Тетрис на допотопной восьмибитке под русскую народную песню «Коробейники».

Это мой смысл жизни. Игра, в которую невозможно выиграть. Приставку нашел на антресолях. В коробке еще лежала груда дискет без пластиковых корпусов – эти ностальгические зеленые угловатые микросхемы с черными блямбами. Рожденным десятилетием позже меня – не понять эту радость.

Я уже прошел всего «Марио» и добрался до какого-то невероятного уровня в танчиках. Убивал драконов, спасая фальшивых принцесс, и защищал штаб. Собирал монетки и звездочки. В глазах рябило от достижений. Капилляры лопались, но я продолжал смотреть в экран и жать на кнопки. Чтобы не думать. В запасе у меня был Принц Персии, но не тот прокаченный трехмерный паренек, ловко карабкающийся по столбам и махающий парой мечей, а тормозной доходяга в белой рубашонке, кучка пикселей. Я ударился в регресс, мечтая в итоге снова обзавестись пуповиной и уже не валять дурака – не рождаться больше в этот е…й мир ни за какие коврижки…

Я набрал спагетти-вестернов и, потягивая на диване пиво, наблюдал, как Человек Без Имени в исполнении Клинта Иствуда метко расстреливает негодяев из кольта. Бутылки из-под Guinness ставил за диван – там уже была целая рота. В перерывах между приставкой и вестернами сам расстреливал дротиками плакат с Боно. Или читал глянцевые фэнтэзийные журналы, рассчитанные на дебиловатых подростков-ролевиков. Там было то же самое: драконы и фальшивые принцессы.

Отключил телефон и не появлялся на репетициях. Срать я хотел на песни, студии и продюсеров. Я хотел спать до обеда, пьянствовать и жрать гамбургеры за углом.

Неудивительно, что к концу недели мне повстречался Синемор Купер собственной персоной. Он был опухший и обросший. Длинные волосы были как жирные сосульки. Тонны перхоти на черной коже плаща. Грязные полоски под ногтями. Мушкетерские сапоги и нож-выкидуха, торчащий из кармана. Синемор вышагивал возле точки фастфуда.

Я обнял его, как родного. Мы затарились в ближайшем винно-водочном и двинулись в мою берлогу. Мы пили три дня и три ночи. Синемор долго учил меня управляться с выкидухой. Я отодвигал пепельницу, клал ладонь на липкую клеенку кухонного стола, растопыривал пальцы и старался попасть острием ножа в межпальцевые промежутки.

Скоро на руках живого места не было.

Я извел весь лейкопластырь и перепачкал кровью все свои модные футболки.

– Я превращаюсь в мумию! – орал я, разглядывая обмотанные лейкопластырем пальцы. – Б…, я словно Хеопс!!!

– За Хеопса! – кричал Синемор, поднимая стакан.

– За Древний Египет, чтоб его!..

Две ночи подряд мы с Купером пытались собрать пирамиду имени меня из реек и полиэтиленовых пакетов. Тщательно высчитывали градус наклона. Потом мы сбросили конструкцию с крыши, привязав к ней веревочку. Веревочка таинственным образом обвилась вокруг ноги Синемора, он чуть было не полетел вслед за неудавшейся пирамидой.

Я успел схватить его за шиворот. Купер болтал ногой, к которой пристала конструкция. Верещал на высоте пятого этажа, зажмурившись:

– Это матрица! Это матрица!

В результате этой болтанки пирамида раскачалась, веревочка отцепилась, и пирамида с размаху выбила стекло в окне третьего этажа.

– Опля! – сказал на это Синемор голосом Карлсона…

Приходили соседи. Я отдал им новенький телевизор в качестве компенсации.

Еще мы барабанили с Купером по любым рабочим поверхностям. Почему-то нам очень нравилось лупить в четыре палочки по бутылкам, наполненным водой из-под крана до тех уровней, которые мы почему-то считали нотами, и трубе отопления.

Приходили соседи. Я отдал им приставку, дискеты и зачем-то всучивал журналы.

И, конечно же, я говорил с Синемором о Ней. Какая Она чудесная и все такое.

Когда мы все-таки приехали в город, Курт обзванивал уже морги и больницы. Он сидел на подоконнике: черные круги под глазами, дрожащие руки, осипший голос. Полина рассказала ему о приключении, напирая на Хозяина с топором, и умолчала лишь об одной незначительной детали. Курт ничего не говорил, лишь приблизился к Полине и стиснул ее в объятиях. Она поцеловала его при мне. Я вежливо попрощался и ушел в запой.

– Что мне теперь делать?

– Я сам ищу ответ на этот вопрос, – ответил Синемор Купер.

– Чего-то я не догоняю…

– Как бы это тебе сказать-то… Полина, она, в общем, неравнодушна к барабанщикам. Понимаешь? Не только к тебе… но при этом она действительно любит Курта. Вот такая странная выходит ситуация, – пьяно резюмировал Купер, выпячивая нижнюю губу.

Я молча оделся, вышел из дома и три часа бесцельно ходил по улицам.

Прохожие останавливались и провожали меня взглядами.

Через три часа я наконец достаточно замерз. Когда открыл дверь, то сразу услышал шум воды в ванной и пение Синемора. Он не закрылся. Свет из ванной сочился ядовито-желтый. Я двинулся на этот свет.

…Синемор набрал полную ванну и вывалил в воду банку кильки.

– Рыбачу, – сказал он мне с улыбкой и дернул удочкой.

Я тоже улыбнулся и изо всех сил ударил его кулаком в лицо. Синемор упал в воду и окрасил ее в розовый цвет.

– Я тя зарежу, падла, – кричал он, барахтаясь в ванне. – Зарежу щас и закопаю…

Благоразумные мои соседи вызвали милицию.

Дело ограничилось незначительным штрафом. Никто никого не зарезал. Мы помирились. На вопрос дознавателя, в чем, собственно, причина ссоры, я ответил:

– Немного повздорили из-за дедушкиной удочки.