После=
Ник, 29 июля
В день рождения Дары я просыпаюсь до звонка будильника. Сегодня та самая ночь, когда мы с Дарой вернемся в прошлое. Когда мы снова станем лучшими подругами. Когда все уладится.
Я вылезаю из постели, натягиваю свою форменную футболку и джинсовые шорты, а волосы завязываю в хвост на затылке. Все тело болит. Этим летом я стала сильнее благодаря тому, что таскала тяжелые мусорные мешки, отскребала «Кружащегося дервиша» и без конца бегала по лабиринту тропинок ФэнЛэнда. Мои плечи болят так, как обычно бывает после пары недель игры в хоккей на траве, и теперь у меня есть мускулы и темные синяки, которых я раньше не замечала.
Из холла я слышу, что в маминой ванной включен душ. Всю неделю она ложилась спать в 9, сразу после вечерних новостей с ежедневными отчетами по делу Мэдлин Сноу: скрывает ли что-то Николас Сандерсон, которого полиция, похоже, в чем-то подозревает; хорошо ли это, и существенно ли, что полиция до сих пор не нашла тела; возможно ли, что она еще жива. Можно подумать, Мэдлин ее дочь.
Я поднимаюсь на чердак, тихо ступая на носочках, как будто Дара может сбежать, если меня услышит. Всю прошлую ночь я думала о том, что скажу Даре. Даже тренировалась, шепотом повторяя слова перед зеркалом в спальне.
«Мне очень жаль.
Я знаю, что ты меня ненавидишь.
Давай начнем все сначала».
К своему удивлению, я обнаруживаю, что дверь в спальню сестры приоткрыта, и толкаю ее ногой.
Я не была в комнате Дары со дня своего приезда и теперь чувствую себя растерянной. В полумраке комната выглядит, словно чужая планета, где много мшистых поверхностей и непонятных гор. Кровать Дары пуста. Моя записка по-прежнему аккуратно лежит на подушке, так что неясно, читала она ее или нет.
Многие годы Дара засыпала в кабинете, мы часто находили ее на диване завернутой в одеяло, безмятежно сопящей под рекламу многофункционального чудо-ножа или обогревателя для сиденья туалета.
Однажды в прошлом году я спустилась вниз на запах рвоты и обнаружила, что, прежде чем она уснула, ее вырвало в мамин глиняный горшок коренных народов Америки. Я умыла ее, протерла углы рта влажным полотенцем, сняла отклеившиеся накладные ресницы, пушистые, словно гусеницы, прилипшие к ее щеке. В какой-то момент она на секунду проснулась и сквозь приоткрытые веки посмотрела на меня и улыбнулась.
– Привет, ракушечка, – сказала она. Это прозвище она придумала, когда мы были совсем маленькими.
Вот кем я всегда была: семейным швейцаром. Всегда разгребала за Дарой бардак.
Доктор Личми говорил, что, возможно, мне самой это нравилось, пусть даже совсем немного. Он говорил, что, пока решала проблемы других людей, я могла не думать о своих.
В этом главная проблема с психиатрами: нужно платить им деньги, чтобы они сказали тебе ту же фигню, что другие люди говорят бесплатно.
Я топаю вниз по ступеням, на этот раз уже не беспокоясь о тишине. Левое колено нестерпимо болит. Должно быть, где-то потянула.
Когда я спускаюсь вниз, мама только выходит из ванной в рабочих штанах и лифчике, вытирая волосы полотенцем. Когда она видит меня, замирает.
– Ты была в комнате Дары? – Она пристально смотрит на меня, как будто боится, что я могу превратиться в кого-то другого прямо у нее на глазах. Она выглядит ужасно, бледная и отечная, словно не спала всю ночь.
– Да.
Когда я поднимаюсь к себе в комнату, чтобы обуться, мама идет за мной и останавливается в дверях, словно ожидая приглашения.
– Что ты там делала? – осторожно спрашивает она.
Учитывая ее отстраненность, неудивительно, что она даже не заметила, как мы с Дарой все это время совершенствовались в искусстве избегать друг друга, выходить из комнаты, прямо перед тем как другая туда входит, подстраивая даже периоды сна и бодрствования.
Я сую ноги в кеды, которые сильно деформировались за лето, став абсолютно бесформенными от воды и пота.
– Сегодня ее день рождения, – объясняю я, как будто мама об этом не знает. – Я просто хотела с ней поговорить.
– О, Ник! – Мама обхватывает себя руками. – Я была такой эгоисткой. Я даже и не думала о том, как тяжело тебе, должно быть, здесь. Быть дома.
– Я в порядке, мам. – Ненавижу, когда она становится такой, как сейчас: только что была в порядке, а в следующую секунду в ее голове какая-то путаница, сплошной сумбур.
Тыльной стороной она прикладывает ладонь по очереди к обоим глазам, будто пытается загнать обратно головную боль.
– Это хорошо. Я люблю тебя, Ник. Ты ведь знаешь это, правда? Я люблю тебя и так волнуюсь о тебе.
– У меня все в порядке. – Я закидываю сумку на плечо и прохожу мимо нее. – Я в полном порядке. Увидимся вечером, ладно? В семь часов. У «Серджио».
Мама кивает, ее рука все еще лежит на лбу, силясь прогнать головную боль.
– Ты думаешь… Ты думаешь, это хорошая идея? Сегодня вечером, я имею в виду. Собраться всем вместе?
– Думаю, будет просто чудесно, – отвечаю я, и, если подсчитать, это уже третья моя ложь за сегодняшнее утро.
Дары нет в кабинете, но одеяла на диване скомканы, и на тахте осталась пустая банка из-под диетической колы, а значит, часть ночи она все же провела внизу. Дара такая – загадочная и неуправляемая, появляющаяся и исчезающая по собственному желанию, не замечает или просто не интересуется тем, что другие люди за нее волнуются.
Может, вчера вечером она уже праздновала с кем-то день рождения заранее и провела часть ночи на кровати какого-то случайного парня. Возможно, она встала пораньше в одном из своих редких приступов раскаяния и вернется через двадцать минут, насвистывая, без макияжа, с бумажным пакетом, полным пончиков с корицей, и свежим кофе.
Снаружи на градуснике уже девяносто восемь градусов. На этой неделе в город пришла волна жары, удушающей, бьющей рекорды. Воздух раскалился, словно в духовке. Прямо то, что нужно сегодня.
Я выпиваю всю воду из бутылки раньше, чем дохожу до автобусной остановки, и хотя кондиционер в автобусе работает на всю катушку, солнце все равно проникает сквозь окна, отчего внутри тепло и затхло, словно в сломанном холодильнике.
Женщина рядом со мной читает одну из газет, распухших от огромного количества купонов, флаеров и буклетов, рекламирующих распродажу у ближайшего дилера «Тойоты». Заголовки, само собой, посвящены «делу Сноу». На главной странице – зернистое фото Николаса Сандерсона, покидающего полицейский участок с женой. Оба низко опустили головы, словно из-за сильного дождя.
«Полиция сняла все обвинения с Николаса Сандерсона», – гласит заголовок.
– Какой стыд, – говорит женщина, качая головой так, что подбородки тоже трясутся.
Я отворачиваюсь и смотрю на постройки на побережье и на плоский белый диск океана за ними.
Значок ФэнЛэнда частично закрыт гигантской массой воздушных шариков, похожих на цветное облако. Неподалеку владелец «Бум-е-ранга, величайшей империи фейерверков» в Вирджинии, курит тонкую коричневую сигару с меланхоличным видом. За те недели, которые я проработала в ФэнЛэнде, я так и не поняла, почему у «Бум-е-ранга» такие странные часы работы. Кто покупает фейерверки в восемь утра?
Внутри парка царит полная неразбериха. Доу ведет группу волонтеров (все до одного не старше тринадцати) к амфитеатру, с трудом перекрикивая их болтовню. Даже на расстоянии двадцати футов я слышу, как Донна кричит в телефонную трубку, вероятно, отчитывая какого-нибудь поставщика продуктов, который забыл доставить тысячу булочек для хот-догов, поэтому я решаю держаться подальше от офиса, а сумку могу оставить и позже. Даже Уилкокс выглядит жалко. Мы встречаемся на тропинке, ведущей к Колесу обозрения, но он едва кивает в ответ на мое приветствие.
– Не обращай внимания. – Элис хлопает по моей спине, пробегая мимо, уже вспотевшая, под мышкой большая пачка салфеток. – У него сегодня сплошной стресс. Паркер позвонил и сказал, что болен. И он теперь переживает из-за нехватки персонала.
– Паркер заболел? – Я вспоминаю, как он выглядел вчера ночью у бассейна, когда цветные лучи устремлялись к небу. Цветные волны бросали отсветы на лицо, превращая его в кого-то другого. – Он правда болен или как?
Элис уже в двадцати футах от меня.
– Наверно. – Она оборачивается ко мне, продолжая шагать по тропинке. – Хотя у Уилкокса сегодня истерический припадок. И даже не приближайся к Донне: она пропустила свою утреннюю порцию счастья.
– Ладно.
Солнце просто ослепительное. Все цвета кажутся преувеличенно яркими, словно кто-то поставил на максимум настройки контрастности. У меня такие странные и сложные ощущения, когда я думаю о Паркере и о нашем вчерашнем разговоре. Почему я так расстроена?
В голове снова всплывают картинки: Дара, машина Паркера, ночь, и дождь льет стеной, словно небо раскололось на мелкие кусочки. Я моргаю и трясу головой, пытаясь отогнать воспоминания.
– Ты уверена, что с ним все в порядке? – кричу я вслед Элис, но она уже слишком далеко и не слышит меня.
К десяти часам становится понятно, что даже мистер Уилкокс недооценил количество гостей. В парке еще никогда не было так многолюдно, к тому же температура перевалила за 103 градуса. Я выпила уже полдюжины бутылок воды, но даже не захотела в туалет. Вся жидкость испарилась через кожу. Поскольку это особый день и еще потому, что наш номер стал своего рода сенсацией (по крайней мере, для тех, кому еще нет шести), мы даем целых три представления: в 10:30, в полдень и в 2:30.
В промежутках между шоу, сбросив русалочий хвост, я отдыхаю в центральном офисе, потому что это единственное закрытое пространство, где есть кондиционер. От жары так плохо, что меня уже не заботит, что Донна видит мое нижнее белье. Тем более что Хизер тоже сбрасывает костюм попугая и курсирует по комнате в одних трусах и лифчике, проклиная погоду и безуспешно пытаясь высушить подмышки.
Слишком жарко, чтобы есть. Слишком жарко, чтобы улыбаться. А люди все прибывают: торопливым потоком вливаясь через ворота, бесконечный поток детей и их родителей, бабушек и дедушек, девочек-подростков в бикини и коротких шортиках и их бойфрендов, одетых в одни только шорты поверх плавок, притворяющихся, что им скучно.
Когда наступает время давать последнее представление, я уже с трудом могу улыбаться. Пот струится между грудей, под коленками и в других местах (я раньше и не подозревала, что они могут потеть). Солнце нещадно палит, и я чувствую себя муравьем под огромной лупой. Зрители слились в одно большое разноцветное пятно.
Хизер изображает нападение кукольной собачки. И в этот самый момент происходит что-то странное: все вокруг стихает, словно кто-то выключил звук. Я вижу, что люди смеются, вижу тысячу раскрытых темных ртов, но до моих ушей не доходит ни звука. Ничего, только глухой монотонный гул, как будто я в самолете, в тысячах миль от земли.
Я хочу что-нибудь сказать. Я знаю, что должна что-то сказать. Мне нужно встать и спасти Хизер от собаки, но я, кажется, разучилась говорить, как и разучилась слушать. Я заставляю себя подняться на ноги.
По крайней мере, я думаю, что встала на ноги. Внезапно я снова оказываюсь на земле, но не лицом вниз, как обычно, а на спине, и надо мной появляется лицо Роджерса, красное и опухшее. Он что-то кричит, я вижу, как широко открывается его рот. Затем рядом появляется лицо Хизер уже без птичьей головы, мокрые волосы прилипли ко лбу. А затем мое тело становится невесомым, и я лечу навстречу голубому небу, покачиваясь, словно снова стала малышкой на руках у своего отца.
Минута уходит на то, чтобы понять, что Роджерс несет меня на руках так же, как он обычно делает это перед представлением. Я слишком устала, чтобы протестовать. «Русалки не умеют ходить».
Затем его голос прорывает статичную тишину в моем мозгу.
– Сделай глубокий вдох, – командует он.
Прежде чем я успеваю спросить, зачем, он расслабляет руки, и я падаю. Когда я ударяюсь о воду, тело пронзает холодный электрический шок. Это словно перезагрузка: внезапно ко мне возвращаются все чувства. В глаза и нос ударяет хлорка. В воде хвост намокает и становится невероятно тяжелым, прилипая к моим ногам, словно водоросли. В бассейне полно детей, их маленькие ножки взбивают воду в пену, надо мной то и дело проплывают тела, загораживая свет. Секунды две уходит на то, чтобы осознать, что Роджерс прямо в костюме бросил меня в бассейн.
Я ударяюсь ногами о дно бассейна и перед тем, как всплыть на поверхность, вижу ее: она быстро погружается в воду, глаза широко раскрыты, светлые волосы за спиной колышатся, словно щупальца. На короткую секунду я вижу ее среди множества детей, ныряющих под волны и барахтающихся, чтобы остаться на плаву.
Мэдлин Сноу.
Забыв, что я под водой, открываю рот, чтобы закричать, и в этот самый момент оказываюсь над поверхностью воды, отплевываясь. Горло горит от хлорки. Слух возвращается, а вместе с ним и все остальные чувства: воздух наполнен шумом, смехом и плеском искусственных волн о бетон.
Я всплываю на поверхность, оборачиваюсь и сканирую толпу в поисках Мэдлин.
В бассейне не меньше шестидесяти детей. Солнце палит. Светловолосых детей вокруг полно, они ныряют и всплывают на поверхность, улыбаясь, выплевывая воду изо рта небольшими фонтанчиками, все более или менее похожи между собой. Куда же она делась?
– Ты в порядке? – спрашивает Роджерс с бортика бассейна. Он все еще в пиратской шляпе. – Лучше себя чувствуешь?
И тогда я снова замечаю ее. Она пытается подтянуться и влезть на бортик бассейна, ручки у нее тонкие, как спички. Я скольжу к ней, наступаю на дурацкий хвост, падаю в воду лицом вниз и остаток пути проплываю по-собачьи, неловко барахтаясь. Кто-то зовет меня по имени, но я не оборачиваюсь. Я должна добраться до нее.
– Мэдлин. – Я кладу руку ей на плечо, и она плюхается обратно в воду, вскрикнув от неожиданности.
Как только она оборачивается, я понимаю, что это не Мэдлин. Девочке одиннадцать или двенадцать, у нее неправильный прикус и челка.
– Прости, – я быстро убираю руку, а ее мать, с косичками и в джинсовых шортах, хотя ей никак не меньше сорока, уже бежит к нам, шлепая сандалиями по мокрой дорожке.
– Эддисон? Эддисон! – Она падает на колени около бассейна, тянется к дочери и хватает ее за руку, глядя на меня как на какую-то извращенку. – Вылезай оттуда. Сейчас же.
– Простите, – повторяю я.
Но она только бросает на меня еще один грязный взгляд, пока девочка, Эддисон, выбирается из бассейна. В незатихающем гуле смеха и голосов я снова слышу свое имя.
Я оборачиваюсь и вижу Роджерса, который, нахмурившись, двигается ко мне, прокладывая себе путь вдоль бассейна.
Внезапно на меня наваливается усталость. Выбираюсь из воды, чувствуя себя полной идиоткой, и шлепаюсь рядом, мокрый хвост занимает все пространство у бассейна. Маленькая девочка в памперсе показывает пальцем и хохочет в полном восторге.
– Что происходит? – Роджерс садится рядом со мной. – Ты снова собралась падать в обморок?
– Нет. Мне показалось, что я увидела… – Я замолкаю, осознавая, как нелепо это прозвучит. «Мне показалось, я видела Мэдлин Сноу под водой».
Я расстегиваю «молнию» до самых ступней и встаю, придерживая хвост, чтобы он не распахивался, обнажая мои ноги, иначе меня могут арестовать за неприличное поведение. Теперь, когда мои ноги не скованы, я чувствую себя немного лучше.
– Я правда упала в обморок?
Роджерс тоже встает.
– Свалилась, как подкошенная, – отвечает он. – Но не волнуйся. Дети решили, что это часть номера. Ты сегодня обедала?
Качаю головой.
– Слишком жарко.
– Пошли, – говорит он, опуская руку мне на плечо, – тебе нужно уйти с солнца.
По пути обратно в офис мы встречаем двух клоунов и жонглера, все они наняты в местной фирме, занимающейся организацией праздников. Я знаю, что где-то поблизости ходит Доу, переодетый волшебником, показывает карточные фокусы в окружении множества восторженных детей.
А люди все прибывают: столько людей, что поневоле задумаешься, как все они могут существовать, как может быть в мире столько разных жизненных историй, нужд и разочарований?
Глядя на очередь к аттракциону под названием «Доска» и на «Кружащегося Дервиша» (он несет своих пассажиров по эллипсам, выдавая звуковую волну, которая гаснет, достигнув своего пика), я со всей отчетливостью осознаю: все эти поиски, репортажи в новостях, ежедневные обновления на сайте – все это бесполезно.
Мэдлин Сноу ушла навсегда.
Я нахожу Элис в офисе, теперь ее очередь охлаждаться под кондиционером. К счастью, Донны здесь нет. Телефон все звонит и звонит, но после четырех гудков умолкает, и включается автоответчик. «Доброго дня, и добро пожаловать в ФэнЛэнд. Роджерс настаивает, чтобы я выпила три стакана ледяной воды и съела половину сэндвича с индейкой, прежде чем снова выходить на улицу.
– Постарайся добраться домой без происшествий, – говорит он, возвышаясь надо мной и глядя так, будто одной силой своего взгляда может заставить меня быстрее переварить свой сэндвич.
– Но ты же вернешься к фейерверку, да? – спрашивает Элис.
Она закинула ноги прямо в обуви на стол, и в маленькой комнате пахнет так себе. Пожимая плечами, она объясняет, что работала на «Кобре», и когда одна девочка слезла с аттракциона, ее вырвало прямо на туфли Элис.
– Я вернусь, – обещаю я. В честь праздника парк сегодня работает дольше обычного. Мы будем открыты до десяти вечера, а фейерверк будет в девять. Я начинаю нервничать. Осталось всего несколько часов. – Конечно, я вернусь.
Сегодня мы вместе с Дарой разбудим зверя. Сегодня мы запустим «Врата» и взлетим прямо к звездам.
Дара, 22 февраля
Мы с Арианой ходили в «Лофт» тусоваться с Пи Джеем и Тайсоном, и она провела всю ночь, засовывая Тайсону в глотку свой язык, а еще пыталась уговорить нас искупаться голышом, хотя на улице было градусов пятьдесят. Там был еще один парень, хозяин клуба на побережье, который называется «Бимерс». Он даже принес шампанское, настоящее. Весь вечер он убеждал меня, что я могла бы стать моделью, пока я не сказала ему прекратить вливать мне в уши это дерьмо. Модели ростом по десять футов. Но все равно он такой классный. Староват немного. Но классный.
Он сказал, что если мне когда-нибудь потребуется работа, я могу устроиться к нему официанткой и с легкостью зарабатывать две или три сотни в день (!). Это определенно лучше, чем нянчиться с Йеном Салливаном, не позволяя ему засовывать кота в микроволновку или поджигать спичками гусениц. Клянусь, этот паренек станет серийным убийцей, когда вырастет.
Пи Джей был в плохом настроении, потому что планировал достать грибы, но тот парень, похоже, слился. Вместо этого мы просто пили шампанское Андре и еще какую-то гадость, которую одна девчонка привезла из Франции. На вкус похоже одновременно на ликер и протирочный спирт. Знаю, доктор Лизни снова сказал бы, что я пыталась спрятаться от собственных чувств, и вот что я на это отвечу: не помогло. Всю ночь я думала о Паркере. Какого черта он ведет себя так, словно я внезапно заразилась каким-то жутким вирусом? Не горячо и не холодно, скорее равнодушно и прохладно.
Я продолжаю складывать в голове пазл, вспоминая все его намеки и оговорки за последние пару недель, и внезапно наступает момент просветления. Я была чертовой идиоткой все это время.
Паркер любит другую.
Ник, 20:00
Я встречаюсь с родителями прямо у «Серджио», потому что оба они приедут туда с работы. Понятия не имею, как Дара планирует туда добираться, но когда я забегаю переодеться, ее дома нет. Кондиционер включен на всю мощность, а света нигде нет. Но дом старый, и наряду со своими трещинами и таинственными звуками у него есть и собственная внутренняя температура, которая сегодня установилась, похоже, в районе восьмидесяти градусов.
Я принимаю прохладный душ, вздрагивая, когда вода попадает мне на спину, и надеваю самую легкую вещь, которая у меня есть. Это льняное платье, которое Дара просто ненавидит. Она всегда говорит, что, когда я в нем, создается впечатление, будто я собираюсь на свадьбу или что я девственница, которую должны принести в жертву.
«Серджио» расположен всего в десяти минутах ходьбы. Ну, или пятнадцати, если идти медленно, как я, пытаясь не вспотеть. Я обхожу дом и пересекаю задний двор, бросив, как обычно, взгляд на дубовое дерево и втайне надеясь увидеть красную футболку в ветвях, секретный знак от Паркера. Но на толстых ветвях лишь густая масса листвы, отливающая в лучах вечернего солнца изумрудным. Я ныряю в заросли деревьев, которые отделяют наш участок от соседского. Очевидно, Дара проходила здесь не так давно, потому что трава примята и кое-где вдоль тропинки обломаны ветки деревьев.
Выхожу на Олд Хикори Лейн в двух домах от Паркера. После коротких раздумий я решаю зайти и узнать, как у него дела. Отлынивать от работы – это совсем не похоже на Паркера. Его машина стоит на подъездной дорожке, но в доме тихо, и я не знаю, дома ли он. Занавески на его окнах (цвета морской волны в полосочку, те самые, которые он выбрал в возрасте шести лет) задернуты. Я нажимаю на звонок. Делаю это впервые в жизни, и, если честно, раньше я и не замечала, что у Паркера есть дверной звонок. Я жду, скрещивая руки и снова опуская их, ненавидя себя за то, что внезапно начинаю так нервничать.
Мне кажется, что наверху занавески Паркера подрагивают. Я делаю шаг назад и вытягиваю шею, чтобы разглядеть получше. Так и есть, занавески слегка колышутся. Теперь я уверена, что наверху кто-то есть.
Я складываю руки рупором у рта и кричу ему, как в детстве, когда хотела позвать его на улицу поиграть в стикбол или когда нам нужен был третий, чтобы попрыгать через двойную скакалку. Но на этот раз шторы остаются неподвижными. Никто не выглядывает в окно. В конце концов мне приходится развернуться и отправиться восвояси, испытывая какой-то дискомфорт (без каких-либо причин), словно кто-то следит за мной, наблюдает, как я шагаю по улице. Один раз я резко оборачиваюсь на углу, и, могу поклясться, занавески снова колышутся, словно кто-то только что их задернул.
Расстроенная, ухожу прочь. Похоже, я опоздаю на ужин, если не потороплюсь, но на улице все еще слишком жарко, и я могу только лениво ползти. Меньше чем через двадцать минут я буду сидеть за столом рядом с Дарой.
Ей придется поговорить со мной. У нее нет выбора.
Желудок подступает к горлу.
А затем, как раз когда я подхожу к парку Аппер Ричиз, я замечаю ее. Она собирается сесть на двадцать второй автобус. Тот самый, на котором я езжу в ФэнЛэнд. Отступила на пару шагов, пропуская вперед пожилую женщину с ходунками. Галогеновые огни автобусной остановки бросают отсветы, отчего ее кожа кажется практически белой, а глаза похожи на темные провалы. Она обхватила себя руками за талию и с этого расстояния выглядит намного младше.
Я останавливаюсь прямо посреди дороги.
– Дара! – кричу я. – Дара!
Она поднимает глаза и смотрит с озадаченным выражением. Но я слишком далеко, и улица, на которой я стою, уже изрезана длинными вечерними тенями. Она, должно быть, меня не видит. Бросив напоследок взгляд через плечо, она исчезает в автобусе. Двери захлопываются. Она уехала.
Я продолжаю свой путь к «Серджио», пытаясь справиться со своими дурными предчувствиями. Двадцать второй, конечно, идет в центр Сомервилля, но уже после того, как, сделав солидный крюк на север, огибает парк. Если она хочет явиться на ужин вовремя, было бы намного быстрее дойти пешком.
Но как она может пропустить свой собственный праздничный ужин? Это же ее день рождения.
Может, у нее опять болят колени или беспокоит спина. И все же я неосознанно замедляю шаг. Я боюсь, что приду в ресторан, а ее там не будет, и тогда все будет ясно. Она не придет.
Я добираюсь до «Серджио» в четверть восьмого, и мой желудок немедленно скручивает. Машины отца и мамы стоят рядом на парковке, словно это обычный семейный ужин. Как будто я могу просто войти внутрь и вернуться в прошлое: снова увидеть, как отец смотрит на свои зубы в полированную поверхность ножа, а мама одергивает его. А Дара уже опустошает салат-бар, сконцентрированная, словно художник, наносящий последние штрихи на картину, добавляющая на свою тарелку гренки или маринованные бобы.
Но вместо этого я вижу только маму, в одиночестве сидящую за столом. Отец стоит в углу: одна рука на бедре, другой он держит телефон, словно приклеившийся к его уху. Я вижу, что он нервничает, хмурится и снова звонит.
Дары нет.
В первую секунду чувствую тошноту. Но потом меня захлестывает злость. Я обхожу салат-бар и проталкиваюсь сквозь обычную толпу детей, тыкающих друг в друга карандашами, и родителей, потягивающих вино из бокалов размером с кувшин.
Когда я приближаюсь к столу, отец поворачивается к маме с жестом, выражающим безнадежность.
– Я не могу им дозвониться. Ни одной, ни другой. – Но в эту секунду он замечает меня. – Наконец-то.
Он подставляет щеку, жесткую и пахнущую кремом после бритья.
– Я как раз тебе звонил.
– Простите. – Я сажусь напротив мамы, рядом с пустым стулом, оставленным для Дары. Лучше им рассказать. – Дара не придет.
Мама таращится на меня.
– Что?
Я делаю глубокий вдох.
– Дара не придет. Нет смысла оставлять ей место.
Мама все еще смотрит на меня так, словно у меня выросла вторая голова.
– Что ты..?
– Йуууу-хууу! Ник! Шарон! Кевин! Уже бегу. Извините за опоздание.
Я поднимаю глаза и вижу тетю Джекки, которая приближается к нам, лавируя между столиками, прижимая к груди огромную кожаную сумку с таким усилием, словно, если отпустить кожу, сумка немедленно улетит в открытый космос.
Как обычно, на тете много бижутерии с разноцветными крупными камнями, точнее, «магическими кристаллами». Так она однажды поправила, когда я спросила, зачем она носит так много камней. Выглядит она, как человеческая версия новогодней елки, длинные волосы распущены и едва не достают до попы.
– Простите, простите, простите, – повторяет она. Тетя наклоняется, чтобы поцеловать меня, и я улавливаю легкий запах, напоминающий сырую землю. – Пробки ужасные. Как у вас дела?
Тетя Джекки секунду вглядывается в мамино лицо, прежде чем ее поцеловать.
– Я в порядке, – отвечает мама с легкой улыбкой.
Прежде чем сесть, тетя Джекки с минуту изучает ее лицо.
– Что я пропустила?
– Ничего. – Отец разворачивает салфетки и подставляет щеку теперь тете Джекки. Она дарит ему смачный, преувеличенно громкий поцелуй, и, когда она не видит, он тщательно вытирается салфеткой. – Ник только что проинформировала нас, что ее сестра не придет.
– Не злитесь на меня, – говорю я.
– Никто и не злится, – радостно произносит тетя Джекки и садится рядом со мной. – Я ведь права?
Отец оборачивается к официантке и жестом показывает, что ему нужно еще выпить. На столе уже есть один стакан из-под виски, на донышке только подтаявший лед, и стекло оставляет на бумажной скатерти мокрые следы.
– Я… я не понимаю. – Взгляд у мамы расфокусирован. Это верный признак того, что у нее был тяжелый день, и ей пришлось принять двойную дозу антидепрессантов. – Я думала, мы договорились провести вместе приятный вечер. Устроить семейный ужин.
– Может быть, на самом деле Ник просто хотела сказать, – тетя Джекки посылает мне предостерегающий взгляд, – что Дара пока еще не здесь. Сегодня же ее день рождения, – добавляет она, когда я открываю рот, чтобы возразить, – а это ее любимый ресторан. Она будет здесь с нами.
Ни с того ни с сего мама начинает плакать. Это происходит очень неожиданно. Люди всегда говорят о том, как лица рассыпаются, но с мамой все не так. Ее глаза становятся ярко-зелеными и начинают блестеть за секунду до слез, но в остальном она выглядит как обычно. Она даже не пытается закрыть лицо, просто сидит и плачет, как маленький ребенок, открыв рот и хлюпая носом.
– Мама, пожалуйста.
Я прикасаюсь к ее руке, холодной на ощупь. Люди уже оборачиваются и пялятся на нас. Прошло много времени с тех пор, как мама в последний раз так вела себя на публике.
– Это все моя вина, – говорит она. – Это была ужасная идея… глупая. Я думала, если мы пойдем к «Серджио», это поможет… Я думала, это будет как в старые времена. Но нас только трое…
– А я-то кто тогда, рубленый тофу? – Тетя пытается шутить, но никто не улыбается.
Гнев пробегает иголками вдоль моего позвоночника, колет в шее и груди. Я должна была догадаться, что она так поступит. Должна была знать, что она найдет способ разрушить и это.
– Это все Дара виновата, – говорю я.
– Ник, – быстро одергивает меня тетя Джекки, словно я произнесла какое-то ругательство.
– Не усугубляй, – сопит отец. Он оборачивается к маме и кладет ладонь ей на спину, а затем немедленно отдергивает ее, словно обжегся. – Все будет нормально, Шерон.
– Ничего не нормально, – возражает она, и голос переходит в вопль.
К данному моменту на нас глазеет половина ресторана.
– Ты права, – соглашаюсь я. – Это не нормально.
– Николь, – отец выплевывает мое имя. – Достаточно.
– Ладно, – произносит тетя Джекки. Ее голос тихий и плавный, как будто она разговаривает с детьми. – Успокойтесь-ка все, хорошо? Нам всем нужно успокоиться.
– Я просто хотела провести приятный вечер. Вместе.
– Перестань, Шерон. – Отец делает движение, как будто снова хочет ее коснуться, но вместо этого его рука находит стакан с виски, который только что принесла официантка, прежде чем удалиться как можно быстрее. Судя по размеру, на этот раз – двойной. – Это не твоя вина. Это была отличная идея.
– Это не нормально, – повторяю я немного громче. Нет смысла говорить шепотом. Все уже и так смотрят на нас. Помощник официанта приближается к нам с водой со льдом, но, поймав мамин взгляд, разворачивается и скрывается на кухне. – Нет смысла притворяться. Вы всегда это делаете. Вы оба.
По крайней мере, мама прекращает плакать. Вместо этого она снова смотрит на меня, как на сумасшедшую, открыв рот. Глаза покраснели от слез. Отец с такой силой сжимает свой стакан, что я не удивлюсь, если он его раздавит.
– Ник, милая, – начинает тетя Джекки, но отец ее прерывает.
– О чем ты говоришь? – спрашивает он. – Делаем что?
– Притворяетесь, – говорю я. – Делаете вид, что ничего не изменилось. Делаете вид, что все хорошо, – я комкаю свою салфетку и бросаю на стол, чувствуя внезапное отвращение ко всему и сожаление, что я вообще пришла. – Мы больше не семья. И ты сам обозначил это, когда ушел от нас, папа.
– Достаточно, – говорит отец. – Ты меня слышишь?
Чем злее отец становится, тем тише звучит его голос. Сейчас он говорит практически шепотом. Лицо красное, словно он задыхается.
Как ни странно, мама успокоилась, стала невозмутимой.
– Она права, Кевин, – говорит она отстраненно.
Ее взгляд снова блуждает где-то над моей головой.
– А ты. – Я не могу ничего поделать с собой. Не могу остановиться. Я никогда еще не испытывала такой злости, но сейчас все это закипает во мне, ужасная темная волна, словно монстр, таящийся в моей груди, который хочет только рушить и рвать. – Большую часть времени ты вообще на другой планете. Думаешь, что мы не замечаем, но это не так. Таблетки, чтобы уснуть. Таблетки, чтобы проснуться. Таблетки, чтобы есть, и таблетки, чтобы не есть слишком много.
– Я сказал, достаточно.
Внезапно отец тянется через стол и, схватив меня за запястье, больно сжимает, попутно опрокинув стакан воды маме на колени. Тетя Джекки вскрикивает. Мама отскакивает, опрокинув свой стул. Глаза отца расширились и налились кровью. Он сжимает мое запястье с такой силой, что из моих глаз начинают капать слезы. В ресторане царит гробовая тишина.
– Отпусти ее, Кевин, – очень спокойно произносит тетя Джекки. – Кевин.
Ей приходится положить свою ладонь на его и разжать его пальцы. Администратор, парень по имени Кори, с которым Дара всегда флиртует, медленно идет к нам через зал, очевидно, сгорающий от стыда.
В конце концов отец отпускает мое запястье. Его рука падает на колени. Он моргает.
– Боже. – Краска в одно мгновение сходит с его лица. – Боже мой. Ник, мне так жаль. Мне не следовало… Не знаю, о чем я только думал.
Мое запястье горит, и я чувствую, что сейчас расплачусь в голос. В эту ночь мы с Дарой должны были все уладить. Отец снова тянется ко мне, в этот раз – чтобы коснуться моего плеча, но я встаю, так что мой стул громко чертит ножками по линолеуму. Кори замирает на полпути, как будто боится, что, если подойдет ближе, окажется втянутым в это.
– Мы больше не семья, – повторяю я шепотом, потому что, если попробую произнести это громче, комок в моем горле превратится в слезы. – Вот почему Дары здесь нет.
Я не жду реакции родителей. В ушах появляется звон, как уже было раньше этим утром, перед тем как я потеряла сознание. Я не помню, как пересекла ресторан и выскочила наружу, на прохладный вечерний воздух. Но вот я здесь – на дальнем краю парковки, бегу по траве, судорожно хватая воздух, и мечтаю о взрыве, о конце света, о какой-нибудь вселенской катастрофе, как в кино. Мечтаю, чтобы темнота, словно вода, накрыла нас всех с головой.
Николь Уоррен
Американская лит. – 2
«Затмение»
Задание: В «Убить пересмешника» мир природы часто используется как метафора, помогающая передать суть человеческого естества и раскрыть многие другие темы (страх, предубеждение, справедливость и т. д.). Пожалуйста, напишите 800–1000 слов о событии, связанном с природным миром, которое можно рассматривать как метафорически значимое, используя различные поэтические приемы (аллитерация, символизм, антропоморфизм), которые мы изучили в этой части.
Однажды, когда мы с Дарой были маленькими, родители отвезли нас на пляж, чтобы увидеть солнечное затмение. Это было до того, как в нашем округе открылось казино, и до того, как Норвок превратился в длинную цепочку мотелей, семейных ресторанов и чуть поодаль – стрип-клубов и баров. Там был только ФэнЛэнд и оружейный магазин, песок с вкраплениями гальки, береговая линия и небольшие дюны, словно взбитые сливки.
На пляже были сотни других семей, приехавших на пикник. Они расстилали одеяла на песке, пока диск луны медленно полз к солнцу, как магнит, который притягивается к своей паре. Я помню, как мама чистила пальцами апельсин, помню горький запах кожуры и свои пальцы, липкие от сока. Я разделяла апельсин на дольки и высасывала из него сок, как мы делали всегда.
Я помню, как папа сказал: «Смотрите. Смотрите, девочки. Вот оно».
Еще я помню мгновение темноты: небо вдруг стало серым и рельефным, как мел, а затем наступили сумерки, они опустились очень быстро. Я никогда такого не видела прежде. В одну секунду нас всех поглотила тень, словно мир разинул свою пасть, и мы провалились в его черную глотку.
Все захлопали в ладоши. В темноте защелкали вспышки фотокамер, похожие на маленькие взрывы. Дара взяла меня за руку и, стиснув мою ладонь, начала плакать. И мое сердце замерло. В тот момент я подумала, что мы можем навечно потеряться в этой темноте, застрять где-то между ночью и днем, солнцем и сушей, землей и волнами, которые превращают землю в воду.
Даже после того как луна ушла и повсюду снова воцарился дневной свет, яркий и неестественный, Дара не могла перестать плакать. Родители решили, это из-за того, что она не поспала днем и еще хотела мороженого, и мы купили его. Высокие рожки, слишком большие для нас обеих, мы не смогли их съесть, и они растаяли у нас на коленях по дороге домой.
Но я поняла, почему она плакала на самом деле. Потому что в тот момент я чувствовала то же самое: до дрожи пробирающий ужас, страх, что тьма останется навсегда, что луна перестанет вращаться, что баланс никогда не будет восстановлен.
Знаете, даже тогда я уже знала. Это не было шуткой. Это не было шоу. Когда-нибудь день и ночь поменяются местами. Когда-нибудь все перевернется с ног на голову, и любовь превратится в ненависть, и земля уйдет из-под твоих ног, оставив тебя беспомощно барахтаться в воздухе.
Иногда кто-то перестает тебя любить. И это та самая темнота, которая приходит навсегда. И неважно, сколько раз взойдет луна, заливая небо слабым подобием света.
Ник, 20:35
Я распахиваю входную дверь с такой силой, что она ударяется о стену, но я в бешенстве, и мне плевать на дверь.
– Дара! – зову я, хотя интуитивно чувствую, что ее нет дома.
– Привет, Ник. – Тетя Джекки выходит из кабинета со стаканом непонятной зеленой жижи в руках. – Смузи?
Наверное, она приехала к нам на машине прямо из ресторана. Может, мама с папой прислали ее, чтобы поговорить со мной.
– Нет, спасибо. – Я сейчас совсем не в настроении иметь дело с тетей Джекки и ее житейской «мудростью», которая обычно звучит так, словно родом из бутылки с алкоголем. «Откройся лучам правды. Сфокусируйся на настоящем. Отпусти или неси свой крест». Но она встала в дверях, заблокировав тем самым вход в мою комнату. – Ты сегодня переночуешь у нас или как?
– Подумываю об этом, – отвечает она, делая большой глоток смузи, после чего над ее верхней губой остаются зеленые усы. – Знаешь, это неправильный путь, так ты не получишь ответа. Если, конечно, ты действительно хочешь с ней поговорить.
– Думаю, я знаю свою сестру, – раздраженно отвечаю я.
Тетя Джекки пожимает плечами.
– Можешь говорить что хочешь.
Затем она долго смотрит на меня, будто гадая, стоит ли мне открыть какую-то тайну.
– Что? – в конце концов спрашиваю я.
Она наклоняется, чтобы поставить смузи на одну из ступенек лестницы, затем снова распрямляется и берет меня за руки.
– Знаешь, она не злится на тебя. Просто скучает.
У нее ледяные руки, но я не отдергиваю свои.
– Это она тебе сказала?
Тетя Джекки кивает.
– Ты… с ней разговариваешь?
– Почти каждый день, – отвечает тетя, пожимая плечами. – Сегодня утром я долго с ней разговаривала.
Я отстраняюсь, делая шаг назад, и едва не наступаю на тетину сумку, распластанную, словно какая-то тушка, посреди коридора. Дара всегда смеялась над тетей Джекки из-за вечного запаха пачули и странных веганских убеждений, бесконечной болтовни о медитации и реинкарнации. А теперь они стали лучшими подружками?
– А со мной она вообще не разговаривает.
– А ты пыталась? – спрашивает она с грустным выражением лица. – Пыталась по-настоящему?
Я не отвечаю. Я протискиваюсь мимо тети, взбегаю через две ступеньки по лестнице и открываю дверь в комнату Дары, но там темно и пусто. Моя поздравительная открытка по-прежнему лежит на подушке, точно на том же месте, где она была сегодня утром. Может, ее вообще не было здесь с прошлого вечера? Куда она могла подеваться? Может, она у Арианы? Или, может… Внезапно я нахожу ответ на свой вопрос, который так очевиден, что просто удивительно, как я не догадалась раньше. Она с Паркером. Наверное, они вместе отправились в какое-то путешествие в стиле Дары, например, в Северную Каролину и обратно за двадцать четыре часа или остановились в мотеле в Норвоке и бросают в окно жареную картошку чайкам.
Я достаю свой телефон и набираю номер Дары. После пяти гудков включается голосовая почта. Значит, или занята (если она с Паркером, то мне лучше не знать, чем), или игнорирует меня.
Пишу сообщение:
«Давай встретимся у «Врат» в ФэнЛэнде в 22 часа».
Нажимаю «отправить».
Ну вот, я попыталась, прямо как советовала тетя Джекки.
Внизу тетя Джекки вернулась в кабинет. Я копаюсь на кухне в поисках ключа от машины Дары. В конце концов нахожу его в глубине ящика со всяким хламом позади кучи старых зажигалок и нескольких коробок со спичками.
– Ты уходишь? – спрашивает тетя Джекки, когда я направляюсь к двери.
– На работу, – говорю я и выхожу, не дожидаясь ее ответа.
В машине Дары странно пахнет землей, будто под одним из сидений у нее растут поганки. Я уже несколько месяцев не сидела за рулем и, когда поворачиваю ключ в зажигании, чувствую легкое волнение. В последний раз я вела машину в ночь аварии по тому участку 101-го шоссе, который ведет к скалистой части побережья, где гнездятся песчанки и растут морские сливы.
Я ни разу туда не возвращалась. Не хотела.
Та дорога ведет в никуда.
Я осторожно сдаю задом на подъездной дорожке, внимательно следя за тем, чтобы не задеть мусорные контейнеры, стоящие на лужайке. Чувствую себя за рулем немного странно и непривычно. Но через пару минут расслабляюсь. Опускаю окна, выезжаю на шоссе, добавляю скорость и чувствую, как давление в груди постепенно ослабевает. Дара все еще не ответила на мое сообщение, но это ничего не значит. Она всегда обожала сюрпризы. Кроме того, двадцать второй автобус едет прямо в ФэнЛэнд. Может, она пропустила ужин, чтобы пораньше попасть в парк?
У ФэнЛэнда на парковке по-прежнему яблоку негде упасть, хотя сразу видно, что толпа несколько изменилась: стало меньше микроавтобусов и джипов, зато больше подержанных легковушек, из окон льется музыка и струится сладковатый дымок, а народ то и дело заглядывает на парковку, чтобы выпить или накуриться.
– Эй, милашка. Клевая задница! – кричит парень из соседней машины, и его друзья закатываются от смеха.
– Да ничего подобного, – возражает девчонка с заднего сиденья.
Трое парней, на вид немного моложе меня, стоят перед «Бум-е-рангом», зажигая петарды и изо всех сил бросая их в воздух, где те взрываются в облаке дыма.
Фейерверк начался. Как только я вхожу в ворота парка, сноп золотых огней взмывает в небо, протягивая длинные щупальца, словно в небе искрится сияющее морское существо.
Затем синие и красные яркие вспышки цвета сменяют друг друга.
Дара должна быть здесь. Наверняка она пришла.
Я проталкиваюсь через толпу, собравшуюся в Зеленом Ряду. Люди выстроились в очередь, чтобы побросать баскетбольный мяч в кольцо или испытать себя на силомере. Кругом огни и вспышки, сплошное дзынь-дзынь-дзынь игровых автоматов, оповещающее о начале или завершении игры, дети, сияющие от радости или разочарованные. Небо подсвечивается зеленым или синим, когда фейерверки достигают определенной высоты и чудесным образом изменяются, рассыпаясь пылью под облаками. Интересно, как высоко они могут взлететь?
Я поворачиваю к «Вратам». Они тоже залиты светом фейерверков, так что верхушка похожа на обожженный ноготь.
На лужайках тут и там расстелены одеяла, семьи устраивают пикники. Прохожу мимо карусели, когда кто-то хватает меня сзади за шею. Я оборачиваюсь, надеясь, что это Дара. Но, к моему разочарованию, это всего-навсего смеющаяся Элис. Волосы выбились из косичек. Сразу понятно, что она немного выпила.
– Мне понравилось, – говорю я.
Она уже сменила форменную футболку на свободный топ, который открывает две новые татуировки. Из-под бретелек топа выглядывают крылья. Я никогда раньше не видела ее без форменной футболки, и сейчас она кажется мне чужой.
– Выпей, – говорит она, словно прочитав мои мысли, достает из заднего кармана какую-то фляжку и протягивает мне. – Похоже, тебе не помешает.
– Что это? – Я отвинчиваю крышку и делаю первый глоток.
Элис смеется, когда я морщусь.
– СоКо. Соузен Комфорт. Давай еще. – Она подталкивает меня локтем. – Выпей побольше. ФэнЛэнду сегодня исполнилось семьдесят пять. А на вкус, кстати, не так уж плохо, честное слово.
Я делаю большой глоток (не потому что парку исполнилось семьдесят пять, а потому что Элис права, мне это нужно) и немедленно начинаю кашлять. На вкус – как жидкость, которой заправляют зажигалки.
– Это отвратительно, – выдыхаю я.
– Потом еще спасибо скажешь, – отвечает она, похлопывая меня по спине.
Она права. Почти мгновенно по моему желудку и груди растекается тепло, оно сосредоточивается где-то между ключицами, и я не могу сдержать хихиканье.
– Хочешь пойти посмотреть с холма? – спрашивает она. – Оттуда открывается лучший вид. И Роджерс даже принес, – она понижает голос, – унцию травки. Мы по очереди ходим в ремонтную мастерскую.
– Я скоро приду.
Внезапно я осознаю безумие того, что собираюсь сделать (нет, что мы с Дарой собираемся сделать), и меня накрывает приступ смеха. Делаю еще один глоток, прежде чем вернуть фляжку Элис.
– Пойдем, – уговаривает она. – Потом ты нас не найдешь.
– Скоро приду, – повторяю я. – Обещаю.
Она пожимает плечами и вприпрыжку отправляется по тропинке.
– Как хочешь, – сдается она и снова отпивает из фляжки, в которой на секунду отражается небо, на этот раз окрашенное в сияющий розовый. – Удачно повеселиться!
Я делаю вид, что поднимаю несуществующий стакан, и смотрю вслед, пока она не исчезает в тени, слившись с толпой. Затем я решаю сократить путь и пройти через посадку, из-за которой «Врата» относительно изолированы. Эта часть парка задумывалась как тропическая и экзотическая. Когда сходишь с тропинки, кажется, что попадаешь в другой мир. В отличие от других насаждений этим позволили расти бесконтрольно, и мне приходится прокладывать себе путь, отбрасывая стебли вьющихся растений и ныряя под толстые, широкие листья карликовых пальм, которые шлепают по мне, когда прохожу мимо. Почти сразу звуки становятся приглушенными, словно они доносятся из-за тонкого слоя воды, всюду гудят мошки и сверчки. Я слышу даже тончайший звук крыльев мотыльков, которые врезаются в мои голые руки. Пробираюсь через заросли, время от времени спотыкаясь в темноте, и не свожу глаз с мерцающей верхушки «Врат». В отдалении я слышу рев толпы: финал. На мгновение небо превращается в сумасшедшую мешанину цветов, у которых даже нет названия: сине-зелено-розовый и оранжево-фиолетово-золотой, так как фейерверки сменяют друг друга с бешеной скоростью.
Слева я слышу шорох и приглушенный смех. Оборачиваюсь и вижу парня, застегивающего штаны, и девушку, которая смеется и тянет его за руку на тропинку. На секунду я замираю, испугавшись, что они решат, будто я подглядывала, но затем снова остаюсь одна и продолжаю свой путь.
Последние вспышки фейерверков догорают в небе, пока я преодолеваю последние метры зарослей. В их мерцании, в неожиданных потоках ярко-зеленого, отражающегося в облаках цветом туманного океана, я вижу, что кто-то стоит у «Врат», запрокинув голову, и глядит на самую верхнюю точку.
Мое сердце подпрыгивает. Дара. Но затем зеленые вспышки в небе гаснут, и она превращается в неясную темную точку, туманный силуэт на фоне стали.
Я уже на середине пути, когда понимаю, что это не Дара. Конечно нет. Поза не ее, и рост, и одежда. Но останавливаться уже слишком поздно, я уже окликнула, и, когда он оборачивается (он!), я в ужасе застываю, и мне нечего сказать. У меня просто нет объяснений.
У него очень тонкое лицо. Челюсть покрыта щетиной, которая в полумраке выглядит как тень. Глаза у него запавшие и в то же время необычайно большие, словно бильярдные шары, лишь наполовину провалившиеся в свои лузы. И хоть я никогда его раньше не видела, я сразу его узнаю.
– Мистер Ковласки, – машинально произношу я.
Наверное, мне необходимо назвать его вслух, иначе видеть его здесь и сейчас, приближаться к нему было бы слишком страшно. Точно так же мы с Дарой раньше давали имена монстрам, живущим в нашем шкафу, чтобы меньше бояться. Глупые имена, которые делали их менее пугающими. Одного звали Тимми, и была еще Сабрина. В нем определенно есть что-то жуткое, он выглядит изможденным и призрачным и смотрит будто бы не на меня, а на фото, где запечатлено нечто ужасное.
Но он не успевает ничего ответить, потому что в эту секунду мимо меня проходит Мод и протягивает ему руку, словно они партнеры по кадрили, готовые пуститься в пляс. Должно быть, ее прислали перехватить его. Как только она начинает двигаться, я понимаю, что он пьян. Он шагает очень осторожно, как делают люди, когда хотят показаться трезвыми.
– Пойдемте, мистер Ковласки. – Голос Мод звучит на удивление радостно. Забавно, что она может казаться счастливой только в кризисные моменты. – Шоу закончилось. Парк закрывается. Вы приехали сюда на машине?
Он не отвечает.
– Как насчет чашечки кофе перед уходом?
Когда они проходят мимо, мне приходится отвернуться и обхватить себя руками. Его глаза – словно два темных провала, и теперь моя очередь видеть страшные картинки. Перед глазами проходят воспоминания: сколько раз я помогала Даре, спасала ее, вытаскивала из передряг. Выгораживала перед родителями, избавлялась от найденных в ее комнате пакетиков с белым порошком или зелеными комочками, конфисковывала ее сигареты, а потом, смягчившись, возвращала, когда она обнимала меня, клала подбородок мне на грудь и жалобно смотрела из-под своих темных ресниц. Я находила ее в отключке в ванной и перетаскивала в постель, а от нее разило водкой. Все записки, которые я писала, чтобы отпросить ее с физкультуры или математики, чтобы ей не влетело за прогулы. Все сделки, которые я заключала с Богом (хотя до сих пор не решила, верю ли в него), когда знала, что она развлекается где-то, в стельку пьяная, в компании случайных фриков и лузеров, которых тянуло к ней словно магнитом. Парней, которые работали вышибалами в клубах или управляли сомнительными барами и увивались за старшеклассницами, потому что у девчонок их возраста хватало мозгов даже не разговаривать с ними. «Если Дара вернется домой в целости и сохранности, я больше никогда ни о чем не попрошу. Если с Дарой все будет в порядке, обещаю быть суперхорошей. И то, что случилось на балу в День Отцов-основателей, больше никогда не повторится.
Я клянусь, Господи. Пожалуйста. Только пусть с ней все будет в порядке».
Какой я была дурой, когда надеялась, что Дара придет, что ее притянет ко мне словно магнитом, так же, как когда мы были маленькими. Она наверняка тусуется где-нибудь в Ист Норвоке, пьяная и счастливая, или пьяная и несчастная, празднует свой день рождения, позволив какому-нибудь парню засунуть руку ей между ног. Может даже, этот парень – Паркер.
Фейерверк уже закончился, и парк начинает пустеть. Я замечаю, что «могильщики» уже работают вовсю. Сегодня их семеро в смене, включая самого Уилкокса. Мешки с мусором аккуратно сложены у ворот, а стулья собраны в высокие башни.
Двое охранников у ворот следят за тем, как гости покидают парк. Перед «Бум-е-рангом» уже никого нет, но в воздухе еще витает легкий пороховой дымок – запах петард. Когда я в конце концов снова забираюсь в машину Дары, чувствую усталость во всем теле, тупую боль во всех суставах и щиплет глаз.
– С днем рождения, Дара, – произношу я вслух.
Выуживаю телефон из кармана. Неудивительно, что она так и не ответила на мое сообщение.
Не знаю, что заставляет меня ей позвонить. Простое желание услышать ее голос? Не совсем. Злость? Нет, и не это – я слишком устала, чтобы злиться. Может, я хочу убедиться, что права и она просто забыла про ужин, что прямо сейчас она сидит на коленях у Паркера, пьяная и радостная, а он обнимает ее за талию и целует между лопаток?
Возможно.
Как только в трубке возникают гудки, до моих ушей доносится еще один звук, немного приглушенный, так что секунду я не могу понять, в чем дело. Я просовываю руку между водительским сиденьем и дверью и, наткнувшись пальцами на прохладный металл, достаю телефон Дары, который каким-то образом туда завалился.
Я даже не удивлена, что она брала машину, несмотря на запрет родителей. Хоть Дара и не лучшая ученица, по умению нарушать правила у нее твердая пятерка с плюсом. Но это странно и подозрительно, что она оставила свой телефон. Мама всегда шутила, что ей нужно хирургически вживить телефон в ладонь, а Дара отвечала, что, если ученые изобретут такую процедуру, она будет первой в очереди.
Я открываю ее сообщения, внезапно испытывая тревогу. Однажды, когда я училась в пятом классе, прямо посреди контрольной по обществознанию со мной кое-что произошло. Я заполняла контурную карту стран Европы и как раз дошла до Польши, когда неожиданно почувствовала острую боль в груди, как будто кто-то изо всех сил сжал мое сердце. И я поняла, почувствовала, что с Дарой что-то случилось. Сама того не осознавая, я вскочила, громко отодвинув стул. Все уставились на меня, а учитель, мистер Эдвардс, приказал мне сесть. И мне пришлось сесть, потому что я не знала, как объяснить случившееся. Я перепутала Германию и Польшу, а Бельгию вообще не подписала, но все это не имело значения. В середине контрольной в дверь вошла заместитель директора школы с мрачным лицом и жестом приказала мне следовать за ней.
Во время перемены Дара попыталась забраться на забор, ограждающий промышленный комплекс на другой стороне дороги. Там располагалась фабрика, выпускающая детали для кондиционеров. Она добралась до самого верха – несмотря на крики учительницы, которая призывала ее остановиться, – затем потеряла опору, сорвалась и, пролетев дюжину футов, приземлилась прямо на острый кусок ржавой трубы, непонятно откуда взявшийся, лежавший в траве. Труба вошла прямо ей в грудину. Всю дорогу до больницы Дара молчала. Даже не плакала, просто ощупывала трубу и пятно крови, расползающееся по ее футболке, словно они ее удивляли. К счастью, доктору удалось извлечь кусок металла и зашить ее так аккуратно, что шрам был почти незаметен. И еще несколько недель после этого происшествия она могла хвастаться прививками от столбняка, которые ей назначили.
Сейчас, когда я сижу в ее машине, ко мне возвращается то же чувство, что я испытала тогда: знакомое волнение, ужас и давление в груди. И я чувствую, я точно знаю, что Дара в беде.
Все это время я думала, что она просто продинамила нас сегодня вечером. Но что, если это не так? Вдруг с ней случилось что-то плохое? Вдруг она напилась и уехала куда-нибудь, а теперь проснулась и не знает, как вернуться домой? Вдруг кто-то из ее придурочных дружков начал к ней приставать, и она сбежала без телефона?
А вдруг, а вдруг, а вдруг… Эти слова, словно барабанная дробь, звучали сквозь все четыре последних года моей жизни.
Я захожу на Фейсбук. У нее на аватарке старое фото с Хэллоуина. Мне тогда было пятнадцать, и мы с Дарой, Паркером и Арианой завалились на вечеринку к старшеклассникам, рассчитывая на то, что все будут слишком пьяны, чтобы заметить. На фото мы с Дарой обнимаемся, щека к щеке, красные, потные и счастливые. Хотела бы я, чтобы фотографии были физическим пространством, тоннелями, через которые можно было бы вернуться в прошлое.
На ее стене дюжины и дюжины поздравлений. «Мы всегда будем любить тебя! С днем рождения! Сделай для меня фотку, где бы ты сегодня ни тусовалась». Но она не ответила ни на одно из них, что неудивительно, раз она без телефона.
И что теперь? Позвонить ей я не могу. Я снова беру свой мобильник и набираю номер Паркера, надеясь, что в конце концов даже если он не с ней, он может знать, где она. Но у него после двух гудков включается голосовая почта. Давление в моей груди усиливается, расплющивая легкие, словно из машины выкачали весь воздух.
Я знаю, что она убьет меня за это, но я решаю просмотреть ее сообщения. Быстро пролистываю то, которое недавно отправила ей сама, и несколько смс от Паркера, сама не понимаю до конца, что ищу, но интуитивно чувствую, что я уже близко к чему-то важному. Я нахожу кучу сообщений от номеров и имен, которые мне незнакомы. Фото Дары с глазами, большими и темными, словно провалы, сделанные на вечеринках, на которые меня не приглашали, о которых я даже и не подозревала. Расплывчатый снимок голого мужского плеча, может, сделанный по ошибке? С минуту я вглядываюсь в него, пытаясь понять, принадлежит ли оно Паркеру, и, решив, что это не так, быстро пролистываю дальше.
Следующее сообщение и прикрепленное к нему фото заставляют мое сердце остановиться.
Это скорее профессиональный снимок, по крайней мере, кто-то явно поработал над композицией и выставил свет. Дара сидит на красном диване в полупустой комнате. В одном углу виден кондиционер и окно, такое грязное, что я не могу разглядеть, что за ним.
Дара в одном нижнем белье. Руки вытянуты вдоль тела, так что ее грудь и темные пятна сосков прямо в центре кадра. Ее взгляд сфокусирован на чем-то левее камеры, голова запрокинута, как часто бывает, когда она слушает.
Я представляю себе, что человек за камерой (или кто-то еще) дает ей инструкции.
«Опусти-ка руки, милая. Покажи нам, что у тебя есть».
Следующее фото сделано ближе: виден только ее торс. Голова по-прежнему запрокинута, глаза наполовину закрыты, пот струится по шее и ключицам.
Обе фотографии прислали с незнакомого мне номера из Ист Норвока 26 марта.
В день накануне аварии. У меня такое чувство, будто я наконец ударилась о землю после долгого падения. Из меня вышибло дух, и все же, как ни странно, я чувствую облегчение от того, что наконец коснулась твердой земли, наконец все узнала.
Вот оно: в этих фотографиях и кроется причина аварии и ее поведения после, ее молчания и исчезновения.
Не спрашивайте, откуда я знаю. Я просто знаю. Если вам это непонятно, значит, у вас просто не было сестры.
Вступление к дневнику Дары, 2 марта
Все всегда обвиняют меня в том, что я люблю быть в центре внимания.
Но знаете что? Иногда мне хочется просто исчезнуть.
Помню, однажды, когда я была маленькой, Ник разозлилась из-за того, что я разбила ее любимую музыкальную шкатулку, подарок от мамы. Я сказала ей, что сделала это случайно, но на самом деле все было не так. Признаюсь, я ревновала. Мне мама ничего не подарила. Ничего удивительного, да? Ник всегда была любимицей.
Но после этого я все же чувствовала себя плохо. Очень плохо. Помню, я убежала и спряталась в доме на дереве, который построил Паркер. Я собиралась остаться там навсегда. Само собой, где-то через час я проголодалась и спустилась вниз. Никогда не забуду, как приятно было видеть маму с папой, которые ходили по улице с фонарем и звали меня.
Думаю, это и есть самое приятное в исчезновении: та часть, когда люди ищут тебя и умоляют вернуться домой.
Ник, 22:15
Кто-то стучит кулаком в окно, и я с визгом подпрыгиваю. Потом в окно светят фонариком. Охранник жестом просит меня опустить стекло.
– Ты в порядке? – спрашивает он.
Я узнаю в нем одного из тех, кто стоял в воротах и наблюдал за порядком, пока гости покидали парк. Наверное, он также должен проследить за тем, чтобы на парковке никого не осталось. Я смотрю на консоль и понимаю, что просидела в машине больше двадцати минут.
– Я в порядке, – отвечаю я.
Охранник, похоже, мне не верит. Он светит фонариком прямо мне в лицо, практически ослепляя. Видимо, хочет посмотреть на мои зрачки и убедиться, что я не пьяна и не под кайфом. Я заставляю себя улыбнуться.
– Правда, я уже уезжаю.
– Тогда ладно, – отвечает он, постукивая по боку машины костяшками пальцев, чтобы придать вес своим словам. – Только сначала допиши сообщение, а потом уже выезжай на дорогу.
Я замечаю, что все еще держу в руках телефон Дары.
– Хорошо, – обещаю я.
Удовлетворенный моим ответом, он отворачивается и уходит по направлению к воротам.
Я снова поднимаю стекло, поворачиваю ключ в зажигании и включаю кондиционер. Слова охранника навели меня на одну мысль.
Я собираюсь отправить сообщение на этот номер из Ист Норуока, с которого пришли два полуобнаженных фото. С минуту сомневаюсь, набираю и стираю текст. В конце концов останавливаюсь на простом: «Привет! Ты где?»
Знаю, это сумасшедший риск, я действую наобум. Я даже и не жду ответа. Но почти мгновенно телефон Дары звякает. Я чувствую, как к кончикам моих пальцев приливает адреналин.
«Кто это?»
Я игнорирую вопрос.
«Снова смотрела наши фотки, – пишу я. И добавляю: – Они такие горячие». Я вытираю пот со лба внутренней стороной запястья.
С минуту телефон молчит. Мое сердце бьется так сильно, что я слышу его стук. Затем, когда я уже готова сдаться и нажать на газ, экран снова загорается.
«Серьезно, кто это?»
Понимаю, что я неосознанно задержала дыхание. Теперь я делаю длинный выдох, чувствуя себя воздушным шариком, который только что проткнули.
Умом я понимаю, что фото, скорее всего, ничего не значат. Дара просто напилась, разделась и позволила какому-то уроду сделать несколько снимков, а теперь даже не помнит об этом. Конец истории. И я не могу объяснить непроходящее, устойчивое чувство, что именно здесь кроется какая-то ниточка, которая поможет мне связать воедино события последних четырех месяцев. То же чувство я испытываю, когда пытаюсь вспомнить слова знакомой песни, которые выскочили из головы.
Я пишу «ДАРА» большими буквами и отправляю.
Проходит одна минута, затем вторая. И хотя снаружи слишком темно, чтобы видеть лицо охранника, я уверена, что он следит за мной.
Дзынь.
«Ты, на хрен, думаешь, что это шутка?»
Я еще думаю над ответом, когда приходит второе сообщение.
«Не знаю, что за игру ты затеяла, но советую тебе быть осторожнее».
И еще:
«Это серьезно, мать твою. Если ты что-то знаешь, лучше держи язык за зубами, или пожалеешь!!!»
Охранник снова направляется ко мне. Я с силой бросаю телефон в подстаканник, как будто могу разбить его на кусочки вместе с сообщениями.
Нажимаю на газ, двигаюсь вверх по побережью и только на полпути осознаю, что еду домой. Я еду слишком быстро, на спидометре уже шестьдесят пять. Я нажимаю на тормоза, кровь стучит в ушах, воздух свистит за окном, отражая отдаленный рокот прибоя.
Что это может значить?
«Ты, на хрен, думаешь, что это шутка?»
Я думаю о том, что уже видела Дару сегодня: она садилась в автобус, обхватив себя руками, и подпрыгнула при звуке своего имени.
«…лучше держи язык за зубами, или пожалеешь!!!»
Во что же Дару угораздило вляпаться на этот раз?
Запись в дневнике Дары, 29 июля
ДОРОГАЯ НИК!
Я ЗАТЕЯЛА ИГРУ.
ОНА НАЗЫВАЕТСЯ: ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ.
Д.
Ник, 20:35
Чувствую себя так странно, будто выпила целый галлон кофе. Я нервная и встревоженная. По пути домой все время заглядываю в зеркало заднего вида, почти готовая увидеть на заднем сиденье злобно ухмыляющегося незнакомца.
Как только я захожу домой, вижу, что сумка тети Джекки исчезла. Видимо, в итоге она решила уехать домой. Мама спит в кабинете, ноги запутались в одеяле. Верный признак того, что она приняла снотворное. Свет телевизора окрашивает комнату в синий, отбрасывая дрожащие отсветы на стены и потолок, отчего все вокруг кажется затопленным водой. Ведущий новостей с серьезным видом смотрит в камеру, а ниже ярко-красными буквами написано: «СНОУ ЧТО-ТО СКРЫВАЮТ? ПОВОРОТ В ДЕЛЕ МЭДЛИН СНОУ».
На экране ведущий произносит:
– Подробности вы узнаете из нашего интервью с соседкой семьи Сноу, Сьюзен Хардуэлл, сразу после рекламы.
Я выключаю телевизор и радуюсь наступившей тишине.
Сколько раз я слышала это за прошедшую неделю? Когда человек исчезает, все решают первые семьдесят два часа.
Я видела Дару перед ужином, всего пару часов назад, когда она садилась в автобус. Но у нее не было сумки, и она не взяла с собой телефон. Так куда же, черт возьми, она могла отправиться?
Включаю свет в комнате Дары, чувствуя себя немного лучше, менее напуганной, когда перед моими глазами предстает привычный беспорядок в ее комнате. На этот раз я точно знаю, что ищу. Несмотря на все нытье Дары о праве на личную жизнь, она слишком ленива, чтобы как следует что-то прятать, и я нахожу ее дневник на обычном месте, в самой глубине маленького ящичка в ее расшатанной прикроватной тумбочке под кучей ручек, старых телефонных зарядок, презервативов и жвачки.
Я сажусь на ее кровать, которая жутко скрипит подо мной, словно возмущенная моим вторжением, кладу дневник на колени и открываю. Когда я нервничаю, у меня всегда чешутся ладони. Но меня подталкивает тот же самый необъяснимый инстинкт, что и много лет назад на уроке географии. Дара в беде. Она уже давно в беде. И только я могу ей помочь.
У Дары такой почерк, что кажется, буквы вот-вот спрыгнут со страницы. Дневник заполнен высокими нестройными буквами и закорючками случайных записей.
«Это произошло, – гласит одна из них. – Мы с Паркером расстались по-настоящему».
Я перелистываю на неделю вперед.
Отношения, расставания, жалобы на маму, папу, доктора Личми и меня. Все это здесь: злость и триумф уложены в исписанные чернилами строчки. Некоторые из них я уже видела раньше. Я действительно однажды читала ее дневник, когда моя подруга Иша сказала, что они с Арианой начали употреблять кокаин. И еще я читала ее насмешливое послание мне о том, что случилось на танцах на балу в День Отцов-основателей. «Иначе я расскажу родителям, что их маленький ангел вовсе не такой уж и ангел».
Если бы только она знала.
Запись от 15 февраля: «Со следующим днем после Дня Святого Валентина! С каким же удовольствием я бы расстреляла того, кто его придумал. Нет, еще лучше, я бы подвесила Купидона и выпустила все стрелы в его тупую толстую задницу».
От 28 февраля: «Паркер любит другую». Эти строчки заставляют мое сердце подпрыгнуть.
Затем от 2 марта: «Думаю, это и есть самое приятное в исчезновении: та часть, когда люди ищут тебя и умоляют вернуться домой».
Я замедляюсь, когда дохожу до 22 марта. В этот день ей прислали те фотографии с незнакомого номера. Их прислал тот парень, который предупредил меня, точнее, предупредил Дару, чтобы она держала язык за зубами. Запись довольно короткая, всего несколько строчек:
«Сегодня еще одна вечеринка!!! Андре был прав. Становится легче. В прошлый раз всего за пару часов я заработала больше двухсот баксов. Другие девчонки показались мне очень милыми, но одна из них предупредила, чтобы я держалась подальше от Андре. Думаю, она просто ревнует, потому что он явно выделяет меня из всех. Он сказал мне, что собирается продюсировать одно телешоу. Представляете, что случится с Ник, если у меня будет свое реалити-шоу? Да она просто умрет. Тогда Паркер наконец поймет, каким был придурком».
Я перехожу к следующей странице. Запись Дары в день аварии еще короче:
«Черт. Я правда думала, что справлюсь. Но сегодня я проснулась в таком дерьмовом настроении.
Ариана говорит, мне нужно просто поговорить с Паркером. Не знаю. Может, так и сделаю. Может, Лизни был прав – я просто не могу выбраться из всего этого?
Или может, в конце концов я взрослею?»
Воспоминания о той ночи возвращаются ко мне: серая пелена дождя, машина Паркера, фары разбивают весь внешний мир на участки света и темноты. И выражение триумфа на лице Дары, как будто она только что первой пересекла финишную прямую.
Дальше записи прерываются, и я быстро пролистываю несколько пустых страниц. Во время аварии у Дары были раздроблены кости запястья, и некоторое время она не могла держать в руках даже вилку, не то что ручку.
Следующая запись, судя по всему, последняя, датирована вчерашним днем и написана большими буквами, как особый сигнал или крик:
«ДОРОГАЯ НИК!
Я ЗАТЕЯЛА ИГРУ.
ОНА НАЗЫВАЕТСЯ: ПОЙМАЙ МЕНЯ, ЕСЛИ СМОЖЕШЬ.
Д.»
На секунду я застываю, ошарашенная этим посланием. Я снова и снова перечитываю его, разрываясь между чувством злости и облегчения. Злость побеждает. Я захлопываю дневник, встаю и швыряю его через комнату. Он ударяется об окно и падает, сбивая со стола пустую подставку для карандашей.
– Ты, мать твою, думаешь, что это игра? – произношу я вслух, и по моей спине пробегает холодок. Это почти слово в слово то, что написал незнакомец в ответ на мое сообщение:
«Ты, на хрен, думаешь, что это шутка?»
Я встаю и обхожу комнату, прокладывая себе путь среди всякой ерунды, разбросанной по полу. Я ищу какой-то знак, что-то, что может стать ключом, ответом на вопросы! Куда и почему она уехала? Ничего. Только шмотки и разный мусор. Все те же последствия торнадо, которые Дара оставляет за собой всегда и везде. В углу я замечаю четыре пустые картонные коробки. Наверное, мама в конце концов попросила ее разобрать весь этот хлам. Я пинаю одну из них и испытываю короткую вспышку удовлетворения, когда та летит через всю комнату и ударяется о противоположную стену.
Я больше не могу.
Стоя в углу, делаю глубокий вдох и пытаюсь восстановить в памяти комнату, какой она была пару дней назад, словно совмещаю два слайда и пытаюсь отыскать различия. А потом что-то щелкает. У изножья ее кровати я замечаю пластиковый пакет, которого там раньше не было.
Внутри пакета случайный набор какой-то ерунды: маленькая бутылочка спрея и утюжок для волос, сверкающие стринги, которые я отбрасываю мизинцем, потому что не уверена, что они чистые. Четыре визитки, никак не связанные между собой: малярные работы, страховое агентство. Я читаю их одну за другой и бросаю на кровать, надеясь найти какую-то зацепку. Еще одна карточка принадлежит юридической компании.
Последняя карточка – ресторан «Бимерс». Я знаю это место. Он рядом со 101-м шоссе, всего в полумиле к югу от ФэнЛэнда и в миле от того места, где мы с Дарой попали в аварию.
Я переворачиваю карточку, и весь мир вокруг меня сужается, сходясь в одну точку, превращаясь в имя, Андре, и несколько цифр, нацарапанных шариковой ручкой. Я снова чувствую легкую боль, словно какая-то скрытая часть моего мозга наконец заработала. Как в детстве, когда Паркер уговорил нас с Дарой прогуляться ночью по кладбищу.
Мне знакомо это имя, Андре. Дара упоминала какого-то Андре несколько лет назад.
И номер я тоже знаю, потому что отправляла на него сообщения всего пару часов назад.
«…лучше держи язык за зубами, или пожалеешь!!!»
Я убираю карточку в задний карман. Как ни странно, я даже не боюсь. Я вообще почти ничего не чувствую.
Еще нет двенадцати, а поездка в «Бимерс» займет не больше двадцати минут.
Времени достаточно.
Готовы прокачать свою вечеринку? Приготовьтесь к…
Ник, 00:18
Как только я въезжаю на парковку «Бимерс», чувствую разочарование. Я рассчитывала найти еще один ключ, сразу увидеть какую-то очевидную связь между Дарой и этим местом, но «Бимерс» похож на все остальные бары Ист Норуока, только стоит более уединенно. Орфанс Бич славится опасными течениями, и почти все заведения здесь закрылись.
Афиши в затемненных окнах рекламируют дамские вечеринки, напитки с названиями типа «Нежный сосок» и вип-тусовку с посредственным названием «Затмение». Перед стеклянной дверью даже натянут бархатный канат, который выглядит особенно нелепо, учитывая, что рядом с клубом абсолютно пусто и никто не дожидается своей очереди, чтобы войти. Один-единственный посетитель в грязных джинсах и майке с надписью «Будвайзер» задержался на парковке, чтобы выкурить сигарету и поговорить по телефону.
Я наблюдаю, как будвайзер тушит окурок в урне, предусмотрительно поставленной для этой цели у выхода, и выпускает дым через нос, как дракон. Я уже собираюсь выйти из машины и последовать за ним в бар, когда двери распахиваются, на улицу выходит вышибала, размером и формами напоминающий горбатого кита, и преграждает будвайзеру путь. Тот поднимает руку, видимо, показывает штамп, и вышибала его пропускает.
Я не подумала о том, что потребуется удостоверение личности. Но само собой, оно нужно. На секунду меня охватывает такая дикая усталость, что я подумываю развернуться и уехать домой. И пусть Дара катится ко всем чертям.
Но какая-то упрямая часть меня отказывается сдаваться так быстро. К тому же, насколько я знаю, у Дары нет поддельного удостоверения. Она всегда хвалится, что оно ей не нужно, потому что она может попасть в любой бар, просто пофлиртовав с охранником на входе.
Если она может, то и я могу.
Я открываю зеркало, жалея, что не раздумывая натянула простой топ с круглым вырезом, а из макияжа нанесла только немного туши и гигиеническую помаду. Я выгляжу бледной и слишком юной.
Оборачиваюсь и наклоняюсь, чтобы посмотреть, что лежит на заднем сиденье. Как и в комнате Дары, здесь валяется много одежды и разной ерунды. Я без труда нахожу расшитый блестками топ, блеск для губ и даже тройную палетку темных теней для век. Окунаю большой палец в тени и пытаюсь вспомнить, что Дара говорила в те редкие моменты, когда я позволяла меня накрасить и выходила из ванной неузнаваемой и всегда с легким чувством дискомфорта, будто она заставила меня влезть в чужую кожу. «Растушевывай снизу, затемняй складку».
Я наношу немного блеска, распускаю хвост, взбиваю волосы руками и, убедившись, что парковка по-прежнему пуста, быстро переодеваюсь. Блестящий топ Дары сидит так низко, что даже немного виден мой лифчик (к счастью, черный, а не мой любимый желтый, с пятном от кофе прямо над левым соском).
Я в последний раз смотрю на свое отражение и на секунду замираю от удивления. В одежде и макияже Дары я так похожа на нее. Представить не могла, что мы можем быть настолько похожи.
Я делаю глубокий вдох, хватаю свою сумку и выбираюсь из машины. К счастью, перед ужином я сняла шлепки, понимая, что отец обязательно отчитает меня, если заявлюсь в них в ресторан. На мне золотые гладиаторские сандалии, у которых даже имеется некое подобие каблука.
Вышибала материализуется раньше, чем я успеваю коснуться дверной ручки. Он вырастает из темноты за стеклянными створками, словно морское чудовище, всплывающее на поверхность. И вместе с ним наружу вырывается музыка: бухающие ритмы хип-хопа, женский смех и болтовня десятков пьяных людей.
– Удостоверение, – произносит он со скучающим видом.
Его глаза прикрыты, как у ящерицы.
Я сдавленно смеюсь. Звучит так, будто кто-то душит меня садовым шлангом.
– Серьезно? – Я опускаю подбородок, как это делает Дара, когда хочет что-то получить, и подмигиваю ему. При этом чувствую, что у меня от напряжения дергается левая нога. – Я всего на пять минут. Даже меньше. Просто передам подруге ее кошелек.
– Удостоверение, – повторяет он, как будто и не слышал моих слов.
– Слушай, – начинаю я. Он придерживает дверь ногой, и в образовавшемся просвете мне видна часть бара, плохо освещенная рождественскими лампочками, абсолютно не по сезону. Несколько девушек сбились в кучу и выпивают. Может, и Дара среди них? Слишком темно, чтобы разглядеть. – Я не собираюсь пить, ясно? Я просто ищу подругу. Можешь проследить. Я зайду и сразу выйду.
– Вход только по удостоверению. – Он указывает на знак на входной двери, где так и написано. Ниже прикреплен еще один знак: «Босиком, без рубашки – большая проблема».
– Вы не понимаете. – Я начинаю выходить из себя и, ослепленная этой вспышкой гнева, по какому-то щелчку невольно словно влезаю в ее шкуру. Я встряхиваю волосами и лезу в задний карман, чтобы извлечь оттуда визитку, которую нашла в комнате Дары. – Меня пригласил Андре.
Я не знаю, кто такой Андре и работает ли он тут вообще. Он может быть просто очередным скользким типом, с которым Дара познакомилась в баре. Я помню, как несколько месяцев назад видела фото некоего типа по имени Андре в телефоне у Дары. Он был одет в кожаную куртку и смотрел на нее с выражением, которое мне не понравилось. Возможно, он просто взял визитку, чтобы записать свой номер.
Но сейчас я полагаюсь на инстинкт, на уверенность, коренящуюся где-то глубоко в моей голове. Зачем записывать номер? Почему бы не прислать его по смс? Или не вбить прямо в телефонную книжку мобильника Дары?
Я уверена: в этих цифрах зашифровано послание – секретный код, приглашение, предупреждение.
Вышибала изучает визитку целую вечность, переворачивая ее снова и снова, пока я стою перед ним, затаив дыхание и стараясь не трястись.
Когда он снова поднимает на меня глаза, что-то в его взгляде меняется: он медленно скользит по моему лицу и опускается на грудь, а я испытываю нестерпимое желание прикрыться руками. У него уже не скучающее выражение лица. Теперь оно оценивающее.
– Входи, – ворчит он.
Похоже, его словарный запас ограничивается словами, необходимыми ему для работы: «вход», «удостоверение», «входи», «нет». Он еще немного приоткрывает дверь локтем, ровно настолько, чтобы я могла протиснуться мимо него. Меня обдувает потоком холодного воздуха из кондиционера и окутывает тяжелым облаком алкогольных паров. Мой желудок сжимается.
Что я творю?
Но важнее: что творит Дара?!
Музыка играет так громко, что я не могу расслышать слова, которые произносит вышибала. Он кладет руку на мой локоть и жестами приказывает следовать за ним.
В баре полно народу. В основном это парни, которым лет на десять больше, чем должно быть, чтобы так напиваться и орать. На приподнятой платформе стоят красные виниловые диваны. Один парень лапает свою девушку, пока она потягивает ярко-розовый коктейль из самого большого стакана, который я когда-либо видела. В одном углу диджей играет плохой хаус, но за баром работают все четыре телевизора. Там показывают бейсбол, как будто в «Бимерсе» еще не определились, хотят ли они быть клубом, где играют европейский музыкальный хлам, или спорт-баром. Мой датчик опасности зашкаливает. Что-то с этим местом… не так. Как будто это не настоящий бар, а просто его имитация, тщательно продуманная и призванная скрыть что-то еще.
Я сканирую толпу в поисках Дары или хотя бы кого-то, кто может быть с ней знаком. Но все женщины здесь старше, минимум двадцать с лишним. В своем дневнике Дара писала, что работает на Андре. Но все официантки тоже старше: они одеты в микроскопические мини-юбки и облегающие топы с логотипом бара. Две фары, изображенные у них на груди, явно должны напоминать соски. Все они выглядят скучающими, уставшими или раздраженными.
Я думаю о том фото Дары на диване, голова запрокинута, глаза остекленевшие, и у меня душа уходит в пятки.
Мы двигаемся по узкому коридору, который ведет к туалетам. Стены уклеены цветными флаерами: «Счастливый Час по Средам! 4 июля Бонанца! Каждое воскресенье Женские Вечеринки!» И странные одноцветные афиши, рекламирующие «Затмение». И фотографии. С одной стороны, я хочу увидеть Дару на одном из фото, а с другой стороны, надеюсь, что этого не произойдет. На стене около пяти сотен фотографий, все практически одинаковые: загорелые девушки в откровенных топах, посылающие поцелуи в камеру, и ухмыляющиеся парни с бокалами текилы в руках. И мы идем слишком быстро, чтобы я могла разглядеть больше дюжины лиц. Дары среди них нет.
В конце коридора я вижу дверь с надписью «Не входить». Вышибала стучит дважды и в ответ на приглушенную команду, которую я не разбираю, распахивает дверь. К моему удивлению, в офисе, заваленном коробками с трубочками и салфетками с логотипом бара, за письменным столом сидит женщина.
– Кейси, – обращается к ней вышибала, – тут девчонка для Андре.
Пропустив меня внутрь, он сразу же исчезает. Дверь поглощает почти все звуки снаружи, но я ощущаю басы, вибрирующие у меня под ногами.
– Сядь, – говорит эта женщина, Кейси, не отрывая глаз от экрана компьютера. – Дай мне секунду. Эта долбаная система…
Она с такой силой стучит по клавиатуре, будто хочет ее сломать, а потом резко отодвигает компьютер в сторону. Ей, должно быть, около сорока. У нее темные волосы со светлыми прядями и следы чего-то (может, шоколада?) на губах. Она была бы похожа на школьного методиста, если бы не ее глаза – яркие, неестественно-голубые.
– Ладно, – говорит она. – Чем я могу тебе помочь? Дай угадаю. – Женщина окидывает меня взглядом, задерживаясь на груди, прямо как тот вышибала. – Мне кажется, ты подходишь.
Решаю, что мне пока лучше молчать, и просто киваю.
– Тебе есть восемнадцать?
Я снова киваю.
– Хорошо, хорошо. – На ее лице отражается облегчение, как будто я прошла проверку. – Потому что это Федеральный закон, знаешь ли. Чтобы работать официанткой, тебе должен быть двадцать один год, ведь мы подаем еду. Но что касается приватных вечеринок, мы готовы закрыть на это глаза, – брюнетка говорит так быстро, что я едва успеваю следить за нитью разговора. – Теперь заполни анкету и напиши расписку, что не обманываешь нас насчет возраста.
Она протягивает мне через стол листок. Подозрительно, но она не просит показать удостоверение личности, а в анкете требуется написать всего лишь имя, номер телефона и адрес электронной почты, а потом поставить подпись под заверением, что я достигла надлежащего возраста. Когда я устраивалась в ФэнЛэнд, думала, они затребуют даже анализ ДНК.
Беру в руки листок и делаю вид, что изучаю его, хотя на самом деле просто пытаюсь выиграть время, чтобы обдумать свой следующий шаг.
– У меня нет опыта работы официанткой, – говорю я извиняющимся тоном, как будто это только что пришло мне в голову.
За спиной у Кейси несколько серых шкафчиков, некоторые из них открыты, потому что содержимое в них уже не вмещается. И я знаю, что где-то среди всего этого хлама, папок и счетов, старых ковриков для мышек лежит анкета Дары с ее подписью.
Теперь я в этом уверена. Она точно так же сидела в этом кресле. Может, даже работала здесь до аварии. И это вовсе не совпадение, что в день своего рождения она исчезла, не взяв с собой даже сотовый. Все следы ведут сюда, к этому месту, к Кейси с ее теплой улыбкой и ледяными, оценивающими глазами. К Андре. К тем фотографиям и угрозам.
«Ты, мать твою, думаешь, что это шутки?»
Я должна все выяснить.
Кейси смеется.
– Если ты можешь ходить и жевать жвачку одновременно, ты справишься. Я же сказала, мы не просим наших сотрудниц разносить еду. Это противозаконно, – она откидывается в кресле. – Кстати, как ты о нас узнала?
Женщина говорит это мягко, но я чувствую опасный подтекст в ее словах. Секунду в моей голове звенит пустота. Я не подготовилась, не придумала правдоподобную историю и теперь не знаю, что ответить. Ощущение, словно пытаюсь выловить что-то очень скользкое в ледяной воде. Я не знаю никаких деталей, все очень смутно и расплывчато.
– Я как-то встретила Андре на вечеринке, и он упомянул об этой работе, – выдавливаю я.
– А. – Кажется, она немного расслабляется. – Да, Андре – наш креативный директор, и он занимается подбором персонала. Он же отвечает за наши особые вечеринки. Хотя должна предупредить, – она подается вперед и скрещивает руки на столе, совсем как делают методисты, когда собираются сообщить тебе что-то крайне неприятное: «Вы не проходите в колледж. Вы завалили химию». – В ближайшее время таких вечеринок у нас не будет. Если честно, вообще не могу сказать, когда мы их теперь возобновим.
– Ой! – Я стараюсь выглядеть максимально разочарованной, хотя так толком и не понимаю, что Кейси подразумевает под «вечеринками». – А почему так?
Она слегка улыбается, но выражение ее лица остается настороженным.
– Нам нужно кое-что утрясти. Небольшие проблемы с персоналом. – Она слегка подчеркивает последнее слово, и я невольно вспоминаю сообщение, которое прислал мне, ну, или Даре, Андре: «Держи язык за зубами, или пожалеешь!»
Может, одна из их проблем – Дара?
На секунду я воображаю, что Кейси знает, кто я и зачем пришла. Но к счастью, она отворачивается и утыкается в свой компьютер.
– Не буду утомлять тебя подробностями, – говорит она, – но если оставишь свой номер телефона в анкете, мы обязательно позвоним, когда ты нам понадобишься.
Она кивает на анкету, которую нужно заполнить, и после этого я, видимо, буду свободна.
Но я не могу уйти – я же еще ничего не узнала.
– А Андре здесь? – спрашиваю я неожиданно для себя самой. – Я могу с ним поговорить?
Кейси уже начала печатать, но в эту секунду она замирает, пальцы зависают над клавиатурой.
– Да, конечно, можешь с ним поговорить.
На этот раз женщина поднимает на меня глаза и щурится, словно разглядывая с большого расстояния. Я отворачиваюсь, краснея, в надежде, что она не заметит внешнего сходства с Дарой. Приходится пожалеть о том, что сделала такой похожий макияж. – Но он скажет тебе то же самое.
– Пожалуйста, – прошу я и, чтобы как-то скрыть свое разочарование, добавляю: – Просто… мне сейчас очень нужны деньги.
Еще секунду Кейси внимательно меня изучает. Затем, к моему удивлению, начинает смеяться.
– А кому они не нужны? Ну ладно, ты знаешь, где его найти? Вниз по лестнице, напротив женского туалета. Но не говори потом, что я тебя не предупреждала. И не забудь перед уходом занести мне свою анкету.
– Обязательно, – обещаю я, вскакивая так быстро, что стул громко царапает пол. – Спасибо большое.
Выйдя в коридор, я на секунду останавливаюсь в замешательстве, в темноте непонятно, куда идти. Впереди наверху сверкают дискотечные огни, отбрасывая фиолетовые отсветы на практически пустой танцпол. Музыка такая громкая, что отзывается болью в моей голове. Зачем сюда приходят? Зачем сюда приходила Дара?
Я закрываю глаза и мысленно возвращаюсь к последним дням перед аварией. Как ни странно, все, что я вижу, – это машина Паркера, затуманенное лобовое стекло, по которому стучит дождь. Мы этого не хотели…
Из туалета выходят две девушки, держась за руки и хихикая. Они идут по коридору, и я следую за ними. Только сейчас я замечаю темный альков напротив женского туалета и ступени, ведущие вниз.
Деревянные ступени сменяются бетонными. Еще пару шагов, и я оказываюсь в бесконечном коридоре со шлакобетонными стенами и крашеным бетонным полом. Все помещение выглядит заброшенным. В фильмах ужасов в таком месте погибает героиня-блондинка, в самой первой сцене…
По моему телу пробегает дрожь. Здесь холодно и пахнет влажностью, как и во всех подобных помещениях. С потолка свисают голые лампочки. А музыка доносится сюда лишь глухими ударами, похожими на приглушенное сердцебиение монстра. В конце коридора я вижу сваленные в груду коробки и сквозь приоткрытую дверь – комнатку, которая, должно быть, служит гардеробной для персонала. Мрачные серые шкафчики, несколько пар кедов, составленных в ряд под лавкой, и одиноко вибрирующий мобильник. Внезапно мне кажется, что кто-то смотрит мне в спину, я резко оборачиваюсь, готовая к тому, что на меня кто-то набросится, но ничего не происходит.
Никого. Но сердце все равно колотится как бешеное.
Я уже хочу вернуться наверх. Видимо, Кейси дала мне неправильные указания. Но в этот момент слышу голоса, перекрывающие музыку. И хотя невозможно разобрать ни слова, я сразу понимаю, что кто-то ссорится.
Едва дыша, продвигаюсь дальше по коридору. С каждым шагом мою кожу покрывают мурашки, словно на меня дуют какие-то невидимые люди.
Как в детстве, когда Паркер пытался уговорить нас с Дарой прогуляться ночью по кладбищу.
– Но идите тихо, – прошептал он, – иначе они услышат вас и…
Он резко схватил меня за талию, и я закричала. Он хохотал как сумасшедший, а я так и не отважилась отправиться на эту прогулку, потому что боялась рук, которые схватят меня и утащат в сырую землю.
Я прохожу мимо еще одной открытой двери, за которой располагается неряшливая ванная. Голоса становятся громче. В нескольких футах я замечаю еще одну дверь – она закрыта. Должно быть, это и есть кабинет Андре.
Внезапно голоса замолкают. Затаив дыхание, я думаю, застукали ли меня, и что мне лучше предпринять – постучать в дверь или развернуться и бежать прочь.
Затем женский голос тихо, но очень отчетливо произносит:
– В участке меня мариновали часа четыре. А мне нечего им было сказать. Я просто не могла им ничего рассказать.
А мужской голос (Андре?) отвечает:
– Так о чем ты тогда, на хрен, паришься?
– Она моя лучшая подруга. Она напилась до чертиков. Даже не помнит, как попала домой. И ее сестра пропала. Само собой, я переживаю.
Мое сердце останавливается, когда я понимаю, о ком они говорят. Мэдлин Сноу. Речь идет о Мэдлин Сноу.
– Потише. И хватит лить мне в уши это дерьмо. Ты просто боишься за свою задницу. Но ты прекрасно знала, на что подписалась.
– Ты обещал, что все это будет тайно. Обещал, что никто ни о чем не узнает.
– Я сказал, не ори.
Но уже слишком поздно. Ее голос переходит в визг, словно звук кипящего чайника со свистком.
– Так что же случилось той ночью, а? Потому что, если ты что-то знаешь, говори. Скажи мне.
Наступает полная тишина. Сердце колотится где-то в районе горла, как кулак, решивший пробить себе путь наружу.
– Ладно. – Теперь ее голос дрожит и срывается. – Ладно. Не хочешь – не говори. Расскажешь все полиции, когда они постучат в твою дверь.
Дверная ручка начинает трястись, и, отпрыгнув в сторону, я вжимаюсь в стену, словно это поможет мне стать невидимой. Затем до меня доносится скрип отодвигаемого стула, и ручка снова застывает.
– Я не знаю, мать твою, что случилось с той малышкой, – говорит Андре. Но от того, как он произносит слово «малышка», меня немедленно начинает тошнить, как будто я съела что-то испортившееся. – Но если бы я и знал – если даже я знаю, – ты правда думаешь, что это хорошая идея – являться сюда, изображая из себя Ненси Дрю? Ты думаешь, я не знаю, как избавляться от проблем?
Короткая пауза.
– Ты мне угрожаешь? Я тебя не боюсь.
Последнее утверждение – явная ложь. Даже через дверь слышно, что голос девушки дрожит.
– Тогда ты глупее, чем я думал, – отвечает Андре. – А теперь проваливай к черту из моего офиса!
Дверь распахивается раньше, чем я успеваю как-то среагировать. Из кабинета выскакивает девушка. Ее голова опущена, но я немедленно ее узнаю. Бледная кожа, темные волосы, прямая челка и красная помада. Она похожа на героиню фильма про вампиров двадцатых годов. Это лучшая подруга Сары Сноу, которая предположительно ходила вместе с ней за мороженым в ночь исчезновения Мэдлин. Она отталкивает меня с дороги и даже не останавливается, чтобы извиниться. Я не успеваю окликнуть ее, она взбегает по ступеням и исчезает.
Я хочу последовать за ней, но Андре уже меня заметил:
– Чего тебе?
Его глаза налиты кровью. Он выглядит уставшим и нетерпеливым. Это точно он. Тот самый парень в кожаной куртке с фото. «Он – никто, – сказала Дара несколько месяцев назад. – Все они – никто».
Но насчет него она ошиблась.
Я пытаюсь посмотреть на него глазами Дары. Он старше нас, скорее всего, двадцать с небольшим. Но волосы уже редеют, хоть он и пытается это скрыть, укладывая их гелем. Он очень симпатичный, но похож на человека, который много выпендривается. Губы у него слишком тонкие.
– Кейси прислала меня сюда, – выдавливаю я. – В смысле, я искала туалет.
– Что? – Андре хмурится, занимая большую часть дверного проема. Он высокий, примерно 6,4, а руки – как у мясника.
Мое сердце все еще бешено стучит. Он знает, что случилось с Мэдлин Сноу. Я не просто подозреваю. Я в этом уверена. Он знает, что случилось с Мэдлин Сноу. Он знает, куда исчезла Дара. И он знает, как избавляться от проблем.
Внезапно до меня доходит, что, если я закричу, меня даже никто не услышит. Музыка наверху слишком громкая.
– Ты ищешь работу? – спрашивает Андре, видя, что я молчу.
Только тут я осознаю, что все еще держу в руках эту дурацкую анкету.
– Да. То есть нет. То есть я пыталась, – я засовываю анкету в сумку, – но Кейси сказала, что вы пока не планируете устраивать вечеринки.
Андре смотрит на меня, словно кот на мышку, подходя все ближе и ближе.
– Все верно. – Его глаза медленно ощупывают все мое тело. Затем он улыбается ослепительной улыбкой кинозвезды, улыбкой, которая заставляет людей говорить «да». – Но может, ты зайдешь и присядешь? Никогда не знаешь, что будет завтра. Возможно, скоро мы снова начнем устраивать вечеринки.
– Ясно, – отвечаю я. – Не надо. В смысле, мне это не подходит, потому что я ищу работу, к которой можно было бы приступить прямо сейчас.
Андре все еще улыбается, но что-то меняется в его взгляде. Все дружелюбие мгновенно исчезает. Теперь его улыбка холодная, оценивающая и подозрительная.
– Эй! – говорит он, указывая на меня пальцем, отчего мой желудок сжимается. Он узнал меня. Он знает, что я сестра Дары. Знает, что я пришла за ней. Все это время он просто играл со мной. – Эй! У тебя такое знакомое лицо. Мы раньше встречались?
Я не отвечаю. Просто не могу. Он все знает. Я разворачиваюсь и быстро шагаю прочь по коридору, едва не переходя на бег. Затем взбегаю через две ступеньки по лестнице. Я выбегаю на танцпол и врезаюсь в парня в темно-фиолетовом костюме, от которого невыносимо пахнет одеколоном.
– Куда так спешить? – смеясь, кричит он мне вслед.
Я обхожу небольшую группу девчонок, пьяно покачивающихся на каблуках и подвывающих песне. К счастью, вышибала временно покинул свой пост. Может, уже слишком поздно, чтобы кто-то новый приходил. Я выскакиваю на прохладный ночной воздух, плотный от влажности и соли, глубоко и часто дыша, словно только вынырнула из-под воды.
На парковке все еще полно машин. Они припаркованы бампер к бамперу, словно фигуры в тетрисе. Слишком много машин – больше, чем людей в баре. Секунду я не могу вспомнить, где припарковалась. Вылавливаю из сумки ключи, нажимаю на кнопку и чувствую облегчение, когда слышу знакомый сигнал и вижу, как фары приветственно подмигивают мне в темноте. Петляя между чужими автомобилями, я бегу к своему.
Неожиданно меня ослепляют фары. Маленький темный «Фольксваген» перерезает мне путь, поднимая гравий с дороги. Когда он проезжает мимо, я вижу за рулем подружку Сары Сноу. Я наконец вспоминаю ее имя, которое слышала и видела много раз за последние недели. Кеннеди!
Я наклоняюсь к окну ее машины и кричу, пока она еще не совсем проехала мимо:
– Подожди!
Она жмет на тормоза. Я обхожу машину, все время держа руку на металлическом корпусе, словно это может помочь мне ее задержать.
– Подожди. – Я и сама не знаю, что хочу ей сказать. Но она знает ответы. Я уверена, что знает. – Пожалуйста.
Я кладу руку на стекло с водительской стороны, и она отшатывается, как будто боится, что я ее ударю. Но через секунду она опускает стекло.
– Что? – Она обеими руками держится за руль, как будто опасается, что он может выскочить из ее рук. – Что ты хочешь?
– Я знаю, что ты солгала про ту ночь, когда исчезла Мэдлин. – Слова вылетают из моего рта раньше, чем я успеваю их обдумать. Кеннеди резко вздыхает. – Вы с Сарой были тут.
Это утверждение, а не вопрос, но Кеннеди кивает, едва заметно.
– Откуда ты знаешь? – шепотом спрашивает она. Выражение ее лица становится испуганным. – Кто ты?
– Моя сестра. – Мой голос надламывается. Я сглатываю, чтобы избавиться от привкуса опилок во рту. У меня тысяча вопросов, но я не могу собрать мысли в кучу, чтобы задать хоть один. – Моя сестра работает здесь. Ну, или работала раньше. Думаю… Думаю, она попала в беду. Думаю, с ней случилось что-то плохое.
Я смотрю на Кеннеди, пытаясь уловить на ее лице доказательства того, что она понимает, о чем я говорю, или чувствует себя виноватой. Но она все еще смотрит в мою сторону большими пустыми глазами, словно это меня нужно бояться.
– Что-то вроде того, что случилось с Мэдлин.
Я сразу понимаю, что зря это сказала. Она больше не кажется испуганной, а наоборот, начинает злиться.
– Я ничего не знаю, – твердо говорит она. Эти слова звучат заученно, будто она неоднократно повторяла их в последнее время. Она пытается закрыть окно. – Оставь меня в покое.
– Подожди. – В порыве отчаяния я просовываю руку в оставшуюся щель. Со вздохом раздражения она опускает стекло. – Мне нужна твоя помощь.
– Я же сказала. Я ничего не знаю. – Она снова теряет контроль над собой, как в офисе Андре. Голос опять превращается в писк. – Я рано ушла тем вечером. Я думала, Сара поехала домой. Я видела, что дверь ее машины открыта, но решила, что она слишком сильно напилась, чтобы сесть за руль, и уехала вместе с Мэдди на такси.
Я воображаю машину, открытую дверь и пустое заднее сиденье. Свет, льющийся из двери, прямо как сегодня, приглушенные звуки музыки, отдаленный рокот волн. Выше по улице виднеется ряд недорогих вилл, которые сдаются в аренду, закусочная и магазин для серферов. Через дорогу стоит засаленная хибара, бывший магазин футболок, теперь закрытый.
Все такое нормальное, такое обычное — просто невозможно представить себе, что здесь могло случиться что-то плохое, какая-то трагедия, темный поворот мрачной истории.
Только что она была здесь, и вот исчезла.
Сама того не осознавая, я вцепилась в машину так, словно мне тяжело стоять на ногах. К моему удивлению, Кеннеди берет меня за руку. Пальцы у нее ледяные.
– Я не знала. – Хоть она и произносит слова шепотом, это – наивысшая точка, кульминация. – Я ни в чем не виновата. Я не виновата.
В ее огромных темных глазах отражается небо. В эту секунду нас разделяют всего несколько дюймов. Мы смотрим друг на друга, и я знаю, что так или иначе мы друг друга понимаем.
– Ты не виновата, – подтверждаю я, потому что знаю – именно это она хочет слышать. Это ей нужно.
Она убирает руку, слегка вздыхая, словно целый день ходила пешком и наконец присела.
– Эй!
Я оборачиваюсь и застываю. Андре только что вышел на улицу. В темноте кажется, что весь он состоит из теней.
– Эй ты!
– Вот дерьмо! – Кеннеди оборачивается на сиденье. – Уходи, – говорит она тихим взволнованным голосом.
Окно закрывается, и она резко газует, немного пробуксовывая по гравию. Мне приходится отпрыгнуть назад, чтобы не попасть под колеса. Я ударяюсь лодыжкой о номер и чувствую тупую боль в ноге.
– Эй ты! Стой!
Накрывает паника. Я торопливо шагаю по парковке, уже жалея о том, что надела эти сандалии. Тело кажется мне чужим и неповоротливым, словно в кошмарах, когда пытаешься бежать, но не можешь пошевелиться.
Андре быстро приближается. Я слышу его торопливые шаги по гравию.
В конце концов я добираюсь до машины и запрыгиваю внутрь. Пальцы трясутся так сильно, что я только с третьего раза попадаю ключом в зажигание. Но мне это наконец удается, и я включаю заднюю передачу.
– Стой! – Андре шлепает ладонью по моему стеклу, и я вскрикиваю. Я давлю на газ и сдаю задом, а он ударяет кулаком по крыше. – Стой, мать твою!
Я переключаю передачу, выкручиваю руль влево, ладони скользят от пота, хотя все мое тело заледенело. Тихое скуление вырывается из моего горла, скорее спазм, чем звук. Он делает последний выпад в мою сторону, как будто хочет броситься под машину, но я уже набираю скорость, выруливаю на 101-е шоссе и смотрю, как стрелка на спидометре медленно ползет вверх.
«Давай, давай, давай».
Я жду, что он появится на дороге позади меня. Но глядя в зеркало заднего вида, я вижу только пустое шоссе. Дорога петляет и уносит меня прочь от «Бимерса», прочь от Андре. Домой.
Ник, 00:45
Я съезжаю с шоссе в Спрингфилде, где мы с Дарой когда-то брали уроки музыки, до того как наши родители осознали, что мы абсолютно бездарны. Петляю по улицам, все еще опасаясь, что Андре может преследовать меня. В конце концов я паркуюсь на стоянке перед круглосуточным «Макдоналдсом» и успокаиваюсь, глядя на монотонные движения работников за стойкой и на смеющуюся молодую пару у окна.
Я вытаскиваю свой телефон и ввожу в поисковик запрос: «дело Мэдлин Сноу». Первыми выходят самые свежие новости, статьи, блоги, комментарии.
«Что на самом деле известно семье Сноу?» – статья с таким названием вышла у «Вестника» всего пару часов назад, в 22:00.
Новые вопросы возникли в деле Мэдлин Сноу. Полиция недавно получила доказательства того, что показания Сары Сноу о событиях в ночь исчезновения ее сестры могут быть ложными. Согласно свидетельству соседки семьи Сноу, Сьюзан Хардуэлл, Сара Сноу вернулась домой только в пять утра. И она, очевидно, была в нетрезвом состоянии.
«Она заехала прямо на мой газон», – рассказала нам Хардуэлл, указав на примятую траву позади почтового ящика. С этой девчонкой всегда были сплошные проблемы. Но младшая была совсем другой. Она была сущим ангелом.
Так где же Сара провела ту ночь? И почему она солгала?
Я закрываю статью и вытираю мокрые руки о джинсы. Это сходится с тем, что сказала мне Кеннеди о Саре: она пила в день исчезновения Мэдлин, возможно, даже на одной из этих загадочных «вечеринок» Андре. Я продолжаю листать результаты по запросу и натыкаюсь на статью о Николасе Сандерсоне, человеке, которого недавно допрашивали по делу Мэдлин Сноу, а потом быстро отпустили. Не знаю, что я ищу, но есть смутное ощущение, что я приближаюсь к разгадке, хоть и не имею понятия, какой она будет.
Я с трудом держу телефон, потому что руки все еще трясутся. Я уже прочитала половину статьи, когда вдруг осознаю, что до меня доходит смысл лишь отдельных слов.
Официально полиция не арестовывала мистера Сандерсона.
«Причины, по которым его вызвали на допрос и в дальнейшем отпустили, тоже не разглашаются».
«Жена мистера Сандерсона отказалась комментировать…»
«…но мы уверены, что вскоре в деле Мэдлин Сноу нас ждет серьезный прорыв», – утверждает старший лейтенант Фрэнк Эрнандез из полицейского участка Спрингфилда.
Под статьей двадцать два комментария. «Будем надеяться», – гласит первый из них, видимо, относящийся к последней фразе Эрнандеза.
«Эти свиньи просто бесполезны. Не стоят денег, которые тратят на них налогоплательщики», – написал кто-то с ником Freebird337. А кто-то еще ответил на этот комментарий: «Из-за людей типа тебя мне хочется взяться за свое ружье, и, если не будет копов, чтобы меня остановить, я, возможно, однажды так и сделаю». А еще ниже аноним написал: «он любит маленьких девочек».
Я снова и снова смотрю на эти четыре слова: «он любит маленьких девочек». Без заглавных букв, без точек, словно тот, кто писал это, очень спешил. Я снова чувствую тошноту и осознаю, что вспотела. Включаю кондиционер, слишком напуганная, чтобы открывать окна, воображая, что, если открою их, из ниоткуда появится темная рука, схватит меня и начнет душить.
Уже больше половины первого, но я все равно набираю свой домашний номер. Все больше и больше убеждаюсь в том, что Дара ввязалась во что-то опасное, что-то, связанное с Андре, Сарой Сноу, Кеннеди и, может, даже с Николасом Сандерсоном, кем бы он, мать его, ни был. Может быть, Дара узнала, что Андре причастен к исчезновению Мэдлин.
Может, он решил сделать так, чтобы Дара точно держала язык за зубами.
Я прижимаю телефон к уху, щека мокнет от пота. Через некоторое время на домашнем телефоне включается автоответчик. Голос Дары, тонкий и будто незнакомый, просит звонящего «говорить сейчас или умолкнуть навсегда». Я быстро вешаю трубку и снова набираю номер. Ничего. Мама, наверно, в отключке.
Я звоню отцу на сотовый, но там сразу включается голосовая почта, явный признак того, что он проводит ночь с Шерил. Я сбрасываю звонок, проклиная все на свете и представляя себе Шерил, подтянутую и покрытую веснушками, разгуливающую голышом по дому отца.
«Соберись».
Что дальше? Мне нужно поговорить хоть с кем-то.
У «Макдоналдса» паркуется полицейская машина, и из нее, смеясь, выбираются двое мужчин. У одного из них рука лежит поверх пистолета, закрепленного на бедре, словно он нарочно пытается привлечь к нему внимание. Мой следующий шаг становится очевидным. Я снова залезаю в телефон, чтобы проверить имя. Старший лейтенант Фрэнк Эрнандез, офицер, отвечающий за расследование по делу Сноу.
Когда я при помощи своего навигатора наконец прибываю в полицейский участок, каменное здание, похожее на старую тюрьму в представлении ребенка, телефон, слабо моргая, показывает низкий заряд батареи.
Кто-то попытался сделать маленькую парковку менее унылой, посадив по краям узкие полоски травы и клумбы. Я паркуюсь на улице.
Спрингфилд в четыре раза больше Сомервилля, и даже в час ночи в пятницу полицейский участок здесь гудит, как улей. Дверь открывается и закрывается, впуская и выпуская копов. Некоторые из них ведут согнувшихся в три погибели пьяных, или чуваков под кайфом, или угрюмых здоровяков с татуировками, которые вписываются в местную атмосферу не хуже, чем те жалкие цветочные клумбы.
Внутри яркие лампы освещают просторный офис, где дюжина письменных столов соприкасаются углами, а все компьютеры соединены между собой толстыми кабелями. Повсюду пачки бумаги, переполненные ящики для входящей и исходящей почты. Здесь на удивление громко. Телефон звонит каждые несколько секунд, к тому же где-то работает телевизор. Ко мне возвращается то ощущение, которое я недавно испытала на парковке «Бимерс», пытаясь представить себе, как Мэдлин Сноу могла исчезнуть оттуда. Удивительно, как такие страшные вещи могут происходить на фоне повседневной жизни, что они сосуществуют бок о бок.
– Чем я могу вам помочь? – спрашивает женщина, расположившаяся за стойкой администратора.
Ее темные волосы стянуты в такой тугой пучок, что кажется, на голову ей забрался гигантский паук.
Я делаю шаг вперед и наклоняюсь к стойке, чувствую себя смущенной без особых на то причин.
– Я… Мне нужно поговорить с лейтенантом Фрэнком Эрнандезом, – тихо произношу я.
Позади меня сидя спит какой-то мужчина, его голова покачивается в такт беззвучному ритму. За одно запястье он пристегнут к ножке стула. Мимо проходит группа копов, обсуждающих бейсбольный матч.
– Это касается Мэдлин Сноу.
Брови женщины, выщипанные до состояния тонких ниточек, поднимаются на целый дюйм. Я опасаюсь, что она начнет расспрашивать меня или откажет, или… возможные варианты вспыхивают в моей голове один за другим. Например, скажет, что он ушел домой спать.
Но ничего из этого не происходит. Она поднимает трубку доисторического черного телефона, который выглядит так, будто его подобрали на мусорке еще в прошлом веке, набирает номер и тихо разговаривает. Затем встает и немного поворачивается боком, чтобы освободить пространство для живота. В этот момент я замечаю, что она беременна.
– Пойдем, – говорит она. – Следуй за мной.
Она ведет меня по узкому коридору, где полно открытых дверей, за которыми я вижу горы разных папок и бумаг, похожих на зубастых монстров с загнутыми клыками. Обои пожелтели от дыма сигарет. Мы проходим ряд небольших комнаток, дальше идут остекленные кабинеты, по большей части пустые. Все пространство как будто занято рядами квадратных аквариумов.
Она останавливается перед дверью с надписью «Старший лейтенант Эрнандез». Эрнандез (я узнаю его по фотографиям из Сети) указывает на экран своего компьютера. Другой полицейский, такой рыжий, что его волосы кажутся пылающим пламенем, наваливается на стол, и Эрнандез слегка поворачивает к нему монитор.
Мне становится жарко, а потом резко холодно, словно я обожглась.
Женщина стучит и, не дожидаясь ответа, распахивает дверь. Эрнандез быстро отворачивает монитор, чтобы закрыть обзор. Но уже слишком поздно. Я успела заметить ряды фотографий молоденьких девушек. Все они, одетые в бикини или вообще раздетые, лежат, сидят или позируют на ярко-красном диване. Все фото сделаны в той же комнате, где позировала Дара.
– К вам кое-кто пришел, – говорит женщина, указывая на меня. – Она хочет что-то сказать по делу Сноу. – Женщина произносит это почтительно, даже с некоторым чувством вины в голосе, словно ей пришлось сквернословить в церкви. – Как ты сказала тебя зовут, милая?
Я открываю рот, чтобы ответить, но голос застрял где-то глубоко в горле. Что бы это значило?
– Ник. – В конце концов мне удается выговорить: – Николь.
Эрнандез кивает рыжеволосому полицейскому, и в ответ на этот сигнал тот немедленно выпрямляется.
– Дайте мне минуту, – говорит Эрнандез.
С близкого расстояния он выглядит усталым и помятым, как одеяло, которое слишком часто стирали.
– Ну что ж, – говорит он, – садись. Просто скинь все это куда-нибудь. – Стул, стоящий рядом с его столом, завален картонными папками с бумагами.
Рыжеволосый коп бросает на меня любопытный взгляд, проскальзывая мимо. Я улавливаю исходящий от него легкий запах сигарет и, как ни странно, жвачки. Женщина-администратор тоже уходит, закрыв за собой дверь, и оставляет меня наедине с Эрнандезом.
Я по-прежнему не шевелюсь. Лейтенант поднимает на меня глаза. Его глаза покраснели, а к нижней губе прилипла какая-то крошка.
– Ладно, – говорит он непринужденно, словно мы старые друзья, обменивающиеся шутками, – если не хочешь, не садись. – Он откидывается в своем кресле. – Ты сказала, что хочешь что-то мне поведать по делу о Мэдлин Сноу?
Он старается быть вежливым, но по тону, которым он произносит последнюю фразу, понятно, что офицер не рассчитывает, что я могу сообщить ему что-либо действительно важное. Этот вопрос он задавал десятки раз, может, даже сотни, когда в его офис приходили жаждущие внимания одинокие женщины, обвинявшие в похищении Мэдлин своих бывших мужей, или случайные дальнобойщики, которые клялись, что по пути во Флориду видели на стоянке светловолосую девчушку, которая странно себя вела.
– Мне кажется, я знаю, что случилось с Мэдлин, – быстро говорю я, чтобы не дать себе передумать. – И те фото, которые вы смотрели. Я, кажется, знаю, где они сделаны.
Но как только я это произношу, понимаю, что в «Бимерс» не было ни одной комнаты, похожей на ту, что была на фото с Дарой. Могла ли я пропустить какую-то дверь или лестницу?
Правой рукой Эрнандез стискивает подлокотник. Но он хороший полицейский и не показывает своих эмоций.
– Значит, знаешь?
Даже по его голосу невозможно понять, верит ли он мне. К моему удивлению, он резко встает. Он намного выше, чем я предполагала, не меньше 6,3. Комната сразу сужается, словно это термопленка, прилипающая к моей коже.
– Как насчет воды? – спрашивает он. – Хочешь пить?
Я слишком разочарована, чтобы говорить дальше. Боюсь, что в любую секунду воспоминания о произошедшем в «Бимерс» могут испариться из моей головы, испариться, как вода. Но в горле у меня сильно пересохло, и, услышав предложение офицера, я понимаю, что ужасно хочу пить.
– Да, – отвечаю я. – Спасибо.
– Чувствуй себя как дома, – говорит он, вновь указывая на кресло. Но в этот раз его приглашение больше смахивает на приказ. Он сам убирает папки, без церемоний сбрасывая их на подоконник, и без того уже заваленный бумагами. – Я сейчас вернусь.
Он исчезает в коридоре, а я сажусь. Голые бедра прилипают к кожзаму кресла. Возможно, решение прийти сюда было ошибкой, и лейтенант не поверит ни одному моему слову. Интересно, организует ли он поиски Дары.
Интересно, все ли с ней в порядке.
Через минуту он появляется в кабинете с бутылкой воды комнатной температуры в руках. Он снова садится, немного наклонившись вперед и скрестив руки. За стеклянными стенами офиса рыжеволосый коп расхаживает из стороны в сторону с папкой под мышкой, что-то насвистывая.
– Ненавижу это долбаное место, – заявляет Эрнандез, поймав мой взгляд. Я удивлена тем, что он употребляет слово «долбаное». Интересно, он специально так говорит, чтобы мне понравиться? Это немножко работает. – Как будто живешь в аквариуме. Ну да ладно. Что тебе известно о Мэдлин?
За время его отсутствия я обдумала, что собираюсь сказать. Делаю глубокий вдох и начинаю:
– Я думаю… думаю, ее старшая сестра работала в одном баре на берегу. Он называется «Бимерс». Кажется, моя сестра тоже там работала.
Эрнандез выглядит обескураженным.
– «Бимерс»? Бар на 101-м шоссе?
Я киваю.
– Они были там официантками?
– Не официантками. – Я вспоминаю, как та женщина, Кейси, рассмеялась, когда я сказала, что у меня нет опыта работы. «Если ты можешь одновременно ходить и жевать жвачку, ты справишься». – Кем-то еще.
– Кем? – Теперь он смотрит на меня напряженно, словно кот, готовящийся наброситься на свою игрушку.
– Точно не знаю, – признаюсь я. – Но… – я делаю глубокий вдох. – Думаю, это как-то связано с теми фотографиями. Не знаю.
Теперь я смущаюсь. Как-то это все связано с «Бимерс» и красным диваном. Но именно этого дивана не было в баре.
– Мэдлин ведь не могла просто раствориться в воздухе, правда? Может, она увидела что-то, что не должна была видеть. А теперь и моя сестра. Она тоже пропала. Она оставила мне записку…
Он распрямляется, крайне сосредоточенный.
– Какую записку?
Я качаю головой.
– Это что-то вроде игры. Она хочет, чтобы я ее нашла.
Видя его замешательство, я пытаюсь объяснить.
– Она всегда такая. Любит драму. Но с чего бы ей исчезать в свой день рождения? С ней случилось что-то плохое. Я чувствую.
Мой голос надламывается, и я делаю еще один большой глоток воды, пытаясь загнать спазм обратно в горло.
Эрнандез становится деловитым. Он берет блокнот и ручку, зубами снимает с нее колпачок.
– Когда ты в последний раз видела свою сестру? – спрашивает он.
Я думаю, стоит ли мне рассказывать ему о том, что вечером я уже видела ее садящейся в автобус, и решаю, что это плохая идея. Тогда он точно сочтет, что у меня паранойя, что она просто уехала тусоваться с друзьями, что нужно подождать двадцать четыре часа, прежде чем объявлять ее в розыск. Поэтому я решаю солгать:
– Не знаю. Возможно, вчера утром?
– Продиктуй ее имя по буквам.
– Дара. Дара Уоррен.
Его рука застывает, словно натолкнулась на невидимое препятствие. Когда он снова поднимает на меня глаза, я замечаю, что они серые, цвета грозового неба.
– Ты ведь из…
– Сомервилля, – заканчиваю я, и офицер кивает, словно давно это подозревал.
– Из Сомервилля, – повторяет он и делает еще несколько записей в своем блокноте, загнув лист так, что я не могу прочесть. – Все правильно. Я помню. Вы ведь попали в серьезную аварию этой весной, правильно?
Я делаю глубокий вдох. Почему все всегда вспоминают эту аварию? Она словно бы стала моей отличительной чертой, особой приметой, как косоглазие или заикание.
– Да, – отвечаю я. – Вместе с Дарой.
– Двое моих людей приняли тот вызов. Это ведь тоже было на 101-м шоссе, так? Рядом с бухтой Орфанс Коув.
Он не ждет моего ответа, а просто пишет в своем блокноте еще несколько строк, а потом отрывает листочек и аккуратно его складывает.
– Сложный участок дороги, особенно в дождь.
Я сжимаю подлокотники.
– Так вы будете искать мою сестру? – Знаю, что это звучит грубо. Но даже если бы я и хотела ответить на его вопросы, я бы не смогла.
К счастью, он не обращает внимания. Он кладет оба кулака на стол и встает из-за стола.
– Я на минутку, – говорит он. – Подожди меня здесь, ладно? Хочешь еще воды? Или газировки?
– Нет, спасибо. – Я начинаю терять терпение.
Проходя к двери, он хлопает меня по плечу, как будто мы лучшие друзья. Или ему просто жалко меня. Он исчезает в коридоре, закрыв за собой дверь. Через стекло я вижу, как он подходит к тому рыжему копу и передает ему записку. Они обмениваются парой слов, впрочем, слишком тихо, чтобы я могла хоть что-то расслышать. Никто из них на меня не смотрит, и, как мне кажется, это не случайно. Через минуту оба удаляются по коридору, больше я их не вижу.
В офисе жарко. Вентилятор гоняет по комнате теплый воздух, отчего бумаги на столе у Эрнандеза слегка подрагивают. С каждой минутой мое нетерпение нарастает, превращаясь в беспокойство, подозрение, что что-то пошло не так, что Дара в беде и нужно все это остановить. Но Эрнандез все не возвращается. Я встаю, отодвигая стул, слишком взвинченная, чтобы спокойно сидеть.
Блокнот Эрнандеза, в котором он писал свои заметки, остался на столе. На верхнем листе отпечатались слова, которые он писал, сильно нажимая на ручку. Повинуясь внезапному импульсу, я хватаю блокнот, через плечо глядя в коридор, чтобы быть уверенной, что Эрнандез еще не вернулся.
По большей части там ничего непонятно, но я отчетливо вижу, как отпечаталась фраза «позвонить родителям» и ниже «срочно».
Внутри закипает гнев. Он не слушал. Он теряет время. Мои родители ничем не могут помочь – они ничего не знают.
Я бросаю блокнот и выскакиваю в коридор. В одном из кабинетов слышатся бормотание и телефонные трели. Эрнандеза нигде не видно. Но рядом с одной из дверей я замечаю женщину с огромной сумкой на одном плече, которую без труда узнаю. Секунда уходит на то, чтобы вспомнить ее имя. Марджи что-то там. Репортерша, которая писала про дело Мэдлин Сноу в «Шорлайн Вестник» и снимала репортажи для телевидения.
– Подождите! – кричу я, но она меня не слышит и продолжает шагать по коридору. – Подождите! – кричу я еще громче.
Сонный коп из соседнего стеклянного офиса бросает на меня подозрительный взгляд. Я продолжаю шагать.
– Пожалуйста, мне нужно с вами поговорить.
Она замирает, положив руку на ручку входной двери, за которой начинается парковка, и оборачивается, чтобы понять, кто кричал. Ей приходится отступить в сторону, чтобы пропустить копа, который входит в участок, толкая перед собой какого-то в стельку пьяного мужика. Он поднимает на меня глаза и рычит что-то нечленораздельное (кажется, «с Рождеством»), но коп заталкивает его в соседний коридор.
Я догоняю Марджи, задыхаясь. Наши отражения в стекле похожи на призраков: темные провалы глаз и белые безжизненные лица.
– Мы знакомы? – Она окидывает меня быстрым взглядом и вежливо улыбается.
Администратор за стойкой, которая провожала меня к Эрнандезу, внимательно следит за нами, и я поворачиваюсь к ней спиной.
– Нет, но я могу вам помочь. А вы можете помочь мне, – тихо отвечаю я.
Ее лицо не выражает никаких эмоций, ни удивления, ни заинтересованности.
– Помочь мне каким образом?
С минуту она изучает меня, будто решая, можно ли мне доверять. Затем кивает в сторону выхода, давая понять, что мне нужно выйти на улицу вслед за ней, подальше от проницательного взгляда администратора. На улице после спертого воздуха участка с запахом горелого кофе, алкогольных паров и отчаяния я чувствую облегчение.
Мы останавливаемся на обочине тротуара, и она деловито начинает меня расспрашивать:
– Сколько тебе лет?
– А это имеет значение? – парирую я.
Она щелкает пальцами.
– Ник Уоррен. Правильно? Из Сомервилля.
Я решаю не спрашивать, откуда она меня знает.
– Так вы поможете мне или нет?
Она не отвечает на мой вопрос.
– А почему это так важно для меня?
– Из-за сестры.
Если она может отвечать уклончиво, то и я тоже. В конце концов она журналистка, а я не хочу, чтобы история Дары появилась на первой странице «Вестника». Точно не сейчас. Не раньше, чем мы все выясним. Не раньше, чем не останется другого выбора.
Она делает взмах рукой, означающий «давай рассказывай, что там у тебя».
И я рассказываю ей про свой визит в «Бимерс» и про разговор в кабинете Андре, который подслушала. Говорю, что уверена: Сара Сноу работала на него, делала что-то незаконное. И пока я рассказываю, выражение ее лица меняется. Она мне верит.
– Все сходится, – мурлычет она. – Мы знаем, что в понедельник Сара вернулась домой в пять утра. И она соврала о том, где была. Она боялась проблем.
– Что, если Мэдлин Сноу увидела что-то, чего не должна была видеть? Что если Андре решил?.. – Я замолкаю, не в состоянии произнести эту фразу. – Решил избавиться от нее.
– Может быть, – отвечает Марджи, хмурая и неуверенная. – Но это притянуто за уши. Копы знают все про «Бимерс», но им не удается прижать Андре. Ничего серьезного. Пара штрафов от департамента здравоохранения, и все. И еще, в прошлом году восемнадцатилетняя девчонка прошла туда по поддельному удостоверению, а потом ей пришлось промывать желудок. Но убить девятилетнюю девочку? – Она вздыхает и внезапно выглядит на двадцать лет моложе. – А от меня ты чего хочешь?
Я не медлю.
– Мне нужно знать, где были сделаны фотографии, – выпаливаю я. И это не просьба, это скорее приказ.
Ее лицо становится настороженным.
– Какие фотографии? – спрашивает она, но актриса из нее никакая.
– На красном диване, – отвечаю я и добавляю, – нет смысла притворяться, что вы не знаете, о чем речь.
– Откуда тебе известно о них? – спрашивает она, все еще уходя от ответов на мои вопросы.
Я колеблюсь. Не знаю, насколько можно доверять Марджи Николс. Но мне нужно узнать, где сделаны фото. Дара связана с этим местом. Чего бы она ни боялась, от чего бы ни бежала, все связано с этим местом. И я решаюсь:
– На них моя сестра.
Она издает долгий тихий вздох. Затем качает головой.
– Этого никто не знает. Фото находятся на сайте, защищенном паролем. Вход только у членов клуба. На всех фото девочки-подростки. Личности большинства пока не установлены. Но одна из них – Сара Сноу.
И Кристал, думаю я, русалка, которой пришлось уволиться из ФэнЛэнда, когда ее родители узнали, что она снималась для какого-то порносайта, как говорила Мод. Кристал – ровесница Дары: летом ей исполняется шестнадцать. Все начинает обретать смысл, хоть и ужасный.
– Копам повезло, когда они заполучили одного из членов этого клуба и смогли с ним поговорить.
Она делает многозначительную паузу, и я понимаю, о ком идет речь. О Николасе Сандерсоне. Сразу вспоминается анонимный комментарий под статьей на сайте «Вестника». «Он любит маленьких девочек». Ясно, что именно он – тот самый член клуба.
– Но даже ему мало что известно. Это закрытый сайт. Все одинаково заинтересованы в конфиденциальности: и создатели, и участники, и даже сами девочки.
К горлу подкатывает тошнота. Моя маленькая сестренка. Я вспоминаю, что в детстве у нее многие годы был воображаемый друг, говорящий кролик по кличке Тимоти. Он всегда всюду следовал за нами и очень любил сидеть у окна, поэтому Даре приходилось садиться в серединку.
Когда все пошло не так? Почему я ее потеряла?
– Это точно Андре. – Меня переполняют гнев и отвращение. Мне нужно было всадить в его морду канцелярский нож. Нужно было выцарапать ему глаза. – Я уверена, что это он. Значит, у него есть еще какое-то место, уединенное.
Марджи кладет руку мне на плечо. Это прикосновение меня удивляет.
– Если это так, если он виноват, полиция поймает его, – мягко произносит она. – Это их работа. Уже поздно. Поезжай домой и поспи. Родители наверняка за тебя волнуются.
Я отшатываюсь.
– Я не могу спать. – Мне хочется кричать, хочется что-нибудь разбить. – Вы не понимаете. Никто не понимает.
– Я все понимаю. – Она говорит со мной осторожно, словно я бешеная собака, которая может броситься на нее и укусить. – Ник, можно я расскажу тебе одну историю?
Я хочу сказать «нет», но она продолжает, не дожидаясь моего ответа:
– Когда мне было одиннадцать, я уговорила свою маленькую сестру попытаться переплыть реку Грин Ривер. Она хорошо плавала, и мы вместе делали это десятки раз. Но в тот раз на середине реки она начала задыхаться, захлебываться. И ушла под воду.
Глаза Марджи скользят мимо меня, словно она все еще смотрит на воду и видит, как тонет ее сестра.
– Доктор диагностировал у нее эпилепсию. Самый первый приступ случился тогда в воде, вот почему она начала тонуть. И после этого приступы случались у нее постоянно. Однажды по пути в школу она упала на бордюр и сломала ребро. Она всегда была покрыта синяками. Незнакомые люди думали, что она – наркоманка. – Марджи качает головой. – Я думала, что это моя вина. Что я как-то вызвала эти приступы, и что все из-за того, что я уговорила ее поплыть.
Теперь она смотрит прямо на меня. Долю секунды я вижу свое отражение в ее глазах. Я вижу себя в ней.
– Я начала сходить с ума, пытаясь оградить ее от всего. Я не отпускала ее ни на шаг. И это просто меня убивало, – улыбается Марджи. – Она отучилась в колледже в Калифорнии и переехала во Францию. Встретила парня по имени Жан-Поль, вышла замуж и получила французское гражданство. – Она пожимает плечами. – Думаю, ей просто нужно было отделиться от меня. И я ее за это не виню.
Не знаю, может, она ждет, что мне станет легче после этого рассказа, но мне не легче. Даже хуже. Она кладет обе руки мне на плечи и немного сжимает. Мы смотрим друг другу в глаза.
– Я просто хочу сказать, что это не твоя вина.
– Николь!
Я оборачиваюсь и вижу, что к нам идет Эрнандез с двумя стаканами кофе и пакетом пончиков в руках. Лицо у него слишком радостное и бодрое, словно у учителя физкультуры.
– Все говорят, что копы любят пончики. Я решил, мы можем перекусить парочкой вместе, пока ждем.
Все мое тело холодеет. Он не собирается помогать мне. Он не собирается помогать Даре.
Никто не хочет нам помочь.
Я бросаюсь бежать, хватая ртом воздух. Сердце колотится о ребра. Я слышу, как он снова и снова выкрикивает мое имя, пока оно не сливается с ветром, с рокотом океана, волнами, бьющимися о берег в отдалении.
Электронное письмо от доктора Леонарда Личми Шерон Мауф, 5 марта, 10:30
Уважаемая мисс Мауф!
Несколько недель назад я отправлял это письмо на старый адрес, который был записан в моем файле, но, я полагаю, Вы использовали свою девичью фамилию, поскольку письмо вернулось. Я узнал Ваш новый электронный адрес у секретаря.
Извините, что не смог ответить на Ваш звонок. Утром обнаружил пропущенный вызов от Вас. Дайте мне знать, когда Вам будет удобно поговорить. У меня есть важные предположения, которые нам с Вами обязательно нужно обсудить в преддверии вашего семейного сеанса 16-го.
С наилучшими пожеланиями,
Доктор Леонард Личми.
Письмо от Шерон Мауф Кевину Уоррену, 6 марта, 15:00
Кевин,
Я получила очень тревожное письмо от доктора Личми вчера, но так и не смогла заскочить к нему в офис. Он связывался с тобой?
Шерон
PS: Нет, я понятия не имею, что стало с твоими клюшками для гольфа. И по-моему, с твоей стороны абсолютно неуместно просить меня их искать.
Письмо от Кевина Уоррена доктору Леонарду Личми, 6 марта, 15:16
Доктор Личми,
Жена только что написала мне, что недавно Вы связывались с ней и хотели обсудить некоторые «важные предположения». Есть ли у Дары какие-то проблемы, о которых мне неизвестно? И есть ли причина, по которой Вы не связались со мной по этому вопросу? Что бы там Вам ни наговорила Шерон, я все еще в полной мере являюсь членом этой семьи. Насколько я помню, именно для этого я и оставлял Вам свой рабочий и сотовый телефоны. Пожалуйста, дайте мне знать, когда я могу с Вами связаться, и нужно ли мне вновь выслать Вам свои контактные данные.
Кевин Уоррен
Письмо от доктора Личми Кевину Уоррену, 6 марта, 19:18
Уважаемый мистер Уоррен,
Меня волнует не Дара, а Николь. Но тот факт, что Вы немедленно решили, что это касается Вашей младшей дочери, еще раз доказывает, что нам нужно многое обсудить в моем офисе, желательно при участии Шерон. Надеюсь, Вы будете участвовать в семейном сеансе 16-го?
С наилучшими пожеланиями,
доктор Леонард Личми.
Письмо от Кевина Уоррена Шерон Мауф, 7 марта, 22:00
Шерон,
Я наконец поговорил с доктором Личми. Ты уже с ним разговаривала? Если честно, я не очень впечатлен. Он сказал, что нам с тобой, возможно, нужна групповая терапия, чтобы избавиться от своего желания «исправить» Дару. Я сказал, что исправлять ее – это его задача. Он сказал, что его гораздо больше беспокоит Ник . Дара выражает свои эмоции, принимая наркотики и шатаясь бог знает с кем, поэтому эмоционально она здоровее Ник, которая никогда в жизни не доставляла нам хлопот. Тебе не кажется, что это какой-то парадокс? Он пытался убедить меня, что, раз Ник никогда не показывает нам, что ей плохо, на самом деле именно ей действительно плохо. И за это мы платим 150 долларов в час (кстати, ты все еще должна мне свою половину за февраль. Не забудь прислать чек).
Наверно, он знает, о чем говорит, хотя теперь я в этом не уверен. Ник – лучшая на свете старшая сестра, и Даре повезло, что она у нее есть.
Увидимся 16-го. Надеюсь, мы сможем все цивилизованно обсудить.
Кевин
PS: Я не собирался просить тебя искать мои клюшки! Я просто спросил, не встречала ли ты их. Пожалуйста, не превращай все это в войну.
Ник, 01:45
Как только я выезжаю на шоссе, хватаю свой телефон и набираю номер Паркера. Боюсь, что заряда не хватит на разговор, потому что экран моргает каждые пять секунд, предупреждая о том, что осталось всего два процента заряда. «Давай, давай, давай же!»
Затем я слышу гудки: четыре, пять, шесть. Включается голосовая почта.
– Давай! – произношу я вслух, ударяя по рулю.
Снова набираю тот же номер. Три гудка, четыре, пять. И когда я уже готова сбросить вызов, Паркер снимает трубку.
– Алло? – хрипит он.
Я разбудила его. Неудивительно. Уже почти два часа ночи.
– Паркер. – Мое горло сжимается, и я с трудом выговариваю его имя. – Мне нужна твоя помощь.
– Ник? – Я слышу какое-то шуршание, как будто он садится в кровати. – Боже мой, который час?
– Послушай, – продолжаю я. – Батарейка садится. Мне кажется, Дара попала в беду.
Короткая пауза.
– Ты думаешь… что?
– Сначала я думала, она просто играет со мной. Но теперь мне кажется, она замешана в чем-то серьезном. В чем-то очень плохом.
– Где ты? – Теперь голос Паркера звучит очень встревоженно, сон покинул его, и я точно знаю, что он уже встал.
Мне хочется поцеловать телефон. Хочется расцеловать Паркера. Я очень хочу его поцеловать. Этот факт такой реальный, важный и неопровержимый, словно айсберг, внезапно возникший из гладкой темной воды.
– Шоссе 101. Я еду на юг. – Чувствую сильное головокружение, словно впереди не дорога, а глубокий обрыв, и я лечу вниз.
«Ты не можешь позволить мне иметь что-то свое, да? Тебе всегда нужно быть лучше меня». Голос Дары громко звучит в моих воспоминаниях. И я понимаю, что это действительно было со мной. Она действительно сказала мне это. Я уверена. Но когда я пытаюсь потянуть за ниточку, нащупать связь и погрузиться в воспоминания, мое сознание снова накрывает холодная и равнодушная темнота.
– Ты за рулем? – Голос Паркера срывается от удивления. – Ты должна остановиться. Сделай мне одолжение и остановись, ладно?
– Я должна найти ее, Паркер, – хриплю я. Телефон снова возмущенно пищит. – Я должна ей помочь.
– Где конкретно ты находишься? – повторяет он, и перед моими глазами предстает его комната.
Старая лампа в виде бейсбольной перчатки, отбрасывающая кружок теплого света на ковер цвета морской волны. Мятые простыни, которые всегда немного пахнут хвоей. Письменный стол, кресло, куча книг, дисков и старых футболок. Я представляю себе, как он быстро натягивает футболку и шарит под кроватью в поисках своих кедов.
– Я еду к Орфанс Бич, – говорю я, потому что это единственное, что я могу придумать.
Ответ где-то там, рядом с «Бимерс», или даже внутри. Может, у них есть еще какое-то помещение. Может, я не заметила какую-то лестницу или дверь. Или они используют какой-нибудь заброшенный склад. Я должна узнать.
Меня не покидает чувство, что все это было спланировано Дарой, по крайней мере – изначально. Она хотела, чтобы я нашла ее телефон и фото в нем. Она оставляла мне подсказки, чтобы я смогла ей помочь.
Это был крик о помощи.
– Орфанс Бич? – Я слышу, как Паркер открывает и закрывает дверь. Представляю себе, как он на ощупь движется по коридору, одной рукой держась за стену, оклеенную старыми обоями в цветочек, которые он терпеть не может. – Куда мы в прошлом году ездили в день рождения Дары? Где мы нашли маяк?
– Да, – подтверждаю я. – Недалеко оттуда есть бар. Он называется… – слова у меня во рту рассыпаются в пыль.
Теперь я знаю отгадку. Образы и слова вспыхивают в моей голове. Неоновая вывеска на баре, их фирменный логотип на салфетках, изображающий два световых круга, и само слово «beam», означающее «освещать». Теперь я точно знаю, куда Андре водит девочек, где он устраивает вечеринки, где он фотографировал Дару и Сару Сноу и где что-то страшное случилось с Мэдлин Сноу.
– Как называется бар? – Голос Паркера теперь звучит тише, более отдаленно. Он бежит по газону, зажав телефон между плечом и ухом, шаря в карманах джинсов в поисках ключей от машины. – Ник, ты здесь?
– О боже! – Я сжимаю телефон с такой силой, что пальцы болят.
В этот момент разговор прерывается, телефон окончательно сел.
– Черт! – Я проклинаю все на свете, и от этого становится немного легче. – Черт, черт, черт.
Потом я вспоминаю про телефон Дары, появляется проблеск надежды. Одной рукой я держу руль, а второй шарю в подстаканнике, но там только старая жвачка, завернутая в бумагу. С нарастающим беспокойством я провожу рукой по пассажирскому сиденью. Ничего.
В этот момент из подлеска выскакивает животное (енот или опоссум, в темноте не разглядеть) и замирает, сверкая глазами, прямо у меня на пути. Я резко выворачиваю руль влево, даже не успев проверить, есть ли машины позади меня, и ожидаю удара. Но через секунду возвращаю контроль и выравниваю машину. Еще немного, и я бы, пролетев мимо заграждения и темных домов на побережье, упала прямо в воду. Когда я смотрю в зеркало заднего вида, вижу маленькую темную фигуру на дороге. В целости и сохранности.
И все же я не могу преодолеть панику, ужас из-за того, что я снова потеряла контроль, снова была на самом краю. Должно быть, я оставила телефон Дары дома, когда обыскивала ее комнату. А значит, я осталась одна. Все ответы скрыты там, внизу, на безлюдном отрезке пляжа от бара «Бимерс» до места нашей аварии, где из-за течений плавать смертельно опасно. Ответы на вопросы, что случилось с Мэдлин Сноу и почему так изменилась моя сестра. И ответ на вопрос, что случилось той ночью четыре месяца назад, когда мы оторвались от земли и погрузились в темноту.
Тихий, но настойчивый голос в моей голове умоляет повернуть назад, предупреждает, что я не готова узнать правду.
Но я игнорирую его и еду дальше.
Дара, 2:23
Снаружи маяк выглядит заброшенным. Он возвышается над строительными лесами, словно палец, указывающий на луну. Узкие окна заколочены тусклыми серыми деревяшками, а знаки свидетельствуют о том, что вход на территорию запрещен. Один из них гласит: «Внимание! Вход только в касках». Но никакого строительства здесь давно не ведется. Даже сам знак уже покрыт солью, погнут и с чьей-то легкой руки украшен граффити.
Нужно было захватить фонарик.
Я не помню, как можно попасть внутрь. Но знаю, что где-то есть секретная дверь, словно портал в другой мир.
Кружу по пляжу, немного скользя по камням. В отдалении за валунами я вижу огни «Бимерса», похожего на сверкающее насекомое. Время от времени я слышу, как мимо проносятся машины, вижу, как свет фар выхватывает из мрака часть пляжа и камни. Но меня с дороги не видно из-за зарослей высокой травы и карпобротуса.
Прилив начался. Между камнями пузырится грязь. Волны пенятся менее чем в четырех футах от места, где я стою, оставляя лужицы у подножия скал. Это безлюдное место. Никому не придет в голову сунуть сюда нос. И все же всего в тысяче футов вниз по шоссе начинается шум и хаос Ист Норуока.
Я ныряю под леса и провожу рукой по изгибам маяка. Краска облупляется под моими пальцами. Единственная дверь заколочена, как и окна. Но я все равно обхожу его кругом. Я была здесь раньше. Значит, должен быть вход. Только если…
Внезапно ко мне приходит идея. Только если Андре, зная, что копы у него на хвосте, не решил запутать следы.
Но в эту секунду мои пальцы на что-то натыкаются. Какая-то шероховатость, небольшая трещина в стене.
Здесь есть проход, аккуратно вырезанный прямо в стене, а затем для вида заколоченный. Я толкаю изо всех сил, но дверь не поддается. Может, она закрыта изнутри? Я провожу пальцем по едва заметному краю и вскрикиваю, когда напарываюсь на острый конец гвоздя. Облизываю палец и чувствую вкус крови во рту. Так я и думала. На самом деле гвозди вбиты в дверь и просто загнуты. И все же она не открывается.
Мне нужно попасть внутрь любой ценой. В отчаянии я изо всех сил пинаю дверь, и неожиданно она открывается со скрипом и грохотом, словно разинутый рот. Ну конечно. Нужно не толкать. Тянуть.
Позади я слышу какой-то шорох и оборачиваюсь. Поднялся ветер, и о берег разбивается очередная волна, пенясь между скользких темных скал. Я оглядываю пляж, но вижу только расплывчатые тени старых валунов, дикие заросли травы и тусклые огни «Бимерса», мерцающие в отдалении, отбрасывающие серебристые отсветы в океан.
Я проскальзываю внутрь, нагибаюсь и поднимаю с песка камень, который можно подложить, чтобы дверь не закрылась. Так внутрь проникает хоть немного света. К тому же это будет знаком для Ник.
Если она сможет меня отыскать.
Внутри пахнет старым пивом и сигаретным дымом. Я делаю еще один шаг вперед, натыкаюсь на выключатель, и что-то (бутылка?) откатывается в сторону. Потом натыкаюсь на лампу и еле успеваю поймать ее в сантиметрах от пола. Свет, который подключен к генератору, едва освещает лестницу, ведущую на верхние этажи маяка. В этой комнате ничего нет, кроме пустых пивных банок и бутылок, сигаретных окурков и непонятно откуда взявшегося мужского ботинка. Поверх слоя опилок на полу виднеется множество следов. Мятый пакет из «Макдоналдса», оставленный в углу, облепили муравьи.
Я поворачиваю лампу в направлении лестницы. В тусклом свете она похожа на извивающуюся змею. Я решаю подняться.
Красный диван убрали. Еще раньше, чем нахожу другую лампу, я замечаю дорожки на пыльном полу, свидетельствующие о том, что здесь недавно двигали к лестнице и спускали по ней нечто тяжелое.
Но световая аппаратура осталась. Четыре светильника с большими лампами, словно на киноплощадке, и старый кофейный столик со следами от стаканов. Пыльный кондиционер все еще висит на стене. Слева от лестницы сложены грудой фанера и гипсокартон, привезенные, видимо, для ремонта, который так и не состоялся. В углу валяется потрепанный желтый лифчик с рисунками в виде шмелей на чашечках.
На секунду я замираю в центре комнаты, с трудом преодолевая внезапное желание закричать. Как я сюда попала? Как сюда попали остальные?
Теперь со всем этим покончено: с ложью, противостоянием и преследованием. Помню, когда мы с сестрой соревновались, кто первый доедет на велосипеде домой, к последнему кругу икры и бедра начинали нещадно гореть, и меня одолевало желание прекратить это, сдаться, больше не крутить педали и позволить себе проехать эти последние метры по инерции. Вот что я сейчас чувствую: не триумф победы, а облегчение от того, что больше не нужно бороться.
Но есть еще кое-что, что я должна сделать.
Я обследую комнату, выискивая какую-то деталь, которая помогла бы связать Андре и Мэдлин Сноу. Не знаю, что я рассчитываю найти. «Все тайное становится явным». Эта фраза не выходит у меня из головы. Или нет. «Шила в мешке не утаишь».
Кровь.
Рядом с одной из стен я вижу бурое пятно размером с детскую ладонь. Я наклоняюсь, ощущая легкую тошноту. Пятно впиталось в доски пола, и теперь невозможно понять, насколько оно старое (или новое).
Внизу кто-то резко захлопывает дверь. Я быстро поднимаюсь. Сердце уходит в пятки. Здесь кто-то есть. И это не Ник, она не стала бы закрывать дверь. Она бы двигалась тихо и осторожно.
Есть только одно место, где я могу спрятаться: за грудой фанеры, сваленной у лестницы. Я крадусь по комнате, замирая каждый раз, когда под ногами скрипят доски пола, и бесшумно пробираюсь в узкое темное пространство между грудой стройматериалов и стеной. В моем укрытии невыносимо пахнет мышиным пометом. Я забиваюсь в самый дальний угол и затихаю, прислушиваясь, не донесется ли снизу звук шагов или дыхание.
Тишина. Я не могу расслышать ни скрипа, ни шепота, ни вздоха. Считаю до тридцати, а потом обратно до нуля, но ничего не происходит. Тогда я решаю покинуть свое укрытие. Должно быть, ветер сдвинул камень с места, и дверь закрылась.
Выбираясь из кучи фанеры, я замечаю подозрительный металлический блеск. Похоже, какая-то вещь зацепилась за один из листов. Я аккуратно высвобождаю ее пальцами.
В эту секунду весь мир перестает для меня существовать, и я не вижу ничего вокруг, кроме него.
Это серебряный браслет Мэдлин Сноу. Тот самый, в поисках которого мы так тщательно прочесывали пляж во время поисковой операции. Ее любимый браслет с шармами.
Стоя на трясущихся ногах, я изо всех сил стискиваю в руках браслет, будто иначе он может исчезнуть, провалиться сквозь землю, как и сама Мэдлин. Наконец я решаюсь вылезти наружу.
– Какого хрена?
Андре застает меня врасплох. Я не слышала, как он подошел.
Он стоит на верхней ступеньке, вцепившись в перила, лицо искажено гневом.
– Ты, – выплевывает он, а я не могу даже пошевелиться, – какого хрена ты тут забыла?
Он делает два шага ко мне, отпустив перила. И я не рассуждаю. Я просто бегу. Я бросаюсь в проход, и от неожиданности он пятится назад, освобождая мне достаточно места, чтобы протиснуться на лестницу.
«Вниз, вниз, вниз!»
Металлические ступени, словно зубы, скрипят под моим весом. Взрывы боли пронизывают колени и лодыжки.
– Эй! Стой, стой!
Я выскакиваю на пляж. Из горла рвется хрип. Я бегу вдоль берега и слышу, как Андре бросается вслед за мной.
– Послушай. Послушай. Я просто хочу поговорить.
Я теряю в камнях одну сандалию и, когда наклоняюсь, случайно выпускаю из рук браслет. На одну кошмарную секунду мне кажется, что я уже не смогу найти его, слепо шаря в мокром песке. За спиной я слышу шаги Андре и его тяжелое дыхание.
Наконец пальцы смыкаются на чем-то металлическом. Это браслет. Я вскакиваю на ноги, игнорируя боль, и бегу к шоссе, срезая путь, где это возможно. В босую ногу впиваются песчинки, но я не обращаю на это внимания.
Протискиваюсь между камнями, хватаясь за траву, чтобы удержать равновесие на скользком песке. Заросли здесь такие густые, что я практически не вижу шоссе, только вспыхивающие время от времени огоньки фар. Но я продолжаю продираться сквозь них, закрыв лицо одной рукой и чувствуя себя сказочным рыцарем, чей путь лежит через заколдованный лес.
Это не сказка.
Андре с руганью спешит следом. Но он отстает. Рискнув, я оборачиваюсь и вижу, как колышется трава в том месте, где он пытается прорваться. Наконец трава расступается передо мной, и в одно мгновение я оказываюсь на шоссе. Гладкая лента дороги блестит в лунном свете, словно масло.
Я делаю последние несколько шагов, стараясь не споткнуться о разбросанные кругом пустые банки и пакеты. Перепрыгнув отбойник, поворачиваю налево – прочь от этого пляжа, прочь от «Бимерса», я направляюсь к пустынной части побережья, где стоят только недостроенные дома, а море глубоко врезается в массивные дикие скалы. Там я могу скрыться от него в темноте. Могу спрятаться, пока он не сдастся.
Я иду по шоссе, стараясь держаться ближе к отбойнику. Мне сигналит проносящаяся мимо машина, из окон которой грохочет музыка. Где-то в отдалении слышится звук полицейской сирены. Снова кто-то ранен или убит, еще одна жизнь разрушена.
Я оборачиваюсь. Андре тоже добрался до шоссе. В темноте его лица не разглядеть.
– Господи, – кричит он, – ты что, совсем…
Но я не слышу конца этой фразы, так как мимо проносится еще одна машина.
Я снова слышу сирены, теперь далеко на юге. Вокруг почти нет зданий, только темные дома высоко на холмах и незавершенные виллы на разных этапах строительства. Я ни разу не была здесь со дня аварии, и все теперь кажется мне незнакомым. С одной стороны шоссе пляж подпирают неприступные скалы, с другой стороны стоят поросшие соснами холмы.
Бежала ли здесь Мэдлин Сноу? Поймал ли он ее и притащил ли обратно на маяк? Кричала ли она?
Я снова оборачиваюсь, но позади лишь пустынная трасса. Андре или сдался, или безнадежно отстал. Я немного замедляюсь, пытаясь отдышаться. Легкие горят. Теперь боль повсюду в моем теле. Чувствую себя деревянной куклой, которая вот-вот рассыплется на куски.
Ночь вокруг меня стала очень тихой. Если бы не сирены, все еще воющие (кажется, они приближаются?), мир был бы похож на картину маслом, завершенную, неподвижную, погрузившуюся в темноту.
Должно быть, я была права, и мы с Ник разбились где-то неподалеку. Мне кажется, что прямо сквозь меня дует ледяной ветер, но в действительности никакого ветра быть не может – кроны деревьев неподвижны. И все же по моей спине бежит холодок.
«Останови машину».
Воспоминания вспыхивают в моей голове, словно кометы в темноте.
«Нет. Сначала договорим».
«Мы договорили. Останови».
«Дара, прошу тебя. Ты не понимаешь».
«Я сказала, останови».
В десяти футах от меня впереди по шоссе отбойник смят, и из него вырван кусок металла. С обеих сторон от дыры свисают потрепанные шелковые ленточки. Они тихонько развеваются, словно водоросли, потревоженные легким течением. В землю воткнут небольшой деревянный крест, а позади него участок скалы увешан записочками, клочками бумаги и ткани.
Рядом с крестом кто-то оставил несколько свежих букетов, и даже с расстояния в несколько футов я узнаю мягкую игрушку Арианы. Это ее любимый плюшевый медведь: мистер Стивенс. Она каждый год покупает ему рождественские подарки. Обычно это аксессуары: зонтик или шляпа.
На этот раз у него новое украшение: ленточка на шее, на которой маркером написано несколько слов. Я наклоняюсь, чтобы разглядеть.
«С днем рождения, Дара. Мне так тебя не хватает».
Время замедляется и останавливается совсем. Только звуки сирен воют в тишине.
Записки, размокшие настолько, что прочесть их уже невозможно, запылившиеся искусственные цветы и брелоки, а в центре всего этого…
Фотография.
Моя фотография.
Взятая из школьного альбома. Снятая в первый год старшей школы. Та, которую я всегда ненавидела. На ней у меня слишком короткие волосы.
А ниже к камню прикручена металлическая табличка, и на ней вырезаны слова:
«Покойся с миром. Дара Жаклин Уоррен. Ты всегда будешь жить в наших сердцах».
Сирены воют так близко и так оглушительно, что их звук отдается в моих зубах. Так громко, что я не могу думать. А затем, в мгновение, с одним порывом ветра все звуки возвращаются в мир. С моря сплошной стеной приходит дождь. И он наполняется вспышками света. Красные и белые. Красные и белые.
Сирены останавливаются. Все вокруг видится мне, словно в замедленной съемке. Даже дождь кажется замерзшим в воздухе, стена воды, повернутая по диагонали. Три машины останавливаются неподалеку. Какие-то люди бегут ко мне. В свете фар они превратились в безликие тени.
– Ник! – кричат они. – Ник! Ник!
«Беги».
Это слово приходит ко мне вместе с дождем. Его тихо нашептывает ветер, обдувающий мое лицо.
И я бегу.