Небо словно разломано на куски. Горизонт цвета кирпича. Остальная часть неба исчерчена багровыми побегами.

Река превратилась в струйку. За воду дерутся. Пиппа нас предупреждает, чтобы мы не выходили из ее лагеря, и расставляет по периметру охрану. Саммер уже ушла. Даже Пиппа не знает, куда та отправилась, либо не хочет делиться с нами ее планами.

В конце концов Пиппа решает, что чем меньше, тем лучше. Чем меньше народу мы привлечем к этому делу, тем меньше шансов, что его изгадят. Лучшие бой­цы — Тэк, Рэйвен, Дэни и Хантер — будут отвечать за главное: они проберутся к дамбе, где бы та ни распола­галась, и взорвут ее. Ла требует, чтобы ее тоже вклю­чили в эту группу, как и Джулиан, и, хотя никого из них нельзя назвать подготовленным бойцом, Рэйвен сдается.

Прямо убила бы ее.

— Нам еще потребуется охрана, — говорит Рэй­вен. — Люди, стоящие на шухере. Не волнуйся. Я вер­ну его целым и невредимым.

Алекс, Пиппа, Корал и один мужчина из команды Пиппы — его называют Бист, должно быть, из-за буй­ной копны нечесаных черных волос и темной бороды, загораживающей рот, — составляют один из диверси­онных отрядов. Меня каким-то образом припрягают командовать вторым. В помощь мне дают Брэма.

— Я хочу с Джулианом, — говорю я Тэку. Мне как-то неловко жаловаться Пиппе напрямую.

— Да ну? А я хочу яичницу с беконом на завтрак, — отзывается Тэк, не поднимая головы. Он скручивает сигарету.

— Ты до сих пор обращаешься со мной, как с ребен­ком, — возмущаюсь я, — и это после того, что я для вас сделала!

— Только когда ты ведешь себя, как ребенок, — от­резает Тэк, и я вспоминаю, как мы поссорились с Алексом сто лет назад, когда я только-только узнала, что мама всю мою жизнь провела в заключении в Крипте. Я уже целую вечность не думала о том момен­те и о внезапной вспышке со стороны Алекса. Это слу­чилось как раз перед тем, как он впервые сказал, что любит меня. Как раз перед тем, как я сказала ему то же самое.

Внезапно я перестаю понимать, что творится, и вонзаю ногти в ладони, пока не чувствую укол боли. Я не понимаю, как все так переменилось, как целые слои моей жизни оказались похоронены. Этого не мо­жет быть. Когда-нибудь нам придется все это взорвать.

— Послушай, Лина. — На этот раз Тэк поднимает голову. — Мы просим тебя сделать это потому, что до­веряем тебе. Ты — лидер. Ты нужна нам.

Искренность его тона настолько поражает меня, что я не знаю, что и ответить. В своей прежней жизни я никогда не была лидером. Лидером была Хана, а я только следовала за ней.

— Когда это закончится? — спрашиваю я, в конце концов.

— Не знаю, — отвечает Тэк. Впервые на моей памя­ти он признается, что чего-то не знает. Тэк пытается скрутить сигарету, но у него дрожат руки. Ему прихо­дится прекратить и начать заново. — Возможно, ни­когда.

В конце концов, он сдается и в приступе раздраже­ния швыряет сигарету наземь. Несколько мгновений мы молчим.

— Нам с Брэмом нужен третий, — наконец говорю я. — Если что-нибудь случится со мной или с ним, если кого-нибудь из нас убьют, чтобы у второго осталась поддержка.

Тэк снова смотрит на меня. Я вспоминаю, что он тоже молод — ему всего двадцать четыре. И в эту се­кунду он выглядит ровно на них. Он похож на благо­дарного ребенка, как будто я только что предложила ему помочь справиться с домашним заданием.

Потом это мгновение уходит, и лицо его снова су­ровеет. Он достает пачку табака, бумагу и снова при­нимается за дело.

— Можешь взять Корал, — говорит он.

Во всем задании больше всего меня пугает необхо­димость пройти через лагерь. Пиппа дает нам один из фонариков на батарейках. Его несет Брэм. В его движущемся свете толпа вокруг нас распадается на фраг­менты: вон вспышка ухмылки, а вон женщина, кормя­щая ребенка грудью, смотрит на нас с негодованием. Людское море неохотно расступается перед нами и смыкается за нашей спиной. Я чувствую их жажду. Уже слышны стоны, шепот «воды, воды». Отовсюду доно­сятся крики, приглушенные возгласы, звуки ударов.

Мы добираемся до берега реки. Ее русло больше не кишит людьми, дерущимися за воду. Драться больше не за что, от воды осталась лишь тонюсенькая струйка в палец толщиной, черная от ила.

До стены еще миля, а потом четыре мили к северу вдоль стены, к той ее части, что укреплена получше. Наша задача — привлечь как можно больше внимания и оттянуть как можно больше народу из службы безо­пасности от того места, к которому будут прорываться Рэйвен, Тэк и остальные.

Когда мы собирались, Пиппа открыла второй хо­лодильник, поменьше, и оказалось, что его полки за­биты оружием, которое она получила от сопротивле­ния. Тэку, Рэйвен, Ла, Хантеру и Джулиану достались пистолеты. Нам пришлось обойтись полупустой бу­тылкой с бензином, заткнутой тряпкой, — Пиппа на­зывала ее «кошельком нищего». По безмолвному до­говору меня избрали нести ее. Теперь она неприятно стучит меня по спине и словно бы становится все тя­желее. Мне представляется внезапный взрыв, разно­сящий нас на куски, и я никак не могу выбросить эту картину из головы.

Мы добираемся до того места, где лагерь упирается в южную стену города — вал людей и палаток, накатывающийся на камень. Эта часть стены и район города за ней брошены. Огромные темные прожектора тянут шеи над лагерем. Уцелела одна-единственная лампоч­ка. Она льет яркий белый свет, резко очерчивая силуэ­ты и опуская детали и объем, словно маяк, шлющий свои лучи над темной водой.

Мы идем вдоль пограничной стены на север и в конце концов оставляем лагерь позади. Земля под но­гами сухая. Ковер из сосновых иголок шуршит при каждом шаге. Поскольку шум лагеря сошел на нет, это шуршание — единственное, что нарушает тишину.

Меня грызет беспокойство. Я не слишком волну­юсь насчет нашего задания — если все пройдет хоро­шо, нам даже не придется пробивать стену, — но Джу­лиан сам не понимает, во что ввязался.

— Это безумие! — произносит вдруг Корал. Голос ее пронзителен. Она, должно быть, все это время сра­жалась с паникой. — Из этой затеи ничего не выйдет! Это самоубийство!

— Можешь не ходить! — отрезаю я. — Тебя никто не просил вызываться добровольцем.

Корал словно не слышит меня.

— Нам надо было собраться и уйти отсюда! — гово­рит она.

— И оставить всех прочих разбираться с этим са­мим? — вспыхиваю уже я.

Корал не отвечает. Ее явно ничуть не больше моего радует то, что мы вынуждены работать вместе, — а может, даже меньше моего, потому, что за командира все-таки я.

Мы петляем между деревьями, следуя за беспоря­дочными перемещениями Брэмова фонаря, порхающего впереди, словно светлячок-переросток. Время от времени мы пересекаем полосы бетона, расходящиеся от стен города. Когда-то эти старые дороги вели в дру­гие города. Теперь же они уходят в землю, текут, слов­но серые реки, у подножия молодых деревьев. Дорож­ные указатели, сплошь затянутые бурым плющом, показывают путь к городам и ресторанам, которых давно уж нет.

Я смотрю на маленькие пластиковые часы, кото­рые дал мне Бист. Двадцать три тридцать. Вышли мы полтора часа назад. У нас еще полчаса до того момен­та, когда надо будет поджечь тряпку и отправить по­сылочку за стену. Одновременно с этим раздастся взрыв на восточной стороне, к югу от того места, где будут перебираться через стену Рэйвен, Тэк, Джулиан и остальные. Надеюсь, два взрыва отвлекут внимание от пробравшихся в город чужаков.

Здесь, в отдалении от лагеря, граница в куда луч­шем состоянии. Высокая бетонная стена целая и чи­стая. Прожектора в рабочем состоянии и более много­численны: огромные, широко распахнутые, слепящие глаза отделяют друг от дружки двадцать-тридцать футов.

За прожекторами я различаю черные силуэты жи­лых высоток, здания из стекла и металла, церковные шпили. Я понимаю, что мы, должно быть, неподалеку от делового центра и что этот район, в отличие от окра­инных жилых районов города, не полностью эвакуи­рован.

Адреналин начинает свою работу, и я вся начеку. Внезапно я осознаю, что ночь вовсе не беззвучна.

Я слышу шаги снующих вокруг нас животных, шуршание маленьких тел в палой листве.

А потом до меня доносятся голоса - еле различи­мые, сливающиеся с голосами леса.

— Брэм! — шепчу я. — Выключи фонарь!

Брэм повинуется. Поют сверчки, разделяя воздух на частицы, отсчитывая секунды. Я слышу учащенное, испуганное дыхание Корал. Ей страшно.

И снова голоса, и принесенный ветерком смех. Мы отступаем в лес, прячемся в темный клин между двумя прожекторами. Когда мои глаза привыкают к темноте, я вижу крохотный огонек, оранжевого светлячка, па­рящего над стеной. Он вспыхивает, затухает, разгора­ется снова. Сигарета. Часовой.

Новый взрыв смеха разрывает тишину, на этот раз более громкий, и мужской голос произносит:

— Да хрен тебе!

Часовые. Во множественном числе.

Итак, на стенах устроены наблюдательные пун­кты. Это и хорошо, и плохо. Больше часовых — боль­ше людей, способных поднять тревогу, больше сил бу­дет отвлечено от главного прорыва. Но одновременно это означает, что к стене опаснее подбираться вплот­ную.

Я подаю Брэму знак: продолжаем двигаться. Те­перь, когда фонарик выключен, нам приходится идти медленно. Я снова смотрю на часы. Двадцать минут.

Потом я вижу его: металлическое сооружение воз­вышается над стеной, словно птичья клетка-переро­сток. Сторожевая вышка. На Манхэттене с его подоб­ной стеной имеются и такие вышки. Внутри клетки рычаг, способный поднять тревогу по всему городу, вызвать регуляторов и полицию к границе.

К счастью, вышка стоит в темном промежутке между прожекторами. Однако же есть весомый шанс, что этот участок границы патрулируют часовые, хоть мы их и не видим. Верх стены массивен и темен, там может укрыться сколько угодно регуляторов.

— Мы бросим бутылку как можно ближе к вы­шке, — негромко говорю я. — Если взрыв не заставит сработать сигнализацию, тревогу поднимут часовые. Брэм, мне нужно, чтобы ты вырубил один из вон тех прожекторов, которые подальше. Я хочу, чтобы часо­вые ушли с вышки, если они там есть. Мне потребует­ся подойти поближе, чтобы добросить эту штукови­ну. — Я снимаю рюкзак.

— А мне что делать? — спрашивает Коралл.

— Оставаться здесь, — говорю я. — Наблюдать. Прикрывать меня, если что-то пойдет не так.

— Что за чушь, — говорит Корал. Судя по виду де­вушки, ее обуревают противоречивые чувства.

Я снова смотрю на часы. Пятнадцать минут. Почти пора. Я достаю бутылку из рюкзака. Она кажется крупнее, чем раньше, и тяжелее. Мне не сразу удается найти коробок спичек, который дал Тэк, и на мгнове­ние я пугаюсь, что каким-то образом потеряла его в темноте, но потом я вспоминаю, что для сохранности спрятала спички в карман.

«Подожги тряпку и брось бутылку, — сказала мне Пиппа. — Проще простого».

Я делаю глубокий вдох. Мне не хочется, чтобы Ко­рал знала, что я нервничаю.

— Давай, Брэм.

— Сейчас? — Голос Брэма тих, но спокоен.

— Отправляйся сейчас. Но подожди моего свистка

Брэм встает и бесшумно уходит. Вскоре его погло­щает тьма. Мы с Корал, молча ждем. В какую-то секун­ду наши локти соприкасаются, и Корал отдергивает руку. Я подвигаюсь чуть вперед, осматривая стену и пытаясь понять, то ли тени, которые я вижу, — люди, то ли шуточки ночи.

Я смотрю на часы, потом еще раз. Минуты внезап­но несутся вскачь.

23:50.

23:53.

23:55.

Пора!

У меня пересыхает в горле. Я едва могу глотать, и мне приходится дважды облизнуть губы, прежде чем удается свистнуть.

На протяжении нескольких долгих, мучительных секунд ничего не происходит. Больше нет смысла при­творяться, что мне не страшно. Сердце лихорадочно стучит в груди, а легкие слово бы захлопнулись.

Потом я вижу Брэма. Всего на секунду, во время рывка к стене, он попадает в луч прожектора, и свет очерчивает его, словно на фотографии. А потом тьма снова поглощает его, и мгновение спустя раздается оглушительный грохот, и прожектор гаснет.

Я вскакиваю и мчусь к стене. Я ловлю себя на том, что кричу, но не могу ни разобрать слов, ни сосредото­читься на чем-либо, кроме стены и сторожевой вышки над ней. Теперь, когда прожектор погас, силуэт вышки, подсвеченный луной и рассеянным светом города, сде­лался особенно четким. В пятнадцати футах от стены я прижимаюсь к стволу молодого дуба. Я зажимаю «кошелек нищего» между ног и принимаюсь сражать­ся со спичками. Первая шипит и гаснет.

— Ну давай же, давай! — бормочу я. У меня дрожат руки. Вторая и третья спички тоже не хотят гореть.

Стаккато выстрелов разрывает тишину. Судя по звукам, часовые стреляют вслепую, наугад, и я возно­шу короткую молитву, чтобы Брэм уже успел отсту­пить за деревья, спрятаться, укрыться — и смотрит, чтобы убедиться, что остальная часть плана идет как надо.

Четвертая спичка наконец разгорается. Я перехва­тываю бутылку, подношу кончик спички к тряпке и смотрю, как тот вспыхивает белым, жарким пламенем.

А потом я выбираюсь из-под защиты деревьев, де­лаю глубокий вдох и бросаю бутылку.

Бутылка, вращаясь, летит к стене — невообрази­мый круг пламени. Я напрягаюсь, ожидая взрыва, но его нет. Горящая тряпка вываливается из горлышка бутылки и плывет к земле. Я слежу за ее полетом, словно загипнотизированная, — она летит, кренясь, будто подбитая огненная птица, и падает в подлесок у подножия стены. Бутылка разбивается об бетон, не причинив никакого вреда.

— Что за черт? Теперь-то в чем дело?

— Похоже, огонь.

— Возможно, твоя хренова сигарета.

— Хватит подкалывать, дай лучше шланг.

Тревоги все нет. Возможно, стражники привыкли к актам вандализма со стороны заразных, и ни разби­того прожектора, ни непонятного огонька не хватает, чтобы заставить их забеспокоиться. Возможно, это не имеет особого значения - диверсия Алекса, Пиппы и Биста намного важнее и ближе к месту действия, - Но я боюсь, что их план мог тоже сорваться. И город так и остался полон стражников, готовых, сытых, внима­тельных.

И Рэйвен, Тэк, Джулиан и остальные идут на бойню.

Даже не осознав, что я решила двигаться, я снова подхватываюсь и мчусь к дубу у стены, который, по­хоже, способен выдержать мой вес. Я знаю лишь одно: надо перебраться через стену и самой поднять тревогу. Я упираюсь ногой в развилку в стволе и подтягиваюсь. Я слабее, чем была прошлой осенью, — тогда я взбира­лась на деревья каждый день, легко и непринужденно. А вот теперь с глухим стуком срываюсь наземь.

— Что ты делаешь?

Я оборачиваюсь. Из-за деревьев выныривает Корал.

— Это ты что делаешь?

Я поворачиваюсь обратно к дереву и предприни­маю еще одну попытку, на этот раз ухватившись по-другому. Нет времени, нет времени, нет времени!

— Ты сказала прикрывать тебя, — говорит Корал.

— Тише ты! — шепотом одергиваю ее я. Ну надо же, она и вправду достаточно волновалась за меня, чтобы пойти следом.

— Я собираюсь перелезть через стену.

— А дальше что?

Я предпринимаю третью попытку. Мне удается за­цепиться за ветви над головой кончиками пальцев, но потом ноги не выдерживают, и мне приходится снова спрыгнуть наземь. Четвертая попытка оказывается даже хуже первых трех.

— Лина! Что ты собираешься делать дальше? — по­вторяет Корал.

Я разворачиваюсь к ней и шепчу:

— Подтолкни меня!

— Что?

— Ну давай же! — В моем голосе проскальзывает паника. Если Рэйвен и остальные еще и не пробрались в город, то попытаются это сделать в любую секунду. Они рассчитывают на меня!

Корал, должно быть, улавливает, как изменился мой голос, потому что больше не задает вопросов. Она сцепляет пальцы и приседает, так, чтобы я могла поставить ногу на образовавшуюся ступеньку. По­том она, крякнув, поднимает меня, и я, взметнув­шись, умудряюсь забросить тело на ветки, отходя­щие от ствола, как спицы от раскрытого зонтика. Одна ветка тянется почти до самой стены. Я ложусь на живот, прижимаюсь к коре и ползу вперед, как гу­сеница.

Ветка начинает сгибаться под моим весом. Еще фут-другой — и она начинает раскачиваться. Я не могу продвинуться дальше. По мере того как ветка проседа­ет, расстояние между мной и верхушкой стены все уве­личивается. Еще немного — и у меня не будет ни ма­лейшей возможности перебраться на ту сторону.

Я делаю глубокий вдох и сажусь на корточки, про­должая крепко держаться руками за ветку. Та слегка покачивается подо мной. Волноваться или спорить нет времени. Я прыгаю вверх к стене, и ветка дви­жется вместе со мной, как трамплин, когда я отрыва­юсь от нее.

На мгновение я делаюсь невесомой, зависнув в воздухе. Потом край бетонной стены врезается мне в солнечное сплетение и вышибает из меня воздух. Но мне все-таки удается уцепиться и взобраться на стену. Я падаю на мостки, по которым ходят часовые во вре­мя дежурства. Я замираю в тени, стараясь восстано­вить дыхание.

Но мне нельзя отдыхать долго. Внезапно я слышу шум: часовые перекликаются, кто-то рысцой бежит в мою сторону. Сейчас они застукают меня, и я поте­ряю свой шанс.

Я встаю и мчусь к сторожевой вышке.

— Эй! Эй, а ну стой!

Из темноты возникают фигуры: один, двое, трое часовых, все мужчины, лунные отблески на металле. Винтовки.

Первая пуля со звоном рикошетирует от стальной опоры сторожевой вышки. Под грохот новых выстре­лов я бросаюсь в маленькую открытую башню. Я не вижу ничего, кроме своей цели, и все звуки кажутся отдаленными. Разрозненные образы вспыхивают в моем сознании, словно стоп-кадры из разных филь­мов. Выстрелы. Фейерверки. Крики. Дети на берегу.

А потом я вижу лишь небольшой рычаг, освещен­ный одной-единственной лампочкой в проволочной сетке. Сигнал тревоги.

Время словно замедляется. Моя рука плывет к ры­чагу мучительно медленно. Рычаг у меня в руке. Ме­талл на удивление холодный. Медленно, медленно, медленно сжимается рука и толкает рычаг.

Очередной выстрел. Металл вокруг меня звенит и вибрирует.

А потом внезапно ночь пронзает пронзительный, плачущий вопль, и время, содрогнувшись, возвраща­ется к нормальному течению. Вопль настолько силен, что отдается даже у меня в зубах. Огромная лампочка на верхушке сторожевой вышки загорается и начинает вращаться; красный луч скользит по городу.

Сквозь металлическую клеть ко мне тянутся руки, паучьи, огромные и волосатые. Один из часовых це­пляется за мое запястье. Я обхватываю его шею и рез­ко дергаю, и часовой врезается лбом в одну из сталь­ных опор. Он отшатывается и выпускает мою руку.

— Сука!

Я прорываюсь из вышки. Две ступеньки, перемах­нуть через стену — и все будет в порядке, я окажусь на свободе. Брэм и Корал ждут в лесу... мы оторвемся от часовых в темноте...

Я справлюсь...

И тут через стену перелезает Корал. От неожидан­ности я останавливаюсь. Мы так не договаривались! Я не успеваю спросить у Корал, что она тут делает, — меня хватают за талию и дергают назад. Я чувствую запах кожи и ощущаю у себя на шее горячее дыхание. Инстинкты берут свое: я всаживаю локоть в живот ча­совому, но он меня не отпускает.

— Стой смирно! — рявкает он.

Череда коротких вспышек: чей-то крик, чужая рука у меня на горле, Корал передо мной, бледная и пре­красная, ее развевающиеся волосы и занесенная рука.

А в руке у нее — камень.

Ее рука описывает изящную дугу, и я думаю: «Она собирается убить меня».

Потом часовой хрюкает, его рука на моей талии слабеет, соскальзывает, и он падает на землю.

Но теперь часовые со всех сторон. Сирена продол­жает выть, и красные вспышки выхватывают из тем­ноты куски происходящего. Двое часовых слева от нас, и двое справа. Трое плечом к плечу преграждают нам путь на ту сторону стены.

Оборот — и луч снова скользит над нами, освещая металлическую лестницу у нас за спиной, уходящую в узкую и глубокую расселину городских улиц.

— Сюда! — выдыхаю я.  

Я разворачиваюсь и толкаю Корал к лестнице. Этого движения не ждут, и часовым требуются лишние секунды, чтобы отреагировать на него. К тому времени, как они добираются до лестни­цы, мы с Корал уже на улице. В любую секунду могут подоспеть новые часовые, привлеченные воем сирены. Но если нам удастся найти темный уголок... местечко, где можно спрятаться и переждать...

Фонари не горят почти нигде. Улицы темны. Слышны приближающиеся быстрые шаги. Еще па­трульные. Я колеблюсь, размышляя, не вернуться ли нам обратно. Корал хватает меня за руку и тянет к тем­ному треугольнику: дверь в нише, воняющей коша­чьей мочой и сигаретным дымом, полускрытая колон­нами у входа. Мы прячемся в тени. Минуту спустя мимо проносятся темные фигуры. Слышится жужжа­ние радио-переговоров и тяжелое дыхание.

Сирена еще работает.

«Пост двадцать четыре со­общает о прорыве».

«Ждем подкрепления, чтобы начать прочесы­вание».

Когда они удаляются, я поворачиваюсь к Корал.

— Какого черта ты тут делаешь?! — спрашиваю я. — Ты зачем полезла за мной?

—Ты сказала, что я должна прикрывать тебя, — от­вечает Корал. — Я перепугалась, когда услышала сире­ну. Я думала, с тобой что-то случилось.

— А где Брэм? — спрашиваю я.

Корал качает головой.

— Не знаю.

— Тебе не следовало рисковать, — отрезаю я. По­том добавляю: — Спасибо.

Я начинаю было подниматься, но Корал дергает меня обратно.

— Подожди! — шепчет она и прижимает палец к гу­бам. Потом я слышу новые шаги, движущиеся в про­тивоположном направлении. В поле зрения появля­ются две быстро перемещающиеся фигуры.

Один из идущих, мужчина, говорит:

— Не представляю, как ты так долго живешь среди этой мерзости... Честно тебе говорю — я бы не смог.

— Это нелегко.

Вторая фигура принадлежит женщине. Ее голос кажется мне знакомым.

Как только они скрываются в отдалении, Корал подталкивает меня. Нам нужно убираться из этого района, скоро здесь будут кишеть патрули. Возможно, они включат уличные фонари, чтобы легче было ис­кать.

Надо уходить на юг. Там мы сможем перебраться  обратно, в лагерь.           

Мы движемся быстро, молча, держась впритирку к зданиям — отсюда легко нырнуть в переулок или в дверной проем. Меня переполняет тот же удушающий страх, который я испытывала, когда мы с Джулианом бежали по туннелям и пробирались по подземельям.

Внезапно фонари вспыхивают все разом. Как буд­то тени были океаном, и отлив обнажил бесплодный, изрезанный ландшафт улиц. Мы с Корал инстинктив­но ныряем в темный дверной проем.

— Ч-черт! — бормочет Корал.

— Этого я и боялась, — шепчу я.

— Нам придется держаться переулков. Будем идти по самым темным местам, какие удастся найти.

Корал кивает.

Мы движемся, словно крысы. Мы перебегаем от тени к тени, прячась в укрытиях — в переулках, двер­ных нишах, за мусорными баками. Еще два раза мы слышим приближающийся патруль, ныряем в тень и сидим там до тех пор, пока треск радиопомех и топот не исчезают вдали.

Город изменился. Вскоре здания начинают стоять не так плотно друг к другу. Вой сирены превращается в отдаленный шум, и мы с облегчением вступаем в район, где фонари не горят. Жирная луна висит высо­ко в небе. У домов по обе стороны улицы вид необита­емый и одинокий, как у детей, покинутых родителями. Далеко ли мы от реки? Удалось ли Рэйвен и осталь­ным взорвать дамбу? Должны ли мы были услышать взрыв? Я думаю о Джулиане, и меня переполняют беспокойство и раскаяние. Я слишком сурова с ним. Он делает все, что может.

— Лина! — Корал останавливается и указывает вперед. Мы идем мимо парка. В центре его располо­жен заглубленный амфитеатр. На мгновение мне ме­рещится нефть, мерцающая меж каменных лавок. Лунный свет блестит на лоснящейся темной поверх­ности.

Потом до меня доходит: это вода.

Театр наполовину затоплен. Слой листьев кружит по поверхности, тревожа отражения луны, звезд и де­ревьев. В этом есть какая-то странная красота. Я не­вольно делаю шаг вперед, на траву, хлюпающую у меня под ногами. Грязь с бульканьем вырывается из-под бо­тинок.

Пиппа была права. Реку перегородили дамбой и в результате затопили некоторые районы центра. Зна­чит, мы сейчас в одном из тех районов, откуда всех эва­куировали после протестных выступлений.

— Пошли к стене, — говорю я. — Там наверняка можно будет перебраться без проблем.

Мы идем дальше по окраине парка. Вокруг царит тишина, глубокая, полная и успокаивающая. Теперь я чувствую себя хорошо. Мы справились с заданием. Мы сделали то, что должны были сделать, — и если нам хоть немного повезло, остальные части плана тоже воплощены.

В одном из уголков парка мы обнаруживаем не­большую каменную ротонду в окружении темных де­ревьев. Если бы не одинокий, старомодный фонарь на углу, я бы не заметила девушку на каменной скамье.

Она сидит, уткнувшись лицом в колени, но я узнаю длинные волосы и заляпанные грязью фиолетовые теннисные туфли. Ла.

Корал замечает ее одновременно со мной.

— Это разве не?.. — начинает было она, но я уже пу­скаюсь бежать.

— Ла! — кричу я.

Ла испуганно вскидывает голову. Должно быть, она не сразу узнает меня. На мгновение ее лицо дела­ется бледным и перепуганным. Я присаживаюсь перед ней и кладу руки на плечи.

— Что с тобой? — выдыхаю я. — Где остальные? Что-то случилось?

— Я... — Ла умолкает и качает головой.

— Ты не ранена? — Я выпрямлюсь, не убирая рук с ее плеч. Я не вижу крови, но чувствую, что Ла дрожит. Она открывает рот и снова закрывает его. Глаза у нее широко распахнутые и пустые.

— Ла! Ну, скажи же!

Я касаюсь ее лица, слегка встряхиваю Ла, чтобы вывести из этого состояния. И при этом мои пальцы случайно соскальзывают за ее левое ухо.

У меня останавливается сердце. Ла вскрикивает и отдергивается. Но я крепко держу ее за шею. Теперь она брыкается и извивается, пытаясь вырваться из моей хватки.

— Прочь от меня! — шипит она.

Я ничего не говорю. Не могу. Все мои силы сейчас вложены в руки, в пальцы. Ла сильна, но я застала ее врасплох, и мне удается рывком вздернуть ее на ноги и прижать спиной к каменной колонне. Я зажимаю ее шею в сгибе локтя, вынуждая кашляющую Ла повер­нуться влево.

Я смутно осознаю слова Корал:

  — Лина, ты что такое делаешь?!

Я отбрасываю волосы Ла с ее лица, и открывается ее шея, белая и красивая.

Я вижу лихорадочное биение ее пульса — точно под аккуратным трехзубым шрамом на шее.

Метка процедуры. Настоящая.

Ла исцелена.

Последние несколько недель проходят передо мной: спокойствие Ла, перемены в ее характере. То, что она отрастила длинные волосы и каждый день ста­рательно зачесывала их наперед.

— Когда? — хриплю я. Я все еще держу ее горло в захвате. Что-то черное и древнее поднимается во мне. — Предательница!

— Отпусти! — тяжело дыша, требует Ла. Ее левый глаз закатывается назад, чтобы взглянуть на меня.

— Когда? — повторяю я и слегка придавливаю гор­ло. Ла вскрикивает.

— Ладно, ладно! — говорит она, и я немного осла­бляю давление. Но продолжаю прижимать Ла к кам­ню. — Декабрь, — хрипит она. — Балтимор.

У меня голова идет кругом. Ну конечно. Это имен­но Ла я слышала немного раньше. Слова регулятора предстают передо мной в новом, ужасном значении: «Не представляю, как ты так долго живешь среди этой мерзости...» И ее ответ: «Это нелегко».

— Почему? — выдавливаю я. Ла не торопится от­вечать, и я снова стискиваю ее. — Почему?

Ла начинает говорить, хрипло и безудержно:

— Они были правы, Лина. Теперь я это знаю. По­думай обо всех тех людях в лагере, в Диких землях они словно животные. Это не счастье.

— Это свобода, — говорю я.

— Да ну? — Глаз Ла огромен. Зрачок расплылся на всю радужку. — Ты свободна, Лина? Это та жизнь, ко­торой ты желала?

Я не могу ответить.

Гнев — словно вязкий темный ил, словно приливная волна, поднимающаяся в моей груди и в горле.

Голос Ла переходит во вкрадчивый шепот, подоб­ный шуршанию змеи в траве:

— Лина, еще не поздно. Не важно, что ты сделала на другой стороне. Мы сотрем это, мы начнем с чисто­го листа. В этом вся суть. Мы можем убрать это все: прошлое, боль, всю твою борьбу с трудностями. Ты можешь начать сначала.

Секунду мы смотрим друг на друга. Ла тяжело ды­шит.

— Все? — спрашиваю я.

Ла пытается кивнуть и кривится, снова натолкнув­шись на мой локоть.

— Страх. Несчастье. Мы можем убрать это.

Я ослабляю давление. Ла жадно втягивает воздух. Я наклоняюсь к самому ее лицу и произношу то, что однажды, целую жизнь назад, сказала мне Хана:

— Видишь ли, нельзя быть счастливым без того, чтобы иногда бывать несчастным.

Лицо Ла застывает. Я предоставляю ей достаточно места для маневра и, когда она собирается броситься на меня, ловлю ее за запястье и заворачиваю руку за спину, вынуждая Ла согнуться пополам. Я толкаю ее на землю и прижимаю коленом.

— Лина! — кричит Корал. Я не обращаю на нее вни­мания. Одно-единственное слово стучит у меня в ви­сках: «Предательница. Предательница. Предатель­ница».

— Что с остальными? — спрашиваю я.

Мой голос, зажатый в паутине гнева, звучит пронзительно и сдав­ленно.

— Слишком поздно, Лина. — Лицо Ла наполовину втиснуто в землю, но она все равно изгибает губы в кошмарной зловещей ухмылке.

Хорошо, что у меня нет ножа. Я всадила бы его ей в шею. Я думаю об улыбающейся, смеющейся Рэйвен.

«Ла может пойти с нами. Она — просто-таки ходячий талисман на удачу».

Я думаю о Тэке, разделяющем свой хлеб и отдающем Ла большую часть, когда она жалуется, что голодна. Мое сердце крошится, словно мел, и мне одновременно хочется и закричать, и раз­рыдаться.

«Мы доверяли тебе!»

— Лина, — повторяет Корал.

— Я думаю... Тихо! — хрипло приказываю я. Внимание мое по-прежнему сосредоточено на Ла. — Говори, что с ними случилось, или я тебя убью!

Ла извивается под моим весом и продолжает ухмы­ляться.

— Поздно! — повторяет она. — Они будут там зав­тра в полночь.

— Что ты несешь?

Смех клокочет в горле Ла.

— Ты не думала, что это закончится, да? Ты не ду­мала, что мы позволим тебе поиграть в свой малень­кий лагерь, в эту грязь...

Я заворачиваю ее руку на дюйм ближе к лопаткам. Ла вскрикивает, а потом продолжает быстро говорить:

— Десять тысяч солдат, Лина. Десять тысяч солдат против тысячи голодных, измученных жаждой, боль­ных, неорганизованных неисцеленных. Вас сметут. Уничтожат. Тьфу!

Кажется, меня сейчас стошнит. Голова словно ват­ная. Я смутно осознаю, что Корал снова что-то говорит мне. Мне требуется мгновение, чтобы ее слова проби­лись сквозь мрак, сквозь бесцветное эхо у меня в голове.

— Лина, кажется, кто-то идет!

Едва Корал успевает произнести эти слова, как за угол заворачивает регулятор — вероятно, тот самый, с которым мы видели Ла, — произнося:

— Извини, что так долго. Сарай был заперт...

Он умолкает, увидев нас с Корал и Ла на земле. Ко­рал кричит и кидается на него, но получается у нее не­уклюже. Регулятор отшвыривает ее, и я слышу негромкий треск, когда голова девушки сталкивается с одной из каменных колонн портика. Регулятор бросается вперед, метя своим фонариком в лицо Корал. Девушка едва-едва успевает увернуться, и фонарик разбивается об каменную колонну и гаснет.

Регулятор вкладывает в это движение слишком много веса и теряет равновесие. Это дает Корал  достаточно времени, чтобы проскочить мимо него, дальше от колонны. Она пошатывается и явно нетвердо держится на ногах. Корал пытается повернуться к нему лицом, но вместо этого хватается за затылок, регулятор удерживается на ногах и тянет руку к поясу. Пистолет.

Я вскакиваю. Делать нечего — приходится отпу­стить Ла. Я кидаюсь к регулятору и обхватываю его за пояс. Мой вес и инерция движения сбивают нас обоих с ног, и мы вместе падаем на землю и перекатываемся. Наши руки и ноги перепутываются. Я ощущаю во рту вкус его формы и пота и чувствую тяжесть пистолета, упирающегося в мое бедро.

Сзади раздается вскрик и глухой удар упавшего наземь тела. Только бы это была Ла, а не Корал!

Затем регулятор вырывается и, грубо отпихнув меня, кое-как поднимается. Лицо у него красное, и ды­шит он тяжело. Он крупнее меня и сильнее, но в пло­хой форме — я быстрее его. Регулятор шарит рукой у пояса, но я оказываюсь на ногах быстрее, чем он успевает достать пистолет из кобуры. Я хватаю его за запястье, и он издает вопль досады.

Грохот.

Пистолет выстреливает. Звук этот столь неожиданный, что меня встряхивает. Я чувствую, как он звоном отдается у меня в зубах. Я отпрыгиваю назад. Регуля­тор вскрикивает от боли и падает. По его левой штани­не расплывается темное пятно, и регулятор перекаты­вается на спину, сжимая руками бедро. Лицо его искажено и покрыто потом. Пистолет все еще в кобу­ре — самострел.

Я делаю шаг вперед и отнимаю у регулятора писто­лет. Он не сопротивляется. Он вздрагивает и стонет, повторяя:

— Черт, черт!

— Ты что делаешь, черт побери?

Я стремительно разворачиваюсь. Ла стоит, дыша, и смотрит на меня. За ней я вижу Корал, лежащую на земле. Ее голова покоится на руке, а ноги под жаты к животу. У меня останавливается сердце. Только бы она была жива! Потом я замечаю, что веки Корал вздрагивают и рука подергивается. Она стонет. Уф, жива.

Ла делает шаг ко мне. Я поднимаю пистолет и при­целиваюсь в нее. Она застывает.

— Эй, ты что? — Голос Ла звучит тепло, непринуж­денно, по-дружески. — Не делай глупостей, хорошо? Не стоит.

— Я знаю, что делаю, — говорю я. Я сама удивля­юсь тому, как тверда моя рука. Я удивляюсь тому, что все это — запястье, пальцы, пистолет — принадлежит мне.

Ла выдавливает из себя улыбку.

— Помнишь старый хоумстид? — спрашивает она плавно, словно колыбельную поет. — Помнишь, как мы с Блу нашли тебя в чернике?

— Не смей меня спрашивать, что я помню! — ши­плю я. — И не смей говорить про Блу! — Я взвожу ку­рок. Ла вздрагивает. Улыбка исчезает с ее лица.

Это было бы так легко. Нажать и все. Пиф-паф.

— Лина, — произносит Ла, но я не даю ей догово­рить. Я делаю еще шаг, сокращая расстояние между нами, потом хватаю ее за шею и притягиваю к себе. Дуло револьвера упирается ей в подбородок. Ла закатывает глаза, словно испуганная лошадь. Она сопро­тивляется, дрожит, пытается вырваться.

— Стоять! — приказываю я не своим голосом. Ла обмякает — вся, кроме глаз: полные ужаса глаза мечут­ся — то на меня, то в небо.

Нажать и все. Одно простое движение.

Я чувствую дыхание Ла, горячее и неприятное.

Я отталкиваю Ла. Она падает, хватая воздух ртом, как будто я ее душила.

— Уходи, — говорю я. — Забирай его, — я указываю на регулятора, который все еще стонет, держась за бе­дро, — И уходи.

Ла нервно облизывает губы, бросает быстрый взгляд на лежащего на земле мужчину.

— Пока я не передумала, — добавляю я.

После этого Ла больше не колеблется. Она присе­дает, забрасывает руку регулятора себе на плечо и по­могает ему подняться. Черное пятно на его брюках расплылось от середины бедра до колена. Я ловлю себя на жестокой надежде, что он истечет кровью пре­жде, чем они сумеют найти помощь.

— Пойдем, — шепчет ему Ла, не отрывая взгляда от меня. Я смотрю, как они с регулятором ковыляют прочь. Каждый шаг регулятора сопровождается вскри­ком боли. Когда они исчезают в темноте, я перевожу дыхание. Обернувшись, я вижу, что Корал сидит на земле, потирая голову.

— Я в порядке, — говорит она, когда я подхожу, чтобы помочь ей встать. Она поднимается, пошатыва­ясь. Моргает несколько раз, словно что-то мешает ей смотреть.

— Ты точно можешь идти? — уточняю я. Корал  кивает.

— Тогда пошли, — говорю я. — Нам надо выби­раться отсюда.

Ла с регулятором сдадут нас при первой же воз­можности. Если мы не поторопимся, нас в любую ми­нуту могут окружить. При мысли о том, что всего лишь несколько дней назад Тэк разделил свой обед с Ла и Ла приняла от него еду, я задыхаюсь от ненависти.

К счастью, мы добираемся до пограничной стены, не напоровшись на патрули, и находим ржавую метал­лическую лестницу, ведущую на подмостки для часо­вых, ныне пустые. Должно быть, сейчас мы находимся на самом южном конце города, очень близко от лагеря, а силы безопасности сосредоточены в более популяр­ных районах Уотербери.

Корал поднимается по лестнице, покачиваясь. Я иду позади, стараясь проследить, чтобы она не упа­ла. Но она отказывается от моей помощи и отдергива­ется, когда я кладу руку ей на спину. За эти несколько часов мое уважение к Корал возросло десятикратно. Когда мы добираемся до подмостков, отдаленный вой сирены, наконец, умолкает, и внезапная тишина кажет­ся даже более жуткой — безмолвным криком.

Спуститься с другой стороны стены куда сложнее. От верха до ее подножия добрых футов пятнадцать, а внизу крутой каменистый склон. Я иду первой — сле­заю, перебирая руками, по одному из неработающих прожекторов. Когда я разжимаю пальцы и падаю на землю, то скольжу еще несколько футов, приземляюсь на колени и чувствую, как гравий вгрызается в тело сквозь ткань джинсов. Корал движется за мною следом бледная и сосредоточенная. При приземлении  она вскрикивает от боли.

Не знаю, чего я ждала — наверное, боялась, что тан­ки уже здесь, что мы найдем лагерь охваченным огнем и хаосом, — но раскинувшийся перед нами лагерь вы­глядит точно так же, как всегда: обширное, изрытое ямами пространство, полное островерхих палаток и укрытий. За ним, на другой стороне долины, подни­маются скалы, увенчанные раскидистыми черными деревьями.

— Как ты думаешь, сколько у нас времени? — спра­шивает Корал. Я знаю, что она имеет в виду — времени до подхода войск.

— Недостаточно, — отвечаю я.

Мы, молча, идем к окраинам лагеря: пройти по пе­риметру будет быстрее, чем пытаться отыскать путь среди мешанины людей и палаток. Русло реки все еще сухое. Очевидно, план провалился. Рэйвен и осталь­ным не удалось устранить дамбу — не то чтобы это имело особое значение при нынешнем раскладе...

Все эти люди... измученные жаждой, изнуренные, ослабевшие. Их легче будет отправить в загон.

И, конечно же, куда легче убить.

К тому времени, как мы добираемся до лагеря Пиппы, у меня настолько пересыхает в горле, что я едва могу глотать. Когда Джулиан бросается мне навстречу, я какое-то мгновение не узнаю его лица — это лишь со­вокупность беспорядочных очертаний и теней.

За ним отворачивается от костра Алекс. Он встре­чается со мною взглядом и движется ко мне, приоткрыв рот, протянув руки. Все во мне застывает, и я по­нимаю, что прощена, и тоже протягиваю руки — к нему.

— Лина! — Джулиан заключает меня в объятия и я прихожу в себя и прижимаюсь щекой к его груди. Алекс, должно быть, добежал до Корал. Я слышу, как он что-то бормочет ей, и, отодвигаясь от Джулиана, я вижу, как Алекс ведет Корал к одному из костров. А на мгновение я была совершенно уверена, что он бе­жит ко мне...

— Что случилось? — спрашивает Джулиан, беря мое лицо в ладони и наклоняясь так, что мы смотрим почти глаза в глаза. — Брэм сказал нам...

— Где Рэйвен? — обрываю его я.

— Я здесь.

Рэйвен выплывает из темноты, и внезапно меня окружают со всех сторон: Брэм, Хантер, Тэк и Пиппа — все говорят одновременно, забрасывая меня во­просами.

Рука Джулиана обвивает мою талию. Хантер пред­лагает мне хлебнуть из пластиковой фляги, уже почти пустой. Я с благодарностью принимаю ее.

— Что с Корал?

— Лина, у тебя кровь!

— О господи, что стряслось?

— Нет времени. — Вода помогла, но все равно сло­ва дерут мне горло. — Надо уходить. Собрать всех, кого сможем, и...

— Эй, эй, по тише! — Пиппа поднимает руки. Одна половина ее лица освещена огнем, вторая скрыта тьмой. Я думаю про Ла, и меня мутит. Половина лич­ности, двуликая предательница.

— Давай-ка сначала, — требует Рэйвен. 

— Нам пришлось драться, — сообщаю я. — При­шлось пробраться внутрь.

— Мы думали, вас схватили! — говорит Тэк. Я вижу, что он взволнован, как и все остальные. Вся группа словно наэлектризована. — После засады...

— Засады? — резко переспрашиваю я. — В каком смысле — засады?

— Мы так и не справились с дамбой, — поясняет Рэйвен.

— Алекс с Вистом провернули свой взрыв, как надо. Мы были уже в какой-то полудюжине футов от стены, когда нас начали окружать регуляторы. Такое впечатление, будто они нас ждали. Нас бы повязали, если бы Джулиан не заметил их перемещение и не поднял тревогу своевременно.

Алекс присоединяется к группе. Корал неуклюже встает, сжимает губы. Никогда еще я не видела ее та­кой красивой. У меня снова сжимается сердце. Я по­нимаю, почему она нравится Алексу.

Возможно даже, почему он ее любит.

— Мы прорвались обратно, — вступает своим вы­соким голосом Пиппа.  — Потом появился Брэм. Мы стали спорить, идти ли...

— Где Дэни? — Я лишь сейчас замечаю, что ее нет в группе.

— Погибла, — коротко отвечает Рэйвен, не глядя мне в глаза. — А Ла схватили. Мы не сумели вовремя добраться до них.

Я чувствую очередной приступ тошноты. Я обхва­тываю себя руками, словно пытаясь утрамбовать тош­ноту обратно.

— Ла не схватили, — говорю я. Получается резко и отрывисто. — И они действительно вас ждали. Регу­ляторы. Это была ловушка.

Мгновение все молчат. Рэйвен с Тэком перегляды­ваются. Алекс говорит первым:

— Ты о чем это?

Он впервые после той ночи на берегу ручья, когда регуляторы сожгли наш лагерь, обращается непосред­ственно ко мне.

— Ла - не то, за что мы ее принимали, — сообщаю я. — Не та, за кого принимали. Ее исцелили.

И снова молчание. Минута потрясенного, пронзи­тельного молчания.

Наконец Рэйвен вспыхивает:

— Откуда ты знаешь?!

— Я видела метку, — поясняю я. Внезапно я чув­ствую себя совершенно обессиленной. — И она мне сама сказала.

— Этого не может быть! — говорит Хантер. — Я был с ней... Мы вместе пришли в Мэриленд...

— Может, — медленно произносит Рэйвен. — Она мне говорила, что на некоторое время отбилась от группы и бродила от одного хоумстида к другому. Но она отсутствовала всего несколько недель!

— Хантер смотрит на Брэма в поисках подтверждения.

Брэм кивает.

— Этого вполне достаточно, — негромко произно­сит Джулиан. Алекс бросает на него свирепый взгляд. Но Джулиан прав: этого вполне достаточно.

— Продолжай, Лина, — сдавленным голосом про­износит Рэйвен.

— Они вводят войска, — говорю я. Как только эти слова срываются с моих губ, у меня возникает такое ощущение, будто я получила удар в солнечное спле­тение.

И снова молчание.

— Сколько? — нетерпеливо спрашивает Пиппа.

— Десять тысяч, — едва выговариваю я.

Все ахают. Пиппа сверлит меня взглядом.

— Когда?

— Меньше чем через сутки, — сообщаю я.

— Если она сказала правду, — вмешивается Брэм.

Пиппа запускает руку в волосы, и они встают торч­ком, словно колоски.

— Я не верю, — говорит она, но почти сразу же до­бавляет: — Я опасалась, что нечто в этом духе может произойти.

— Я ее убью, — негромко произносит Хантер.

— Что нам теперь делать? — Рэйвен адресует свой вопрос Пиппе.

Пиппа мгновение молчит, глядя в огонь. Потом встряхивается.

— Ничего, — твердо произносит она и обводит при­сутствующих взглядом: Тэк, Рэйвен, Хантер, Брэм, Бист, Алекс, Корал, Джулиан. В конце концов, она смо­трит мне в глаза, и я невольно отвожу взгляд. В Пиппе словно закрылась какая-то дверь. На этот раз она не расхаживает из стороны в сторону. — Рэйвен, вы с Тэком поведете группу на явку рядом с Хатфордом. Саммер мне рассказала, как туда добраться. Через не­сколько дней туда придут связные от сопротивления. Вы их там подождете.

— А ты? — спрашивает Бист.

Пиппа выходит из круга, идет в укрытие с тремя стенами и направляется к старому холодильнику.

— Я сделаю здесь, что смогу, — отвечает она.

Все принимаются говорить одновременно.

— Я остаюсь с тобой, — заявляет Бист.

— Пиппа, это самоубийство! — взрывается Тэк.

— Ты не справишься с десятитысячным войском, — говорит Рэйвен. — Вас затопчут, как...

Пиппа поднимает руку.

— Я не намерена драться, — говорит она. — Я при­му все меры, чтобы распространить известие о случив­шемся. Я попытаюсь очистить лагерь.

— На это нет времени! — подает голос Корал. Он звучит пронзительно. —  Войска уже в пути... Нет вре­мени вывести всех, нет времени распространить...

— Я же сказала, что сделаю, что смогу, — отрезает Пиппа. Она снимает висящий на шее ключ, открывает холодильник и принимается доставать с темных полок продукты и медикаменты.

— Мы не уйдем без тебя! — упрямо заявляет Бист. — Мы останемся. Поможем тебе очистить лагерь.

— Вы сделаете то, что я прикажу, — отвечает Пиппа, не поворачиваясь к нему. Она приседает и начинает из­влекать одеяла из-под скамьи.  — Вы отправитесь в без­опасное место и будете ждать людей из сопротивления.

— Нет, — отрезает Бист. — Я не пойду.

Их взгляды встречаются. Между ними происходит безмолвный диалог, и в конце концов Пиппа кивает.

— Ладно, — говорит она. — Но остальным надо ухо­дить, немедленно.

— Пиппа... — пытается протестовать Рэйвен.

Пиппа выпрямляется.

— Никаких споров, — говорит она. Теперь я пони­маю, у кого Рэйвен научилась твердости и манере ру­ководить людьми. — Корал права в одном, — негромко продолжает Пиппа. — Времени нет. Я желаю, чтобы вы вышли через двадцать минут. — Она снова обводит нас взглядом. — Рэйвен, бери припасы, которые вам могут понадобиться. До явки день пути — или больше, если вам придется уходить от солдат. Тэк, пойдем со мной. Я нарисую тебе карту.

Группа рассыпается. То ли причина в изнеможе­нии, то ли в страхе — но происходящее кажется мне сном. Тэк с Пиппой присели над чем-то и жестикули­руют. Рэйвен заворачивает продукты в одеяла и пере­вязывает тюки старой веревкой. Хантер уговаривает меня выпить еще воды. А потом внезапно Пиппа гонит нас прочь. Идите, идите!

Луна освещает извилистые тропы на склоне холма, рыжевато-коричневые и сухие — словно в засохшую кровь ступаешь. Я бросаю последний взгляд на лагерь, на море переплетающихся теней, на всех этих людей, которые даже не знают, что к ним приближаются вин­товки, бомбы и солдаты.

Должно быть, Рэйвен тоже это ощущает: новый ужас в воздухе, близость смерти. Так, должно быть, чувствует себя животное, попавшее в ловушку. Рэйвен поворачивается и кричит:

— Пиппа! Пиппа! — Ее голос разносится над голым склоном. Пиппа стоит у начала тропы и смотрит на нас. Рядом с ней стоит Бист. Пиппа держит фонарик.

Он подсвечивает ее лицо снизу, и игра света и  делает его словно бы высеченным из камня.     

— Идите! — отвечает Пиппа. — Не волнуйтесь. Я встречусь с вами на явке.

Рэйвен еще несколько секунд смотрит на нее, по­том начинает поворачивать обратно.

Тут Пиппа добавляет:

— Но если меня не будет больше трех дней — не ждите!

Ее голос остается абсолютно спокойным. И теперь я понимаю, что я увидела в ее глазах. Это было не спо­койствие. Это было смирение с судьбой.

Это был взгляд человека, знающего, что ему пред­стоит умереть.

Мы оставляем Пиппу позади, в темных, многолюд­ных недрах лагеря. Тем временем на густо-синем небе появляются первые лучи солнца, а винтовки подсту­пают все ближе, со всех сторон.