Все люди, о которых я немного написал – Живые. Почти каждый… предо мной прошли, Потом же, некие в тот, «лучший мир», ушли… Я, чтобы приукрасить их ничто не приписал. Да. Это был истерзанный двадцатый полувек. В России правил много лет тиран, не человек. Никто сатрапа с трона снять не смел, не мог… Какой в России бедной вился адский смог. Истории их судеб можно проследить с годов 20-х. Те годы послужили как бельмо – преддверием 30-х… Война и все несчастья их не обошли. Но в новой власти вновь – его выкормыши. А для детей, рожденных в 40-х или – позднее, Которые еще ходили в Мавзолеи, А с его смертью до правления Горбачева – Все понимание жизни начиналось снова. Я буду этот сборник также расширять: О том, что видел, с кем как-то знался я в Нью-Йорке; И беды русские не буду забывать… Что делать – я сам еще живу не на Майорке.

Он был студент – потом стал офицером. Со слов его: учиться не хотел… Он очень быстро говорил фальцетом И, любив выпить, долго не пьянел. Он был со мною квартирант в той части, Я начинал служить там и жил с ним, И он хотел, чтоб я был соучастник… А, выпив, был безудержно болтлив. Я часто вечерами шел сам гулять, А приходил – он был уж «на бровях»… Шумел, с подушки висела его прядь, Он спал в нее, аж и лицом увяз. Он был «старлей», по части он дежурил. А я лишь «лейтенантик молодой». В субботу если предавался дурям И… Мне это могло грозить бедой! Однажды чуть не приключилось это… Начальство в буднях, в субботу – нету. Он, придя пьяным, тыкал пистолетом: – Со мной ты выпьешь? – он ждал ответа. Я сам пришел со своего дежурства, Ходил я ночью на посты, устал. Я не хотел влезать в его безумства… Он издевался, он меня «достал». Не выдержав, его убрал я руку. И он в лицо мне прямо резанул: – Вы все, нерусские – такие суки! Я в детстве жил в селе средь вас, грязнуль… Не выпьешь с вами, не договоришься, Всегда есть отговорка: «Не могу!»… В молельне вашей – как звать ее? – толпища! И женитесь вы лишь в своем кругу. Открытие меня ошеломило: – Так вот какой ты, партийный воин! И хама откровенность изумила, Он с детства гадость сию усвоил. А протрезвев, пришел он извиняться. Ну хорошо, что не сказал мне: «жид». Я сделал вид – простил сего паяца… Но кто обиды боль мне приглушит? Пришлось мне жить там с ним до увольненья. Я никому не говорил вокруг… Склок не хотел, я знал – будут гоненья, Я знал – меня не взял он на испуг. Я жил в России в очень разных средах, Но этот дух всегда почти один… И побывал я в разных камуфлетах, Дух юдофобства в их крови един.

Уже в России шла полным ходом перестройка. На конференцию, что состоялась в Беркли, Был приглашен из СССР в Америку профессор бойкий. Пред ним кичился парад ученых щеголих. Учителя из разных сфер и кафедр блистали: Вопросов было множество о перестройке. Слова для слуха малопонятные звучали – Профессор отвечал на все вопросы стойко. Беседы проходили в дружелюбном тоне, И все бы в том общении кончилось успешно… Но все случилось, как в расхожем фельетоне: Одна из дам, пожалуй, к гостю была нелестной. Ей уважаемый профессор был представлен. Та, помрачнев, пробормотала: «Я очень занята», Ушла, не глядя, бросив как бы яда каплю… Недружелюбие в сем ощущалось и вражда. Спросил профессор гостеприимную хозяйку: – Чем эта молодая леди недовольна? – Не любит коммунистов: вот и непристойна, И показала свое нам «фэ» и без утайки. Профессор посмотрел тут скромно, виновато: – Я не запомнил имя: почудилось мне «Лиса»?.. – Райс, Кондолиса – эрудит, ума палата… Лет через двадцать мир вкушал ее репризы.

Сегодня русский отставной живой полковник награжден За то, что был им целый мир от ядерной войны спасен. Лишь потому что странный инцидент был рассекречен, Но на любимой Родине никак был не отмечен. Однажды было – автоматика предупреждения На пульте выдала сама такое сообщение: Что «с территорий США были запущены ракеты»… Что нужно было в голове иметь в ответ на это? Ведь по уставу, в случае такого нападения, Должно какое быть тут моментальное решение: Звонить без промедленья трем главным лицам наверху, И те могли начать межконтинентальную войну. Но, к счастью, у руля правленья был Станислав Петров: Психически нормальный, служил всю жизнь без катастроф. Он не поддался панике и, ситуацию поняв, Отбой тревоге осторожно дал, и – оказался прав. Заметим сразу – тут случай был довольно не простой: То датчик автоматического спутника дал сбой И «запустил» уже межконтинентальные ракеты в СССР. И хорошо, что умный человек над техникой взял верх. Живет сейчас этот спаситель скромный мира под Москвой – Он настоящий без кавычек русский подлинный герой. Как повезло всем нам, что в этом страшном эпизоде Был человек, принадлежащий к мыслящей породе.

Как интересно в этом странном мире жить: Чтоб информацию такую получить, Как женщина, не зная раньше музыки совсем, Безнотной музыкальной записи взяла патент. Была она совсем уже немолода, Но научиться музыкальной грамоте хотела. Осилить запись нотную, конечно, не сумела: Ведь это требует усердного труда. У музыкальной грамоты премудростей премного, Поэтому-то ее учат в музыкальной школе. И ноты чтоб читать легко – работать надо долго: – Чевой-то мне тут ноты в моем возрасте мусолить? Зачем мне программистке ре-бемоль, мажоры? Когда кодировать мы можем ведь каждый звук. Октавы, длительность звучания, аккорды: Все получили не прямо свое место тут. И на фоно играть легко, и пусть не будет странно, – Знакомый раз пришел, игравший дома на трубе, И через полчаса играл легко на фортепьяно, Без нотной записи, что он имел обычно при себе. Но все ж ее не оставляла неколдовская мысль: Учиться нотной еще не поздно грамоте всерьез. Тогда же она пошла в заочный музыкальный ВУЗ. Заданья в нем, хоть были сложны, не вызвали конфуз. Ну как, кого вы спросите, такое получилось? Ведь нотной грамоте она, конечно, не училась. Она проверила свою систему аккуратно: Переведя все эти ноты в цифры и обратно. После открытия прошло, меж тем, уж четверть века, Возможности свои назвать на конкурсе решилась, Большой удачи тут она, конечно, не добилась: Патент оформлен ей как мыслящего человека.

Я интервью одно читал И здесь увидел я признания. О них услышать я мечтал – Руси лихое покаяние. Америка для русских – кукла: Что внешне, на виду, красива, И где внутри есть тоже дупла – И грязь, и криминал, и ксива. Что все везде, как на Руси, И что законы не помеха Свой бизнес делать на смеси Коррупции, крови и блефа. И все, что говорится в русских СМИ О здешней некрасивой жизни – липа: Жизнь янки строится не на крови, И труд всю жизнь – основа генотипа. И люди здесь взрослеют очень рано, К благополучию семьи всю жизнь стремятся. Их не ведут за ручку папа с мамой, И верить даже местной власти не стыдятся. Всегда свободен в выборе ты штата – Где жить тебе, учиться и трудиться. Не ждут здесь писем из военкомата, Свободен ты от армии, как птица. Не легок здесь период адаптации, Для каждого тут нужен очень разный срок. Но это не тюрьма, а эмиграция: Она идет, хоть медленен ее поток. Здесь выживают оптимисты, Что верят в мощь страны, ее стабильность. А тем, кто изначально пессимисты, Везде им трудно: в их рядах «мобильность». Но вот звучит другой рефрен За тот бесстыдный феномен, Из неких русских кинолент Так вылезает в сей момент. Андрей Мягков уже не в юном возрасте, И ставит в театре две старые премьеры: Здесь будут воспеваемые им страсти – Тех, самых лучших, прежних лет примеры. И вопрошает он сейчас всерьез: – Где на экране наше русское лицо? От его слов идет такой мороз, Когда с экрана «русский-янки» цок.

«Эй, рыжий, догони!» – была б картина, Наверно, так бы я ее назвал: Когда неполных сорок лет мужчина Свое подобье резво догонял. И слышались плохие междометья, И возгласы: «Ну погоди, стервец!»… Светились головы их красной медью. Никак его не догонял ловец. И раскрасневшись, и усталый – взрослый, В конце концов, запыхавшись, рычал… «Ты победил», – звучал там голос грозный, Садяся возле печки на топчан. Как продолжались эти игры часто – Не помнил, ставший рослым мальчуган. С чего же начиналась свистопляска? Мальчишка с детских лет был хулиган. Отцу он делал маленькие шкоды: То шляпу спрячет, а то ботинки… Игривый был малыш златой породы. Такие вот были поединки. Отец был горд, что сын в его породу, И прегрешения ему прощал. Прошли, как тень, счастливые те годы. И грозный сорок первый год настал… Его и брата пригласили «нюхать» – Кто дышит чем? Какие ходят слухи? Про власть какие есть анекдоты? И обсужденье наших просчетов?.. Они, конечно, отказались тут же, Прислали им повестку через день. Сражался каждый на разном рубеже, И долго не было от них вестей… Тот младший брат погиб буквально сразу, Успев до боя написать письмо. «Бой завтра будет, – видно по рассказу, – Коль выживу, то напишу еще»… А старший брат попал на Ленинградский. Связистом на переднем крае был: Осколок мины в грудь вонзился адский, И в сердце он до смерти с ним ходил. Его товарищ к Бурденко приволок. Тот посмотрел, сказав: «Ну, удивил! Разрежу – а будешь ли ты жив, милок? Риск операции высок: ты – хил». Ранение подобное я в прессе, В «Москве Вечерней», как-то прочитал. Он тоже, может, был из уцелевших, Кто тот осколок – жизнь в себе таскал… Поскольку редким было то раненье, Но, думаю, статистика все ж есть – Их возвышало в мыслях настроенье: Они сражались за России честь!

Он занял ненадолго место папы, И я тогда впервые поняла… Он был в кафе – из школы провожатый, А я, как дура, с ним туда брела. Случилось как-то… Мама объявила, Что «провожатый» будет мне «отцом»… Конечно, я еще была невинна, Ему я стала сразу же врагом. У мамы были, может быть, причины: Отец уехал, как теперь нам жить, И Гитлер начал властвовать в Берлине… – Что с новым «папой» я должна дружить. Что мы должны во Францию уехать: Не может «папа» быть тут журналист. Тут скоро будут несогласных вешать, И Гитлер есть большой авантюрист. Во Франции он не нашел работы, Тогда в Америку он собрался. Терпела мама все мои бойкоты, А я ждала, пока он убрался. А я твердила маме, что не прощу. Почему он занял место папы? Мне не раз он снился наяву, Как он в саду работает с лопатой. Маленькой – я помню – мы имели сад, Хоть и молодой, зато красивый… Руки папины здесь были нарасхват… Как он был всегда со мной игривый. И о папе – что уехал – я грущу, Ведь в тридцатом был приказ вернуться… Мама, этого тебе я не прощу! Как в тебе могла я обмануться? Я не знаю, что случилось с мамой вдруг И она решила ехать к папе. Не на Запад, а в Россию был маршрут… Взрослой стала я на том этапе.

Лишь балерина может рассуждать, Что тело в жизни есть единственная ценность. Пока еще ты девочка, не мать – Ему растущему должна хранить ты верность. И не «ройлс-ройсы» и не алмазы, А мышцы тела, кующиеся у станка… Ведь мастерство придет не сразу, К нему, большому, дорога будет далека. Тяжел их ежедневный потный труд, Ведь далеко не каждый вынесет тяготы… Преодоления, спортивный зуд Дадут счастливые минуты и высоты. В известной публикации о балерине Все девочки увидят лишь рассказ О счастье с бедами и – без прикрас Той примы-балерины с ее серпантином. Когда, придя к Баланчину в танцкласс, Она свое искусство показала гордо – То он, уже не юный ловелас, Лишь в восхищении промолвил: – Бриджит Бордо! С утра, немолодая, но стройна, Она, как прежде, идет к домашнему станку. Похвал, однако, не ждет достойных… Хотя в мужской оценке ведь женщина – «в соку»!

Стать знаменитой кто не мечтает? Как приятно… Лишь для немногих, скажем, это достижимо. Изысканно богатой нужно быть, понятно… И это самый первый шаг: зато он зримый. В Америке, увы, такая женщина одна Сумела превратить домашние заботы В источник капитала, всяческих наград сполна… Став символом, притом любой такой работы. И в телешоу модном, в книгах и в журналах Своих поклонниц она так сумела убедить, Что без ее рецептов те не смогут модно жить… За это же сама купалась вся в наградах. Две тыщи третий год принес ей третье место в мире Среди гигантов – женщин-миллиардеров, Своим трудом и обаянием став кумиром… Америка еще не знала таких примеров. В семье родившись бедных польских эмигрантов, И с детства, будучи весьма трудолюбивой, Она училась разным козырным работам… Хотела очень быть когда-нибудь счастливой! А чтобы в любой колледж легче было поступить, Она общественной работой занималась, За обученье без проблем самой платить… Она в модельный бизнес прежде затесалась. С мечтой учиться в лучшем колледже Барнарда На кафедре истории и архитектуры, В Нью-Йорк прибыла и вышла замуж за Стюарта – В Нью-Йорке поселившись с ним пока в квартире. Она вила красиво домашнее гнездо, Трудясь моделью где-то настоящей чтоб прожить. И дочку родила, но помнила пройдоха – Жизнь настоящая будет только впереди. В семье для будущего был нужен умный брокер, И тут в помощники был избран сердечный свекор. Ее амбиции и внешность, и ментальность Позволили мечту их воплотить в реальность. Что ж, есть нужный муж и дочь прекрасная, червонцы… В коллекции вещей лишь не хватало дома. Достойный дом нашелся, но требовал ремонта, Супругов не смущала эта аксиома. И день и ночь они работали с размахом, Своим трудом преображая лихо тот их дом. И Марта так была довольна результатом! Да, теперь дом в Вестпорте не ударит в грязь «лицом». Теперь же ей не хотелось ездить на работу, На бирже на Уолл-Стрите вдруг случился спад. За сервис свадеб она легко взяла заботу, Заказы с просьбами посыпались как град. Поссорившись с своей по бизнесу партнершей, И продолжая работать с той же клиентурой, Став местной громкой знаменитостью, а дальше… Издала книгу: бестселлер сей литературы. Она успешно печаталась в одном журнале, Став там по стилю жизни консультантом. И тут же развелась с супругом Эндрю Стюартом, И ничего почти не потеряв в финале. Но неприятность сменилась утешением, Начав изданье корпоративного журнала. Дебют имел успех и с этого мгновенья Она с журналом вместе телешоу повела. Медийная империя ее вовсю цвела. Родню всю ближнюю она туда пока ввела. И бизнес – как модель – все так перевернула: «Мне верьте! Было ль хоть раз – я вас обманула?» Теперь она на бирже компанию создает, Став членом общества живых акционеров. О знаменитой миллионерше возвещают, – У женщин не было еще таких примеров. И тут-то начинаются ее все беды… Ее подручный на бирже, брокер Баканович, Стремящийся поднять доверие у звезды, Нарушил грубо правила компании Merrill Lynch. Ей передал он ситуацию на рынке, Она сумела акции ненужные продать, И в капитале явно ничего не потерять… Таков итог дешевой уголовной сделки. Она, конечно, не ждала такой услуги, Но все же, конечно, жадностью себя сгубила… Ведь, знала же, глупышка, – нечестно поступила. Да плюс еще – похвасталась своей подруге. Была осуждена под тяжестью улики, И на пять месяцев подсела щеголиха. Но продолжала перед всеми хитро изощряться, Что будет тут же пересмотром дела заниматься. Судьба впервые сыграла с ней урок печальный. Но точно мал ее убыток материальный… Она по-прежнему осталась знаменитой, Богатой духом славы, вовсе не разбитой.

Разноцветны дома Боро Парка, Там цвет кирпичный преобладает. А на лицах прохожих загадка: Эта жизнь тут им кажется раем. Жили также все их предки, И у них жизнь вся также проходит. Будут жить в том же духе их детки: То же самое в их обиходе. Лапсердак повседневный их мода, Цвета черного кипа и шляпа: Это носят в любую погоду… Не смущают их недругов взгляды. Бог дает им волшебное свойство Претерпеть все, быть выше аспидов. Ждет их часто повсюду расстройство… Вы их знаете: это – хасиды. Но умеют они веселиться! И особенно в праздники Пурим! Вспоминая Аммана в темнице… Как танцуют на сабантуях.

О рыцарстве, имевшем место в ту войну Когда ушли в преданье боливары. «Ну как не вспомнить о морали, – я смекнул, – В которой эти люди пребывали». Что общего быть может меж врагами Когда встречаются они с глазу на глаз? В глазах соперников мы видим пламя: Он помнит Родины своей «Убить!» наказ. Случилось то в бою двух самолетов, Давно уже воюющих сторон войны. Немецкий летчик стал тем амулетом: Его поступок даже трудно оценить. Стрелок бомбардировщика(USA) у же был мертв. А самолет завис над ним – Люфтваффе. Попал американский летчик в круговерть: Он был под дулом пулемета аса. Но не нажал он триггер, а кивнул врагу. Полились слезы аж в глазах обоих. И времечко не разделило их в быту: Как встретились теперь они, герои? О чем у них была тогда беседа? О том, что в рыцарском бою был код войны, Что только честной быть должна победа? Чудовищами воины быть не должны. Теперь у Пентагона есть оружие, Свою живую силу чтобы сохранить. Его употреблять в войне кощунственно, Убийственно – как тот Челябинский болид.

Пришлось и Э. Резерфорду по долгу службы Плыть на военном корабле в войну в Европу. Он блеянье козла услышал, встав без нужды, Ведь, когда с койки лез, побеспокоил кроху. Вот так с великим грандом случился анекдот, Ведь суеверия еще так популярны. Корабль путь безопасный искал у тех широт, Где враг кругом, внушая людям солидарность. Сложился некий фетиш у моряков в козла, Что от торпед немецких спасает он корабль. И вера в талисман сей на корабле жила И правда, до тех пор работал этот миракль. И Резерфорд не чужд был этих вечных мифов, Не знал, что талисман – сосед под его койкой. Он стал источником смешного негатива, Пока же плаванье было вполне спокойным. Убрали ли козла потом в другое место? Сия история умалчивает это. В ту ночь в наличии слышны были бурлески. С профессором была проведена беседа. Он в море призван был обнаруживать врага, И парадокс, однако, случившегося в том, Что сам, в момент какой-то, веровал в божка. Теперь шумел он: «Где выбрали козлу альков?»

Июльский день, и мостовая накалилась. Ему хотелось после обеда так прилечь. Он чувствовал, как в животе работал хилус И капли пота по коже тела стали течь. От запахов и пота появились мухи. Не помогли уснуть от них газеты сверху. Тогда он встал – какие это были муки, – Пойдя за чашкой кофе в ближнюю таверну. Хотел убить он как-то время перерыва, Искал глазами – вдруг кто-нибудь придет сюда. Работал он на ниве местного режима: Налогов сборщиком у трудового люда. И если бы случилось ему вдруг умереть, То всеми был бы оценен он по заслугам: Как человек смиренный, учтивый, душегрей, В семейных узах – замечательным супругом. Ни с кем не ссорился, не заводил скандалов И замечаньям шефа внимал, как ученик. У шефа с тещей дома явно был вассалом, Ведь под надзором строгим не заводил интриг. День каждый начинался точно по минутам, Даже на пять минут было опоздать нельзя. Лишь канцелярия и дом были маршрутом. И теща в доме была – всегдашняя гроза. Не сладко было, что теща в курсе его дел: За каждую ошибку имел упреки он. Шеф от нее об ошибке узнавал, гудел: «Не дай бог, пикни дома!»… Ругал за лексикон. Не удалось сегодня и в домино сыграть И он от скуки сел за старую газету. Услышав лай собаки, он перестал читать: Решил к облаве присоединится к шкетам. Он ей дорогу палкой с газетами закрыл, Собака юрк под стол и укусила ногу. Ударом стула кто-то собаку разможил, И Теофило стал свидетель диалога: – Вам больно сейчас? – спросил один из поваров. – Смотри, как укусила! – добавил тут другой. – И брюки-то порвала, хотя не из обнов. Была, наверное, бешеной беспривязной? А Теофило в думах: «А как зашить дыру? И брюк других нема в канцелярию идти…». Все разговоры тут о собаке не к добру… От них у Теофило скопился негатив. И опечаленный укусом он шагает. А дома встречен, будто он собаку цапнул. И мысль о бешенстве его теперь сжигает. А теща, как всегда, его считает «шляпой». – Нормального, – кричит, – собака не укусит. Ведь вот не укусила господина шефа! Таких кусает дураков, как ты, «исусик». Везде суешься – поделом тебе, нелепый! В руках умелых тещи делалась починка. А он сидел: ему казалась жизнь с овчинку. – На, их напяливай и быстро на работу! – А не купить ли мазь? – И!.. Поздно уж, ей-богу! – Но время еще есть… Взорвалась тут же теща: – Царапина-то заживет, как на собаке! – Я слышал много плохого о таких вещах… – Да мало ли что говорят вокруг чертяки. Терпел смиренно он все ее ругательства И стали думать, как ногу все же врачевать. Со слов знахарки – поздно тут вмешательство: Укус от бешенства надо было отсосать.

Он с детских лет хотел узнать все о вселенной И под влиянием отца пошел в науку. Не мог забыть он встреч коротких несравненных С поэтом Фростом, кто его развеял скуку. Он делал по приглашению доклады в США. Был скучный тур тот, что не оставил бы следа… Но эти встречи и в старости забыть не мог И книгу Фроста его, четвертую, стихов. Где Бору мил был особенно стих «Звездокол»… Поэт как угадал, что его сердцу близко! Стих о познании вселенной был тем мирком, Что было в тонком таланте натуралиста. Чудаковатый фермер расстался с барахлом, Весь разорился, дабы получить страховку. Чтоб телескоп купить и звезды зреть, он сжег дом… И с ним, нацелив в небо, проводил ночевки. Бор задержался, случилось, с лекциями здесь И с Фростом явно познакомился поближе. О сложностях природы и языка что есть Велись беседы, и вкушал он радость чтива. История со звездочетом их роднила, Они искали для мыслей лучшие слова. Догадка с квантом дерзкая его дразнила: Чтоб «принцип дополнительности» обрел права. Он позже, Паули диктовал статью в журнал И возвращался мысленно к той ночи с Фростом: Идея постулата квантов – был тот дурман, Что был для физики классической погостом.

Любимому занятью предаваться – Так сладко, будто пьешь крутой бальзам! Особенно, если твои повадки Не служат общепринятым грехам. Прилечь спокойно с книгой на диванчик, Иль часик телевизор посмотреть… Когда ты выглядишь, как одуванчик, От прожитых совсем не легких лет. Но есть, увы, порой другие страсти. К примеру, как у престарелой Энн. Она из жительниц особой масти, Ей жизнь скучна без риска и измен. Она – любитель острый криминала. Вся жизнь ее – апофеоз игры. Она полицию уж доконала, Хотя давно седы ее вихры. Она в полиции имеет кличку, Что точно выражает ее суть. Есть папка краж со взломом фанатички: Ее фантазий и азарта путь. Она имела множество фамилий, И в тюрьмах побывала девять раз. Она ведет себя как в водевиле: Попавшись снова, шутит… Ну и нрав!

Не знаю, – встреча ль состоится Двух женщин с разных двух материков, И будет счастье ли струится На фоне незнакомых париков? Живем мы в штатах всего пять лет. На книге толстой – ее портрет. И мы затеяли ее искать: Родню не близкую, а все ж… – как знать? Наш поиск был затруднен незримо: Кузина-то ведь – балерина. Баланчин видел в ней даже приму, – Была серьезная дивчина. Мы это знаем не понаслышке – Какие страсти раскрыты в книжке, Что ею написана была: Я – балерина! Тем и жила. И смысл был в таком названии, Ведь сцена – это испытанье: Влечет быть ею в танце и во всем, Пока «я» в мире танцевальном сем. Я прочитал ее всю до конца – Мудра терминология творца. Как трудно нам познать эти миры: Кто покровитель, кто – кумиры… Томились часто с Боро книгами В небезызвестной вам Наяне. И к М. Прицкер рвались мы с интригой… Не получалось у нас блицкрига. Эпистолярным стилем тоже Мы занимались с книгоиздатом. Ответа ждали, их тревожа, Искали даже мы меценатов. Кумирам дали мы для справки: Аллегра Кент – наверно, бабка. Уверены, в Манхэттэне живет, Быть может, где-то бальный класс ведет. Прошло еще немного время, И нам один знаток решил помочь. Использовал он сервис USsearch, И снял с нас трудное то бремя.

Нарциссу не легко на свете жить, В душе имея фобию ущербности. Вот и приходится ему грубить: Чтобы возвыситься, вещать лишь мерзости. Кто на его пути – он не щадит! Не говоря уж о простой корректности. А книги пишет, вроде, эрудит… Нас очень хочет поразить эффектностью. Сам создавал свою империю, В банкротах также временами пребывал. У власти не снискал доверия – Как власти будет он в стране держать штурвал? Все жены – модели из Европы, Американок обидел и боится. Не англосакс, в крови он – англофоб… С американкой союз не устоится. Хотел артистом стать в упрек отцу, Его наследье не хотел он продолжать, Подобно брату старшему, борцу… Но воли сильной не хватило для бравад. Мечту свою актерскую он стал ваять, Но в шоу не в Бродвейских театрах. В речах рисует нам – как будет управлять: Он обещает стране «пиастры». Но партию «слонов» он разбросал – Речами опрокинул ее устои. Он в одиночестве свой правит бал… В республиканской партии стал изгоем. И недалек срок выборов уже. Она [12] переиграет его бесспорно. Спор кончится на диком вираже И в темной луже… В стране будут реформы!

Не вызывает вид благополучия Вся атмосфера выборов – не лучшая. Должны мы выбрать зло меньшее из двух, Когда у США давно так внешний долг распух. И он, кто претендентов всех своих разбил, Воюет с нею – кто лгунья и болтунья. Но партии слона ядро он не сломил. Кого избрать на пост – вся страна в раздумьи. И каждый гадостей льет ушаты, грязи. Какие радости и беды ждут страну? Что принесут нам политиков гримасы? Иль снова закрываться будем мы в броню? Трамп-созидатель, хочет обновления. Она ж желает курс Обамы продолжать. Что ждет их, ребяток новых поколений? Какие ценности мы будем умножать?

Хорошие артисты в жизни нашей суматошной Порой играют весьма классно роковые роли, И могут накормить такой нас «кашею пройдошной», Что мы не будем знать, что действуем по их же воле. Из «комеди Франсез» актер, уже давно известный, По плану, что был выдуман весьма оригинально, Так призрак короля сыграл не бессловесно! – Что правящий племянник был обворожен банально. Вы догадались! Франция была тем жарким местом, Где разных три больших события имели место… Король с его семьей сидел, был под арестом; Республика и интервенты… Не правда ль, хорош букет! У интервентов рьяно шли французы-эмигранты, Они хотели подавить восставшего гиганта. Был взят Верден… И тут остановились оккупанты. Народ их отвращал. Но вдруг не стало провианта. А, вскоре, возле некого селения Вальми Они вдруг в отступление неожиданно пошли… Потерь особых в месте этом ведь не было с людьми, Но почему же из Франции они все же ушли? И начались средь эмигрантов слухи, сплетни, склоки… И герцога, кто так бесславно возглавил тот поход, В измене стали обвинять, искать его пороки… Но герцог, почему-то, не мог найти свой верный ход. Хоть он и пытался доказать, что он не виноват; И что король-пруссак Филипп решением всем правит; И он прозрачно всем намекал, что он чудаковат… Но кто поверить в этот миф их мог заставить! Но эта тайна пережила его пять лет еще, Когда старик-король Филипп, полуслепыш, скончался. Король Филипп был сверх предан оккультизму горячо И в тайном обществе с «коллегами» его общался. Поведал тайну всю в деталях об инциденте том Его поверенный в воспоминаньях о всех делах. Когда приказ суровый об отступленьи дан потом… Все думали, что герцог был подкуплен: ведь был в долгах. Он рассказал про случай, не оставивший надежды, Что был в Вердене, задолго перед боем под Вальми. Комедиант Флери, одевшись в дядины одежды, Сыграл ту роль, что он обычно играл перед людьми… А тут ее играл он филигранно в полумраке, Но голосом его родного дяди безупречно. Ведь тот был оккультизму преданней любой собаки. Артист помог республике во Франции не вечной!