У ланский милый, славный переулок! Я в детстве пополнял твои дворы, И знал здесь каждый хитрый закоулок, Где было много шумной детворы. Его название было взято Для хронологии – памяти дьячка. В домишке, тут жившего когда-то… Назад три века грешившего царька. Не часто Пушкин здесь радовал родню, Приехав раз в год, к факельному дню. Еще дитем был тут Менделеев, Г улял ребенком в его аллеях. Здесь проживал в тридцатых сам Завадский – Изящный режиссер и острый Чацкий. Вращался тут и Визбор плотью бренной: Бывая в моей школе с пеньем в третью смену. Здесь на троллейбусе, лишь в остановке, Стоит высотка сталинских времен. Был вход в метро с чудесной облицовкой, Где мрамор полукругом приземлен. Немного дальше Садовое кольцо, Г уляешь, встретишь знакомое лицо: Кивок с улыбкой и взмах руки… Такие в жизни были тут штришки. Привычка с детства: любил я наблюдать. Втихую этим я забавлялся. Я для видений даже шел блуждать, Очнувшись как бы, я пробуждался. А уже старше я учился в школе. Малахов был директор на престоле. Он подавлял нас своею мощью. Не дай бог встретить его вдруг ночью. Назвали мою школу в честь Ковшовой: От героини взгляд не оторвать! Кто ж знал – может в детстве была бедовой? Любила Родину она как мать. Я родился и жил здесь много лет. И, несмотря на горести-потери, Здесь же закончил модный факультет. Я помню вас, плехановские двери!

Уже без Сталина… Была Москва пятидесятых – Созвездие гнилых домишек и домов богатых: Все это в памяти за горизонтом как дали быль, Как были кирпичи, и время их превратило в пыль. В Москве старинной было много дивных переулков, И вот в Уланском где-то – жили даже драматурги. Мой домик двухэтажный был с верхушкой деревянной. Внизу мы, три семейства, жили постоянно. В пристройке к дому – помню, – жил сосед весьма любезный: Он был мужик «рукастый», уж средних лет мастеровой. Он до войны с отцом в метро работал, – всем известно, Отца жалея, он говорил: «Мужик-то был с душой…» И жило здесь еще нас, разновозрастных, немало: Но мусора вокруг и рядом с домом не бывало. При встрече люди друг дружке дорогу уступали, И все было с улыбкою друг друга уважали. Я вспоминаю то время трудное лишь с теплотой. Рутина жизни изнанкой трепала нас в ту пору. Но мир вселился меж соседей: согласие, покой… И каждый после работ, как бы влезал в свою «нору». В квартире в каждой комнатенке – одно окошечко: Оно так мало, что свет днем проникал немножечко. И кухни не было, и грязь, и сырость в туалете… И никогда никто не приходил из райсовета. Что очень интересно – мне не снилось и в дремоте: Предугадать, что осенью в ненастный день, в субботу, В мою квартиру, наклонившись и крадучись, вошла Из дома рядом, с парой туфель, – полковничья жена. Ведь тети муж сапожник был прекрасный, на все руки. Во всей округе переулка был весьма известен: Все знали – он после работы все чинил от скуки. Частенько от людей он удостаивался лести. Я в эти юные года в Москве учился в МАПУ И в увольнение по субботам к тетке приходил. В тот вечер я хотел пойти на кинофильм к аншлагу. Сестра уж вышла – ждала меня. Спешил я на «Фитиль». Она заказ неспешно сделать дядю попросила Затем, глядя в мои глаза, с улыбкою спросила: – Хотел бы, юноша, ты встретиться с дочкою моей? Вот телефон наш: вы, может, прогуляетесь в музей? С людьми из дома этого почти я не общался, Но вот возможность такая появилась вдруг. Взглянуть в глаза ее пока я долго не решался… Она меня подбадривала, как старый близкий друг. Субботы через две я храбрости вполне набрался. Серьезных встреч с девчонкой до той поры я не имел. Я помню, как трудно я на свидание решался, А когда встретил – от красоты ее я обомлел!.. Передо мной стояла дева с картины «Незнакомка»! Я подал твердо руку ей, спросив ее негромко: – Вы – Жанна? Как приятно видеть Вас! А я есть Леня. Куда же мы пойдем? Погода скверная сегодня! Она открыла быстро зонт – я взял ее под руку. Я искоса пытался разглядеть мою подругу. И мы пошли в кино, потом гуляли с нею долго. Но Жанна почему-то вечер весь была безмолвна. И хоть в дороге я изощрялся в комплиментах ей Она меня благодарила, хитро улыбалась. И, видно, злость в ней накопилась от маминых идей, Хоть мамочка ее передо мною так старалась. Я думаю, ее благополучная мамаша Такую, видно, дома заварила с дочкой кашу, Решив, что дочке не плохо бы прожить как и она, Но дочка не хотела: зачем ей эта суетня. И я с досады проводил ее и попрощался. И уже больше, к сожалению, я ей не звонил. «Звони», – шептал мне голос бога: «Иль ты ее забыл? Попробуй еще раз»… Но я с ней больше не встречался. И много лет, и дев передо мною прошло потом, Но милый образ стоял всегда перед моим лицом. Хотелось устоять мне перед прекрасным божеством, Как коготков мне не хватало: я был еще юнцом.

В Москве в читальнях много я читал, Друзьям плел выдумки о человеке века. Наивностью слезу их выжимал, Как из-под скал удачно спасшийся калека. Я притворялся, что-то сам творил. И, не смотря на них, устраивал смотрины: И задницей вперед и взад крутил, И удивлялись, закатив глаза, дивчины. Я ими любовался и любил, Я воровал их взгляды, ворожил… И мой дивертисмент, красивые дивчины Не усмотрели – как дурацкие смотрины. В смех горький обращал я шалунов насмешки, И продлевал я мои проделки. А все сидели, как богоделки – Мне собирая на бедность с тревогой «трешки». Я не третировал дарованные «трешки» – Я брал их, уж извольте, на извоз. Матронам сельским я нес желтые матрешки. Чтоб их достать – бежал на паровоз.

Когда мы были молоды, Любили мы друг друга. Искали только поводов Быть вместе в час досуга. Минутой дорожили мы, Идя на час свиданья. И без усилий видимых Встречались мы с лобзаньем. Тропинок было множество, Куда б мы не ходили. И долго в одиночестве Мы в тех местах чудили. И нам никто не нужен был – Наш взгляд ласкал друг друга. Никто о чем-то не тужил… Цвела любовь супругов. А юность, как глоток вина, Уже минула в вечность. На голове уж седина… Ведь жизнь так скоротечна.