#img_24.jpeg

Азовский бычок-кругляк с латинской фамилией Neogobius melanostomus жил недалеко от берега между Белосарайской косой — узкой полоской суши, уходящей далеко в море, и человеческим городом Бердянском, от которого он и получил прозвище — бердянский. Ему выпала судьба быть особью мужского пола, и поэтому окраской он был черен, как вышедший из моды телефонный аппарат. Из-за этого приазовские мальчишки называли такого бычка кочегаром, принимая его не за мужчину, а за представителя какой-то особой бычковой породы.

У кругляка была уютная норка под известняковым камнем, в которой он спал, прятался от хищников и предавался размышлениям о жизни в часы досуга. Когда наступала пора обзаводиться потомством, он убирал ее от разного холостяцкого мусора и приглашал круглячку, серенькую, в общем-то конопатенькую от головы до хвоста рыбку, которая, немало привередничая, заплывала и выплывала из норы, делала кругляку всевозможные мелкие и досадные замечания — то заметит в углу пустую створку от моллюска, то комочек грязи найдет или окурок. Бычок, само собой разумеется, был некурящим, но как-то сорвал с крючка окурок и приволок домой, затолкал в расщелину в качестве украшения. Но бычихе не понравился запах — оно и понятно, она самка и в определенную пору ей многое бывает не по нраву.

В конце концов они уединялись в норке и вдали от рыбьей общественности справляли свадьбу. Круглячка оклеивала стенки норки икрой и уплывала восвояси, а он, никому не жалуясь и не требуя алиментов, оставался оберегать потомство. На камне росла азовская камка́ — трава, используемая людьми для набивки матрасов, кресел, диванов, стульев, и пока она росла, кругляк прятался в ней, готовый броситься на всякого, кто осмелится приблизиться к его дому. Здесь же, на траве, жили моллюски, и бычок, не упуская ни на миг из виду свою норку, подкреплялся, глотая их целиком, прямо в створках.

Недели через три-четыре из икры вылупливались крохотные, юркие личинки — сотни, тысячи личинок. Когда они уплывали из отцовского дома, то кругляку казалось, что из норки поднимается легкий, еле заметный дым.

Освободившись от родительских обязанностей, бердянский бычок выходил на охоту. Короткими бросками, присасываясь на несколько мгновений грудным плавником-присоской к камням, он черной молнией бросался на моллюсков, почти прозрачных креветок и вообще на все, что попадалось на пути и выглядело съедобным. Бычок был неутомимо трудолюбив, спешил, хватал все без разбору — родственников у него всегда были миллиарды, и никто из них, конечно, не хотел оставаться голодным.

Многочисленность бычкового племени для людей давным-давно стала привычной, это было явлением само собой разумеющимся, несомненным, обычным, чуть ли не вечным. Ученые люди в толстых книгах отводили бычку скромное место, похваливали за высокую голову и маленький рот, на самом же деле он был прожорой, а по поводу высокой головы — так он и сам, наш уже видавший виды, многоопытный бычок знал, что более глупой рыбы не сыскать не только в Азовском море, но и во всем Мировом океане.

Он был таким глупым, что и сам удивлялся этому. На досуге он не без гордости графоманил такими стишками: не называется ли он кругляком, потому как является круглым дураком? Стишки стишками, но ловили его не только сетями, неводами, на удочку и перемет, а вообще на что угодно — на тот же окурок, на яркий цветной лоскут, на кусок своего же брата бычка, а то и просто на самодур — на снасть с несколькими крючками безо всякой наживки. На голый крючок, на одну, так сказать, идею пищи. Мало того, проглотив один крючок, он хватал другой — ему, видите ли, мало одного, потому что совершенно не соображал, что делал…

В молодости наш бычок тоже отведал самодура. Крючок проткнул ему губу, и он трепыхался на нем, когда его вытащили на белый свет. К счастью, в то время он был крошечным, совсем никудышным, и рыбак, рассердясь, что тот занял на самодуре место, снял его с крючка и швырнул в воду.

Его могли брать голыми руками прямо в норах. Бычок будет сидеть не шелохнувшись и, млея от счастья, думать, что к нему пожаловала в гости молодая подружка. Приготовится он говорить ей какие-нибудь слова, а его за жабры — и в садок!

В последнее время, в связи с научно-технической революцией у людей, бычка стали ловить на трубу. Набросают ему обрезков металлических или пластмассовых труб, а бычок — он ведь дурак, для него труба — предел мечтаний, готовая и модная жилплощадь. Занимает обрезки, присасывается к стенке и еще дрожит, чтобы не отнял кто-нибудь, и радуется своему везению, несчастный…

Понастроили люди на побережье домов отдыха и пансионатов, в одном только греческом селе Ялта на Лафировке, говорили кругляку другие рыбы, их возвели больше ста штук. Носятся отдыхающие на рокочущих катерах, выходят на бычка на десятках лодок, с утра до ночи музыка, шум, гам и треск. Надоело бычку шарахаться от своего камня, когда над ним пролетали катера, надоело день и ночь слушать пластинки какого-то неугомонного матроса-спасателя Сеньки, надоело прислушиваться к тому, как правильно пользоваться автоматами с газированной водой. Надоело, и все тут!

Стал подумывать бычок о том, с кем бы обменяться жилплощадью. Но с кем? Бычок-бланкет живет в Черном море, он на Азовское не согласится, другим ближайшим бычкам — мартовикам, травяникам, песочникам — меняться нет никакого смысла. Они живут тут же, кругляковы соседи. С бубырем, что ли? Но он любит пресноватую воду, переселился поближе к Таганрогу, потому что Дон оскудел водой и Азовское море стало совсем соленым и развелась в нем тьма-тьмущая медуз. «Не море стало, а бульон из медуз!» — ругался не так давно судак и вслед за бубырем, красной рыбой и лещом, то есть чебаком, махнул к устью Дона.

Водился еще тут бычок-ширман, да только дел с ним кругляку иметь не хотелось: тот хищник, причинял немало зла не только тюльке и хамсе, но и кругляковой молоди. Обсуждали его поведение на общем собрании, уговаривали расстаться с разбойничьими привычками и замашками, урезонивали и стыдили ширмана бычки всех мастей. Просили бычки из племени пандака, которые живут в озерах на филиппинском острове Лусон. Прислал по-азиатски цветистое и приторное даже во гневе послание красавец японский девичий бычок — куда там! Не послушался даже тот калифорнийского синеполосого бычка! Нету на ширмана никакого укорота, и водиться с ним кругляку — позор, да еще какой!

Никуда не подался бердянский бычок из родных мест — будь что будет, но зато дома. Он ждал подругу.

Остался, хотя ныне, вследствие большого скопления народу на здешнем «БАМе», то есть на берегу Азовского моря, ловить его стали самыми что ни есть оскорбительными способами, рассчитанными на круглую круглякову дурость. Короче говоря, ловили его теперь на то, что у кого имелось под рукой, — на подручные средства. Строители, к примеру, брали на перила. Остался у кого-то из них кусок красных пластмассовых перил, мелькнула хулиганская мысль попытать на них бычка — распилил на кубики, насадил вместо наживки. А бычки что, бычки восторженно отнеслись к новинке. Пошла мода ловить на перила… Медики тоже внесли лепту — приловчились таскать на разные цветные таблетки в пластмассовых облатках — допустим, на розовые пилюли реопирина, который, всем известно, немного помогает при ревматизме. Физики-химики, как и подобает им, нашли научно обоснованный метод — пошел бычок на «черный свет». Иными словами, каждый профсоюз приспособил отраслевые возможности.

Дело дошло до того, что даже женщины и те рыбалить приохотились. И конечно же, своими особыми дамскими методами. Вместо того чтобы насаживать червя — для бычка он вкусен-то как, господи! — они вздумали всего лишь покрывать крючки маникюрным лаком. Получилась у них почти вечная наживка. Особенно пришелся по вкусу конопатеньким бычихам кьютекс — перламутровый лак фирмы Чизеброу-Пондс (Нью-Йорк — Лондон — Париж). Пошла в ход и губная помада — в ней важен цвет, и даже бигуди — правда, которые покрупнее размером…

Кругляк не знал и знать не мог, просто не отведывал, что жареный он по вкусу может тягаться с любой речной рыбой, что уха из него наваристая и сладкая, требует всего лишь побольше перца, что вялится он без особых хлопот — кожа дубленая, не берет ее самая зеленая муха. Не знал бычок, что ему, вяленому, в городе Мариуполе красная цена была три гривенника за килограмм, не слышал он также, что из него, самой бросовой рыбы, делали консервы с томатом — блюдо, очень любимое студентами за доступность. Все это из года в год становилось все большей редкостью или, как выражаются грамотные торговые работники, — дефицитом…

Итак, наш бычок стал больше следить за своей внешностью, прибрал жилище, в начале августа тысяча девятьсот восемьдесят какого-то года, поджидая загулявшую подругу, он подмел плавником и хвостом двор, дошел таким способом до чистого песка и щебенки. От нетерпения вился он над норкой, показывая, на какие фигуры способен, какой он сильный и ловкий бердянский бычок.

Конопатенькая где-то задерживалась. Кругляк искал ее в зарослях камки, на песчаных и каменистых подводных косах, но везде и всюду натыкался на медуз. Отвратительные, мерзкие эти создания, полупрозрачные, мутно-желтые, с синими ободками на зонтиках, слизистые и студенистые, были голодными. Здесь они слишком много раз отпочковывались — если в Черном море всего три-четыре раза, то в Азовском за одно лето умудрялись до шестидесяти. Они пожирали планктон, креветок, личинок рыб и мальков — здесь им было вольготно в течение нескольких лет. И теперь, видимо за пол-лета не один раз прочесав все Азовское море, они были готовы вступить в схватку и с крупным бычком. Они поворачивались к нему, пытались окружить добычу, судорожно шевеля зонтиками и соплами.

Бычок уходил от них, отводил медузьи армады от своего камня.

Так прошел день, второй, третий…

Бычок устал от ожидания, от борьбы с медузами — те стали по ночам скапливаться у его норки. Он мог проучить их за наглость — вылетел бы пулей из-под камня, прошил бы насквозь какой-нибудь студенистый зонт. Но это делать ему не следовало — медузы были ядовиты, он обжег бы кожу, и к нему, пахнущему медузами, не приплыла бы подруга.

Дни стояли безоблачные, раскаленные лучи впивались в воду, все больше и больше нагревая ее. Подруга могла бы и поторопиться — кругляк уже чуял сероводород, который серебристыми пузырьками выскакивал из теплого донного ила. От газа кружилась голова, и когда дышать было нечем, бычки, обезумев окончательно, выбрасывались на берег. От старых кругляков бычок слышал, как тучами уходили его сородичи к берегу и как люди, не перенося смрада и боясь эпидемий, зарывали их в землю бульдозерами.

Конопатенькой надо было бы поспешить. Их племя за последние годы очень поредело, как говорят люди — от колоса до колоса не слыхать и голоса. Как она посмела не понимать этого? И бычок, злясь на легкомысленную круглячку, гневно посверкивал желтыми огоньками в глазах и называл ее гуленой, отступницей и интеллигенткой за небрежение своим святым долгом.

Ожидая ее, он отощал, стал колючим и шершавым и имел уже далеко не жениховский вид. Вода еще больше нагрелась, и теперь он, забившись под камень, несколько дней простоял там, мало двигаясь и обходясь незначительным количеством кислорода.

Однажды ему в полудреме привиделся легкий, еле заметный дым, поднимающийся из его норки, и когда он очнулся и понял, что это было не наяву, не совладал с собой, не перенес чувство собственного бессилия, вскинулся, как вскидывается любая рыба, а затем рванулся с места и, ободрав бок об острые стенки камня, затих.

Затем, уже отчаявшись, он захотел дать последний бой медузам, подстерегающим его у входа, и приготовился к этому, как вдруг в норку что-то скользнуло, приткнулось к нему мягко и ласково.

«Ух, еле доплыла», — тяжело шевеля плавниками и широко раскрывая жабры, сказала подруга. «Где ты так долго была?» — строго спросил кругляк. «Я искала тебя много дней и ночей. Но тебя нигде не было — ни в норах, ни под камнями, ни в траве! — с обидой воскликнула конопатенькая, а потом тихо и безучастно добавила: — У меня перезрела икра — так долго я тебя искала…»

Бычок знал, что это значит, и попытался немного ее утешить:

«Я старый кругляк. Мне после этого нереста следует умереть, и я знаю, что в такой теплой воде нашим детям все равно бы не выжить — им не хватит воздуха…» — «Теперь и я умру, кругляк. Хотя еще и молодая… Не смогла вовремя найти тебя и освободиться от икры». — «Зачем же ты пробивалась между медуз и пришла ко мне?» — от жалости ласково упрекнул кругляк. «Я должна была прийти к тебе, вот и пришла».

Бесхитростный и достойный ответ подруги понравился старому бычку: он тоже знал, что детей у него уже не может быть, но ждал, потому что должен был ждать…

На следующий день, когда не оставалось надежд даже на чудо, он повел конопатенькую к берегу. Дышать им было уже нечем, но кругляк подбадривал подругу, и они пробились к отмели. У самой кромки воды они отдохнули, собрались с силами, а затем, отчаянно отталкиваясь плавниками, набрали скорость и, поднявшись в воздух, упали на горячий, шуршащий ракушечник. В воздухе бычок на полные жабры вдохнул кислорода, в голове у него помутилось и глаза ослепли от яркого солнца.

— Мама! — крикнула какая-то девочка, поднимая их. — Смотри, черненькая и серенькая рыбки из воды выпрыгнули сами. Как называются эти рыбки?

Но что ответила женщина своему ребенку, услышать нашему бычку уже не довелось.

А женщина, внимательно посмотрев на рыбок, потянулась к дамской сумке, взяла там портативный компьютер, ввела в него отличительные признаки существ и, прочитав ответ, с недоумением ответила дочери:

— Это, кажется, представители семейства Gobiidae, вид Gobius или Neogobius melanostomus.