НАША ЖИЗНЬ В СОПРОТИВЛЕНИИ.

Осознание растет, растет, растет, пока я, как лунный камень, не вглядываюсь в Землю с высоты. Но как можно вместить в себе чувство размером с целый мир, когда в действительности ты – меньше песчинки, которую даже не видно среди голубых, зеленых и кружащихся белых пятен?

– Что значит «заключил сделку»?! Какую?!

Отец ошеломлен моей внезапной вспышкой. Я уверена, что он должен был ее ожидать… ведь он заставил меня поверить в свою смерть! Раньше мы всегда были близки. А сейчас оба мучаемся саднящей, кровоточащей новой любовью.

– Я тщательно поработал над руководством, – осторожно произносит отец ровным тоном, однако его голос напряжен. Он силится разделить любовь и боль, что попросту невозможно: они превратились в ленту Мебиуса. – Рассказ о твоей матери… Ты его читала? Про кота, ампутацию? «Каберне»?

– Я уже говорила, что он мне нравится.

– Что ты имеешь в виду?

– Ничего, кроме того, что он мне нравится! Я его помню наизусть!

А больше у меня ничего не оставалось.

– Значит, ты не забыла последнюю строку. – Отец смотрит внимательно, но мягко, как раньше.

Когда сюда меня привел Грей, ему наверняка было трудно сделать свой взгляд жестким и притвориться беспощадным. Отцу это чуждо.

– Я сделаю для тебя что угодно, – цитирую я.

– Я сделаю для тебя что угодно, Иден, – повторяет он.

Удивленно моргаю. Ситуация, в которой мы оказались, заставляет взглянуть на все под более острым углом.

– Ты притворишься мертвым.

Он медленно кивает. Мы оба отводим глаза, нам еще слишком тяжело.

– Станешь работать с Волками, – продолжаю я.

– Они подключили меня к проекту исключительно из-за моей квалификации. Старый проект «ИнвайроТек», а не Убежище, о котором я тебе говорил. Они мне солгали.

Отец – бывший инженер компании «ИнвайроТек». Добросовестный, надежный, с опытом мореплавания и выживания в дикой природе, ведущий разработчик самого желанного в мире проекта. Какая ирония: чтобы устроить войну против успешных профи, им пришлось использовать именно такого профессионала.

– Я…

Оглядываю комнату – каждую букву, заметку, формулу, диаграмму, забрызганную каплями кофе клейкую бумажку. Отец способен справиться с любой задачей. Разумеется, Волки в нем нуждаются. Как и я.

– Передо мной стоял выбор, милая: или присоединиться к ним, или умереть. По-настоящему. – Он смотрит в сторону. – Но я верил в проект, и Зорнов это знал. Когда же я выяснил, что происходило на самом деле, то меня поставили перед выбором. Я мог отказаться и унести исследования с собой в могилу… или сыграть свою роль в дальнейших разработках, на деньги Волков и с их же благословения, и параллельно рыть носом землю в поисках способа перехитрить Стаю.

Я продолжаю слушать, затаив дыхание.

– Со мной случилось примерно то же самое, – произносит Пеллегрин.

А я и забыла, что мы не одни – настолько сосредоточилась на отце.

– Нас с Пеллом привлекли вместе, – добавляет папа. – До войны он был передовым ученым в Массачусетском технологическом институте и работал на «ИнвайроТек».

– Волки заинтересовались моей первой докторской – о психобиологических охранных системах, – тараторит Пеллегрин.

Он выглядит очень молодо. Вероятно, Пеллегрин лет на десять моложе моего отца. Подозреваю, что он был вундеркиндом.

– Я выяснил, как заставить человеческие клетки вступать в реакцию с окружающей средой, причем крайне необычными способами, и как персонализировать психологический опыт, вызванный данной реакцией. Боюсь, что мои труды успели доставить тебе немало неприятностей.

Потрясающе. Ну и наглость! А я ведь называла жуков и змей охранными системами почти в шутку. Теперь выясняется, что я не ошиблась.

– Значит, змеи… и мох…

Пеллегрин морщится:

– Верно. И мне очень жаль, что так получилось.

Вспоминаю, как была привязана к креслу.

– А пси… как вы это все называете-то вообще? Когда вы активируете людей-шпионов… – говорю я и умолкаю. – То, что вы сделали со мной… Тоже ваши разработки? – наконец, спрашиваю я.

– К сожалению, да. Когда дело всей твоей жизни посвящено тому, чтобы доказать миру, сколько научных препятствий ты сумел преодолеть, люди иногда считают своим долгом извратить твое исследование и применить его для неэтичных целей.

– И вы им позволили поступить подобным образом!

Финнли. Касс. Хоуп.

И я.

– Изначально у сенсорной модификации были другие задачи, – объясняет Пеллегрин. – Я разработал ее для «ИнвайроТек». Я хотел изучить новые возможности шелк-технологий. И татуировка, и линзы – в отличие от привычных нам технологий – не просто передают цифровую информацию. Комбинация с особой смартсывороткой дает им возможность на различных уровнях взаимодействовать с человеческим мозгом и нервной системой.

Татуировки. Линзы.

Сколько окутанных коконом насекомых я сварила в чану? Сколько раз мне приходилось себя уговаривать, что их превратят в лекарства и они спасут жизни?

Мой шелк не спас никого, кроме Волков.

Ни единого человека.

– «ИнвайроТек» создавал шпионов, да? – заставляю я себя вернуться в реальность прежде, чем меня успевает охватить истерика.

– Можно сказать и так, – отвечает Пеллегрин. – Но, насколько я знаю, до того как Волки переиначили технологию, ее намеревались применять на испытуемых, подключенных к проекту «Атлас».

Испытуемые.

– В смысле, на… крысах?

Думаю, я поспешила выдать желаемое за действительное.

Достаточно одного взгляда, чтобы понять: подопытными оказались разумные существа. И конечно, это не крысы.

Пеллегрин кивает и отводит взгляд.

– Мы должны были убедиться, что человечество сумеет выжить в созданных условиях, – тихо говорит он. – Вода непредсказуема.

– И опасна, – добавляет отец. – Нам надо было проверить содержание кислорода, проследить, чтобы ни в одном помещении не возникло утечек воды или воздуха, разобраться с генераторами, убедиться, что наша постройка выдержит мощный шторм и не будет подтоплена ни приливом, ни океаническими течениями. Есть еще сотня тысяч нюансов…

– А вы не могли отправить туда подопытных после вашей проверки?

Меня тошнит от мысли о том, как людей посылали в такие условия выживать – и неважно, модифицированных или нет. Никто из них даже не догадывался о том, что чернила на бумаге – чернила! – могут представлять чудовищную угрозу.

– Кто-то должен был завершить работу над «Атласом», – отвечает папа. – А сенсорная модификация позволяет нашей бригаде оперативно работать, не опасаясь за собственные жизни.

– А в случае сбоя они могли уйти мирно, без страданий, – произносит Пеллегрин. – Это делалось ради общего блага.

Он говорит прямо как Лонан. Меня охватывает ярость. Голова горит.

– Неужели? И ваши «подопытные» рискуют жизнью… ради вот этого? Серьезно?! – Пеллегрин что-то говорит, но я перебиваю его: – И плевать, что вы придумали ваши навороченные штуки с благими намерениями!.. Сейчас от них сплошной вред! Хоуп меня чуть не утопила!

– В случае с Финнли и Хоуп у нас попросту не было выбора. Но мы пытались выкрутиться, как могли, – вмешивается папа. – Мы держали Хоуп рядом с тобой – для твоей же защиты, Иден, чтобы приглядывать за происходящим. Особенно учитывая, что ты сюда прибыла в компании Волка, причем весьма нестабильного и непредсказуемого, Иден! Но то, что произошло в воде, было чистой случайностью, Иден, поверь! Банальный недосмотр, побочный эффект…

– Вряд ли!

– Такое бывает, когда науку извращают социопаты, – встревает Пеллегрин. – Нам это так же противно, как и тебе.

– Тогда зачем вы так поступаете? – Разум подсказывает, что в действительности все гораздо сложнее, но я не могу остановиться, и слова выплескиваются из меня: – Пеллегрин наносит препарат…

– Формулу, – хором поправляют меня они.

– Препарат, формулу – неважно, – отмахиваюсь я. – Пеллегрин ее наносит, а ты, папа, активируешь? И откуда вы берете ваших несчастных «подопытных»? Тайком крадете их из концлагерей – поодиночке, чтобы надзиратели не заметили?

На лице папы отражается перемешанный с виной стыд.

– Строительная бригада в основном состоит из моей старой команды из «ИнвайроТек». Правда, мы потеряли нескольких человек. Они были отличными парнями, настоящими профессионалами. И когда мы вытащили их из лагеря для работы над проектом, каждый из них знал, во что ввязывается. Я сказал Зорнову, что согласен продолжить только на таких условиях. А когда я не занимаюсь проектом, то сижу здесь, в штабе, и работаю на команду «Овен», – отец обводит рукой экраны. – Цель «Овна» – внедрять в сектора соглядатаев, чтобы Стая пристально следила за происходящим в лагерях.

– Шпионить, – вырывается у меня.

– Шпионить, – кивает отец. – Я просматриваю полученный материал и делаю некоторые выводы, о которых и сообщаю Волкам. К примеру, предупреждаю их об опасности. Шелковые линзы, которые тебе установили, способны передавать цифровую информацию, как Пелл уже упомянул, и в видео, и в аудио. И еще – твои линзы ничего не транслируют, мы ведь тебя и не активировали.

Отец умолкает. Пелл кусает губы. Мы сидим в тишине, и я пытаюсь переварить новую информацию, разложить ее части по полочкам.

Мне делается так тяжело! С чего же мне теперь начать? Какие задать вопросы?

– Если вы собирались вырубить Грея, – продравшись, наконец, сквозь дебри своего замешательства, говорю я, – то почему заставили меня пройти через все?

Отец вздыхает:

– Ты меня знаешь, милая. Ты помнишь, кто я, верно?

Всматриваюсь в его глаза. Да, он прав. И я помню все – в этом частично и заключается моя проблема.

– Я пока не потерял себя, – говорит он. Точно. Но только мне трудно разглядеть его сквозь осколки разбитых иллюзий. – Я лучше умру, чем позволю Волкам победить в войне. – Отец бросает взгляд на Пеллегрина. – Увы, Иден, я был вынужден принести не одну жертву, чтобы продолжать свой труд и удержаться в должности, которая дает мне возможность хоть как-то повлиять на ход событий.

– Которая дает нам возможность еще как-то повлиять, – поправляет его Пеллегрин.

Я хочу узнать больше об их плане, но не могу выбросить из головы слова о жертвах. Я многое понимаю. Честно. Но кое-что ставит меня в тупик. Почему люди видят перед собой лишь абстрактное общее благо и для скорби в их сердцах не находится даже крошечного местечка?

Совсем недавно я сама едва не стала такой жертвой – хоть ни отец, ни Пеллегрин не находят в себе сил это признать.

И что тут происходит? Отец не настолько хладнокровен. Он заботится о жизни куда сильнее, чем остальные. Он думает о других людях. Он искренне сожалеет о тех, кто погиб во время строительства.

Кофейная кружка. Цветные карандаши. Холодильник, набитый моей любимой едой. Я начинаю осознавать, что отец скорбит о том, что потерял, не меньше меня.

Наверное, его переполняет горечь. Я знаю, что он ни за что не заставил бы меня верить в его смерть просто так. И он говорит правду: он скорее умрет, чем позволит врагу победить.

Получается, что у моего отца есть чертовски серьезная причина, чтобы вести такой образ жизни.

– Ты не рассказал про свою сделку, – говорю я.

Я видела слезы отца только несколько раз. Первый – в больнице, когда мы навестили его после аварии. Последний – в бараках, когда он пришел попрощаться.

– Твоя жизнь, – шепчет он. – Они согласились оставить тебя в живых и в относительном покое, если я соглашусь с ними сотрудничать.

Он пытается спасти не только мир.

А еще и меня.

Я – снова малышка, сидящая у него на коленях, пока он читает мне вслух. Девчушка постарше, которая собирает полевые цветы и приносит их ему уже в вазочке. Девчонка, которая плачет у него на плече, когда ссорится с Эммой.

Я – уже не сирота.