из которого стремительно убегал свет, и чувствовал, будто внутренности затягивало в огромную воронку. Ему казалось, стоит на долю секунды отвести взгляд от двери, ведущей в ванную комнату, как та широко распахнётся, выпуская раздутый от газов, осклизлый труп.

Серега моргнул. Ему кажется, или дверь на самом деле приоткрылась?

Резкий звук падающей воды вдребезги разбил тишину. Вода брызгала, стекала, шелестела, гремела, пела, звенела, билась и булькала.

Серега заставил себя двинуться по направлению к ванной, зайти в неё, закрутить краны. Почему-то стало ещё больше не по себе, когда звук падающей воды стих.

Серега хотел, было, быстрей выйти, но дверь не открывалась, её словно заклинило. За спиной вновь полилась вода, но теперь она больше не билась о кафель, а тихо журчала. Насмешливо, вкрадчиво. Безжалостно.

Комната стала наполняться туманом. Предметы постепенно теряли четкость, и словно бы засветились изнутри. Чугунная ванна, вытягивалась в длину и ширину, пока не стала огромной. Кафель под ванной издавал легкое свечение, наводящее на мысль о прогоревших, но ещё таящих жар, углях. Зеркало на стене, подернулось рябью.

Серёга быстро нашел объяснение происходящему. Его просто "тюркнуло" со "шмали", и все дела! Все происходящие, это просто действие наркотика, и только.

Успокоившись, он с любопытством стал наблюдать происходящие изменения. Услышав веселый девичий смех, Серега вздрогнул.

Обнаженная блондинка с потрясающей фигурой, подставляла высокую грудь под водопад воды, стекающей из душа, чувственно теребила дерзко вздернутые соски. Её руки то скользили по груди, то опускались ниже, туда, где смыкались стройные, женственно-округлые, мягкие бедра. На лице девушки застало выражение, ясно отражающее степень её возбуждения.

Странная нега, чувство сонливости, острое желание окунуться в розовую воду неожиданно, словно паутина, стали окутывать его.

— Тебе нравиться здесь? — услышал он ласкающий, как соболиный мех, мягкий голос. — Иди ко мне! — позвала блондинка.

Это не Лена! Лена ушла. Кто же это?

А впрочем, Сереге это сейчас было все равно. Вздыбившаяся плоть болезненно пульсировала и ныла, влекла к блондинке, от которой распространялся сладковатый, даже через чур приторный, запах.

— Это сон? — непослушными губами выговорил Серега.

— Иди к нам, — звал его мужской тихий голос.

Чьи глаза отражаются в кафеле? Мягкие, карие, мерцающие? Чьи теплые руки обнимают его, причиняя острое наслаждение? Девушки? Юноши? Обоих?

Незнакомый парень и девушка обнимали Серегу, жадно, жарко ластясь к нему. Втроем они придавались изощренным, незнакомым прежде Серёге, ласкам. В то время, как руки Сереги жадно сжимали женскую грудь, плутая по таинственным и влекущим изгибам женской плоти, его собственное тело получало пронзительно-острое удовольствие от рук красивого юноши, умело играющего с его собственным жезлом. Женщины так не умеет ласкать мужчину, ибо не дано ей знать, что чувствует мужчина.

Другой мужчина знает.

Откинув голову, Серега застонал, не в силах более сдерживаться. Красивые, алчные, свободные и до восхищения бесстыжие, новые знакомые пришлись ему более, чем по вкусу. Хотя Серегу несколько смущали эти игры. Если бы были только девушки, а так, целуясь с красивым незнакомцем, Серега испытывал чувство вины, разрываемый между долгом "нельзя" и чувством "приятно".

Впрочем, юноша был мало похож на человека. Слишком тонкий. Слишком изысканный. Со слишком светлыми мягкими девичьими локонами. С неестественно алым, теплым, чувственным ртом.

Серега сам не заметил, в какой момент стал обнимать и жадно целовать не девушку, а юношу.

На подзеркальнике догорали красные восковые свечи. Фигура юноши становилась менее четкой, расплывчатой. Словно бы Серёга смотрел на него сквозь воду.

— Кто ты? — выдохнул Серега, сжимая пальцами тонкие запястья незнакомца. Тело "видения" было не женским: твердым, гибким, как у хищника. Тонкие, красивые, но совершенно не женские руки! Откуда в них столько силы? Властно, медленно, неумолимо эти руки перевернули Серегу лицом к кафелю.

Серега впервые почувствовал, как чужая плоть вторгается в его тело. Ощутил с острейшим отвращением. Господи, бедные женщины! Как они это терпят?! Никакой мягкости, никакого огня в теле незнакомца не было. Его член был ледяным, как заостренное железо на морозе.

Боль пронзила от ягодиц до макушки, заставляя тело забиться в судорогах. Серега закричал, делая безуспешные попытки вырваться, уйти от происходящего ужаса. Он чувствовал, ощущал, как холод прокатывался от губ до пяток, заполняя собой каждую клеточку, но отстраниться, был не в состоянии. Боль обессиливала, распинала, уничтожала. Лишала надежды. Ужасала. Ледяная плоть отвратительного любовника убивала.

— Хватит! Не надо! — кричал Серега, — Пожалуйста, не надо!!!

Он кричал, пока крики не перешли в хрипы. Но голос его уходил в пустоту…

Наконец железные тиски разжались. Руки чудовища больше не держали, а плоть не распинала.

Серега был свободен.

Во рту стоял противный привкус жести. Когда Серега закашлялся, на кафель брызнули капли крови. Его крови!!!

Потолок начал опускаться. Серега из последних сил попытался выбраться из этого ада, но прежде чем успел вылезти из ванны, ноги подкосились, он больно ударился головой о край и ушел в воду.

"Сейчас я проснусь! — подумал Серега, цепляясь за ускользающее от него сознание. — Сейчас я проснусь!"

Что-то тяжелое не давало ему подняться. А легкие разрывало от недостатка кислорода. Темнота, красная и густая, заволакивала все вокруг. Серега ещё продолжал слышать, как где-то падала вода, струилась и растекалась, отрезая его от живительного воздуха и света. Вода колыхалась над его головой.

"Ты больше никогда не проснешься, — вещал кто-то во влажной равнодушной стихии. — И никогда не будешь спать. Добро пожаловать во Тьму".

Над собой Серега продолжал видеть бесстрастную фигуру со скрещенными на груди руками.

Молодой человек смотрел на него без единого душевного движения на красивом, белом лице. Смотрел неподвижными черными бездонными глазами.

Это был не сон.

Так пришла к Сереге смерть.

 

Глава 9

Страсть и нежить

Присев на край подоконника, Лена старательно делала вид, будто разглядывает рисунки и тонкие, как паутинка, трещинки на кафельном полу. Гнетущие чувство тревоги испуганным мячиком прыгало в груди. По шагам, прозвучавшим поспешным, громким топотом, долетевшим сверху, девушки поняли, — что-то произошло.

Добежав, Сашка остановился, тяжело дыша:

— Он! Он…

— Что?! — вскинулась на Сашку Таня.

— Мертвый!!!

* * *

Человек в синей форме не сводил с Лены сверлящего, изучающего грозного взгляда. Он пытался связать в маленьком мозге, там, позади двух маленьких глазок-буравчиков, в единую цепочку события дня. Нутром чуял: девушка с холодными глазами причастна к смерти паренька, того, что лежал сейчас наверху, в соседней квартире.

Лена тоже чувствовала, что он, этот грубоватый детина, с уже наметившимся брюшком под ремнем, прав — она виновна в смерти Серёги. Но, даже вздумай она сейчас признать свою вину, что ей ему сказать? Какую правду?

"Да, я убийца! Я нарочно заманила, а потом оставила Серегу в той зловещей квартире, чтобы понаблюдать, как им закусит призрак. Этот злой дух, он, знаете ли, с недавних пор мой любовник и мы с ним заодно? Думаю, именно он и стал тем самым чудищем, что утопило моего бывшего парня в черной ванной. А на что он, мой бывший парень, собственно, рассчитывал, когда так плохо себя вел?! Нет, вы не думайте! Призрак убил его вовсе не из ревности. И не из мести. Просто он хотел есть. Вы не знаете? Именно так призраки питаются — живыми людьми"?

Стакан, что Лена удерживала в руке, показался необыкновенно тяжелым, — рука словно налилась свинцом и потеряли способность держать.

В комнате царила неприятная атмосфера, насыщенная невысказанными подозрениями и опасениями.

Лена старательно не глядела в сторону друзей. Чувствовала, какой подозрительностью были полны их сверлящие, обжигающие, обвиняющие взгляды.

Как Таня, — её Таня!? — смела смотреть на неё с подозрением и испугом!?

Нет. Её здесь нет. Та, кто присутствует, это не она, не Лена Лазорева. И все, что произошло, произошло не с ней. С ней такого просто не может быть! Вовсе не она сидит в чужом коридоре, как две капли похожим на тот, что находится над их головами. Вовсе не на неё смотрит инквизиторским взглядом плотный невысокий человек в милицейской форме. Не её подозревают в убийстве. Не её допрашивают, зажав в руках блокнот и ручку.

Даже призраки казались Лене более реальным. Медработники, милиция, трупы: во что превратилась её спокойная, размеренная жизнь?

— Вы давно знакомы с убитым? — задавал участковый дежурные вопросы.

— Да, — кивнул Лена.

— Как давно и насколько близко?

— Очень давно и достаточно близко.

— Можно подробнее?

— Мы вместе выросли, вместе учимся, — Лена судорожно сглотнула отчего-то густую, как еловая смола, слюну, — учились. — Поправилась она. — Встречались почти полтора года.

— Расстались?

— Пару месяцев назад, — подтвердила Лена.

— По чьей инициативе?

— Формально, — по моей. Но, по сути, решение было общим.

— Он как-то угрожал вам после ссоры?

— Нет. Мы разошлись мирно. А сегодня Сережа вдруг неожиданно встретил нас с Таней. Начал ругаться. Я не хотела, чтобы мы "гавкались" на виду у всех, вот и предложила поехать ко мне на квартиру. — Лена почувствовала, как в висок клюет птица с острым железным клювом.

— Вы приехали к тебе домой, что было потом?

— Потом…Сережа, он…он стал ко мне приставать, — медленно подбирая слова, рассказывала Лена.

— Дело происходило в ванной? — Сухо спросил милиционер.

— В ванной? — удивленно вскинула на него глаза Лена. — Нет. На кухне. Мы собирались пить чай. И тут он повел себя необычно. Сережа никогда раньше…. — Лена опустила голову, решив не досказывать предложение. — Я стала зачищаться, испугавшись, что он меня покалечит, отбиваясь, бросила в Сережу табуреткой и убежала. Больше я его живым не видела.

— Он пытался тебя догнать?

— Не уверена.

— Значит, как ты утверждаешь, что вы не вступали с ним в интимные отношения?

— Н…нет. Почему вы спрашиваете?

— А потому, — передразнил её участковый. — Что у твоего покойничка все хозяйство спермой залито по самое-самое "не балуйся". Даже на коврике лужица.

Лена опустила голову, уронив на колени дрожащие руки. Господи, что же произошло в той Богом забытой квартире?

— Ну? Труп забрали. — Заявил второй милиционер, здоровенный детина, с лысым черепом, перешагивая порог соседской кухни. Он мог с легкостью сойти за "братков", а не за служителя Фемиды. — Ну, что? Мы тоже едем в участок? Или как?

— Едем в участок, — закрывая блокнот, поставил точку в разговоре Ленин собеседник.

Пока автомобиль их вез, Лена пыталась себе представить, как отреагирует на события мама.

И не могла. Не хватало воображения.

По приезду участковый проводил её к кабинету, над которым висела табличка: "Комитет по делам несовершеннолетних".

— Мне девятнадцать. — Гордо заявила Лена.

— Да без разницы, — отмахнулся милиционер, распахивая перед ней дверь.

В кабинете Лену встретила совсем ещё молодая женщина, не старше тридцати. Плотного сложения, в поношенных джинсах и толстом свитере под горло, с русыми жидкими волосами, забранными в небрежный хвост, следователь показалась Лене простой, резкой и надежной. Как скала, даром что женщина. Почему-то вопреки распространенному мнению о продажности родной милиции, глядя на эту женщину верилось, что справедливость все-таки восторжествует. Такая, взятку-то взять, — возьмет, не откажется. Но если ты действительно вор, все равно будешь сидеть в тюрьме.

Следователь поманила девушку, пригласив сесть напротив себя.

— Как зовут? — спросила следователь, постукивая ручкой по столешнице.

— Лена, — всхлипнула девушка в ответ, борясь с желанием уткнуться кому-нибудь в плечо и выплакать печали.

— Фамилия? — бодро продолжала задавать вопросы женщина. — Отчество?

— Лазорева Елена Олеговна, — ответила Лена.

— А я — Алевтина Алексеевна, — представилась женщина. — Ну, так, Лазорева Елена Олеговна, что мы там натворили?

— Ничего.

— Ну, все так говорят. За что же, в таком случае, тебя к нам привезли, если ничего, а? Ладно, сначала ответь, царапины тебе уже обработали?

— Обработали. Вера Антоновна, соседка снизу, марганцовку одолжила.

— Хорошо. Тогда, Елена Олеговна, вот что! Вот тебе листок. Вот ручка. Садись-ка вон за тот стол, и пиши. Излагай подробно, все, как было. Договорились?

Лена кивнула.

— Алевтина Алексеевна? — встревожено окликнула она следователя, которая уже направилась в сторону электрического чайника.

— Да? — обернулась та на зов.

— Мне пришьют дело о превышении необходимой обороны?

Алевтина Алексеевна кивнула, хладнокровно наливая кипяток в чайник для заварки:

— Возможно, — пожала она плечами. — А что? Будут не правы?

— Будут, — буркнула Лена себе под нос.

Она села за указанный ей столик, и постаралась сосредоточиться. Собрать вместе, норовившие разлететься по сторонам мысли. Предстояло описать события дня, уместив их на одном листе формата А-4.

И снова сомнения в том, что все происходит именно с ней, закрались в душу.

— Скажите, а позвонить я могу? — снова подала голос Лена.

— Кому? — вопросом на вопрос ответила следователь.

— Отцу.

— Звони. Отцу можно.

Лена нажала кнопку вызова на мобильном телефоне. Олег отозвался в тот момент, когда она уже начала думать, что на её вызов останется без ответа.

— Алло? — голос звучал устало и напряженно. — Как дела, Лена?

— Плохо. Меня забрали в милицейский участок по подозрению в убийстве.

— Что?!! — Олег не кричал, но в голосе его прозвучало такое количество эмоциональных оттенков, что Лена затруднялась с их определением. Была представлена вся палитра красок от изумления до возмущения; от страха до ярости.

А вот в ней самой, казалось, эмоций уже не осталось.

— Перезвони мне сейчас, ладно? — Попросила Лена. — У меня на счету остались копейки.

Когда Олег перезвонил, Лена кратко, в общих чертах рассказала ему всю историю:

— Понятно, что в свете моих синяков, звонков и криков дело выглядит так, будто, отбиваясь от насильника, я его прибила. А может, и, не отбиваясь вовсе, а так, во время любовных игр, — монотонно закончила девушка.

— Мне нужны имена и фамилии тех, кто с тобой работает. Ты сейчас одна?

— Нет.

— Дай мне поговорить со следователем, ладно?

— Без проблем. — Лена повернулась к Алевтине. — Мой отец хотел бы с вами поговорить. Это возможно?

— Без проблем, — копируя её тон, улыбнулась Алевтина Алексеевна, забирая их рук девушки мобильник.

Пока старшие говорили, Лена записала на бумагу то, о чем только что рассказала отцу.

Пришли, повздорили. Серега начал приставать. Отбиваясь, ударила его табуреткой по голове, рассекла кожу на лбу. Может быть, и не только кожу. Испугалась, убежала. Позвонила подруге по мобильнику, одолженному у неизвестного случайного сердобольного прохожего. Дождалась подругу с её парнем в подъезде. Наверх поднялся Сашка, а когда спустился, сказал, что нашел Сережу мертвым. Вот и все. Что происходило за то время, пока она, Лена, дожидалась Таню, в квартире наверху, — Лена понятия не имела. Может быть, желая смыть следы крови, которая, как известно, весьма обильно течет из лицевых царапин, Сережа решил принять душ, поскользнулся и разбился?

— Давай листок, — сказала Алевтина Алексеевна.

Пробежав его глазами, кивнула

— Ну, что ж, годиться. Судебная экспертиза разберется, что в твоих откровениях сказки, а что происходило на самом деле.

— Все происходило так, как я описала.

— Ладно, ладно. Твой отец сказал, что матери уже позвонили. Так что жди, за тобой приедут.

В комнате было пронизывающе холодно. В эту пору, когда за окном осень борется с зимой, а отопления в трубах пока не предвещалось, мерзло, казалось, все на свете.

— А можно мне горячего чаю? — спросила Лена.

Следователь ухмыльнулась. И налила замерзшей, перепуганной, явно уставшей девочке, чаю.

Пусть погреется.

Из участка Марина с Леной домой возвращались пешком. Мать с ней не разговаривала, храня всю дорогу уничтожающее молчание. Молчание матери причиняло Лене мучительную боль, заставляя не обращать внимания на брызги воды, летевшие со всех сторон, на грязь, на холод. Было чувство, словно на сердце положили огромный раскаленный камень. Девушка шла быстрее и быстрее, как будто стремясь обратить боль в движение. Словно нож разрезала она темноту и дождь. Но мрак смыкался за спиной и зазывно мерцал впереди, по-прежнему не давая облегчения.

По возвращению домой Марина кинула еду на стол, словно собаке, по-прежнему не говоря ни слова, даже не взглянув на дочь.

— Я ни в чем не виновата, — сквозь зубы проговорила Лена, чувствуя, как боль перерастает в злость. — Почему ты так о мной себя ведешь?

— Виновата, — чужим, далеким голосом отозвалась мать. — Раз ты оказалась в такой ситуации, ты — виновата.

— В чем моя вина?! В том, что не дала этому идиоту себя изнасиловать?!

— А ты думаешь, твоя чертова невинность стоит дороже человеческой жизни?!

Лена, опешив, смотрела на мать.

— Ты не должна была встречаться с этим мальчиком, раз уж он тебе не нравился. Должна была как-то иначе обставить ваше с ним расставание, объяснить мотивы своего поступка, извиниться, если на то пошло. Не должна была доводить ситуацию до точки кипения. Женщина отвечает за отношения. Не мужчина! Ты не должна была, ни в коем случае не должна, оставаться с ним наедине! Так что в том, что случилась, ты, как видишь, виновата!

— Но хоть в то, что я его не убивала, мама, ты мне веришь?!

Они обе кричали. Хотя обе очень редко повышали голос. Особенно друг на друга — почти никогда.

— Я не знаю, — прошептала мать, отводя глаза. — Может быть, не рассчитала силы…

— И оставила его в ванной истекать кровью?! Ну, мама, знаешь ли…я бы никогда так не поступила! Когда я выбегала из квартиры, Серега здоровенным бугаем несся за мной, звеня яйцами и потрясая кулаками! Он был живее всех живых. Он был пьян. Он жестоко меня избил. Я — твоя дочь. Мне плохо! А ты не находишь для меня ни одного доброго слова!

— Ты! Ты такая же, как твой отец! — Марина буквально выплюнула фразу ей в лицо. — Безответственная! Бессердечная! Гулящая! — Мать и дочь обменивались взглядами. — Ты думаешь только о себе! Господи, какой позор! Я этого не переживу, — всхлипнула Марина, опускаясь на стул и разражаясь рыданиями.

Лена знала, — у матери больное сердце. Нужно было бежать за каплями, нужно было предпринимать какие-то действия, успокаивать. Оправдываться. Что-то делать. А не было сил. Не было желания. А вот если взять, и сделать то, что избавит её разом от всех проблем? От несправедливых злых упреков? Взглядов? Обвинений? Презрения?

Просто перестать быть.

Накапав "корвалол" в маленький стаканчик, поставив его рядом с матерью, Лена прошла в спальню. Но за всю ночь сон ни разу не сомкнул ей веки. Он тоже решил быть бессердечным.

Лена слышала, как мать несколько раз подходила, тяжело вздыхая, и по комнате распространялся запах валидола. Но к рассвету в доме воцарилась полная тишина.

Украдкой выпархивая из дома ранним утром, когда часы показывали только половину пятого, Лена понимала, что объяснить свое поведение матери будет сложно. Но все равно поехала, не устояв перед искушением выплеснуть боль, злость и отчаяние на "виновника" свалившихся бед.

Перешагнув порог зачарованного дома, девушка не стала включать свет.

— Ну? — тихо уронила она в мертвую тишину. — Где ты? Иди сюда, — поговорим. Как ты посмел? Как ты только посмел так подло подставить меня?! Из-за тебя мне вполне могут пришить статью!

Лена почувствовала озноб, распространяющийся по телу, сковывающий разум и волю, как льдом реку.

"Посмел? — насмешливо протянула Тьма голосом Адама. — Это не требовало такой уж большой смелости.

— Замолчи!!! Я верила тебе! — попыталась обличать Лена.

— А разве я сделал что-то, чтобы внушить тебе доверие?

— Какого черта тебе вообще понадобилось его убивать? — заорала Лена.

— Не хочу больше быть "барабашкой" за дверью. Захотелось заявить о себе широким массам.

— Ты мертв. Этого не изменишь, — отрешенно возразила Лена.

— Много ты знаешь, куколка, — насмешливо выдохнула Темнота. — Откуда, по-твоему, появились сказки о вурдалаках, оборотнях, инкубах? Они имеют под собой вполне реальную подоплеку. Мы, мертвецы, можем черпать силу в вас, в живых. Мы питаемся вами. Вашей жизненной силой, вашими чувствами, кровью, мыслями. У нас нет другого выбора, если мы хотим "жить" рядом, в мире Времени и Плоти. В Явном мире.

— Значит, я для тебя тоже "пища"? — с вызовом спросила Лена.

— Ну, конечно! — насмешливо прошипела Тьма, успокаивающим жестом обнимая Лену за плечи, укачивая нежным шепотом. — Подумай сама, разве он не заслуживал смерти? К чему ему жизнь? Грубому, тупому, примитивному животному, получавшему радость только от еды и от секса? Настолько пустое создание, что у его Силы и Вкуса-то нет. Даже не знаю, существовала ли у него Душа?

Лена отшатнулась, вывернувшись из объятий Пустоты:

— Не нужно так говорить о Сереже!

— Твоя беда в том, что ты не веришь в Зло, — грустно выдохнул Призрак. — В обычное, обыденное маленькое Зло. Но оно существует. Оно реально, оно всегда рядом. Оно живет в твоем собственном сердце, — не отрицай! Что, как не зло, заставило тебя позволить убить твоего неудавшегося любовника? Что иное, как не стремление ко злу, заставляет тебя приходить ко мне, — снова и снова? Неужели ты до сих пор не понимаешь: я — реален. Я опасен. Я есть ЗЛО. Твоя любовь ко мне — зло. Наша связь с тобой наиболее порочная из всех возможных пороков и извращений: она тоже зло. Я знаю, чего бы тебе хотелось. Чтобы я стал похожим на ожившие девичьи сны: обернулся прекрасным маленьким принцем Экзюпери, грезившим о лунной розе. Не так ли? Но я не любитель роз! Я не ожившая фантазия экзальтированных барышень, отрекшихся от мирских соблазнов. Я — беглец из Ада, которому ты помогаешь обосноваться у себя в миру.

Лена подняла на него глаза:

— Ты убьешь меня?

— Ты сама убьешь себя, — усмехнулся Призрак, пожимая плечами. — Но что такое смерть? Ты же твердо знаешь, что не перестанешь существовать. Всего лишь поменяешь форму. Так чего бояться?

Во всех книгах, во всех религиях мира контакты с мертвыми запрещены. Почему-то Лена решила, что сможет безнаказанно преодолеть то, что всегда было запретным табу — во все времена, у всех народов? Почему не убоялась, входя в полосу мрака? На что надеялась? Почему сомневалась, что это странное существо способно причинить ей вред?

Он прав! Она не знала, что такое "зло". И не хотела этого знать.

Его волосы, пушистые, мягкие, щекотали щеку.

Лена перестала испытывать сомнения, перестала ощущать страх. Она чувствовала только твердый холод его рук, и их прикосновение было приятно. Она обняла ледяную, гибкую шею обеими руками. Наверно такие же восхитительные ощущения испытывала Ева в объятиях первого змея?

И на них променяла Рай?

Лена позволила приблизиться кроваво-алым губам к своему лицу, покорно закрыла глаза, когда ледяные губы, коснулись её губ. Его тело напоминало ожившую каменную статую. Лена чувствовала себя птицей, попавшей с шелковые сети, в которых биться бесполезно. Растворялась, подчинялась и уходила от всего привычного, близкого и теплого. От всего того, что было ядром души и тела. Легко подчиняясь боли, пришедшей в миг, когда острая бритва вскрывала вены на руках.

Она даже не поняла, что происходит. Лишь вздрогнула и прижалась к нему, словно пытаясь найти успокоение в обманчивых "не-живых" руках.

— Я умру? — спросила она.

— Да

Лена закрыла глаза, покорно погружалась в розовое жаркое марево, окружавшее их плотным кольцом.