Мечтали мы уехать за границу, Исчезнуть из обзора сталинских владык, Чтобы навек забыть «совка» темницу, Лишь был вопрос: каким же будет наш язык? И говоря тут образно: в те годы В печи горящей заслонка приоткрылась. Хотя пугали новые невзгоды, То, что все ждали долго так, мечта – сбылась. В дыру мы слишком поздно устремились: Пока мы размышляли и рядились, Косыгин вдруг издал смирительный указ. Волна отказов у друзей сплотила нас. Хоть бой мы начали на пике алии, Не праведными власти были судьи: «Волнение на Руси надо унять, А то захочется всем туда сбежать». Через два года получили мы отказ, Который «музыкальным» мы прозвали: То действовал тогда Косыгинский указ – Евреями ведь власти «торговали». И после восемь долгих лет в отказе… Родня уехала, но не забыла нас. Они нам помогали раз от разу: Деньгами, письмами, чтоб пыл наш не угас. Изгоями мы жили в эти годы. Тогда работу мы сразу потеряли. И были разные порой невзгоды… Но мы свой замысел четко претворяли. Как стих В.В. был на известных «Окнах Роста», Достигнуть цели было так не просто. В Москве мы завалили письмами ОВИР, Но власть сосала кровь в те годы как вампир. Мои родные время не теряли: И к президенту, и в Сенат писали. И сделал Рейган наш бизнес с Горбачевым: Машина разрешений крутилась снова.

Мы жили в лагере социализма – В руках, как в клетке, октябрьских вождей. И на словах с идеями марксизма, Что в лозунгах писалось для людей. Но что на самом деле у нас было? Наверно, в двух словах, что – правил царь. Был Ленин, Сталин, и другие были… И государству шло все на алтарь. Но если так уж все реально было, То может быть и был бы коммунизм? Реально же народ жил просто быдлом: Использовался сверху морализм. Мы жили с лозунгами пятилеток, Под кликою властительных бояр. Мы правду узнавали из «газеток», Нам сверху говорили, где изъян. Нельзя отнять больших заслуг народа – Кто мир спас от коричневой чумы, Кто войн всех вынес смело все тяготы… И была снова тряска за чубы. И так и жили б до скончанья века… Но дуновенье с Запада пришло: И всплыли права тут человека, Бодались… Начался тут диалог. А дальше, начались для нас гоненья: Мы стали все предатели с тех пор, Кого-то подвергали увольненьям… Нас власти брали жестко, на измор. Не все прошли ту школу испытанья, Семейства скрепы рушились в тот час. И в неких семьях начались метанья, Когда в который раз пришел отказ…

С тех пор как Голда Меер объявила, Что скоро ждет большую алию – Мы потеряли девять лет, транжиры. Могли вступить уж в эту колею. Нас не устраивал здесь весь наш быт: Просили власти в этом удружить. И появились новые тяготы, Ведь мы лишились наших мест работы. Но с мыслью – выжить, быть во всем людьми, преодолеть препоны и запреты, и унижения, ненависть толпы – Надеждам славным подчинялись мы. И издевательств тайные звонки: Друзей в кавычках и антисемитов. И к телефону наперегонки Бежали мы с палитрою ответов. Мы проникали трудно, нелегально, В работы «нечистого» пошиба. Хоть это было точно не похвально… Но где ж была тут альтернатива? Не забывали своего призвания В кругу ученых, средь своих жилищ: Не чувствовался духа паралич, Оценивались сроки ожидания… Но власти же, конечно, тут не спали: Своих предателей нам подсылали. Однажды вдруг на сбор наш впопыхах – Явились люди: статные, в плащах. И взяты мы для «вразумления», Чтоб сделали мы «искупление» Всех действий, неугодных там, где живем; И что бы плохо не думали о нем. С усмешкой ободряя подлеца, Что предал нас тогда без ложной чести – Один читал фамилии с листа, Затем сказал: «Вас ждут плохие вести. Надеюсь, не увижу вас ни разу! Еще раз соберетесь – скажу сразу: Мы вас пошлем надолго в те места, Где не найдете вы вообще лица». Нас развезли в ментовские места, Где ночь мы провели совсем без сна. Домой явились, однако, до зари… Как хорошо, что все это позади. Я поменял уж несколько работ, Ждал выпускного уж разрешения. В котельне «высокого» давления Я год дежурил сутками, как крот. Вот получили мы разрешение, Вскочил бегом я за увольнением. Где был я – власти, наверно, знали: В стране в котельных держали «галлов». Боюсь, что… сослуживцы из котельной, Которая была «хмельной артельней». Что сделали бы сии кутилы – Меня бы точно «порасспросили». Да и обычай русский есть таков: Ты уезжаешь – поставь «на бочку» штоф. Но в ситуации, увы, похожей Никто б не захотел зреть эти рожи.

Прошло почти два долгих года от подачи, И получили первый мы отказ. Ведь сы н-малыш, мы стали брать в аренду дачи, Ведь не имели мы своей у нас. Я долго не мудрил – работал почтальоном. Не прелесть ли – встречать речной трамвай! Я, глядя в лица, чувствовал себя клейменным: Мужчина средних лет, а шалопай. Работа по разноске телеграмм, Где незнакомца взгляд тебя как ядом жалит. Ходил я по квартирам, где мадам На бедность типа мне в карманы брюк кидали. Случалось иногда там был барбос, Иль музыка меня какая-то встречала. Он лаял зло – я ноги мимо нес, Чтоб от укусов они вдруг не пострадали. И так провел два тяжких года там… Осточертели жутко мне все эти дела. Я Неллю попросил, из «наших» дам – Найти мне работенку в «Копыта и Рога». Она нашла мне одну контору, Которую не без причины разогнали. Знал босс мой в каком я коленкоре, Меня в другую почему-то снова взяли. Мне опыт прежний так пригодился, Я даже съездил в срочных две командировки. Там заключенный народ трудился: Я видел их тяжелый быт и их сноровку. Из Харькова товарищ давний мой, со смехом, Меня учить стал, как здесь надо жить. Он заверял меня, что я умом поехал В «совке», шептал мне: «Ты – ученый жид». Я начал работать кочегаром. Для разрешенья быть им – взял диплом с отличьем. Да, было гнусно работать с паром, Забыв – кто был ты, все прежние приличия. Подчас я вспоминаю неспроста: Ведь для науки – то были годы лучшие. Ушло то время, голова пуста… Мы были люди в то время подкаблучные.