Особняк Музафарова на фоне архитектурных уродов, принадлежащих новым русским, выглядел настоящим принцем. Его светлые элегантные очертания говорили о легкости, некоторой прихотливости, но без намека на претенциозность. Главный вход — широкое полукруглое крыльцо, по бокам которого в гармонии с главным фасадом доминировали шесть изящных колонн. В здании много было зеркальных стекол, а на одном из его крыльев, словно ласточкино гнездо, очень органично, вписалась беседка, тоже с колоннами и издалека напоминала крошечный замок, но тоже легкий, отливающий изумрудами окон.
Одинец, смотревший через бинокль на виллу, пытался хоть что-нибудь ухватить за широкими и, казалось, открытыми всему миру окнами. Но сколько он ни всматривался, в их отраженном, чуть ли не зеркальном, блеске ничего кроме голубого неба и зеленых макушек росших поблизости декоративных елей, он ухватить не мог.
— Бесполезно, — сказал он сидящему на водительском сиденье Карташову. — Это то же самое, что смотреть в зеркало…такие же стекла на фирме у Таллера, и в Торговом центре Хаммера…
— И в ресторане «Прага», если мне не изменяет моя проницательность. По-моему, вчера мы с тобой мимо нее проезжали…
— Здесь не за что даже зацепиться, а я этого страшно не люблю, — Одинец казался озабоченным не на шутку. — Тут такой закон: если ты объекта не засек, то, будь спокоен, он тебя засечет и, возможно, нас уже пишут на видеокассету.
— Не расстраивайся, для нас важнее услышать, чем увидеть…
— Сюда надо приезжать ночью, когда… — однако Одинец не успел закончить свою светлую мысль — к воротам подъехал роскошный цвета морской волны "ниссан 200".
— Двести сорок пять лошадок, — откомментировал Карташов. — Мы за всю жизнь на такое авто с тобой не заработаем…
— А это еще большой вопрос… Посмотрим, кто на нем прибыл.
Ворота открылись без малейшей задержки, видно, сработала автоматика. Однако им хорошо была видна территория, по периметру которой, матово поблескивая, выстроились светильники. Видимо, ночью в пределах виллы так же светло, если не светлее, чем днем.
— Ну, конечно, этого можно было ожидать — первыми вышли мордовороты…Ты только полюбуйся, как этот стриженный дятел вертит башкой, думает, что его бдительность может спасти босса…
Второй охранник взбежал на крыльцо, в руках у него чернел короткоствольный пистолет-автомат, стволом опущенный вниз. Телохранитель обвел взглядом прилегающее к особняку пространство и на какое-то мгновение Карташову показалось, что их взгляды встретились. Он даже засунул руку за пазуху, ближе к своему ПМ.
— Ты, Мцыри, слишком впечатлительный, — сказал Одинец и опустил бинокль. — Оттуда нас не разглядеть, даже если смотреть очень внимательно. Хвоя скрывает…
— Смотри, кажется, выходит их шеф…
И действительно, из задней дверцы сначала показалось мощное плечо, затем вся тучная, в темном длиннополом плаще фигура. Человек, чтобы не задеть шляпой верхний стрингер, снял шляпу и теперь держал ее в левой руке.
— Сколько ты ему на вид дашь? — спросил Одинец.
Карташов смотрел через видоискатель небольшой видеокамеры и что-то шевелил губами.
— Если машину они загонят в гараж, — сказал он, значит, это Музафаров. Я бы ему не дал больше сорока пяти…от силы полста… Но если учесть хороший харч, массажистку, финскую баню или Сандуны…
— Такие в Сандуны не ездят, там их слишком легко отстреливают, но ты прав, скидку на райскую жизнь делать надо, хотя опять же вечное ожидание пули не способствует вечной молодости…Смотри-ка, Мцыри, тачку они все же загоняют в стойло… Если можешь, сними его харю крупняком и его ребят тоже…
Между тем приезжие прошли в дом и вскоре откуда-то со стороны хозпостройки, большую часть которой скрывал угол дома, выбежали два огромных волкодава. Для порядка они пробежали вдоль забора, немного беззлобно погрызлись, и улеглись — один у подножия крыльца, другой — у самых ворот.
— Натасканные твари, — Одинец вытащил пачку с сигаретами. — Ночью сюда не сунешься, порвут до кишек и шуму будет…
— А это лишнее…Мы сделаем по-другому, сначала послушаем, с кем они общаются и на какие темы…Нам ведь надо выяснить нечто такое, о чем в ЖЭКе не узнаешь, верно?
— Может, проведем разведку боем? Тут можно устроить такой стеклянный водопад, что бой Терминатора покажется баловством старушек из богадельни…
— Не плохо было бы взглянуть на эту белую виллу с ее оборотной стороны, — Карташов закрыл крышкой объектив камеры. — Может, там не так все строго, как здесь.
Они выбрались из-под густых крон леса и по бездорожью проехали в сторону сложенных, потемневших от дождя, железобетонных блоков. Оттуда очень хорошо была видна изнанка усадьбы Музафарова. Но что их удивило: тыльная сторона дома была симметричным отображением парадного подъезда. Такое же расположение колонн, такой же конфигурации крыльцо и столько же окон и даже копия "ласточкиного гнезда", что пристроилось с лицевой стороны дома. Единственная разница — забор шел сплошняком и они не заметили и намека на ворота или калитку. По гребешку забора, едва заметный, тянулся ряд металлических колышков, назначение которых для них не было большим секретом — это была проводка внешней сигнализации…Где-то поблизости должны быть электронные глаза видеокамер…
— Вечером сюда приедем со сканером, а сейчас, Мцыри, трогай, поедем на доклад к твоему любимому Броду…
… А между тем, Музафаров, только что вернувшийся из офиса, с мобильным телефоном в руках уселся в очень объемное и очень удобное кресло. Рядом, на подлокотнике, лежали гаванская сигара, зажигалка, сделанная из так называемого канадского золота и небольшая гильотинка для обрезания сигар.
Набранный номер не отвечал и он позвонил по другому. Когда Музафаров заговорил, в его тоне послышались приглушенность и едва сдерживаемое раздражение. Рука потянулась к сигаре, но на полпути остановилась и легла на левую сторону груди.
— Нет, я никогда не утверждал, что я уложусь в три дня…Если бы это зависело только от меня, тогда другое дело…Я понимаю…я прекрасно вас понимаю и, будь я на вашем месте, наверное, тоже так же волновался бы и искал каналы…Но я и этих людей понимаю: их деятельность строго пресекается законом и если бы дело не касалось столь высокой особы, тут не о чем было бы вообще говорить…
Кончив разговор по телефону, Музафаров окликнул находящегося в соседней комнате охранника.
— Алик, возьми с собой пару человек и смотайтесь в Рождествено, Ангелов переулок… На словах передашь Броду…это хозяин, полный, почти лысый еврей…Так вот, передашь ему, что сроки кончаются и может ли он сказать нам что-нибудь конкретное. В разговор не ввязывайся, сказал и — тут же отвалил. Пусть думает.
Вот почему они встретились у ворот Бродовской усадьбы. Когда Карташов свернул с центральной улицы в Ангелов переулок, увидел, как с противоположной стороны въезжает серый джип с московскими номерами.
Одинец, вытянув шею, наблюдал за передвижением незнакомого транспорта и уже рукой елозил в районе пояса, где у него под курткой находился пистолет.
— Это что-то новенькое, — сказал он, — здесь таких гостей не должно быть. Подай немного в сторону и притормози. Посмотрим, куда они подадутся…
Серый джип тоже скинул скорость и подрулил к воротам особняка Брода. Из машины вышел высокий, в длинном пальто, молодой парень и пошел к калитке. Позвонил. Стоял, вертел по сторонам головой, ждал.
— Он напрасно одну руку держит в кармане, — равнодушно произнес Карташов. — Могут убить, если нарвется на нервного телохранителя.
— А, может, нам его, не отходя от кассы, взять за хоботок? — на лице у Одинца появилось выражение охотника.
Однако им не суждено было самим принять решение: из калитки вышел Николай и что-то стал говорить с визитером. Потом он вытащил из карман трубку и куда-то позвонил.
— Скорей всего, Никола советуется с Бродом…
— Входят на территорию… Возможно, это кто-то из нужных Броду людей.
— Я раньше таких товарищей здесь не видел, — сказал Одинец. — Но на всякий случай давай немного здесь постоим, подстрахуем Бродищу…
Однако им позвонил Николай и спросил — почему они не заезжают на территорию?
…После обеда Брод позвал к себе Карташова с Одинцом и те обрисовали ему картину возле особняка Музафарова.
— Звонил Таллер, просил ускорить разведку… — Брод взял со стола черную папку, — Вот тут у меня компьютерная распечатка или, как говорят в определенных кругах, ориентировка на этого Музафарова. Важно выявить его связи…Вернее, тот канал или то лицо, ради которого он старается. Вот тут, — Брод положил ладонь на распечатку, — определенно сказано, что Музафаров здоров, как бык, о чем говорит недавнее его обследование в ЦКБ…Правда, сахара у него в крови чуть больше нормы — вместо 6,5 единицы у него 7–7,5… И периодически скачет кровяное давление, но это нормально для сорокапятилетнего мужика…
— А что даст нам просвечивание Музафарова? — спросил Карташов, на что Брод отреагировал довольно резко.
— Да ты, что, Мцыри, совсем охренел! Неужели мне надо тебе объяснять прописные истины, что это может быть подстава… Кто-то таким образом внедряется к нам со всеми вытекающими из этого последствиями…Таллер нервничает и я его прекрасно понимаю. Поэтому, орлы, устанавливайте за ним слежку, сидите у него в спальне, лезьте к нему через каминную трубу, но чтобы в 24 часа я мог отрапортовать Таллеру о проделанной работе…
— А в какой степени мы сами можем засвечиваться? — поинтересовался Одинец.
— А это все зависит от того, как долго вы хотите коптить этот свет…Впрочем, если для получения искомой информации вам выгодно засветиться, что ж, на здоровье… Карташов подвинул к себе листок с данными о Музафарове. Бросилось крупно и жирно набранные его ФИО: Музафаров Иван Трофимович…
— Э, черт, а я думал, что это какой-то кавказец…
— Я тоже так думал, — Брод снова вернул к себе бумагу. — Национальность в данном случае не имеет значения. Главное, что этот человек возглавляет недавно созданный инвестиционный фонд, который, кстати, расположен по соседству с ЛУКойлом…Причем, годовая прибыль этого фонда превышает бюджет такого предприятия как акционерное общество "Москвич"…Но все законно: платит налоги, занимается благотворительной деятельностью, в Одинцовском районе построил поле для гольфа со всей инфраструктурой…Более того в этом же районе баллотировался депутатом в местную Думу…
— Придется присосаться к его телефонной линии, — сказал Карташов. — Наружное наблюдение, думаю, в данном случае нам ничего не даст…
— Тогда сегодня и приступайте… А прослушка и наружное наблюдение ведь не исключают друг друга, верно?..
— Но у нас нет никакой аппаратуры для прослушивания, — сказал Одинец.
— Это не проблема, — Карташову хотелось пить, но на столе не было ни напитков, ни стакана. — Когда мы там были, я заметил, что телефонная проводка к его дому тянется по верху, от телефонной подстанции…Ты может, Саня, видел белую будку возле водонапорной башни…
— Если бы там была красивая блонда, может, и заметил бы…Если вопросов больше нет, я пойду приму душ, — Одинец погасил в пепельнице сигарету и поднялся. Карташов тоже встал, чтобы сходить попить, но его остановил Брод.
— Ты мне нравишься, Мцыри, — сказал Вениамин и, открыв амбразуры между зубов, улыбнулся. — По-моему нам уже пора отрегулировать наши партнерские отношения.
Карташов пожал плечами, мол, как будет угодно.
— Надеюсь, ты догадываешься, чем мы занимаемся?
— Лишь в общих чертах.
— А большего и не надо…Как ты смотришь на то, чтобы заключить с моей фирмой контракт?
— Надо сначала послушать, о чем идет речь. Брод смял в пепельнице сигарету.
— Все мы смертны, правильно? К сожалению, и Таллер, и Ельцин, и Брод и вы с Саней и, наверное, сам господь Бог…Словом, каждый из нас рано или поздно уйдем без возврата…
— Очень издалека, Веня, подкатываешься…Ты ведь меня хорошо знаешь и потому давай без увертюр…
— Хорошо! В контракте есть пункт — в случае смертельного ранения, ты передоверяешь свои внутренние органы для медицинского исследования нашей лаборатории. Все! Это главное…
Карташов, прищурясь, смотрел на Брода.
— И во сколько ты такое удовольствие оцениваешь?
— Учитывая твой возраст и, по-моему, неплохое здоровье, по максимуму…
— А точнее…
— Пятьдесят тысяч в любом банке мира.
— А если не секрет, во сколько ты оценил Саню?
— Он когда-то болел желтухой, значит, минус десять штук…
— Я тоже в детстве часто болел ангиной и у меня врожденная систолическая аритмия…
— Такое бывает почти у каждого и это не в счет. Главное, чтобы не было СПИДа, сифона или лейкемии…
— А у твоего охранника Васи тоже был контракт?
— А как же! Мы тут почти все контрактники — и Никола, и Валентин и, как тебе не покажется странным, мы с Таллером тоже…
— Извини, а кто будет решать — жилец я или не жилец?
— Врачи. Тот же Блузман, доктор медицинских наук, профессор, делает уникальные операции по пересадке органов…Все на уровне мировых стандартов и никакой самодеятельности. Например, у Кадыка, когда мы ездили на водохранилище, был разворочен мочевой пузырь, он все равно бы не выжил…А у захваченного, оказалась гемофилия, редкое, но при ранениях смертельное заболевание. Умер и все труды наши пошли насмарку…
Брод сходил на кухню и принес две бутылки — с джином и фантой. Налил в фужеры джина. Выдвинул ящик стола и достал отпечатанные на компьютере две странички текста.
— Вот договор, читай.
— Этого мне не надо. В принципе, я могу подписаться под условием самого дьявола, только к этой мысли надо сперва привыкнуть.
— Привыкай!
— Но случись что со мной, вы меня все равно отправите на секционный стол Блузмана, — сказал Карташов и в его голосе слышалась глухая отчужденность. — Так что лучше лечь под нож за 50 тысяч, чем за здорово живешь…А кстати, Веня, кто передаст деньги моей сестре?
— Об этом пусть твоя голова не болит, у нас в Латвии есть деловые партнеры. Покупатели…
— Потрохов?
— Органов пересадки, — поправил его Брод. — И давай без иронии, ладно?
— Идет, но если ты, Веня, меня попытаешься с какой-нибудь пустяковой царапиной отправить к Блузману, даю слово офицера, я из всей вашей конторы сделаю Хиросиму…
Броду, хотя и не весело, но угрозу, сказанную в полушутливом тоне, он воспринял как нужно.
— Представь себе, Мцыри, что твой горячий мотор будет биться в груди президента Мозамбика или премьер-министра Гондураса…
— От твоих хохм, Веня, мне хочется блевать..
— Хорошо, тебе не нравится география, давай ее сузим до пределов Госдумы…Несколько ее депутатов ходят с нашими почками и сердцами… Люди гибнут за металл и в основном по своей глупости.
— В этом я уже не раз успел убедиться. Меня не надо уговаривать, давай бумагу и я подмахну ее…
Однако ратификация не состоялась: просигналил мобильник и Брод с трубкой отошел к окну. Закрыв рукой микрофон, и сказав: "Это Таллер", он пошел на выход.
… Карташов спустился вниз, в небольшую, закрытую на три замка комнату, где находилась электронное оборудование. Сканер выбрал Николай и тут же преподал Карташову урок… Затем они отобрал кое-какой инструмент и несколько метров телефонного провода.
Под вечер, на разных машинах, они с Одинцом тронулись в путь, в район усадьбы
Музафарова. По дороге они переговаривались по сотовым телефонам. Одинец стал травить анекдоты.
— Слышь, Мцыри, что такое мусоропровод? Считаю до трех, если отгадаешь, ставлю вечером коньяк…
— До вечера еще дожить надо.
— Но, а все же?
— Проводы милиционера на пенсию…Анекдот с бородой, ты, Саня, что-нибудь поновее расскажи…
— Хорошо, на ту же тему… Преследуя хулигана, сержант Ноздратенко выстрелил в воздух, но не попал…
— А ты знаешь, как старшина-сверхсрочник завязывает шнурки на ботинках? Одну ногу ставит на табуретку, а на другой завязывает шнурок… Ты, кажется, накликал на свою задницу ментов…
Впереди двое гаишников шмонали крутой «мерседес». Пискнул мобильник, Карташов взял трубку.
— Мцыри, не выключайся, сейчас услышишь новый анекдот..
— Саня, не валяй дурака…Что ты задумал?
Одинец на своей «девятке» обогнал его и возле дорожного поста притормозил. Карташов видел как к нему подошел один из милиционеров и тут же услышал голос Одинца:
— Товарищ лейтенант, хотите повеселю?
— Что, права потерял?
— Да нет, новый анекдот только что по радио услышал.
— Валяй!
— Не будете обижаться?
— На все случаи жизни не хватит обижалки. Рассказывай, пока я добрый…
— Тогда слушайте…Милиционер женился. По выходным дням после завтрака он надевает китель, фуражку и, обращаясь к теще, берет под козырек: "А теперь, мамаша, предъявите ваш паспорт с пропиской! " Потом весь день этот милиционер смотрит телевизор с чувством выполненного долга…
Карташов слышит, как милиционер гогочет. Карташов уже проехал пост и на метров пятьсот уехал вперед.
В трубке голос Одинца:
— Слыхал, Мцыри? Я же забыл свой ствол оставить дома, а вдруг проверка на дорогах… Надо было пустить дымовую завесу…За указателем сворачивай направо и на третьем километре, еще раз…
— Спасибо, конечно, за анекдот, но такие номера могут печально кончиться…
— Нет повести печальнее на свете… А кстати, что такое минет по-китайски?
— Не знаю…
— Тебет…Понял?
В Одинцово они приехали затемно. Только-только начали курчавиться сумерки. Одинец остался в машине, Карташов с чемоданчиком отправился в сторону телефонной подстанции. Он миновал поросшую полынью поляну и вышел к водонапорной башне. В метрах двухстах от нее белела вилла Музафарова, справа, тоже на приличном расстоянии, светились окна домов, похожих на средневековые замки…Он обошел подстанцию и увидел выходящую стяжку проводов, пара которых ответвлялась в сторону деревянной опоры. Он раскрыл чемоданчик и достал из него телескопический жезл и смотку проводов. Раздвинув жезл и, прикрепив к нему оголенные концы, он поднял провод на высоту двух-двух с половиной метров и перекинул его через проводку… Затем позвонил Одинцу и велел тому быстро идти к нему. Когда тот явился, Карташов попросил Саню помочь взобраться на перекладину опоры. И там он подсоединил концы провода к линии, ведущей в дом Музафарова. Обмотал изолентой…
— А ты знаешь, что, когда ты прикреплял концы, его телефон мог тренькать? — сказалОдинец. — Во всяком случае, должен тренькать…
— Пока что ты тренькаешь…Подай сканер, он в чемоданчике в целлофановом пакете… Одинец вытащил пакет и, подпрыгнув, отдал его Карташову. Отвинтив крышку, тот подключил к сканеру болтающиеся концы проводов.
Когда спустился вниз, он завернул прибор в целлофановый пакет и упрятал в лунке, поросшей травой. Сверху положил валявшийся кусок толя.
— Можем двигать дальше… — Карташов стал собирать чемоданчик.
— А когда будем слушать? — Одинец стоял с открытым ртом, не понимая действий своего напарника.
— В машине послушаем, сканер, который правильно называется АП — автоматический преобразователь, соединит телефонную линию интересующего нас абонента с нами…В данном случае, сигнал пойдет на мой и твой номера…Только ты будешь слушать, а я и слушать и записывать на магнитофон…
— Извини, Мцыри, ты что-то загибаешь…А если это так, то разреши спросить, где ты этой телефонизации научился?
Карташов изолентой приклеил провода к деревянной опоре и они стали почти невидимыми…
— Это сейчас умеет делать любой юный техник…А я эту технику освоил в разведшколе под именем трудовая колония…Там сидят такие Эйнштейны, которые нам с тобой даже во сне не снились…Впрочем, ты это и сам знаешь не хуже меня. А что касается сканера, то такая аппаратура сейчас продается на любом блошином рынке. Во всяком случае, таково мнение Брода…
— Идем, мне не терпится убедиться, что все это не фуфло…И если я хоть что-нибудь услышу, поверь, поставлю ящик коньяка и им же разотру тебе пятки…
От виллы они уже отъехали на порядочный кусок, когда телефон, лежащий рядом с Карташовым, запищал… Прежде чем поднести трубку к уху, Карташов подключился к портативному диктофончику, который находился в "бардачке".
В трубке немного потрескивало, но сигналы были отчетливые, и голос, который, наконец, прорезался, тоже звучал ясно и было впечатление, что кто-то разговаривает здесь, рядом, буквально за спиной…
Беседа шла между мужчиной, очевидно, Музафаровым, и женщиной. Баритона с уверенным контральто.
Мужчина. Я не могу сказать, что дело улажено на сто процентов, но шанс достаточно велик… Протез будет, хотя о сроках я пока не хотел бы говорить, да это и не телефонный разговор.
Женщина. Я вас понимаю и верю вам, но папа уже оправляется кровью…Медлить нельзя, каждая минута — это вечность для его состояния.
Мужчина. Но тогда вам надо было идти официальным путем, возможно, для человека такого уровня российская медицина могла бы найти подходящий протез…
Женщина. (После продолжительной паузы). Официально — это значит, что уже завтра вся Москва и вся Россия будет по этому поводу злословить и черт знает что нести… Вы же понимаете, когда в человеке заменен один сосуд или даже пять сосудов, это еще не трагедия, а когда заменены два органа… это уже, извините, серьезная реконструкция человеческого организма, на чем непреминет сыграть вся пресса… А это папу убьет, хотя он у нас и закаленный к газетным инсинуациям. (Пауза).
Мужчина. Я, как вы понимаете, сам заинтересован в быстрейшем исходе дела: будет здоров ваш отец, значит, и мое дело будет процветать… Мы, бизнесмены, народ корыстный и ничего просто так не делаем. А насчет конфиденциальности операции, могу сказать — секретность будет на моей совести. Никто ни о чем не узнает…
Женщина. Могу я успокоить папу и передать ему ваши слова?
Мужчина. Вполне. Я очень уважаю его и желаю ему добра и все мои поступки только этим и продиктованы…
Женщина. Спасибо вам…Мы с мамой исстрадались, не можем смотреть, как он каждый день мучается…Боли невыносимые, а принимать обезболивающие наркотики он наотрез отказался…
Мужчина. И правильно делает, наркотики — это дорога в никуда….Так что ждите, это может произойти в любой день и в любой час.
Гудки. И тут же снова сигнал — это был Одинец.
— И все секреты? — разочарованно произнес он. — Я думал речь пойдет о ста труппах и ста миллиардах отмытых бабок… Как ты думаешь, о ком тут шла речь?
— О какой-то довольно высокопоставленной шишки.
— И что теперь будем делать?
— А это не нам решать — что тут достойно внимания, а что нет…Главное, что техника сработала и ты сегодня мне ставишь ящик коньяку…
— Тебе и себе тоже…Упьюсь до чертиков.
Когда они вернулись в Ангелов переулок и вместе с Бродом прослушали еще раз кассету, Вениамин сказал:
— Кто это сработал? — он положил руку на магнитофончик. Одинец, ухмыляясь, кивком головы указал на Карташова.
— Мцыри тире Кулибин…
— Продолжайте, орлы, в таком же духе…Когда теперь этот Иван Трофимович собирается выходить на связь с этой Татьяной Ивановной?
— Об этом не было сказано ни слова. Она в расстроенных чувствах и, видимо, ждет подачи от Музафарова…Насколько я понимаю, в их беседе есть что-то такое, что их объединяет и вообще я чувствую интригу…И об этом говорит откровенная маскировка в их разговоре.
— Передайте технику Валентину, пусть он записывает все телефонные разговоры этого Музафарова, — сказал Брод. — Ведь по номерам телефонов не проблема узнать адреса?
— Разумеется, не проблема, если, конечно, линия не связана с ФАПСИ, что в данном случае совершенно не исключается, — сказал Карташов. — И если это так, то доступа к абоненту у нас не будет…
— Ну и черт с ними, лишь бы это не были провокаторы… Я думаю, этому Музафарову можно доверять, — подвел черту под разговором Брод.
Однако в тот день все пошло по-другому расписанию. В дверь постучали и в кабинет вошел Николай. Обычно его невозмутимый вид сейчас был подвергнут какому-то незримому испытанию. На лице озабоченность, а в глазах нетерпеливые искорки.
— Веня, надо поговорить! — глядя на Брода, сказал он. Видно, на языке у него было что-то конфиденциальное.
— Не мнись, Никола. Здесь чужих нет.
— Дело не в этом…
— Тогда раскалывайся — что на душе?
— На стадионе «Локомотив» побоище. Болельщики петербургского «Зенита» схлестнулись с фанами «Спартака». Мы только что об этом получили сообщение от нашего человека…
— Так в чем же дело? Посылай два санитарных "рафика".
— Не получается. Блузман приболел, а его зам Семенов ехать наотрез отказывается. Послал туда только одну машину.
— Так заплати ему за аккордную работу!
— Я самостоятельно финансовые вопросы не решаю, но дело даже не в этом… Брод поднялся и подошел к сейфу.
— Одинец уже в машине, — Николай бросил взгляд на Карташова.
— Понятно, — сказал Карташов и тоже встал, пошел на выход.
— Не гони волну, Мцыри! — остановил его Брод. — Вот эти деньги — твой аванс. Вернешься, я тебе их отдам.
Через двадцать минут они были на стадионе. Вернее, у главного входа, где несколько милиционеров сдерживали толпу озверевших молокососов.
— Ты только посмотри, Мцыри, как этот пидор в синей куртке бьет по кумполу мента!
Из прохода хлынула группа пацанов, размахивающих руками. За ними еще одна, видимо, нападавшая сторона.
— Подъедь поближе и встань за киоском, — сказал Одинец. — Я что-то не вижу нашей машины.
— Они что — с ума сошли? Сюда бы сейчас мой взвод, — проговорил Карташов, — мы эту мелюзгу в пять минут заставили бы лежать носами в асфальт…
— Не скажи, молодежь сейчас другая. Тут половина накаченных наркотиками и половина фашистов…Смотри, с каким энтузиазмом они колошматят другу друга дубинами!
— Битва на Чудском озере… Мудаки опоенные, — Карташов нервно закурил. — Видишь, подъехала какая-то "скорая помощь". Может, случайная…
— Здесь случайным делать нечего, — уверено сказал Одинец. — Наши подбирают только с расколотыми черепами, которым все равно уже щи не хлебать. Однако ты посмотри, что тут делается…
Они увидели, как в толпу врезался АТН — огромный фургон, поставленный на шасси «Урала». Омоновский транспорт. Карташову не раз приходилось выезжать на такой машине на операции.
Не успели они сделать по затяжке, как боковые борта открылись и из машины стали выскакивать в полной боевой экипировке омоновцы. В ход пошли щиты, дубинки и томфы. От такого зрелища у Карташова сильно забилось сердце. Он застыл тушканчиком, вытянув шею и как истинный болельщик стал отмечать хорошие и не очень хорошие удары своих бывших коллег.
— Нет, ты только взгляни, что это за рубка! — вскипел Одинец. — А где же наша тачка? Или это вон тот "рафик"?
Омоновцы между тем стали отрезать беснующуюся толпу от улицы, замыкая ее у подножия трибун.
Карташов пошире открыл форточку. Крики, стоны, мат, какие-то непонятные шумы влетали к ним в кабину.
— Нас там сомнут, — сказал он.
Одинец достал из-за пазухи мобильник. Руки подрагивали. Нащелкал нужный номер.
— Слышь, Никола, тут идет мамаево побоище. Один «рафик» есть, но черт знает, как к нему пробраться.
Со стороны стадиона выплеснулась новая волна беснующейся молодежи. Уже рухнули ворота, в щепки разлетелись два киоска.
— Держи! — крикнул Одинец.
Карташов увидел у него в руках целлофановый пакет с белыми халатами. — Быстро переодеваемся и шустрим туда. Приказ Брода.
— Здесь мне не развернуться, — Карташов хотел выйти из машины, однако его остановил Одинец.
— Переодевайся здесь. Я залезу в салон и возьму носилки. Не психуй, Мцыри, людей в белых халатах пока в России не бьют.
Через пару минут они бежали в сторону обезумевшей толпы. Их дважды сбивали с ног, но Одинец, пробивая дорогу резиновыми ручками носилок, как сумасшедший орал:
— Дорогу санитарам! Не мешайте, суки оголтелые, оказывать первую медицинскую помощь!
Кто-то заполошно крикнул:
— Санитаров сюда! Поворачивай, бля, «скорую» к нам, — взывал паренек, склонившийся над поверженным товарищем.
Но они шли своим ходом. Когда приблизились к цепочке омоновцев, Одинец обратился к усатому, богатырского телосложения бойцу:
— Прошу, товарищ милиционер, оказать медицине поддержку! Проводите нас к "скорой помощи"!
Усатый омоновец, словно ледокол, двинулся вперед, налево и направо обрушивая удары томфой. Кто-то завопил благим матом: "Вышиби, блин, из мента мозги!" Карташов видел, как одетый в кожанку мальчуган железной, витой арматуриной окрестил такого же как сам фана. Кровь брызнула с рассеченного лба и жертва, схватившись за голову, рухнула лицом в грязь.
— Стой! — крикнул Одинец и шагнул к упавшему парню. — Берем этого.
Однако носилки негде было поставить, Кругом шел жестокой рукопашный бой.
— Отвали, мразь! — отмахивался от кого-то Одинец.
Орудуя сложенными носилками, он чистил себе дорогу. Их оттеснили и раненый парень остался лежать без помощи, его топтали сильные шальные ноги.
Шедший впереди их усатый омоновец, отражая щитом удары арматуры и кулаков, привел их все-таки к «рафику». Они видели как несколько ублюдков раскачивали машину, другие, взобравшись на крышу, изображали из себя Ленина на броневике. Они извергали такой мат, словно только что вышли из стен какого-то высшего зековского учебного заведения.
Водитель был на месте.
— Макс, — окликнул его Одинец, — какого хрена ты тут стоишь!? Заводи тачку! Омоновец, видя, что «скорая» попала в переплет, крикнул: "Эй, фаны, дайте дорогу медикам!" Но его призыв вызвал однозначную реакцию: прыщавый балбес, зацепив омоновца за шею тонким тросиком, стал его душить. Заваливать назад. Карташов видел, как прыщавый сорвал с милиционера каску и несколько раз стукнул ею по голове блюстителя порядка. Пацан, чувствуя себя победителем, стал напяливать шлем на себя.
— Что они вытворяют, дешевки вонючие! — Карташов уже не видел омоновца, того месили ногами, обрушивали на незащищенную голову стальные прутья.
Карташов засунул руку под халат, нащупал полу куртки и под ней почувствовал теплую рукоятку пистолета. Ему было безразлично, что произойдет дальше — положив ствол на согнутую в локте левую руку, он прицелился в маячившую перед ним стриженую голову прыщавого пацана. Выстрел почти потонул во всеобщем шуме, но ему показалось, что все в мире замерло. Парень с пробитым у самого уха черепом отлетел в сторону, сводящая тело смертельная судорога еще вела его пару метров, пока ноги не сплелись и он кулем свалился под ноги дерущихся собратьев.
Карташов, выщелкнув обойму, бросил ее на землю. Таким же незаметным движением он освободился от своего ПМ.
Они уже были рядом с «рафиком», когда скинувшие с себя оцепенение омоновцы ринулись на штурм. Тускло блеснули каски и щиты, толпа на глазах стала сдвигаться в сторону трибун.
— Мцыри, ты наверное, охренел, — шипел сзади Одинец. — Нас свободно могут замести…
— Они забрались в "скорую помощь" и увидели лежащего на носилках молодого человека, половина лица которого отсутствовала. Глаз вытек и височная кость белела под лоскутом кожи.
В салоне было трое санитаров и один из них, обращаясь к Одинцу, сказал:
— Если через десять минут мы отсюда не выберемся, он умрет. Одинец крикнул водителю: "Макс, гони!"
Снаружи раздался сигнал подъезжающей реанимационной машины. Они медленно двинулись вперед и, когда попали в полосу, освобожденную от фанатов, стали набирать скорость.
— Остановись! — приказал водителю Одинец. — Ты, Мцыри, выходи и найди нашу машину. Я тебя подожду возле универмага, тут рядом…
Карташов открыл дверцу. Улица была почти пустынна, рано темнело. После стонов, которые издавал раненый человек, он почувствовал облегчение. «Шевроле» был на месте. Сергей сел за руль, закурил, однако затяжки не спасли его от чувства полной опустошенности. Хотелось рыдать.
Развернувшись, он направился в сторону горевшего широкими витринами универмага. Одинец, словно пушинка, влетел в кабину. И они помчались в железном потоке, оставляя позади себя слепое везение и ярость судьбы.
— Ты, Серега, свои ментовские замашки брось! — беззлобно сказал Одинец. — Мы должны действовать с холодным рассудком…
— Заткнись! Не тебе меня учить. Когда я вижу беспредел, я просто зверею…А тут сработал рефлекс — все! Кто против ОМОНа, тот мой враг, а с врагами сам знаешь — не церемонятся…
— О стрельбе ты сам расскажешь Броду или…
— Расскажешь ты. Я и так потерпевший — мой ПМ был хорошо пристрелен…
— Интересно, а когда ты его успел пристрелять?
— На центральной свалке. Я его там и нашел…
— Скажи об этом прокурору, может, поверит.
Карташов отключился от разговора. Только однажды спросил — куда дальше ехать? Одинец, словно автоответчик, механическим голосом суфлировал: "Поворачивай налево, после указателя — направо и так держи пару кварталов…"
— Ты до этого стрелял на поражение? — неожиданно спросил Одинец. И хотя Карташову не хотелось об этом вести речь, он все же ответил:
— Конечно, приходилось.
— И что ты при этом чувствовал?
— Если попадал — испытывал облегчение. В таких ситуациях все решают доли секунды.
Он вспомнил, как однажды в Риге брали одного вооруженного типа. Взломали дверь, а он убежал на балкон, откуда хотел перелезть на соседний.
Одинец курил, слушал.
— После того как кувалдой разбили дверь и объект скрылся на балконе, я оказался на линии огня…Чудом меня не изрешетил…
— Сумасшедший, что ли?
— Рецидивист, шесть судимостей, так что в каком-то смысле сумасшедший…Несколько лет куролесил по Белоруссии, затем перебрался в Даугавпилс и закончил свое кровавое турне в Риге.
— Ты помог ему осознать, какое он выдающееся говно?
— Ты спросил, что я чувствовал, когда стрелял на поражение, я тебе ответил…Когда
на тебя смотрит дуло автомата или пистолета, ощущаешь себя собакой, брошенной на вокзале. А вот когда устраняешь причину столь щекочущей нервы неопределенности, наступает непередаваемый кайф. А разве у тебя не так?
Одинец включил радиоприемник. Шел концерт по заявкам. Пелись знакомые с детских и школьных лет песни, которые на них действовали расслабляюще.
— Когда ты, Мцыри, достал на стадионе пушку, я увидел в твоих глазах пионерский блеск. Ты, наверное, без ощущения опасности — труп.
— Возможно. Когда мы были заблокированы в рижской казарме и несколько дней ждали штурма со стороны только что созданного полицейского спецотряда, без конца смотрели видики. В основном американские боевики. Представь себе вооруженных до зубов молодых мужиков, день и ночь смотрящих, как убивают самым разнообразным способом. И из самых разных видов оружия. Все мы были на нервах…до последней степени наэлектризованы..
— Один к одному, такая же ситуация у нас была в Абхазии. Однажды дело чуть не дошло до стрельбы…
— Мне это тоже знакомо. Однажды Саня Пронин чистил автомат, а напротив, за тумбочкой, двое наших играли в шахматы. Пронин почистил автомат, собрал, вставил магазин и говорит им: "Признавайтесь, кто из вас хочет схлопотать пулю?" Ребята отмахнулись — мол, чего только от безделья человек не наговорит…И все! Пронин пол- обоймы всадил одному в живот, вторую половину упаковал в голову другого омоновца. Мы ни хрена не можем понять — сон не сон, кошмар не кошмар…Сбежалась вся казарма, а Саня сидит на кровати, засунув ствол в рот и идиотски хихикает. Командир всех увел и вызвал психотерапевта, но развязка наступила быстрее, чем мы предполагали. Он выстрелил оставшимися в магазине тремя патронами и мозги его мы потом полдня соскребали со стен.
— Извини, Мцыри, мы, кажется, приехали на Ткацкую. Сейчас заверни во двор и подай к крыльцу… Психи есть везде…
"Скорая" уже была там. Карташов удивился: кажется, с тех пор как он побывал здесь впервые, прошло сто лет. Одинец ушел, а он остался один. Сумеречность и одиночество скреблись в душу. От сигарет во рту бушевал полынный костер, а внизу, под ложечкой, что-то тошнотворно подсасывало.
Открылась дверь — вышли Николай с Одинцом. Оба бледные. Услышал, о чем говорят.
— Покантуйтесь еще пару часов…Можете съездить домой, принять душ. Вернетесь, отвезете протез клиенту, а потом махнете в крематорий.
Одинец сел в машину. Взглянул на часы.
— До десяти свободны, — сказал он. — Съездим домой, поиграем в нарды.
— Нет…Если тебе все равно, давай заедем в одно место. На мою бывшую хату, надо забрать кое-какое барахло.
Они купили в магазине по пакету молока, сдобных булочек и круг краковской колбасы.
Примерно, через сорок минут они подъехали к двухэтажному деревянному дому, в котором светилось только одно окно.
Обитая кусками фанеры дверь надсадно задребезжала и громко скрипнула.
— Осторожно! — предупредил Карташов. — Хибара идет на снос…
Дверь была не заперта. В нос шибанули отвратительные запахи табака, водочного перегара и немытых тел. Слабая лампочка едва освещала углы до предела запущенной кухни. Под ноги попалась колченогая табуретка и Карташов, отбросив ее ногой, направился в комнату. На тахте угадывались человеческие существа. Когда они подошли ближе, раздался невнятный, заплетающийся голос:
— Это ты, Славик?
Карташов нащупал включатель и зажег свет. Две седые головы выглядывали из-под грязного лоскутного одеяла. Пожилой мужчина поднял голову и красными заспанными глазами уставился на гостей.
— А-а, это ты, — только и сказал он.
— Это я, Иван Егорович, — Карташов присел на край тахты. — Не узнаешь? Сергей — ваш квартирант…
— Да не может быть! Мать честная, только сегодня тебя с Тамаркой вспоминали. Откуда, Сережа, свалился? — он хотел подняться, но Карташов его остановил.
— Лежи, я на минутку. Хочу взять кое-какие свои шмотки…Где-то тут ботинки и свитер.
Мужичок протер глаза.
— Там, на столе, бутылка…принеси, выпьем за встречу…
— Мы на колесах. Отдыхайте. Я свое возьму и — вперед.
— Погодь, кажись, моя старуха твои вещички того…за бутылку. Думала ты больше не вернешься…Извини, жизнь такая раздолбанная…
— Пошли отсюда, — потянул за рукав Одинец.
— А где Славка?
— Может, в коморке спит.
Карташов прошел через вторую комнату и откинул сухо протрещавшую бамбуковую занавеску. В крохотной комнатушке, на брошенном на пол тюфяке, спал парень. Открытый рот на сером испитом лице резко выделялся бездонностью. В уголках губ застыли молочные пенки. Рядом на полу стояла кружка с отбитым краем, наполовину наполненная брагой.
— Пошли отсюда, — повторил Одинец. — Это мне напоминает мою прошлую житуху.
— Я на этом тюфяке шесть месяцев кантовался. Но у меня был порядок. Даже цветы стояли.
— А где же этот парень спал?
— На нарах, где-то под Челябинском. Недавно освободился. Славка, чмокнув во сне губами, отвернулся к стене. Карташов увидел на его ногах свои шузы, но не подал вида.
В комнате, на тахте, уже раздавался храп и они, не задерживаясь, вышли из дома.
— Наверное, пол-России в такой лежке, — сказал Одинец.
— Полэсэнге. Выпил и — нет проблем!
Возвращаясь на Ткацкую, возле метро «Алексеевская», Одинец попросил остановиться, чтобы купить сигареты. Когда он ушел, Карташов от нечего делать стал наблюдать за редеющей толпой, снующими возле подземки людьми. Его взгляд привлек человек, наклонившийся и что-то бросивший в лежащую на земле не то кепку, не то фуражку. Он присмотрелся и увидел в желтом свете фонарей человеческий обрубок — без обеих ног и одной руки. И только угол тельняшки, выступающий из-под камуфляжа, говорил о социальной принадлежности калеки. "Нет, это, наверное, сон, — мучительная мысль пронзила Карташова. — Этого быть не может".
Прикурив сигарету, он вышел из машины и направился в сторону человека-обрубка. "Нет, это не сон, это самый настоящий Костя Татаринов!". На низкой подставке сидел бывший рижский омоновец Костя Татаринов. Вернее, то, что от него осталось. Сергей подошел и, присев на корточки, стал в упор разглядывать своего боевого товарища. Глаза их встретились и несколько мгновений опознавали друг друга.
— Татарин, здравствуй, — тихо проговорил Карташов. Других слов у него не было. Словно морозцем перехватило дыхание.
— Лейтенант, черт побери, откуда ты свалился, братан?
— Это долгий разговор, — Карташов обнял Татаринова и прижал к груди. Сглотнул ком, сдерживающий дыхание. — Это долгий разговор…Где мы можем с тобой поговорить?
— Здесь, а где же еще, — от Татаринова исходил спиртной душок. Его некогда пшеничные, ухоженные усы, теперь, словно мокрые шнурки, свисали на потрескавшиеся губы.
— Может, пойдем ко мне в машину? Столько не виделись… Подошел Одинец.
— Ну чего, Мцыри, пристаешь к человеку? — он держал наготове купюру и собирался бросить ее в голубой берет.
— Погоди, Саня, это мой товарищ, вместе в отряде трубили. Надо бы поболтать, — и к
Татаринову: — Ну, Кот, хватай меня за шею, пойдем к нам в машину.
— Нет! Только не это! — в глазах калеки промелькнул страх и замешательство. — За мной сейчас приедут.
— Кто приедет?
— Шестерки хозяина, — Татаринов отвел взгляд, сказавший больше любых слов. — Приезжай завтра пораньше, поговорим. Я здесь околачиваюсь с десяти утра до девяти вечера. А если я буду не здесь, найдешь с другой стороны, возле троллейбусной остановки.
— Может, тебе что-нибудь привезти? — Карташов достал бумажник.
— Спрячь, Серый! Всю наличку после досмотра у меня все равно отнимут.
— Понятно, — горько стало в груди и Карташов, не прощаясь, пошел в сторону машины.
Уже в кабине Одинец сказал:
— Все нищие и калеки мантулят на дядю. У проституток свои сутенеры, у этих — свои. Такие же запредельные суки, которых надо выжигать напалмом.
Карташов, стиснув в зубах сигарету, молчал. Он давил на газ и это Одинцу не понравилось.
— Не психуй, Мцыри, разберемся. Кореш есть кореш, тем более, братан, но дурью не поможешь…
— Эх, Саня, он мне не просто кореш — часть жизни и какой жизни! — Карташов сглотнул подступивший к горлу спазм. Хмель воспоминаний о прошлом побежал по жилам. — У тебя, случайно, ничего не осталось в «бардачке» выпить? — спросил он Одинца.
Однако Саня ушлый и ему ничего два раза повторять не надо.
— Потерпи, в холодильнике нас ждет бутылочка «Столичной» и рижское пиво.
— Тогда дай сигарету, мои кончились…