Почему не закончить все это здесь? – подумал Дэниел.

Был роскошный осенний вечер. В такие дни обычно жгут листья. Он любил этот запах. Почему запах умирания был так прекрасен?

Он стоял около лавки и смотрел на насосы. Красные вишенки. «Живая приманка». Кажется, он стоял здесь уже долго, хотя не мог припомнить, что его остановило, и не мог сказать, что не давало ему двигаться дальше. Он заметил, что забыл ключи в зажигании своего «вольво».

Дэниел вышел на середину шоссе и взглянул в обе стороны. С одной двухполоска шла прямо как стрела насколько хватало взгляда. С другой – заворачивала и исчезала под навесом пальм. Он понял, что Фрост ошибался. Не было никакой разницы, какой путь он выберет. Везде одно и то же. Люди теряют друг друга или находят друг друга. Это больше не имело значения. Не здесь.

Вдалеке он услышал лязг и фырканье восемнадцатиколесного грузовика, переключающего скорость.

Дэниел заключил: это было ошибкой – эта виртуальная земля, созданная птицами. Бредовое предприятие, доведённое до своего нелогичного предела. Что, если жизнь будет лишена смерти? Все равно что спросить: что, если свет будет лишён цвета? Что, если любовь будет лишена эмоций? Что если братья не будут ничем связаны между собой? Так же как и с любым раем, придуманным кем угодно, кроме настоящего хозяина. Все зависит от того, что ты из него выбрасываешь. Жизнь без голода. Жизнь без страданий. Жизнь без неведения. Но жизнь без даже малейшего чего-либо не была больше жизнью. Мир без потери был миром без смысла. Почему птицы не могли понять этого? Были ли они настолько довольны тем, что могут дать людям предмет их глубочайшего желания – бессмертие – что не продумали до конца последствия такого дара?

Неуклюжий грузовик приближался к повороту в сотне ярдов от места, где стоял Дэниел. Он мог видеть его сквозь свисающие пальмовые листья.

Дэниел посмотрел вниз и перегнулся через свой живот, чтобы удостовериться, что его ноги стоят по сторонам двойной жёлтой линии. Он сделал большой шаг в сторону и оказался точно посредине полосы. Иди прямо по дорожке из жёлтого кирпича. Он посмеялся над собой. Взрослый человек на сельской дороге золотым осенним днём, переживающий экзистенциальный кризис. Бьющийся с врагом, с которым он не может говорить, которого не может понять, которого не может даже увидеть.

Неужели до вас ещё не дошло, думал он. Вы можете дать нам все, что есть в жизни, кроме того, что делает её стоящей того, чтобы жить.

А что это такое? – подумал он. – Что?

Грузовик с серебристой решёткой показался из-за деревьев, быстро приближаясь.

Дэниел сам удивился выводу, к которому пришёл: слово на букву «С». Смерть. Вот что составляло различие. Не возможность выбора. Не вечность. Даже не любовь. Все это имело значение лишь потому, что было временным, мимолётным, исчезающим. Таковы были ограничения, определяющие игру. Установленные правила. Если не было смерти, ничто не имело значения.

Странно. Проделать весь этот путь, чтобы обнаружить: наша глубочайшая мечта была кошмаром. Монета, которой расплачиваются все религии на планете, оказалась фальшивкой. Бесконечная жизнь портила все. Слово на букву «С» было тем, что делало жизнь драгоценной.

И на мгновение Дэниел ощутил восхитительную уверенность. Потому что он знал: это не было жизнью. Он не хотел этого. Он не хотел ни единой крупицы этого.

На решётке грузовика посредине была косая серебристая молния, в его белые крылья были вмонтированы выпученные хромированные фары. Он дважды просигналил.

Дэниел хотел того, другого места. Места, где потерянные вещи были потеряны навсегда. Где люди уходили и никогда не возвращались обратно. Он подумал о своей парикмахерше, Рэчел. Он подумал о своей матери. Точнее, о её фотографиях. Он подумал о своей жене и сыне. Это была жизнь. Это было то, чего он хотел. Место, где люди лгут, и причиняют друг другу боль, и поезда сходят с рельсов, и самолёты падают и разбиваются, и дети учатся бояться, и женщин насилуют, и землетрясения поглощают города, и друзья предают тебя, и каждый день, каждая минута – это чудо, каждая секунда – это волшебство. Не потому, что она хороша, а потому, что она настоящая. И потому, что она кончается. Двадцать часов мучительного переходного периода – и вот Шон вырывается из лона Джулии, покрытый слизью и кровью, ещё связанный с матерью спутанной белой нитью, как воздушный шарик из тех, что продают в цирке, пока его не надули. Его брат, лежащий рядом с ним, или причиняющий ему боль, или насмехающийся над ним, или унижаемый им – но здесь, черт побери. Здесь.

Он хотел этого. Он хотел места, где вещи имели значение. Где вещи имели конец.

Грузовик уже сигналил не переставая. Ещё немного – и Дэниел сможет прочитать логотип на решётке.

Он потерял Джулию.

Он потерял Шона.

Он потерял этого ублюдка Майка.

Все, что имело значение.

Что осталось?

Дэниел глядел на надвигающуюся решётку, думая: жми на педаль. Нажми армагеддонскую кнопку.

Тормоза грузовика уже шипели, и все восемнадцать колёс уже визжали и дымились на асфальте, когда Дэниел почувствовал, как его схватила маленькая рука, развернула и рванула вбок, к обочине дороги. Он ощутил движение воздуха на своём лице, когда грузовик просвистел мимо. И глядя, как он удаляется, увидел, что водитель высунул руку в окно, показывая ему палец.

Тоненький голосок сказал:

– Этот способ не работает, мистер. Ты просто возвращаешься обратно.