Во время перехода от первой стоянки ко второй температура резко падает. Я мерзну, даже когда сплю в палатке. А когда наступает мой черед спать под открытым небом, я часто просыпаюсь с острыми кусочками льда в волосах. Сара бледная и почти все время молчит, но держится мужественно.

Блу заболела. В первый день она просыпается вялая, у нее едва хватает сил добрести до конца перехода. Она сворачивается на земле калачиком, как маленький зверек, и засыпает еще до того, как мы разводим костер. Рейвэн переносит малышку в палатку. В эту ночь я просыпаюсь от приглушенных криков. Я испуганно сажусь и оглядываюсь по сторонам. Воздух морозный, в чистом ночном небе ярко горят и переливаются звезды.

В палатке Рейвэн кто-то жалобно хныкает, потом я слышу успокаивающий шепот. Блу приснился плохой сон.

На следующее утро она просыпается с высокой температурой, но выбора нет, она все равно должна идти дальше. Снег не перестает, а до следующего лагеря еще тридцать миль. До зимнего хоумстида еще больше.

Блу плачет на ходу и все чаще и чаще спотыкается. Мы несем ее по очереди — я, Рейвэн, Хантер, Ла и Грэндпа. Блу вся горит, ее ручки, когда она обнимает меня за шею, пульсируют от жара, как электрические провода.

На следующий день мы добираемся до второй стоянки. Это место устроено на пятачке под полуразрушенной кирпичной стеной, которая хоть как-то укрывает нас от ветра. Мы откапываем съестные припасы, расставляем капканы и обыскиваем местность (раньше это был довольно приличный городок) в надежде найти консервы и что-нибудь полезное для перехода. Здесь мы остановимся на два, может, на три дня. Все зависит от того, что нам удастся найти. От нашей стоянки до одного из междугородних шоссе меньше десяти миль, так что кроме уханья сов и шороха ночных зверьков мы слышим отдаленный шум проезжающих машин.

Это так странно. Мы совсем рядом с цивилизованными городами, в которых полно еды, одежды и медикаментов, и в то же время мы словно в другой вселенной. Мир разделился надвое, четко, как скаты крыши палатки. Заразные и исцеленные живут в разных плоскостях, в разных измерениях.

Ночные кошмары Блу все хуже. Она плачет, кричит, бормочет что-то бессвязное. А когда нам надо двигаться к третьей стоянке, потому что небо затягивают тяжелые тучи и все предвещает снегопад, Блу уже почти ни на что не реагирует. В этот день Рейвэн несет малышку на руках, она никому не позволяет помочь, хотя ослабла не меньше других и часто отстает.

Идем молча. На нас давит страх, он укутывает, как толстое одеяло, словно мы уже идем сквозь снегопад,— мы все знаем, что Блу не выживет. И Рейвэн тоже об этом знает. Не может не знать.

В эту ночь мы укладываем Блу возле костра. Она вся горит и в то же время так трясется от холода, что у нее стучат зубы. Мы, как можно тише, словно призраки в дыму, передвигаемся вокруг костра. Я засыпаю под открытым небом рядом с Рейвэн, которая бодрствует, потому что надо следить за костром и за тем, чтобы Блу было тепло.

Посреди ночи я просыпаюсь оттого, что рядом кто-то тихо плачет. Рейвэн стоит на коленях рядом с Блу. У меня холодеет в желудке от страха. Я никогда не видела, чтобы Рейвэн плакала. Я боюсь заговорить, боюсь пошевелиться, боюсь дышать. Я знаю, Рейвэн думает, что все спят, иначе она бы ни за что не позволила себе заплакать.

Но и оставаться вот так я тоже не могу. Я начинаю специально ворочаться в своем спальнике, и Рейвэн тут же перестает плакать. Я сажусь.

— Она...— шепотом спрашиваю я.

Последнее слово мне произнести не под силу.

«Умерла».

Рейвэн качает головой.

— У нее затрудненное дыхание.

— Но она хоть дышит,— говорю я.

Наступает долгая пауза. Я отчаянно хочу сделать что- то, чтобы все изменилось. Мне почему-то кажется, что, если мы потеряем Блу, вместе с ней мы потеряем частичку Рейвэн. А Рейвэн нам нужна, особенно теперь, когда с нами нет Тэка.

— Блу поправится,— говорю я, чтобы как-то ее успокоить,— я уверена, что поправится.

Рейвэн поворачивается ко мне лицом. Огонь костра отражается в ее глазах.

— Нет,— просто говорит Рейвэн,— Она не поправится.

В ее голосе такая уверенность, что я не могу ничего сказать против. Какое-то время Рейвэн молчит, а потом спрашивает:

— Знаешь, почему я назвала ее Блу?

Вопрос кажется мне странным.

— Я думала из-за цвета глаз.

Рейвэн отворачивается к костру и обхватывает колени руками.

— Я жила в Ярмуте. В бедном районе возле самой границы. Мало кто захочет жить поблизости от Дикой местности. Это к несчастью, ты понимаешь.

Дрожь пробегает по всему моему телу. Я настораживаюсь. Рейвэн никогда не рассказывала о своей жизни до того, как она оказалась в Дикой местности. Она всегда повторяла, что раньше ничего не было. Никакого прошлого.

— На самом деле я жила как все. Слушала, что мне говорят, и ни о чем не задумывалась. «Только исцеленные попадают на небеса». «Заразные — грязные, они превращаются в скотов». «Болезнь разъедает тебя изнутри». «Благочестие и счастье в стабильности»,— Рейвэн пожимает плечами, как будто хочет избавиться от воспоминаний о том, кем она была,— Только я не чувствовала себя счастливой. Я сама не понимала почему. Почему не могу быть такой же, как все.

Я вспоминаю, как Хана когда-то кружилась по своей комнате и спрашивала меня: «Значит, ты думаешь, что все это идеально? Что это все?»

— В лето, когда мне исполнилось четырнадцать, возле границы начали стройку. Они там планировали построить жилье для самых бедных семей Ярмута. Для тех, кого неудачно подобрали друг другу, или для тех, чья репутация была разрушена из-за того, что они были не согласны или пошли слухи, что они такие... Ты знаешь, как это бывает. Днем я часто играла возле той стройки. Вместе с ребятами. Мы, естественно, были осторожны и играли раздельно. Нас разделяла линия, к востоку от этой линии была территория девочек, к западу — территория мальчиков.— Рейвэн тихо смеется.— Теперь это все кажется сном. Но тогда это казалось нормальным и естественным.

— Не с чем было сравнивать,— говорю я.

Рейвэн мельком смотрит в мою сторону и кивает.

— Как-то на целую неделю зарядил дождь. Стройку заморозили, и никто из ребят не хотел там играть. Мне было плевать на дождь. Я не очень любила бывать дома. Мой отец...— Рейвэн запинается на слове «отец», но потом продолжает: — Он не совсем оправился после процедуры. Она прошла не совсем так, как надо. Произошли какие-то нарушения в височной доле, которая отвечает за перепады настроения. Так они нам сказали. Почти всегда он был нормальным, как все. Но иногда у него случались приступы ярости...

Некоторое время Рейвэн сидит и молча смотрит на пламя костра.

— Мама помогала нам замазывать синяки пудрой или косметическим карандашом. Мы не могли никому об этом рассказать. Не хотели, чтобы люди узнали о том, что процедура отца прошла не так, как надо. Они могли перепугаться и даже сжечь отца. Мама сказала, что лучше ничего не рассказывать, а то будет еще хуже. Вот мы и маскировались. Длинные рукава летом. Притворялись больными, чтобы не ходить в школу. И много врали... Упала, стукнулась головой, врезалась в косяк...

Я никогда не представляла Рейвэн моложе, чем она сейчас. Но теперь вижу гибкую девочку с жестким ртом, вижу, как она замазывает косметическим карандашом синяки на руках, плечах, на лице.

— Мне жаль,— говорю я, и это звучит глупо.

Рейвэн кашляет, расправляет плечи и коротко отвечает:

— Это все ерунда.

Потом она берет длинную тонкую ветку и, разломав ее на четыре равные части, бросает их одну за другой в костер. Мне начинает казаться, будто Рейвэн уже забыла, что наш разговор начался с вопроса об имени Блу, но она продолжает свой рассказ.

— Та неделя, когда беспрерывно шел дождь, была не лучшей для отца, и я часто уходила из дома. Однажды я просто болталась возле одного из фундаментов. Там были сплошные ямы и блоки из угольного шлака, ни одного дома толком не построили. А потом я увидела маленькую коробку. Это была коробка из-под обуви.

Рейвэн делает глубокий вдох, и я даже в темноте вижу, как она напряглась.

Дальше ее история полилась сплошным потоком:

— Наверное, кто-то там ее оставил, запихнул под блок фундамента. Из-за дождя земля начала оползать, и коробка оказалась на открытом месте. Сама не знаю, почему я решила посмотреть, что в ней. Коробка была вся в грязи, я подумала, что, может, найду там пару обуви или даже какие-нибудь драгоценности.

Теперь я знаю, куда ведет история Рейвэн. Я вместе с ней иду к испачканной в грязи коробке из-под обуви. Я поднимаю покореженную от воды крышку. Ужас и отвращение, как черная тина, поднимаются к горлу.

Рейвэн понижает голос до шепота.

— Она была завернута в одеяльце. Такое синее одеяльце с желтыми овечками. Она не дышала. Я... я подумала, что она мертвая. Она... была голубая. Вся — кожа, ноготки, губы, пальчики. У нее были такие маленькие пальчики.

Черная тина забивает мне рот и не дает дышать.

— Не знаю, что заставило меня попробовать оживить ее. Наверное, я тогда немного тронулась умом. В то лето я работала младшим спасателем, так что я знала, как проводится сердечно-легочная реанимация. Но мне никогда не приходилось этого делать. А она была такая крошечная, всего неделя или две от роду. Но у меня получилось. Никогда не забуду, что я почувствовала, когда она сделала первый вдох и как сразу начал меняться цвет ее кожи. Передо мной как будто открылся весь мир. Все мои прошлые ощущения исчезли, с ее первым вдохом я заново почувствовала жизнь, цвет... Я назвала ее Блу, чтобы никогда не забыть тот момент и чтобы никогда не раскаиваться в том, что сделала.

Рейвэн вдруг умолкает. Она наклоняется и поправляет спальник Блу. Пламя костра низкое, в его красном свете я вижу, какая Блу бледная. Ее лоб весь в бисеринках пота, а дыхание медленное и прерывистое. Меня переполняет слепой, ни на что конкретно не направленный гнев.

Но Рейвэн еще не закончила свою историю.

— Я даже не подумала возвращаться домой. Просто взяла ее и побежала. Я знала, что не смогу держать ее у себя в Ярмуте. Такой секрет долго не сохранишь. Синяки и то скрывать было трудно. И еще я понимала, что она нелегальный ребенок. Какая-нибудь девушка родила ее от парня, который не был выбран для нее в мужья. Ребенок делирии. Ты знаешь, как они говорят. Дети делирии инфицированы от рождения. Из них вырастают калеки, извращенцы и сумасшедшие. Ее бы наверняка у меня отобрали и убили. Ее бы даже не похоронили. Они же боятся распространения заразы. Ее бы просто сожгли и выбросили вместе с мусором.

Рейвэн берет еще одну ветку и бросает ее в костер. Ветка мгновенно вспыхивает, и к небу взлетает белый язык пламени.

— Ходили слухи, что некоторые участки границы не защищены. Мы рассказывали друг другу истории о том, как заразные ходят туда-сюда через границу и пожирают человеческие мозги. Ну, все эти детские страшилки. Я не знала, верить в это или нет, но решила рискнуть. Я целую вечность обдумывала, как это сделать. В результате я накинула на ограждение одеяло. А дождь пришелся очень кстати — пограничники и регуляторы сидели в своих будках. Через ограждение я перелезла без особого труда. Но я не знала, куда пойду или что буду делать, когда окажусь по ту сторону. Я не попрощалась ни с матерью, ни с отцом. Я никак не готовилась, просто бежала.— Рейвэн искоса смотрит на меня.— Но думаю, что этого было достаточно. И еще я думаю, что ты знаешь, что это такое.

— Да, знаю,— хрипло отвечаю я.

У меня до боли сдавливает горло, я готова расплакаться в любую секунду и, чтобы этого не произошло, со всей силы вцепляюсь ногтями в бедра и пытаюсь разодрать кожу сквозь джинсы.

Блу мечется во сне и бормочет что-то невнятное. Хрипы у нее в груди становятся все серьезнее; когда малышка вдыхает и выдыхает, слышно, как что-то булькает у нее в груди. Рейвэн наклоняется к Блу и убирает мокрые пряди волос у нее со лба.

— У нее жар,— говорит она.

— Я принесу воды,— предлагаю я.

Мне отчаянно хочется сделать хоть что-то, чтобы помочь.

— Это ничего не изменит,— тихо отвечает Рейвэн.

Но мне необходимо двигаться, и я все равно ухожу от костра. Я иду к ручью через темный холодный лес. Полная луна висит высоко, она отражается на серебряной поверхности тонкого льда. Лед весь покрыт паутиной трещин, и под ним видна черная вода. Я разбиваю лед дном жестяного ведра и чуть не задыхаюсь, когда студеная вода через мою руку заливается в ведро.

В эту ночь мы с Рейвэн не спим. Мы по очереди промокаем холодным полотенцем горячий лед Блу. Дыхание малышки замедляется, и хрипы уже не такие громкие. Через какое-то время Блу перестает метаться и затихает. Бледно-розовый рассвет начинает вытеснять ночь, а мы все промокаем лоб Блу... Хотя к этому времени она не дышит уже несколько часов.