Теперь припоминаю теплый летний день на свадьбе у кузины: И зал большой, и тьма народу, и тосты, и цветов корзины, И музыки веселой идишистской, страстной, быстрой – беспредел; И гостя выпившего, и тост сказавшего: «Я с вами “ожидел”!». То был Сергей Адамыч Ковалев – кузины мужа босс: Он был уже тогда известный в прессе диссидент, Ту фразу на еврейской свадьбе он с любовью произнес – Из уважения к гостям и в правильный момент. Он так же, как и муж моей кузины, Закончил в свое время также биофак московский. Критиковал учение Лысенко как доктрину, И в сорок встал на путь антикремлевский. Затем стал хроникером бытия – Печатного издания правозащитников страны. Как враг страны, имел семь лет тюремного житья И плюс три года ссылки: Колымы. Связь с Ковалевым была, почти все время, не таясь. Хоть вскоре в эмиграцию семья кузины подалась. И вот он снова у ему знакомого причала: Друзья, наверно, встретятся тепло, как и в Москве бывало. На Эллис-Айленде открылась выставка ГУЛАГа, Где появился Ковалев – зэк пермский, бедолага, Который оглядел ее и сделал замечания, как гид, Что экспозиция ее совсем в неверной плоскости лежит. Он поясняет, что со стен музея Видна вся подлая ГУЛАГа эпопея: – Здесь вы увидите ГУЛАГ послевоенный: Он кэгэбешный, ультрасовременный. На стенах тут портреты его сына и жены… Они прошли шлейф лагерей, хлебнули лиха. Но хоть сейчас они и живы, и свободны: Но сколько было мук, какие были лемеха. Он убежден, пока у власти только КГБ – В России бесполезно ждать свободы. А на иллюзии у Запада уходят годы, И нечего ждать быстрых перемен в Кремле. Нам обещали, что ГУЛАГ не повторится, Но политузники имеются у нас и до сих пор. И выставка, вы видите – его частица: Как можем мы всем нашим внукам показать этот позор! При виде выставки, и глядя на ее фасад – Могу сказать, что материалы посланы Кремлем. Естественно, они должны по сути «оправдать» Ту демократию с ее «гэбэшным бытием». Сейчас в России существует такой контингент, Которому и вовсе не нужна свобода. А сколько же «пхнутых» людей такого рода! И Кремль использует этот послушный феномен. Здесь знают как человека лишить свободы, Не загоняя большинства из них в ГУЛАГ. Тут все живут по «общей просоветской моде», И скверно неким – тем, кто делает «зигзаг». К примеру, я ушел с благими целями от основной работы: Волнения приносил властям, – кому нужны эти хло-поты? Теперь мне не дают уже писать, мне перекрыли кислород, Никто из журналистов ко мне за мнением моим не подойдет.

Экспресс-автобус совершал обычный рейс. На остановке промежуточной она не вышла. Тут женский ум и логика работали, не дрыхли… Ведь до конечной далеко – не ближний дрейф. Две женщины бок о бок рядом ехали. В руках у каждой был пакет закусок и вино. «Как обратиться к ней?» – одна кумекала: «Чтоб попросить ее, все сделав, как и заведено? Раз не сошла, то значит едет в мой район… И хороша собой! Стоит с бутылкой для кутилы, К красивому мужчине едет. Что гул¸н Красивых там – мой муж и бойфренд мой, такой же милый. И ехать к моему по логике она не может… А значит, едет к мужу моему сейчас. А он – мерзавец! Сразу любодеек двух треножит… Но Катя-то в командировке, на харчах… Так значит рядом стоит вторая… Галя!». – Галина, помогите сейчас мне оплатить проезд. Не удивляйтесь! Я вычислила Вас, и Вы мой «гест» (гость-guest). Я знаю кто Вы… Не будем зубоскалить!

Каких только чудес на свете не бывает… О чем поведал нам полиции report, Случилось это во Флориде средь лужаек… Пикантный мог быть нарисован натюрморт. Словесный громкий спор шел между соседками Из-за границы усадебных участков, Где обменявшись эпитетами крепкими В борьбе… На лицах остались отпечатки. На помощь вызван был из полиции сержант. Инициатор спора, леди Пэгги Хилл, Внезапно, в долгом разговоре войдя в азарт, Его чмок в нос, прижавшись вдруг, что было сил… Сержант опешил и подозвав сотрудника, Ведь это было против его желанья. Мягко, свалив на землю, надел наручники… Ее отправил в тюрьму для наказанья. Чего она вдруг учудила с властелином? Ведь умудрилась поцеловать сержанта! Кто больше в этот миг имел адреналина? Ей показался, быть может, он атлантом.

В аудитории в Манхэттене лектор вел уже урок, Вдруг в зале быстро появился белокурый мотылек – Блондинка, как бутон цветка!.. Пробралась меж сту-льями в проход И в зале от ее фигурки взгляда никто отвлечь не мог. В восторге лектор неожиданно притих… В молчании У лыбки слушателей будто осветили здание, Чего же позабыла «стрекоза» с улыбкою принцессы?.. Она присела, вытащив блокнот – она была из прессы. Теперь она, эта красавица, была недалеко. Я долго не спеша мог в перерыве разглядеть ее – Ее точеную фигурку и талию осиную, И руки персикова цвета божественно красивые. В аудитории как по команде все приободрились, Задумавшись и вспоминая, как в юности кружились В счастливой, уж давно-давно ушедшей, юности своей… И каждый девушек таких же желал бы для своих парней. Урок продолжен был о сложностях рекультивации В условиях гигантской западной урбанизации… Какие в этой обстановке быть могут констатации, Когда рождались мысли о ее поэтизации.

Я долго был в Манхэттене вчера, Где мы гуляли с целью с мамой… Увидеть я его хотел, а зря! Какой я был дурак упрямый. Везде по сторонам поток машин Шел по сигналам светофоров, Был слышен непрерывный шорох шин, Жужжащий перестук моторов… И пахло гарью и гудроном. Все это озадачивало нас, Как нам хотелось быть вороной, Кто дышит сверху воздухом сейчас. Сказал я маме: «Хочу я в тишь, Где по утрам услышу пенье птиц, Где в детском клубе на афише «Бакс Банни» есть и много небылиц»… Конечно же, Манхэттен не для нас! Он интересен уже взрослым. Нам не понятен где-то их экстаз, И дым противен папиросный.

О ужас! Что творится на планете, Что делают порою девки, пацаны! И все это – в пределах штатов всей страны… Как стало страшно жить на этом свете! Крик детский слабый нас не тревожит, привыкли мы к нему… В семействе у нашего соседа родился человечек, Нам важно, чтоб когда он вырос – не был только баламут. А для его родной семьи – чтоб он их жизнь всю обеспечил. Капитализма век, как всем известно, был всегда жесток. Ребенок в детстве очень даже может быть у наших ног. Но мы поглощены лишь с мыслью удержаться на работе, Дитя ж на страшной дикой улице… Он целый день «в пехоте». Нет времени совсем свободного следить за туне – ядцем: С кем дружит он в саду, а с кем никак не может уживаться? А если скрытный, как мы узнаем, с кем у него разлад… Ведь он от схваток на дворе становится лишь диковат. Встает всегда вопрос: Каким он вырастет, ребе – нок мой? Нормальным ли на век останется, иль будет «голубой»? И что в нормальной средней школе встанет он в ряду незнаек, Но секс, с гондоном или без, небезызвестен уж лентяю. Когда мы узнаём о «доблестях» всей этой братии, Всем хочется закрыть прорехи нашей демокра – тии. Нам следует побольше быть с детьми и изве – щать их прессой, Что иногда полезней в церкви быть и насла – ждаться мессой. Та жалость у родни, присущая к их деткам, их «богам», И вседозволенность, что процветает и поныне там, Тут позволяет вырастить неласковых таких созданий… И вот итоги той жизни, что прошла без воспи – тания.

В Огайо кончил он ВУЗ гуманитарный, Сейчас он консультант в Нью-Йоркском ВУЗе, Разочарован он должностью стандартной, Найти пытаясь что-то в его вкусе. И вот профессор (бывший) любимцу звонит, Его карьера ныне завершилась, Он на обеде видеть его изволит… Звучит вопрос: «Все ль у тебя свершилось? Не наважденье ль пройтись по старым гатям, Что не мешает графику работы. Приехать снова в любимый альма-матер, Что может быть прекрасней! Не работа ж!» Он не был – кончив – целую там вечность, Туда он едет со странным ощущеньем, Профессор в мыслях: «Жизни скоротечность…» Пейзаж мелькает, в немом он восхищеньи. «На юбилее нет торжественных речей», – Профессор скорбно молвит и… смолкает. Немое сострадание в глазах гостей… Профессор в своих мыслях неприкаян. С работой развязавшись, он теперь грустил, Он был профессор все ж, – величиною… Теперь он едко над собой шутил, Что колледж добровольной был тюрьмою. Все пребывание богато встречами: Знакомства разные, беседы, споры… Их встречи и беседы подобны скетчам. Но это жизни лишь назад все взоры. Хоть старый милый мир манит его, хорош, Ему приносит он воспоминанья… – В одну и ту же реку дважды не войдешь И в разном возрасте свои страданья. Профессор мысль эту пояснил наглядно: – Я чувствовал себя, как в девятнадцать, А, глядя в зеркало, мне было понятно… Себе, мой друг любезный, не стоит врать!

Хотелось бы еще один аспект кино Затронуть в драме той, не безгреховной: Как музыка сыграла роль первооснов Той близости – двух разных душ – духовной. В семье профессорских друзей встречает он Студентку (дочку), милую девчушку. Он уже зрелый юноша, не ветрогон – Он ею, почти сразу, взят на мушку. Она невинно его просит подождать – Ей юной нравится сей зрелый парень. Его речей, так интересных, звездопад: Ведь он, как и она – гуманитарий. Перед отъездом был у него роман И, к сожаленью, он кончился разрывом. Расстроен тем он и в голове туман… Ее вниманием тронут он игривым. Три встречи так скрепляют их симпатии! В подарок запись она дает ему, И музыка им служит телепатией… Их души теперь ввергнуты в богему. Он о влияньи музыки ей пишет… Ведь до тех записей Нью-Йорк ему был чужд, Он музыкальных был лишен страстишек, И музыка ему дала в душе уют. Он осознал теперь себя среди людей! Бетховен и Россини… Не они ли Его пленили дух! Кто больший чародей? О, как прекрасно они поразвлекли! Она с улыбкой все это читает… Он, лишь знакомый, стал ближе к ней по духу, Приехать его просит и встречает, Бросаясь с ходу к нему на грудь, на блузу… После прогулки меняется картина! Она вдруг просит с ней остаться на ночь, Он не согласен на эту бытовщину… Она в отчаяньи гонит его прочь. Оставим, впрочем, дальнейший ход событий, И прозу той их жизни, их мигрени… В их разных душах добавилось открытий, Что в жизни главное таится в тени.

Как злобны, дерзки и жестоки бывают мужики, Для достижения порой весьма интимных целей. Один для устрашения жены клал револьвер в постели. В момент оргазма он столкнул его случайно, по ошибке… А в револьвере настоящем заряжен был патрон И выстрелил без промедления и в грудь жену он ранил. Он для спасения женушки везде звонил бурбон, Однако же тюремный срок «за покушенье» поймал вампир. Во благо люди «деловые» имеются везде, О чем поведал нам рассказ прелюбопытный совсем другой… Они смелы, харизматичны алхимией такой, Найдете ль вы таких ретивых изобретателей и – где? Случилось как-то… Двое умных жителей Питтсбурга, Чтоб снять с мужчин (иль с женщин) последствия любого допинга, Изобрели бесчестный – и на поток поставили – прибор, Который был по смыслу назван просто «мочинатор». В штаны вставлялось все это хитрейшее устройство. Задержанный мог помочиться на глазах у полисменов, Контроль полиции не находил нарко (алко) расстрой – ства… Устройство пользовалось спросом даже у спортсменов. Устройство покупалось, но только через интернет. Полиция, неладное почуяв, пошла им вслед… И за обман они осуждены лишением свободы, Чтоб неповадно было делать и другим такие шкоды.

Америка (не хмурьтесь) – страна больших сутяг! Как не печально, но это не вранье, а так. Используя с любой острогой комический предлог, Всяк умный человечек не прочь урвать, ну хоть кусок. Ведь жалобы по делу идут и от простых людей, Почти заведомо не знающих законов; И от высоких вершителей судеб людей – судей, Не знающих любых известных им препонов. Примеров пленительных тут можно много привести Даже в Нью-Йорке, не надо очень далеко идти. За компенсацию «МакДональдсом» старушке – За обжиг кофе в помещении из кружки. Иль случай – ну, для создания смешной комедии, О постыдной тяжбе в Вашингтоне некого «судьи» В химчистке по поводу утерянных штанов… Решить абсурд сей весь мир юристов не готов. Позорный иск «судьишки», увы, не может быть велик… Да, сделал он переполох, этот самодур-старик! И что простительно совсем простой старушке, То не судье – за старые уже штанишки. Вы не находите, что он просто оборзел, Он миллионы долларов требовать посмел!.. Изменит ли подсчет всех исков мировоззрение? Да. Меркантильность достойна больше… сожаления. Да. Потому что адвокатов так много развелось, Что много денег компаниям виновным обошлось. Тут наконец-то президент решил вмешаться, Что с этим бизнесом пора бы разобраться. Ну все же, как перекрыть сутягам этим кислород? А в будущем куда нас эпидемия приведет?

Я ясно слышу кашель детский с громким плачем, Но голос помощи малышке тут не слышен. А мать с отцом в квартире не сходны ль с парой кляч? Ничто их в этой шаткой жизни не колышет… Вот, наконец-то, кто-то встает к нему, кряхтя, Постукивает тихо ребенка по спине… Я слышу… Прекратился плач и возглас «тятя». В квартире тихо. Он успокоился во сне. Как видно, поперхнулося дитя слюнями, Закашлялось, естественно, с испугу плача… Родителям его придется быть «конями», Счастливых их еще не скоро ждет отдача. Как мне хотелось ему от всей души помочь! Но как? Я в туалете… С другого этажа Хоть кашель с плачем слышу. Уже повисла ночь, Я не имею права устроить эпатаж. Больным бессонницей в домах многоэтажных Порой любые восклицания слышны все, А может все же мне и постучать вальяжно, Дав монолог им гневный мой о «дитя слезе».

Ну, оторвись же, наконец, от кресла, Мое прекрасное и умное дитя! Ведь скоро, очень скоро твои чресла В него начнут, сынок, слегка произрастать. Ну что ты там увидел на экране, И отчего ты так в восторге, без ума, Не лучше б с Чеховым, да на диване? Не тратил бы ты нервов с мамой дома зря. Теперь часами я слышу трескотню… То нажимаешь ты на кнопки «борда». Твои без устали и смех, и воркотня, Ты с гильдией своею играешь гордый. Мне непонятно, что ты теряешь время… Ведь это – увлечение… Я знаю Какая мудрость привходит в твое темя, Оно пройдет и я не унываю.

Машин по обе стороны стоящие ряды, А слева фабрика весьма больших матрасов. Работаешь ли доктором иль медсестрой здесь ты, Иль бегаешь по этажам с утра «саврасом»… И этот путь ты делаешь быстрее тени, Порой с семи часов утра вновь по ступеням. Ты недовольна этим – по большому счету, всем… Но если б не работала ты здесь – была б ты кем? Ты лишь всего однажды некий шанс имела Врачом работать – не в магазине продавщицей. Но твоя мама вдруг сдала и заболела… Пришлось в семействе тебе, как белке, покрутиться. Тот лучший шанс был навсегда упущен нами. Была б с руладами гинекологом работа, Работала б ты с медицинским персоналом… Пришлось и мне б вовлечься в домашнюю заботу. Ты разрывалась между сыном, мной и мамой, Ходила и трудилась, как «саврас» упрямый, Пока не появилась хорошая возможность В работе, где так необходима осторожность. И, наконец, с детьми работа: ты их любила… И честно, самоотверженно, не для блезира. Но язвы на ноге расти все продолжали… Все эти годы ты ходила с бандажами. И после долгих трудных лет и очень тяжких мук, Ты, кажется, нашла тот настоящий офис. А то уж было эту ногу отрезай… каюк. А с тех врачей рекламных что ты испросишь? Тебе б сейчас, да мужиком бы уродиться, Имея склад характера достаточно му жской. Но бог создал тебя тигрицей белолицей, Ты стала в юности феноменальною красой.

Автомобиль патрульный поцарапан, И виноваты в том… козлы! Хозяин в жестких полицейских лапах… Козлы отбились с панталык. «Вандалы» забрались на его крышу, – И как им это удалось? Теперь их в отделении мурыжат, А босс имеет их разнос. Оказывается, что не впервые Они бедовые шалят. Двенадцать их, ведь целая дружина! Поймали лишь троих гуляк. В небрежном содержании животных Тут был хозяин обвинен, За то, что был он слишком беззаботен, Заплатит точно за урон. Защитникам животных шлют Тут челобитную на ротозея – Остановить своих зверюг От варварства и дикой ахинеи! Бывают люди подобные козлам, Что совершают глупости: В работе не соответствуют постам, А сколько в лицах крутости! Поля я видел Антитэма Истории гражданских войн читают! А я решил увидеть все на месте… Сам был военный – это возбуждает. Ведь полтораста лет прошло, заметьте. Прибыл я к месту боевых сражений, Где северяне и южане дрались, Они являлись легкою мишенью… Боям, отваге их даем анализ. В одном из мест, в почти сомкнутом строе, Погибло несметное число бойцов… С какой отвагой они дрались, стоя С плохими ружьями и без башмаков. Стена бойцов на стенку шла, стреляя, И от огня орудий люди гибли, В мгновенье кучу мертвых прибавляя… Там вечный памятник себе воздвигли! Тактических приемов было мало: Так, наудачу, фланговый маневр… От выстрелов орудий пыль стояла… А сколько было в войне таких арен! Я был как зритель битвы Антитэма. Нас автор книги вертел в ее браздах… Рассказывал, давал нам мизансцены, Как будто бы в то время сам был в рядах. Южане прибыли на место раньше, И их в почти два раза меньше было. Казалось, речь могла быть о реванше… Атаки ж северян были бескрылы. Потери северян в итоге больше, Но все ж была победа над дикарством. Линкольн использовал победу с пользой: Был проведен декрет отмены рабства. О том, что победителей не судят, Есть поговорка уж давно в народе. Линкольн же нареканье адресует О непростительном борьбы исходе. Рейд армии южан упущен ночью… Они ушли, чтоб возвратиться снова. То командиру ставилось виною, Был в войско командир назначен новый.

Чудовищных картинок в нашей жизни много Случается… Такое иногда не ждешь! Но если в садике малыш лупит другого, То ты как взрослый, просто мимо не пройдешь. У неких взрослых другая философия… Им видно нравится, как дети дерутся. Ведь дети же чужие – нет чувства фобии! Идеям взрослых ведь дети поддаются. Что воспитатели творят – родня не знала… Они устроили «бойцовский клуб» в саду! Проверкою случайной это распознали, А то родители имели бы беду. Они их сделали участниками клипов, Передавали их знакомым и друзьям. Вместо того, чтобы растить нам эрудитов – Они уродовали их, растя зверят. Правоохранительные органы ведут Об их жестокостях расследование. Порою страшно – в каких руках наш лилипут?.. Такое нас приводит к размышлению…

Я, разглядев на бирке у шофера сзади, Знакомую фамилию, спросил его: – Вы родственник его, простите христа ради? Смеясь, он рассказал, как он имел невроз. В пятидесятых ребенка привели в кино: Шел фильм документальный ленинианы. Мальчишка ерзал, глядя на это полотно, Понять пытаясь истории лианы. В тот день два покушения имели место: Так в фильме «Покушение на Ленина» Звучало: «Граждане, убит Урицкий!» в тексте; А позже с Лениным все то ж содеяно. Когда было объявлено: «Убит Урицкий!», Мальчишка, бывший с ним однофамильцем, взвыл. Не знал мальчишка тот об этом факте – швицер: «Я жив!», – кричал он в полный зал, став чумовым. Как плохо людям, кто истории не знает. Здесь исключенья делаются малышам. Они в глазах людей из смехотворных баек, – Кто не читая что-то знает по верхам.

Есть в жизни люди и бывали раньше, Которые на ком-то делают пиар. Со стороны – нет лучше их и краше: У них иллюзий богатый репертуар. Она иль он вас явно вовлекают В их бредни и беспокойства о ребенке. И беда тех, кто сути их не знает – У них ребенок их, как щука на крючке. А цель одна: других привлечь вниманье. Какая разница, простите, и на чём! Талант, что с детства был как дарованье, Теперь работает столь пагубным путем. Она всегда ребенка опекает. И что с ним делать – знает в любом аспекте. Ее поток забот неиссякаем… Зато печальный виден на дите эффект. Дитя калечит бедное морально: Он вырастает подкаблучником жены. Она в своих веленьях театральна, Не хочет понимать она своей вины. Для жизни этот феномен печален. Он в медицине – синдром Мюнхаузена: Для жизни делает детей развалин, Все детство в ухе рефрены сюзерена.

Известен неприглядный факт, имевший место На землях Мексики в штате Оахака – На выборах в борьбе за место мэра, кресло, Вдруг выиграл «воскресший» из бездны мрака. Из вида люда он исчез три года назад, Когда над головой висел «дамоклов меч». Смерть инсценировал от комы за свой разврат, Ведь милую девчонку он сумел увлечь. Минули годы быстро и «воскрес» усопший. Везде развесил рекламные плакаты… Он, молодую жизнь в грехе чужую сжегший, Искал он в жизни чванливые пенаты. Кто думать мог, что на такое он способен! Скрывал же все подробности своей судьбы, И появлялся на глазах как «кандибобер», И в спорных аргументах был сильней любых. Однопартийцы, узнав всю подноготную, Растеряны вконец, не солидарны с ним. От шельмеца отринули бесповоротно: Для правосудия нет больше пантомим.

Какой рекламой нас не стоит привлекать, Зазвать нас в офис к доктору любому? А будет ли после леченья результат… Кто знает, если доктор незнакомый? На телевидении он сделал ролик, Там встретились старушки в диалоге, Как героини пятиминутных хроник. Тут был вопрос: «Где вы лечили ноги?». Дается образец больных скиталиц, Как нужно доктору рекламу оживить. И чтобы фраз набор был строго боевит, Чтоб улыбнулися хоть часть страдалиц. А сам сюжет здесь сделан как обычно. Одна старушка заявляет зычно: «Он вылечил меня и всю мою семью»… Ну, хороша семейка – вся, что ли с прелью? Бабули этой появляется внучок. Стоя на роликах, хватает бабку, Он хвалит докторскую меценатку: «На роликах бабуля уж не новичок»… А дальше эпизод без декламаций? Ан нет: «…и никаких ведь операций», – Бабуля молвит, уезжая с внуком. Мы видим спины, хотя не слышим звуков. Быть может, этот простой сюжет рекламы Работал десять иль меньше лет назад. Он вызывает лишь злые эпиграммы: Убрать бы этот с экрана маскарад. Ах, доктор, не скупитесь на рекламу! Ведь новая так освежит программу. Вы удивите нас и сделайте сюрприз: Ну, скажем, что-нибудь из новых антреприз.

Не подлежит сомнению наш демо-статус: Сейчас мы в этом мире – первая страна! Быть может – знак, что изменить войны нам ракурс В стране, где «тихо» проживает сатана?.. Они ведь громко «сатаною» называют нас, Хоть сами прозвища этого достойны. Не можем мы терпеть их поведения сейчас: Они коварны, устраивают войны. Уже почти сто месяцев воюем мы, И наши генералы просят новых, свежих сил… А много ль «Аль-Каиды» – этих сил чумы? Не знаем мы… Жест делаем опять: родню взбесил. Воюют против нас талибы с «Аль-Каидой»… Не занимаемся ли мы друзья корридой? А вот кто бык, и кто здесь матадор – Тут может быть отдельный разговор. Ведь может быть, талибы – партизаны, Что здорово воюют за свой суверенитет? Мы несём вред, мы, в злобных их глазах, – «джи-ай»-тираны?.. Должны решить мы: бросить это дело или нет? А с «Аль-Каидой» вести борьбу еще сложнее, – Хотя ресурсы наши и во много раз мощнее. И я согласен с Джеком Хантером, что априорно Нам «Аль-Каиду», этот герпес, не убить бесспорно. Зато страдают парни, что остались живы. Их жизнь дальнейшая полна психических страданий И терзаний… Они поехали туда не для поживы. Уж Пентагоном Софокл пущен в ход – «страх ожиданий».

Есть в Хаустоне человек интеллигентный: Себя считает он идущим с веком в ногу. В натуре человеческой он компетентный И дар имеет он разоблачать подлоги. Быть нужно истинно актером гениальным, Чтоб в заблуждение любое ввести его. Его не облапошить в деле актуальном, Он по людским привычкам узнает шельмовство. Однажды как-то шел домой он поздней ночью: Был встречен личностью с надвинутою шляпой. Ни глаз, ни лика не разглядел он под луной, Да и во что одет был тот простой бродяга… Меня остановил он и предложил кольцо. Оно с брильянтом было – наверное, украл. Я сразу заподозрил в нечистом подлеца: За доллар хотел его отдать мне криминал. «Ты веришь ли, – сказал, – нашел его в канаве» И продолжал бы говорить жене об этом, Как комильфо, казнящийся такой холявой И бизнесом, кажущемся ему запретным. Но повернувшись, увидел плачущей жену И, не спросив ее, он понял в чем причина… Надевши шляпу, быстро он ринул в темноту. Но где его искать теперь в ночной пучине? Жену наводит на размышленье: «Почему Супруг теперь вдруг не спрашивает о кольце, С тех пор, как тем вечером бежал он в полутьму? Какие мысли в этом гордеце?..»

Внук отдает знак уваженья Тому, кто здесь на камне в списке, Кого не видел с дня рожденья В Калининском он обелиске. А список длинный тех героев, Кто здесь сложили свое чело, И каждый видеть их достоин, Навек последний их уголок. Он деда знает по рассказам Впервые видит, где он погиб. Забыты детские проказы, Он щурясь возле него сидит. И тыща раз те же вопросы, Как он погиб? А кто был рядом? А были ли тогда морозы? Расскажет завтра все ребятам. Мы были там в который раз уж. И никогда не брали сына. Зачем тревожить дитя душу? Всё говорили: нет бензина. Перед отъездом на прощанье Заехали мы на могилу, Отцу чтоб сделать покаянье, А фото в рамку водрузили. Где рассказать о том, о внуке, Мысль мучила меня все время. Быть может, был я близорукий, Совсем погряз я в эмпиреях. Предметом беспокойства стали Нам вести о случаях дурных. Там действуют вовсю вандалы, Погост все время место сыска.