Глава: ход Питерса (часть III)

Лэнгли, штаб-квартира ЦРУ, август 2008 года

«На КВ-частотах продолжает работу ранее выявленная радиостанция. Осуществляется частичный ее перехват. Расшифровка невозможна. Независимость».

Джонатан Питерс вертел в руках июльскую радиограмму, поступившую с корабля «Индепендент», и его одолевали мрачные мысли.

— Что ты задумал, Константин? — пробурчал Питерс. — Какую игру ты затеял?

Щелкнул интерком, вернув директора ЦРУ в реальность.

— К вам господин Джек Ричард, сэр, — послышался голос Маргарет.

— Пропустите, — отдал распоряжение Питерс.

Ричард не просто вошел, он буквально ворвался в кабинет Питерса.

— Это прекрасно! — радостно воскликнул он и бросился было к другу, однако, удивленный задумчиво-мрачным выражением его лица, остановился на полпути.

— Что с тобой, Джонатан? — спросил Ричард.

Питерс не ответил, только положил перед Джеком радиограмму с корабля «Индепендент».

— И что? — спросил он, быстро пробежавшись по документу глазами.

— Это русские, — ответил Питерс, убрав радиограмму в сейф.

— Какие русские? — пребывавший в бодром настроении Джек Ричард не понимал, чем так озабочен его товарищ. — Брось забивать себе голову всякой ерундой. Главное, что операция «Тандерклеп» идет точно по плану и без непредвиденных осложнений. Грузия поддалась на нашу провокацию в вопросе о спорной территории Южной Осетии, развязала боевые действия и вовлекла Россию в конфликт.

— М-да, — пробурчал в ответ Джонатан Питерс, — как-то это благополучие меня настораживает.

— Джонатан, — не унимался Ричард, — ты даже успеху порадоваться не можешь. Русские полностью сконцентрировались на Грузии, день-два, и ее размажут. МИД России разорвал все дипломатические отношения, колонны русских танков стоят у Рокского туннеля и ждут команды. Твоя хваленая ФСБ по указанию президента России набросилась за маленькую Грузию, как бульдог, и им дела нет до какой-то кучки чеченских бандитов, все еще скачущих по горам с мыслью отделиться от России. К тому же, и это не может тебя не порадовать, Араб вышел на связь.

— Ты прочел радиограмму, Джек, — сказал Питерс. — Неужели она тебя нисколько не озадачила?

— Я ему говорю, что все идет так, как задумано, а он зациклился на какой-то бумажке. Хочешь знать мое мнение: это радиограмма — полная ерунда, бумажка, которой можно разве что подтереть одно место.

Однако Джонатан Питерс совсем не разделял мнения своего друга по поводу, как он выразился, «бумажки».

 

Глава: ход Кривошеева (часть III)

г. Москва, в это же время

Капитан Доментьев Максим Викторович, сидя в приемной у руководителя 2-й Службы ФСБ России и ожидая вызова, заметно нервничал. Он никак не мог и предположить, что его пригласят на аудиенцию к самому генералу армии Лаптеву. Такое случалось только в книгах и кино: главный герой перед очередной важной миссией по спасению мира удостаивался такой высокой чести, но в жизни такого никогда не бывало.

Максим так не нервничал с тех пор, когда, будучи еще молодым оперативным работником, встретил Татьянину Лену, молодую сотрудницу секретариата. Дикая страсть, вспыхнувшая между Леной и статным щеголеватым лейтенантом погасла быстро, но оставила шрам в душе.

«Эта женщина сломала тебя», — говорил Разум Максиму, когда тот каждый вечер напивался в хлам и выкуривал по несколько кальянов в «Чайхане» на Киевской.

«Время лечит! — парировала критическое замечание Нижняя Чакра. — Мы молоды и красивы!»

В конечном итоге время вылечило все. Максим повзрослел, заматерел, в движениях появилась неторопливая вальяжность, на смену нелюбви к галстукам пришла любовь к классическим костюмам и «Амбре» от Балдессарини. Только одно время не смогло вылечить: страсть к кальяну.

Пока позволяло время, Максим судорожно перебирал в уме возможные недоработки и косяки, из-за которых его могли вызвать к самому руководителю, минуя даже начальника Управления, но так и ничего не нашел, что нервировало еще больше.

В приемной стояла тишина, иногда нарушаемая разве что негромким звуком щелкающих клавиш, которые нажимала референт руководителя Службы — девушка-лейтенант.

— Не задался день, — пробормотал Максим себе под нос в тот момент, когда в интеркоме референта раздался голос Лаптева.

— Он подошел? — Под «он» подразумевая Максима Доментьева, спросил генерал.

«Он?» — вопросительно и с явным оттенком недовольства отозвался в голове Максима голос Разума.

— Так точно, — бросив из-под длинных ресниц беспристрастный взгляд на сидевшего на стуле капитана, ответила девушка-референт.

Доментьев сглотнул слюну.

— Попросите пройти, — произнес Лаптев, и интерком, щелкнув, отключился.

Встав из-за стола, девушка подошла к двери кабинета руководителя Службы и, открыв ее, пригласила Доментьева внутрь.

Мысленно попросив у Господа, чтобы все закончилось хорошо и как можно быстрее, Максим прошел в кабинет.

Дверь за его спиной закрылась, и Максим почувствовал себя маленькой мышкой, оказавшейся по воле злой судьбы и ученого-экспериментатора в огромной клетке, где ее ждала незавидная участь.

За длинным столом друг напротив друга сидели двое мужчин, они о чем-то горячо спорили. Генерала армии Лаптева Николая Викторовича Доментьев узнал сразу. Второго Максим видел впервые, но предположил, что это не самый последний человек в органах, раз общается на равных с руководителем 2-й Службы.

— Товарищ генерал армии! Старший оперуполномоченный по особо важным делам 3-го отдела Разыскного Управления 2-й Службы капитан Доментьев по вашему приказанию прибыл! — отчеканил Максим, встав по стойке смирно.

Лаптев и второй мужчина, обернулись.

— Капитан, — обратился Лаптев, — проходите, присаживайтесь, пожалуйста.

Максим неуверенно прошел вглубь кабинета, отодвинул крайний стул и сел.

— Максим Викторович, — отозвался второй мужчина, которого Максим не знал, — пододвиньтесь поближе, вам так будет неудобно.

Максим пересел.

— Я — Кривошеев Константин Сергеевич, — продолжил второй мужчина, — руководитель 1-й Службы.

Доментьеву стало еще более неловко, и он заерзал на стуле.

— Вы смотрите новости? — спросил Кривошеев, на что Максим кивнул. — Значит, вы в курсе небольшой заварушки, в которую оказалась втянута наша страна?

Кривошеев говорил о главной новости, которую передавали по сотням каналов всех государств мира и обсуждали миллионы людей, — о военном столкновении России и Грузии на территории Южной Осетии.

«Неужели ради этого меня вызвали?» — пронеслась в голове Доментьева шальная мысль.

И вслух он лаконично ответил:

— Столкновение с Грузией, товарищ генерал армии.

Кривошеев улыбнулся.

— Президент дал указание директору ФСБ России принять адекватные меры в отношении Грузии, — говорил руководитель 1-й Службы. — Директор распорядился об активизации деятельности и легализации имеющихся оперативных материалов, изобличающих разведывательную и террористическую деятельность Грузии. — Он бросил короткий взгляд на Лаптева. — Что благополучно исполняется. Внимание всех правоохранительных органов и спецслужб России обращено в сторону Грузии, при этом оголяются другие направления.

Доментьев не понимал, что происходит.

«Меня вызвали, чтобы все это рассказать?»

— Конечно, мы вас пригласили не для того, чтобы пересказывать скучные политические решения «топ-менеджмента» страны, — между тем продолжил Кривошеев, — на сложившуюся ситуацию мы смотрим иначе. И наше видение не укладывается в общую систему координат.

Лаптев недовольно поправил Кривошеева:

— Твое видение, Константин Сергеевич.

— Так вот, чтобы не загружать вас, Максим Викторович, ненужными умозаключениями, скажу: события в Южной Осетии — это лишь отвлекающий маневр, который придуман нашим противником для достижения гораздо более далеко идущих целей, чем покорение грузинами непокорного осетинского народа.

Новость ошеломила Доментьева.

— Каких целей? — спросил он.

— А вот это, молодой человек, — ответил Кривошеев, лукаво улыбнувшись, — самый главный вопрос, на который и необходимо найти ответ.

— Максим Викторович, — вступил в разговор Лаптев, — именно для этого я вас и пригласил. Вы являетесь членом внештатной оперативной группы по розыску лидеров банд-групп, действующих на территории Чеченской Республики.

— Так точно, — ответил Максим, хотя этого и не требовалось.

Лаптев кивнул:

— Задание, которое вам поручается, будет заключаться в работе по конкретной персоне — полевому командиру Гагкаеву Сулиману Вахаевичу, амиру Ножай-Юртовского района Чечни. Основная цель — не сам Гагкаев и его физическое устранение, а его правая рука Кхутайба. Конечно, если складывающаяся оперативная обстановка не потребует принятия иного решения.

— Мы можем вам сказать только то, — продолжил Кривошеев, — что буквально полтора месяца назад Кхутайба встречался на территории Украины с американским гражданином с оперативным псевдонимом Араб. Араб — это не просто лицо, подозреваемое в причастности к деятельности спецслужб, это один из лучших разведчиков, которые когда-либо работали на ЦРУ. Его поимка — как карточный долг, дело чести.

«Вот черт!» — в ужасе выпалил Разум Доментьева.

— Конкретизирую задание: вам поручается выяснить, кто такой Араб, и ликвидировать Кхутайбу как его источник, — говорил Кривошеев. — Одного мы вас там не оставим, на месте содействие окажет полковник Смирнитский Анатолий Иванович. Он не знает всех подробностей дела и, само собой, знать не должен. Однако его нацеленность на ликвидацию Гагкаева сыграет на руку в достижении поставленной цели.

— И учтите, капитан, — подытожил Лаптев, — задание не имеет официальной санкции руководства Федеральной службы, так что будьте предельно внимательны и бдительны.

— Есть! — ответил Максим и вышел из кабинета.

— Думаешь, это правильно — без согласования с директором бросать сотрудников на поимку мифического Араба?

— Правильно или неправильно: вопрос этики, — ответил Кривошеев. — А этика и государственная безопасность несовместимы. Больше всего меня заботят не нарушаемые инструкции и приказы, а ребята, которые готовы пожертвовать своими жизнями за одно только право остаться собой, чтобы страна чувствовала себя в полной безопасности.

— Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Константин.

Кривошеев не ответил.

 

Глава 1

г. Грозный, весна следующего года

Максим Доментьев взял со стола маркер красного цвета и в календаре поставил жирный крестик на вчерашнем дне. День не принес никаких результатов, а стало быть, потрачен впустую. Очередные сутки в бесконечной череде таких же безрезультатных и бесцельно проведенных дней.

— М-да, — только и пробормотал себе под нос Доментьев.

Множество организованных оперативно-боевых и разведывательных операций, допросов, которые он проводил лично и счет которым уже потерял, ни на шаг не приблизили Максима к достижению поставленной цели.

— Снова придется посылать пустой отчет, — пробормотал себе под нос Максим.

Кем являлся Араб и что связывало его с бандгруппой Гагкаева, кроме давнего и не подтвержденного контакта с Кхутайбой на Украине, Доментьев так и не выяснил.

Иногда он вообще сомневался в существовании Араба. Как человеку — пусть и самому искусному шпиону — удавалось так долго оставаться незамеченным? Но сомневаться в компетентности руководителей двух первых служб не хотелось. И Максим старался не поддаваться панике.

— Так, — отбросив в сторону эмоции, начал рассуждения Максим, — установлено, что Гагкаев за последний год стал уважаемым полевым командиром, численность банд-группы значительно возросла. Обеспеченность новым современным вооружением и различными техническими устройствами связи и шифровок определенно свидетельствует о значительной финансовой поддержке.

Расположившись поудобнее, Максим включил рабочий ноутбук и, собрав полученные за неделю оперативные материалы, принялся составлять телеграмму. Немного подумав, он все же решил включить в отчет только что полученные сведения о появлении в окружении Гагкаева некоего Амира Загоева, приходящегося первому «множестворазюродным» племянником.

— На сим откланяюсь, ваш покорнейший слуга! — отпустил саркастическую шутку Максим, завершив отчет.

Закодированный специальным ключом, документ ушел непосредственно к генералу армии Лаптеву Николаю Викторовичу.

— А теперь в душ.

Вода в Грозном была не очень хорошая. Как говорили местные, мутноватая, с примесями извести и нефтепродуктов. Если верить слухам, когда в Чечне нашли месторождения нефти, то при их разработке больше заботились не о соблюдении требований технологической безопасности, а о прибыли. Потому в какой-то момент слои почвы сдвинулись и в некогда чистые подземные воды попали эти самые нефтяные примеси и известь.

Но в борьбе с изматывающей жарой годилась даже такая вода. Слабая прохладная струя смыла с тела Доментьева пот и сняла нервное напряжение, накопившееся за первую половину дня.

«Только освежающего “Мохито” с ромом сейчас не хватает!» — пронеслась мысль в его голове, которую некстати прервал звонок мобильного телефона.

«Это моя жизнь!» — надрываясь, запели Бон Джови.

Вообще, время наедине с собой стало непозволительной роскошью для Доментьева с того самого момента, как он прилетел в Грозный.

Наскоро вытершись и обмотавшись полотенцем, Доментьев нажал на кнопку ответа.

— Да, — недовольно выпалил он в трубку.

Послышался голос напарника — Кости Антонова, приставленного в помощь полковником Смирнитским. Костя сообщил нечто важное, и единственным ответом Максима стало восклицание:

— Да иди ты!

Зажав телефон между плечом и щекой, Максим сбросил полотенце, натянул на влажное тело джинсы, а затем футболку.

— Так, — бросил Доментьев, в это же время выискивая носки. Так и не обнаружив их, он решил надеть ботинки на босу ногу. — Через десять минут забери меня в Управлении, — резюмировал он и убрал аппарат в в задний карман джинсов.

Пристегнув к поясу облегченную кобуру с заряженным пистолетом «макаров» и заправив футболку в джинсы, Максим пулей вылетел на улицу. Уже минут через пять должна была подъехать служебная машина.

«Надо было надеть носки», — недовольно пробубнил недовольный спешкой Разум. Все же кожаные мокасины неприятно натирали ноги.

Подъехавшая черная тонированная «Приора» остановилась около подъезда здания Управления, где стоял Максим.

Сев на переднее сиденье, он сразу же обратился к Костику, расположившему сзади с кипой документов.

— Ты выписал задание на «Эдиков»?

— Да, сразу, как только прошла информация.

Доментьев кивнул:

— Хорошо.

Покинув территорию чеченского Управления ФСБ, машина свернула направо и выехала на главную дорогу, откуда минут через семь, проскочив с включенным СГУ все светофоры, ушла налево через две сплошные в небольшой переулок, заканчивающийся метров через тридцать оборудованным КПП, возле которого постоянно несли дежурство пять «вованов» — бойцов внутренних войск МВД России.

Максим приоткрыл тонированное окно и показал, не раскрывая, «ксиву». Старший наряда кивнул, тем самым показав своим, что все в порядке и можно пропускать.

Они столкнулись почти лоб в лоб на пороге КПП объекта «Ласточка». Максим с силой открыл железную дверь, когда с той стороны пропускного пункта с папкой под мышкой, упакованный в черную форму, чуть не вывалился Эдик.

Эдик был «вертолетчиком», личностью весьма засекреченной — настолько, что он и сам не знал, чем должен заниматься.

— Твою… — хотел было ругнуться Эдик, но вовремя замолчал. Мало ли кто это мог быть… Если такой же сотрудник, как и он, то нормально, а если начальник, то проблем потом не оберешься, замучают до конца командировки.

— …мать! — закончил фразу Эдик после легкого замешательства, узнав ухмыляющуюся физиономию Максима Доментьева. — Я думал, что москвичи держаться подальше от опасной республики.

Чечня в 2009 году была «нервной» республикой с намеком на политическую стабильность. Война уже не война. Ничто не делилось на черное и белое, как во времена, когда все начиналось. Всюду царил мир, но мир условный.

— Ну-ну, — отмахнулся Максим, — как видишь, и москвичи довольно часто приезжают в Чечню.

Они обнялись. Крепко, по-мужски, по-дружески.

— Я тут закончу дела, — проходя на объект, бросил Максим, — будет время вечером, забегай в 49-ю комнату второго корпуса.

Эдик довольно улыбнулся:

— Только я не один приду, я с кузнецом.

* * *

— Вот смотри, Максим, — ткнул указательным пальцем на карте около с. Даттах Ножай-Юртовского района Чечни «вертолетчик» Эдик, — здесь мы зафиксировали новый радиосигнал. Связь осуществляется в одно и то же время, в пять вечера, и длится ровно три минуты: ни секундой больше, ни секундой меньше. Но самое интересное в другом: сигнал выдается зашифрованным трафиком и не маскируется. Такое ощущение, что тот, кто его передает, специально хочет засветиться перед нами.

Доментьев сдвинул брови, недоверчиво покосившись на Эдика, который грузно плюхнулся на стул у стола с лежащей на нем картой республики; стул напряженно скрипнул, дав понять, что в следующий раз может не выдержать.

«Недовольство» стула Эдик оставил без внимания, откинувшись на спинку.

— Что скажешь? — обратился Максим к Косте.

— В этом районе стоит «тройка», — ответил он, — 3-й отдел службы ЗКС то есть. Место их дислокации неподалеку от Ножай-Юрта.

— Командир? — поинтересовался Доментьев.

— Командир — мужик нормальный, но жесткий, — слабо улыбнувшись, ответил Костя, — собственно, ты его знаешь. Смирнитский Анатолий Иванович.

— Жесткий? — недоверчиво переспросил Максим.

При первой и по сути единственной встрече на территории Управления этот крупный и улыбающийся полковник не показался ему таковым. Но внешность часто бывает весьма обманчивой.

— Ну да, — сказал Антонов Костя, — здесь в Управлении его не любят: прямой, не уважает ни дипломатию, ни субординацию. Сказал как отрезал: все по существу. Сам понимаешь, начальство под боком таких людей долго терпеть не может. Вот и «сослали» его подальше. Как говорится, с глаз долой, из сердца вон.

— А как же работа? — поинтересовался Максим.

— А что работа? — ухмыльнулся Костик. — Минимум бумаги, весь документооборот в Управлении. Основные справки передают по «Баяну», а так раз в месяц наведывается узнать, что творится. Только потому что пункт дислокации его подразделения находится вне Управления, даже упростили работу с агентами.

— Как это? — переспросил Доментьев.

— Упрощенная схема. Чуть ли не единственный начальник в системе, кому на это дали официальное директорское добро.

— О как! — удивился Максим.

Антонов пожал плечами:

— Так говорят. Ну, а тут, помимо всего этого, еще и перипетии личной жизни — только сам черт не очерствеет.

Заметив на лице друга неподдельное удивление, смешанное с интересом, Костик добавил:

— Я, конечно, сам не знаю всего, но, говорят, он на таджикской границе попал в серьезную передрягу, еще жена ушла после развала Союза. Короче, жизнь потрепала мужика, и с семьей тоже не вышло.

— Понятно, — протянул Максим, — но, собственно, планов это не меняет. Эдик, по выявленному сигналу есть что-нибудь конкретное?

Эдик призадумался.

— Ну, как я уже и сказал, создается ощущение, что этот сигнал появляется неспроста, — наконец произнес он. — Возможно, они хотят, чтобы его засекли, — передают какую-то информацию. А это вызывает определенные вопросы.

— Есть идеи?

— Мы тут покумекали между собой: думаем, это миниатюрный спутниковый передатчик, похожий на тот, что мы в свое время нашли в камне у англичан. Но если английский передавал исключительно на мобильные телефоны, то этот заточен конкретно на спутник. Да, — воскликнул Эдик, хлопнув ладонью себе по лбу, — чуть не забыл еще один момент: устройство, похоже, функционирует как активная базовая станция для всех видов мобильной и сотовой связи, работающая со всеми телефонами в радиусе 20–30 километров, и, скорее всего, принимает все виды радиоизлучений.

— Да ну! — удивился Костя.

— Представь себе, — повернувшись в сторону Кости, произнес Эдик, — когда мы пеленгуем работу устройства и включаем режим перехвата его сигнала, то параллельно с этим к нам сыпятся информационные идентификаторы мобильных телефонов, спутниковых устройств и станций связи, раций и подобных гаджетов.

Увидев удивленное и в то же время заинтересованное выражение на лице Максима, Эдик добавил:

— В папке на сейфе.

Доментьев не раздумывая взял с сейфа серую папку. Внутри находился помятый лист, наполовину исписанный корявым почерком.

— О, — протянул Максим, указывая на коричневый след — видимо, от стакана с кофе, — какая аккуратность. — И улыбнулся.

— Ну а что ты хотел? — буркнул Эдик. — Мужики за работой.

Но Доментьев углубился в изучение написанного.

— Один номер принадлежит Кхутайбе, — комментировал Эдик.

— Второй? — спросил Максим, аккуратно перенося данные в планшет.

— Определили по IMEI трубки, которая уже за ним засветилась.

Доментьев кивнул, показывая, что слушает.

— Последний, — продолжал Эдик, — пока не знаем, кому принадлежит. Появился впервые. Опять-таки, не знали бы в принципе, если бы не этот сигнал.

— Эдик, не выпускай ситуацию из-под контроля, — закончив вносить данные в планшетный компьютер, сказал Максим, — нужно вытащить по максимуму. Костя, выявляемые номера и трубки, держи на прослушке в онлайн-режиме. Нужно во что бы то ни стало установить источник этого нового сигнала.

Отдав приказания, Максим свернул карту.

— Стало быть, планируете брать? — спросил Костя.

Доментьев пожал плечами:

— Не знаю, тут я не могу принимать какие бы то ни было решения. Как скажет Москва.

— Москва? — язвительно ухмыльнулся Костя. — Да что может Москва, уже давно потерявшая связь с действительностью? Кажется, Москве нужна «показательная порка», чтобы вернуть пошатнувшееся доверие регионов.

— Не по окладу вопрос, в большие политические игры не лезу. Не моя весовая категория: порвут как Тузик грелку. — Максим разлил по стопкам водку. — Мое дело маленькое, как и у всех нас. Ну, предлагаю забыть уже о работе и по сто грамм на грудь, а думать будем завтра.

— Думаешь, получится? — спросил, улыбаясь во весь рот, Эдик.

— Очень рассчитываю, — ответил Максим и махнул стакан.

«Вертолетчик» Эдик зашел к Максиму Доментьеву, прихватив с собой моздокской водки по тридцатке за бутылку и припасенного домашнего сальца, которые буквально недавно передали родители с бригадой сотрудников внутренних войск, что меняли коллег в грозненской комендатуре.

— Суть не в этом, — даже не поморщившись после стакана водки, сказал «вертолетчик» Эдик, оттяпав специально припасенным на такие случаи ножом огромный шматок сала. — Политические игры пусть и остаются политическими играми, но этот приказ мы должны исполнить.

— Не поспоришь… — Костя запил водку апельсиновым соком. — Можете считать меня идеалистом, — между тем сказал он, — но вот, как мне кажется, была бы воля руководства, давно бы всех Умаровых и Басаевых в горах нашли и пощелкали, как грецкие орехи на зимний салат.

— Костик, — тут же вставил критическое замечание Эдик, — в твоих словах, несомненно, есть доля истины. Но ты скорее мрачный реалист, нежели идеалист, а вот быть реалистом, между прочим, нынче хорошо. И! — Он поднял указательный палец, и все находившиеся в комнате прыснули.

— Аллах един! — воскликнул Максим.

— Попросил бы, — ответил Эдик, — на зимний салат орехи не щелкают. На свекольный с чесночком и сыром — это пожалуйста. — И похлопал Костика по плечу.

— Да уж, — протянул Антонов в ответ, поднимая стакан с водкой, — я смотрю, ты, Эдик, обо всем на свете осведомлен.

— Работа такая, — ударив себя в грудь, словно Тарзан, не без гордости сказал Эдик, — мы же особые парни, присланные Москвой. Настолько секретные, самостоятельные и не обремененные никакими приказами местных начальников, что сами себя порой боимся.

И все трое рассмеялись.

— Господа офицеры! — Максим встал с места, призывая к тишине, и поднял на уровень груди до краев наполненный стакан. — Есть такое в нашей встрече, что я не могу выразить словами, — продолжил он. — В судьбу я, конечно, не верю. Но то, что мы оказались здесь одновременно, нельзя просто списать на стечение обстоятельств: как бы редко ни происходили события, они не случайны. Всегда во всем есть план, — тут он выдержал длительную паузу, — и чтобы наш план, каким бы он ни был, удался.

В этом пьяном тосте каждый уловил что-то для себя, будто Доментьев обращался к каждому персонально. Глаза потупились, воцарилось многозначительное молчание.

Все словно по команде встали. Никто не проронил ни слова. Звякнули стопки, и прохладная водка приятно разлилась теплом по телу.

 

Глава 2

Предгорье Чеченской Республики, в это же время

— Хемуль!

Командир пункта временной дислокации 3-го отдела службы ЗКСБТ Управления ФСБ по Чеченской Республике со злобной гримасой вылетел из вагончика, служившего кабинетом, на улицу, едва не сорвав дверь с петель.

— Хемуль! Твою мать, где это тело?

Веселые разговоры вперемежку с матом, что велись в добротно сколоченной беседке ПВД с наброшенной по привычке на крышу специальной маскировочной сеткой, прекратились.

Знали, что под горячую руку командира лучше не попадаться, но таким напряженным бойцы видели его впервые.

— Видимо, Хемуль опять что-то натворил, — шепнул один другому.

Позывной «Хемуль» принадлежал Алексею Григорьевичу Хемлеву, худощавому, невысокому капитану, с виду непримечательному, как и положено сотруднику спецслужб, с заурядными способностями, что, впрочем, не мешало ему строить из себя высококлассного оперативника.

— Кто-нибудь видел, где этот пи?.. — обратился командир к сидевшим в беседке сотрудникам, едва сдержавшись, чтобы не сорваться на мат.

Те покачали головами, украдкой переглядываясь между собой.

Командир недовольно поджал губы и направился к себе.

— Да, — не оборачиваясь, бросил он, — парни, разве вам не нужно почистить оружие после мероприятия?

И секунду спустя дверь за командиром громко захлопнулась.

Парни как ошпаренные повскакивали со своих мест и бросились по кубрикам чистить автоматы и пистолеты. А если придется, то и все ручные пулеметы отделения и только что поступившую на вооружение противоснайперскую систему — ружье, чем-то напоминающее противотанковое времен Великой Отечественной, с прицельной дальностью около двух километров и огромным калибром, способное оставить от человека мокрое место. Они даже готовы почистить все это дважды, лишь бы не попадаться на глаза командиру.

Полковник Анатолий Иванович Смирнитский — начальник 3-го отдела Службы ЗКСБТ Чеченского Управления ФСБ был неплохим человеком, снискавшим славу довольно жесткого, но вместе с тем справедливого, честного и порядочного офицера. Среди подчиненных за ним закрепилась кличка Гроза, хотя сам он выбрал себе ласковое Тополь.

«Это потому, что в родном селе сплошь одни тополя растут» — так, по крайней мере, он говорил.

Семьи у Смирнитского не было, жена бросила его, когда он скитался по пограничным заставам; забрала единственную дочь командира в Москву к родителям. После развода, как рассказывал полковник, бывшая жена вышла замуж за какого-то англичанина, с которым познакомилась на международной выставке современного искусства в Берлине. А позже уехала в Европу, и надежда Анатолия Ивановича увидеть дочь стала призрачной. Не то чтобы он осуждал жену, но сердце всякий раз сжималось от воспоминаний. В такие минуты Смирнитский закрывался в служебном вагончике: его скупые, мужские и полные скорби слезы не должны были видеть подчиненные.

Захлопнув за собой дверь, Смирнитский упал на стоявший рядом со столом обычный офисный стул и задумался.

Старшего оперуполномоченного капитана Алексея Хемлева в расположении пункта временной дислокации не было, и где он мог находиться, полковник Смирнитский не знал. Хотя не совсем так, он знал, что Хемуль где-то на территории Чечни, нашпигованной бандитами — ваххабитскими недоделками — и их пособниками.

Смирнитский достал из-под стола бутылку виноградной водки кизлярского коньячного завода, наполнил граненый стакан и уже собрался опустошить его, когда раздался негромкий, но уверенный стук в дверь.

— Да, — недовольно пробасил Смирнитский, возвращая стакан обратно на стол.

Слегка скрипнув, дверь отворилась. Загораживая собой пробивавшийся в «кабинет» Смирнитского дневной свет, на пороге стоял командир роты разведки 2-го батальона особого назначения 94-го полка внутренних войск МВД России майор милиции Вадим Петрович Балакин с позывным Лис.

— Иваныч, — пройдя внутрь и придвинув другой стул, Балакин сел рядом со Смирнитским, — не рановато ли для алкоголя?

Тот не ответил. Поднял стакан и в два больших глотка осушил его, даже не поморщившись.

— Ого, — искренне удивился Балакин, — есть повод?

— Да, — сухо выдавил Иваныч.

Смирнитский и Балакин были не просто давними друзьями, их связывала одна война, которую политики называли просто контртеррористической операцией. Когда она началась, они были в разных ведомствах и занимали разные должности, однако в итоге оказались на одном ПВД, где уже не один год плечом к плечу осуществляли боевые операции. А посему знали друг друга как облупленные.

— Это не может быть связано с тем, что двое моих парней выехали сегодня утром с базы с одним из твоих оперов? — Вопрос прозвучал настолько буднично, что Иваныч напрягся.

Такое открытое безразличие, прозвучавшее в голосе, совсем не было свойственно Балакину, который всегда радел за вверенный ему личный состав.

— Как? — спросил Смирнитский.

— Ясно, — тяжело вздохнув, ответил командир роты разведки, — ты не в курсе?

Анатолий Иванович промолчал, лишь кивнув.

— Хреново, — пробурчал Балакин, и на его лицо легла тень сомнения, — теперь у нас нарисовались проблемы. Получается, группа выехала без какой-либо санкции.

Кто явился инициатором, догадывались и Балакин, и Смирнитский, и оба командира просчитывали возможные варианты дальнейших действий.

— Что будем делать, Иваныч? — первым спросил Балакин.

Смирнитский пристально посмотрел на друга, и понял, что в сложившейся ситуации возможно лишь одно решение: собрать отряд и выдвинуться на розыск. И это решение он поддерживал полностью.

Смирнитский достал и развернул на столе оперативную карту Чеченской Республики.

— Организуем две группы. — Он взял карандаш и начертил квадрат близ села Симсир, заключив в него населенный пункт. — Одна направится в лес, в этот квадрат около села. Там наверняка будет столкновение с противником, а значит, мы найдем и наших. Вторая — в Симсир, вот по этому адресу.

Смирнитский передал Балакину лист бумаги с написанным адресом.

— Что за адрес, Иваныч? — спросил Балакин.

— Человека, что ошибся с выбором стороны, которой стоит помогать.

Сложив лист пополам, Балакин убрал его во внутренний карман камуфляжной куртки.

— Я понял.

— Тогда собирай парней, Петрович! А того черта доставь живым! Я давно планировал провести с ним контрольную встречу. Правда, не стоило откладывать в долгий ящик, надо было провести днем ранее, когда вызвал к себе Хемуля…

— Разрешите? — на пороге «кабинета» полковника Смирнитского появился капитан Алексей Хемлев.

Полковник разрешил ему войти.

Хемлев сел напротив начальника.

— Вызывали? — спросил он.

Дочитав оперативную справку, Смирнитский отложил документ в сторону.

— Да. Алексей, по поводу информации, — было заметно, что полковник напряжен и взволнован, — от оперативного источника, которую ты вчера оформил и доложил.

Хемлев кивнул:

— В отношении Гагкаева?

— Да. Ты доверяешь источнику? — в лоб спросил Смирнитский.

Хемлев, не ожидавший подобного вопроса, замялся.

— Мы же его проверяли в этом году, Анатолий Иванович.

— Это я помню, — отмахнулся Смирнитский, — я у тебя как у оперативника спрашиваю: ты своему источнику как человеку доверяешь?

— Как и всем чеченцам, Анатолий Иванович.

— Понятно, Алексей, — заключил Смирнитский, — ладно, давай иди работай по плану.

— Есть! — И Хемлев направился к выходу.

— Алексей, — остановил его Смирнитский, — пока не забыл: устрой с источником встречу.

 

Глава 3

г. Москва, гостиница «Пекин», январь 2009 года

Одноместный номер гостиницы «Пекин», в котором поселили Разумовского Сергея по его прибытии в Москву, был ярким примером культуры и сервиса советской эпохи. Но если времена Советского Союза безвозвратно ушли в прошлое и жизнь, повинуясь закону поступательного развития, двигалась дальше, то номер так и остался в прошлом. Эдакое воплощение мечты человечества о машине времени, реализованное в отдельно взятой гостинице.

Перешагнув порог, Разумовский, давно отвыкший от атмосферы минимализма, которым поражал номер, недовольно поморщился. Вид невзрачной комнаты удручал. Окна были занавешены плотными серо-зелеными шторами, отчего помещение казалось безликим. Сложенный незатейливой мозаикой паркетный, давно выцветший пол местами вспучился, а по краям около плинтусов были расщелины, бросавшиеся в глаза, словно знак «Макдональдса» в темноте ночи.

— М-да, — протянул Разумовский, бросив небольшую дорожную сумку на старую одноместную кровать, которая наверняка могла бы рассказать множество историй, — вот так и живем.

Сергей раздвинул шторы, впустив в комнату свет, который здесь не был частым гостем. Теплые солнечные лучи моментально развеяли тяжелую атмосферу, принеся с собой частичку радости надвигающейся весны.

— Так намного лучше, — улыбнувшись, сказал Разумовский и принялся разбирать сумку.

Бритвенный станок, зубную щетку и пасту он отнес в ванную, которая была совмещена с туалетом и выполнена в темно-коричневых тонах. Снова весьма не оптимистично. Создавалось впечатление, что все это сделано специально: мол, дорогой сотрудник, не обольщайся и не питай иллюзий, ты не в сказке, этот номер как нельзя лучше символизирует сухую действительность Службы.

«Ладно, хоть вода не ржавая», — подумал Разумовский, ополоснув осунувшееся посеревшое лицо: он провел бессонную ночь за рулем машины. На секунду Сергей задержался, разглядывая свое отражение в небольшом зеркале, висевшем над умывальником, а затем вернулся в комнату и продолжил разбирать сумку. Пару футболок и запасные джинсы он, аккуратно сложив, убрал в шкаф. Множество пар носков и нижнего белья бросил в выдвижной ящик. Полученный в приемной руководителя Службы желтый конверт с литерой «Р», что, по всей видимости, означало «Разумовский», положил на прикроватную тумбочку, невзрачную, как и весь интерьер комнаты.

Материалы из конверта он прочтет позже, а сейчас Разумовский хотел отдохнуть.

Расстелив постель, Сергей сразу забылся крепким сном.

Часа через два, когда уже давно перевалило за три пополудни, Разумовского разбудил звонок мобильного телефона.

— Да, — сонно пробормотал Сергей.

— Не спишь. Вот и чудно, — быстро говорил бодрый голос. — Ты в каком номере остановился?

— В двадцать третьем.

И Разумовский, прервав связь, повернулся на другой бок, намереваясь еще часа три-четыре подремать.

Однако больше поспать ему не удалось.

Только Разумовский почти погрузился в сладкое царство Морфея, как в дверь постучали и в номер ввалился Игорь Кириллов с пакетами в руках.

— Какого хрена! — недовольно выругался Разумовский, поднимаясь с кровати и потирая сонные глаза.

— Ты здесь живешь? — не обратил Кириллов на ругань друга внимания. — Какое убожество!

Он прошел внутрь и поставил пакеты на журнальный столик. Уловив ароматный запах горячей курочки-гриль, свежеиспеченного хлеба и овощей, Разумовский сглотнул слюну, а его желудок издал предательское урчание.

— Вот, оденься, — продолжил Кириллов, бросив джинсы еще не отошедшему ото сна, но, как оказалось, голодному Разумовскому, — я принес горячую шаурму. Правда, не знаю: изменились твои пристрастия со времен Академии или нет. Конечно, не полноценный обед, но годится заморить червячка.

— Годится, — только ответил Разумовский, надевая джинсы. — Игорек!

— Серега!

И друзья тепло обнялись.

* * *

Развернув конверт, Разумовский разложил на кровати находившиеся документы, бегло пробежавшись по каждому.

— Указания для тебя, — прокомментировал сидевший в кресле Кириллов, — в общих чертах: биография личности, которой предстоит стать, и легенда для внедрения. Их изучи досконально. На месте встретит агент-связник «Нена» — жена Гагкаева. Она же тебя и легализует перед окружением. Там, кроме этого, задачи операции, условия выполнения и тому подобное.

Разумовский взял документы с описанием личности Амира Загоева. На десяти листах был максимально подробно описан тот, кем ему предстояло стать: от предпочтений в еде и до манеры поведения, мимики и жестов.

— Ух ты! — присвистнул Серега, пролистывая документ. — Так оказывается, что моих родственников застрелили во время второй кампании русские шакалы? — произнес он, имитируя кавказский акцент.

Игорь улыбнулся.

— Очень хорошо, — съязвил он и продолжил серьезным тоном. — Теперь ты Загоев Амир Ризванович, 17 февраля 1980 года рождения. Всю сознательную жизнь проживал в селе Дачу-Борзой, пока семью не расстреляли во время одной из адресных мероприятий. Ближайшим родственником является полевой командир бандгруппы Ножай-Юртовского района Гагкаев Сулиман, в окружение к которому ты и должен проникнуть.

— Печальная история, — сказал Разумовский.

— Ну, нам же нужна веская причина, почему ты вступил в банду и встал на путь террора. А тема мести самая подходящая и не вызывающая никаких подозрений.

— Почему именно Сулиман Гагкаев? — спросил он.

— Хм, — задумался Игорь, — вообще история долгая и весьма запутанная…

— А ты попробуй, расскажи, — перебил Разумовский друга, полагая, что тот начнет юлить, скрывая истинные причины внедрения, несмотря на многолетнюю дружбу, — я никуда не спешу.

— Перекусим? — спросил Кириллов, доставая уже остывшую еду, — на голодный желудок «страсти» не рассказываются.

Разумовский понимающе кивнул, разворачивая переданную Игорем шаурму.

— Так вот, — продолжил Кириллов, прожевав первый кусок, — из Украины в прошлом году поступила информация, что американцы затеяли игру против России, задействовав одного из наиболее профессиональных источников — Араба. Как оказалось, с Арабом руководителя 1-й Службы Кривошеева связывают давние отношения, еще с «лохматых» годов. Но, что парадоксально, мы до сих пор не знаем, кто он. Имеется отрывочная информация, и на этом все.

— Вот как! — только и пробубнил Разумовский, потому как рот был занят шаурмой.

— Да, — продолжил Кириллов, — Араб — влиятельное лицо в исламском мире. Через него проходят крупные финансовые потоки, как мы предполагаем, созданные при помощи ЦРУ. Часть потоков направляется на поддержку бандгрупп, действующих в Чечне. Достоверно известно, что с Арабом встречался Кхутайба, правая рука и телохранитель Гагкаева Ислама. В последнее время Гагкаев значительно активизировался, и мы считаем, что они встретились. Кроме того, прошлогодняя августовская заварушка с Грузией способствовала проникновению Араба в Россию. Тогда все бросились «душить» Грузию, оголив некоторые направления по поддержанию безопасности государства.

Вытерев салфеткой губы, Разумовский подытожил:

— Руководство хочет разоблачения Араба?

— Что-то вроде того, — ответил Игорь.

— Ясно.

Разумовского одолевали сомнения, а в голове вертелось множество вопросов, требовавших ответов. Но получит ли он их? Скорее всего, нет.

— Что со связью? — поинтересовался Сергей.

— О! — оживился Игорь. — Это интересная штука! Передатчик, замаскированный под обычный мобильный телефон. Вся суть в том, что он присоединяется к используемым конторой каналам и передает информацию шифрованным сигналом. Ну, а поскольку в Чечне наших пруд пруди, то проблем не будет. Набираешь информацию в виде сообщения и передаешь ее, включив соответствующую функцию. Но подробнее завтра специалисты расскажут.

— Интересно, — ответил Разумовский, — значит, я один буду искать суперсекретного шпиона ЦРУ?!

— Не совсем, — чуть поразмыслив, сказал Игорь, — но этого я не говорил. «Снаружи» работает сотрудник 2-й Службы совместно с сотрудниками Чеченского Управления, но они не подозревают о твоем существовании. Для них ты боевик-ваххабит, как и все остальные. Серега! Имей в виду, что ты там как в одноименном фильме — «свой среди чужих, чужой среди своих».

— С каждым часом все интереснее, — пробурчал в ответ Разумовский.

 

Глава 4

Чеченская Республика, с. Даттах, месяцем позже

Прохладный ветерок прокрался в комнату через открытое окно, прозрачная белая занавеска легко поддалась порыву и колыхнулась, чем разбудила спавшего почти целые сутки Разумовского. Сергей с трудом открыл глаза и осмотрелся.

Небольшая комната, в которой он находился, отличалась аскетичностью. Рядом с кроватью стоял простой, но добротно сколоченный табурет. Рядом стоял стол, накрытый нарядной белой скатертью с витиеватыми узорами. На столе играл бликами рассеивающихся солнечных лучей графин и металлический тазик с водой, на краю которого висела влажное полотенце. Единственным элементом интерьера, выбивающимся из скромной обстановки, был устилавший пол ковер.

Истрепавшаяся одежда Разумовского, аккуратно залатанная, постиранная и выглаженная, аккуратно висела на вешалке справа у входа.

Сколько времени он провел без сознания, Разумовский не знал. Переход через горный массив дорого ему стоил. Было очень тяжело пробираться к селу Даттах по незнакомой местности, в условиях строжайшей секретности, да и еще и федеральные силы видели в Сергее лишь чеченца без документов, а местные — чужака. Шел Сергей два дня — медленно, горными тропами, избегая даже маленьких чеченских аулов и стараясь не пересекаться с патрулями и разведывательными отрядами федеральных сил.

Ночью спать почти не получалось, так как спускавшийся с вершин гор холодный воздух пробирал насквозь, а разжечь костерок — даже маленький — было нельзя. Постоянно хотелось есть и пить — сухари и пара бутылок с водой не спасали. Если бы не знания, полученные в учебном центре, то Разумовский бы пропал. На исходе вторых суток Сергей, измученный и голодный, рухнул без сознания у села Даттах.

Дверь в комнату отворилась, и вошла стройная девушка, одетая в длинное закрытое платье. В руках у нее был тазик с водой. Увидев, что Сергей пришел в сознание, она покраснела от смущения и тут же выскочила.

Разумовский не знал, кто была эта девушка, похожая на ангела. Запомнились ее черные глаза, выразительные, ясные и живые.

Переодевшись, Разумовский вышел в коридор. Перед дверью на стуле сидела пожилая полная женщина.

— Проходи за стол, — сказала она по-чеченски женщина, вставая, — обед накрыт.

В зале стоял большой обеденный стол, на котором были различные блюда. Тарелка горячих чепалгаш на пару с жареными куриными потрошками источали настолько притягательный аромат, что желудок Разумовского, отвыкший за последние дни от нормальной пищи, заурчал. Сергей сел на отведенное ему место, и женщина тут же поставила перед ним тарелку и исчезла на кухне.

Пока Сергей накладывал еду, женщина, вернувшись, поставила на стол крынку с прохладной водой, тарелку домашнего сыра и свежеиспеченных лепешек. Немного погодя в дверях появилась та самая девушка, которую Сергей спугнул своим пробуждением. Опустив глаза, она тихо приблизилась к Разумовскому и, наполнив его стакан водой, так же тихо удалилась.

На пороге вновь возникла пожилая женщина и поторопила девушку.

— У нас не принято засматриваться на чужих женщин, — с легкой укоризной произнесла она.

Отведя в сторону взгляд, Разумовский ответил на чеченском:

— Прости! Обед воистину вкусен!

— Я — Макка, — сказала женщина — нена этого дома.

Разумовский посмотрел на женщину, в которой едва ли можно было узнать агента — связника 2-й Службы.

— Амир, — только и ответил он.

с. Даттах Чеченской Республики, конец марта 2009 года

Наступило красивое время года, которое только может быть в предгорных районах Чечни. Весна.

Еще совсем не жаркая, но уже и не холодная пора, когда солнце отражается от вершин, простирающихся насколько хватает взгляда вдоль горизонта, сотней тысяч ярчайших и чистых, словно бриллиант, искр, и переливается, перепрыгивая с одной сопки на другую. Воистину прекраснейшее и величественное зрелище, переполняющее душу каждого рожденного в этих местах горца чувством гордости за землю и дом.

Часто, когда закат озарял снежные шапки гор багряным светом, Амир Загоев выходил из дома и часами смотрел на красоту природы. В неспокойные для Чечни годы, когда прекрасная земля, что дарила живущим здесь людям кров, тепло и пищу, теперь стала бесплодной, отравленной долгой войной, закат в горах оставался единственным прекрасным моментом, очищающим душу, снимающим напряжение и приносящим мир и покой в сердце.

В один из майских вечеров Амир по обыкновению устроился на стуле, укутавшись в сшитые специально для него шкуры, чтобы не продувал дувший с гор холодный ветер.

Амир Загоев был приближенным амира Ножай-Юртовского района Чечни полевого командира Гагкаева Сулимана Вахаевича, чье влияние простиралось намного дальше официально «отданной» ему под управление территории. Сулиман, будучи человеком воистину суровым, воспитанным суровой жизнью в горах, заставил уважать себя. С врагами он расправлялся жестоко и молниеносно.

Поговаривали, что отец Сулимана, Ваха, оставил своего десятилетнего сына где-то в горах с одним ножом и куском хлеба, чтобы он стал настоящим горцем.

И именно там маленький мальчик научился выслеживать добычу. Он часами неподвижно лежал на сырой земле или в снегу, полагаясь только на собственные силы. Он подавлял любые чувства, будь то сострадание, любовь или страх, потому что они делают человека мягким и уязвимым. Именно в те моменты он понимал, что только абсолютная власть и жестокость делают жизнь безопасной. А значит, надо уничтожать безо всякой жалости всех, кто посягает на твой авторитет и главенство в стае, которое он тогда для себя определил.

Сулиман вернулся в родной аул с полной луной по прошествии более восьми месяцев. Вернулся ночью, когда все уже давно спали и только собаки подвывали на полную луну, следуя слепому животному инстинкту. Сулиман тоже следовал инстинкту, в тот момент он мало чем отличался от хищного зверя, бесшумно пробираясь к дому, из которого его вышвырнули в горы: выживешь — хорошо, не выживешь — такова судьба. Все в руках Аллаха! И Всевышний даровал мальчику жизнь, закалив его волю и тело.

Дверь поддалась без проблем, не скрипнув петлями. Тенью проскользнув внутрь, Сулиман направился прямиком в спальню отца — хозяина дома. Все произошло быстро, Ваха даже не проснулся, когда остро заточенный клинок, который он сам же и передал сыну, легко вошел в горло, и алая кровь растеклась по подушкам и постели. Так началось восхождение «волчонка».

У Амира судьба была похожей, отчего и нравился дяде. Конечно, Амир не боролся за жизнь в горах, без каких-либо средств к существованию, кроме ножа и надежды, но и ему выпала нелегкая доля: пережить смерть близких. Амир видел, неизвестный мужчина в маске и камуфляжной форме расстрелял из автомата его мать, которая бросилась защищать отца. А потом та же участь настигла и старших братьев — Ризвана и Расула, сестер — Макку и Абиду. Амир запомнил треск автомата и крики страха и отчаяния. Самого Амира, видимо, уберег Аллах, начертав на ладонях особые линии судьбы.

Уже много позже, когда Амир попал к Гагкаеву, семья которого приютила и поставила его на ноги, Сулиман в ярких красках описал, кто расстрелял его семью и почему. После этого у Амира не оставалось сомнений, какая судьба предначертана ему Всевышним.

— Дядя еще не вернулся? — не поворачиваясь, спросил Амир у подошедшей девушки, которая старалась двигаться бесшумно.

— Нет, Амир.

Девушку звали Зуля, младшая из дочерей Гагкаева Сулимана, которая была совсем на него не похожа: пошла в мать.

Пышные, насыщенного черного цвета волосы были аккуратно убраны под шелковый платок — подарок Амира на недавно отпразднованное семнадцатилетние. Большие, выразительные карие глаза и алые губы подчеркивали нежные и плавные черты лица. Зуля носила закрытые платья с длинным рукавом, как требовали обычаи, но даже эти одеяния не могли скрыть плавных изгибов молодого женственного тела.

— Они запаздывают, — после некоторой паузы сказал Амир, — может, поехать навстречу?

Зуля не ответила. Она только стояла у него за спиной, кутаясь в шерстяной платок — к вечеру с гор дух ветер, пронизывающий до костей.

— Скажи нене, что я буду собираться. — Амир встал, оставив шкуры, которыми укрывался, на стуле. И только сейчас заметил наворачивающиеся на глазах девушки слезы.

— Что случилось? — Он обнял Зулю за плечи.

— Отец сказал, что к исходу осени отдаст меня замуж. — И первые слезинки скатились по щекам. — Я уже взрослая и должна приносить мальчиков, чтобы земля наша полнилась новыми воинами. Ибо так угодно Всевышнему.

Сердце Амира екнуло, остановилось и секундой позже взорвалось на сотни кусочков. В горле пересохло от подступившего кома.

Он любил Зулю так, как только может любить человеческая душа: самозабвенно, нежно и бесконечно сильно. Он полюбил с первого взгляда, в тот самый момент, когда она переступила порог комнаты, где лежал он — обессиленный от многочисленных ссадин и ран. Она подала ему стакан воды. В белом платье, кроткая и молчаливая девушка с настолько выразительными глазами, что в них тонул весь мир. Окутанная солнечным светом, проникавшим в окна, она была невероятно красива и походила на ангела.

Амир крепко обнял Зулю, не желая отпускать то, что нашел в этой хрупкой девушке, — любовь.

— Отец сказал, что имя мужа он назовет перед свадьбой, как того требует обычай. — Ее голос дрожал. — Амир, Аллах свидетель, без тебя нет мне жизни. Я покончу с собой в первый же день свадьбы.

— Прекрати, Зуля! На все Его воля, но не клянись смертью перед ликом Всевышнего. Харам! Придет время, я поговорю с дядей.

В кармане камуфляжной куртки завибрировал телефон.

— Дядя, — коротко сказал Амир.

Она вытерла платком слезы и ушла в дом.

— Салам алейкум, дядя!

— Алейкум ассалам, Амир, — в голосе Сулимана слышались напряжение и усталость, — распорядись встретить нас. И будь на месте, я хочу обсудить кое-что.

* * *

Черный «Мерседес-Геленваген» въехал во внутренний двор дома. Придерживая каракулевую папаху грязно-серого цвета, из машины вышел статный мужчина. Острый взгляд и лицо с резкими чертами, обрамленное аккуратно стриженой черной бородой, куда по воле лет вплелась седина, не позволяли ошибиться. Это был амир.

— Хьо гина хазахийти сунна, — поприветствовал Амир дядю.

— Алейкум ассалам, Амир. — Сулиман обнял Амира за плечо. — Дика дина чай мала вай.

Амир кивнул:

— Дуьхьало яц цунна, чай малар-м дика гуллакх ду.

И они прошли в дом.

Когда дядя собирал окружение за одним столом за чашкой чая, то предполагался серьезный разговор. Чай Гагкаев Сулиман ценил и любил, время за благодатным напитком проходило в разговорах, будь то домашние пересуды или собрание действовавших под началом Сулимана командиров полевых отрядов.

— Чай-м башха дика ду, — благодушно отозвался Сулиман, поставив пустое блюдце на стол.

— Макка! — окрикнул он свою жену, дав понять, что можно убирать стоявшие на столе чайные приборы.

Женщина, несмотря на возраст и комплекцию, аккуратно и быстро собрала блюдца и мгновенно исчезла, как будто ее и не было.

Во главе стола восседал Гагкаев Сулиман. По правую руку расположился его сын Ислам, бескомпромиссный, почти такой же жестокий, как и отец, властолюбивый. Он мечтал как можно скорее возглавить отряд подчиненный Сулиману, численностью более пятидесяти человек. Слева сидели, в порядке занимаемой должности, полевые командиры, руководившие «армией» амира Ножай-Юртовского района. Позади Гагкаева стоял всегда молчаливый телохранитель и правая рука амира — Кхутайба, равнодушно смотревший на всех присутствующих. Амир замыкал ряд сидевших за столом приближенных, расположившись на другом конце стола, напротив Сулимана.

— Сегодня Аллах ниспослал нам свое великое благословение, даровав хорошие новости, — начал Гагкаев.

Присутствующие одобрительно загудели.

— От наших братьев на Украине и в Грузии нам поступили деньги на продолжение священной войны против кафиров, дабы могли мы приобретать оружие и патроны, в которых остро нуждаемся. Но вместе с деньгами для нас передано сообщение от неизвестного, но влиятельного человека, назвавшегося просто Араб. Он говорит, что джихад ичкерийских моджахедов против неверных шакалов в России — дело, богоугодное Всевышнему. И потому он, ощущая общность с идущей войной и молящий еженощно Аллаха даровать нам победу, оказывает нам помощь. Вместе с тем, оказывая помощь, он надеется, что мы проявим силу и докажем делом Всевышнему свою преданность в священной войне. Араб призывает совершать теракты в российских городах, нападать на военных, милицию, жаля и нанося смертельные удары, подрывать авторитет власти в глазах жителей России, принося раздор в их души и делая тем самым их уязвимыми для привлечения в ряды ислама, как истинной и единственно верной религии.

Довольный, Сулиман откинулся на спинку стула, наблюдая, как полевые командиры живо и с восхищением обсуждали новость.

— Вторая новость, ниспосланная Всевышним, — продолжил Гагкаев. — Сегодня в одном из наших селений мы взяли трех русских шакалов, что рыскали там.

Гробовое молчание.

— Сейчас они заперты средь дерьма в моем хлеву, как и положено неверным, а на рассвете с первыми лучами солнца мы будем судить их праведным судом и казним по законам шариата.

За столом снова раздалось бурное гудение.

— Что скажешь, Амир? — неожиданно обратился к нему Сулиман.

Тот, все еще размышляя над услышанным, ответил не сразу.

— Амир! — повысив голос, повторил Сулиман.

— Аллах велик и милосерден, Сулиман! На все Его воля! — инстинктивно ответил Амир.

— Мудрый ответ, Амир, — сказал Гагкаев, — рассудительный, не брошенный сгоряча, как некоторыми.

Все поняли, что Сулиман говорил о несдержанности сына Ислама.

— Вот какого сына я всегда желал! — Сулиман хлопнул по плечу Амира.

Чем подлил масла и в без того разгорающийся огонь ненависти Ислама к Амиру.

Ислам невзлюбил Амира с самого первого дня его появления в их доме. Он увидел в пришлом «родственнике» явную угрозу своим амбициозным планам. Амир сильно выделялся на фоне Гагкаевых выдержкой и трезвым умом, чем импонировал Сулиману.

К тому же смутное сомнение терзало душу Амира. Ислам, казалось, подозревал, кем он был на самом деле. Маленькая оплошность, на которую ранее указала Макка, не ускользнула от проницательного взгляда Ислама. Маленькая оплошность: заинтересованность, которую не смог скрыть Амир по отношению к Зуле в первый вечер, когда вся семья Гагкаевых и приближенные полевые командиры собрались за столом. Зародившийся огонек любви между молодыми людьми вызвал ненависть в душе Ислама.

Взгляды Амира и Ислама на какую-то секунду пересеклись. В глазах Ислама горела яростная злоба и презрение к «родственнику».

* * *

Амир лег рано, но потом еще долго не мог уснуть, ворочаясь в постели. Мысли о схваченных русских солдатах никак не выходили у него из головы, точнее не о самих пленных, а шариатском суде, который должен был состояться на рассвете — в то время, когда Всевышний наиболее справедлив и милосерден.

Амир понимал, что всех троих ждала смерть, мучительная и долгая, ибо Сулиман сказал, что шакалов поймали, когда те вынюхивали в селе о воинах Аллаха и лишь исключительная преданность Всевышнему помогла жителям схватить их.

За полгода пребывания в доме Сулимана Гагкаева Амир не раз являлся свидетелем жестокой расправы над врагами шариата. Это походило на публичную казнь, наподобие той, что устраивали в Средние века инквизиторы над ведьмами. Процесс был похож еще и тем, что решал, виновен ли человек, не Аллах, а Сулиман, также было и в темную эпоху. Обычно Сулиман признавал подсудимого преступником. А за преступления следовала кара — смерть.

Амир встал с постели, натянул штаны и вышел во двор. Прохладный ветер с гор принес ночную свежесть.

— Баркалла, мой друг! — прошептал он, когда ветер, оставив Амира, понесся дальше.

Легкие облака, проплывавшие по небу, словно корабли по морю, время от времени скрывали в легкой дымке нарастающий месяц, окруженный мириадами звезд. Стоя на земле, под великолепным куполом, созданным Всевышним, Амир невольно ощущал себя незначительным, словно букашка под ногами Аллаха.

«Бог или Аллах, — говорил он про себя, глядя в бесконечность ночного неба, — что мне делать?»

— Он тебе не поможет, — послышалось из-за спины.

Это был грубоватый голос женщины, прожившей немало лет и повидавшей достаточно горестей и страданий.

Амир не обернулся.

— Нена? — спросил он.

Да, это была она — одетая в простое черное платье, жена Сулимана, Макка.

— Я не могу быть тебе настоящей матерью, — ответила она, — тепло материнского сердца незаменимо.

Душа его металась, как загнанный в клетке зверь, и Амир сник. Обремененный тяжелым грузом, он словно стремительно уходил ко дну, не в силах освободиться от сковывающих его веревок, сотканных из долга, чести и верности. И хотелось сделать хотя бы небольшой глоток свежего воздуха, такого, который приходит с гор, и почувствовать жизнь, но он не мог.

Макка видела настоящего Амира. Не поддельного — жестокого и воинственнго, который, словно тень, всюду следовал за ее мужем, — а мужчину, не забывшего, что такое честь и справедливость.

— Ты не знаешь, что делать, — с холодной рассудительностью, присущей разве что женщине, сказала она.

— Нет, — неуверенно ответил он.

Макка возвышалась над Амиром, словно скала над растущим у ее подножия деревом, грозная и величественная, но готовая защитить и укрыть в непогоду.

— Тогда слушай сердце, — посоветовала она, — слушай, что́ оно подсказывает, что́ едва слышно нашептывает наперекор разуму. О чем хочет тебе поведать.

Амир снизу вверх посмотрел на Макку.

А та сожалела лишь об одном — что Амир не принадлежал им. Вобравший лучшие качества мужчины, он почти не имел недостатков, а самое главное, так нравился Зуле. Сейчас она уважала Амира, несмотря на то что он пришлый, и, вероятно, со временем полюбила бы его и приняла семью как своего.

— Сердце, — повторила она, возвращаясь в дом.

— Нена, — остановил ее Амир, — ты знаешь, кто я, откуда и зачем пришел?

Она кивнула в ответ.

— Скажи мне, почему ты это делаешь?

— Уважение и ненависть могут сосуществовать вместе, но они раскалывают человеческую душу, Амир, — и тут она поняла, что впервые назвала его по имени, чего раньше сознательно избегала, — а я больше ненавижу, чем уважаю. Я давно мечтаю о мире в сердце, и когда мне сказали, что ты придешь, я приняла тебя, поверив, что ты именно тот, кто сможет помочь. — Макка выдержала паузу. — Я ждала тебя.

И вошла в дом.

 

Глава 5

Ночью

— Эй, — через небольшое зарешеченное окошко негромко окликнул Амир брошенных в хлев пленных русских солдат. — Как вы там?

Внутри послышалась легкая возня, и через некоторое время один из троих — Амир не знал кто — ответил:

— Ты кто такой?

— Не важно, — по-русски сказал Амир. — Вы хотите бежать?

— Допустим, — ответил уже другой голос, — ты хочешь помочь?

Амир замялся, вдруг усомнившись в правильности своих действий.

— Да, — наконец сказал он.

— Почему мы должны тебе верить? — выпытывал второй.

«Да что же такое?» — выругался про себя Амир.

— Ты старший? — вопросом на вопрос ответил он.

— Допустим… — Уклончивый ответ второго многое прояснил.

— Я обрисую тебе ситуацию, «старший». Завтра на рассвете вас осудят по законам шариата и казнят. По-моему побег, организованный незнакомцем, — более заманчивый вариант.

В хлеву воцарилось молчание. Видимо, рассудил Амир, трое переглядывались, решая, верить его словам или нет.

— Хорошо, — сказал второй голос.

Амир осмотрелся. Тишину ночи нарушали редкие порывы спускавшегося с гор ветра, игравшего сухими листьями, и редкие крики животных или ночных птиц.

— Один момент, — сказал Амир, — среди вас есть такой Хемлев?

— Я — Хемлев.

Амир почувствовал, как дрожит от неуверенности голос того, кто назвался Хемлевым.

— Ты выйдешь крайним, — и он поймал себя на том, что сказал не «последним», а «крайним», как говорили ветераны войны.

— Но… — попробовал возразить «старший».

— Или так, или вообще никак! — резко отрезал Амир.

— Хорошо, — бросил «старший».

Обойдя хлев, Амир отодвинул тугой железный засов и отворил чуть скрипнувшую дверь.

Первыми почти бесшумно, словно тени, проскользнули спецназовцы. Один занял позицию у угла хлева, второй наблюдал за внутренним двором. Третьим, чуть пошатываясь, вышел Хемлев.

Даже в темноте Амир узнал Хемлева в этом побледневшем и осунувшемся, словно семидесятилетний старик, человеке.

— Алексей, — шепнул он.

Испуганно обернувшись на голос, Алексей нос к носу столкнулся с Амиром.

— Да, — с трудом выдавил он из себя.

Амир сунул в руку пистолет «макаров» и две обоймы.

— А теперь уходите! — приказал Амир.

Хемлев двинулся не сразу. Несколько секунд он пытался рассмотреть лицо своего спасителя, укрытое тенью строения.

— Это ведь ты? — не веря глазам, выдавил он наконец. В глазах Алексея заиграли радостные искорки. — Но как?..

— Уходи, времени нет! — бросил Амир в ответ.

Улыбнувшись, Хемлев развернулся, и три тени выскользнули из внутреннего двора, удаляясь в сторону леса.

* * *

Сильный и глухой удар пришелся по спине.

Мгновением позже острая боль пронзила тело, и Амир, охнув, как подкошенный рухнул на колени. В голове зазвенели колокольчики.

— Я знал, — сквозь звонкую пелену различил он голос, отдававший неприятной резкостью южного акцента, — что тебе нельзя доверять.

Перед Амиром стоял сын Гагкаева Ислам.

— С самого начала. С того момента, как ты появился в нашем доме, — он снова — с еще большей злобой — ударил Амира по спине, и тот завалился набок, — я понял, что тебе нельзя верить. Шакал.

Ислам со всей силы ударил лежавшего на земле Амира ногой в живот.

— Я видел, как ты выпустил этих русских шакалов!

Но Амир, корчась от боли, едва понимал, что говорил Ислам.

— Ты же меня не слышишь, — ехидно бросил Ислам, ему хотелось снова поддеть Амира ногой, но он удержался, — но ничего, я верну их. Посмотришь, что я с ними сейчас сделаю.

Боль понемногу отступала, и Амир увидел, как двое сподручных из собранной лично Гагкаевым-младшим банды втолкнули во внутренний двор обессиленного спецназовца, а затем Хемлева.

— Где третий? — недовольно гаркнул Ислам.

— Третий смог уйти в лес, — растерянно ответил один из бандитов, — ночью мы его не найдем.

— Идиоты, — выругался Ислам.

Пока Ислам разбирался с членами банды, ощущение реальности постепенно возвращалось к Амиру, и он смог подняться. Немного пошатываясь, оперся о стену хлева. Спина и живот, куда пришлись удары, нещадно болели.

— О! — удивленный столь быстрым восстановлением, воскликнул Ислам, сожалея, что не ударил в третий раз. — Ты пришел в себя? Значит, ничего не пропустишь!

Довольный, Ислам вытащил боевой нож, походивший скорее на тесак, и, встав за спиной Хемлева, быстрым движением перерезал ему горло.

Правда ли, что перед смертью человек видит всю свою жизнь? Хемлев никогда не задумывался над этим, и, когда об этом говорили по телевизору или писали в газетах, он не верил.

Бесконечные яркие картинки, стремительно сменяя одна другую, мелькали перед глазами Хемлева, унося в бесконечный водоворот воспоминаний.

Вот…

…Алексей, шестилетний пацаненок, только-только примчавшийся с улицы и едва успевший сполоснуть холодной водой руки и лицо, видит маму. Она принесла полную крынку сладкого свеженадоенного козьего молока. И он припал к крынке, за раз выпив половину большими жадными глотками…

Или…

…Милая девчушка из параллельного класса, что всегда носила две косички, отчего-то казавшиеся Алексею нелепыми, не по годам развитая и похожая скорее на ученицу выпускных классов, чмокнула Хемлева в щеку, улыбнулась в ответ на подаренную им розу и убежала в класс. А он, растерянный и смущенный, зарделся…

А когда…

…Мама смеялась, звонко и искренне, когда он, будучи слушателем Академии ФСБ России, приехал на летние каникулы домой и вызвался помочь подоить коз, которых матушка по-прежнему держала, и не смог даже подступиться к ним. Такой живой и радостной он не видел ее давно…

Обрывки воспоминаний проносились словно в тумане…

…Романтичной мелодией звенели колокольчики, в глаза бил яркий свет, сердце бешено стучало, а дыхание замирало. Она сказала ему: «ДА»…

…А потом тьма окутала яркие воспоминания и разом поглотила, унося в небытие. Алая кровь фонтаном брызнула на землю. Ошарашенный и ничего не понимающий, Алексей Хемлев инстинктивно схватился обеими руками за горло, хрипя и задыхаясь. Просачиваясь через пальцы, кровь обильными потоками лилась по шее, затекая под грязную и местами изодранную форму, оставляя липкие темные разводы. Он попробовал подняться с колен, повернулся в сторону, где стоял Амир, но тут же повалился на землю.

В последние мгновения перед смертью во взгляде Алексея читались лишь тоска и боль.

Этот взгляд прожег Амира. Хотелось кричать в тупой злобе, которая, заглушив боль от ударов, застлала сознание, но он не смог. Немая горечь сдавила горло. И, произнеся только «Леха», он опустился на колени перед бездыханным телом Хемлева, из горла которого небольшими пульсирующими струйками продолжала течь кровь.

— Смотрите, — весело бросил Ислам, обращаясь к сподручным, — какая жалость, пес переживает о смерти неверного.

Бандиты усмехнулись.

— Со вторым будет так же, Амир!

Ислам схватил спецназовца за волосы, готовый и ему перерезать горло. Однако тот резким и неожиданным для Ислама движением сильно ударил его в живот. Собрав остатки сил, пока бандиты не опомнились, он пнул между ног того, что был справа. Бандит сложился пополам и в следующую секунду получил коленом в лицо. Потеряв сознание, он рухнул на землю.

Затем раздались два выстрела: стрелял Ислам — из пистолета «стечкин».

* * *

— Что там произошло? — властно спросил Сулиман, пока Зуля обрабатывала саднившие раны на спине Амира.

Амир ответил не сразу.

Когда спецназовец, имени которого Амир так и не узнал, упал на землю, из-за его пояса выпал пистолет, который он ранее передал Хемлеву.

Амир думал недолго. Яростная злоба и инстинкт все сделали сами: совершив длинный кувырок вперед, он подобрал выпавшее оружие…

— Мне не спалось, амир, — обратившись с почтением к Гагкаеву, начал Амир, — ведь вы принесли много хороших новостей. Поэтому я решил выйти во двор и подышать свежим воздухом. Тогда-то я и увидел Ислама и двух моджахедов из его отряда, да дарует им Аллах свое благословение.

— Что они там делали, Амир?

…Первым прицельным выстрелом в голову Амир положил второго бандита, двумя последующим, пришедшими в область солнечного сплетения, самого Ислама…

— Они вывели из хлева пленных русских, — продолжил Амир, — я понял, что Ислам задумал свершить самосуд над ними, вопреки вашей воле.

— Ислам… — пробурчал Сулиман, — он никогда меня не слушал. Ослушался и сейчас.

…Амир видел, как умирал Ислам, лежа на спине, захлебываясь собственной кровью, тоненькими ручейками вытекавшей изо рта.

— Ты знаешь, кто я? — присев, тихо спросил он у Гагкаева-младшего.

Ислам едва заметно покачал головой.

— Я скажу тебе!..

— Я попытался вмешаться, но один из моджахедов Ислама, ударил меня в спину, крикнув, что я недостойный сын рода. Это тот, которого вы нашли еще живым.

— Шакал! — взревел Сулиман. — Завтра его повесят за яйца, а потом запихнут их ему в глотку.

В глазах Амира вспыхнул огонек.

— Я обо что-то ударился, потерял на время сознание, а когда очнулся, то увидел, что один из русских лежит с перерезанным горлом, а второй положил сначала одного моджахеда…

— Не называй его так! — перебил Амира Сулиман.

— Я видел, как русский ударил Ислама, — продолжил Амир, — что тот отлетел чуть ли не на метр и упал. Потом пленный схватил пистолет, видимо выпавший из рук первого модж… — Амир вовремя остановился, — и убил второго выстрелом в голову. Я отреагировал слишком поздно, еще раньше русский выстрелил в Ислама. Он оказался быстр, словно сам шайтан! Простите, дядя!

И он виновато опустил голову.

…Нагнувшись к самому уху, Амир что-то прошептал Исламу, и в глазах того вспыхнула злоба.

— Теперь, — не вставая с колен, продолжил Амир, — когда ты все знаешь и ничего не можешь изменить, подохни как животное!

И секунду спустя во двор вылетел разбуженный выстрелами Сулиман…

Сулиман тяжело вздохнул:

— Тяжело терять сына. Ислам был своенравен. Он не почитал старших. Возможно, Аллах и покарал его за гордыню. Амир, от тел надо избавиться. На нашей базе закопайте или сожгите, мне все равно.

Амир кивнул.

— Макка! — позвал Сулиман жену.

Женщина, как всегда, молча появилась на пороге комнаты. Взгляды нены и Амира пересеклись, но ни укора, ни сожаления по случаю смерти сына в ее глазах он не прочел.

 

Глава 6

Близ села Симсир, утро следующего дня

Отряд численностью восемнадцать человек медленно двигался в горы. Дозор шел чуть впереди, в метрах тридцати от основной группы, на расстоянии видимости, чтобы в случае опасности, не поднимая шума, предупредить остальных. Они выступили рано утром, почти засветло, но все равно информаторы по цепочке предупредили бандгруппу о действиях федеральных сил. Стоио признать, что такая система связи у них, в отличие от нас, работает без сбоев. Ведь у них за отказ помогать бандитам убивают — просто мешок на голову, и вскоре изувеченное тело находят лесники.

Каждый в отряде знал, что боевики снялись с временной базы и ушли в горы. Им оставалось только отметить на карте временную лежку, сфотографировать позиции, посчитать пакетики «Роллтона» и помочиться на остатки небольшого и явно не скрываемого костерка. В такие моменты думаешь, что работать надо как-то иначе, но с бюрократической машиной справиться тяжело.

Однако на этот раз все пошло не по плану.

За километр до места предполагаемого нахождения боевиков головной дозор подал знак, опасности который продублировал старший основной группы — командир роты разведки 2-го батальона особого назначения ВВ МВД России майор внутренней службы Балакин Вадим Петрович, известный также как Лис. Группа остановилась.

— Карась, Ежик, — негромко позвал Балакин.

В то же мгновение перед ним возникли двое бойцов, похожих друг на друга настолько, что их можно было принять за братьев.

— Слушай боевой приказ, — начал Балакин, открывая на планшете карту местности, где им предстояло работать, — берете Киллера, Бобра и Чумика.

Карась и Ежик переглянулись между собой, один из них хихикнул.

— Прекратить, — резко отрезал Балакин и продолжил. — От «фейсов» возьмете Виста и Болта.

Балакин вопросительно посмотрел на полковника Смирнитского, тот кивнул.

— Задача: двумя группами обойти базу противника, организовать засадные мероприятия с целью недопущения выхода из зоны боевиков. Первая группа занимает вот эту высоту, — Балакин ткнул указательным пальцем на точку на карте с отметкой «158.3», — вторая — участок местности на спуске в пятидесяти метрах около Козьей тропы, ведущей к ближайшему аулу. Старший первой группы — Ежик, второй — ты, Карась. Вопросы?

— Пленные? — спросил Ежик.

— Работаем четко на поражение. — Подумав секунду, Балакин добавил: — Если ситуация позволяет, не более одного на каждую группу. Еще вопросы?

Ежик и Карась исчезли так же незаметно, как появились.

— А нам с тобой, Тополь, — обратился Балакин к Смирнитскому, снимая с плеча «калашников» с коллиматорным прицелом и передергивая затвор, — предстоит самая важная работа.

— В расход мусор, — ответил Тополь.

* * *

Шли медленно и тихо, стараясь не выдать свое присутствие противнику, который наверняка выставил дозорных, да и наткнуться на различные растяжки или противопехотные мины, разбросанные по лесу, словно грибы после дождя, никто не хотел. Чуть впереди шел Чумик, урожденный сибиряк, с детства приученный к охоте и обладавший природным даром обнаруживать засады и «сюрпризы». Умение читать следы в совокупности с острым слухом и зрением, выработанными в детстве и отшлифованными на службы, делали Чумика превосходным разведчиком-следопытом.

Чумик остановился, подняв согнутую правую руку, сжатую в кулак. Группа замерла. Растяжка. Он осторожно перешагнул через натянутую леску, взмахом показав остальным, чтобы продолжали движение, пока он сам будет страховать.

На месте группа, определив секторы обстрела для каждого из членов, разделилась на подгруппы по два человека и организовала засадные точки подавляющего огня по разные стороны дорог. Тактика «кинжального» огня, несмотря на старомодность, по-прежнему была весьма эффективной в подобного рода ситуациях.

Антонов Костик — позывной Болт — вместе с Чумиком залегли по правую сторону дороги.

— Эй! — крикнул Чумик Болту.

Тот недоуменно уставился на разведчика и покрутил указательным пальцем у виска, мол: «Ты дурак, что ли, орать?»

Чумик в ответ сделал то же самое, на что Болт не отреагировал.

Минуты на две повисла тишина.

— Болт, — постарался прошептать Чумик. — Эй, Болт!

— Что? — все же ответил Костик.

Одно-единственное слово побудило Чумика продолжить, высвободив всю его врожденную словоохотливость.

— Как думаешь, — Чумик отложил в сторону автомат и развернулся вполоборота к Костику, — Тополь и Лис какого с нами сегодня пошли?

Костик лишь пожал плечами.

— Знали они, что именно сегодня мы наткнемся на боевиков?

Костик прищурился, пожал плечами: «Вполне возможно».

— Неспроста, — философски выдал Чумик.

«Именно!» — кивнул Костик.

Антонов посмотрел на часы.

«Время “Ч” минус 10 минут».

Он акцентировал внимание Чумика на времени, приподняв левую руку с часами.

Тот моментально переменился в лице, вернувшись в прежнее положение, и замолк.

* * *

Затерянная в лесу, скрытая раскинувшимся густым кустарником и невысокими деревьями, на крутом склоне одного из бесчисленных холмов располагалась временная база полевого командира Сулимана Гагкаева. Из земли на пятнадцать сантиметров торчали две трубы, из которых струился еле заметный дым.

Сам лагерь представлял собой участок местности, обнесенный по периметру небольшими ограждающими сооружениями, чтобы не привлекать лишнего внимания федеральных разведывательно-поисковых отрядов, которые периодически прочемывали местность. Заминированную на подходах к базе территорию разрезала небольшая, еле заметная, терявшаяся в высокой траве и частом кустарнике тропинка, что вела непосредственно к огромной, хорошо укрепленной камнями и бревнами землянке, состоявшей из нескольких комнат, соединенных переходами. Попасть внутрь можно было через единственный вход, уходивший под землю на глубину около трех метров и замаскированный под пласт поросшей травы.

Землянка чем-то напоминала окопные убежища с командным пунктом, которые сооружали советские солдаты во время Великой Отечественной войны, где имелись бойницы и пулеметные гнезда для отражения атак, кухня, место отдыха и штабное помещение.

Такой лагерь взять тяжело, а отряду в восемнадцать человек без поддержки артиллерии практически невозможно.

— Это серьезная база, — шепотом сказал Балакин Смирнитскому, когда они подошли достаточно близко, чтобы можно было наблюдать, — не просто обычная времянка, такую нам не взять.

— Пока все спокойно, — ответил Смирнитский, наблюдая за движением в бинокль, — скорее всего, на базе небольшая группа, которая лишь следит за ней.

— А если нет? — продолжал сомневаться Балакин. — Лагерь, похоже, используется, иначе его бы не поддерживали в пригодном для жизни состоянии. И наверняка подходы заминированы. Что, если ты ошибаешься, тогда мы потеряем еще больше человек.

— Поверь мне: я не ошибаюсь.

Балакин осекся, услышав сухой и безапелляционный ответ Смирнитского. В такие моменты он терпеть не мог полковника Анатолия Ивановича. Вот втемяшится ему что-то в голову, и тогда отговорить его бесполезно, даже если идея совершенно безумная.

— К базе ведет тропа, — тем временем говорил Смирнитский, указывая рукой направление, — она не заминирована. На расстоянии метров двадцати начнется «колючка», от нее и до лагеря мин уже нет.

— Двадцать метров! — не поверил ушам Балакин. — Ты издеваешься: нас же сразу засекут, мы и расставиться не успеем.

Смирнитский снова принялся наблюдать за лагерем в бинокль.

— Не засекут! Основная часть лагеря расположена под землей, снизу не увидят, если вы не будете топать, как стадо слонов.

— Ты сумасшедший! — сплюнул Балакин.

— Лис, выдвигайся и расставляй людей по периметру базы. По моей команде огонь из всех подствольных гранатометов, что имеются, и бросайте гранаты.

— Иваныч, надеюсь, ты знаешь, что делаешь… — Балакин недоверчиво покосился на Смирнитского, подозвал руководителей групп и раздал необходимые указания.

Цели получить какую-либо информацию не ставилось, поэтому пленных во время проведения силовой части операции решили не брать, а действовать максимально эффективно с точки зрения собственной безопасности. Поэтому бойцы отряда сразу ударили по противнику из подствольных гранатометов, и только потом, когда дым рассеялся, отдельными группами по два-три человека, перешагивая через ошметки и части тел и чавкая подошвами сапог по пропитанной кровью земле, двинулись на зачистку лагеря, смыкаясь к центру. Несколько человек из группы спустилась вниз, зачищая помещения землянки.

Сам бой продолжался недолго, около пяти минут, хотя каждому бойцу отряда Лиса и Тополя казалось, что прошло не менее часа: так воспринимается время в экстремальных условиях, особенно в бою, когда в кровь поступает огромное количество адреналина.

— Тополь, — позвал Смирнитского Балакин, пнув ногой разорванное напополам тело одного из боевиков, — ты оказался прав: тут одни рядовые бойцы.

И когда Смирнитский только кивнул в ответ, показывая рукой, что нужно продвигаться дальше, сам Балакин поблагодарил про себя Господа, что все оказалось так, как говорил Иваныч, и закончилось для группы благополучно.

И тут, перекрикивая все еще раздававшиеся редкие выстрелы, кто-то из бойцов отряда окрикнул Балакина:

— Лис! — в голосе сквозила тревога.

Смирнитский и Балакин направились в сторону, откуда кричали.

— Что там? — подходя, спросил Лис.

Боец молча показал на два окровавленных тела, сброшенных в неглубокую яму.

— Хемуль, — пробормотал Смирнитский, повернув лицо одного из трупов, — твою ж мать!

— И Сократ.

— Ладно, Лис, надо забирать тела и уходить отсюда. А то нашумели мы сильно, скоро могут и гости пожаловать.

— Что делать с боевиками? — спросил Балакин.

— На опознание, — коротко ответил Смирнитский.

Отдав распоряжение, группа развернула несколько плащ-палаток, уложила тела погибших товарищей и двинулась в точку сбора отряда.

 

Глава 7

с. Симсир, этим же утром

В это теплое майское утро, когда солнце, поднявшись над горизонтом, начало двигаться к зениту, постепенно разбавляя утреннюю свежесть духотой и жарой, в небольшом селе Симсир каждый двор давно вовсю трудился. Занятые домашними хлопотами, но вместе с тем на удивление ухоженные и аккуратные женщины, облаченные в красивейшие одежды теплых цветов, словно нарядившиеся на празднества, стирали вещи, готовили пищу, убирали дом, создавая тот самый уют и мир, которым славятся народы, населяющие Кавказ. Сколько песен и легенд восхваляют убранство и гостеприимство их домов!

И пока женщины хлопотали, некоторые из мужчин отправились по делам в ближайший город, а другие, собрав в отары овец — на пастбища, старики, по-молодецки нацепив каракулевые шапки на бок, сидели на добротно сколоченных лавках во дворах. Эти старейшины, еще десятилетие назад уважаемые за приобретенную жизненную мудрость, сейчас превратились в просто дряхлых стариков, к которым даже не прислушиваются. И они, вот так вот сидя на лавках, между собой возмущались, что в последнее время, полное неразберихи и хаоса, даже почитаемые веками традиции Кавказа ставятся под сомнение в угоду меркантильным интересам, нарушается существовавший много веков хрупкий баланс сил. Только возмущались они почти неслышно, ибо боялись.

В это утро глава тейпа Нальгиевых Ваха, уже давно немолодой, но коренастый и на вид крепкий чеченец, как всегда, вышел во двор своего дома и удобно устроился на лавке, подставив лицо теплым лучам. В его жизни, полной тревог и постоянного ожидания худшего, солнце оставалось одной из немногих радостей. С тех пор как началась война, Ваха уже и забыл, каково это — безбоязненно выйти в горы на охоту, справить свадьбу по обычаям, отставить дверь дома открытой и пригласить гостей… А всему виной один-единственный человек, пожелавший безграничной власти и денег — так давно, что этого уже никто и не помнит.

Когда две серебристые пятидверные «Нивы», взметнув придорожную пыль, резко затормозили у ворот дома, Ваха, понял, что приехали за ним. Он понимал, что рано или поздно это случится, ведь нельзя находиться между двумя врагами и не быть втянутым в их войну. Вопрос только в том, кто это: свои — бандиты без принципов и убеждений, оправдывающие Кораном любое свое преступление, или пришлые — военные, которых Ваха считал не лучше первых, но они хотя бы иногда руководствовались понятиями чести и морали.

— Зарема! — Ваха громко позвал жену.

Во дворе появилась полная женщина, одетая в белое хлопковое платье с длинным рукавом, подол которого скрывал ноги, волосы ее были убраны под платок.

— Уведи детей в дом, — спокойно сказал Ваха. — Если я сегодня не вернусь к вечеру, то собирай только самое необходимое и переезжай к сестре.

Массивная железная дверь ворот открылась, и во двор вошли пятеро людей без опознавательных знаков на военной форме.

«Пришлые».

— Нальгиев Ваха? — спросил один из них.

Тот просто кивнул в ответ.

— Вы проедете с нами! — скомандовал военный.

Ваха, бросив короткий взгляд на жену, молча поднялся со скамейки и направился в сопровождении двух бойцов к стоявшим у ворот дома машинам.

ПВД сводной группы, вечер того же дня

Балакин, находившийся в допросной комнате во время разговора Вахи и Смирнитского, для себя решил, что его присутствие необходимо, дабы не дать полковнику сорваться и убить этого пожилого чеченца.

Однако Смирнитский казался совершенно невозмутимым: ни один мускул не дрогнул на лице, а в голосе не слышалось ненависти, хотя перед ним сидел тот, кто продал его подчиненных, коллег. И это обстоятельство Балакина несколько напрягало.

— Я не жду, что ты воспримешь мои слова всерьез, полковник, — говорил Ваха, — в твоих глазах я предатель. Будь я на твоем месте, я бы поступил точно так же.

— Ты прав, — согласился Смирнитский, — я и не восприму.

— Ты не услышишь меня, я и не собираюсь убеждать тебя в чем-то. Я не вижу смысла продолжать наш разговор.

Смирнитский ответил не сразу.

— Я готов выслушать, — наконец сказал он, — расскажи мне: зачем?

Ваха не был связан, он сидел на деревянном стуле за простым столом в импровизированной допросной комнате, которую устроили в пункте временной дислокации после прокурорской проверки. Прокуроров — за их пижонство и высокомерие — Анатолий Иванович Смирнитский ненавидел всей душой.

— Если у тебя есть семья, — начал Ваха, — то, возможно, ты меня поймешь.

Смирнитский плотно сжал губы, а Балакин напрягся, тема семьи всегда была очень болезненной.

— У меня большая семья, — говорил Ваха, — Аллах подарил мне пятерых замечательных детей, которые здравствуют — пока. — Он акцентировал внимание на последнем слове.

— Вот только времена нынче весьма неспокойные, — продолжал Ваха. — Ты, как человек военный, понимаешь, что нельзя соблюдать нейтралитет, находясь между двумя противоборствующими силами, так сказать, между молотом и наковальней. Я и так очень долго старался быть в стороне.

— Но в конечном итоге ты принял решение встать не на сторону «хороших парней»? — спросил Смирнитский.

— А тебе не кажется, что в этой войне нет «хороших» и «плохих» парней? — вопросом на вопрос ответил Ваха. — Есть две стороны, которые отстаивают свое видение будущего этой многострадальной республики.

Смирнитский хмыкнул:

— Об этом можно много рассуждать, но ответа мы так и не получим. А вот мой вопрос ты проигнорировал.

— Представь, полковник, что в твой дом врывается грабитель и грозится убить семью, если ты не отдашь ему, скажем, все драгоценности. Как ты поступишь?

— Вероятнее всего, исполню требование, — ответил Смирнитский.

— Вот и я исполнил требование, — тяжело вздохнув, ответил Ваха.

— …Ты молодец, Ваха, — хлопнул его по плечу Сулиман Гагкаев, — ты поступил правильно.

Ваха только кивнул в ответ. Он ненавидел амира Ножай-Юртовского района не только за преданные им идеалы и традиции народа, к которому он принадлежал, но и за то предательство, а по-иному Ваха это не мог назвать, которое ему пришлось совершить: выдать военных, обменять их жизнь на жизнь членов семьи.

На въезде в село Симсир стоял военный УАЗик с простреленными колесами и выбитыми в боковых дверях окнами, а рядом с машиной лежали три связанных тела с мешками на головах.

— Эти неверные шакалили тут. Они подбирались все ближе, стали реальной угрозой нашим планам, — презрительно бросил в их сторону Гагкаев. — И ты совершил богоугодное дело, Ваха, рассказав нам о них.

«Иначе ты бы убил мою семью!» — подумал Ваха, но вслух сказал:

— Да, амир…

— Стоило сообщить об этом нам, — вставил Балакин, когда Ваха рассказал о том, как Гагкаев вынудил его сдать сотрудников. — Мы смогли бы защитить и тебя, и твою семью.

Ваха хмыкнул:

— Твое государство даже тебя не может защитить. Разве есть ему дело до нас, простых смертных? Полковник, — обратился он к Смирнитскому, — когда-то очень давно амбиции одного человека развязали на этой земле войну. Спустя двадцать лет никто уже не знает, за что воюет. За что вот лично ты тут воюешь?

Смирнитский, не готовый к такому вопросу, задумался.

— За мир на своей земле, — наконец ответил он.

— Разве это твоя земля? Это не твоя земля. Знаешь ли ты ее историю, знаешь ли людей, которые тут жили не одно поколение, чем питались, чем дышали? Нет, полковник, это просто очередная ваша территория. И что вы тут защищаете, ты так же не представляешь.

— Я должен защищать ее, — ответил Смирнитский.

— Вот именно: ты тут ради долга. В конечно счете, когда мы умрем, после нас будут говорить верность, честь, долг, а время решит, следовали ли мы данной когда-то клятве. Тела истлеют, наши имена забудутся, но последствия наших дел и то, почему мы поступали именно так, а не иначе, будут жить после нас. Когда-то давно я тоже ради долга воевал в чужой стране. В 1982 году наш отряд забросили в Афганистан для проведения разведывательно-диверсионной работы…

— …Ара, — начал заместитель Лис, — если ты не любишь разведку, почему ты до сих пор служишь?

«Ара» — позывной Михаила Архангельского. Не отвлекаясь от чистки оружия, он ответил:

— Лис, ты не прав. Я не не люблю разведку. Я ее просто ненавижу.

— Но тогда почему? — не понимал Лис.

— Когда-нибудь… — произнес Ара, вставляя на место начищенный затвор автомата…

…Балакин присвистнул: второй Лис и тоже из разведчиков.

Жизнь воистину преподносит сюрпризы. После рассказа Вахи, Балакин не знал, как к нему относиться. В сущности, пособником Ваху не назовешь. Перед Балакиным сидел человек, который просто хотел нормального существования для себя и семьи в мире, полном откровенного дерьма.

— Сейчас я понимаю, — закончил Ваха, — почему мой командир служил, несмотря на отношение к службе. Он дал клятву и переступить ее не мог. Мы все в этой комнате находимся между молотом и наковальней, просто у каждого они свои. Мне жаль, что все так вышло, полковник.

— Да, — протянул Смирнитский, — мне тоже.

Он достал из кобуры пистолет и передернул затвор.

* * *

Балакин подошел к курившему Смирнитскому.

Некоторое время они стояли молча, наблюдая за царившей на пункте дислокации суетой.

— Это было необходимо? — прервал молчание Балакин.

Смирнитский только кивнул в ответ, затянувшись сигаретой.

В это время двое бойцов вынесли из допросной комнаты завернутое в черный полиэтиленовый мешок тело.

— Ну, — протянул Балакин, — тебе, конечно, виднее, ты же у нас служишь в «беспредельных» органах.

Смирнитский сделал последнюю затяжку, и едва тлеющий окурок упал не землю.

— Отвезите в Грозный, — отдал распоряжение Анатолий Иванович тащившим мешок с телом бойцам, — передайте его эксперту Куртускому. Только ему, и никому другому.

— Есть, — ответили те.

— В любом случае мы не могли отпустить его отсюда живым, — говорил Смирнитский, наблюдая, как мешок грузят в кузов служебной «Газели», — иначе убили бы гагкаевцы, а заодно и семью. С момента как Ваха пересек границу ПВД, он уже был трупом. Мы просто спасали его семью.

— М-да, — протянул Балакин, — странная штука эта судьба. Кто знает, как все обернется в следующее мгновение.

— Лис, все будет хорошо, — улыбнувшись, сказал Смирнитский, положив руку на плечо другу, — все будет хорошо.

К допросной подъехала машина, в которую сели трое мужчин в военной форме. Одним из них оказался Ваха Нальгиев с некогда выбранным позывным «Лис». Перед тем как машина тронулась, он посмотрел в сторону Балакина с таким же позывным «Лис» и Смирнитского и отдал им воинское приветствие, на которое они ответили.

— Но ты прав, странная штука судьба, — философски сказал Смирнитский и закурил вторую сигарету.