Дачный район начинается километрах в пяти от города.

Слева и справа от трассы разбросаны садовые домики: сколоченные наспех «скворечники»; добротные деревянные строения с резными наличниками и флюгером-самолетиком типа «кукурузник»; кирпичные усадьбы постперестроечной эпохи: по периметру приусадебного участка в полгектара — художественной ковки решетка, похожая на стойку для богатырских копий. Обычно в марте дачи еще пустуют. Но вот залаяла собака, ты поворачиваешь голову и видишь струйку дыма, поднимающуюся из печной трубы в прозрачное мартовское небо — значит, погода налаживается — дым не стелется. Видишь чучело на шесте, телевизионную антенну, столитровый титан, согбенного старика, кутающегося в драный тулуп. Он мерзнет, хотя на улице не так уж холодно. Старики вообще постоянно мерзнут и мало спят. Знаете, откуда они здесь берутся? Их отправляют в ссылку родные, чтобы те старостью своей не мозолили глаза. Слишком бодрые для дома престарелых, они все же становятся бесполезными для мира. Они здесь что-то строгают, пилят, чинят. А поздним вечером садятся в кресло напротив телевизора (хотя им совершенно не интересно, что за программа или фильм там идет), опускают свои старческие ноги в тазик с горячей водой и предаются воспоминаниям. Потому что воспоминания — это все, что у них осталось. Когда воспоминания иссякнут — они улыбнутся и умрут. Тихо, во сне.

— Здравствуйте, Леон Дмитрич!

Приветствует меня сдержанным кивком. Глуховат. Весь будто из мореного дуба: крепкий, жилистый. Сколько помню, всегда тут. Циркулярной пилой ему отрезало два пальца на правой руке: большой и безымянный, на котором было обручальное кольцо. Это случилось в тот день, когда его жена умерла в больнице после долгой тяжелой болезни. Однажды Леон Дмитрич застал меня ворующим красную смородину с его участка. Дело в том, что у нас на огороде росла только черная и белая, и поэтому я хотел красной… Он усмехнулся… ушел, не говоря ни слова. Я убежал. Спустя два часа старик принес мне трехлитровый бидончик, полный ягод. Больше я ничего ни у кого не воровал…

Спаниель Рик бросается в ноги: поиграй!

— Рик, обедать! — хриплым голосом зовет Леон Дмитрич.

Грязь на обочине застыла гребешками. Наезженная колея, а в центре — чахлая травка. Мелкие камешки забиваются в подошвы ботинок.

Я говорю:

— Наша дача — последняя на Вишневой улице. За ней спортивная площадка. Качели-лодочки, шины, лазалки и турники. Спускаешься вниз, там речка. Называется Глашка. По легенде в ней утопилась крепостная девка, которую барин обесчестил и бросил. Речка неширокая, но глубокая, у берега с нашей стороны огромный валун с отпечатком креста. Достопримечательность. А дальше, за ивами, настоящий родник. Вода в нем ледяная, зубы сводит. Летом очередюга на все Вишневую за этой водой…

Диана меня внимательно слушает.

— Остановка эта для аборигенов: «Родник на Глашке».

Я отпираю калитку, приглашаю Диану войти.

Дорожка, выложенная из булыжников. Поленница, прикрытая рогожей. Веранда, скамейка, ржавый бак. Кладовка с инструментами. На крючке в туалетном тайнике висит запасной ключ. Краска цвета морской волны местами отслоилась, пора перекрашивать дачу. Я вожусь с заедающим замком…

В единственной комнате пахнет пылью; скрипят половицы; на кровати аккуратной стопочкой сложены подушки; раскорячилось совдеповское трюмо; в вазе на столе — увядшая роза. Я тут отмечал Рождество с приятелями и приятельницами. Весело было.

Я возвращаюсь в прихожую.

Нахожу в буфете одинокую пачку рафинада и два стакана.

Диана выкладывает из рюкзака припасы: чай, печенье, горький шоколад с миндалем, хлеб, картошку и банку тушенки. Сыр, мандарины и бутылку красного вина прячем в погреб.

Приставляю лестницу, лезу на чердак.

Среди чердачного хлама отыскивается пинбольная доска. Зеленое поле с колышками, две пускалки, изображения разных зверей и птиц, рядом выставлены очки: 10, 20, 30 или 100. Металлические шарики в мешочке. Будем играть. Еще отыскивается старая искусственная шуба (альтернатива медвежьей шкуре). Я выдвигаю печную заслонку, выгребаю золу из печки. На растопку сгодится подшивка «Юного техника». Иду за дровами. Диана убирает волосы под бандану, закатывает рукава свитера (показываются бинты) и берется за метлу. Я пытаюсь ее отговорить — куда там!

Электричество работает, распаковав магнитолу, она заводит «Zемфиру».

Ну, это нормально…

Мы убираем комнату, готовим еду…

Угли потрескивают, иногда вспыхивают голубоватым пламенем.

От тушеной картошки с мясом, приготовленной в чугунке, разносится одуряющий аромат. Вино рубинового оттенка, красивое на просвет. Сыр нарезан пластиками, конфеты сложены горкой в салатницу.

Искусственная шуба пропахла дымом.

Диана выиграла у меня подряд семь партий в пинбол.

— Хочешь, расскажу сказку про Золушку? — спрашивает она, закуривая от березовой щепки. — По-новому.

— Хочу.

Она натягивает свитер на коленки и начинает рассказывать:

— …Золушка не убежала из дворца, она затанцевалась. Но когда ровно в полночь карета превратилась в тыкву, мыши опять стали мышами, исчезли белые лошади, разбились хрустальные башмачки, бальное платье разошлось по швам — этого никто не заметил. Все по-прежнему улыбались простушке и называли ее принцессой. Людям свойственно увлекаться иллюзией. Они же не любят разочаровываться. А Золушка решила, что раз так, то и не надо никого разубеждать. Вышла замуж за принца, у которого были восторженные оловянные глаза, разбогатела, родила ему детей. Год летел за годом, а ее никто не разоблачал. Родители принца умерли от старости. Новоявленная королева пребывала в постоянном страхе, что обман раскроется, и от этого сердце ее черствело и засыхало. По утрам, вставая с постели, она садилась к зеркалу и плакала невидимыми слезами, когда ее одевали в пышные одежды десятки фрейлин. Для Золушки в зеркале отражалась грязнуля и самозванка. Но невидимые слезы высыхали, она начала плакать уже через день, потом раз в неделю, месяц, год и вдруг совсем прекратила. И вот однажды в декабре она заболела. Закашляла. Все уже испугались, что погибнет в расцвет лет, но не тут-то было. На седьмой день болезни она выплюнула нечто, по виду напоминающее персиковую косточку. Это было мертвое сердце. И тотчас Королеве полегчало. Она прогнала докторов и потребовала принести зеркало. Взглянула на себя и ахнула. На нее глядела красавица, такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать…

— Грустно.

Диана выдирает из моего ежедневника листок и, рисуя угольком, продолжает говорить:

— Та девушка на фото — моя троюродная сестра. Представляешь, психологи доказали, что из своих родственников мы сильнее всего испытываем сексуальное влечение именно к троюродным братикам, сестричкам, дядям и тетям, — потому что у нас гены здорово отличаются…

Я взмахиваю рукой, пытаюсь что-то сказать в ответ.

— Не перебивай, пожалуйста. Лучше ешь картошку. Остынет.

Пригубив вино из стакана, она говорит:

— Так уж получилось, что я — бисексуалка. Могу и с парнем, и с девчонкой. У меня даже поведение меняется в зависимости от этого, я как будто меняю пол без всяких хирургических операций. Внутри сразу две личности. Помимо этого, само понятие: художница-лесбиянка — это, как я считала, очень круто! Псевдоним «Камикадзе» показался мне крутым… хотя, речь не об этом! Между нами была не любовь, а страсть.

Я отставляю тарелку. Аппетит пропал.

— В чем отличие? Разве одно не вытекает из другого?

Диана с удивлением смотрит на меня.

— Не вытекает. Любовь — это любовь, а страсть — это страсть, они не пересекаются! Любовь всегда создает, а страсть — всегда разрушает.

— И что произошло?

— Я же говорю, не перебивай! Я закатывала ей скандалы, если заставала с подружкой или, не дай бог, с парнем. Она кроткая была, все терпела…

— Была?

Диана не отвечает на мой вопрос. Поправляет очки, прикуривает следующую сигарету, опять от щепки, причем я замечаю, что руки у нее трясутся.

— Ты же бросала курить! Тебе нельзя сейчас курить!

— Давай уж я сама решу.

— Что было потом?

— Мне нравилась ее покорность. Но потом… она нашла себе парня… настоящего, — выдыхает она. — В общем, у них все по-настоящему было. ЛЮБОВЬ! И она сказала, что между нами все кончено…

Ее плечи передергиваются, будто от холода. Но в доме жарко, никакого сквозняка. Она прижимает свитер пальцами ног к полу и дрожит. И рисует.

— Ты не простудилась?

— Я ее возненавидела, понимаешь? Не соображала, что делаю! Были деньги. Копила. Я заказала ее каким-то отморозкам! Просила только напугать ее жениха, чтобы она увидела, какое он — ничтожество! Чтобы видела его скулящим и ноющим, с размазанными по роже кровавыми соплями…

— Диана?

— А он вдруг, р-раз, и оказался не ничтожество! Сам невысокий был, щуплый. Но гордый. Полез ее защищать, ну те и разошлись по-серьезному!

— Зачем. Ты. Мне. Это. Рассказываешь. Сейчас?! — я швыряю тарелку в стену, вскакиваю, задеваю бутылку на столе, она опрокидывается — вино разливается по клеенке.

— Потому что я должна тебе рассказать. Сядь, пожалуйста.

И я послушно сажусь.

— Его покалечили, он стал инвалидом. Повредили позвоночник и почки. А мою троюродную сестру изнасиловали. Двоих ублюдков посадили на два года в колонию строгого режима. Они вышли еще осенью…

— Только два года?

— А моя сестра не выдержала. Ее звали — Лиза. Покончила с собой. Предварительно прислав мне эту фотографию. Она поняла…

Я молчу. Слышу, как вино капает со стола на пол: кап-кап, кап-кап…

Диана передает мне рисунок.

…Окно распахнуто. На подоконнике, свесив ноги в сторону улицы, сидят двое. Кто они? Тени. Черные гибкие человечки без лиц и признаков пола. Как на лимонадной этикетке: если повернуть пластиковую бутылку — там будет такой человечек, что-то бросающий в урну. Они смотрят в мир и не видят его. Правильный выверенный мир геометрических фигур. Тени держатся за руки, они повернуты друг к другу. Их головы соединены чем-то наподобие вязальных спиц. Это мы.

Я видел ее последнюю картину. На берегу реки спиной к зрителю стоит парень. Ранее утро, молочно-белый туман над водой. Заросли камыша, небо заволокло тучами. Если приглядеться, то можно различить в тумане очертания приближающегося парома…

— Как они выглядели?

— Кит, не вздумай! Я запрещаю тебе, слышишь!

— Просто нарисуй, как выглядели те уроды!

На втором листке ежедневника она делает приблизительные портреты.

Вы верите в совпадения?

— Вот этому, — я ткнул пальцем. — Отбили яйца. А вот у этого сустав раздроблен так, что правая рука уже никогда не будет работать нормально.

— Откуда тебе это известно?

— Я с ними уже встречался. Не так давно. В клубе «Ковчег».

— Кит!

— Но ведь это еще не конец истории, правда?