#img_15.jpeg

Минуло несколько лет после того, как железную дорогу электрифицировали и Николай Карпович Сытин навсегда потушил топку своего мощного ФД-20. С тех пор он ездит машинистом на маневровом паровозе. И хотя локомотив у него приличный, построенный будапештским заводом «Маваг», Сытин с того времени чувствует себя в какой-то степени обойденным судьбой.

Работа у него суматошная: туда уголь, оттуда лес, а еще куда-то порожняк; составитель выглядывает то впереди, то позади паровоза, взмахивает желтым флажком, а Николай Карпович, как бы поддакивая ему, потихоньку дергает за свисток, боясь, что получится слишком громко. Со-сс, со-сс, — сипит маневровый, ползая по тупикам. И так каждый день.

Сегодня Николай Карпович явился на работу в новой форменной фуражке с кокардой и эмблемой, изображающей крылья, летящие на колесе, в свежем кителе, выбритый и с подстриженными усами. Сегодня поездка на узловую станцию, где маневровому будут промывать котел. До узловой недалеко, немногим больше ста километров, но поездка туда для Николая Карповича, его помощника Степана Козлова и кочегара Васьки — все-таки событие.

Николай Карпович был с утра в праздничном настроении. Но день начался не без неприятностей — перед поездкой велели растолкать по тупикам два десятка вагонов, прибывших на станцию ночью. Только к полудню, когда с вагонами было покончено, хорошее настроение вновь вернулось к нему.

Сейчас маневровый стоит на первом пути. Поджидая, пока дадут зеленый, Николай Карпович вместе со Степаном Козловым осматривают паровоз, а наверху, на тендере, Васька с грохотом подбрасывает уголь к топке.

В такие минуты и Козлов, обычно угрюмый и медлительный, веселеет. Он тоже когда-то был машинистом; только случилась у него беда — помял хвост впереди стоящему эшелону. Его перевели в кочегары. Было это давно, он уже лет шесть ездит помощником машиниста, а взглянуть ему в глаза — можно подумать, что авария произошла у него не далее как вчера. А в поездке Козлов как бы молодеет, обретает уверенность в себе.

— Зеленый! — кричит с тендера Васька и, вытирая пот, размазывает по лицу угольную пыль, кричит снова — боится, что его не услышали.

Николай Карпович слышит и продолжает осматривать паровоз. В таких случаях особенно не стоит спешить. Он постукивает молоточком по колесам, прислушивается к чистоте звучания металла. Проверив паровоз, он так же медленно, будто растягивая, удовольствие от предчувствия быстрой езды, езды со свистом и грохотом, по которой так истосковалась его душа в тупиках, поднимается в кабину и тщательно вытирает руки ветошью.

Васька, раздевшись по пояс, швыряет уголь в дышащий огнем зев топки. Закрыв топку, он жадно пьет из бутылки газированную воду. Острый кадычок быстро двигается под взмокшей кожей, а глаза скошены на Николая Карповича: «Трогай же, зеленый горит!»

Ваське особенно не терпится, он едет на узловую всего второй раз.

«Пора», — решает Николай Карпович, с силой дергает свисток и открывает пар.

Маневровый легко набирает скорость. Станция с тупиками — позади, паровоз мчится уже через бор, оглашая его гулким грохотом. Николай Карпович высовывается из окна. Упругие струи воздуха, пахнущие нагретым мазутом, чебрецом, который серыми пятнами растет на песчаных буграх, разомлевшей хвоей, щекочут ему лицо, топорщат усы. Хорошо!

После долгого перерыва Николай Карпович как-то острее видит кружащийся бор и слышит лесные запахи. Для него эта поездка все равно что для других встреча с родными местами, прогулка в лес, любимое место на берегу реки, где можно собраться с мыслями, почувствовать себя человеком и посмотреть отсюда: что ты значишь в той, будничной жизни. В таком месте и помыслы чище, и суд над собой более строгий.

По этой дороге Николай Карпович возил лет двадцать донецкий уголь. Сначала он, как сейчас Васька, радовался, глядя на новые места, потом привык к ним, а потом, проездив здесь немало, вдруг заново открыл для себя города, поселки, села и разъезды. Он увидел людей, которые постепенно строили улицу, начиная ее от одинокой путевой будки.

Под паровозом грохочет мост через Донец. На реке пустынно, берега заросли густым вербняком. Из-под моста, рассекая зеленоватую воду, плывет стайка уток с красавцем селезнем во главе.

Вот-вот будет станция.

Лет пять назад в трех километрах от станции еще стоял домик, окруженный высокими ольхами. Николай Карпович приметил его сразу, как только начал работать в этих краях. У домика были белые стены, низкая коричневая крыша — издали он напоминал большой белый гриб. Теперь здесь стоит какой-то завод и большой поселок, и Николай Карпович, пожалуй, не смог бы сейчас точно указать то место, где был домик. В памяти сохранилось лишь то, что стоял он на сто пятом километре.

Неподалеку от домика возвышался входной семафор. В первые послевоенные годы поезда часто останавливались перед ним — на станции паровозы не успевали заправляться водой. Тогда нередко приходилось ожидать свободного пути.

За время таких остановок Николай Карпович приметил обитателей домика — женщину и двух мальчиков. Старшему было лет одиннадцать. Утром он ходил по железнодорожному полотну в школу на станцию, после обеда помогал матери управиться с хозяйством. Иногда его можно было видеть на линии с ведром — собирал на путях куски угля, которые падали с горой нагруженных вагонов. Младший, лет семи, в коротких штанишках с помочами наперекрест, летом пас под откосом коз. Уголь он не собирал, ему, наверное, строго-настрого запретили показываться на линии.

С этим парнишкой и не поладил Николай Карпович. Виной всему — козы. Они, должно быть, привыкли к грохоту поездов, но не переставали шалеть, услышав паровозный свисток. Чуть что — врассыпную по болоту.

Малыш плакал — нужно было выгонять коз из высокой осоки, из густых зарослей ольшаника. А потом грозил Николаю Карповичу камнем. Он не понимал, конечно, что машинисту непременно нужно сигналить, трогая эшелон с места. И однажды он выполнил свою угрозу — камень ударился в гладкий бок локомотива.

За эту проделку Николай Карпович решил было надрать ему уши. Бросив камень, малыш, разумеется, не теряя времени, улепетнул через болото напрямик к домику.

Несколько рейсов Николай Карпович не останавливался здесь — семафор был открыт. Малыш спокойно пас коз, а когда пришлось остановиться, он каким-то чутьем догадался об опасности и скрылся в ольховых кустах.

Потом на сто пятом появился солдат. Без ремня и без обмоток, в ботинках на босу ногу, он казался Николаю Карповичу мирным, домашним человеком. Соорудив во дворе столярный верстак, он строгал доски на починку обветшавшего за войну крыльца. На верхней, уже новой ступеньке сидел малыш под отцовской пилоткой, очарованный вьющимися стружками, запахом досок, неторопливой и ладной работой отца.

Спустя несколько дней Николай Карпович встретил солдата на линии. На плече он нес путейский молот и ключ, на боку болталась кобура для сигнальных флажков. Увидев приближающийся поезд, он сошел на бровку и поднял желтый флажок.

Вскоре Николаю Карповичу довелось снова стоять напротив домика. Обходчик сидел на краю бровки.

— С возвращением, солдат! — крикнул Николай Карпович.

Обходчик поднял вверх морщинистое неулыбчивое лицо, затянулся непомерно длинной самокруткой.

— Спасибо, браток, — ответил он, прокашливаясь.

Он был уже пожилым. На черной, натруженной шее белел шрам, а Николаю Карповичу сначала показалось, что шея у него косо подбрита. Докурив самокрутку, свернул новую, такую же длинную.

— Ну и проказник твой меньший-то! — крикнул Николай Карпович и покачал укоризненно головой, а затем сойдя, рассказал о его проделке.

Лицо обходчика судорожно смялось, морщины сжались и разгладились — ему неприятно было слышать это, хотя Николай Карпович рассказывал о малыше без зла, даже как-то восхищаясь им.

— Я ему задам, — пообещал угрюмо обходчик.

— Да ты не вздумай там ничего… Парнишка-то замечательный, — просил обходчика Николай Карпович, опасаясь, как бы он не взгрел малыша.

— Трогай, браток, — открыто, — сказал, поднимаясь, обходчик и вытащил из кобуры желтый флажок.

— Так ты не вздумай там, не вздумай!.. — кричал Николай Карпович, трогая с места.

Городок быстро расширялся. На станции проложили новые пути, поставили еще несколько колонок для заправки паровозов. Поезда все реже и реже останавливались на сто пятом.

Семафор заменили на светофор.

Обходчик постарел и вышел на пенсию. Летом он обычно копался со старухой в огороде, зимой бродил с ружьем и собакой по болоту, а весной, когда Донец разливался и вода доходила до самой насыпи, ловил рыбу. Он завел себе лодку и сети, ловил, наверное, ночью — днем сушил под откосом рыбацкие снасти, греясь и дремля напротив солнышка.

Однажды Николай Карпович поговорил с ним еще раз. Старик помнил его и пригласил на рыбалку. Николай Карпович радовался: можно будет пожить на свежем воздухе, в тишине, вволю порыбачить, поспать где-нибудь на сеновале и поесть настоящей ухи, приготовленной на костре.

Но отпуск выпадал то летом, то зимой, а весной как-то не находилось для рыбалки свободного времени. Он забывал о ней и вспоминал о приглашении, проезжая мимо домика.

Каждую весну он давал себе слово: все оставлю и приеду. А подходил отпуск, появлялись совершенно неотложные и важные дела.

Мальчишки выросли. Старший куда-то уехал и не был дома несколько лет — может быть, работал в Сибири, на Дальнем Востоке, а может, служил в армии, — откуда знать об этом Николаю Карповичу? А знать хотелось.

Малыш давно вырос из штанишек с помочами и, кажется, работал на заводе. Вернулся старший, а спустя некоторое время в домике появилась молодая женщина. «Женился», — догадался Николай Карпович и опять пожалел, что до сих пор не приехал к ним в гости. И было почему-то обидно, что он не побывал на свадьбе.

Затем исчез и малыш. Исчез, казалось Николаю Карповичу, как раз перед тем, когда он как будто бы твердо решил приехать в гости к семье, ставшей ему в чем-то близкой. Пришлось поездку отложить и подождать малыша.

Как-то зимой Николай Карпович увидел возле домика много людей. Прячась от резкого ветра и снежных вихрей, они стояли с поднятыми воротниками пальто. У некоторых в руках тускло желтели музыкальные трубы. Он догадался, в чем дело, и дал негромкий, протяжный гудок, провожая старого обходчика в последний путь.

Поселок все ближе и ближе подходил к домику, надвигаясь на ольховую рощу. Малыш не появлялся дома, а Николай Карпович готовился тушить топку своего ФД-20.

В один из сентябрьских дней он увидел во дворе парня в солдатской форме. Малыш рубил дрова, старушка подбирала поленья. Николай Карпович, обрадовавшись, дал сигнал, даже замахал руками, но ни старушка, ни малыш и не обернулись — разве мало паровозов трубит на этом километре?

В ближайший выходной Николай Карпович не приехал сюда — что-то помешало, решил выбрать более удачный день, но его перевели на маневровый. А когда он впервые повел паровоз на промывку котла — на месте ольховой рощи выросло несколько пятиэтажных коробок.

Паровоз приближается к поселку. Уже видны заводские трубы, похожие издали на обгоревшие спички. Николай Карпович всматривается в разноцветные кубики домов, переходит на левую сторону, к Степану Козлову. Отсюда лучше видно. Васька тоже пытается что-то увидеть поверх их голов.

— Когда-то здесь был домик, обходчик жил, — вспоминает Степан.

— Был, — повторяет за ним Николай Карпович, и ему снова — в который раз! — неприятно думать о том, что сюда он так и не приехал.

Впрочем, он скоро об этом забудет, вспомнит о домике на сто пятом, возвращаясь назад, а там уж — до следующей промывки.

Впереди горит красный глазок светофора. Николай Карпович сбавляет ход. Паровозный гудок получается теперь здесь громким. Звук долго бьется, отражаясь от стены к стене, и возвращается назад, почти не слабея. Но вот и зеленый — маневровый снова набирает скорость. Набирает основательно, как встарь, но и пыхтит, чадит дрожит — словно пытается догнать свое время, ушедшее за недосягаемый горизонт.