28 июня 1812 года. Вильно

В полдень, спустя лишь час после отхода русской войск под командованием Барклая-де-Толли, в Вильно вошел авангард Великой армии Наполеона. Первым на усыпанные цветами мостовые древней Литовской столицы вступили драгуны 8-го уланского полка княжества Варшавского. Они двигались в колонне по четыре, распугивая грохотом копыт дремавших на карнизах голубей. Командир полка, полковник князь Доминик Радзивилл, ехал впереди на белом коне, и солнце играло на золотом шитье его парадного мундира.

За прошедшие пять лет, как и предрекал ему некогда во дворе корчмы на Варшавском шляхе Юзеф Понятовский, многое изменилось в его жизни. Разводы оставили в его состоянии огромную брешь, что совершенно не беспокоило молодого Радзивилла. В подвалах Несвижского замка было еще вполне достаточно золота, что позволяло их владельцу так же оставаться одним из богатейших дворян в Восточной Европе. Но это не было главным для него. Теперь Доминик, только в прошлом году успешно начавший свою военную карьеру, мечтал не об увеличении своих богатств, а о возрождении Речи Посполитой. При этом все свои надежды он возлагал на французского императора, чьи успехи с каждым днем все больше воодушевляли его.

— К осени будем в Москве! — громко приветствовал его Юзеф Понятовский, стоя на ступенях магистрата. Вокруг толпились представители местной знати и простые горожане, выражавшие свой восторг.

Доминик соскочил с коня и обнялся с другом. Они не виделись несколько недель, с того самого момента, когда началась подготовка к восточному походу. Уланский полк Радзивилла был приписан не к польскому, а к французскому корпусу генерала Мюрата, который должен был выступить раньше основных сил.

— Не думаю, что нас там ждут, — весело ответил Доминик, оглядывая площадь. — Такого приема в Москве, наверно, не будет.

— Увидимся вечером во дворце бискупа, — бросил Понятовский, который только что принял из рук посыльного конверт с печатью императора. — Надеюсь, русские не успели разорить казармы?

— Мне доложили, что все в порядке, — ответил Доминик. — До встречи!

Однако вечером они не увиделись. Корпус Мюрата двинулся на Витебск и, как прежде, в первых рядах наступающих был восьмой уланский полк. Он был в первых рядах в тяжелых боях под Островно, Смоленском, а потом и под Можайском, за которым открывался прямой путь на Москву. Судьба продолжала благоволить к Радзивиллу, но звезда императора Наполеона уже начала клониться к закату. И только в ноябре на Березине уланы Доминика оказались в арьергарде, прикрывая отход остатков некогда непобедимой армии.

С самого утра мело так густо, что нельзя было различить круп идущей впереди лошади. Где она, эта Березина, думал Доминик Радзивилл, вглядываясь в белую пелену в тщетной надежде разглядеть верстовой столб или хоть что-нибудь. От холода ныла спина, и пальцы уже не могли держать поводья.

— Впереди деревня, — доложили ему, — маленькая, дворов пять-шесть.

— Привал! — хрипло выкрикнул он, чувствуя, как лопаются льдинки у него на усах. — Выставить караулы! Лошадей по сараям!

Не успели развести огонь, как стемнело. Метель стихла и над искрящимися снегом полями показалась луна.

— В три часа выступаем, — объявил он своим офицерам, собравшимся в штабном сарае вокруг дымящего костра. — К утру мы должны быть у Студенки, где наши саперы уже наводят переправу. Император ждет и верит в нас!

— Только бы русские нас не опередили, — буркнул кто-то у него за спиной.

Доминик резко обернулся.

— А сабли у нас на что?! — крикнул он, так что в щели с крыши посыпался снег. — Или мы не доказали им, что можем дойти до Москвы!

— Люди обессилели, — выступил из темноты один из ветеранов полка. — Два дня ничего не ели. Дозвольте забить лошадь, чтобы хоть перед боем поесть досыта. Некоторые уже и в стремя попасть не могут, а что уж о саблях говорить…

Наступившую тишину нарушал только треск поленьев да свист ветра.

— Хорошо, после долгого раздумья согласился Радзивилл, — накормите людей и чтобы к сроку все были в походном строю. В Борисове отдохнем…

Но ни ему, ни его уланам в Борисове отдохнуть так и не удалось. Натиск русской армии под командованием адмирала Чичагова был так стремителен и силен, а силы, которыми располагал Радзивилл, так незначительны, что уже к вечеру следующего дня им пришлось бежать вслед за Наполеоном, оставив раненых на милость победителя. Двое суток в седле — и вот, наконец, в сумерках Доминик увидел с холма стены Несвижского замка.

— Заночуем здесь, — бросил он своим уланам и пустил лошадь в галоп.

В замке было темно. Со стороны могло показаться, что это величественное строение давно заброшено и необитаемо. Однако это было совсем не так. Когда кавалькада приблизилась к мосту, на одной из стен мелькнула тень, за воротами вспыхнули факелы и чей-то громкий голос потребовал прибывших назваться.

— Князь Доминик Радзивилл! — громко объявил всадник в мундире уланского полковника.

Во дворе стояло несколько телег, возле которых на соломе спали мужики, накрывшись своими зипунами. Только одно окно светилось во втором этаже правого крыла.

— Адам! — крикнул Доминик, соскочив с коня и бросив поводья слуге. — Эконома ко мне! Живо!

И сразу в коридорах замелькали огни, поднялась суета, забегали слуги.

Князь вбежал в свой кабинет, в котором не был больше года со дня отъезда в Варшаву, и без сил опустился в кресло перед едва тлеющим камином. Вскоре явился эконом. В руке у него была толстая переплетенная в кожу тетрадь и заткнутая пробкой чернильница.

— Ты получил мое послание? — спросил Доминик, не поднимая головы.

Грязь стекала с его сапог прямо на паркет.

— Получил, — подтвердил Адам, — и в точности выполнил ваш наказ. Правда, отправить удалось не более тридцати подвод. Книги, мебель, ковры, посуда и коллекция оружия еще здесь, но уже большей частью упакованы. Завтра начну…

— А Апостолы? — оборвал его князь. — Ты надежно спрятал их?

— Все, как вы велели. Третьего дня взято мною было до шести бочонков пороху из порохового погреба для подрыва галереи. В отчете я все указал.

— Нет, Адам, перепиши отчет, а старый сожги. О порохе там не должно быть упоминания. Понял?

— Будет исполнено, — с поклоном заверил его эконом.

— И вот еще, со дня на день сюда прибудут до пятидесяти возов с ценностями, что мы взяли в Москве и окрестностях. С ними будут мои уланы. Перепиши все, а затем спрячь надежно. Что не успеешь спрятать, сбрось в пруд, да так чтобы никто не знал кроме тебя. Часть золота отдашь поручику Обуховичу. Это верный мой человек, и он должен во что бы то ни стало доставить полученное в Варшаву.

Адам снова поклонился.

— А теперь распорядись, чтобы моих людей накормили и постелили им наверху в покоях. Вино самое лучшее подашь, да чтоб без ограничений. И лошадьми пусть немедленно займутся! — крикнул он вдогонку удаляющемуся Адаму, а сам снова повалился в кресло и уснул, даже не отстегнув саблю.

Когда Доминик открыл глаза, за окном все еще было темно. Он вспомнил, как семь лет назад давал здесь бал по случаю женитьбы на Елизавете Мнишек и вступления в права над этим замком и землями. Тогда он и думать не думал о военной карьере. Его интересовала экономика и новые достижения в области хозяйствования. Доминик невольно улыбнулся, вспомнив, как мечтал превратить имение Альба в процветающий фольварк. Все эти театральные глупости его предков были для него смешны и нелепы. Он и в Вене-то нечасто бывал в театре, предпочитая музам седло.

В комнатах и коридорах было тихо. Адам сидел у двери, подперев голову обеими руками.

— Который час? — спросил Радзивилл.

— Недавно два пополуночи било, — отвечал эконом, поднимаясь на ноги.

Доминик остановился у окна и медленно расстегнул мундир. Адам стоял позади, прислушиваясь к завываниям ветра в каминных трубах. Он не спал уже третью ночь, ожидая приезда князя, и теперь с трудом держался на ногах.

— Если Богу будет угодно, чтобы я больше не переступил порог этого дома, поклянись, что сохранишь тайну, которую я тебе доверил, — тихо произнес Радзивилл, не глядя на эконома.

Адам сглотнул слюну и приблизился к своему господину.

— Клянусь, ясновельможный пан Доминик, — твердо произнес он. — Всем, что есть у меня дорогого, клянусь.

— Теперь же оставь меня, я должен собраться с мыслями и написать несколько писем. У меня мало времени. По дороге мы видели казачьи разъезды в двадцати верстах от Минска.

Когда эконом вышел, князь присел к столу, налил себе вина и потянулся к перу. Первое письмо он решил написать жене и детям. Он раскрыл медальон и долго смотрел на портрет Теофилии, вспоминая их скоротечное прощание в Вене. Последнее письмо от нее он получил в Борисове от главного управляющего своими имениями Корсака. Оно было коротким, всего несколько строк. Однако, как только он обмакнул перо в чернила, за дверью послышался какой-то шум и в кабинет вбежал один из уланов.

— Русские в десяти верстах! — сообщил он своему командиру. — Разведка Рокоссовского только что сообщила. Идут к Несвижу.

— Проклятье! — Доминик отшвырнул перо и вскочил на ноги. — Седлать коней, выступаем немедленно.

Он снова позвал к себе эконома.

Адам неслышно вошел в кабинет и остановился на пороге. Он еще никогда не видел своего господина таким. Радзивилл метался перед камином, звеня шпорами и что-то бормоча. Время от времени он бросал в огонь какие-то документы, которые тут же вспыхивали и уже через мгновение пеплом улетали в трубу.

— Ты здесь? — спохватился Доминик, заметив эконома. — Медлить нельзя, мне надо ехать. Спрячь все самое ценное в тайниках. Вот реестр, — он указал на лежавший на столе лист. — Я отметил, что надо сохранить в первую очередь. Исполни как велено и позаботься о том, чтобы наша тайна не сгинула вместе с тобой. Надеюсь, ты меня понимаешь?

— Понимаю, — коротко ответил Адам, отступая с поклоном, как учил отец.

— Тогда не медли и прощай.

Радзивилл поспешно спустился во двор. Уланы уже ожидали его в седлах, и их лошади нервно переминались с ноги на ногу, фыркая и мелко позвякивая сбруями. Спустя пару минут двор замка опустел, всадники растворились в непроглядной ноябрьской ночи. Адам еще какое-то время стоял у ворот, напряженно прислушиваясь к удаляющемуся стуку копыт и размышляя о том, как ему в точности исполнить наказ господина.

Утром следующего дня русская армия вошла в Несвиж. Замок был осажден. К полудню казаки ворвались внутрь, сломив сопротивление немногочисленных защитников, среди которых было несколько пришедших с московским обозом улан из полка Радзивилла.

— Нам надо бежать, — сказал Адам, вбегая в комнату, где его ожидали жена и двое его детей. — Замок горит. Пока они заняты грабежом, мы можем выскользнуть через подземный ход, ведущий к браме.

— Я боюсь, — расплакалась женщина. — Может, они нас не тронут?

Но Адам не стал ее слушать. Он схватил старшего сына и двинулся к двери. Со двора были слышны крики и звуки выстрелов.

— Поторопись! — крикнул он уже из полного дыма коридора.

Они спустились в подвал и, миновав главную галерею, оказались перед дверью, ведущей в одну из кладовых. Внутри справа за бочками был неприметный вход в подземелье.

— Послушай, — Адам повернулся к жене, — мне надо еще кое-что уладить. Я обещал пану Доминику и должен исполнить свой долг. Бери детей и беги. Там возле брамы есть тропинка, она-то и выведет тебя на дорогу. Вернешься в город, когда все стихнет. И вот еще, возьми это. — Он снял с себя ладанку на массивной серебряной цепи и вложил ее в руку женщины. — В ней сокрыта тайна, которую знаем только я и мой господин. Береги ее, а если со мной что-нибудь случится, передай ему или его семье.

— Я не уйду без тебя! — закричала женщина. — Адам, мой Адам…

— Беги! — упрямо повторил он. — Со мной ничего не случится.

Он обнял детей, поцеловал жену и, передав ей факел, закрыл за ними дверь и задвинул бочки.

Двор уже был занят солдатами. Правое крыло горело, и через окна третьего этажа вырывались языки пламени. Не обращая внимания на стрельбу и крики, Адам направился в канцелярию, где обычно привык проводить весь день. Внутренне он был готов к самому худшему и ждал, когда за ним придут.

* * *

Потерпев поражение под Лейпцигом в «битве народов» Наполеон начал осторожное отступление на Франкфурт, стремясь занять новые позиции, сгруппировать силы и нанести сокрушительный ответный удар. Однако его непобедимая Армия к этому времени была сильно обескровлена, полки поредели на две трети, но воинский дух все еще оставался на высоте. Немалую роль в деле поддержания этого духа сыграла личная гвардия Императора, в рядах которой сражался бригадный генерал Иероним Доминик Радзивилл, остававшийся верным данной им клятве.

Покинув под покровом ночи стены своего Несвижского замка, князь Доминик, сопровождаемый верными уланами, направился в Вильно, где должен был вскоре присоединиться к остаткам корпуса маршала Мюрата и двинуться с ним дальше в Ковно, чтобы переправиться через Неман. Там его и застало известие о штурме замка войсками Чичагова и его дальнейшем почти полном разорении.

— Варвары! — вскричал молодой князь, прочитав доставленное с гонцом послание от одного из управляющих имениями. — Bekarty!

Он отшвырнул письмо и уронил голову на руки. Перед его мысленным взором все еще стояла одинокая фигура эконома, подсвеченная светом факелов в проеме замковых ворот.

«Успел ли Адам исполнить мое указание, — думал он, огромным усилием воли сдерживая переполнявшую его злость. — Жив ли он? Погиб ли? И какова судьба Апостолов? Что, если русские все же добрались до них?»

От этой мысли злость с новой силой вскипела в нем, и больше не в силах сдерживаться, Доминик выхватил саблю и одним ударом разрубил пополам стоявший рядом стул, на котором только что сидел.

— Вина! — крикнул он адъютанту, заглянувшему на шум в палатку генерала.

Но беда, как известно, не приходит одна. Некогда непобедимая армия Наполеона продолжала отступление, неся потери и теряя одного за другим союзников в Европе. Осенью 1813 года пришло известие о трагической гибели в водах Эльстера друга Доминика маршала Франции Юзефа Понятовского.

Несколько дней Радзивилл не находил себе места. Желание мести жгло его изнутри, заставляя, забыв об осторожности, без оглядки бросаться в бой одним из первых. Именно так и произошло в сражении под Ганау 30 октября 1813 года, когда на пути отступавшего Наполеона оказался пятидесятитысячный австро-баварский корпус генерала Вреде, стремившийся зажать противника между двух огней и задержать таким образом до подхода основных сил коалиции.

На французскую армию обрушился шквал артиллерийского огня. Чтобы оценить обстановку и принять единственно правильное решение, Император лично выехал на позиции, где под градом ядер и пуль его войска с трудом сдерживали австрийцев. Дорогу ему прокладывали уланы Радзивилла…

Ядро разорвалось в нескольких метрах от лошади Доминика. Волна раскаленной шрапнели ударила в самую гущу улан. Послышались крики.

— Пан генерал! — услышал он голос своего адъютанта, уже теряя сознание. На какое-то мгновение Доминик увидел черные стволы деревьев в парке Альбы, серп луны над прудом, серое от усталости лицо эконома и белое поле листа, на котором он собирался написать свое самое важное письмо Теофилии.

Когда он открыл глаза, над его головой нависал низкий закопченный потолок придорожного трактира, по которому перебегали причудливые тени. За окном были слышны голоса и ржание лошадей. В углу едва мерцала свеча.

— Юзеф, ты здесь? — прошептал он, все еще не осознавая происходящего. — Где ты, я не вижу тебя. Подойди, я хочу взять твою руку.

Ответом ему была тишина. Князь Доминик снова закрыл глаза и погрузился в полусон. Он увидел Адама в окровавленной одежде, который стоял над ним, беззвучно шевеля губами. Потом эконом снял со своей шеи серебряный образок и положил его на грудь своему господину.

— Я все исполнил, — сказал он и отступил в темноту, из которой тут же выплыли двенадцать золотых фигур и закружились вокруг Доминика.

В Париже, куда по настоянию врачей его перевезли друзья, к князю Радзивиллу ненадолго вернулось сознание.

Был холодный декабрьский день. Столица империи жила ожиданием. По городу ходили слухи, что дни Наполеона сочтены и силы коалиции уже на подходе: армия отступает, полководческий гений Императора иссяк.

— Мне надо исповедаться, — прошептал князь, заслышав легкие шаги Теофилии. — Я чувствую, что силы мои тают.

Вечером в седьмом часу возле парадного входа остановилась наемная карета, из которой вышел закутанный в черный плащ невысокий полный человек. Даже поверхностного взгляда было достаточно, чтобы распознать в нем слугу Господа. В одной руке он держал оплетенную в коричневую кожу библию, а в другой — гранатовые четки. Священник остановился и размашисто осенил крестным знамением дверь, после чего с опаской огляделся по сторонам.

— Пожалуйте сюда, — распахнул перед ним дверь слуга.

В комнате, где лежал Доминик, царил полумрак. В углу мерцала лампада.

— Монсеньор, как хорошо, что вы приехали, — поднялась Тео-филия навстречу епископу.

Тот молча прошел к постели умирающего и указал жестом, чтобы все вышли. Исповедь была недолгой.

— Сын мой, ты больше ничего не хочешь мне сказать? — прошептал епископ, склоняясь к самому уху Радзивилла. — Поведай мне то, что не должно уйти вместе с тобой.

— Мне больше не в чем каяться, — еле слышно проговорил князь, и на лице его отразилась мука.

Священник взял его за руку.

— Скажи мне, где искать Золотых Апостолов. Нам известно, что они остались в твоем замке. Святыня нашей церкви должна вернуться в лоно ее.

Но Доминик его уже не слышал. Он снова впал в забытье.

Несмотря на все старания врачей и молитвы Теофилии, утром 9 ноября 1813 года, сразу после возвращения Императора в Париж, князь Радзивилл скончался, так и не придя в сознание.

Последние его слова были:

— Я приду за вами…