Невесты, матери, отважные сердца, — Наследницы борьбы великих коммунаров! Мы поклялись за мир бороться до конца, Чтоб не клубился вновь багровый дым пожаров! Вот вам моя рука! Ведь цель у нас одна, Хоть и пытаются возвесть меж нами стену Пигмеи, чьи клейму подобны имена. Кровавые шуты — де-голли и петэны. Нет, Франция! Для нас ты не была чужой И с каждым новым днем становишься все ближе Ты, Франция, в рядах идущая со мной, Ты, Франция Гюго и баррикад Парижа! Привет вам, матери и девушки страны, Свергавшей королей, топтавшей их короны! Ваш голос — приговор зачинщикам войны: То клич простых людей, то клятва миллионов. Путями вольных бурь к нам долетает он, Сметая клевету, ломая все преграды, Как волн морских прибой, набата грозный звон, — И братские сердца набату правды рады. Сказали миру вы: — Коль снова захотят Холопы доллара, чтобы ярились войны, Не станет больше, нет, мой муж, мой сын, мой брат Им мясом пушечным служить в безумной бойне. Не ляжет больше он безропотно в окоп, Не будет он стрелять в людей Страны Советов. Убийцы подлые! Мы вас уложим в гроб! Мир победит войну! Тьма не задушит света! Всеобщей стачкою, поднявшись, как один, Ворота танковых заводов мы закроем. Война — войне! И вот мой муж, мой брат, мой сын В последний смертный бой пойдут железным строем Дельцы заморских бирж! Вам человечья кровь Служила прибылью и звонкою валютой. Но землю мирную не потрясти вам вновь Безумною войной и злобой вашей лютой! Невесты, матери! Вы, смелые друзья Страны моей родной — Советского Союза! Вот вам моя рука. Привет свой шлю вам я. Связавшие всех нас нерасторжимы узы. С оружием в руках привиделись вы мне, Бастилию в бою берущие бесстрашно, И незабвенный гимн сложили вы в огне, Чтоб ныне воскресить великий день вчерашний. Вы посылали в бой за честь своей страны Любимых сыновей, что вам всего дороже, И вашим молоком недаром вскормлены Парижских баррикад бессмертные Гавроши. Топтала свастикой клейменная орда Прекрасной Франции цветущие долины, — С ружьем солдатским шли вы на врага тогда, Чтоб отомстить ему за мужа, брата, сына. Невесты, матери — наследницы борцов, Коммуну строивших и павших за свободу! Вы знамя подняли прославленных отцов. Вы — это Франция! Вы — гнев всего народа!

Я шла пустыней неживой, Полдневный зной маня томил. Ни тени вкруг, ни родника, И дальше двигаться нет сил. От жажды я изнемогла, Горели губы, как в огне. Ни капли не было воды… О, хоть бы каплю влаги мне! Пылало солнце, как костер, И сердце самое земли, Казалось, в миг испепелить Лучи отвесные могли. Я шла, а раскаленный шар К зениту поднимался ввысь, И между небом и землей Туман удушливый повис. Вся почва — в трещинах. Она Накалена, мертва, гола, Сама сожгла плоды свои, Которым жизнь сама дала. Жар нарастает, а вдали Село все в зелени видно. Глазам не верю: может быть. Мираж обманчивый оно? Но вот уже густых вершин Листва мой осеняет путь. Спешу к деревьям подойти, Чтобы в тени их отдохнуть. Я вижу: каменный бассейн Сверкает чистою водой… Какое счастье для того, Кто умирал от жажды злой! К граниту серому припав, Я погасила пламень уст И, не дыша, я пью и пью, — Так хороша вода на вкус! Тут мальчик маленький, смеясь, Сказал мне: — Тетя! Ты не пей, Она ведь теплая: у нас Вода в колодце холодней. И из колодца он достал Воды мне, холоднее льда. А после грушей угостил, Что в этих выросла садах. Тогда я поглядела вдаль И увидала старика, Который шел среди цветов С лопатой звонкою в руках И, ею, направляя сток, Он орошал водою сад: Вот почему и без дождя Сады здесь в зелени стоят! Между веселых новых гряд Легко идет старик седой, Плоды живых своих надежд Поит прозрачною водой. Не сказка ль — сад передо мной? Прохладой он манит меня. Да! Человека мудрый труд Сильнее камня и огня!

Ты, легкий ветер зоревой, Мою тревогу успокой. Не торопись, не улетай: Мне о любимом весть подай! Где ты блуждал, где ты бывал? Ты брал ли снежный перевал? И другу о любви моей Ты пел ли соловья нежней? Когда потерян пулям счет, Когда рекою кровь течет, Когда враги со всех сторон, Ты видел ли, как бьется он? Когда окутан мраком дол, Когда буран пути замел, И град, и снег сечет лицо, — Отряд ты видел храбрецов? И голос слышал ли: «Вперед! За Партию и за народ!» Веселый ветер, не спеши, Мне все, что знаешь, расскажи, И передай — не будь же скуп! — Хоть слово из любимых губ. О ветер утра, ветер зорь! С высоких, крутоверхих гор, В палящий, пепелящий зной Ты свежей веял ли струей, Дыханье моря нес ли ты, Чтоб охладить его чело, Чтоб осушить кровавый пот, Чтоб злое пламя меньше жгло? Когда в погоне за врагом Опускался с гор он без дорог, Ты поддержал ли храбреца, Чтоб оступиться он не мог? Когда же в небе занялась Заря победы, вся в лучах, Ты темный шелк его волос Поцеловал ли в этот час? И ты донес ли до него Привет народа моего? И ты связал ли, зоревой, Два сердца радостью одной? Веселый ветер, не спеши: Ты видел ли его, скажи? Ты землю обошел вокруг: Окажи, где мой любимый друг?

Раскрыта книга сердца В час этот тихий, поздний, Когда в молчанье ночи Не спим лишь я и звезды. В случайном каждом слове, В неясном каждом звуке Я слышу голос друга В печальный день разлуки. Летят навстречу степи, Просторы их седые. Несется скорый поезд Все дальше в глубь России. Там, где еще недавно Змеились рвы и щели, Кудрявые деревья Листвою зашумели. Глубокие траншеи Овеяны ветрами, И поросли их скаты Травою и цветами. И кровь и копоть смыли Дожди на месте боя, И землю напоили Они живой водою. Давно ль зажили раны? — Но, где ни проезжаем, Колхозы нас встречают Богатым урожаем. И, как солдаты мира, Стоят хлеба густые. Несется скорый поезд Все дальше в глубь России. Где лишь руины были, — Отстроенные села Горят огнями жизни И зеленью веселой. В полях хлопочут люди, Чтоб сделать землю краше, И целину степную Не танк, а трактор пашет. Что за дворец прекрасный Стоит среди селенья Там, где недавно было Одно лишь запустенье? То над золой пожарищ Возникла семилетка, Полна детей счастливых И солнечного света. Как страшный сон, навеки Исчезли беды злые. Несется скорый поезд Все дальше в глубь России. … Вот, охватив полнеба, В ночи пылает пламя: То Сталинград взвивает Огни свои, как знамя. Проснулись мы, я в окна Устремлены все взоры: Встает скалой могучей Несокрушимый город. Кто в этот миг высокий Свое волненье скроет? Так вот оно какое Бессмертие героев! И девушка, что рядом На Сталинград глядела, Запела вдруг. Нет! Это Героев слава пела! И песнь азербайджанки. Степные шири будит, И легкокрылой птицей Она летит повсюду. Несется в сад Победы. На поле битв возросший, Уносит вдаль с собою Цветов его порошу. Цветы садов Победы И шелк листвы кудрявой — Живой венок героям, Бессмертная их слава! И эта песня сердца. Вплелась в венки живые, Чтоб навсегда остаться В родной навек России!

Ты, солнце красное, проснись И животворный свет пролей На соловьиные сады, На зелень свежую полей. Твои горячие лучи С дождем прозрачным пополам Мощь плодородья, жизни мощь Несут распаханным полям. Свети, свети, не угасай, Друг человека и труда, Чтоб в изобилье теплый хлеб Был на столе у нас всегда!

Шелестящий шелк пшеницы Наливается, струится, И под солнцем золотится Спелый колос, спелый колос. Ты склонился не от града — Золотым стоишь ты кладом, Ты в дома приносишь радость, Спелый колос, спелый колос! Ты, дождем омытый летним, Плодоносен, ласков, светел, Нам киваешь ты с приветом, Спелый колос, спелый колос! Не забит травою сорной, Молодой, тугой, упорный, Людям дай литые зерна, Спелый колос, спелый колос!

Солнце светит ярче, Лето дышит жарче, Поле колосится Золотой пшеницей. И звенят колосья. «Нас окосите! — просят. Хлебом мягким будем Мы воем добрым людям Ты, страна родная, Славься урожаем!

У дочки тысяча забот: Пять лет — ведь это вам не год! Добра, внимательна, умна, Работать учится она. Пробило семь — пора вставать: Ведь зайчик прыгнул на кровать, Щекочет дочку все сильней, В глаза заглядывает ей, И снова скачет на полу И тает пятнышком в углу. Теперь дочурке не до сна — И подымается она. Сама оденется. Поет И на ладошки воду льет. Журча, как маленький фонтан, Ей подпевает медный кран. Сама платок стирает свой, Чтоб стал он бел, как снег зимой. И снова столько ей хлопот! — Кровать прилежно уберет. И в комнату идет потом, Где папа с мамой за столом: Им на работу уходить, Их надо чаем напоить. И наливает чай для них Она в две чашки голубых. В стакане принесет воды И поливать начнет цветы. И все конца заботам нет: Уж три часа, готов обед, И старой бабушке она На стол подать его должна. Но вот беда и как тут быть: Ей кошку нужно покормить И полосатых двух котят — Котята тоже есть хотят! Я по секрету вам скажу, Хоть дочку и не накажу: Она все мясо со стола Сегодня кошкам отдала. Когда домой вернулась я, — Сидит голодной вся семья. Смущенно дочь на нас глядит: „Я ведь не знала, — говорит, — Что могут сразу съесть коты Такое множество еды. Даю, даю — вдруг больше нет Ни мяса в супе, ни котлет!“ Ну, что поделать с ней? Она Ко мне внимательна, нежна. Когда я вечером пишу, — То ручку в ящик заложу, То потеряется тетрадь: Сумеет дочка отыскать. Когда пряду с работы я, Несет помощница моя Кувшин с холодною водой: „Лицо и руки ты помой. И с мылом — каждое ушко. Почисти зубы порошком. Пока ты плещешься в тазу, Я полотенце принесу!“ Ну, как сердиться мне на дочь? Она так хочет мне помочь, Она заботлива, умна, Сама все делает она!

Учительнице дорогой Я шлю привет горячий свой — Письмо подробное пишу, Все о себе я расскажу: Открою ей большой секрет, Что мне исполнилось шесть лет, А в наступающем году Учиться в школу к ней пойду. И я хочу ей слово дать — Уроки знать всегда на пять. Есть две косички у меня, И банты в них, как два огня, И платье шелковое мне Скроила старая нэнэ [35] . Но отложить пришлось шитье: Очки сломались у нее. Нэнэ мне свяжет и чулки, Когда поправят ей очки. Дождаться школьных дней нет сил: Ведь сумку папа, мне купил, Пенал на дне ее лежит, Он лаком, как стеклом, облит. И книга толстая там есть (Жаль, все нет времени прочесть!), Для рисования альбом И ручка с золотым пером. С постели я всегда встаю, Когда семь раз часы пробьют. Водой холодной оботрусь И за гимнастику берусь: Вдох, выдох и потом легко Подпрыгиваю высоко. Щенок скакать со мною рад, И чашки весело звенят. Чтоб в школу мне скорей пойти, Стараюсь я быстрей расти!

Погас на западе закат. В долинах свежесть и покой. И месяц, словно тонкий серп, Встает все выше над горой. И звезды роем золотым На небе искрятся везде. Костер пылает, как маяк, Среди поляны в темноте. И пионеры у костра Уселись дружною семьей. Ни ветра вздох, ни шум листвы Не слышен в тишине ночной. Сегодня здесь в гостях поэт. Он пионерам говорит: — Как коммунизма ясный свет, Пусть ваш костер всегда горит. Отцы шли в бой за мир и труд, Вы их путем идти должны! — Замолк поэт, и на него Глаза детей устремлены. Прохладен воздух. Ночь тиха. Сверкает дальний звездопад. Вокруг веселого костра Ребята в тишине сидят. Молчат задумчиво они, И каждый думает о том. Каким высоким и живым Встает грядующее костром! Как звезды в темной вышине, Сияют звезды детских глаз, И детям говорит поэт: — Теперь хочу послушать вас! Что вас влечет сильней всего? Сейчас мечтаете о чем? И рассказать спешат ему Ребята, каждый о своем. Один сказал: — Богатырем Хотел бы я могучим быть, Чтоб злого дива пополам Единым взмахом разрубить. Сказал другой: — Я песни петь Хотел бы, звонче соловья. А третий тихо произнес: — Писать стихи мечтаю я. — Я инженером быть хочу, — Четвертый пионер сказал, — Корабль такой изобрету, Чтоб выше звезд корабль летал! И произносит каждый вслух Свою прекрасную мечту. Бегут минуты и часы. Поднялся месяц в высоту, Сиянье ласковое льет На горы, воды и леса. На сонных травах и цветах Лежит жемчужная роса. Костер погас, и гуще тьма» И дети к лагерю спешат. А песня там еще звучит, Где у костра сидел отряд: «Мягка зеленая трава, Мы сладко спим на ней. Роса умоет утром нас, Разбудит соловей. Кивают весело цветы. Ведь лето — нам дано! А солнце нас зовет в поход, Торопит в путь оно. Легко и быстро мы бежим По шелковым лугам. По крутизне отвесных гор Взбираемся к снегам. Берем такую высоту, Где страшно и орлу, — За перевалом перевал И за скалой скалу. Смеясь, бредем через поток По скользким валунам. Ремень походного мешка Не режет плечи нам. Под ливнем светлых теплых струй В долинах мы идем, Цветы срываем на ходу, Омытые дождем. Вдруг радуга вверху зажглась, И снова — путь к горам, Чтобы под аркою ее Пройти победно нам. Устав, мы делаем привал, Купаемся в реке, И, загорая, мы лежим На золотом песке. Но вот пора нам уезжать: Прощайте, лес и луг, И, лето ясное, прощай, Хороший, добрый друг!»

Чудесен летом Апшерон: В (морскую синь глядится он, И черным золотом полна Его просторов глубина. Над ним овод неба голубой, И плещет в берег волн прибой. На гладь прибрежного песка Он мечет пены жемчуга. А солнце свет горячий льет На синеву небес и вод. Далеко Каспий распростер Голубизны своей простор. Над ней с утра и до утра Летят веселые ветра. Кто, в бронзовом загаре, здесь Лежит, в песок зарывшись весь? И смех звенит повсюду чей, Как несмолкающий ручей? Прекрасен летом Апшерон! Детей, как друг, встречает он Прохладным ветром в летний зной И освежающей волной. Как много собралось ребят! Воде и солнцу каждый рад. Скажу я светлому лучу: «Чьи это дети — знать хочу».

Вот горы встали до небес. На склонах гор — луга и лес. Бывает, что туман седой Их скроет дымкою густой. Но ветер дунет — и тогда Туман исчезнет без следа, И вновь на склонах гор видны Луга, ярки и зелены. Среди травы цветут цветы Необычайной красоты. И к свежей зелени полян Пастись опускается джейран. В листве не молкнет птичий свист, Прозрачный воздух так душист! Вдыхая нежный аромат, Лесов и гор прохладе рад. Кто это по лугам идет И песню весело поет: «Ты, солнце, ярче нам свети! Ты, наша Родина, цвети!» По-детски звонки голоса, Их слышат горы и леса. Детей ты, ветер, догони И допытайся, — чьи они?

Как мягкий шелк, моя страна, Трава твоих лугов нежна, И, с гор стремясь, кипит и бьет Струя целебных чистых вод. Нарзана крепкая вода Готова нам помочь всегда. Чей это слышен легкий шаг? Кто это всходит на Шах-даг? Кто здесь три месяца живет И ключевую воду пьет? Кто на прогулках загорел, Здоров, силен и сердцем смел? Ответьте, горные ручьи: Тут дети отдыхают чьи?

Кто эти дети, знаю я: Страна моя — одна семья. И детям все она дает Для жизни ясной, без забот. Им лето — отдыха пора, Для них — поляны на горах, Цветы душистые для них И ласка теплых волн морских, И свежесть веющих ветров, И пламя лагерных костров. Простор полей и леса тень, Прозрачный вечер, яркий день, Вода студеная ключей — Для них все это, для детей Великой Родины моей!

Обтесав искусно камни, Строит он. И с каждым днем Над соседними домами Выше, выше новый дом. Мастер стар, но полон страсти И кипучих юных сил. Труд строителя и счастье В сердце он объединил. Возникающие зданья Принимают оттого Дней грядущих очертанья В смелом творчестве его. И высоких, и красивых Зданий много он воздвиг. По стране идет разливом Слава добрая о них. Мастер каменных творений. Он велик, как жизнь сама, Для счастливых поколений Строя светлые дома!

Тихий вечер. Море спит. И над сонною водой, Как изогнутый кинжал, Блещет месяц молодой. Проплывают облака, Высоко звезда горит. По атласу синих волн Легкий парусник скользит. На баркасах вышли вновь Ночью в Каспий рыбаки, И дрожат на берегу Удаляясь, огоньки. Неоглядных волн простор Рыбакам — родимый дом. Им густой морской туман С детства раннего знаком. И привычные к сетям, Руки смелы и крепки. Ни седых валов, ни бурь Не боятся рыбаки. Просыпается заря. Тьма светлеет, и встает Из бездонной глубины В алом пламени восход. Полный рыбы, мчит баркас, Пеня след, летит другой, И приветствует страну Парус, белый и тугой.

Знает это весь колхоз, Соловьи о том поют: Первоклассница Дильшад Любит бабушку свою. Незаметно пролетел Рисования урок. «До свиданья!» — прозвенел Школьный ласковый звонок. Все торопятся домой, И Дильшад домой спешит. У открытого окна За шитьем нэнэ [36] сидит. Подбегает внучка к ней И целует: — Вот и я! И кроить тебе и шить Помогу, нэнэ моя! Быстро шелковую нить Вдену в узкое ушко. Это старенькой нэнэ Сделать вовсе не легко! Если бабушка Дильшад Джорабки [37] вязать начнет, Внучка тонким голоском Песни бабушке поет. Уменьшаясь, на полу Шерсти крутится клубок. Для нэнэ поет Дильшад, Как журчащий ручеек. А Дильшад ложится спать, — Сядет рядом с ней нэнэ, Сказки долго говорит О далекой старине. Утро раннею весной, На траве — роса, как град. Внучка с бабушкой идут Погулять в зеленый сад. И горят в траве цветы, Словно радуга ярки, И над ними без конца Вьются в танце мотыльки. Просит бабушку Дильшад: — Назови скорей, нэнэ, Имя этого цветка: Очень нравится он мне! Не того, а вот того: Самый он красивый тут! Говорит нэнэ: — Его Незабудкою зовут! — А вот это что за гроздь, Так душиста и нежна, Я ошиблась: вижу я, Лучше всех цветов она! Где? Вот эта? То — сирень. Аромата тоньше нет! Больше всех ее люблю! — Внучка бабушке в ответ: — Садоводом стану я, Посажу сама я сад: Пусть и розы, и сирень В нем прольют свой аромат. Будет мой веселый сад Краше всех других садов! Потому-то мне нужны Все названия цветов. Разговаривая так, Внучка с бабушкой идут. Улыбаются цветы, Соловьи гремят в саду.

Взял отец с собой Эльчина Посмотреть зеленый сад. Низко ветви наклонились: На ветвях плоды висят. Здесь айва, гранат и груша, Чуть прикрытые листом, И румяных яблок щеки Золотым горят огнем. И деревья ниже, ниже Опускают сеть ветвей, Отягченных ароматной, Сладкой ношею своей. Карагач, один меж ними Не имеющий плодов, Поднял голову спесиво Выше всех других голов. Тут Эльчин сказал: — Как много Здесь плодов в тени листвы, И какую видим скромность У гранатов и айвы! Отчего ж высокомерен Карагач, хоть у него На вершине горделивой Нет плода ни одного? И отец ответил сыну: — Говорит народ давно: «Лишь деревьям плодоносным? Ветви вниз склонять дано».

Случилось все это холодной зимой. Эсмер возвратилась с работы домой. Гюльназ, ее дочка, хотя и мала, Но девочкой умной и доброй слыла. — Пока отдохни ты, — сказала Гюльназ, — Горячего чаю налью я сейчас! На кухне играли два серых кота. Один был с хвостом, а другой — без хвоста. Один был Аслан и Мастан был другой. У каждого — когти и спинка — дугой. Бесхвостый хитер был, хвостатый был прост. Бесхвостый хвостатого тронул за хвост. С шипеньем схватились Аслан и Мастан, В испуге Гюльназ уронила стакан. Как брызги, сверкнули осколки стекла, Она осторожно их в угол смела. — Какая беда со стаканом стряслась! Что маме скажу я? — вздыхает Гюльназ. — Я вот что скажу о несчастье таком: Аслан его сбросил пушистым хвостом. Нет, лапкой Мастан его хитрый задел — И на пол со звоном стакан полетел. Но тут же, взглянув на обоих котов, Она покраснела от собственных слов: Совсем помирились Аслан и Мастан, Спокойно залезли в пустой чемодан, Как будто, бы не было драк и проказ, И смотрят, мурлыча, они на Гюльназ. — Нет! — снова со вздохом сказала она, — Разбитый стакан небольшая вина, А если меня и накажут, — так что ж! Не большей виною ли явится ложь? Недаром твердит и пословица нам: «Не будет в обиде, кто честен и прям!»

Горных пастбищ красоту Летом видела Хумар И с подружками в саду Забывала солнца жар. Пенье слушала речной Несмолкающей струи, А в листве над головой Заливались соловьи. В яркой зелени полей Догоняла мотыльков И дышала грудью всей Нежным запахом цветов. Но уже домой пора, И ребята говорят: — До свидания, гора, Мотыльки, луга и сад! Вспоминать мы будем вас И вернемся через год!.. И Хумар впервые в класс Вместе с мамою идет. И несет перед собой Сумку, чтоб не потерять: Ведь в чудесной сумке той Книга, ручка и тетрадь! Переходит на углах Через улицы сама С черной сумкою в руках Первоклассница Хумар. Просит маму по пути Очень ласково она: — Ты иди чуть позади, Будто я иду… одна.

Вот и осень. Снова сад В увяданье видишь ты. Листья по ветру летят, И прозрачны, и желты. Над землею дымных туч Проплывает караван. На вершинах горных круч Неподвижный спит туман. Стал скупее солнца свет, Что горел и не сгорал. Кизила рубин в листве И шиповника коралл. Птицы больше не поют. По утрам, как лед, роса, И ручьями слезы льют Неба синие глаза.

Зима пришла и с нею снег. Узоры льда на окнах всех. Сверкает иней на стекле. Нет! Это звезды в синей мгле! Летят пушинки с высоты, Как хлопка белые цветы. В папахе снежной сквозь туман Встает гора, как великан. И по степям и по лугам Холодный ветер мчит снега, Взметает, и клубит, и вьет, И к небу тучами несет. В снегах равнины и поля. Под снегом видит сны земля, И голубой бронею льда Надолго скована вода. По грудь в сугробах лес стоит. Как очарованный, он спит. Он облетел, он тол и бел: Он под метелью поседел. Лишь с елью и сосной сама Не может справиться зима, И даже ветер ледяной Не сладит с елью и сосной! Они, свежи и зелены, Ждут возвращения весны!

Встал я пораньше, На самой заре. Ласточки щебет Звенит во дворе: «К вам прилетела Со мною весна!» Лес встрепенулся, Проснулся от сна. Выглянул робко Из почки тугой Нежный, душистый Глазок голубой. Словно на праздник, Оделся мой сад. В белом цветенье Деревья стоят. В небе высоко Синеют хребты: Солнце сверкает И плавит их льды. В горных ущельях, Легка и светла, Вьется по ветру Прозрачная мгла. Вешней водою Вскипает река. Красные розы Горят в облаках. Тянутся с юга Ключом журавли. Мягкой травою Луга поросли. Гордо красуясь Зеленым пером, Селезень режет Воды серебро. Жизни всю зиму Дремавшую мощь Будит весенний Смеющейся дождь. — Мама! — спросил я, — Скажи, отчего Бабочек столько Над шелком лугов. Веселы птицы, И даль так ясна? Мама в ответ мне: — Ведь это — весна!

Солнце льет горячий свет. Воздух чист. В цветах земля. В тень прохладную сады Манят: «Выйди погулять!» Вишен черные глаза, Улыбаясь, смотрят вниз. Персик, терн и абрикос Сладким медом налились. Ветви долу наклонил Сад под тяжестью плодов, И в листве гремит с утра Хор веселых воробьев. Пусть сильней полдневный зной; К морю — множество дорог, Нас приветствует в пути Каждый звонкий ручеек.

«Постой, Аракс, родной Аракс, Поговорим с тобой, Аракс!» Когда через тебя я шла И воду чистую пила, Такую речь с тобой вела: «Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! Послушай, милая река! На сердце у меня тоска, Как ты бурна и глубока, Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! Ты разлучи меня с бедой И слезы смой своей водой. Не торопись, побудь со мной. Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! Останови ты бег свой с гор, Мне сердце утоли и взор, Чтоб час свидания был скор. Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! Не убегай! Ответь ты мне: Мать не на той ли стороне, Где вся земля горит в огне? Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! Будь другу — друг и враг — врагу: Умерь мне смертную тоску, Терпеть я больше не могу! Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! На берегу крутом твоем Молю и вечером и днем: Верни, верни мой отчий дом! Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс! Гляжу часами в пену вод: То кровь кипит и в сердце бьет! Дай мне увидеть мой народ! Постой, Аракс, родной Аракс! Поговорим с тобой, Аракс!»

К моей реке пришел я, чтобы принять решенье: За океаном [38] ли осесть, подобно пыли, И австралийское искусство там растратить, В далекой стороне, среди людей мне чуждых, Или погибнуть здесь, оставив все надежды Когда-нибудь одеть и сталью и бетоном Мечты, что выносил строитель-австралиец? Я знал: плотина эта победит пустыню. Но, лавой огненной пролившись над рекою, Не воду испарило лето — наши деньги. Полузаконченная замерла плотина, И не окрепшего еще младенца кости Скалой обрушась, раздробила безнадежность. Сквозь горсти сжатые текли речные воды, Бесцельно крася след в волнах соленых моря, Кровавый, словно жизнь страны, где я родился Или ее земля, истерзанная тяжко, — Сквозь горсти сжатые, что сомкнуты, как чаши, Но все ж не могут крови удержать, бегущей Из раны на груди заброшенной плотины, Рассеченной людьми без жалости и сердца. Вдруг мне почудилось: хотят меня увидеть Те, кто трудились тут и с тачкой, и с лопатой, Что будто бы у них есть план спасти плотину, Одеть пустыню в зелень… Нет, это голоса из прошлого звучат мне Всех предков, перед кем истории бесстрастной Сменялась череда приливов и отливов. Три золотых гиганта изменили Запад: «И один был золотом, мальчик, Первый золотом был, сынок, И тем золотом, что я добыл, Я город бы вымостить мог». Я оглянулся и вижу: Рядом — отец отца. Как будто из дерева руки И темный овал лица. «Мы были в то время юны. Сияла нам жизнь светло, И золото в наших жилах Горячей струей текло. Звенели и днем и ночью Наши кирки в горах. Наш след прорезал равнины И был нам неведом страх. Как кровь, золотые брызги В песках нас вели к нему, К золоту, скрытому в недрах, К гиганту — в его тюрьму. Обрушивались на крышу Удары со всех сторон. Из черного мрака к солнцу Протягивал руки он. Тут Байлей разбил затворы И Хеннан с ним сверху вниз Глядел, смеясь, на гиганта, К которому мы добрались. Так было, когда вставал он Из душной и вечной тьмы, Когда Золотую милю Освобождали мы. „Вы путь мне железный дайте, Постройте у моря порт!“ — И рельсы горят на солнце До моря от этих гор. „Ведите от берега воду: Я всю ее выпить готов!“ — Голос гиганта грохочет С вершин Маританских холмов. Так стал изменять он Запад С вершин Маританских холмов. Но снова мощь его живых богатств Капиталистов кучкой пленена, Течет, минуя горы нищеты, Разрозненными реками она. Те, кто гиганта сделали рабом, Орудием безжалостных страстей, Высасывая золотую кровь, Становятся все злее и жадней. Рукой могучей валит он леса, И в пыль и в прах вокруг он землю рвет И, ржавчиной заполнив вены нам, Зубами кварца нашу грудь грызет. Где он укажет — ходят поезда, Где след его — там жизни нет совсем, И, выплюнувши легкие свои, Сложил я кости перед богом тем»… Когда же вновь к нему мой взгляд оборотился, Я только камедное дерево увидел. Как ноги мощные, врастали в землю корни. Оно стояло здесь подобьем человека, Слегка назад откинув ствол свой исполинский. И лился солнца свет сквозь сеть ветвей и лист И ветер бормотал в его широкой кроне. Пусть золотой гигант на мой вопрос ответит: Зачем, по умыслу богатых тунеядцев, Он обездоленных своей пятою давит, А там, где он прошел, лежат пески пустыни И раны глубоки, где почвы он коснулся? Не может возродить он для цветущей жизни Деревьев и земли, растоптанных в пути им, Не может Ка́лгурли обнять рукой зеленой. Хочу призвать сюда я двух других гигантов, Узнать, не могут ли разрушенное ими Восстановить они во всем былом величье? Пастух, чуть не задев меня, Сдержал под деревом коня: «Овец я первым гнал здесь вброд. Да, лет с полсотни пронеслось!.. На Запад без конца тогда Шли златорунные стада От Кенденапа к Кимберли, И золотой гигант все рос. Когда я ехал с Грегори, За мною море — посмотри! — И горы впереди, Стада голодные за мной, Передо мной хребет крутой На трудном встал пути. Что шаг, то все чахлей трава, Обрита солнцем голова Далеких горных круч. В долинах жизни тоже нет, Ручьев и луж исчез и след — Их выпил жадный луч. Но не забыть нам детских глаз, Слезами полных в страшный час Морозных вьюг зимы: Ведь шерсти ждет веретено, И золотое то руно Должны дать людям мы! Так мы на горы лезли там, Мостом служило небо нам. Хребет, еще хребет… Меж солнцем сжаты и скалой, Мы выносили смертный зной, И отстающих нет. Но вот живой воды поток Целует нам подошвы ног. Трава зовет: „Вперед! Не отступай — смерть за спиной!“ И револьверного игрой Закончен был поход. И, дымку утра разорвав, Заколыхались мили трав Между прохладных рек, А с гор, как полая вода, За нами хлынули стада, И золотой гигант тогда Открыл нам новый век. И нежились холмы, ласкаемые солнцем, И овцы сытые и лошади тонули В зеленой и густой траве, с волнами схожей, И в портах кипы золота росли горами. О, был ли на земле когда гигант столь щедрый, Как тот, что двигался вперед за мной и Грегори? О, был ли на земле когда гигант столь сильный, Пути которого тянулись бы как жилы, Весь спящий Запад вплоть до моря оплетал, Который добывал бы из земли так много И золотым руном одел бы плечи мира?» — Но отчего ж в лохмотьях ты, — Спросил его тут я, — И горечь бед и нищеты Глаза твои таят? «Уж слишком много ртов траву в степях съедало И слишком много там копыт овечьих Топтало бурую и высохшую почву: И вот до моря самого легла пустыня. Взор ослепляли призрачные горы денег Богатым скваттерам [39] — не видели они Ни тощих мериносов, ни людей голодных И радовались засухе они зловещей, Как во́роны в степи, летящие на падаль. И если бы от Вундхема я к Ливину проехал, То и сейчас, будь это хоть весной цветущей, Я в мертвых руслах рек увидел бы не влагу, А тысячи овец, лежащих друг на друге, Как будто бы из них построена запруда, Чтоб воду удержать и навсегда покончить С обманами степных губительных миражей. Вода, что прочь ушла и что должна вернуться, Не может одолеть пустынных ветров смерти, Коль мы плотину нашу бросим, не достроив, В живую зелень не оденем наше завтра». Но только я хотел на речь его ответить, Как он уже исчез, с вечерней слившись тенью. То слезы или пыль в моих глазах? Пыль золотым руном горит в лучах заката, И вечер задрожал покинутым ягненком. Иссохнув ли, умрут мои мечты, И Запада артерии в песках иссякнут? Нет! Замыслы мои упрямы, будто семя, Что зной и засуху пустыни одолело, Как воля пастухов и рудокопов смелых, Что тысячи костров бивачных год из года Вдоль следа своего упорно зажигают. Но золото руна — гигант могучий этот, Вперед гонимый властью жадных овцеводов, Слепой корыстью их, ничем не утолимой, Грозит надеждам всем о будущем счастливом И мириадом ног их втаптывает в землю. Не третий ли гигант в сад превратит пустыню И в стенах зелени укроет дом родной мой? И в листьях, падающих с веток, я читаю Его судьбу; В шуршании песка, текущего лениво, Я голос слышу,— То голос моего отца из дальней дали Доносится ко мне чрез скалы и потоки: «Зерно! Где мой топор звенел в извечной чаще, Услышал я впервые слабый лепет твой. Меня он взволновал, как изгороди запах, Который в сентябре мы утром пьем с росой. Был золотой гигант еще незрелым, юным, Но вот уж от ручья до горизонта встал. Смеющийся земли зазолотились кудри, И гребнем золотым их ветер расчесал. И были мы горды, что созревает жатва, Что щедрый хлеб растим, чтоб сыт был человек, И радовался я, с крыльца на поле глядя, Что веком золотым пшеницы станет век. Дожди весны, жар лета утучнили жатву, Шагал-вперед гигант мильонами стеблей, Волнуясь на ветру, сходясь и разбегаясь, Потоком золота залив простор полей. Он по дорогам лился, лился в наши жилы, В сердца входил он к нам, как теплая мечта В дома он превращал сраженные деревья, Вел в диких зарослях стальные поезда. Тьму ночи озарив сияньем солнц бессонных, Он тысячами строил города, И тыщам фермеров в дороге их обратной Из каждого окна светил он, как звезда. Потом злой волей хлебных королей Чикаго Был взорван рынок вдруг, разрушив все кругом. Вошла зараза в чрево городов приморских, Пустые корабли на рейде спят пустом. В глазах больных детей голодный блеск чуть, тлеет Ночами без огня, лишенным хлеба днем. Их убивает голод, а паук гигантский Наживы сеть соткал у входа в склад зерна, И фермеров самих и фермерские земли Опутала, как мух, и душит их она. И едко — медленно, как соль сухого русла, Ползет паучий яд, жизнь отравляя мне. Жжет засуха меня, и сам гигант иссохший Пьет мертвый зной пустынь и корчится в огне. Теперь не течь ручьям былых надежд моих: Забила прочно соль сухие русла их. Когда меня к земле тяжелый сон придавит, Я буду и тогда пшеницы слышать ропот. Когда умру, меня на склоне схороните, Чтоб золотой гигант корнями мог окутать Меня в родной земле. Последний дар, быть может, Его других даров великих всех дороже!» Его зарыли там, где видел бы он ферму, И где земля тучна и сгорбленное тело Могла бы выпрямить своей земною тягой. И радовал его веселый шум пшеницы… Но вот теперь песок эрозии горячий, Свистя, летит над ним, мне болью сушит горло, А там, где отчий дом глядит в пустое поле, Шатаясь, дверь стучит под ветром и дождями. Австралия моя! О, мой народ забытый! Могу ль я мирно спать, коль сердце кровью плачет? Ведь мертвые со мною говорят сквозь землю, Мечты не жившие мне отдают в наследство И требуют их претворить в живое дело. Нет, спать я не могу, пока вы не проснулись! Да, мы, живущие так одиноко в мире, С давно застывшими, морозными глазами, Мы жаждем слов таких, чтоб в их огне оттаять, И песен боевых, чтоб кровь воспламенили. Нет, спать я не могу, пока нас гложет голод. Кто золотых гигантов смел лишить их силы? И крыльям засухи кружиться ль над полями? Детей моей страны, судьбою обойденных, И холоду и голоду доколе нянчить? Я слышу: голоса рабочих рвут молчанье, Тяжки, как молоты, и гулки, как моторы, Как будто бы великая плотина наша Вернулась к жизни вновь, и пульс ее забился: «Три золотых гиганта медленно влачатся, Ослеплены, обожжены, как уголь черный, Горнами засухи, раздутыми в пустыне. Они молчат покорно под свистящей плетью, Согнулись до земли, в цепях, их оковавших, Своими тяжкими свинцовыми руками Кроша плотину нашу в самый мелкий щебень. Они, что с песней шли, когда был Запад волен, Теперь орудие жестоких монополий. Им одолеть бы засуху и голод. Но нет! Они сейчас рабы наживы, Рабочий скот в ярме у Би-Эйч-Пи [40] . Оковы, что на них, и нам сдавили плечи, И в безнадежный путь все тот же бич нас гонит. Враги нам говорят: „Плотину строить бросьте И к очагам спокойно возвратитесь!“ Но глубже проросли, чем корни эвкалиптов, В родную землю корни воли нашей. Как листья или пыль, ничто нас не развеет. Вставайте на борьбу! Заставьте их платить нам Тем золотом, что бога их — войну питало. Творцы Австралии, мы создадим плотину! Кто золотых гигантов выручит из плена? В чем грозная их мощь, как не в руках рабочих? Где дружно мы стоим, какой нас шторм осилит? Здесь наше поле битвы!»