Мияко должна была войти в группу разведчиков, а вместо этого стала последней из хоумстидеров в комнате для больных.

— Завтра она уже будет на ногах,— говорит Рейвэн. — Вот увидишь. Она крепкая, как камень.

Но на следующий день кашель у Мияко становится сильнее, мы слышим его даже сквозь каменные стены. У нее затрудненное дыхание и мокрота в легких. Одеяла Мияко насквозь мокрые от пота, а она жалуется, что ей холодно, смертельно холодно.

Она начинает кашлять кровью. Когда наступает моя очередь присматривать за Мияко, я замечаю запекшуюся кровь у нее в уголках рта. Я промокаю кровь влажной фланелевой тряпкой, но Мияко еще достаточно сильная, чтобы отмахиваться от меня. Ее лихорадит, в бреду ей видятся силуэты каких-то людей, она ругается и колотит воздух кулаками.

Мияко больше не может самостоятельно встать на ноги. А когда мы с Рейвэн пытаемся поддерживать ее под руки, она кричит от боли, и мы в конце концов сдаемся. Мы больше не вытаскиваем Мияко из постели, а просто меняем простыни. Я думала, что их лучше сжечь, но Рейвэн категорически против. Ночью я вижу, как она яростно отстирывает их в кипятке. Над тазом поднимается пар, руки у Рейвэн красные, как сырое мясо.

А потом как-то ночью я просыпаюсь в абсолютной тишине, как будто в черном, холодном омуте. В первые секунды, еще в полусне, я думаю, что Мияко, наверное, стало лучше. Завтра я увижу, как она сидит на корточках у огня. Завтра мы вместе будем выполнять наши обычные обязанности. Я буду смотреть, как она ловко плетет силки длинными тонкими пальцами. Она заметит, что я за ней наблюдаю, и улыбнется.

Но тишина слишком уж глухая. Я встаю, страх постепенно, как в тисках, сжимает сердце. Пол просто ледяной.

Рейвэн сидит в ногах Мияко и смотрит в пустоту. Волосы у нее распущены. Рядом с койкой стоит свеча, по стенам пляшут тени, и глаза у Рейвэн похожи на две черные дыры.

Глаза Мияко закрыты, я сразу понимаю, что это значит.

К горлу подкатывает неуместный истерический смех. Чтобы как-то его подавить, я спрашиваю:

— Она...

— Да,— сухо отвечает Рейвэн.

— Когда?

— Точно не знаю. Я задремала,— Рейвэн проводит рукой по глазам,— А когда проснулась, она уже не дышала.

Меня обдает жаром, а потом сразу сковывает лед. Я не знаю, что сказать, поэтому просто стою и стараюсь не смотреть на Мияко. Она превратилась в статую, в тень человека, болезнь переделала ее лицо в череп, обтянутый кожей. Я могу думать только о ее руках. Еще несколько дней назад эти руки, сопровождая пение Рейвэн, так виртуозно отбивали ритм по кухонному столу. В них была жизнь, они были быстрыми, как крылья колибри.

— Я...— У меня комок застревает в горле,— Мне очень жаль.

Рейвэн целую минуту молчит, а потом говорит:

— Я не должна была посылать ее за водой. Она говорила, что не очень хорошо себя чувствует. Я должна была дать ей отдохнуть.

— Ты не можешь винить себя.

— Почему нет?

Рейвэн поворачивается в мою сторону. В этот момент она такая молодая, такая дерзкая и непреклонная, совсем как моя кузина Дженни, когда тетя Кэрол говорила ей, что пора делать уроки. Я вынуждена напомнить себе, что Рейвэн действительно молодая, ей всего двадцать один год. Всего-то на три года старше меня. Но Дикая местность делает тебя старше.

Интересно, сколько я смогу здесь продержаться?

— Потому что в этом нет твоей вины.— Я не вижу глаза Рейвэн, и это действует мне на нервы — Ты не можешь... не можешь чувствовать себя виноватой.

Тут Рейвэн встает и берет свечку, прикрывая пламя ладонью.

— Мы здесь по другую сторону границы, Лина,— говорит она по пути к выходу из комнаты,— Ты это еще не усвоила? Ты не можешь указывать мне, что чувствовать, а что не чувствовать.

На следующий день идет снег. За завтраком Сара плачет над тарелкой с овсяной кашей. Она дружила с Мияко.

Разведчики, Тэк, Хантер, Рауч, Бак, Ла и Сквирл, ушли из хоумстида пять дней назад. Они забрали с собой единственную лопату (чтобы закапывать съестные припасы). Мы собираем все металлические или деревянные обломки, которыми можно хоть как-то копать землю.

Хорошо еще снегопад слабый. Утром снега выпадет не больше чем на полдюйма, но холод реальный, земля промерзла и стала твердая как камень. После получаса долбежки и копания мы с Рейвэн и Брэмом вспотели, но в результате у нас получилось только небольшое углубление в земле. Сара, Блу и еще несколько хоумстидеров сбились в стайку в нескольких футах от нас и дрожат от холода.

— Ничего не выйдет,— выдыхает Рейвэн, бросает на землю кусок погнутого железа, который пыталась использовать вместо лопаты, и со всей силы пинает его ногой,— Нам придется ее сжечь.

— Сжечь? — Я готова взорваться и просто не могу сдержать себя,— Мы не можем ее сжечь. Это...

Рейвэн резко поворачивается в мою сторону, глаза ее сверкают.

— Да? А что ты предлагаешь? А? Хочешь оставить ее в комнате для больных?

Обычно, стоит Рейвэн повысить голос, я сразу иду на попятный. Но в этот раз я пытаюсь стоять на своем.

— Она заслужила быть похороненной,— твердо, насколько хватает сил, говорю я.

Рейвэн в два шага подходит ко мне вплотную.

— Это пустая трата энергии,— сквозь зубы шипит она мне в лицо.

И вдруг я вижу, что Рейвэн не просто в ярости, она в отчаянии. Я вспоминаю, как она сказала Тэку, что никто из нас не погибнет.

— Мы должны экономить силы.

Мы заворачиваем Мияко в простыни, которые отстирывала в кипятке Рейвэн. Может быть, все это время она знала, для какой цели их придется использовать. Я все время думаю о том, что меня может вырвать.

— Лина,— рявкает Рейвэн.— Бери за ноги.

Я беру. Тело Мияко тяжелее, чем я могла подумать. Мертвая, она как будто свинцом налилась. Я злюсь на Рейвэн, злюсь так, что готова плюнуть ей в лицо. Вот до чего мы дошли. Мы страдаем от голода, умираем, заворачиваем друзей в старые изодранные простыни и сжигаем прямо в лесу. Я понимаю, что Рейвэн в этом не виновата, в этом виноваты те, кто живет по другую сторону границы,— зомби, когда-то близкие мне люди. Но злость все равно не исчезает, она прожигает дыру у меня в горле.

В четверти мили от хоумстида есть небольшой овраг, там, судя по всему, когда-то протекал ручей. Мы относим туда Мияко, и Рейвэн очень экономно, потому что лишнего у нас нет, обрызгивает тело бензином. Снегопад усиливается. Сначала тело Мияко никак не загорается. Блу начинает громко плакать. Грэндма рывком оттягивает ее от завернутого в простыни тела Мияко.

— Тише, Блу,— говорит она,— Всем и так тяжело.

Блу утыкается лицом в большую не по размеру вельветовую куртку Грэндма, и громкий плач превращается в приглушенные всхлипы. Сара стоит молча, она бледная как мел, ее бьет мелкая дрожь.

Рейвэн выплескивает на тело еще немного бензина и наконец поджигает. Овражек сразу заполняет удушливый дым, пахнет жжеными волосами, и звук тоже жуткий, как будто мясо от костей отдирают. Рейвэн даже не может до конца сказать прощальные слова — ее рвет. Я поворачиваюсь спиной к горящему телу, на глаза наворачиваются слезы, и я не знаю, от дыма или от злости.

Меня вдруг охватывает дикое желание рыть, долбить землю, хоронить. Ничего не видя перед собой, я возвращаюсь в наше убежище. Не сразу, но все-таки я нахожу хлопчатобумажные шорты и рваную майку, которые были на мне, когда я оказалась в Дикой местности. Майку мы использовали как тряпку для мытья посуды. Эти вещи — единственное, что осталось от моей прошлой жизни.

Все остальные собрались в кухне. Брэм разводит огонь в печке. Рейвэн кипятит в котелке воду. Для кофе, тут можно не сомневаться. Сара перетасовывает покореженные от влаги карты. Все молчат.

Тишину нарушает Сара.

— Эй, Лина,— окликает она меня, когда я прохожу мимо.

Я затолкала юбку и майку под куртку и придерживаю их на животе. Мне почему-то не хочется, чтобы кто-то знал о том, что я решила сделать. Особенно Рейвэн.

— Не хочешь сыграть в «спит»?

— Не сейчас,— огрызаюсь я.

Кроме всего прочего, Дикая местность делает людей злее. Злее и жестче.

— Можем сыграть во что-нибудь еще,— говорит Сара,— Например, в...

— Сказала же — нет.

Я бегом, чтобы не видеть, что мои слова задели Сару, поднимаюсь но лестнице.

На поверхности воздух стал густым и белым от снега. В первую секунду холод чуть не оглушает меня, я стою, моргаю и пытаюсь сориентироваться. Все вокруг покрылось тонким ворсом снега. Я все еще чувствую запах сгорающего тела Мияко. Мне кажется, что ее пепел кружит в воздухе вместе со снежинками. Он укроет нас, пока мы спим в нашем убежище, перекроет доступ воздуха, похоронит...

На краю хоумстида растет куст можжевельника. С этого места я начинаю и заканчиваю свои пробежки. Под кустом почти нет снега.

Здесь я начинаю копать.

Я царапаю землю ногтями. Злость и горечь потери застилают глаза, я вижу перед собой только узкий туннель и совсем не чувствую холод или боль. Земля и кровь забиваются под ногти, но мне плевать на это. Здесь, под кустом можжевельника, я хороню последние частички себя.

Проходит два дня после сожжения Мияко, а снегопад не прекращается. Рейвэн постоянно смотрит на небо и чертыхается. Пора сниматься с места. Ла и Сквирл, первые разведчики, уже вернулись. Мы практически все упаковали, но продолжаем принимать поставки на реке и пытаемся добывать пищу в лесу. Но из-за снегопада ставить силки и охотиться не так-то просто — все звери попрятались по норам.

Как только вернутся все разведчики, мы уйдем из хоумстида. Разведчики могут появиться в любой день. Так мы все говорим Рейвэн, чтобы она перестала беспокоиться. А снег все падает, медленно кружит в воздухе и превращает мир в белое облако.

Я каждый день проверяю гнезда. Стволы деревьев заледенели, и теперь забираться по ним гораздо труднее. После таких проверок, когда я возвращаюсь в убежище и пальцы обретают чувствительность, они начинают пульсировать от боли. Поставки приходят регулярно, хотя порой они вмерзают в лед на мелководье выше по реке, и нам приходится «выкорчевывать» их оттуда палками для метелок. Рауч и Бак возвращаются в хоумстид смертельно уставшие, но довольные. Снегопад наконец заканчивается. Теперь остается только дождаться, когда вернутся Хантер и Тэк.

А потом в один из дней на гнездах появляются желтые следы. И на следующий тоже.

Когда на третий день ничего не меняется, Рейвэн отводит меня в сторону и говорит:

— Я волнуюсь. На той стороне что-то не так.

— Может, они опять начали патрулирование,— пытаюсь возразить я,— Может, пустили ток по заграждению?

Рейвэн закусывает губу и трясет головой.

— Что бы там ни произошло, это серьезно. Все знают, что сейчас время перехода, и нам нужно запастись всем необходимым.

— Я уверена, что это простая задержка,— говорю я,— Завтра наверняка будет поставка.

Рейвэн снова трясет головой.

— Мы не можем больше ждать,— сдавленным голосом говорит она, и я понимаю, что она думает не только о поставках.

Рейвэн думает о наших разведчиках.

Небо на следующий день бледно-голубое. Яркое, на удивление теплое солнце пробивается сквозь ветки деревьев и превращает лед в ручейки воды. Снег принес с собой тишину, но сейчас лес ожил, с него как будто сняли намордник — чирикают птицы, журчит вода, скрипят деревья.

У всех в хоумстиде хорошее настроение. У всех, кроме Рейвэн, она постоянно сканирует небо и бормочет себе под нос:

— Скоро все испортится.

Шагая по снегу по пути к гнездам, я так разгорячилась, что снимаю куртку и повязываю ее на талии. Сегодня гнезда будут синие. Я это чувствую. Гнезда будут синие, придут поставки, вернутся наши разведчики, и мы все отправимся на юг. Яркий солнечный свет играет на обледенелых ветках деревьев, ослепляет, пускает красные, зеленые, желтые зайчики.

Добравшись до деревьев, я развязываю рукава куртки и набрасываю ее на самую нижнюю ветку. Я наловчилась лазать по деревьям и теперь легко нахожу все нужные выемки и выступы на стволе. Меня переполняет какое-то радостное ощущение, я уже давно ничего подобного не испытывала. Откуда-то издалека доносится тихое гудение, воздух как будто бы слабо вибрирует, этот звук напоминает мне пение сверчков в летнюю пору.

Перед нами весь мир. Мы пойдем по его необъятным просторам без границ и запретов, и ничто нам не помешает, с нами все будет хорошо.

До гнезд осталось совсем немного. Я нахожу ногой надежную точку опоры и подтягиваюсь на последнюю ветку.

Тут мимо меня пролетает тень. Это происходит так внезапно, что я чуть не падаю с дерева. На секунду меня охватывает ужас свободного падения спиной вниз, но в следующую я восстанавливаю равновесие. Сердце выскакивает из груди, я встряхиваюсь и беру себя в руки.

Это была не тень.

Меня напугала птица. Черная птица балансирует на краю своего гнезда и оставляет после себя цветные следы.

Красный, красный, красный.

Дюжины красных следов. Между ветками мелькают перепачканные алой краской темные перья.

«Красный» означает «бежать».

Не знаю, как спустилась с дерева. От паники мои движения утеряли всякую легкость и грациозность, я просто соскальзываю вниз. «Красный» означает «бежать». Когда до земли остается четыре фута, я прыгаю и приземляюсь в снег. Холод забирается под джинсы и под свитер. Я хватаю с ветки куртку и бегу, как учил меня Хантер. Бегу, как в шорах, через слепящий мир тающего льда. Каждый шаг требует невероятных усилий, я словно в ночном кошмаре, когда ты пытаешься убежать, но не можешь двинуться с места.

Теперь гудение, которое я слышала раньше, уже совсем не напоминает стрекотание сверчков. Оно напоминает жужжание шершней.

Гул моторов.

Я бегу к хоумстиду, легкие словно в огне, сердце рвется на части, глаза щиплют слезы. Я хочу кричать, хочу, чтобы у меня выросли крылья. На секунду у меня возникает мысль, что все это какая-то ошибка. Возможно, ничего плохого и не случилось.

Но потом гудение перерастает в рев, и я вижу, как первый самолет разрывает небо над лесом. Он кричит.

Нет, это не самолет. Это кричу я.

Я кричу на бегу. Кричу, когда падает первая бомба и лес вокруг меня охватывает огонь.