Не может просто весь народ забыть о нем. Он был значительной фигурой. Он вызывал любовь, а у кого-то гнев… Был с юмором, из рода гурий. Не в осужденье, может быть, за все ему В уме родились эти строки. История нам объясняет – почему Он стал в правлении жестокий. Но надо знать, когда он только начинал Он с Лениным был не согласен. На социализм всемирный вождь уповал. Для Сталина он был мечтатель. Искал вначале с людьми он компромиссы, Он даже против был расстрелов. Тех лет архивы развенчивают мифы, И домыслы все устарели. Он сделать конституцию для всех хотел: Альтернативный выбор людей. Но кто у власти был сказали, чтоб не смел: Они боялись его идей. Кто делал революцию и был властью, И дружно устроили террор, И совершали это с такою страстью!.. И от народа скрыт их позор. Вначале верил он в количество врагов. Жалел потом, позволив тройки… А те старались с разных берегов: В своих рапортах были бойки. В годах тридцатых он погибнуть даже мог: Два раза были покушенья. Врагов-троцкистов было множество, как блох: Он в их глазах и был мишенью. От этого у Сталина явилась злость, Его на них чесались руки. И стал карать врагов он: ленинскую кость, А перестарались все же други. [1] Убийство Кирова его расстроило, Теперь не верил он никому. В нем только партии он видел воина, За друга вел пять судов от смут. Он чистку в армии провел перед войной, Сняв головы у троцкистских групп. Борьбу возглавил во всем: в быте, с «левизной»… Как мог, во всем прославлял он труд. Он года первого войны признал вину, В победе – главную роль русских. Четыре года ждали мы эту весну, И были люди и в кутузках. Его заслуги и ошибки говорят: Неординарный был человек! Страну оставил мощной, а его клеймят. Как мысли уходят в его век.

Как хорошо всегда лишь вспоминать В душе плохие времена опять, Когда сейчас ты знаешь, – не случиться это. Но в нашем будущем, боюсь, что нет ответа… Давайте ж мы исследуем хотя бы год 52-ой Мы в клети Сталинского времени – Обычный беспросветный, как и любой другой, В совке пропагандистской темени. Ходила девочка в десятый класс И почему-то теряла волосы свои. С косами – правила времен в том бытии, Что были приняты для школьных масс. И в ситуации такой подстриглась в «жатку» И, постучав, вошла несмело в класс. Учитель посчитала, это – блажь; Узнав, директорша будто тряслась в припадке. И повелела позвать смутьянку И, строго девочке в глаза глядя, спросила: – С каноном шутишь ты, вольтерьянка? Загонишь ты нас всех в могилу! Скажи, Эсфирь, – ведь так тебя зовут! – Откуда родом ты с фамилией «Игельник»? Ответь мне: соблюдаешь ты кашрут? Быть может, ты уж всегда должна носить парик? Ответь мне: почему постриглась ты? – Я волосы теряла! Прошу простить меня!.. – А может, жениха твоей мечты Тебе уж мама подыскала, – не рано ли? Что можешь ты на это мне сказать? Тебя обсудим мы на нашем педсовете! Неужто важна тебе эта прядь? И почему ты не такая, как все дети! Подумай – на каком стоишь пути? И помни, дорогая, все, что я сказала! Ты хочешь дух другой страны внести, Ты виновата – довела все до скандала. Вернулась девочка сразу на занятия, В надежде, что все грозное прошло. Но здесь ее ждало придирок зло: «Училки» действий, девчонки неприятие… Она не знала, что директорша сказала, Но в глубине души бессовестно мечтала Девчонку эту как-то оскорбить, Чтоб было ей совсем не сладко жить. А на девчонке волосы вились… – Ты может с бигуди прическу уложила? Пойди-ка, волосы смочи! Молись, Чтоб я не рассердилась! Это ты мудрила? Она вернулась в класс и голову склонила. Учительница посмотрела и спросила: – Ты клала бигуди? Нет? Врешь! Клянись! А волосы ее чрез час вились. Вот в школе прозвенел уже звонок, Закончился ужасный тот урок. И девочки гурьбой домой бегом помчались, Не посмеялись с ней, не просто попрощались. То было в средней полосе зимой. С расстройства девочка пошла домой, Кружа в густом снегу путем совсем не близким… И мир ей показался мерзким, злобным, низким. И от обид на эту зануду В сугроб зарылась, поймав простуду. Родители нашли ее не поленились И над ее здоровьем крепко потрудились. Такого рода разных гнусных издевательств, Когда режим сатрапа глянцевел, Учительниц-антисемиток измывательств – Девчонок юных в школах был удел.