Хмурое, осени непогожее у тро, И низкий туман никак не уходит. Надо вставать, – телефон звенит поминутно. Не рад я опять влезать в свои «вездеходы». Они хоть легки, но полусонный я еще. Не потому, что начальник проверит – Надо идти на участки хрущевских трущоб И слушать от люда много истерик. Что делать мне, – я выбрал такую работу. От жалости сердце бьется так гулко. В те трудные годы проявил Он заботу… Не вечно же: хватит жить вам в конурках. Не слушайте басни: «власть вам поможет». Может быть в шоу «Закон – справедливость» пойти? Это – самое лучшее протеже, И нету других у вас альтернатив. А если этот долгий путь вам не по нраву, Не тратьте время для хода по судам. Будет жить в жилье пригодном лишь тот, кто правит: Вам этот путь все равно не по зубам.

Старинный город Арзамас Нас снова стариной потряс: Гусиная столетняя столица В который раз уж ими вновь гордится. Они шли к царскому столу По лугу, гравию, стеклу. И чтоб они не стерли свои лапки, Им из смолы с песком лепили тапки. Смола была горячая, Гусь – птица немудрящая. И гуси шли по ней пешком сначала, Затем песок им делал покрывало. А гуси – славные бойцы, К тому ж ревнивые самцы. Без самочек они не будут драться: Гусь верен самочке – такая цаца. Как увлекателен был бой, И честен он своей борьбой. Летят в пылу на поле пух и перья. Ох, как мы любим слово «развлеченье».

Журчит, поет ручей моей души! А я шепчу ему: «Шум приглуши! Не делай глупых ты поступков, – Иль ждешь ты золоченых кубков? Тебя я останавливал не раз, А ты же делаешь все напоказ. Ты что, прославиться все хочешь? А ты не ждешь…». Он хохочет. Ну, назовите мне хоть одного, Чтоб не мечтал о том моменте, – Чтоб не возвысился он оттого, Что получал он комплименты? И такова душа любого. И сколько ты не исправляй ее, Женатого иль холостого, В ней не исправишь ровно ничего. Когда ж ты отдал Богу душу, Душа ответ пред Ним должна держать. Я не уверен – это сдюжу… Я получу не лучший аттестат. Я сплю теперь, – во сне борюсь с тобой. Мне кажется, что я осужден. А утром вновь кидаюсь с нею в бой, Но понимаю, что уже смятен.

Ушел ли в Лету мир голубятен: Хлопков птиц крыльев при взлете целых стай? Он был фанатам блажным понятен, Которым часто мы докучали встарь. Он как в себе уверен в этих птицах. Он постоянный их подопечный. Поведать о прекрасных голубицах Готов не всякому он встречному. Он целый день стоит у птичьей клетки, О них заботы на его руках. Они взлетают – им он машет кепкой, Одет небрежно, в старых башмаках. Нам этот дивный мир простым неведом, Хотелось нам его всегда понять: Ну почему такой он непоседа? Лишь на пернатых его зоркий взгляд.

Я не жалею, что жил восемь лет в блокаде. Быть может, жили б мы сейчас «за христа ради» – Как там живут сейчас интеллигенты… Их жизнью сам пожив, даю фрагменты. Социализм работал из истины такой: [13] Когда народу там было «хорошо», Считали «на нос» живущему набор простой, А кто-то деньги утаивал в мешок. Недооценка энтропии разных вкусов Там постоянно рождала дефицит. А кто за рубежом бывал «пилил» о плюсах, И нам внушал: «Какой там чудный быт!» А жить с майонтком на Руси опасно, Как жить? Недоедать? И банк ведь не поможет. И могут посадить: там власть «всевластна». А мысли ночью: «Как прожить?» все время гложут. А жить всем хочется – такая вот планида. А тут открылась вдруг для всех граница, Не только для него отказника-хасида: Туда и потянулась вереница. Стихию исправляет наяву капитализм – Легко было познать его секреты, Ведь равных прав не терпит индивидуализм: Знай это, друг, когда ты «ешь котлеты».

О классиках твердить мы страстно любим, Мы ставим их всегда в особый ряд, Мы судим их по отношенью к людям: Они – умам широких масс заряд. И тут, в наших критериях искусства, Стоит всегда один больной вопрос: Какие с детских лет вжиты в нем чувства – Не шовинист ли он, великоросс? У многих классиков сия проблема: Не мыслю здесь я их перечислять. А виновата как всегда система, И для детей проблема их читать. А если взять сию проблему шире – Реестр искусств столь разнообразен! И в этом плане многие грешили: Надменства вирус везде заразен. Как Вагнер, так и Чехов – столь велики, Что невозможно это отрицать. Их мненья в сем вопросе полудики, Их шовинизм должны мы порицать. Мы молвим: «Чехов именит, велик…», Закрыв вторую сторону медали. Ведь знаем русский мы его язык: Его влияние мы испытали.

Ив старых ветви нависают над водой. Закрыли кроной взор на дальний берег. Местами тянутся сплошной, густой грядой… А в водах стайки движутся уклеек. По глади вод идут круги: то тут, то там… Мелькают головы фигур плывущих, И появляются они потом в кустах, Несутся глухо отклики снующих. День длинный уже склоняется к закату, И так не хочется лезть из толщи вод. И молодежная слышится бравада: Смех сотрясает вечерний небосвод! Они уходят обнявшись, – парами… Средь них вдруг кто-то затягивает песню, Их ослепляет машина фарами: Песнь озорная несется к поднебесью.

Когда их, несколько товарок, Собрались перед подъездом вместе на дворе – Их встреча им большой подарок: Язык-то пустомеля, не как в монастыре. О том, какая жизнь сейчас… И что случилось во дворе вчера… Какие будут скоро вечера?.. О том вдруг: «А который час?»… Бегут в семью, чтоб встретить нас. А если во дворе собрались мужики: О складчине, чтоб выпить, они мозгуют. И кто-то убежал, взял водки и сырки. Теперь же о футболе они толкуют. Затем: как кто-то отработал смену… А кто-то поругался с Манькой, Нюркой, Фроськой… Какие в мире будут перемены… И кто-то вновь пошел за водкою с «авоськой». Вот у детей бывает интересней: Ведь кто-то новое узнал в саду, Или у папы, иль у мамы… И голосом, что нет для нас прелестней, Кричит, как в драке очень злой петух, грозя своими кулачками. У каждой в среднем группы возрастной Свой круг живых, обычных интересов. Их круг людей, как правило, былой, И не присутствует здесь только пресса.

Есть женщины в России, что выглядят как девочки: Их возраст не определишь, как ни гадай. В глазах живые звездочки: ну прямо из богемы. О чем она смеется вдруг – ты сам смекай. С тех пор как ты ее увидел, не прощайся с мыслью, И взгляда долго своего не отрывай. А встретишь девушку ты там же позже с коромыслом, То пару слов спросить себя ты не лишай: «Вы извините за любопытство, а как Вас зовут? Не скажете ли имя Вашей мамы? Встречал давно я незнакомку подобную я тут: Вы – копия той встреченной мной дамы. Я вижу у Вас те же сине-зеленые глаза, И тот же самый голос… чудный, гибкий стан, Смеялася она красиво, точно как ты, коза! Как жаль, я глупый, не завел тогда роман»…

Как соблазнительно все в мире, И ничего не идеально. А хочется ведь быть факиром: Возможно ль это, иль реально? Поёшь ты, вспомни, песни с детства, Своим кумирам подражая. В их исполненьи нет кокетства, Лишь зависть ближних вызывая. Растешь ты долго с этой мыслью Карьеры, будущего ради: «Как сделать, чтобы стало былью Вдруг появиться на эстраде?». Ты очень хочешь засветиться, На сцене быть большим атлантом… Но не летит все счастья птица, Хоть хорошо поешь бельканто. Тебя природа одарила. Но тут нужны: учеба, опыт. Лишь с ними явятся ветрила – Услышишь восхищенья шепот. А дальше будут предпочтенья, И каждодневные дерзанья… И голос твой как дарованье Получит общее признанье.

У любой красотки спеси Виновата в этом мать. – С детства было много лести, – Плела родственная рать. И находится мужчина, Что дает ей все понять: – Красота не есть причина, Чтобы нос свой задирать. Но красотка то не слышит, Строит море эскапад: Каждый к ней неровно дышит – Почему ж не поиграть… Снова вздор и снова слезы – У красавицы нервоз: У ее подруги косы, – Где взяла шиньон волос? – Я, – кричит, – от всех устала! Видят лишь во мне красу. Мне б немного капитала, Я их всех порастрясу. Надоели мне мальчишки: Вьются рядом, как ужи. Басни взяли все из книжек, Не годны они в мужи. И пока я молодая, Надо эту жизнь понять. Не хочу я быть «борзая», Для меня святое – мать.

Живая изгородь простых людей Стоит, чтоб посмотреть былых вождей: Когда-то вместе бок о бок лежащих, И к миру неживых принадлежащих. За что они имеют пиетет? За что любили их и снова любят? Быть может они – редкий раритет? И что для счастья они дали людям? Один давно, как вечная статуя, Забальзамирован: внутри нет сути. Он ныне и ходоков не радует, Что посещают его… часто всуе. Второй усопший достоин ли любви?.. К ульт личности его давно развеян. Что в своей жизни он себе воздвиг – За что положен близко к Мавзолею? Но почему ж в стране он триумфатор, Считают важной его фигурой? Разве народу нужен вождь-диктатор, Кто властен силою сдирать три шкуры? Проснись же, наконец, не спи, Россия! И отряхни с себя ярмо ливрей. Когда ж придет к тебе живой мессия? И вам подскажет кто друг, а кто злодей?

Как боятся люди правду говорить! До сих пор «совковые» привычки… Стала модной ложь не только средь элит: Пишут, что – бери в “…”(в кавычки) Возьмем, к примеру, театра сферу, Где ты не можешь, как друг твой преуспеть. Как неудачна твоя карьера: Не оставляешь в сердцах людских ты след. Завистлив ты и за спиной злословишь, И имидж создаешь ему дурной: Пускаешь в ход ты тысячу пословиц… Окутываешь ложной пеленой. И злоба мнимой правды во хмелю Среди собратьев ремесла витает: Плод басенок Полишинеля Все ж прорывается среди утаек. Как гнусна, тяжка эта атмосфера! Не замечать в ответ ее нельзя. Так хочется сказать тебе: «К барьеру! Ответь мне прямо тут за всё в глаза».

Василек луговой с синевой невысокий… Как часто мы произносим имя твое – Мы, найдя его в поле, в миру тавтологий. Признания порой вторят как бытие. По науке – на поле вы есть сорняки. Ведь растете вы без ухода беспечные, А в море пшеницы на ветру как буйки… Как вы прелестны, и всегда безупречные! Вот на поле пшеничном страда трудовая. Трактор с комбайном косит зерно и траву, И обходит все поле с венком звеньевая: Контролируя качество, поле, жнитву. Украшает венок васильков ее стан, На ее голове он лежит без косынки. Тракторист ощущает волшебный обман, Не узнав с собой рядом своей старожилки.

Утро раннее на пастбище, И еще туман густой стелется. Здесь травка его овцам пища. И пастух с ружьем сладко щерится. Три специальных пса есть охрана: Замыкают внешнее кольцо. «Уберечь бы каждого барана!» – Вот задача этих умных псов. Это стадо не простых овец: Они стоят очень дорогого. Государство – шерсти их купец, И не может быть купца другого. Инстинктом чуют псы неладное И пастуха предупреждают: Вселяя овцам чувство стадное. И лаем хищников пугают. Но все это красиво сказано. А часто ли псов дрессируют? Нередко волки безнаказанно Овечек ценных там воруют.

Опять повеяло весною, Приятно греет солнца луч, Играет небо синевою… Что снега нет уж – не канючь. Светлеет небо очень рано, А времени всего лишь пять. Лишь в окнах – облако тумана. Мне время, может быть, вставать? И слышно птиц сладкоголосье, Деревьев тени в глянце луж… Нет времени для празднословья: Встаю и принимаю душ. И хочется быстрей одеться, В глаза любимой посмотреть: «Мы выросли с тобой из детства – Тебя милее в свете нет! Сегодня день твой, дорогая. Прими же мой мужской поклон! Меня ты любишь, шалопая… Я чувствую твое тепло».

Какие могут быть тут сказки, Когда ребенок уж большой. Не лучше ль взять во двор салазки И покатать его зимой. На улице нет ветерка. Такая славная погода! Одень тепло озорника, Смотри – чтоб он не сделал шкоду. Ведь ты же знаешь, какой он вьюн. Боюсь всегда я за него. Держи за руку, ведь он драчун, Не подпускай же никого. Как выйдешь – так сажай на санки, И не позволь ему слезать. И не давай снимать ушанку. Недолго можешь погулять. Придешь ты – накорми ребенка. Начнет зевать – клади в кровать. Дай знать, придешь, про ездока, Мне ж надо что-то пожевать. Я скоро на работе буду, Вопросы есть ко мне – звони. Наговорив инструкций груду, Дом остается с кем, смекни. Здесь речь идет о ком понятно: Мамаши – нудные всегда. Но слушать это, вероятно, Для нянек – хуже помела.

Снежинок белое пшено На землю падает лужаек. Ты смотришь через щель в окне Как в речке прорубь замерзает. Зимой сподручно на Руси Ковер повесить на веревку, Его, проветрив, потрусить И в дом забрать на шестидневку. Позволь ребятам для утех Для печки нарубить полешек. Чтоб слышался веселый смех – Им не устраивай ты спешки. Почисть крыльцо, открой окно: Войдет в избу весь хлад мороза. Прекрасно зимнее панно – Тут рифмы просятся, не проза. И печку дома затопи, Ведь вечером быть могут гости. Держи собаку на цепи, Поели – брось собаке кости. А в вечеру гостей встречай И лучший способ – у порога. На стол ставь водку, позже – чай, И чтоб закуски было много. Веселью теперь время есть. Трудилась ты усердно летом: Продуктов в погребе не счесть. То можно быть и домоседом.

Как узок мой приобретенный кругозор. С отказом годы творческие потерял… Душа на старости приобрела простор: Я низко кланяюсь своим учителям! Жалею, молодым я не пошел в литфак: Меня смущало – возвратился из служак. Я опыт малый лишь имел писать стихи… И в голове так много было чепухи. Всю жизнь мою копил я наблюдения: Случалось то в «совке», то в эмиграции. В Нью-Йорке я общаюсь с населением, Порой от сценок здешних я в прострации. Из них я собирался выделить раздел Курьезов иль забавных несуразностей. Я с любопытством в этой жизни разглядел Свидетельства людской лихой развязности. Решил в те годы, что моя специальность Не повредит мне развлечься лирой тоже. Наука и поэзия – ирреальность: С наукой поздно, поэзия – треножит.

Кутузова напрасно упрекали: «Проспал Россию, проморгал столицу…» Терпя издевки горе-зубоскалов, Умом он знал – не взять Россию «блицем». Москва была богата провиантом. От стен до колоколен – деревянной: Для боя не имел он вариантов… В Москву Наполеон вошел незваный. Москва горела будто на мангале. Искал рубеж для боя он, Кутузов… Грабеж и пьянство с множеством искусов Французов очень скоро доконали! А дальше были: зима Березина (План выжженной земли сработал дивно), Наполеон трусливо убежавший, И дух Руси, французов побеждавший. Проходит все: и осень, и печаль… Забудутся и подвиги, и сплетни. Победный клич: «Изгнать врага!» звучал – Прошло уж двести лет от лихолетья. Быть русским неоправданно легко. Лишь в бога верь – и он придет навстречу: В вино преображая хмурый вечер, А кровь потерь – в любовь и молоко.

Все начиналось со страстишки, Которой уж в помине нет: Я собиратель был афишек Всех театральных… много лет. Все стены комнат были с ними: Глядя на них, я вспоминал… Хоть лица неких были в гриме, Я все равно их узнавал. Мне было радостно от мысли, Что вижу лица их, родных. Как я был счастлив в этом смысле… Я их любил – таких земных! Бывал я в театрах, как немой, То были юные года. На приставных местах порою И чувства не было стыда. Как много их кануло в Лету, Но не забыты: вот они! И до сих пор я с пиететом Храню афиш немой дневник [14] .

Взяв первую строку из Пушкинской строфы, Добавив мысли из его же прозы: Мы замолкаем: «Деяния не новы… Так часто вянут молодые розы». Есть в осени еще первоначальной Порой довольно теплая пора. Нет дождика, играет детвора… И ешь арбуз с бахчи ты натуральный. Для старцев знатных и седых владык Любая осень имеет смысл иной: «Жениться б им, да из семьи простых На девственнице красивой, молодой». И в книгах классиков описаны Подобные свидетельства тех судеб: Как мир тот был тогда жесток и блуден, Где правда жизни не прилизана. Как на конфузное свидание С молоденькой, хорошенькой девицей – Бездушный, старый он, никчемушный, Хамло земное, ловелас… стремится. Ночами, днями в ожидании, Уже не спит он… почти синюшный: Ведь время дорогое улетит. Желает побыстрее породниться, Свое терпенье он вознаградит. Он в церковь девочку юную отвел: И получил свое – и сладко спит. А юная его жена дрожит… И каждый свою осень приобрел. «Весны моей теперь пропали чары, Их у меня взял этот хулиган…». И осень наступила у Варвары… Но дрыхнет наш почтенный бонвиван. Слезам невесты уж нету края. А молния с дождем порой играя, Как будто не возжелает роды Картина поздней осени погоды. Но если говорить меж тем серьезно – Я осень просто даже не люблю. Еще не холодно и не морозно… Но я по лету теплому скорблю. Но иногда бывает и день сухой, Когда с деревьев желтою листвой Их кубарь падает, как желтый снег: Их слой меня в уныние поверг.

Сидит в уме лукавый в человеке, Он вызывает в людях только зло. И это происходит в каждом веке, И не играет роль тут ремесло. И в нашем с вами веке двадцать первом, На шоу праздном, поздним вечерком – Одежды верхней не хватает девам!.. И смотрим мы на них, стыдясь тайком. Какое шоу без любви, интрижек? Какой же нам без этого экран? И превращаем юных мы мальчишек Мы в мужиков, смотрящих на шалман. И жены нас стыдятся и ругают: – Давая эту гадость им смотреть… Ведь нагота мальчишек возбуждает! От моды этой можно обалдеть!.. Не знаете, что делать – выход есть! Вы увлеките мальчиков стихами: Ведь их, прекрасных и не перечесть! А заодно займитесь этим сами.

Смычок скользит по струнам скрипки, Сопровождаемый оркестром. Она в оркестре – фаворитка: Всегда любимица маэстро. Но не одна она в оркестре – Ей первой дирижер жмет руку: Так салютует всем маэстро, Нет времени ходить по кругу. Ей суждено быть камертоном, Ведь сам скрипач есть концертмейстер, Он служит главным гегемоном: Он – величайший! Он – гроссмейстер! Еще одна есть в деле байка: Ее удел – всегда быть главной. Хормейстер шепчет без утайки: «Тебя я подсидел, а? Славно!»

Смлада она была загадкой, В своей кроватке лежала тихо. Наверное, была мулаткой… C кем согрешила мать-бобылиха? Девчушку принесли в палату, И стала вдруг она совсем темнеть. Ну точно – цвета сервелата: Как любопытно было то смотреть. Врачи гадали: что случилось? Здоровье девочки в опасности. Любовь ее была с кутилой… И тут они узнали частности. Смеялась в коридоре няня: – Мужик ее-то – весь черный-черный. Он щеголь с денежкой в кармане, Не нашей крови он: иноверный. Во времена застоя было: Позорный случай с белой девочкой. Хватало ведь от своих коблов, А кончилось все черной девонькой. Мораль была тогда другая. Наверное, теперь она смешит. Ведь каждый входит в двери рая, Порой в себе испытывая стыд.

«Откуда слышен звук вальс-мазурки?», – Все как в тумане в мозгу гусара… Неужто вспомнил он ту девчурку, Что красотою так обаяла? Бывал он дома у той голубки И делал дома ее рисунки. Как-то на танцах в пылу мазурки, Он прикоснулся к ее фигурке. Как искра тока в нем пробежала… Он с детства безупречный был танцор, И его чувства бурлили шквалом: У ней любви молил прекрасный взор. Он сделал предложение сердца. Отец дал знать им: не даст наследства. И в доме позакрывал все дверцы. Куда исчезла его невеста? Вопрос себе он задает с тех пор, Он не находит повсюду места, За что ж он от отца имел отпор… Любил ее он – а что ж невеста? Ведь батюшка его имел доход: Сокровищ он не искал невесты. Имея дом, хотел начать свой род, Уйдя со службы в большом поместье.

Как мне приятно часто сознавать, Что Вы пришли тогда ко мне: еще не поздно. Была я долго одиночка мать – Вы были удивительны, так осторожны. Ведь жизнь моя была весь день в бегах: Грусть, постоянные заботы и липкий пот. Не отдыхала я и даже в снах… Сон был тревожный, горький, отрывками дремот. Меня спросили ненавязчиво, Когда я шла с коляской утром по бульвару, Вид сделав скромно проходящего: – Что, девочка, у Вас под этим покрывалом? Какое чудное создание! Давно таких детей я не видал, простите. Вы не сочтите уж меня хамьем, Вы только глянуть одеяло отогните. Художник детский я – люблю детей. Меня Вы извините, напрошусь к Вам в гости. Я акварель бы сделал – нет кистей… Не думайте Вы обо мне, как о прохвосте. С тех пор Вы у меня тот частый гость, Что я ни на кого не променяю больше: Ведь счастье в дом пришло, исчезла грусть… И я хочу чтоб это продолжалось дольше.

В моей пустой квартире вдруг зазвенел звонок. И я не мог решить: ну кто бы это мог? Я побежал в неведении большом… Чей в трубке голос я слышу хорошо? А женский голос будто бы издалека… Моя любовь явилась, словно с потолка! Ведь я писал ей когда-то мадригал, Бороться с нею я за любовь устал. Она умчалась куда-то далеко, Я столько лет не слышал ее голоса. Она исчезла, и стало так легко. Ведь я из-за нее давно рвал волосы. А голос все такой же: милый, звонкий… Как будто не прошло уж столько много лет. Какой же круглый стан ее был тонкий! Теперь нежданно получаю я секрет. Она мне сообщает со слезами: – Зачем тогда я убежала от тебя! Живу в семье и плачу я ночами, Не сплю совсем, свою подушку теребя.

Колышется березка на ветру Своей густой зеленой кроной. Злой ветер ей совсем не по нутру… Сурова иногда природа. Он временами шевелит листки, Они дрожат, как зайца хвостик. А по полянке ходят грибники, Они ругаются от злости: – Ведь нет грибов уже в помине, Иль кто-то побывал еще вчера? Собрали все, а мы – разини! Смотрите – вот остатки их костра. Вот из кармана нож мелькает: Им надрезают кору березы, И сок березовый стекает Не абсолютно он весь белесый. Но все же мы не зря вертелись, И в следующее воскресенье Найдем грибов, где хвои тени… Пусть это будет отдохновеньем.

Поэзией болею – недугом страстным, Совсем хирею, хоть занят и прекрасным. Всю ночь совсем не сплю, в уме стихи слагаю, А днем я не брожу – сто раз перелатаю. Я от хорея в эмпиреях, как хорек: Вгрызаюсь и грызу весь день нечетный слог. Как ударяясь в гласный разнообразный звук – Так ритмы музыки прекрасной играют вдруг. А муза ямба в гласных гаммы ре-фа-ля: Я, как ударник, ударяю в эти слоги. И звуки сладкие зовут меня, как боги, Келейно Пушкин шепчет: – Друг мой, ву-а-ля! Но в жизни поэтической размеров много. К примеру: дактиль, амфибрахий, анапест… Хожу тропой нехоженой, устали ноги: Один я с мыслями, как одинокий перст.

Пишу тома, боязнью страшною томим. Не потому ли, что в душе легкораним, Что мнение критиков уже заранее знаю, Себя стыжусь и временами даже презираю? Не скрыться: мне ли приобрести защиту, Которая давно-давно придумана не мною, Под благозвучною, красивой, яркой скорлупою, Чтоб это было негромко нарочито. А не сложить ли мне несложный псевдоним? В отличие от Хармса (да), – владельца очень многих: От сложных философских до простых полуубогих, Хоть он сгорел свечой и властью был гоним. Всегда двусложно это древнегреческое слово – Оно слагается из малых двух слогов: Где «псевдо» – просто ложь (для публики-рога); «Ним» – имя автора: то, что наследуется снова. В нем можем мы инициировать инициалы, Из жизни всякие порой явления… Иль в маски хитро спрятать проявления Приятия знакомств и лести всякой прилипалы.

Оркестр играет песню по заказу. Я дорогие слышу мне слова… Вдруг вижу на твоем лице гримасу: «Старо, мол, то»… – Ты в корне не права! И я тебя совсем не понимаю. Что было лучше песен детских лет? Ты вспомни: их ты слушала немая, Всех их эстрадных, даже оперетт. Где все они теперь, куда девались? Где песни те и танцев тот канкан? Мне кажется, еще не разобрались Какой Ярон тогда был пеликан. А что сейчас мы слышим: «пуси-муси»… И все прекрасно нам, ну словом: кул (cool). Мы подурнели, что ли, все во вкусе? И хочется кричать мне: «Кара-а-а-у-у-л!»…

Если ваш любимый нежный кот Сам почуял, что вы вдруг больны – Ляжет к вам он теплый на живот… Через час иль два здоровы вы. Если ваш любимый верный пес Вдруг учует, что опасность есть – Плохо будет тем, кто к вам полез: Защитит он дом и вашу честь. Не черните кошек и собак! Не пускайте их одних уйти: Если было что-то и не так – Что-то может там произойти. Не браните кошек и собак! Гляньте в эти грустные глаза: Если было что-то и не так – В них, как у людей, течет слеза. Не казните кошек и собак! Ведь по чьей вине они бомжи? Если было что-то и не так, Зла на них ты долго не держи. Приласкайте кошек и собак! Неужели бедных их не жаль? Если было что-то и не так… Дайте угол им, как было встарь. Не шугайте кошек и собак! Они – ваши верные друзья: Если было что-то и не так – Разве их совсем простить нельзя?

Веселые лица С широкой улыбкой, И шепот струится Незримою дымкой. А тонкие пальцы Там пляшут на скрипке, Как будто бы вяльцы Есть струны – не нитки. А скрипка и плачет – Порою смеется… Для вас он батрачил, Трудом все дается. А вот и в финале: Паганини «каприз». Любители знали – Это есть бенефис. Опущена скрипка… Рукоплескания! А вот и улыбка: Это – признание! А как он трудился, Чтоб сыграть тут на «бис»! От всех оградился – Он имел экзерсис.

Каждый день я живу в ожидании – Ну, когда ж он, наконец, придет! И не будет, не будет прощания… Меня к сердцу к себе он прижмет. «Низко кланяюсь в ноги, красавица, – скажет мне, – как тебя я искал! Тебя знаю давно: ты мне нравишься! Я такую лишь встретить мечтал». Весь район шептал: – Во, красотка! Каким юношам мозг я морочила. В зеркалах сейчас вижу: тетка – Дева старая я на обочине… Но надежду я вотще не теряю, Прошу в счастье родню мне помочь. Все что нужно – я к себе привлекаю: Буду слушать звонки даже в ночь. Я в газеты дала объявление, Что я друга ищу «для венца». Был уж первый звонок в воскресение… И не будет свиданьям конца. Выбор – это завсегда лотерея: Вижу мысли я их по глазам – От красавцев я могучих немею И смеюсь наглецов я словам. Я показываю все акробату, От которого вся трепещу. Пусть избранник блюд вкусит ароматы. И я ль – нравлюсь ему самому? Досаждал один мне в квартире: Все оценивал, трогал что-то, хитря. Вижу – время я впустую транжирю, Слов не жду: он пришел сюда зря. На дверь взглядом я ему показала. Ясно мне – вижу я размазню. Замечанием его я достала, След его здесь простыл: не всплакну! Не зовет вас ко мне ваш наметанный глаз! Все вы лишь искали причины. Я всю жизнь невинной для вас сбереглась: Я честна пред богом, мужчины! Стрекоза я была беззаботная, И любовь не раз я теряла. Красота моя с детства природная: Хочу замуж – жизнь так достала!

Когда далек от дома к другу путь, То в поездах лишь огорченья. Ведь остановки – только пять минут: Кругом тоска и испаренья… Белье чувствительно сырое, А проводница мудрует с чаем, В купе еще обычно трое… Не отдохнешь тут: треп нескончаем. Пузырь прижмет, а туалет закрыт. А тут билетная проверка… Поди, узнай – кто там давно сидит? Мужчиной будь – сжимай коленки. Пузырь ведь может разорваться. Стучишь – молчок: давно там цаца? Курящий тут же громко говорит: – Уж полчаса старуха там сидит. Не могут утром мои соседи Продрать их сонные глазища. Звучит вопрос: –Где сейчас мы едем? А воздух весь пропах винищем… Ключом дверь отпирает проводник: Соседа просьбу исполняет. – Вам уже скоро выходить, грибник, – Он фразу между тем роняет. Ну, наконец, все завершилось. При мысли, что конец уже пришел, Ты на перрон свершаешь вылаз. Усталый мозг дремотой обомшел.

Жужжит пчела – и села на цветок, Притянутая нежным ароматом. И внутрь цветка воткнула хоботок, К нему приткнулась телом всем лохматым. Она уже испачкалась в пыльце, Но для нее самой не это важно. А цель простая – насытить тельце: Нектар так сладок, а пыльца не сажа. Набрала его в зобик до отказа И быстро тяжело летит в улей. К улью ее ведут два верхних глаза. Подруги встретят тут: помогут ей. Она спешит опять быстрей за взятком, Опережая уж подруг своих. А кто ж руководит тут всем порядком? В улье есть матка – мамочка у них. И крылышки ее уже не те: Цветочков за день много опылила. Она ползет теперь на животе, И ей – отжившей ничего не мило.

Жаркий день уходил. И, как старый твой друг, Я тебя пригласил Прогуляться вокруг. Сладкий глас соловья Нас с тобою пленил. В роще той у ручья Я с тобою бродил. Хладен был тот ручей С чистой, вкусной водой Из подземных ключей, Из твердыни земной. Мы гуляли, внемля Дивным трелям его. Радость вместе деля, Слыша то колдовство. Я подставил ладонь, Чтоб водицы испить. Пил я жадно, как конь, Его струй сладких нить. И пока он свистел, Ворожа, над землей – Я с тобою присел… Стал от страсти дурной. Первый мой поцелуй Тебя жаром обдал. «Слышишь, ты не балуй! Где ж ты раньше блуждал? Я уж венчана с ним… Ты не знаешь его. И он тоже раним!.. Уж прошло сватовство. Я любила тебя! Ты ж был занят другой… Уходи ж, не глупя: Не хочу быть с тобой. Если будешь мне мстить, Все равно не вернусь. Не пытайся прельстить, Больше не обманусь».

Она – мохнатая домохозяйка, Не то, что современные лентяйки: Бездельничать не позволяет никому. И, глядя, восхищаешься ее уму. Она есть центр мозговой в своем улье. За взятком посылает девочек своих. Весь день-деньской она, как попрыгунья: И от нее добычу ты не утаишь. Она укладывает добычу в соты, Ее волнует их прочность, красота: Чтоб был порядок у деток желторотых, Чтоб не случилось в большом улье беда. Пока она обслуживает улей И все идет в улье без ложных пересуд – Не страшен гнев и шепот злобных фурий: Тех трутней, что ей смерть впоследствии несут. Целесообразность ее в природе Не подлежит малейшему сомнению. Идут века: она все верховодит – Царица полная забот и рвения.

Он был защитником ее везде, всегда. Ведь он ее любил аж с детских лет! Теперь она была красива, молода… Ему не говорила: «да» иль «нет». Она пока росла – имела много бед. А он как знал, и был то там, то тут. Он, за спиной, цветов всегда имел букет: Как будто на руках они цветут. И извинившись, брел куда-то: занят, мол. А по звонку узнав, что с ней беда – Он возвращался, становился ворогом: Уйти того просил, чтоб было без греха. Он не имел образования, Работал где-то, имел достаток в банке. Она ж, с художницким призванием, – Преуспевала тушью, рисуя мшанку. В умах родни, она их слушала – Жених, по мненью их, был никудышний Для них: со взглядом барским шушера. Была любовь меж ними и свадьба – пышной.

Хмурый вечер и неба не видно, И настроение ниже нуля. Спать хочется уж очевидно… Внучка измазана, вся в кренделях. Смешные я ей читаю сказки – Она смеется, как колокольчик. Устала – трет глазки, замарашка. А вскоре смех ребенка не звучит. Я вытираю ей платком лицо. Раздевши, бережно кладу в кровать. Стирать придется маме платьице… Какой же от ребенка аромат! Целую ее в щечки много раз, Благословляю на хороший сон. Скучаю я без этих синих глаз… Мой сын мне не дает ее, пижон! Считает, что избалую ее. Он видит, что в ней души не чаю. Не понимает он тот ореол, Тот дух – что над внучкою витает. Жена ж его ведет себя умней, И спорит с ним, даруя радость мне. Как будто мне она в семье родней. Я часто благодарен ей вдвойне.

Перед глазами – машин вереницы. Прогресс везде, они куда-то мчатся. «Исчезли старые деды-возницы», – Как редко говорим мы, домочадцы. Меняет жизнь уклад свой и привычки, Хотя осталось слово «гимназисты», У девочек отсутствуют косички: Но есть теперь, как встарь, капиталисты. Язык Руси всегда был благозвучен. Душе он русской, доброй был созвучен. И иноземные слова в нем были – Те, что дворяне лишь венчали в пыле. Не мудрено! Они учились с детства Манерам модным, языкам заморским; Женились друг на друге по соседству, Желая удивить людей позерством. Но время их ушло в тумане белом. Ушли их историзмы, архаизмы… И лишь в поэзии высокой, зрелой Вставляем их мы для красот лиризма.

Вьется вьюнок вдоль окна, Видимость мне заслоняя. Я теперь дома одна – Живу, всё в доме шпыняя. Муж мой покинул меня: Счастлив с моею подругой. Идет он мимо плетня… И голова ходит кругом! В поле встречаю ее И подхожу к ней с обидой: «Дружба подруг есть вранье – Кончится может корридой». Она смеется в ответ: «Что ж ты, подружка – не знала! Он стал уже полусед… Как ты его доставала! Он приходит с работы, Я одеваюсь красиво! И беру все заботы. А в ласках я не пассивна! Он мне улыбку дарит И на кушетку сажает. Смотрит и боготворит, Эпитеты расточает. Как мне его не любить! Он ведь прекрасный мужчина. Если придется нам жить – У нас не будет кручины».

Внучок сидит у деда на коленях. Но не сидит, а вертится юлой. А дед-то счастлив от таких мгновений! Прилип бы он к нему сейчас смолой. А внук разглядывает быстро деда: Его усы, глаза и волосы. – Ну что ты хочешь, милый непоседа? – Дед говорит ему вполголоса. Малыш же не из робкого десятка, Он ищет: чтоб у деда «отхватить»? А может взять у деда его «шляпку», Чтоб маму с папой после удивить? Ведь дед отдаст ну все, что внук попросит. Ну как же – он его любимый внук! А внук по-прежнему юлой елозит… Дед от усталости уже без рук.

Не пробуждай во мне мгновенья, Когда на сердце пели соловьи, А ты искала утешенья… И по щекам твоим текли ручьи. Я целовал тебя неловко. Ты про обиды мне бормотала, Что жизнь в искусстве тебя достала… Рукой ты закрывала бровки. Когда ж рыданье прекратилось, И голова мне сникла на плечо – От поцелуя ты закрылась… Я сделал быстро милый пустячок. Я знал: не будет тут осечки. И, сунув быстро руку в свой карман, Я преподнес тебе колечко… Любовь была у нас или обман. Случилось сразу объясненье. Могла ль тогда ты, в миг тот, устоять! Смотрел в тебя я в наважденьи… Я целовал губами твою прядь. И, опустившись на колени, Тебя просил мне суженною стать. Мы были нежны, начало светать… Все позже кончилось изменой.

Солнце устало садится за морем, Мы от лучей его зрим отраженье. Земля побережья смыкается с полем И облака здесь стоят провиденьем. Подходит волна на желтый песочек, Темнеет… Нет на песке одиночек. Для рыбных гурманов здесь рыба – как хлеб. Гляди-ка! В кустах кто-то сделал ночлег. Полоска песка узка и безбрежна, За ней растет стеной густой кустарник… Поселок тут стоит давно известный, Людей снабжает овощами: здесь парник. Дым труб нам говорит о жизни края, И ветер дует с моря в ночь прохладный. Девчушки малые в песке играют… Живет народ здесь, может, православный. Завидую я людям, кто здесь живут! А ценят ли они тот воздух, воду… У них на берег ближайший есть маршрут, Который им дала сама природа.

Я жду минуту вдохновенья… Оно приходит из небес И сладкий голос умиленья Мне шепчет – я строфу привез… Роятся мысли словно пчелы… Одна с другою говорит, Чем, грустным будет иль веселым Стиха возникшего мотив. Стихи – особый стиль общенья, Который чувствует душа. И часто это – обобщенья Из жизненного багажа. Их темы очень разнородны, И форм так много, ну – невесть… Рисуют всякие полотна, Неся в себе, что в жизни есть. Фантастика или реальность, Природа или быт людской – Откуда эта виртуальность Идет невидимой толпой. Крутятся строфы в плавном ритме. Безостановочны они… Их произносим как молитвы Дыханьем жизни суетни. В строках мы ловим анакрузы, Созвучье строк рождает шкив. Мы четко чувствуем их узы… Случается и акростих.

Что тревожит нас в вечерней тишине? День закончился, заботы позади… Подойди скорей, любимая, ко мне! Как хочу прижаться я к твоей груди. Я устал… Тебя не видел целый день. Занят был. Не мог тебе я позвонить. На, возьми! Тебе, родимая, сирень… Утром рано встал… Уж извини, не брит. От работы голова аж набекрень! Забываю даже что-то я поесть. Новый век… Так много в жизни эмпирей, Забываю иногда – а кто я есть. Ты прости меня, родимая, прости!.. И таким, какой я есть, люби меня. Не волнуйся! У окошка только жди… И скажи мне… что при встрече так грустна? – Жизнь, как свечка тает, милый мой супруг… А ты занят. Весь в работе допоздна… Что ты видишь поздно вечером вокруг? Что работа стала у тебя «жена»…

Что ждет артист от зрителя за тяжкий труд, За те минуты перевоплощенья, За упоение чудесных тех секунд?.. Ведь зритель ищет новых ощущений. Да, зритель вместе с ним переживает миф, Который некий автор обессмертил… Страдать его заставит, ярко изумив, В им воплощенной страстной круговерти. Ведь насмешит нас до умопомраченья, Заворожа, как малого ребенка. Мы не утратим его все изреченья, А перлы станут частью жизни века. Он знает эту гробовую тишину. Г орящих глаз не видит вблизи сцены. Он в каждодневной роли весь сейчас в плену… Его минуты в роли столь блаженны! Он страстно хочет душевного общенья, Чтоб зритель понял апогей момента, Проник своей душою в его сужденья И… за деяния – аплодисментов. Когда домой придет, как выжатый лимон, По-разному снимает стресс там каждый. И каждый день он держит этот марафон, Ведь для него он в жизни – самый важный!

Как любим в речи мы ругнуться матом, Иль в лексиконе не хватает слов! В сердцах, в задоре пошлом, небогатом: И слов набор его давно не нов. И наши классики сиим грешили При случае, чтобы ввернуть словцо. Особенно после вина бутыли, Играя часто роли удальцов. Как правило, это мужчин привычка… Но в США и женщины не отстают. В речь он вкрапляется горящей спичкой, Присущей, к сожаленью, бытию… Встречается в литературе мат, Хотя для уха женского он – зло. Он входит в мыслей ярких анфилад Биеньем звонких колоколов. Отверг работу двадцати трех женщин. [15] Не мог, считал, работать в их кругу. Он по натуре не был полицейским, Мат в речи часто лез в его строку.

Профессор – математик высшей школы, Случайно встретился со своим учеником. Он вспомнил: плохо щелкал тот биномы, Искал решенья скудные, ходил бочком, Но втихаря, украдкой вел свой дневник. Сомненья в голове профессора вились… Решил теперь спросить его наставник: – Вы в оном, друг мой, писали водевили-c? Я слышал где-то, Вы – известный автор. Позвольте, в какой же области искусства? Быть может выпьем пойдем на брудершафт, Хочу услышать души святые чувства! Небось, о математике ни слова… Профессор шел не спеша, зонтом чертил: – Простите Вы меня, друг, пустослова! Быть может стали Вы уже библиофил? Меня ж интересует один вопрос: Так значит математике учил я зря, Что пишешь ты поэзию иль прозу? – Не знал бы математики – я б не творил! Пишу стихи я – должен знать размеры. А их так много у поэтов в багаже! Хотите, может быть, я дам примеры… В стихах не надо забывать о «метраже».

Машина времени в умах фантастов Его давно есть неотъемлемая часть, Ее используют в суждениях часто… Их парадоксы нам не дают скучать. Пример тому – недавний том изданья, Где юмор, фантазия и вымысел… Читается весь на одном дыханьи, Нас заводя в неведомые выси. Кипят там удивительные страсти Совсем других эпох, других столетий, С рулем машины времени во власти… Писали люди не без междометий. Идея таких историй не нова: Как в будущем устроить жизнь получше. Давно в сем поле плетутся кружева… Как хочется всем благополучия. В рассказе, взятом мною для примера, Сам автор ею управляет плохо. Имел в пути различные химеры, На ойкуменах был он просто «лохом», Усатый встречен им: стоял в ботфортах. Мы допускаем, что он был в Европе. В другой эпохе – обезьяньи морды… Их в Лете много человечьих копий. Теперь в сегодня надо возвратиться. Здесь с умыслом дан парадокс нелепый: Не на чужой машине он резвился, Туда приехав, хвать себя штиблетой. Он обещал себе владельца встретить, Чтоб точно рассчитаться с ним за кражу. Но он реально ее не брал в кредит… Хозяин – он тут парадокс вояжа. Вся жизнь людская – метод «проб-ошибок», «Машина» в этом смысле помогает. Мир жизни человеческой так зыбок… И наша жизнь не терпит полузнаек.

Не часто в жизни бывают феномены По воле добрых выходцев народа. На рекурсию глядя, мы – манекены… И вдруг в толпе все портит нам уродец. Однажды девушка, выйдя из машины, В кафе “Старбакс” купила чашку кофе, Также платя за сзади себя мужчину… И парадигма продолжилась в толпе. Обрел сторонников почин прекрасный тот! Казалось этому конца не видно… Нашелся в очереди все же антипод, Хотя клиент он с виду был солидный. Приятно было наблюдать хозяину, Как кофе шло ручьем из заведенья, Аквариума радовала фауна, И очередь была как наважденье… И «наважденье» прошло после такого. Хоть продолжалася продажа кофе, Хоть и висела в фойе кафе подкова, В глазах людей добра молчали брови… «Была, – писалось, – подобная затея, Средь части читателей библиотек»/USA/. Жаль, вылезают редко на свет идеи, Чтоб стал добрее в сей жизни человек.

Написано недавно на Руси в скрижалях Как по ковру Кремля ступал он шагом. Ведь он стоял на управленьи вертикали, Пленял всех взором под Российским флагом. Его хотят опять избранником увидеть На третий срок: ведь это не проблема. Соперника тут нет… Не в том дилемма! А конституцию страны он не обидит? Ему уже не привыкать к уздам правленья, Нельзя ему их и в будущем терять. С умом бонапартиста его мышление, Он собирается то же продолжать. На съездах он высоких выступает И иногда Америку пугает. Все это зыблется на мощи и на силе: – Мы в достижениях – на первом месте в мире! Он в управленьи редко делает ошибки: Он тихо уступает в чем-то сильным. В глазах всего народа он – большая «шишка»… Но может он устал уж быть двужильным? «Я не устал, – все прочь: лишь я достоин. Я не хочу ни с кем делить верховную власть. Ведь я такую вертикаль построил: Придется что-то перекроить и улучшать. А если кто-то вдруг, случайно, позарится Отнять терновый, ко мне приросший трон – Он будет вместе с Х….м жить в темнице: Я всех своих врагов достану и за бугром!»

Прекрасной Торы линейный текст благословенный, С которым мы, ученики, встаем, ложимся спать. Мы текст ее читаем в субботу неизменно, И получаем вместе зрелости сертификат. Нет для еврея что-либо прекрасней ее слов, Никто не может до конца истолковать их суть. Благодаря ему мы выжили чрез жуть веков, И нам завидуют всегда, стараются лягнуть. Но помогает нам всегда, во всем, везде – Ашем. И не старайтесь, господа вы, ненавистники! Пусть будет все это и хорошо известно всем: На реях всех Амалеков и вы повисните.

О, помоги, всемилостивейший Сущий Бог Ребенку моему задачу эту разрешить! В его головке был долго вероятный смог Как две ментальности еврейские соединить? Попали мы в религиозный стан с своей родней, Отдали сына в лучшую йешиву. Он очень счастлив был и, обучаясь долго в ней – Он видел в этом свою перспективу. Он, как и все, имел, казалось бы, друзей И вот, закончив это заведение, Не чувствует он духа, что учили в ней: Друзья устроились, и нет общения. А если появлялись в дни торжеств, Неся в руках подарок или просто сувенир… Но в буднях нет друзей – живых существ И он один теперь и без своей семьи, вэй-з мир [16] У каждой нации своя ментальность… Что делать; Как же дальше теперь жить; Как тут изгладить эту аномальность; Иль это никогда нам не изжить?.. А если все же с гоями дружить? Они порой близки по духу русским. Но надо ж в этом новом мире жить! И этот круг друзей все ж будет… узким. Давно уже я не пойму их… до сих пор! Как будто люди с виду простодушные, А из газет случается: берут топор, Берут и убивают как бездушные… А в свои души никого не подпускают… А там внутри, быть может, даже и пожар. Не то что на Руси! Друзья-соседи знают И горя, и любви твоей великий жар.

«Кем в будущем, – вопрос – ребенок будет?» Гадать, увы, бессмысленно всегда. Пока ж мы ждем – чего он отчебучит: Не дай бог, в вашем доме вдруг вражда. Но если все спокойно – он рисует. Понаблюдайте: что на бумаге, Те вещи, что его так интригуют, И может, то, что узрел в детсаде… Невольно Вам надо быть психологом, Все время надо знать его настрой. В рисунке черное веет холодом: Узнайте – что было тому виной? Или в пенале карандашей других Случайно, у ребенка не было… Иль было, а рисовал он черным штрих… То значит, что-то ему не мило. Ну и каков предмет его рисунков, Размер их, расстоянья меж ними… Дитяти Вы почувствуете струнки, Кто важен в его понятьях в мире. Если кого-то рисует он БОЛЬШИМ – В его понятиях в семье тот главный. Ведь кто-то как-то это ему внушил… Всегда ли с этим и Вы согласны? А если рисует БОЛЬШИМ себя – Себя в своей семье считает пупом. Значит, родителей своих любя, Как уберечься им от его смут… А если он рисует чего в жизни нет – Об этом, наверно, он мечтает, То значит, нужно родне найти ответ: Купить, быть может, что он желает. Он не рисует то, что его просят, Ну, например, кого-то из родни… Ведь папа в доме часто сквернословит, Как он устал от этой болтовни! Читайте, папа с мамой, их рисунки И не спешите их кинуть в мусор. Пусть эти их немудрые фигурки Вас сблизят с художником безусым!

Себя отгородить от запахов и грязи Всегда стремились люди в странах развитых. Они презрительно бурчали о заразе, А грязным людям говорили: ты бесстыж! Из мира древнего пришла к нам гигиена, В нас полностью не истребив животный дух. Неравенство зарплат сгустило грязи пену, Создав у общества разросшийся недуг. Род человеческий почти не изменился, Его характер и привычки те же все: Есть часть людей, чей уровень обогатился, Но и бомжей снующих – как травы в росе. А тут закон был принят в штате Вашингтон, Чтоб публика жила в комфорте и – здоровой. Против отверженных направлен явно он: Хоть в Конституции о запахах ни слова.

Бывают же пути к любви как в сказке… Неведомым путем идет охота за любимым. И девушка, не получивши ласки, Чтобы добыть ее идет путем «бабы-ягиным». Она ключей в квартиру не имела. Дождавшись вечера, она в трубу печную лезла… Труба была не по объему тела, Тут, можно полагать, не проходили ее чресла. Она, конечно, помощи просила… Понять не трудно о чем тут, граждане, я лопочу, И все это не в сказке детской было – Чтоб вызволить ее, печь разобрали по кирпичу. Как вспыхнула любовь на интернете! И очевидно, он ей обещал любовь и злато, И не могла его забыть миледи… Жаль только: в той газете не нашел я адресата.

Вас беспокоят родинки на теле, Что возникают в множестве везде спонтанно? Но слышатся вокруг мужские трели… Они вам, девы сладкие, поют осанну! Наука утверждает: чем их больше, Тем дольше можете вы жить на белом свете. Встает вопрос: а как извлечь тут пользу? Вам теломеры объяснят сего секреты. Ведь теломеры жизнь нам удлиняют, Природа их работает сродни рулетке, И чем они длиннее вырастают, Тем больше раз делений может сделать клетка. Наука в поиске бессмертных клеток, Чтоб теломеры их в концах не обрезались, Чтоб долго источалися гаметы, И в долголетии мы мирно состязались. Работу следует начать с пеленок. Дитя внутри было в объятьях тесных матки, Ему привычна теснота коленок… Он на руках у мамы иль в тисках манаток. Ему как воздух нужна ведь адаптация, Чтоб прошли его земные страхи. И невелик период ориентации… Отдайте ж должное любимой птахе. Преклонный возраст для заведения детей Не худший вклад для длинных теломеров, И дети поздних возрастных страстей умней! Тому достаточно в миру примеров. Как интеллект для долгой жизни важен! Без постоянной энтропии мозг стареет, Ведь мы себя все время будоражим, Гомеостазом нашим он, должно, владеет. Но не снимаются и опасенья, Перерожденье родинок возможно тоже. Вы не ищите только приключенья, Обследуйте на всякий случай вашу кожу. К таким обычаям мужчины равнодушны, Украсить может их только в драке шрам… Бываем мы перед красоткой безоружны, Мы их природным завидуем дарам.

Кто из гурманов отказался бы от чашки кофе Известной в мире (KopiLuwak) индонезийской фирмы, Чтобы с утра приободриться и быть наготове К работе трудной, а может ювелирной? Давно известный факт: смышленый автор взял не просто В мечтах пародию про «шептунов» создать, – В смешной фантазии о сиветах волосохвостых, Где кофе, что мы пьем и хвалим их отпад. И автор, упрощая в этой фирме обстановку, Нам говорит: «Есть босс и работяга, и I.T. Два дня уж терпит фирма в производстве остановку, Хоть сиветы сидят в рассказе, – не в клети. Что делать тут им – у фирмы ужасные потери? И «шептуна» зовут помочь в несчастии. Что делаете вы с нами, кормилицы-виверры? Звучат не вслух у всех деепричастия… «Шептун» вещает, что забор мешает им, Но выясняется, что техника (I.T.) тут виновата, И тут «шептун» не вышел из воды сухим: Пугал зверьков звук волн старых электроаппаратов. Пародии на «шептунов» всегда успех имеют, Чего не посмеяться над невежеством? И сколько их – кто перед ними ведь благоговеют, Когда в аншлагах их видят на манеже?

Случилося как-то в одном из ВУЗов Мне преподать всего один урок, – Где среди мучениц в красивых блузах Уже наметился слегка жирок. То были инженерши из разных стран, И цвет их кожи очень разный был, Они все ждали так от меня манны – Ее я дать не мог, не ублажил. Российские средь них преобладали, Я в их глазах читал: «Ты не строчи!». Когда я кончил, мне надоедали: – Ты нас азам – как жить здесь, – научи! Чтоб было все как в сказке Буратино: Посеял пять монет – жди урожай! И денежки росли б, как рыб путина, А ты их только лишь приумножай… Смешной урок был среди хохотушек. Не мог я продолжать учить дивчин… Ведь в двух местах на полную катушку Без сна трудиться – я же не кретин. Исчез иль заболел преподаватель – Экзамен нужно было принимать. Билетов нет – я должен время тратить, Чтоб их создать… Где время столько взять? Я вспоминаю часто этот случай! Была ли эта та синекура, Что ищем мы лишь ради благозвучий?.. Нагрузка была бы авантюрой. Уже на службе в Мурманске я понял: С моим здоровьем я не исполин. Трудясь везде, где был – я не филонил… Где взять на все дела адреналин?

Мы не потомки рыб из вод природных, Как Дарвинисты нас досель учили. Мы вышли из природы земнородных: А как это случилось – много былей… От них все это пришло в учебники, Что жабры мы в зародыше имеем, Мы в матке мамы, как живой нахлебник, А щели жабр становятся нам шеей… Дыханье – мощный механизм отбора Энергии молекул нашей пищи. Растем мы быстро, как цветок бутона, В природной созданной у мамы нише. Дыханье плоти – не процесс побочный, Отлаженный естественным отбором. Ведь даже организм беспозвоночных Без воздуха чрез миг уже заморыш. Через диффузию большое (human) тело Недополучит так нужный кислород. Ученые гадают: «Как Бог сделал, Нам обеспечив дыханье без забот?» Нас заверяют: пузырь пришел от рыб. Но механизм людской дыханья сложен. Не эволюции здесь тайна скрыта, Ведь кислород «из крови тел» мы гложем. Дышать в воде и плавать легче сверху! Вот мы и ловим рыбку-легковерку….. Анаэробным кислород не нужен И мы не часто их едим на ужин. Чтоб им на суше дышать, существовать И передать свои черты в наследство В короткий миг их, что им дано дерзать… Так мыслить можно только в милом детстве.

Как разглядеть поэзию в обыденных стезях, Мы к ним привыкли, глаза уже «замылены»… Как мы не придаем значения своим кудрям, Они ведь наши и кажутся нам милыми. Ей посчастливилось родиться с мушкой на щеке. Казалось, смотрится совсем чужой, не к месту. Родимое пятно щеки всех держит на крючке, И каждый прочит ее видеть их невестой. Идет мальчишка с портфелем в школу, перво – классник, Бросает всюду он торжественные взгляды… Ведь для него учеба есть каждодневный праздник! У баб смеющихся стоящих перегляды. Идет трамвай или автобус в свой обычный рейс, Развозят вовремя нас к месту назначенья. Бывает же водитель, людям умный душегрей, Что мы испытываем в сердце наслажденье! Машины рано утром убирают с улиц грязь: Летают брызги вод и пыль, листки бумаги… Мы понимаем: это надо делать, сторонясь. Мы красотой струи любуемся, как благом. Любой аспект обычного явления иль дел Сумей в душе поэтизировать как рифмы; Иль пробуй разродиться серией простых новелл; Или узри в них нашей жизни афоризмы.

Из сада детского ребенок Игрушку новую принес. Отец с ночной… И встав, спросонок, Ему задал один вопрос: – Откуда у тебя кораблик? И новый видно, дорогой. – Слышь, папа, дал его мне Павлик, Я принесу ему другой. – Но ты другого не имеешь. – Ты мне такой же обещал! Эх, папа… Ты его жалеешь? У его папы капитал. Хвалился – их имеет много. Подумаешь, один мне дал. Эх, папа! Все это – морока! Опять ты делаешь скандал! – Верни немедленно кораблик! Врать – очень некрасивый жест. Скажи: «Спасибо тебе, Павлик! Ты сделал мне для жизни тест: Ты показал себя мне другом, А я-то знал, что не отдам. Сказал мне папа: «Быть хапугой Нехорошо к своим дружкам».

Большое здание стоит вблизи у океана, Построено по современному проекту: Здесь комнаты рассчитаны на двух клиентов, Но в туалетах в целях безопасности нет ванны. Тут люди лечатся от травм, а многие живут. Они от голода и всех невзгод не пропадут. Я говорю о жителях, что пожилыми стали: От суеты мирской и жизни трудной – так устали. Они уже утратили свой прежний внешний лоск. Их не волнует внешность, поведение, красота. Лишь о былом здоровье слышится здесь монолог, А медицинская страховка им платит по счетам. – Глядеть на этих пожилых, – скажу, – довольно больно. Картина – не смотрите, мрачна для слабонервных. Быть может, я сужу по внешности об этом вольно, И вольные мои суждения все не верны. Второй этаж имеет, впрочем, зал для тренировки Людей увечных – случайно оказавшихся в беде. Здесь люди чуткие дают прекрасную сноровку, Чтобы здоровье поправить, забыв о возрасте. Здесь тяжело работать среднему медперсоналу, Но бенефиты держат их в убийственной узде: Уход, кормежка, увещевания по накалу – Не уступают усильям для свершений в спорте. Дом, о котором я здесь сейчас старательно пишу, Прекрасно подается для важного чинуши. Жизнь жителей здесь смотрится достойной для глуши. А я за свой язык карманный прощения прошу!

Пришел на Русь он от бедолаг, Все от условий жизни дикой. Быть может был бы мужик – мастак… Да все работать надо пикой. Не знал он, что же завтра будет: Пахать ли землю иль не пахать? Он отвечал за много судеб От нападений гунн кавалькад. Рельеф наш не давал нам счастья, Жди нападений с любых сторон. Сожгут иль участь чужевластья… Запас не сделать и жди урон. Раз будущее от нас темно, И мало что от нас зависит, То наготове держи клинок, Иначе враг тебя унизит. Возможно ль было жить прилично? В таких условьях им не спалось. Вот и возникло безразличье… И в речи русской пришло «Авось».

Перелистал я страницы интернета И архаичное весьма узрел… Былой эпохи, быть может, раритета На нашем берегу, что потускнел. Тут для японцев лакомый кусок земли, Войною отвоеванный теперь. Участок суши здесь, на первый взгляд, безлик, Дальневосточной здесь границы дверь. Как украшенье недалекой древности, Стоит тут мост исчезнувших дорог. Давно уж он не нужен в повседневности: Послушать бы его нам монолог. Была здесь речка: убежала от него. Достался он нам как безымянный. Не водит здесь экскурсии экскурсовод. А он стоит всё: кем изваянный? И крепок свод его кирпичный, арочный. И с виду кажется он небольшим. А был когда-то, видно, перевалочным. А сколько по нему прошло дружин? Японская была тут территория, Теперь же отвоевана пока… Рассказывать – тут длинная история. Безлюдно здесь: найти б фронтовика… Кто знает, сколько здесь погибло воинов, Кто их считал тогда, в те времена! Кто жизнь свою, быть может, не устроили… Какая их была за жизнь цена? А если да остались дети малые С женою его, ждущей со слезой!.. Вели их на убой: они отсталые… Кто их отпел, убитых, со свечой? Им чувство долга будет – «Твоя Родина!»… Внушалося в казармах каждый день. Кто знает, сколько ими было пройдено; И кто вернулся в их родной плетень?..

Как многим пишущим легенды не дают Спокойно спать под своим мирным кровом! Они их в новые одежды облекут, Но в самой сути все это не ново… Одна такая, знакомая до боли, Попала уже даже в жанр фантастов… Но сколько можно их сочинять, доколе! Уймутся ли антисемитов страсти? Вот он сейчас тропами Вечный жид идет… Он всеми ненавидим, презираем… Устал он жить и ищет смертный эшафот! Его мы на страницах книг встречаем. Но кто это сказал, что он его найдет? Ведь было ль, кто-нибудь вставал из гроба? Он, как любой еврей, что по свету снует… Он в вечном поиске покоя, крова! Ему завидуют! Он нищий, не богат… Ведь повидал он так на свете много! Он уже старый, но идет не наугад!.. Куда его сейчас ведет дорога…

В период трудностей на жизненном пути В семействе юном сложился денежный напряг, И каждый день грядущий дума тяготит: «Как сохранить и приумножить земной очаг?..» То в мир иллюзий бытия душа спешит. Он из ломбарда совершал вояж домой Вслух вспоминая начало книги бытия. Жена с улыбкой встретила его, с душой: Как понимала она его пути маяк! И в воздухе уж не висел вопрос немой. Не ту мы видим Еву в садах Эдема. Адам партнером предприимчивым быть должен. Она рисует ему мифологему О том, как они будущую жизнь продолжат: Они мечтают, как выйти из вольера. Здесь автор выступает с аллегорией, Где старой Библии ломаются барьеры И жизнь в ней будет с новой траекторией Грядущих призраков капитализма эры… О, как богата у автора ирония! Понятен нам здесь едкий юмор Стоуна, Какие деньги могли быть в тех райских далях. Он знал, каких упреков Фрейду стоили На практике идеи психоанализа: Препятствия его признанью строили. Со времени монгольских завоеваний В кровь славянина поселились мысли о вождях И культ земного монарха смакований. Кто разрешит их все чаяния и страсти? Они – славяне устали от терзаний. Не потому ль в Руси монархи правят бал, А церковь и правители их отрицают? Веками рабский дух смиренья их сгибал… Как снять гипноз всеобщий, что им воскуряют? А случись беды – их справляют по корчмам.