Природа человека, как и вся природа в целом, состоит, по-видимому, из относительно стабильных структур. Следовательно, успех психологической науки, как и любой науки, в значительной степени зависит от ее способности идентифицировать основные структуры, подструктуры и микроструктуры (элементы), из которых состоит данная часть космоса.

Неадекватные единицы, выделявшиеся ранее

С IV века до нашей эры до XVII века нашей эры науки о жизни пользовались непродуктивными единицами анализа, предложенными еще Эмпедоклом: земля, воздух, огонь и вода, что привело к «эпохе застоя» буквально во всех науках о жизни. Гиппократ и Гален, мудрецы средних веков и Возрождения, включая христианских схоластов и мусульманских ученых, единодушно признавали сутью вещей эти и только эти единицы [42] . Теория личности как таковая полностью писалась в терминах четырех темпераментов, возникающих, как считалось, вследствие гуморальной [43] дистилляции из четырех космических элементов: черной желчи (меланхолик), желтой желчи (сангвиник), крови (холерик) и флегмы (флегматик). Quatuor humores in nostro corpore regnant [44] , – гласила медицинская поэма XIII века. Порожденная этим негибкость анализа сохранилась по меньшей мере до времен Гарвея, чье открытие в 1628 году циркуляции крови поставило под сомнение всю доктрину жидкостей организма [45] .

Освободившись наконец от этих демонов, психология упрямо вступила во «второй ледниковый период», приняв концепцию «способностей» – единиц вряд ли более продуктивных, чем жидкости. Понятие способностей, развивавшееся томистами, Христианом Вольфом, шотландской школой и френологами, обладает определенной привлекательностью на уровне здравого смысла, но не удовлетворяет современных теоретиков.

Под влиянием Дарвина теоретики личности заменили «способности» «инстинктами». Последовавшая эра, длившаяся примерно шестьдесят лет, не может быть названа «ледниковым периодом», ибо она принесла с собой элегантную и последовательную защиту инстинктов и производных от них чувств Мак-Дугаллом, который привлек наше внимание к возможности существования однородных мотивационных единиц. Фрейд поддержал это направление поиска, хотя, в отличие от Мак-Дугалла, не предложил ясной таксономической схемы. На протяжении этого периода было открыто, постулировано и изобретено бесчисленное множество инстинктов. В 1924 году Бернард писал, что выделено более 14 000 различных инстинктов, но до конечной цифры еще далеко [46] . Предчувствуя неудачу поисков в этом направлении, психологи начали «ловить рыбку в более чистой воде». Доктрина влечений (ограниченной формы инстинкта) продолжала укреплять твердые бихевиористские позиции, да и сейчас в какой-то степени поддерживает их, но сегодня большинство психологов согласны с Хеббом [47]  в том, что отождествление мотивационной структуры с простыми влечениями и биологическими потребностями совершенно неадекватно.

Трудности и запутанность современного научного поиска

Я надеюсь, что упоминание этих фрагментов истории научного поиска придаст перспективу нашим современным исследованиям. Ясно, что мы еще не решили проблему единиц анализа человеческой природы, хотя сама проблема была поставлена двадцать три столетия назад. Столь же ясно, что психология намного отстает от химии с ее периодической таблицей элементов, от физики с ее поддающимися верификации, хотя и неуловимыми квантами и даже от биологии с ее клеткой. Психология еще не знает, какой может быть ее «клетка». Отчасти именно по этой причине скептики ставят под сомнение право психологии называться наукой. Психологи еще не достигли согласия в том, какие единицы анализа использовать.

Некоторые проблемы связаны с тем фактом, что психология вряд ли могла бы использовать «клетку», даже если бы ее открыла. (Она отвергла «рефлекторную дугу», которая некоторое время, казалось, служила этой цели.) Специфическая для психологии проблема заключается в существовании многих разных уровней организации, количество и природа которых еще не установлены. В зависимости от наших интересов единицы структуры могут быть мельче или крупнее. Если нас волнует элементарная поведенческая проблема, например чередование выпрямления и сгибания ноги, мы можем в качестве единицы использовать спинальную иннервацию. Если мы хотим классифицировать формы моторной активности, наиболее приемлемой единицей оказывается ходьба . Если нас интересует межличностное поведение, мы можем осознанно констатировать количественно измеримую привычку удаления от людей (таким образом сближаясь с концепцией Карен Хорни). Если нас волнуют генерализованные диспозиции личности, мы можем рассматривать такие единицы как черты избегания . И «мелкозернистые» и «крупнозернистые» единицы занимают в анализе свое место. В конечном счете, конечно, мы надеемся научиться сводить «молярные» характеристики к «молекулярным» и наоборот, объединять «молекулярные» единицы в «молярные».

Но пока мы далеки от этой цели. Даже на более общих уровнях анализа у нас отсутствует согласие относительно видов разыскиваемых нами единиц. Должны ли это быть привычки или системы привычек, потребности или чувства, векторы, факторы, направления или черты? Должны ли это быть влечения или измерения, воззрения или установки, области, синдромы, личностные конструкты или эрги? Все это предлагалось и эмпирически защищалось. Обнадеживает нас в этой запутанной ситуации лишь то, что за последние тридцать лет наблюдалось безграничное усердие в измерениях и теории. Но в настоящее время измеряемых аспектов личности столько, что 14 000 инстинктивных единиц, описанных Бернардом, не покажется много. Будем надеяться, что когда психологи столкнутся с этой оргией единиц, они не впадут в состояние коллапса, которым завершился предшествующий поиск инстинктов. Возможно, непосредственной опасности нет, ибо в журнале «American Psychologist» мы читаем: «Выделенный Фондом Форда грант в 238 тысяч долларов позволит исследовательской группе Университета Миннесоты в течение 5 лет проводить исследования, направленные на развитие более адекватной системы описательных, диагностических и динамических категорий… Группа будет работать над развитием терминов или системы терминов, максимально описывающих личность» [48] .

Я рискнул поднять эту приводящую в замешательство тему не потому, что у меня есть тайное решение проблемы с двухтысячелетней историей, и не потому, что я ясновидящий и могу предвидеть конечный результат проекта, осуществляемого в Миннесоте. Я поступил так, потому что убежден, что нашим нынешним исследованиям недостает ви́дения перспективы наших усилий, и я бы хотел достичь такого сбалансированного ви́дения усилий современных исследователей. К концу данной статьи я отважусь на несколько радикальное предложение – изменить направление наших исследований.

Центральные положения нового подхода

Во-первых, приведу несколько центральных положений, с которыми, я надеюсь, мы все согласны. Кажется очевидным, что единицы, которые мы ищем в личности и в мотивации, – относительно сложные, а не молекулярные структуры. Они находятся на более высоких уровнях того, что Халл назвал иерархией навыков, чем уровень спинальных навыков. Мы не ищем клетки или даже скопления клеток, мы не ищем рефлексы, следы или кванты эндокринных выделений или проводящих процессов нервной системы. В конечном счете, конечно, нам хотелось бы перевести сложные структуры в микроэлементы и раскрыть их нейрогуморальные составляющие. Но в настоящее время и в ближайшем будущем мы должны удовлетвориться отысканием генерализованных единиц, определяющих относительно широкие формы организации.

Есть и второе утверждение, в отношении которого, я надеюсь, мы можем достичь столь же быстрого согласия. Методологи говорят нам, что мы никогда не можем наблюдать непосредственно мотивы, черты или любые подобные единицы. Мы согласны. Они говорят нам, что любая единица, которую мы открываем, – это только «гипотетический конструкт» или «промежуточная переменная». И в этом они тоже правы, хотя со своей стороны я голосую за «гипотетический конструкт» – понятие, подразумевающее (как считают Мак-Коркодейл и Мел [49] ), что единицы, которые мы ищем, реально существуют, хотя и невидимы. Методологи к тому же говорят нам, что мы должны обладать корректными и воспроизводимыми операциями для установления единиц, которые мы выбрали; мы не можем пробудить их к жизни простым называнием их по имени, как это делали сторонники инстинктов поколение или два назад. И с этим мы согласны. На самом деле, мы разумно принимаем все предостережения и предупреждения современной методологии, за исключением того, что от избытка рвения все единицы объявляются выдуманными, применимыми лишь в конкретной деятельности исследователей.

Третье утверждение задержит нас дольше, ибо оно оказывается самым большим камнем преткновения в нашем поиске объективно существующих структур. Я имею в виду несомненную изменчивость поведения человека от ситуации к ситуации. Открытые в лабораторных условиях мотивационные единицы часто испаряются, когда субъект переходит из лаборатории в свой офис, гольф-клуб, дом. На самом деле, его поведение в этих знакомых условиях может часто оказываться противоречивым. Факт ситуационной изменчивости поведения привел многих социологов к убеждению, что любой поиск устойчивой личности с конкретными мотивами и чертами обречен на неудачу.

Недавно я был на конференции психологов, работающих над проблемой «межличностного восприятия» [50] . На этой конференции много говорилось о восприятии, но мало о людях – объекте восприятия. Причина, я думаю, в том, что участники остро осознавали хамелеоноподобные изменения, отличающие человека при переходе из одной ситуации в другую. Они гораздо больше предпочитали изучать восприятие человека в ситуации, и таким образом обходили вопрос о том, на что реально похож человек. Не только индивид варьирует свое поведение, но и на наше восприятие его сильно влияют наши субъективные установки, наша симпатия к нему, отсутствие духовной близости к нему или его степень сходства с нами. Следовательно, сам воспринимающий является главным источником изменений; ситуация, в которой действует человек-объект, может быть еще одним источником изменений, а фиксированные черты и мотивы человека-объекта являются фактором лишь второстепенным.

Надежда на точную оценку мотивов и черт, таким образом, оказывается поколебленной изменчивостью человека и предубеждениями воспринимающего. Точность оценки также сильно осложняется неопределенностью критериев. Как мы можем узнать, что наша оценка точна и соответствует действительности? Не путем же сравнения своих оценок с мнениями других, на которых могут сказываться и общие, и их индивидуальные ошибки. Не путем самоописания субъекта, – ведь он способен на самообман. Не путем предсказания будущего поведения, которое в значительной степени будет зависеть от ситуации, вызывающей это поведение. Не путем других тестов и средств измерения, ибо они также подвержены ошибкам.

Ситуационные переменные

Теория ролей. Все эти возражения убедительны, и сегодня их совместная сила, как мне кажется, уводит многих исследователей от оценки мотивов и личностей. Один заманчивый путь бегства обнаруживается в понятии «роль». Например, Эммануил Браун больше не рассматривается как единый человек, он является сплетением ролей. Как учитель он отвечает одним ожиданиям, как отец – другим, как гражданин или как член Ротари-клуба – еще каким-то. В одном из своих порывов энтузиазма Уильям Джеймс предпринял тот же способ ухода. «Человек, – утверждал он, – обладает столькими “ Я ”, сколько есть разных групп людей, чье мнение его волнует» [51] .

Крайний вариант этой ситуационной доктрины можно найти в книге Куту «Проявляющаяся природа человека» [52] , где автор утверждает, что поиск черт личности и их оценка – химера, а самое большее, что мы можем сказать о любой личности, – это то, что в данной ситуации человек имеет специфическую тенденцию отвечать определенным ограниченным способом. Следовательно, согласно Куту, единственно приемлемой единицей является «тевсит», то есть «тенденция-в-ситуации». Если мы не можем опровергнуть крайние формы теории ролей, теории «тевситов» и утверждения Джеймса о социальном « Я », наша работа должна прекратиться здесь и теперь. Какой прок в оценке мотивации или личности, если поведение так зависит от ситуации, как утверждают эти теории? Давайте посмотрим на это с другой стороны.

Гарантии против ситуационной изменчивости. Во-первых, в некоторые наши методы оценки встроены гарантии против ситуационной изменчивости. Они явно меняют ситуацию. Так, ведущие диспозиции личности, или ее эстетические ценности, или ее невротические тенденции тестируются с помощью широкого диапазона вопросов, описывающих большое разнообразие обычно переживаемых ситуаций. Хотя некоторые исследования показывают, что измеряемая таким образом черта действительно меняется при переходе, скажем, от учебной ситуации к деловой, от спортивной к чисто социальной, чаще обнаруживается, что человек в целом несет с собой свой обычный уровень тревоги, обычное количество эстетических интересов, или обычный уровень вдохновения, или совершенно постоянный уровень предрассудков.

Во-вторых, очевидно неверно, что у человека столько социальных « Я », сколько имеется групп, чьим мнением он дорожит. Человек почтительный, честолюбивый или компульсивный в офисе вряд ли отбросит эти черты дома или на площадке для гольфа. Может варьировать их интенсивность, может меняться их способ выражения, но настоящие Джекил и Хайд чрезвычайно редки. Что же касается ролей, разве не факт, что характерный стиль пронизывает поведение человека, даже когда он играет разные роли? Разве не всегда верно, что человек ищет роли, наиболее близкие его личности, избегая другие, ограничивающие его стиль или вызывающие чрезмерное напряжение во внутренней мотивационной структуре? Мы должны признать, что некоторые люди вынуждены принимать роли, которые им не нравятся, так же, как мы должны признать, что диапазон вариаций характеризует поведение любого человека в соответствии с обстоятельствами, в которых он оказывается.

Но хотя эти факторы весьма усложняют наш поиск структур, они не должны нас обескураживать. В поведении человека так много последовательности, так много единообразия, так много надежности, что наша задача неминуемо будет решена.

Решения, предлагаемые для упрощения ситуационной проблемы. Для разрешения этой проблемы могут быть предприняты два шага. Мы можем продолжать поиск методов оценки, преодолевающих ситуационные границы. Методы, требующие только карандаша и бумаги, легче, чем экспериментальные методы, позволяют узнать о поведении субъекта во многих повседневных контекстах. Но если метод ограничен экспериментальной ситуацией (как, например, использование теста Роршаха), мы, по крайней мере, можем требовать, чтобы наш диагноз подтверждался дополнительными доказательствами, полученными вспомогательными методами.

В другом месте я выразил сожаление, что мы доверяем слишком ограниченной батарее методик [53] . Проективные тесты, например, нуждаются в дополнении прямыми методами, ибо в ином случае мы можем получить картину определенных латентных тенденций, не зная даже, отделены ли они от осознанных интересов и знания себя, или интегрированы с ними. Между тревожностью, гомосексуальностью или агрессией, являющимися вытесненными тенденциями, и ими же, полностью принимаемыми и осознаваемыми, – огромная разница. Но проективные техники, используемые в одиночку, никогда не смогут это различить.

Помимо использования множественных или более широких методов для получения более полной информации о ситуации, нам часто нужно откровенно признать ограниченность диапазона ситуаций, охватываемого нашими диагностическими средствами. Например, мы можем сказать, что данный студент при проведении тестов в колледже показал такие-то и такие-то характеристики. Но мы не можем с уверенностью предсказать его поведение дома или в деловой обстановке. Или мы можем сказать, что этот пациент с заметными нарушениями демонстрирует такие-то наклонности, но в связи с его обстоятельствами более широкие обобщения невозможны.