Гаитэ вышла от матери в полном расстройстве.

В том, что Стелла её не любила, она не сомневалась, как не сомневалась она и в том, что в данный, конкретный момент, их интересы с матерью действительно совпадали. Было ли прямодушие Стеллы подлинным или тщательно разыгранным, не так уж и важно. Главное, что зерно истины в её словах есть.

Гаитэ понимала, что не сможет контролировать Сезара; что, как только они выедут за пределы Жютена, она окажется полностью в его власти и, если он в самом деле так порочен и чёрен, как рисует мать, ей остаётся только тихо молиться.

Но может ли человек быть настолько плох?

Рассеянно попрощавшись с комендантом       Бёрста, Гаитэ спряталась в бархатном нутре императорской кареты. Раздался свист бича и небольшой кортеж тронулся.

Пока они ехали, Гаитэ позволила себе полностью погрузиться в невесёлые мысли. В пути она не предвидела никаких сомнительных задержек. Да и с чего бы их было ожидать?

Однако она плохо знала Жютен и коварную реку, опоясывающую город. В засушливые дни та пересыхала до едва-едва струящегося по пересохшему руслу ручья, но почти сутки без перерыва хлещущего ливня заставил воду подняться, выйти из берегов и залить набережную. Пришлось ехать окружной дорогой, в объезд, через грязную торговую площадь гудевшую, словно улей. Люди толкали друг друга локтями, пробираясь куда-то вперёд.

– Что там происходит? – поинтересовалась Гаитэ у одного из охранников, гарцующих на лошади рядом с каретой.

– Кажется, казнь.

– Казнь?

– Да, сеньора. Должны казнить какого-то смерда за срамный грех.

– За что? – не поняла Гаитэ.

Но стражник, потупившись, сделал вид что не расслышал вопроса, отставая.

Народ, как на весёлое развлечение, стекался со всех сторон. Праздному и жестокому людскому любопытству не мешала даже разбушевавшаяся стихия.

Попав в людской водоворот, выбраться их которого без причинения увечья какому-нибудь неосторожному ротозею не было возможности, волей-неволей, пришлось остановиться.

Гаитэ поразило множество вооружённых людей вокруг. Повсюду виднелись начищенные шлемы, слышалось бряцание стали, гулкий топот подбитых гвоздями сапог.

На сбитый посреди площади помост по грубо сколоченной лестнице поднялся палач, волоча за собой на верёвке тело в лохмотьях.

Стоило парочке показаться, как толпа ответила весёлым улюлюканьем.

Гаятэ поразило выражение напряжённого внимания на лице осуждённого. Похоже, человек этот даже сейчас, стоя рядом с палачом, пытался придумать, как ему выкрутиться.

Тем временем судья в алой мантии вышел вперёд и, подняв обе руки вверх, жестом, призвал толпу к тишине.

– Друзья! – воззвал он. – Друзья мои! Слушайте и смотрите! Человек, что стоит сейчас перед вами, выглядит так же, как любой из нас, но отличается от нормальных людей так же, как плевел от зерна! Он отвернул от бога свой богомерзкий лик – он возлёг с мужчиной, как с женщиной! Какой грех может быть исполнен большей скверны?! Он подлежит жестокой каре! Да будет Кристоф Кастанэ проклят на веки вечные! – раскатистым громом пронеслось над площадью. – А имя его предано поруганию! Аминь!

И вновь толпа радостно поддержала жестокое решение.

Приговорённый мужеложец, обшаривая глазами толпу, ухитрился встретиться с Гаитэ взглядом. В следующую же секунду он врезал под рёбра палачу, естественно, ошалевшему от такого поворота событий, увернулся от тюремной охраны, перескочил оцепление, в лёгкую раскидав с добрый десяток горожан, толпившихся вокруг и отчаянно ухватился за дверцы кареты.

Скорость, достойная восхищения!

Гаитэ сделала знак охране не оттаскивать несчастного.

– Ваша Светлость, сжальтесь! – прорычал приговорённый, продолжая цепляться за дверцу, всем видом давая понять, что если его и удастся отсюда оторвать, то только вместе с нею. – Я понимаю, что проявляю дерзость! Что достоин моей участи. Пусть меня казнят, но не так!

В первый момент Гаитэ растерялась, не сообразив, отчего он просит у неё защиты. Как он узнал, кто она такая? Потом сообразила – гербы на карете!

– К какой казни тебя приговорили?

– К четвертованию, Ваша Светлость.

– И твоя вина только в том, что ты… предпочитаешь мальчиков?

– Меня оклеветали, клянусь!

Гаитэ усмехнулась. Паршивец, возможно, лгал, но в его положении странно было бы говорить чистую правду. К тому же, прости господи, если все его прегрешения состоят лишь в странных сексуальных пристрастиях, то встречаются в этом мире грехи и похуже.

– Клянётесь? – переспросила Гаитэ.

– Ваша Светлость! – вновь уцепился за дверцу кареты преступник, словно клещ, со всей силой отчаяния. – Спасите меня! И, даю слово, я стану служить вам верно, как собака! Спасённая вами жизнь будет вам же и принадлежать!

Гаитэ посмотрела в светлые, дымчато-серые глаза.

Верность – то, что стоит дорого. Не государственного же преступника из оков правосудия вынимает? Даже не воришку? На мгновение промелькнула тень сомнения: что скажут по этому поводу Алонсон или Торн? Но письмо за корсажем, написанное Стеллой, где содержались требования к вассалам Рэйва признать власть Гаитэ, подчиниться её решениям с той же покорностью, с какой вассальные лорды уважали власть прежней герцогини, внушало уверенность, что на спасение какого-то мелкого правонарушителя Фальконэ посмотрят сквозь пальцы.

А ей верный человек нужен.

Просто позарез нужен!

Гаитэ встречалась с людской неблагодарностью не реже других, но решила, что ничем особенно не рискует, спасая несчастного от четвертования. Впереди многонедельный поход в обществе Сезара. Верный человек, если такого удастся сыскать, будет более, чем кстати. Нужен кто-то, кто станет служить только ей, и чтобы этот кто-то был не учтён Фальконэ, иначе его легко может постигнуть участь несчастных генералов.

– Освободите, – кивнула она своим стражникам.

– Но… на каком основании? – всплеснул руками судья.

Гаитэ ответила ему самым строгим взглядом, который только смогла изобразить:

– Именем императора.

И, чтобы у судьи не возникало лишних вопросов, бросила ему небольшой кошель с монетами – всю наличность, что имелась у неё с собой.

– Садитесь на козлах, позади кареты, – велела она спасённому проходимцу. – Впрочем, если предпочтёте сбежать, дело ваше.

– Я не нарушу данного слова, Ваша Светлость, – отвесил поклон мужчина.

Толпа, поняв, что представление отменяется, довольно быстро разошлась. Продолжающий лить дождь не способствовал прогулкам.

Гаитэ опустила кожаные занавески и собралась, было, облегчённо откинуться на спинку, как взгляд её наткнулся на закутанную в плащ, с опущенным на лицо с капюшоном, фигуру.

Не успела она испуганно ойкнуть, как затянутая рукой перчатка взметнулась вперёд, но не зажала ей рот, в всего лишь приложила к губам палец.

– Тс-с! Тихо!

Мужчина рывком сорвал с головы капюшон. Блеснули в полумраке тигриные глаза, сейчас показавшиеся Гаитэ совсем тёмными:

– Торн? О! Святые Духи! Как ты меня напугал!

Он гортанно засмеялся. Ровные белые зубы сверкнули между губами, как плотоядный жемчуг.

– Что ты здесь делаешь? – недовольно фыркнула Гаитэ.

Улыбка ещё продолжала играть на губах Торна, в то время как взгляд сделался серьёзен.

– Слежу за тобой, дорогая невестушка.

Гаитэ смотрела на него, чувствуя, как сердце горячими толчками колотится в груди.

– Зачем?

Где-то вдалеке прозвучал колокол. Порыв ветра сотряс карету, захлопав занавесками. Не отдавая отчёта, Гаитэ инстинктивно испуганно схватилась за руку Торна и в тот же миг, словно подхваченный этим залётным вихрем, Торн сорвался с места, пересев на скамью к ней, вцепившись ей в плечи.

– Чтобы ты не наделала глупостей, конечно. И, как думается, не зря. Зачем тебе вдруг потребовался этот жалкий срамник?

– Я пожалела его. По опыту знаю, что людям свойственно наговаривать друг на друга напраслину, а казнь слишком жестока, и…

– К черту его! Мне плевать, жив он или мёртв.

Он обнял её, прижимая к себе. Гаитэ не понимала, что происходит и почему Торн делает то, что делает. Но думать о причинах его действий у неё, по правде говоря, не было желания.

В раскачивающемся, туманном, холодном мире так приятно было оказаться в тёплых, сильных, надёжных руках.

«Ему нельзя верить. Никому нельзя верить», – с горечью напомнила себе Гаитэ.

Взгляд Торна тёмен и глубок.

– В городе наводнение, – промолвил он. – Погибло несколько пьяных нищих и несколько пьяных шлюх, не успевших вовремя подняться на возвышенность. Теперь горожане долдонят о каре божьей, повсюду вспыхивают беспорядки. Вот я и беспокоился о тебе.

О ней никто никогда не беспокоился. Все верили, что Гаитэ сильная. Что она со всем справится сама. А оказывается, это так приятно – когда кто-то просо беспокоится? Истосковавшись по простому человеческому теплу, участью, обществу Гаитэ против воли и разума, инстинктивно прильнула к обнимающему её Торну.

– Но зачем было тайком проникать карету?

– Тайком? От кого? – засмеялся Торн. – От стражников что ли? В этом не было необходимости. Они пропустили меня, как только узнали. Поцелуй меня.

Его требование застало врасплох. Гаитэ ожидала не этого.

– Что?

– Поцелуй меня.

– Но я… я не могу…

– Не можешь? И ты права! О поцелуях не просят. Вся прелесть поцелуя в его внезапности. После просьб и уговоров поцелуй теряет вкус.

Она не сопротивлялась в тот момент, когда, бережно взяв её лицо в свои ладони, словно переполненный до краёв кубок, Торн притянул её к себе и поцеловал.

Этот поцелуй не был похож на те, предыдущие. Он был упоителен, нежен до головокружения. И всё же долго сдерживать природный бешенный темперамент у Торна не вышло. Он с силой сжал податливое тело Гаитэ, покрывая поцелуями её губы, шею, грудь с такой нарастающей алчностью, что становилось трудно дышать. Но стоило Гаитэ испугаться этого неистового огня, как он тут же улёгся. Пусть и с сожалением, пусть с видимым усилием, но всё же Торн отпустил её.

– Не здесь, прошу вас… не так, – спрятала у него на груди пылающее от страсти и смущения лицо Гаитэ.

– Конечно, – легонько щёлкнул он её по носу. – В первый раз я возьму тебя на белых простынях, в свете луны и звёзд, а не посреди утопающих в грязи улиц, в окружении солдатни. Ты ещё новичок в искусстве любви. Обещаю, что буду терпелив и нежен.

– Не нужно ничего обещать, – грустно сказала Гаитэ.

Её ладонь неторопливо скользнула по его руке, под рукавом. Гаитэ про себя удивилась тому, как нежна его кожа на тыльной стороне предплечья, упругая и гладкая.

– Вообще не говори ничего. Нет хуже обманутых ожиданий.

– Я не обману твоих надежд, дорогая. Вовсе не даром у меня слава одного из лучших любовников.

Почувствовав, как Гаитэ вся сжалась от его слов, Торн взглянул на неё пытливо, действительно желая понять, что её задело.

– Я не сомневаюсь в вашем искусстве любви, сударь.

– А в чём сомневаешься?

– В том, что для вас я буду хоть чем-то отличаться от других женщин, побывавших в вашей постели.

– Конечно, будешь, – крепче обнял её Торн. – Все они были либо потаскухами, либо фаворитками. Ты станешь женой.

Гаитэ отвернулась:

– Это ещё не решено, – глухо сказала она.

– Как это понимать? – сверкнул глазами Торн

– Разве твой отец не отсылает меня вместе с Сезаром в Рейвдэйл? А ведь там может случиться что угодно.

– Отсылает в Рейвдэйл? С Сезаром?

Торн выглядел удивлённым, даже обескураженным.

– Ты не знал?

– Откуда? О, нет! Они не посмеют так со мной поступить! – вспылил Торн.

– Боюсь, что тут ты ошибаешься – уже посмели. Мне недвусмысленно дали понять, что честь войти в вашу семью мне только надлежит заслужить.

– Исполняя роль заложницы Сезара?!

– Не кричи на меня. Это не я придумала.

– Я не… – Торн стих, сумев совладать с охватившей его яростью. – Я кричу не на тебя. Сама мысль о том, что ты окажешься во власти моего часто весьма далёкого от сдержанности и уравновешенности, брата, мне претит.

В сердце Гаитэ, против её воли, оживала надежда. В конце концов, всем известно, что старший сын был любимчиком императора? Вдруг Торну удастся повлиять на решение отца? Или, хотя бы, отправиться вместе с ними?

Тем временем кортеж добрался до императорского дворца. Но, к сожалению, попасть домой оказалось не так-то легко. Между входом и каретой собралась целая толпа.

– Проклятые короли! Из-за вас Духи наслали на город потоп! Из-за вас мы все обречены на гибель! – раздались выкрики из толпы.

Не говоря ни слова, Торн вытащил из ножен меч. Клинок тускло блеснул в сером, призрачном свете дождливых сумерек. Этого оказалось достаточным, чтобы те, кто стояли ближе всего к проходу, в спешке натыкаясь друг на друга, отошли.

Гаитэ было страшно. И непривычно. До сих пор ей никогда не приходилось бояться обычных людей или их ненависти.

Но меч и стража оказались убедительней кипевшего в их венах гнева. Гаитэ и Торн беспрепятственно дошли до ворот и, когда сняли засовы, просочились внутрь.

Звуки шагов гулко разносились по дворцу, особенно когда шагал Торн стуча каблуками.

– Отец дома? – поинтересовался он у одного из стражников.

– Его Величество ещё не возвращались из Собрания. Обещали быть к ужину.

– Ясно. Ты! – ткнул Торн пальцем в сторону ценного приобретения Гаитэ. – Следуй за нами.

Не успели они войти в комнату, как Гаитэ поспешила занять место у камина. Она замёрзла и, несмотря на плащ, промокла.

Кристоф Кастанэ остановившись на середине комнаты, выглядел не слишком дружелюбно. Он стал ещё менее дружелюбным, когда кончик меча Торна, поднявшись, упёрся ему в горло.

– Торн! Не надо! – сорвалось с губ Гаитэ, но в ответ он только оскалил в усмешке, куда больше похожей на оскал, чем на улыбку, зубы.

– Полагаю, смерд, ты хочешь получить работу? – обратился к проходимцу он, щуря глаза, отчего вокруг них пролегли выразительные лучики. – Но, чтобы служить самой императрице, нужно представлять себя нечто больше, чем ничто. На что ты способен, парень? Если ты, конечно, парень? Давай, покажи!

Взгляды мужчин встретились. Один глядел с вызовом и любопытством, второй – мрачно и обречённо.

– Ну же? Или ты хочешь, чтобы я велел выкинуть тебя на улицу немедленно? Всякая шваль мне не нужна.

Прежде, чем Торн успел договорить, Кастанэ крутанулся, отклоняясь назад, уходя от угрожающего ему оружие и в следующую секунду неведомо откуда взявшихся в его руках два клинка нацелились на горло противника, заставив сердце Гаитэ испуганно оборваться.

– Ого! – фыркнул Торн. – Неплохо!

Гаитэ не разделяла его веселья. Они с проходимцем были наедине, стража – за дверью. Беспечный Торн явно не до оценивал серьёзность угрозы.

– Ты проворней, чем я думал! – продолжал криво ухмыляться Торн, игнорируя холодный и острый кончик металла, не позволяющий ему опустить голову, из опасения получить второй рот, чуть ниже подбородка. – Слишком проворен для обыкновенного мужеложца.

– Значит, я необыкновенный, – прохрипел Кастанэ. – Вы для императорского сыночка тоже ничего дерётесь.

Торн рассмеялся.

Несмотря на обмен любезностями, ни один, ни другой противник не спешили отвести клинок.

– А ты дерзок. Слишком. Если учесть, что я тот, кто будет платить тебе жалование.

– У меня уже есть хозяин.

– Сколько бы он тебе не платил, я заплачу вдвое.

Гаитэ почудилось, что Кристоф слишком напирает на рукоять своего меча.

– Довольно! Опусти оружие! – сорвалось с её губ.

К её удивлению, Кристоф послушался безоговорочно.

– Как прикажите, миледи, – потом он вновь повернулся к Торну. –Вынужден отказать, сеньор. Я дал слово служить сеньорите, пока не выплачу долг жизни.

– Вот и отлично! В этом наши желания совпадают. Я буду платить тебе за то, чтобы ты служил ей. Но если ты не справишься, если навредишь хоть в малом, я найду тебя из-под земли, и ты пожалеешь о том, что не умер сегодня.

Кристоф снова поклонился:

– В угрозах нет нужды, сеньор. Я дал слово и сдержу его.

– Вижу, ты ловкий и верный. Но достаточно ли ты умный?

В отличие от Кристофа, Торн и не думал опускать оружие. Уличив момент, когда тот отвлёкся, он обезоружил его, выбив клинок из рук. В следующее мгновение острый локоть прижал слугу к колонне, а приставленный к рёбрам клинок не давал даже вздохнуть без опасения быть выпотрошенным.

Торн, как все Фальконэ, никому не прощал своего поражения. И всегда стремился взять реванша, заставить заплатить противника ли, соперника, двойную цену.

– Я далеко не глуп, сеньор. Я понял из ваших слов, что мы может послужить одной и той же цели. Не убивайте меня. Я нужен вам.

– Торн! Пожалуйста! – взмолилась Гаитэ, отнюдь не уверенная в том, что её будущий муж не прирежет её протеже, словно рябчика к ужину.

– Глупо уничтожать то, что может принести пользу, – медленно выдохнул Кристоф, медленно поднимая руки в знак смирения и подчинения.

Торн приблизил своё лицо к лицу противника почти так же, как перед тем нависал над Гаитэ. Движения его были полны силы, удали и страсти, не сексуальной, но полной агрессии и азарта.

– Торн! – снова позвала его Гаитэ. – Прекрати! Ты пугаешь меня.

Он повернул голову, по-прежнему по-волчьи скаля зубы:

– Почему бы мне его сейчас не убить? Он посмел поднять на меня руку.

– Потому что я прошу тебя об этом! Не убивай! Ну не затем же я вытащила его из лап палача, чтобы ты оросил его кровью пол перед моей спальней!

Вопреки её ожиданиям, Торн внял её просьбе и медленно отодвинулся от намеченной жертвы, всё ещё крепко зажимая клинок в руке. Должно быть в надежде, что Кристоф нарвётся на неприятности неосторожным действием.

– Ты говорил, что моя жена не найдёт второго такого верного слугу, как ты? – хмыкнул он. – Готов повторить свою клятву?

– Да, – уверенно кивнул Кристоф.

– А я могу быть уверен, что твой клинок никогда не обернётся против меня самого?

– Если ваш клинок не будет угрожать моей госпоже – никогда.

– Хорошо. Тогда поговорим об условиях?

– Поговорим, – кивнул Кристоф.

– Они просты. Видишь ли, я сделаю всё возможное чтобы отговорить моего отца от одного предприятия, но, если не получится… рядом с этой светлой жемчужиной будет весьма безжалостный тип, а мне, скорее всего, не дадут возможности быть рядом. Поэтому ты будешь в той поездке моими руками, ушами и глазами.

– Буду охранять госпожу, как святыню, Ваша Светлость, – кивнул Кристоф.

– А я не поскуплюсь на оплату за верную службу.

– Договорились. Маркелло! – позвал Торн.

– Да, мой господин? – тут же возник в дверях верный, как пёс и неотъемлемый, как тень, старый слуга принца.

– Проводи этого человека в людскую. Пусть о нём позаботятся. Выдадут одежду, снаряжение и жалованье.

– Да, мой сеньор.

– Ступайте.

Оставшись наедине, молодые люди обменялись взглядами.

Торн улыбнулся Гаитэ. Он подошёл ближе. И снова от его взгляда Гаитэ окатило холодом и, одновременно, опалило жаром.

– Если с тобой случится беда… – медленно проговорил он, коснувшись её щеки. – Моя жизнь тоже сладкой не будет.

Гаитэ усмехнулась, правильно поняв намёк:

– Как ваше самочувствие, мой принц?

– Гораздо лучше, чем я смел надеяться. Твои порошки, волшебница, оказались действенней чем всё, чем подчивал меня лекарь.

– Не спешите расслабляться. Болезнь коварна.

– Как и всё, связанное с любовью? – он притянул её к себе, обнимая. – Не буду расслабляться. Обещаю сделать всё возможное, чтобы к вашему приезду быть полностью здоровым и во всеоружии. Да, кстати об оружии? Вы добились от Тигрицы того, зачем ездили?

– Да.

– И что это было?

– Письмо.

– А что в письме?

– Требования к лордам оставаться верными вассальной клятве, что они принесли нашему дому. И верности вашей покорной слуге – как его главы, разумеется.

– Неужели наша воительница так быстро сдалась?

– Не быстро. Кроме того, ваш отец обещал, что условия содержания моей матери улучшатся, если она проявит покорность и сговорчивость.

– Когда моему отцу что-то нужно он мастер обещать. Правда, когда нужна в чём-то отпадает, он так же легко забывает о данном слове.

Гаитэ испуганно вскинула глаза:

– А когда надобность во мне отпадёт к чему мне готовиться?

– К свадьбе, конечно же! В вас, моя дорогая, надобность будет всегда.

– Если бы только я могла этому верить, – вздохнула Гаитэ. – Да могу ли? Когда вы получите всё, что хотите, не бросят ли меня в застенок рядом с матерью?

– Этого можете не опасаться. Вы слишком ценны, моя дорогая. В нашем с вами случае гораздо проще быть честным, чем воевать с разъярённой страной. Не говоря уже о том, что я хочу вас.

– Хотите?

– Так сильно, как только мужчина может хотеть женщину. Разве вы всё ещё сомневаетесь в этом? Будь моя воля, да я бы женился бы на вас хоть завтра! Может быть, удастся убедить отца сначала сыграть свадьбу, а потом уже отправляться в этот проклятый поход во главе с моим проклятым братом!

При упоминании о последнем Торн злобно скрипнул зубами.

– Не думаю, что следует всё усложнять и настраивать отца против себя, переча его воле. Я сделаю то, что он желает. В конце концов, так будет лучше для всех.