Менты разгадывают кроссворд.

— Митрич, промежуток времени между прошлым и будущим, про который поется в известной песне? — спрашивает юный, стриженный ежиком, страж порядка.

— Сколько букв? — это голос Митрича из неведомых глубин.

— Дык три.

— Момент!

— Не, «момент» — это шесть букв…

— Момент, говорю, выхожу!

Характерный звук спускаемой воды. Из туалетных недр является Митрич — вылитый бульдожина, только в погонах и при фуражке. Низколобый, пухлые щечки глазки подпирают.

— Миг, — говорит он, с кряхтением усаживаясь к батарее. — Что-то у меня спина ноет, видать, к перемене погоды… заразы, не топят! Где обогреватель? В шкафу? И чайку поставь, младший сержант… торчим здесь, дежурим…

«Ежик», до этого усердно скрипевший карандашом, вскакивает из-за стола, хватает ветхий электрочайник и бежит исполнять приказ.

В «обезьяннике» пахнет не обезьянами, а мышами.

На грязно-серой стене — выцарапаны палочки. На скамейке краска облупилась. Сидим за решеткой в темнице сырой. Как молодые орлы. Положительный момент: спать расхотелось. Я трогаю языком разбитую губу. Нос тоже побаливает, и на лбу шишка. Это я об пол ударился.

Две шишки за четыре дня — не хило!

У Игоряна ко всему бровь рассечена — кровь сочится.

Ребра и почки, слава богу, целы. Били нас товарищи аккуратно, вполсилы.

Мобильники, шнурки и ремни отобрали. Карманы вывернули, конфисковали всю мелочь, ключи и брелоки. Составили акт. И уехали дальше патрулировать, оставив нас на попечение этим… эрудитам.

— Эй, вы, за стеклянной перегородкой! Дайте йод или перекись, что там у вас есть? — говорю я. — Надо рану обработать! Будет в интеллектуализме-то упражняться! Глядите, пробки выбьет!

— Какие?

— Серные!

— Да ладно, Кит, забей, — вздыхает Игорян. — Извини вообще, это из-за меня все.

— Ты не на исповеди, прекращай, — говорю. — Дайте йоду, гады!

«Ежик», воткнув чайник, вопросительно взирает на старшего по званию.

— Перебьетесь — не в блокаду! — рычит Митрич. — Хулиганы, епты!

— Да невиноватые мы, он сам…

— Если не заткнетесь, младший сержант вас поколотит дубинкою! — и «Ежику» — Чего застыл, как холодец? Весь кроссворд разгадал?

— Не, не весь…

— Ну, тогда бери карандаш, и продолжаем, — говорит Митрич, сдвигая фуражку на затылок. — Шустрей надо быть.

— Так точно, товарищ старший сержант! — с готовностью отвечает «Ежик», возвращаясь к столу. — Великий русский поэт, автор цикла «Москва Кабацкая» Шесть букв по горизонтали.

— Поэт говоришь, — Митрич загибает пальцы. — … Пять-шесть. Ну, Пушкин!

— ЕСЕНИН! — кричим мы с Игоряном.

— Молчать! — Митрич багровеет. — Пиши, сержант. Е-се-нин. Вы нас не учите! Нас учить поздно!

— Влипли, — констатирую я. — Попили лимонадику.

— Влипли, — кивает Игорян.

Доказать, что он заступался за честь дамы, и мы не фашисты — не получилось. Мы говорили: наш медицинский институт — интернациональный. Учатся и перуанцы, и негры (афроамериканцы, поправили нас), и китайцы, и чеченцы — все, в общем, у нас. Образовываются. Со всеми мы в нормальных отношениях.

Убеждали: мы — не скинхеды! Спрашивали: неужели похожи на этих тупых ублюдков, которые забыли, за что их прадеды на войне погибали? И драка в закусочной была не на почве национальной розни! Да вы с девчонкой этой поговорите!.. Безрезультатно. Стражи правопорядка, отделавшись от джигита, задавали Игоряну умные вопросы:

— Почему волосы короткие?

— Не выросли.

— Почему не выросли?

— Волосы растут не слишком быстро, — терпеливо объяснял он. — Сантиметр, полтора в месяц. Я недавно подстригся под ноль.

— Зачем?

— А обязательно отвечать? — замялся Игорян.

— Да.

— Хотел быть похожим на одного крутого гитариста…

— Фамилия?

— Моя?

— Где прописан?

— Я?

— Крутой гитарист.

Так верно до бесконечности…

…Продолжалось бы, если бы не забрякала моя мобила. Шел одиннадцатый час утра, а мои родители чего-то забеспокоились, где я. Трубку взял инквизитор-лейтенант. Он умел разбираться с бесовскими изобретениями.

Поговорив с моими родителями по очереди где-то с минуту, он резко заспешил. Заспешили и другие менты, которые нас задерживали.

Остались: Митрич, «Ежик», Игорян и я.

И кроссворд…

— Слышь, Кит, — вдруг говорит Игорян, — ты можешь умереть за Родину?

— Если война…

— Да не, в принципе. Как Брюс Уиллис в «Армагеддоне»?

— Не знаю.

— Я тут подумал, а чего я от армии кошу? Может, и не надо… может, это и вправду мой долг: Родину защищать…

— Всяк на своем рубеже?

Игорян кивает.

— Брось, нам это нарочно прививают. С детства, всеми возможными способами. Умри за Родину, умри! А разобраться так, по сути, все наши войны никакого отношения к Родине не имеют. Коммерческие сделки, а не войны. Согласен?

— Да… как-то не могу сказать. Вроде ты и правильно говоришь, а что-то внутри противится…

— Вот об этом я и говорю. Нам кажется, что мы думаем сами, а за нас давным-давно специалисты решили!

— Небо-то на всех одно…

— Люди редко поднимают голову.

— Может, я и должен Родину от этих козлов защищать?

Помолчали.

— Споем? — спрашивает Игорян.

— Споем. Отчего ж не спеть. А что?

— Слушай, — шепотом говорит он. — На моей земле, видно так повелось…

Вот уже в полный голос мы оба:

— Вы заткнетесь или нет? — это Митрич.

— ЗАТКНИТЕСЬ! ФАШИСТЫ! Я ВАС ЩАС!

Но «Ежик» неожиданно загораживает собой проход, не пускает Митрича с дубинкой. Неужто дошло?

— ЭТО ЧТО ЗДЕСЬ ПРОИСХОДИТ?!

Я узнаю этот голос. Матвей Степаныч Морозов. Мамин одноклассник. Настоящий полковник. Вызволять нас прибыл.

— Где наш сын?! — и эти голоса я тоже узнаю.

Черт, я так устал.