Трентон

Трентон не был в оранжерее уже много лет. Когда он открыл дверь, к потолку взметнулась перепуганная птица – она пролетела так близко, что он почувствовал вихрь, поднятый ее большими черными крыльями.

Некоторые стекла были выбиты. Трентон подумал, что это произошло во время последней сильной грозы. К стене была прислонена большая ржавая лестница, как будто кто-то решил, что делать ремонт нет смысла, и просто оставил ее здесь. Земля поросла молодой травкой, и она хрустела под ногами при каждом шаге.

Когда он был ребенком, оранжерея казалась ему фантастическими джунглями с огромными цветами – влажными, экзотическими и абсолютно для него недосягаемыми. Он помнил странные и необыкновенные орхидеи в изумрудном свете оранжереи, розы, которые стояли в цвету даже зимой.

Теперь там не было ничего зеленого, только пара искусственных рождественских елей, лилий, орхидей и даже миниатюрная пальма, стоящая в самом углу. Все оставшиеся живые растения были темными, сухими и ломкими.

Суббота, десять часов утра. Трентон был один в целом доме и мог делать, что хотел. Эми была в дальней комнате, мать до сих пор спала. Она вчера опять страшно налакалась и, видимо, раньше полудня не проснется. Из окна своей комнаты он видел Минну, которая шла вдоль кромки леса, натянув шапку на уши, хотя было уже градусов пятнадцать тепла. На ней были старые резиновые сапоги.

Взобраться на полку было нелегко – она скрипела так, как будто вот-вот грозила обрушиться под его весом. Но Трентон смог. Устроившись поудобнее, он спрятался за искусственными растениями и их пластиковыми листьями – его было не видно и со стороны кладовки, и от двери, которая вела во двор.

У него оставался еще один косяк из той пачки, что он купил у того парня, работавшего в «Мультиплексе» на Лонг-Айленде. Трентон зажег его, сделал три короткие затяжки и быстро затушил косяк, чтобы еще осталось на потом. Он облокотился на стену, расслабил руки и ноги и почувствовал, как по всему телу разливается тепло и покой.

Он думал о Кэти и ее приглашении. Страшновато. Не нужно туда ходить. Все будет плохо. Большинство друзей Кэти наверняка знают друг друга, а Трентон будет там белой вороной – все будут пялиться на него и перешептываться у него за спиной.

Но в глубине души он мечтал снова увидеть эту девушку. Значит ли это, что он больше не хотел умирать?

Нет. Его планы не изменились. И Трентон по-прежнему готовился к смерти.

Солнце светило очень слабо, и облака, бегущие по небу, распадались как стеклышки в калейдоскопе. Как и его мысли – распадались и перестраивались.

Свет замигал, по полкам пробежала тень, и Трентон вздрогнул. Он думал об аварии. Обрывки мрачных мыслей тянули его ко дну по темному мрачному коридору.

А потом он почувствовал что-то. Или, может, услышал. Он не понимал, что это, но знал – это здесь. Кто-то или что-то проникло в оранжерею. Трентон сидел, боясь пошевелиться. Горло сжала ледяная рука страха, он не мог выговорить ни слова, не то что закричать.

Она была там. И в то же время никого рядом с ним не было. Трентон просто чувствовал ее присутствие. Он понял, что это девочка или женщина по тому, как оно двигалось, по силуэту и по длинным волосам.

Это точно не могли быть глюки. Хотя он и раньше курил травку, причем довольно часто – это единственное, что помогало ему пережить долгие месяца в Андовере – и однажды он, будучи под кайфом, даже увидел, как пульсируют стены в ванной.

Но сейчас все было по-другому. Она была реальной. Трентон чувствовал это. Он хотел закричать, но горло так пересохло, что он не смог извлечь из себя ни звука.

Чем дольше он на нее смотрел, тем четче прорисовывался ее облик: острые плечи и глаза, темно-зеленые, как листья. Волосы, зубы, рот, груди, маленькие как два цветочных бутончика.

«Уходи!» – хотел крикнуть Трентон, но не смог. Он чувствовал себя так, как будто снова попал в больницу после аварии – его парализовало, он не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой.

«Оставь меня! Уходи!»

И она заговорила. Ее слова прозвучали как шелест сухих листьев, которые гонит ветер по полу оранжереи.

– Кто я? – тихо спросила она. – Что со мной произошло?

И вдруг страх Трентона сменила жалость и тоска. Ему захотелось плакать. Так плохо он себя никогда не чувствовал – это было хуже, чем его безрадостное существование, чем уныние и серость, которые окружали его по жизни. Перед Трентоном была глубокая, темная яма, колодец, на дне которого сидел провалившийся туда ребенок. Он знал (сам не понимая как), что она была очень напугана.

Почти не осознавая, что он делает, Трентон привстал и протянул к ней руку, как к бездомному животному.

И вдруг – оглушительный треск и звон стекла! Трентон быстро пригнулся и выругался. Первой мыслью было – лампочка снова взорвалась. Но потом он вспомнил, что в оранжерее их не было.

– Черт! – раздался крик Минны, приглушенный стеклянными стенами. Она с трудом протискивалась через дверь оранжереи, подталкивая ее плечом. Дверью никто не пользовался уже долгие годы, и она порядком заржавела.

– Что за хрень?! – завопил Трентон.

Девушка-привидение (он не сомневался, что она была именно призраком) исчезла. В том месте, где она стояла, теперь был лишь прямоугольник падающего света и пылинки, которые кружились в солнечных лучах. У Трентона защемило сердце, как будто он только что потерял близкого друга.

– О боже, – Минна наконец-то протиснулась в дверь и теперь стояла в проходе с красным от напряжения лицом, стянув шапку на макушку, – эй, я тебя не зацепила? Чертова пушка берет левее.

– Зацепила? – повторил Трентон и только теперь понял, что это был за звук. Он огляделся и увидел, что пуля вошла в полку сантиметрах в пяти от его левой ноги. Он услышал, как где-то вдалеке заверещала мать.

От злости он едва мог говорить.

– Какого черта, Минна?! – Он закричал так громко, что сам удивился. – О чем ты вообще думала?! Ты могла меня убить!

– Я же извинилась! – сказала Минна, хотя она не извинялась. Она спрятала пистолет за пазуху. Трентон узнал его – это была пушка из отцовского стола. Он разозлился еще больше – она умеет его заряжать! – И вообще, я не виновата, я же сказала – чертова пушка…

– …берет левее, да, я слышал, – голова у Трентона гудела. Призрак! Это было невероятно! Минна говорила, что кого-то в доме убили. Неужели он видел ее?

– Я пыталась пристрелить чертова койота. – Минна была одета в терморубашку, в которой обычно спала.

– Что? – Трентон попытался встать, но понял, что пока не может сдвинуться с места. В глазах потемнело.

Слава богу, Минна не смотрела на него.

– Размером с гребаного пони! Что-то вынюхивал тут все утро. Я боялась, что Эми захочет его погладить и подойдет слишком близко.

Кэролайн ворвалась в оранжерею через дверь из кладовки. На ней был только халат и нижнее белье. На секунду (ужасную, полную боли секунду) перед Трентоном во всей красе предстала грудь его матушки: обвисшая, по форме напоминающая два язычка конверта, она свободно болталась под тонким халатиком. Он быстро отвел взгляд.

– Что случилось? – закричала она. – Я слышала выстрел!

– Там был койот… – начала Минна, но мать перебила ее.

– Койот?! А полиция? Вы ее вызвали?

Трентон уставился на нее:

– Чего?!

– Мама, ты о чем? – удивилась Минна.

Было видно, что Кэролайн только что вскочила с постели – на ее лице были следы от подушки, небольшие красные полоски.

– Полиция, – повторила она, – целый отряд копов едет сюда.

 

Кэролайн

– Я не желаю видеть их в доме. Не позволяйте им войти! – Кэролайн знала, что выглядит истеричкой, но ничего не могла с собой поделать.

Иногда на нее накатывала жуткая паника – сердце бешено колотилось, во рту все пересыхало, и ей казалось, что она вот-вот умрет.

Кровь в туалете, которую она видела сегодня утром, могла быть и из ее печени или из ее легких. Когда врач рассказал ей о вероятности возникновения цирроза, Кэролайн представила свою печень как умирающую рыбу, которая задыхалась в нефтяных отходах.

Ей надо было выпить. Но она не могла пить, если полицейские зайдут в дом. Кэролайн помнила, как тот коп, что приехал на место столкновения с машиной той истеричной бабы, бесцеремонно прижал ее к капоту, нисколько не заботясь о том, что в машине сидел маленький Трентон. А еще та женщина-коп, которая позвонила Кэролайн и сообщила, что Трентон попал в аварию. Она тогда сказала «он может не выжить» таким тоном, которым продавец в продуктовом магазине объясняет покупателю, что скидка на продукты больше не действует.

– Почему нет? – удивилась Минна.

– Потому что! Просто скажи, чтобы уезжали. – Кэролайн услышала, как хлопает дверь в полицейской машине, и затем раздались приглушенные голоса. – У них нет права тут находиться. Мы ничего не совершали. Они не могут просто так бродить по нашей территории…

– Чего ты так боишься? Они что, могут найти здесь труп? – усмехнулась Минна.

Кэролайн не могла рассказать дочери о странном чувстве, что копы слышали про эту женщину – про Адриану, которой Ричард оставил кругленькую сумму своих денег. Она как будто услышала, как они произносят ее имя.

Прошлой ночью Кэролайн взяла ноутбук Минны и несколько часов щелкала по ссылкам, надеясь найти хоть что-то про Адриану Кадью из Торонто. В ярко-голубом свечении ноутбука она почему-то чувствовала себя в безопасности.

И в то же время она боялась, что Минна или Трентон застукают ее, и вздрагивала и убирала руки от клавиатуры каждый раз, когда среди ночи раздавалось шипение радиатора или скрип старых досок. Так ли Ричард чувствовал себя, когда смотрел порно на их общем компьютере? Нет, не так. Он вообще никого не стеснялся. Иногда он даже оставлял окошко с видео открытым, и когда она набирала кому-нибудь письмо, – а делала она это очень медленно, так как печатать быстро и грамотно никогда не умела, – то на экран могло неожиданно вылезти откровенное изображение женского полового органа, розового, как орхидея в цвету, или упругой большой груди (как у Минны сейчас). Кэролайн подозревала, что так он хотел ее задеть.

Она нашла пять женщин по имени Адриана Кадью в Торонто. Одна из них была девятнадцатилетней студенткой с брекетами. Вторая – семидесятичетырехлетней старушкой, которая, как говорили статьи, была первой женщиной, участвовавшей в Бостонском марафоне. Третья – примерно ровесницей Кэролайн с длинными огненно-рыжими волосами – что было чересчур вульгарно для ее возраста. Кэролайн не смогла найти информацию, жива ли она до сих пор. В статьях говорилось лишь то, что она однажды была изнасилована. К ним прилагалось фото, где Адриана номер три обнимала за плечи девушку, похожую на себя (наверное, дочь), с такими же веснушками и широко посаженными глазами. Но это было уже неважно – Ричард терпеть не мог рыжих.

Еще двое – мать четверых детей, немного полноватая, но до Кэролайн ей было еще далеко. У этой женщины была милая улыбка и собственный блог о готовке, который назывался «Золотая ложечка». Кэролайн почти час просматривала рецепты, читала о том, как разными способами снять кожицу с томатов и приготовить идеальный омлет. Она искала за всеми этими статьями и словами скрытое послание для нее. Или для Ричарда.

У нее на сайте было множество фотографий, и не только еды, но и самой Четвертой Адрианы и ее детей – розовощеких, улыбчивых, с перемазанными в шоколаде пальцами.

Это была та самая? Вряд ли. Но все было возможно.

Последней Адриане было сорок два, и ее имя упоминалось лишь в одной статье, которая находилась лишь в конце второй страницы результатов поиска. Эта женщина говорила о медицинском центре по лечению рака груди в Оттаве. Она сама вылечилась и до сих пор работает в миграционной службе. Фото не дало вообще никакой информации – на нем была видна только ее голова, да и та какая-то смазанная. Снимок был сделан как-то под углом, так что разглядеть ее черты лица было почти невозможно. Даже нельзя было сказать, красивая эта Адриана или нет.

Кэролайн еще час искала информацию про нее и фотографию получше, но безуспешно. На часах было уже два ночи, и она была изрядно пьяна, так что надо было идти спать.

Но Кэролайн пришлось потратить еще полчаса, чтобы выяснить, как удалить историю поиска из браузера, чтобы Минна не узнала, чем она тут занималась. Кэролайн узнала о том, что история поиска сохраняется после того, как она искала через ноутбук Трентона информацию о том, нормально ли он развивается для своих лет, и не читает ли он про оружие и самодельные бомбы. Она прочитала в журнале, пока ждала приема у стоматолога, что такое вполне возможно. Трентон подошел к матери и сказал, ухмыляясь: «Мам, ты слышала об удалении истории поиска?» И тогда она начала подозревать, что он удаляет свою историю, чтобы никто не знал, что он все-таки читает про бомбы.

До Кэролайн донеслись звуки шагов, и она увидела через мутное стекло силуэты копов.

– Иди спроси, что они тут забыли, – сказала она Минне, – а еще лучше – заставь их убраться отсюда!

Минна закатила глаза:

– Ладно-ладно…

И направилась к двери.

Кэролайн услышала, как они позвонили в дверь. А затем приветствие Минны и голоса полицейских. И потом их шаги. Они направлялись к оранжерее.

Минне не удалось их прогнать.

Только сейчас Кэролайн увидела, во что превратилась оранжерея: повсюду жалкие пластиковые подобия растений, погибшие без воды цветы, старые рождественские украшения и пыльные деревянные полки, на которых до сих пор остались разводы от воды и круглые отпечатки горшков, когда-то там стоящих. Это был ее уголок – единственное место в доме, которое полностью принадлежало ей. Кэролайн могла заставить цвести любое растение, даже самый привередливый сорт орхидей или азалий.

Ричард обрек ее сад на смерть. А теперь и сам умер.

И в туалете сегодня утром была кровь.

 

Элис

Новенькая нервничает. Сандра тоже. Она ненавидит полицейских, наверное, потому, что много раз с ними сталкивалась. Например, тот случай, когда она заехала на территорию соседа и припарковала машину рядом с его почтовым ящиком. Или когда выпила целую бутылку виски и слушала группу «Грейтфул Дэд» на полную громкость до четырех утра. Или когда украла золотую рыбку из аквариума в одном из ресторанов Дувра…

– Не могу поверить… – Минна, вся красная и взволнованная, зашла в оранжерею. – Не могу в это поверить… И мама не поверит. У меня даже где-то есть фото с нашего выпускного…

Двое мужчин следовали за ней как морские животные за рыбацкой лодкой. Первый был примерно ее роста, широкоплечий и лысоватый. Он широко улыбался. Его темно-синяя униформа выглядела такой помятой, как будто он хранил ее где-то в углу в куче белья.

Второй был одет в красную ветровку, строгие брюки и ботинки, покрытые слоем грязи. Он был высоким, тощим и не улыбался.

Минна остановилась в замешательстве, когда увидела, что в оранжерее никого нет.

– Она была здесь, – извиняющимся тоном произнесла она и громко позвала, – мама! Мама!

Высокий мужчина нахмурился и посмотрел на часы.

– Я здесь. – Кэролайн вышла из кладовки, сжимая чашку так сильно, что на руке проступили вены. Она застегнула халат, но часть груди все еще была видна, – не надо так кричать.

– Мама, смотри. – Минна указала рукой на мужчину пониже: он стоял и лучезарно улыбался, а его напарник нервно перешагивал с ноги на ногу. – Ты же помнишь Дэнни Топорники?

Кэролайн нахмурилась. Минна сказала нетерпеливо:

– Тоди! Мы называли его Тоди. Мы еще с ним на выпускной ходили, помнишь? – она несильно подтолкнула Дэнни локтем. – Мой первый парень!

– Я тогда в этом сомневался, – пошутил Дэнни, – рад встрече, миссис Уокер!

– Я взяла обратно свою девичью фамилию, – проговорила Кэролайн, – Бэлл.

За все время ее пребывания в доме я не видела Минну такой счастливой. Ну, может, только когда она возилась с Эми – щекотала ее, целовала, и когда они спали рядом, обняв друг друга. Тогда она улыбалась во сне.

– Я не знала, что ты стал полицейским! – сказала Минна.

– Ну, мой старик им был, – Дэнни пожал плечами, – помнишь, как он арестовал Ричи за езду в нетрезвом виде на выпускном…

Кэролайн прервала его:

– Зачем вы приехали?

Минна одарила ее многозначительным взглядом и повернулась к Дэнни.

– Может, хотите кофе или еще чего-нибудь? – Она направилась к двери в кладовку. – Посидим, поболтаем…

– Нет! – крикнула Кэролайн. Все обернулись к ней. – Прошу прощения, просто в доме не прибрано. Извините, мне так неловко…

– Все в порядке, – сказал Дэнни. Он до сих пор улыбался и больше был похож на плюшевого мишку, чем на блюстителя закона. – Простите, что вот так вломились без предупреждения. Это детектив Роджерс из Саффолка.

– Саффолк? – нахмурилась Минна. – Лонг-Айленд?

– Массачусетс. – Это было первое слово, которое произнес высокий мужчина. Его голос был под стать лицу – строгий и конкретный.

– Как-то далековато вы забрались от дома, детектив. – Минна снова перевела взгляд на Дэнни, но тот уставился на свои ботинки.

– Я расследую одно похищение, – сказал детектив, и на секунду все они для меня исчезли: Кэролайн, мужчины, Минна и даже сама оранжерея. Я чувствовала только вибрацию от нового призрака. – Вивиан Райт, шестнадцать лет.

Роджерс достал из заднего кармана брюк фотографию девушки. Длинные светлые волосы, очень темный макияж, пирсинг в губе, носу и ушах. Качество фотографии оставляло желать лучшего – девушка стояла к камере вполоборота, улыбаясь кому-то в стороне, ее черты лица были смазанными.

Новенькая зашевелилась. Она пробовала парить в воздушных потоках. Пока получалось не очень.

– Качество ужасное, – сказала Минна. Она наклонилась к Дэнни, чтобы рассмотреть фото получше и чтобы прикоснуться грудью к его локтю. Но, казалось, он этого не заметил. И она отодвинулась. – У вас нет получше?

– Мы ждем, – сказал Дэнни, – ее родители вот-вот должны вернуться из Кейптауна. Наверное, они ездили на сафари. Телефон не активен, за все время пришло только одно письмо по электронной почте. Женщина, которая за ней присматривала, подала заявление в полицию. Она сказала, что пришла к ним домой, а Вивиан, – он постучал пальцем по фото, – исчезла. Сначала она подумала, что девушка просто отправилась за город, чтобы развеяться, – она так уже делала несколько раз, – но…

– Но что? – нетерпеливо спросила Кэролайн.

Детектив Роджерс поднял бровь.

– Прошла уже неделя, а она не объявилась.

– И вы думаете, что она поехала сюда? – поинтересовалась Минна.

– Мы не уверены, – сказал Роджерс, – она купила билет в один конец до Буффало. В Милфорде ее зафиксировала камера наблюдения в одном из магазинов. Девушка покупала газировку и чипсы. На ней была бейсболка, по которой ее и опознали. Кассир запомнил Вивиан, так как спрашивал про ее пирсинг. Мы искали ее по всей округе, опрашивая всех подряд…

– Я взялся помогать с допросом местных жителей, – встрял Дэнни, – люди тут исчезают не так уж и часто.

Сэнди проворчала что-то вроде «такой же идиот, как и все копы».

– Думаете, она была одна? – спросила Кэролайн. Она уже немного успокоилась, но все так же сильно сжимала кружку. – Молоденькие девушки редко сбегают в одиночку.

– Мы не уверены в том, что она просто сбежала. – сказал Роджерс. Молодец. Хороший детектив. Говорит уклончиво. – Ее могли заманить сюда или заставить приехать. На записи она была одна, но это не значит, что она и ехала одна.

– Думаете, она уже… – проговорила Минна.

Воцарилось молчание. Кажется, само время замерло. Вибрация стихла, даже Сандра молчала. Несказанное слово повисло в воздухе. Мертва. Думаете, она мертва?

Новенькая задрожала.

– Мы ничего не исключаем, – сказал детектив, и я поняла, что это значит «да», – она больше не пользовалась своей картой. И телефоном тоже. У нее были аккаунты на «Фейсбуке», в «Твиттере» и прочих социальных сетях, но родители несколько месяцев назад велели ей удалить их. Так что оттуда информации тоже нет. Друзья девушки рассказали, что у нее были проблемы с ее бывшим молодым человеком…

– Может, она вернулась к нему? – предположила Минна и улыбнулась Дэнни. – Такое часто случается с бывшими.

Дэнни покраснел как помидор.

– Я понятия не имею. – Он нервно пригладил рубашку на животе.

Роджерс даже не улыбнулся.

– Не тот случай. Они с парнем не общались уже несколько месяцев. Он с родителями переехал в Остин в ноябре.

– А что все-таки с ней могло случиться? – Голос Кэролайн почти сорвался на визг.

И опять тишина. На этот раз ее нарушил Роджерс.

– Ее могут где-то прятать, ее могли похитить с целью выкупа. Или она может быть уже мертва. Но мы очень надеемся, что это не так.

Он взял фотографию у Дэнни, сложил ее и положил в карман.

– Простите, что вас потревожили. Вот моя визитка, и Дэнни вам тоже оставит свою.

Дэнни уже что-то писал ручкой на своей визитной карте.

– Я тебе оставлю мой номер, Мин, – сказал он, – надо будет пересечься как-нибудь.

Роджерс выглядел раздраженным.

– Если заметите что-то подозрительное, дайте знать.

– Если, гуляя по саду, мы споткнемся о труп? – усмехнулась Минна, но никто не засмеялся.

Только Кэролайн проворчала:

– Минна, прошу тебя… – И потерла виски.

– Хоть что-то подозрительное, – повторил Роджерс.

Полицейские ушли, и женщины остались в оранжерее среди мертвых и гниющих растений.

Я думала, что Сандра опять скажет какую-нибудь глупость, но она только пробормотала: «Ой, плохи дела…» Я почувствовала, как она расползается по стенам, заползая в самые дальние и темные углы за плинтусами – она всегда так делала, когда у нее было плохое настроение.

Новенькую до сих пор била мелкая дрожь.

– Вивиан, – прошептала я, – это ты?

Но она не издала ни звука.

Энни Хейс начали искать через два дня после того, как ее родители обнаружили пропажу. Я услышала об этом, как и о многом другом, от Дика Харта, который доставлял на наши фермы молоко. Та зима была суровой – земля только-только начала оттаивать, на реках, до сих пор покрытых льдом, стали появляться первые трещинки. Почва была очень сырой, ветер нещадно трепал кроны деревьев. Иногда по утрам, когда на улице завывал ветер и газ трепыхался на плите под чайником, я даже скучала по Эду. Я потягивала кофе через кусочек сахара, чтобы хоть немного его подсластить. В мире бушевала война. А мы дома чувствовали ее так: холодное одинокое утро и песчинки сахара между зубами.

Дик Харт обычно ездил на фургоне с эмблемой своей фермы и изображением коровы, но этой зимой он передвигался на старых санях, запряженных парой лошадей. Я помню, как однажды утром он рассказал мне про Энни Хейс и поисковую операцию. И еще пожаловался, что снег стал такой мягкий и мокрый, что ему едва ли не пришлось развернуться и ехать обратно. Лошади стояли во дворе и выпускали в морозный воздух клубы пара из ноздрей. И я подумала, как же Энни сейчас холодно, где бы она ни была.

Все должны были собраться возле церкви в Коралл-Ривер, и я прошагала для этого сбора около шести километров. Небо висело низко и было затянуто темными облаками, как будто хмурилось.

Я прекрасно это помню.

Не могу припомнить, что нам говорили, какие инструкции давали, как разделяли районы поиска. Я не видела Томаса в числе добровольцев. Странно, ведь он был там. И я должна была его заметить – среди нас было мало мужчин, многие были на войне. Не знаю, сколько времени мы бродили по полям. Начался дождь. Из-под снега показались островки грязи. Я очень замерзла, и у меня болело горло оттого, что я громко выкрикивала имя Энни.

И я подумала тогда: как это должно быть ужасно – потерять ребенка.

Я заметила какое-то движение у кромки леса и отстала от группы. Мне казалось, что там сидит пропавшая малышка, плачет и прячется в тени. Дождь уже лил вовсю. Я с трудом могла разглядеть что-то среди мокрых веток. Пальцы совсем закоченели.

Я зашла в лес, и моя нога тут же провалилась сквозь серый лед в какую-то ямку – наверное, это была норка какого-то зверя. Я упала, приземлившись на ладони и колени. Резкая вспышка боли – все, я точно сломала или вывихнула лодыжку! Я поняла, что шла за каким-то животным – оленем или лисой. Девочки в лесу нет. А если и была, то она долго бы не протянула.

Я попыталась встать, как вдруг чья-то сильная рука помогла мне подняться.

– Как вы? В порядке?

Очки в подтеках от дождя, давно не стриженная борода, запах мокрой шерсти и табака, красивый прямой нос с висящей на нем капелькой.

Таким Томас предстал передо мной в первый раз.

Потом он говорил, что приметил меня еще раньше, в толпе, но я ему не поверила. Я так часто прокручивала этот момент в голове, что могу сказать наверняка – что из этого правда, а что мы уже потом напридумывали. Но разве это важно? Мы сами создаем свою реальность, перекраивая ее по-своему.

Томас предложил довезти меня до дома. Я попыталась отказаться, но он настаивал: «Вы не сможете дойти с такой ногой». И я согласилась: «Если вас не затруднит, конечно». Он называл меня мисс Ланделл, хотя это была моя фамилия уже в замужестве. Я не стала его поправлять.

Он закинул мою руку себе на плечо, обхватил за талию, и так мы перешли через поле под проливным дождем. Было такое чувство, как будто мы были совсем одни в мире под этим стеклянным куполом неба.

У Томаса был «седан», который в моих глазах выглядел роскошно, несмотря на то, что в некоторых местах он был поеден ржавчиной и завелся не с первой попытки. У нас с Эдом вообще не было машины.

Томас сказал, что он был профессором в университете святого Фомы Аквинского, преподавал античную литературу. Я задала ему несколько вопросов, но он не ответил. Я решила, что он игнорирует меня, но Томас извинился и сказал, что он глухой на правое ухо. Слух он потерял еще в детстве, когда старший брат ткнул его ручкой в ухо, чтобы посмотреть, как далеко она пролезет.

После того, как он рассказал мне про ручку и почему он не на войне, Томас несколько раз поворачивался ко мне левым ухом, чтобы расслышать, куда дальше ехать. И все равно мы пару раз повернули не туда. Именно тогда, в машине, я полюбила его.

Думаете, это невозможно? Думаете, я придумала красивую историю, чтобы оправдать себя? Наверное, это так. Но такие чудеса случаются каждый день – хотя, может, и не с нами, а с кем-то другим.

Взять, к примеру, маленькую Энни Хейс. Через два дня после начала поисков ее нашли в подвале, где ее прятал Ричард Келли – восьмилетний сын местного аптекаря. Он носил ей каштаны и молоко из кухни каждый день. Они хотели вместе убежать. За месяц до этого он бесплатно дал ей мороженое в отцовском магазине, и девочка решила, что это любовь.

Детям устроили хорошую взбучку. Но в конце концов Энни вышла замуж именно за сына аптекаря. И в пятьдесят втором году (на тот момент мы с Томасом не разговаривали уже десять лет) я перед церковью приветствовала новобрачную миссис Энни Келли, бросала рис и смотрела, как белые крупинки подлетают в синее небо.

 

Сандра

Память – как густая грязь. Она медленно поднимается и обволакивает тебя так, что ты не можешь пошевелиться.

Можешь брыкаться и скрежетать зубами сколько угодно – все равно не выберешься.

Она тянет вниз.

В Джорджии грязь была черной и вязкой как нефть.

Глубже.

Помню, как отец чистит ботинки над обувной коробкой, которая досталась ему от его отца. Деда я видела только один раз в жизни. У него подбородки были, как жирные колбасы. Мать кричит на отца за то, что он успел натаскать грязи в дом и наследить на полу.

Еще глубже.

Зулима, домработница моей подруги, Сисси, натирает мне руки какой-то грязью от волдырей и велит никому об этом не говорить.

Потоп в восемьдесят седьмом. Он превратил газон в реку и принес ту несчастную черепаху к моему крыльцу.

Все глубже и глубже…

Трентон крадучись зашел в оранжерею – надо быть осторожнее, ведь, когда он пару минут назад туда заглядывал, копы все еще были там. Кэролайн ушла, наверное, за новой порцией спиртного. Минна до сих пор стояла там, опершись на пыльную полку. Ее глаза были закрыты. Через разбитый потолок доносилось птичье чириканье, солнечные лучи разрезали воздух как ножи.

– Что им было надо? – спросил Трентон, стараясь, чтобы его голос звучал как можно безразличнее.

– Какая-то девушка пропала, – ответила Минна, не открывая глаз, – в Бостоне.

Трентон заволновался. Его лицо стало пепельно-серым.

– В Бостоне? А здесь они тогда что делают?

– Без понятия, – Минна выпрямилась, – кстати, ты помнишь Дэнни Топорники? Тоди?

Трентон не ответил.

– А, ладно, забудь. Ты был еще маленьким.

– При чем тут Дэнни? – спросил Трентон.

– Да так, ни при чем. Он стал копом, мы сейчас с ним разговаривали, – Минна поковыряла большим пальцем в зубах, – мне он всегда нравился.

– Не надо, – сказал Трентон, сунул руки в карманы и зашагал к двери.

– Что, прости?

– Просто не надо, – вдруг он остановился и повернулся к сестре, – подожди-ка, он коп?

– Да, а что? – теперь была очередь Минны корчить из себя недовольную.

– Тот человек… Ну, которого застрелили в доме…

Минна снова закатила глаза.

– Это просто история, Трентон, может даже это неправда. Я ведь не знаю…

– Ну, ты просто спроси, ладно? Просто узнай, когда это произошло и кого убили. Мне просто… любопытно. Узнай, пожалуйста. Для меня.

Минна вздохнула.

– Хорошо. Я спрошу. Но это было очень и очень давно. Он может и не знать.

– Он ее видел, – благоговейно прошептала Элис, – я же говорила. Он видел ее!

– Но он-то думает, что это была я, – возразила я. И засмеялась. Давно я так не веселилась!

Мартин уже отбросил коньки или нет?

Интересно, он до сих пор вертит часы на руке, когда психует, натягивает ли он носки до самых коленей, и звучит ли его смех по-прежнему?

Интересно, сохранил ли он мои письма. Наверное, сжег или разорвал. Он знает, что я могла бы сделать, если бы у меня была возможность. Он кормил меня одним враньем, фаршировал меня им, как праздничного гуся.

Интересно, он до сих пор покупает продукты в «Гристидес», и существует ли магазин до сих пор?

Я встретилась с Мартином в арбузах. Это не выражение, которое означает что-то неприличное и пошлое. Так на самом деле было. Я вообще любила прогуливаться по продуктовым магазинам, даже когда у меня не было ни цента за душой.

Мне просто нравилось, как были выложены овощи на прилавки, прямо как цацки в ювелирке: капуста, уложенная аккуратными пирамидками, соседствует с красными блестящими перчиками, ровными, как на подбор, огурцами и салатом-латуком, и все это время от времени сбрызгивается водой. В жаркие дни я заходила в магазин, наклонялась над прилавком с салатом и вдыхала его свежий запах. А вода брызгала мне на лицо и шею. И я представляла себя капустой на прилавке или цветком в оранжерее – все о тебе заботятся, а тебе ничего делать не надо.

Может, поэтому Кэролайн так любила возиться в оранжерее, может, она тоже представляла себя цветком. Или капустой.

Я видела Мартина всего пару раз. Его лицо трудно было не запомнить – широкое и плоское, глаза круглые как леденцы, как будто лицо ребенка, которого быстро растянули до состояния взрослого человека. Ростом он был почти два метра и здоровый, как бульдозер. Вот что я всегда любила в мужиках – напористость: если тебе нравится баба, подходи и начинай действовать!

В июле стояла жуткая жара, и я зашла в магазин, чтобы освежиться, посовать нос в холодильники, купить тоник и, может быть, мороженое. На прилавке в самом центре торгового зала высилась гора арбузов. Даже не гора, а пирамида, почти до потолка. Несколько арбузов были уже разрезаны. Они выставили свою сочную мякоть напоказ и как бы говорили: «Давай, попробуй меня!»

Арбузы – это воспоминание о матери. Она покупала самый большой, разрезала на пикнике во дворе церкви и раздавала детям. Они расхватывали его за секунды, а потом бегали, плевались семечками и смотрели, как птицы их хватают с земли. А еще это чувство, когда первый раз кусаешь сочную красную дольку, и сок стекает по руке до самого локтя…

Июльская жара доконала меня. Я подумала, как давно не ела арбуз и чуть не расплакалась – очень давно.

И я стала выбирать из этой кучи хороший арбуз, как моя мама делала – осматривая и простукивая каждый. Так я курсировала вокруг этой полосатой пирамиды и не заметила, как подошел Мартин. И как только я собиралась взять наиболее привлекательный арбуз, как на него легли руки Мартина.

– Этот мой, – сказала я, не убирая рук с сочной ягоды.

– Я так не думаю, – сказал он. Мартин тоже рук не убрал, так что мы стояли и сжимали один и тот же арбуз.

– Дамам принято уступать, – настаивала я.

Мартин засмеялся. У меня была слабость к красивым зубам, а у него как раз были такие.

– Я думаю, это старомодно, – заметил он.

– Ну, значит, я старомодная!

– А так не скажешь, – его глаза улыбались, – у меня идея!

– Какая?

– Может, съедим его вместе? Напополам?

И мы так и сделали. Поехали ко мне и уговорили весь чертов арбуз и бутылочку «Гленливета», которую он купил по дороге. Так весело я давно не проводила время. И да, я была польщена: Мартин работал в городском совете Буффало, а еще у него был свой бизнес по продаже медицинского оборудования. Это был не какой-то там второсортный придурок из бара, которые обычно ко мне липли.

Та ночь была просто великолепной. С уверенностью могу сказать – одна из лучших в моей жизни. Я притворилась, что не заметила обручального кольца у него на пальце.