По распоряжению Бобрищева мне поручили произвести вербовку среди рабочей молодежи десяти наиболее развитых и способных «комсомольцев» для отправки на командные курсы в Петроград. Каждому кандидату полагалось: подъемные и путевые в сумме девяти тысяч марок. Финский партком составил мне списки, а Бобрищев, Муценек и я произвели тщательный контроль кандидатов и назначили смотр в Пакинкюльском лесу.

Раннее утро… Проезжая мимо моей виллы, военком и Муценек захватили меня в автомобиль.

Мы понеслись к назначенному месту, из предосторожности пользуясь на сей раз наемной машиной, правил ею партиец — шофер Репола. В лесу, на поляне, нас ждала группа «кандидатов» во главе с Бергманом.

Бобрищев окинул начальническим оком молодых парней лет по 20–22 и через меня передал им свое приветствие и пожелание успешно закончить курсы.

Потом Бобрищев произнес следующую речь, которую я перевел не без ошибок:

— Товарищи коммунары, дело освобождения порабощенной фашистами и капиталистами пролетарской массы требует вашей военной подготовки к грядущему бою между «белыми» насильниками и рабочими массами. Учитесь руководить и действовать, приобретите опыт бойца и политработника. Наряду с ручной гранатой пользуйтесь живым словом пропаганды. Русские товарищи помогут вам в вашей борьбе и борьбе всего пролетариата. Я, от имени трудящихся РСФСР, приветствую вас, товарищи, и надеюсь, что вы вернетесь сюда, упоенные борьбой и местью за жертвы 1918 года.

Он обошел фронт и каждому «кандидату» потряс руку.

Ребята пробормотали в ответ:

— Koitamme.

Каждый из отправляемых подписал заготовленную мною подписку и получил деньги.

Я объяснил, каким образом следует им ехать к «этапу», откуда уже — в РСФСР.

К месту назначения никто не прибыл.

Им было предписано отправиться в Н-ый район на сплавные работы, по два-три человека записаться в артель и, когда все будут в сборе, ждать проводника.

В то время «финско-советское» анонимное общество, возглавляемое одной финской миллионершей-коммунисткой, производило крупные лесные разработки около советской границы и там были устроены три новых «этапа» для перехода границ. «Кандидаты» разошлись по лесу, а мы поехали обратно.

По пути Бергман сообщил, что ночью прибыла телеграмма, оповещающая о прибытии члена ВЧК — Исаева-Горского.

Он ехал по мандату Наркомпроса в Берлин и должен был произвести ревизию гельсингфорсского отдела.

— Приготовьте подробный доклад для ревизора и, помимо того, напишите ему сводку по вашей оперативной части. Если он спросит вас о количестве членов партии военячеек и рабячеек, лучше увеличить данные. Не забудьте упомянуть о вашей работе в области фильтрации партии и настаивайте на чистке. Товарищи Муценек и Бобрищев дадут ему согласованный с вами материал. Мы будем поддерживать ваше мнение о необходимости сократить выдачу Коминтерном безотчетных сумм группировке Куусинена. Что же касается жалованья, выплачиваемого членам сейма, поясните ему, что это излишне. Дармоеды, — сказал Бергман, натравливая меня против коммунистов — членов сейма.

— Не стоит ли заодно намекнуть ревизору о необходимости организации Союза возвращения на родину? — спросил я, зная, что Бергман выдвигает такой план и возлагает на него большие надежды.

— Понятно, понятно! Вы же лучше нас знаете настроения беженских масс, — ответил Бергман и, обращаясь к Бобрищеву, добавил: — Не так ли?

Атташе поднял плечи и, зевнув, ответил:

— Ни черта из этого не выйдет. Тут мало эмигрантщины, во-первых, а, во-вторых, нищеты-то нет. Все такие рябчики, что их нашим овсом не заманишь. Попробуйте, мне все равно. Поддержу.

— Можно взять на «курьере», купить или обещать амнистию поголовно, — продолжал Бергман, — важно хоть несколько дураков выудить, чтобы фронт разбить. Я хочу предложить Павлоновскому разрешить консульству опубликовать в местной печати объявление с призывом возвращения в РСФСР. Можно расписать об амнистии и так далее. Первую партию приняли бы с музыкой. Ха-ха-ха! Написали бы письма, хваля прием, глядишь, другие пошли бы. В Германии работают товарищи, а мы околачиваемся. Не дело!

— Там, товарищ, иной вопрос. Германцы нажимают на белогвардейщину, а тут им лафа. Лучше за мой проект взяться, — произнес Бобрищев, задергивая занавеску в окне автомобиля.

— Пустить десяток агентов в эмигрантщину и выбросить несколько сот тысяч безуспешно, — недовольно проронил Бобрищев.

— Отнюдь нет. Я плачу каждому офицеру независимо от его прошлого пятнадцать тысяч в месяц и командирую на работу. Я имею заказ навербовать сорок или пятьдесят информаторов из среды белых. Товарищу Гаррису нужно шесть для Алжира, Петроянцу четыре моряка в Грецию и в Софию, Мальскому троих или четырех штаб-офицеров. Вы думаете, это легкое поручение? — возразил Бобрищев и, взглянув на часы на руке, добавил: — Ох, уже девять часов.

— Что, прямой провод? — спросил Муценек.

— Да, у аппарата Тухачевский. Наверное, опять что-нибудь сложное закатят мне, — ответил атташе не без гордости.

— А как дела с «посылкой»? — спросил снова Муценек с едва заметной улыбкой на скуластом лице.

— Запрашивал два раза, канитель одна. Я напишу жалобу на «инотдел». Мне до зарезу нужны «инструменты», а они тянут, — ответил Бобрищев, взглянув на меня.

Проехали Сернес.

— Высадите меня около моста, — предложил я, решив ехать на трамвае к себе.

Муценек постучал шоферу.

— Завтра ночью я буду у вас с Горским, — произнес Бергман и открыл дверь автомобиля.

Бергман, Муценек и Горский прибыли. В Горском я узнал жестокого садиста МЧК — помощника коменданта Хирьякова, «того самого» товарища Хирьякова, о котором даже такой лютый палач, как Атарбеков, отзывался как о «бессердечной личности». Маленький, с голой, дынеобразной головой, рябым, со впалыми щеками, лицом и быстро бегающими рысьими глазами. Непропорционально длинны были руки у Горского, его называли «Гориллой».

Он прочел мой доклад и, видимо удовлетворенный, сказал:

— Работаете сносно, но надо коренным образом план работы изменить. Надо реальной работы, а не одни бумажные истории. Пора финскому пролетариату стукнуть по черепу буржуазии. В задачу входит организовать уличное выступление: смотр нашим силам. Поняли? Я оставлю товарищу Бергману план первомайского выступления, а вы должны, товарищ, принять меры к активным действиям финской партии. Изберем же ревком и к маю все подготовим. Товарищи, я настаиваю! Времени много, средства отпущены, и красные командиры будут присланы. Какие полки, по-вашему, пригодны для распропагандирования?

Бобрищев ответил:

— Тридцать первый и девятый.

— Ячейки сильны? — спросил снова Горский.

— Усилили на сорок процентов по получении предписания главштаба, — ответил атташе, взглянув на меня многозначительно.

— А сколько наших, допустим, на роту выйдет? — не удовлетворился ответом Горский.

— Человек пятьдесят гарантирую, — солгал Бобрищев, не смущаясь.

— Маловато, но к тому времени поднять можно. Вооружение для коммунаров затребуйте через товарища Эйхманса. Общее руководство выступлением будет возложено на товарищей Сирола и членов подпольного ревкома. Вы, товарищ Бобрищев, выработайте план захвата государственных зданий, главштаба шюцкорских банд. На всякий случай, понятно, организуйте медицинские пункты для наших налетчиков. Я пришлю ударную группу курсантов-финнов. Словом, в будущем мае надо напугать белогвардейщину и покрошить мяса, — произнес Горский, ехидно улыбнувшись и сожмурив глазенки.

Порывшись в своем портфеле, он вынул какие-то мелко исписанные листки и, обращаясь ко мне, сказал:

— Кто у вас работает в политполиции? Почему вы не устроили там информатора, а? Упущение. Почему до сих пор не исполнен приказ добыть переписку Миллера и Карташева? Кто работает у вас в главштабе шюцкора? Почему вы не даете приказов по армии и флоту? Так дальше не идет. От имени председателя делаю вам выговор и предписываю письменно ответить по всем вопросам.

— Вы, товарищ, не в курсе условий местной работы, — возразил я, выслушав выговор чекиста, — тут нелегко достать информаторов среди офицерства шюцкора и армии.

— А, что вы говорите! — резко оборвал меня Горский, — деньгами все можно сделать. Купите, дайте пятикратное жалованье, хочет еще — отвалите сволочи еще. Я требую работы, а не «докладов»! Поняли?

Я заметил, как лицо Бергмана перекосилось от гнева. Он не удержался и бросил:

— Товарищ, ваши упреки неуместны! Мы делаем все, что возможно. Не всегда деньгами можно делать работу.

Горский оторопел.

— Я уполномочен настаивать на продуктивной работе, товарищ Бергман. В центре недовольны. Лично я знаю, понимаю, но там, понимаете?

— Почему же нам не предписывали? А теперь вы разражаетесь громом, — произнес Бобрищев колко.

— Хорошо, не будем ссориться. Вы заполните, товарищ Смирнов, брешь вашей работы, а теперь давайте обсудим, что нам делать с финскими депутатами сейма? Так дальше не может продолжаться. Как только они вернутся с каникул, надо их взять в работу. Они должны начать работать, иначе мы их уберем! Газета их трусит, речи их — патока, а не революционный призыв. Я имею выписку из суммы выдач западной секции. Финны содрали с нас почти 2 000 000 марок на работу, а что мы имеем? Три тысячи членов партии и ораву прихлебателей. Мопр тратит сотни тысяч на поддержание каких-то жен и детей удравших с постов революции эсдеков. Я прошу вас, товарищи, особенно бдительно следить за членами сейма. Их доклады центру — брехня. Что ни месяц, то суммы пособий на пропаганду растут. По их данным, революция вот-вот вспыхнет и белогвардейщине смерть. Какой вздор! Всю переписку секции и парткома надо пересмотреть. У них там все по-домашнему. По-финляндски, а не по-коммунистически. Компания братьев Рахья — это партия, а семейство Куусинен — секция. Я им, дармоедам, перо вставлю, — произнес Горский, отводя свой гнев на финнах-партийцах, вполне заслуживших эпитеты «паразитов» партии.

Еще несколько «грозных» предписаний — и товарищ Горский отбыл в автомобиле Бобрищева ревизовать делопроизводство лидера компартии, члена сейма М. в Пакинкюля.