Знаменитая книга Роберта Беллы «Привычки сердца» помогла многим назвать ту вещь, которая уничтожала (и продолжает уничтожать) сплоченность нашего общества – «экспрессивный индивидуализм». В другом месте Белла писал о том, что мои сограждане создали культуру, превозносящую личный выбор и самовыражение в такой мере, что уже не осталось места для общей жизни или для великих истин и ценностей, которые нас объединяли. Белла подчеркивал: «Мы все больше и больше ценим святость отдельной личности, [но] наша способность представлять себе социальную ткань, соединяющую отдельных людей между собой, теряется… Святость личности не уравновешена ощущением целого или заботой об общем благе». Однако в конце «Привычек» автор предлагает кое-что, что могло бы стать великим шагом в сторону укрепления общества, внутри которого слабеют связи.
Чтобы ситуация действительно изменилась… [необходимо] заново открыть представление о призвании И по-новому вернуться к идее о том, что работа есть служение для общего блага, а не просто средство для улучшения жизни отдельного человека [3] .
Это удивительное замечание. Если Белла прав, нашему разрозненному обществу следует, среди прочего, надеяться на то, что люди снова начнут видеть в профессиональной деятельности не просто работу, а призвание. Латинское слово vocare — призвать – есть корень английского слова vocation. Сегодня это слово обозначает просто работу, род занятий, но его оригинальное значение было иным. Работа может быть vocation лишь в том случае, если кто-то иной попросил тебя ее сделать и если ты ей занимаешься не ради себя, а ради кого-то еще. И наш труд может стать призванием лишь в том случае, если за ним стоит служение чему-то большему, нежели просто наши интересы. Как мы увидим, когда человек видит в работе только средство для улучшения своей жизни и для самореализации, это постепенно разрушает человека и, как на то указывали Белла и многие другие, подрывает основы общества.
Если мы видим в работе только средство для улучшения качества жизни и возможность самореализации, то мы попадаем под действие разрушительных сил
Но если мы хотим «заново открыть» какие-то старые представления, нам необходимо обратиться к их источнику. В данном случае источник представления о работе как о призвании – это Священное Писание христиан. Поэтому, опираясь на поднятый Беллой сложный вопрос, в этой книге мы постараемся увидеть взаимосвязь, которая все преображает и радикально меняет, между христианской верой и работой. Мы будем называть эту взаимосвязь и все окружающие ее идеи и практики «интеграцией веры и работы».
Верить и работать
Попытку постичь взаимосвязь между верой и работой предпринимали и другие люди. Быть может, со времен протестантской Реформации вопрос об отношениях между христианской верой и профессиональной деятельностью никогда не вызывал столь сильного интереса, как сегодня. Количество книг, исследовательских проектов, академических программ и дискуссий в Интернете на эту тему росло по экспоненте на протяжении двух последних десятилетий. Тем не менее христиане, которым нужны практические указания об их работе, все еще находят слишком мало важного для себя во всем этом потоке размышлений. Кто-то из них, подобно Кэтрин Олсдорф, были разочарованы тем, что им попадались слишком плоские советы и примеры. Другие терялись из-за разнородности, если не какофонии, тех голосов, которые возвещали о том, как следует быть христианином на работе.
Мы можем представить себе нынешнее движение «Вера и работа» как реку, наполненную разными потоками из самых различных источников. Быть может, самое большое количество энергичных людей, стремящихся помочь людям интегрировать веру и работу, разделяет евангелическое понимание Библии и христианской веры, однако самый заметный вклад внесли представители иных традиций и направлений из верующих. Экуменическое движение подчеркивает, что христианин должен использовать работу для установления справедливости в мире, и это важно. Это помогло нам понять, что, если мы храним верность Богу в работе, нам следует опираться на особую христианскую этику. Участники движения малых групп XX века подчеркивали, что верующие должны «питать» и поддерживать друг друга для того, чтобы они могли переносить тяжесть работы и трудиться достойно. Это означает, что для верности Богу на работе требуются внутреннее духовное обновление и преображение сердца. Это возрождение среди евангелических христиан напоминало о том, что рабочее место есть место свидетельства об Иисусе Христе. Быть верным Богу на работе означает на самом деле в каком-то смысле открыто отождествлять себя с Иисусом таком образом, чтобы твои сотрудники захотели узнать о нем больше.
Многие также, размышляя об интеграции веры и работы, обращались к источникам из прошлого. Протестантские реформаторы XVI века, в частности Мартин Лютер и Жан Кальвин, утверждали, что всякий труд – и даже так называемый «мирской труд» – был призванием от Бога в той же мере, в какой служение монаха или священника. Основоположники лютеранского богословия особенно подчеркивали достоинство любой работы, говоря, что Бог заботится о человеческом роде, дает ему пищу, одежду и жилье с помощью труда человека. Когда мы работаем, как часто говорится в лютеранской традиции, мы есть «персты Божьи», мы осуществляем провиденциальную любовь Бога к другим. В таком понимании цель работы – уже не просто поддержание своей жизни, а любовь к ближнему, и в то же время оно освобождает нас от бремени использования труда лишь для того, чтобы возвеличить себя.
Такие представители реформатской (или кальвинистской) традиции, как Абрахам Кайпер, отмечали еще один аспект труда как призвания. В работе мы не только осуществляем заботу о творении, но также его направляем и структурируем. Согласно таким представлениям реформатов цель труда – создание общества, которое прославляет Бога и позволяет людям жить в благополучии. Да, нам следует любить ближнего, но христианство содержит крайне специфичное учение о человеческой природе и о том, что ведет людей к процветанию. Наша работа должна соответствовать этому учению. Таким образом, быть верующим на работе означает действовать на основе этого христианского «мировоззрения».
Цель труда – создание общества, которое прославляет Бога и позволяет людям жить в благополучии
Все эти различные традиции давали в чем-то разные ответы на вопрос о том, как нам заново открыть смысл профессиональной жизни. Эти течения, которые порой плохо сочетаются одно с другим, сбивают христиан с толку. Лютеранское богословие в целом отвергает представление реформатов о «мировоззрении» и говорит, что работа христианина не должна слишком сильно отличаться от работы нехристианина. Большой церкви не свойственно присущее евангелическим христианам беспокойство о благовестии, поскольку в ней не принято думать, что единственный путь к спасению лежит через классическое христианство. Многие находили, что писатели, ставящие на первое место мировоззрение и организацию, преуменьшают значение внутренней перемены сердца. Но даже эти критики продолжают спорить между собой о том, на что похожи на самом деле внутреннее преображение и духовный рост. Таким образом, если вы христианин, стремящийся воплощать свою веру в профессиональной деятельности, вам приходится оценивать значение самых разных идей из примерно такого списка значений служения Богу на работе:
• отстаивать социальную справедливость в мире,
• быть честным самому и евангелизировать своих коллег,
• просто умело и превосходно исполнять свою работу,
• создавать красоту,
• трудиться из христианского побуждения прославлять Бога, стремясь в итоге оказывать соответствующее влияние на общество,
• трудиться с благодарным и радостным сердцем, преображенным Евангелием, независимо ото всех успехов и неудач,
• делать то, что доставляет тебе величайшую радость и пробуждает страсть,
• зарабатывать как можно больше денег, чтобы можно было проявлять величайшую щедрость.
Дополняют ли эти положения одно другое или они на самом деле противоречат друг другу? Трудный вопрос, поскольку каждое из них по меньшей мере опирается на Библию. И сложность заключается не только в том, что здесь перед нами представлено многообразие богословских предписаний и культурных факторов, но и в том, что все они действуют по-разному в зависимости от сферы или типа работы. Христианские этика, мотивы, идентичность, свидетельство и мировоззрение определяют нашу работу особым образом в зависимости от характера этой работы.
Иными словами, если вы, допустим, христианский сапожник или пианист – как ваше мировоззрение влияет на изготовленные вами ботинки или на то, как вы играете «Лунную сонату»? Ответ здесь не так прост.
Кто избавит нас от этих сложностей? Большинство людей, которые начали читать книги об интеграции веры и работы либо стали участниками групп, посвященных этому вопросу, либо (а) знакомы только с одним из этих течений, либо (б) уже запутались, поскольку могли познакомиться с противоречивыми мнениями разных направлений. В целом церквам и религиозным организациям свойственны несбалансированные представления о вере и работе, так что они подчеркивают одну-две из этих позиций, забывая о других. Тем не менее попытка просто совместить все эти вещи в надежде, что из них выстроится цельное здание, – не решение проблемы.
Предположим, например, что есть художница-христианка, которая регулярно демонстрирует свое неравнодушие к вопросам справедливости, честна во всех взаимоотношениях в своей профессиональной жизни, пользуется поддержкой друзей, помогающих ей преодолевать все взлеты и падения в жизни, не скрывает своей веры от тех окружающих, с которыми сталкивается в процессе работы, и считает, что ее искусство есть служение Богу и ближним, а не просто способ повысить свое самоуважение и свой статус. Значит ли это, что ей удалось интегрировать веру с работой? А кроме того, влияет ли христианское учение о природе реальности на то, что и как она изображает в своем искусстве? Влияет ли оно на то, какие истории она через свои произведения рассказывает? Влияют ли на ее искусство представления о грехе и искуплении и о надежде на будущее? Кажется, это необходимо. И тогда мы можем понять, что для работы, отражающей веру, нужны воля, эмоции, душа и ум, когда мы продумываем и проживаем то, что следует из нашей веры, на холсте нашей повседневной жизни.
Мы не думаем, что в силах разрешить все эти сложности в данной книге. Однако мы надеемся, что она поможет все увидеть яснее. И для начала мы поделимся двумя мыслями относительно представленных выше в виде списка положений. Во-первых, если вы добавите к каждому положению слова «прежде всего прочего» – скажем, «служить Богу на работе прежде тго прочего означает», – вы действительно получите набор противоречий. Вам тогда придется выбрать одно-два положения, отбросив все остальные. Фактически большинство людей, которые размышляют о вере и работе, неосознанно либо сознательно поступают именно так. Но если оставить положения в том виде, как они есть, то есть как утверждение о том, что каждое из них есть свой путь служения Богу через работу, тогда они действительно начнут дополнять друг друга. Во-вторых, как мы уже отмечали, эти факторы могут обретать самые разные значения по форме и уровню в зависимости от вашей конкретной профессии, состояния общества и исторического момента. Если мы будем держать эти два принципа в уме, мы сможем двигаться вперед, видя в различных течениях, позициях и истинах набор инструментов, который поможет вам построить свою модель интеграции веры и работы в вашей области, в ваше время и на вашем месте.
Библия дает мудрость, ресурсы и надежду всякому человеку, который учится работать, ищет работу, пытается работать или приступает к работе
Важно сделать эти идеи не только более ясными, но и более живыми, реальными и практическими. Наша цель – напитать ваше воображение и ваши действия богатством христианской веры, которая (прямо или косвенно) много чего говорит об этом неисчерпаемом вопросе. Библия дает мудрость, ресурсы и надежду всякому человеку, который учится работать, ищет работу, пытается работать или приступает к работе.
И когда мы говорим, что Писание христиан «дает нам надежду» относительно работы, мы одновременно признаем и то, какой разочаровывающей и трудной может быть работа, и то, какой глубокой и одухотворенной должна быть надежда, если мы беремся за какую-либо профессию в нашем мире. И самым ярким свидетельством о такой надежде для меня стала малоизвестная небольшая история Дж. Р. Р.Толкина «Лист кисти Ниггля».
Как художник нарисовал настоящее дерево
В процессе работы над «Властелином колец» Дж. P. Р. Толкин в какой-то момент почувствовал, что находится в тупике. Он замыслил рассказать сказку такого рода, каких в мире еще не было. Глубокий знаток староанглийского и других древних языков Северной Европы, Толкин знал, что самые древние британские мифы о жителях сказочных стран – об эльфах, гномах, великанах и чародеях – были утрачены (в отличие от мифов греков, римлян или скандинавов). Он всегда мечтал восстановить или заново себе вообразить древнейшие мифы Англии. Этот утерянный мир был корнями «Властелина колец». Для осуществления этого замысла требовалось создать хотя бы рудименты нескольких воображаемых языков и культур, а также исторические события разных земель, длившиеся тысячелетиями, – все это было нужно для того, чтобы его повествование обрело необходимые глубину и реализм, без чего, как думал Толкин, его сказка не стала бы убедительной.
В процессе работы у Толкина наметилось несколько сюжетных линий. Его главные герои путешествовали по разным частям его воображаемого мира, сталкиваясь с различными опасностями, они соприкасались с несколькими сложными цепями событий. Было невероятно трудно развернуть каждую такую побочную линию, придав ей четкость, чтобы затем все они нашли свое удовлетворительное разрешение. А кроме этого, началась Вторая мировая война, и хотя пятидесятилетнего Толкина не призвали на военную службу, тень войны заметно омрачала его жизнь. Он непосредственно столкнулся с ужасами Первой мировой войны и никогда не мог об этом забыть. Великобритания оказалась в ненадежном положении, и все ждали неизбежного вторжения противника. Кто знает, переживет ли он войну, даже если не будет сам лично воевать?
Толкин приходил в отчаяние, думая, что ему не удастся завершить труд своей жизни. И это уже нельзя было назвать просто трудом последних нескольких лет. Когда Толкин приступил к «Властелину колец», он уже несколько десятилетий занимался соответствующими языками, историями и повествованиями. Мысль о том, что он может это не закончить, «пугала и заставляла цепенеть» Толкина. На дороге, ведущей к дому писателя, в те дни стояло дерево, и вот однажды он увидел, что сосед подрубил его и изуродовал. Толкин начал думать о мифологии как о своем «внутреннем Дереве», с которым может случиться нечто подобное. У него закончились «энергия ума и изобретательность». Однажды утром писатель проснулся с историей, которую сразу записал. Когда редакторы журнала The Dublin Review попросили его что-нибудь им дать, Толкин послал этот рассказ, дав ему название «Лист кисти Ниггля». В нем речь шла о художнике.
В первых же строках рассказа мы узнаем о художнике две вещи. Во-первых, он носил имя Ниггль. «Оксфордский английский словарь», который вместе с другими создавал и Толкин, дает следующее определение слову niggle: «работать… разбрасываясь или безуспешно… понапрасну тратить время на пустяки». Ниггль – это, разумеется, сам Толкин, который прекрасно понимал, что страдает таким же недостатком. Он был перфекционистом, вечно недовольным тем, что делал, и часто вместо важных вещей занимался второстепенными деталями, он был склонен к беспокойству и часто откладывал исполнение задуманного труда. Ниггль был таким же.
Там также сказано: «[Нигглю] предстояло проделать длинное путешествие. Он не хотел идти, и даже сама мысль об этом вызывала у него отвращение, но он не мог от нее избавиться». Ниггль постоянно откладывал путешествие, но понимал, что оно неизбежно. Том Шиппи, который также преподавал старинную английскую литературу в Оксфорде, объяснял, что в англосаксонской литературе такое «неизбежное длительное путешествие» означало смерть.
Ниггль мучительно работает над одной картиной. В его голове возник зрительный образ листа, а затем и всего дерева. А затем в воображении художника за деревом появилась «некая страна… Обозначились леса, а на горизонте соткались и забелели вершины гор». Ниггль потерял интерес ко всем другим картинам и, чтобы изобразить свое видение, растянул такой огромный холст, что ему понадобилась лестница. Ниггль знал, что ему предстоит умереть, но говорил себе: «Что бы ни случилось, уж эту-то картину – главную, настоящую – я закончу до того, как уехать, разрази гром это проклятое Путешествие!»
Так что Ниггль работал над своим холстом: «где наложит новый мазок, где сотрет старый», но работа шла слишком медленно. Это объяснялось двумя причинами. Во-первых, «он был из тех, кому листья удаются лучше деревьев. Ему случалось целыми днями биться над каким-нибудь крошечным листиком…», пытаясь верно передать тени, и сияние листа, и лежащие на нем капли росы. Так что как бы много он ни работал, на самом холсте можно было увидеть немного. Во-вторых, он имел «жалостливое сердце». Ему приходилось постоянно отрываться от работы, чтобы сделать то, о чем его просили соседи. В частности, его сосед Пэриш, который ни во что не ставил картины Ниггля, все время просил его о помощи в том или ином деле.
Однажды сырым и холодным вечером, когда Ниггль чувствовал – и вполне верно, – что времени у него почти не осталось, Пэриш настойчиво попросил соседа привести доктора к своей больной жене. В результате Ниггль простудился и заболел, и когда он отчаянно пытался закончить свою картину, к нему в дом постучался Водитель, желавший забрать художника в то путешествие, которое он так долго откладывал. Поняв, что он должен пойти, Ниггль залился слезами. «О мои милостивые государи! – начал было Ниггль и заплакал. – Ведь она не окончена! Даже начерно!» Через какое-то время после его смерти люди, завладевшие его домом, увидели, что на его потрескавшемся холсте можно разглядеть лишь «один прекрасный лист». Изображение поместили в городской музей, «и Лист долго висел там в какой-то нише с надписью: “Лист кисти Ниггля”. Мало кто обратил на него внимание».
Однако на этом история не кончается. После своей смерти в небесной загробной жизни Ниггль садится в поезд, идущий в горы. И в какой-то момент путешествия он слышит два голоса. Один, кажется, есть суровый голос Правосудия, который говорит, что Ниггль напрасно растратил так много времени и не достиг в жизни почти ничего. Но другой, более добрый (хотя не мягкий) голос, принадлежавший, быть может, Милосердию, утверждал, что Ниггль жертвовал собой ради других, понимая, что он делает. На окраине небесной страны Ниггль получил свою награду. Как только он прибыл сюда, нечто привлекло его внимание. Он побежал в ту сторону и увидел нечто: «Дерево. Это было его Дерево. Дорисованное. Живое – если можно так сказать о дереве: листья уже начинали распускаться, настоящие живые ветви раскачивались на ветру, – Ниггль часто чувствовал или догадывался, что так оно и должно было выглядеть, но ему слишком редко удавалось перенести свои чувства на холст! Он смотрел на Дерево не отводя глаз. Потом медленно поднял и распростер руки.
– Это – дар! – молвил он».
Посюсторонний мир, в котором жил художник, почти полностью забыл о Ниггле, а его неоконченную работу мало кто ценил. Но в его новой стране, в незыблемо реальном мире, он может увидеть, что его дерево, теперь завершенное во всех деталях, не было просто плодом воображения, который исчез со смертью художника. Нет, оно было по-настоящему частью Подлинной Реальности, которая будет пребывать и радовать взоры во веки веков.
Я множество раз пересказывал эту историю представителям разных профессий, в том числе художникам и тем, кто занимается творчеством, и часто она их глубоко трогала независимо от того, что они думали о Боге и загробной жизни. Понимание Толкином искусства и труда в целом глубоко пропитано христианством. Он считал, что Бог дает нам таланты и дары ради того, чтобы мы делали друг для друга то, что он желает совершить для нас и через нас. Так, он сам, например, как писатель мог наполнить жизнь людей смыслом, рассказывая сказки, которые отражают природу реальности. Ниггль узнал, что то дерево, которое он «чувствовал» и о существовании которого «догадывался», было «частью реального творения», так что даже малая его часть, которую он смог показать людям на земле, была видением Истины. Толкина очень утешил его собственный рассказ. Он «изгнал некоторые его страхи и позволил ему вернуться к отложенной работе», хотя такое же действие оказали дружба и заданные с любовью вопросы К. С. Льюиса, которые помогли Толкину снова начать писать.
Артистам и предпринимателям несложно отождествиться с Нигглем. Они работают, опираясь на картины воображения, иногда очень масштабные, на картины мира, который они видят. Немногие из них осознают большую часть этой картины, не говоря уже о том, чтобы видеть ее почти целиком. Кроме того, явные перфекционисты и люди, склонные следовать системе чересчур сильно, каким был и сам Толкин, также легко идентифицируют себя с Нигглем.
И в самом деле, каждый человек – Ниггль. Каждый из нас видит конечный результат в воображении, и каждый понимает, что по большому счету не способен его достичь. Каждый хочет добиться успеха и не быть забытым, и каждый хочет, чтобы его жизнь что-то изменила в мире. Но это не в нашей власти. Если нет ничего, кроме нынешней жизни, значит, все в итоге исчезнет со смертью солнца, так что никто не будет помнить ни об одном событии прошлого. Все будет забыто, ничто не оставит следа в мире, и все благие начинания, даже самые прекрасные, кончатся ничем.
Если нет ничего, кроме нынешней жизни, значит, все исчезнет со смертью солнца, так что никто не будет помнить ни об одном событии прошлого. Все будет забыто, ничто не оставит следа в мире, и все благие начинания, даже самые прекрасные, кончатся ничем
Все это верно, если нет Бога. Но если Бог Библии существует, и если есть Подлинная Реальность, стоящая за нынешней, и если наша жизнь не есть единственная жизнь, тогда каждое благое начинание, даже самое простое, если оно было ответом на Божий призыв, может обрести вечное значение. Именно это обещает христианская вера. «Труд ваш не тщетен перед Господом», – пишет апостол Павел в Первом послании к Коринфянам 15:58. Он здесь говорит о христианском служении, но рассказ Толкина можно в итоге отнести к любой работе. Толкин готовился с помощью истины христианства совершить нечто довольно скромное с точки зрения этого мира. (По иронии судьбы в результате получилось произведение, которое многие находят гениальным и которое стало одним из величайших бестселлеров в истории.)
А вас это касается? Допустим, вы молоды и готовитесь работать в сфере градостроительства. Почему? Вас завораживают города, и у вас есть своя картина того, каким должен быть реальный город. Возможно, вас ждет разочарование, потому что на протяжении жизни вам удастся создать всего-навсего один лист или одну ветку. Но Новый Иерусалим, небесный город, действительно существует, и он спустится на землю подобно невесте, принарядившейся для своего мужа (см. Откр 21–22).
Или, допустим, вы юрист, и эта сфера деятельности привлекла вас, потому что в вашем уме есть картина справедливости и процветающего общества, в котором царят правда и мир. Пройдет десять лет, и вы почувствуете глубокое разочарование, поскольку вы увидите, что чем больше занимаетесь важнейшими вещами, тем ничтожнее становится то, что вы делаете.
Один или два раза в жизни вы можете почувствовать, что вам наконец «удался один лист».
Кем бы вы ни работали, вам надо знать: дерево существует на самом деле. К чему бы вы ни стремились в процессе работы – видите ли вы город справедливости и мира, мир великолепия и красоты, историю, порядок, исцеление, они там есть. Существует Бог, существует будущий исцеленный мир, который Бог сотворит, а ваша работа его показывает (частично) другим. Вы добьетесь лишь частичного успеха в работе, лишь в ваши лучшие дни вы покажете тот мир. Но то дерево, к которому вы в целом стремитесь, – красота, гармония, справедливость, утешение, радость и братство – будет приносить плоды. Если вы все это понимаете, вы не станете унывать из-за того, что в этой жизни можете создать лишь один-два листа. Работа будет приносить вам удовлетворение и радость. Вы не станете надменным от успеха и не будете опустошены неудачей.
Я сказал: «Если вы все это понимаете». Чтобы так работать – с тем утешением и той свободой, которые Толкин получал в своей работе от христианской веры, – вам надо знать, как Библия отвечает на следующие три вопроса. Почему ты хочешь работать? (То есть почему нам надо работать, чтобы жить полноценной жизнью?) Почему работать трудно? (То есть почему труд часто оказывается бесплодным, бессмысленным и тяжелым?) Как с помощью Евангелия мы можем преодолеть эти трудности и найти удовлетворение в нашей работе? Далее в этой книге мы будем искать ответы на эти три вопроса в трех соответствующих разделах.