Почему люди так реагируют?

Я потом отыскал в энциклопедии слово «спонтанность». Там утверждалось, что спонтанность – это самопроизвольная реакция, вызванная не внешними факторами, а внутренними причинами. Так вот, чем дольше живу, тем меньше в этих внутренних причинах разбираюсь. И еще я раньше думал, что опыт приходит к тебе постепенно, то есть после определенного количества лет, прожитых в определенных условиях, – начисляются очки опыта. Типа как повышение по службе. А теперь я понимаю, что нет. Опыт приходит сразу, только что его не было, и вдруг раз – есть! За секунду. Он просачивается в тебя на вдохе. И дыхание перехватывает. И тысячи нейронов визжат от боли в голове, погибая, и ты становишься еще на шаг ближе к разочарованию. Разочарование – это синоним старости. Черт, не о том я. Надо было здесь по-другому начать: в тот день…

Да, в тот день, двадцать второго ноября, Полина пригласила меня ей позировать.

Она собиралась ехать на электричке за город на съемку. Ей была нужна модель. Полина сказала, что я в данной ситуации подхожу идеально. Мне нужны будут твои глаза, сказала она, и манера двигаться.

– Что такого необычного в моих глазах и манере двигаться?

– Дело не в необычности. Извини, если это прозвучит несколько грубо. Сами по себе твои глаза, скажем, меня мало интересуют. Но они замечательно впишутся в ту обстановку. Оптимальный вариант для кадра из всех, которыми я сейчас располагаю. Сечешь?

– Действительно, несколько грубо.

– Я же заранее извинилась.

– Езжай, езжай, – сказал Курт, закуривая. – Я ее знаю. Теперь не переубедишь. Если вбила что себе в голову – пиши пропало. И ты, кстати, получишь хорошие фотки. Бесплатно. Остальные-то платят за свой идеальный кадр. И бегают за Полинкой: мол, сфоткай, пожалуйста! А тут она тебе сама предлагает! Езжай!

Я видел ее фотографии. Из ноябрьского цикла очень понравились черно-белые фотографии Пьеро (это был загримированный Курт) в городе. Пьеро на мосту, у церкви, в общественном транспорте. И часы, показывающие разное время… И книги…

– А ты? – спросил я.

– Без пены, – Курт развел руками. – Я завтра с утра до вечера работаю. Нам хату на той неделе сдавать, а окна еще не готовы…

Курт вплотную занялся отделкой квартир. Я же только что уволился из сторожей.

– …Да и смысл?! Буду болтаться как… кхм, ведро в проруби. Часа четыре это займет. Да на морозе! Да дорога туда-обратно! Не, я вам ужин лучше вкусный приготовлю.

Он умял в пепельнице окурок, подошел к Полине, чмокнул ее в щеку.

– Обеденный перерыв, к сожалению, закончен. До вечера.

– Ага, – сказала Полина.

– Тебе на остановку? – спросил у меня Курт. – Погнали?

– Погнали.

– Так ты согласен? – уточнила Полина.

Я кивнул в ответ.

– Тогда завтра в восемь утра на вокзале.

– А сегодня в восемь вечера, – крикнул Курт уже из прихожей, обуваясь, – у нас репа! Не забыл? На той неделе наш продюсер завалится…

– Не забыл.

На следующий день проснулся без пяти семь и выглянул в окно. Небо было ясное; деревья стояли тихие, черные; снег неторопливо падал на тропинку возле дома, на сараи, крышу ресторанного комплекса, парные качели, купол церквушки неподалеку.

Все было в снегу. Чистый, как лист бумаги, день.

Сердце мое сладко защемило. Быстро принял душ, мигом позавтракал. Под плащ – найденную Полиной маскарадную белую рубашку с манжетами, и – во двор.

Ветра не было. Легкий морозец пощипывал нос и щеки.

Полина ждала меня у подземного перехода. На ней было короткое серое пальто, джинсы, заправленные в высокие ботинки на шнуровке. Волосы убраны под забавный берет. На одном плече – рюкзак, на другом – чехол со штативом для фотоаппарата. Она курила, смотрела на огонек сигареты и не сразу меня заметила.

– Привет.

– О, привет.

– А куда мы, собственно, направляемся? И давай помогу! – предложил я, показывая на штатив. – Не бойся, не уроню.

Полина улыбнулась и передала штатив.

– Не помню, как деревенька называется. Там электричка буквально на минуту останавливается. Я там однажды тоже случайно была.

– Глухомань?

– Еще какая! – снова улыбнулась Полина. – Но ведь нам в ней не жить, правда?! Зато в этой деревеньке есть обалденное поле и заброшенный дом с круглым окном. От него энергия такая прет… в общем, сам все увидишь и поймешь!

Я невольно подумал, что мы никогда прежде не разговаривали с Полиной подолгу наедине. Всегда где-то поблизости находился Курт. И теперь вот разговаривали, и это получалось как-то совсем легко. И будем разговаривать дальше…

Но в электричке Полина вынула из рюкзака плейер.

– Терпеть не могу говорить в электричках, – пояснила она и поделилась со мной левым наушником. – Ты что, свой забыл?

Я кивнул, хотя не забыл, взял наушник, и мы стали слушать старые песни Бориса Гребенщикова, обработанные Аквариумом по-современному. Песня «Электрический пес» здорово зацепила, БГ пел: долгая память, хуже чем сифилис, особенно в узком кругу…

Пассажиров засыпали. Пошли контролеры. Пассажиры проснулись. Забежал пес…

«…Из страха сделать свой собственный шаг», – продолжал петь БГ.

Я сидел от Полины очень близко, чувствовал аромат ее духов. Хотелось накрыть ее ладонь своей ладонью, но я не мог этого сделать.

Правое ухо слушало стук колес и ворчание голодного электрического пса.

Через полчаса оказались в глухомани. По дороге к дому с круглым окном встретилась телега, управляемая пьяным мужиком в ушанке. Он пытался чмокать губами и валился на бок. У коня были длинная челка и глаза мудреца, он всхрапывал и без понуканий двигался туда, куда мужику нужно. Много деревянных домов встретилось: красивых и некрасивых. Украшенные резными наличниками и по самые окна вросшие в землю.

Баба, гремящая пустым бидоном. Мальчик, стреляющий по воронам из воздушки.

Склонившиеся деревья. Ржавый кузов «Победы» посреди чьего-то огорода.

Мы шли и молчали.

Дом с круглым окном стоял на краю деревни. За ним начиналось поле.

– Это здесь, – сказала Полина.

– Я понял.

И мы стали фотографироваться. Полина требовала и указывала. На посторонние темы не общались. Встань сюда, повернись, покажи мне эмоцию…

Когда она работала, изменялся ее взгляд, голос. Словно плевать ей на меня, разорвите его вообще на клочки, пусть сдохнет от пневмонии, но – после съемки!

Заставила меня сниматься в рубашке: малютка посинел и весь продрог. В доме еще ничего, нормально, а вот в поле… Ветра не было в городе, а здесь ветер был! И еще какой! Скоро я двигался, как робот. Мыслей и чувств не осталось.

– Шабаш! – весело крикнула раскрасневшаяся на морозе Полина. – Одевайся быстренько! Щас будем тебе профилактику делать! – она помахала бутылкой красного вина, извлеченной из своего рюкзака. – Второй комплект батареек сел…

Сунул негнущиеся руки в рукава плаща. Полина загнала меня в дом с круглым окном, которое я уже тихо ненавидел. Ловко открыла бутылку припасенным штопором.

Протянула мне:

– Пей! Еще, еще. Больше пей. Вкусное вино, правда?

– Правда, – ответил я.

– А теперь ешь, – сказала Полина и дала мне кусок сыра с хлебом.

– Я не слишком люблю сыр.

– Ешь, тебе говорят. И снова пей! Ты – молодец! Коля бы заныл еще час назад…

– Я не ныл.

– Я и говорю. Эй, эй! Мне немножко оставь!

Она надела шерстяные рукавицы, принялась растирать мои руки и щеки. И я все простил и понял в этот момент, что почти абсолютно счастлив. Я пил и ел. А самая чудесная девушка в мире растирала мои озябшие руки.

– Отдохни несколько минут. Сорок минут до обратной электрички.

– Угу, – блаженно издал я.

Вино действовало, и я передумал коченеть. Подумал: до чего же неохота возвращаться. Разглядывал облачка пара, вырывающиеся изо рта, цепко держал холодное горлышко бутылки. Полина смотрела на меня и чему-то улыбалась.

– Чего?

– Ты – молодец, – повторила она.

Отдохнув и еще выпив, мы побежали на остановку.

…Электричка вильнула хвостом на прощание. Полина выматерилась и, швырнув рюкзак на землю, уперлась ладонями в колени. Она тяжело дышала.

Я стоял сбоку от нее. Думал: неужели?..

– Твою мать…

– Да ладно, не переживай.

– Я что, время неправильно узнала? – риторически спросила Полина, вы-прямившись. – Не понимаю.

– Когда следующая?

Полина хохотнула.

– Завтра, дорогой, завтра.

– О, как! Ну, тогда пошли на автовокзал. Где он тут?

– Ближайший? В Новгороде. Или в Чудово. Тут недалеко. Час езды всего.

– Проблема-а-а…

– Да уж. Мобилы наши, как ты, наверное, догадался, здесь тоже связь не ловят…

– Может, автостопом попробуем?

– А денег у тебя сколько?

Я порылся в карманах.

– Сто пятьдесят три рубля.

– И у меня сотня с копейками. На такси маловато. Давай попробуем автостопом!

Мы вышли на трассу. Голосовали и голосовали. За целый час голосования остановилась одна машина, в которой сидело трое сынов гор.

– Поехали, красавица! А мальщик в следующей…

Вслед отъезжающей тачке Полина показала отогнутый средний палец.

– Что за черт, а? Бесполезно. Может, к хозяевам этого хуторка попросимся?..

Я кивнул. Мы опять зашагали в деревню.

Постучались в дверь дома, у которого был флюгер-петушок на крыше.

Открыл бухой в зюзю Хозяин. Уперся плечом в косяк и смотрел на нас мутно, воспаленно. В правой руке Хозяина – топор. Окровавленный. В левой – безголовая курица. Тельняшка в алых брызгах. Кирзовые сапоги.

– Че?

– Позвонить, – заикнулся я.

– А ну!!! – заорал Хозяин и замахнулся топором. – Я вас, духи!..

Я сгреб Полину в охапку, и мы снова побежали. Вариантов у нас было немного.

Точнее, один был вариант. Дом с круглым окном.

Стены дома покрывала мшистая дрянь. Цветовой ряд колебался от ржавого до сине-зеленого. Нижний этаж был завален битым кирпичом, бутылочным стеклом и рулонами пожелтевшей бумаги. На верхний этаж вела лестница. Поднялись. Там были остатки кровати и кресел. В проеме круглого чердачного окна замер голубь. Мы напугали голубя, и он, улетая в небо, обосрал полусгнившую раму. Я изучал дом уже не как декорацию, а как наше временное пристанище. И пристанище это меня не удовлетворяло.

Смеркалось.

– Холодает, – сказала Полина, ежась и поправляя шарф.

– Костер разведем.

– Прямо тут?

– Нет, зачем. Дыма будет много. У входа.

Наносили сучьев и палочек. Для растопки использовали пожелтевшую бумагу. Благодаря дурной привычке Полины – была зажигалка. Когда наш костер занялся, я, оставив Полину следить за ним, понесся в единственный деревенский универсам.

– Попробуй дозвониться до города! – крикнула мне вслед Полина.

В магазине купил буханку хлеба, тушенки в замечательной банке, которую можно взломать без открывалки (есть кольцо на крышке), печенье и коробку дешевого красного вина. Израсходовал почти все деньги. Остался сороковник на взятку контролерам в электричке. Завтрашней электричке…

– Нельзя ли от вас позвонить? – спросил я у обрюзгшей тетки, стоящей за прилавком. – Понимаете, мы от транспорта отстали…

– Понаедут, наркоманы…

– Да с чего вы взяли, что я – наркоман! – возмутился я.

– А вся молодежь, которая тута, – наркоманы! – сказала тетка. – Ненаркоманы свалили давно. И не тявкай!

– Есть телефон у вас? Вы разрешите позвонить или нет?

Тетка уперла руки в боки. Долго меня разглядывала. Что-то, наверное, такое увидела, потому что черты ее лица смягчились:

– Вон, в каморку пройди…

И в этот момент что-то хлопнуло и свет в магазине выключился.

– Ай, твою в хвост и гриву! – завопила тетка. – Опять лектричество отрубили. Монтеры, сукины дети! Все, мальчик, вали! Закрываюсь я. Не будет никакого телефона.

Я развернулся к выходу. Тетка причитала уже в спину:

– Сукины дети! Опять кино мое пропущу! Во всем селе, третий раз за неделю!..

Приперся к заброшенному дому с пакетом и плохими новостями.

Полина кивнула:

– Окна погасли. Отрубили?

Я сказал, что да, отрубили. Полина вздохнула.

– Это похоже на фильм ужасов. Деревня тебя не отпускает, и ночью из подвалов начинает выбираться нечисть. Жутковато мне.

– Да не бери в голову, – сказал я, отчаянно бодрясь. – Есть жратва и вино.

– Жратва и вино – это прекрасно, – философски заметила Полина.

Сучья и палочки в костре весело потрескивали, разбрасывали искры. Дым поднимался вертикально. Это к морозу, если верить учебнику природоведения за второй класс.

В тот вечер мы здорово напились. Костер догорел.

И нам было очень холодно. Темно. И у дома этого – необычная энергетика!

Наверное, это что-то объясняет. Хотя, я не уверен…

Когда я почувствовал ее мягкие, чуть сладковатые от вина губы – я снова был счастлив. Когда это закончилось, где-то на самом верхнем этаже – я плакал.

Полина курила и смотрела на огонек сигареты. Огонек подрагивал. Он был слабый, этот огонек. И он скоро исчез.

Я никогда так не боялся рассвета. Но солнце взошло. Как всегда.

На обратном пути Полина не предложила мне наушник. Фотографии, сделанные в тот день, я не увидел никогда. Фотографии так легко можно удалить.