4 июля, наши дни. Несвиж

С самого утра Григория терзали какие-то неприятные предчувствия, поэтому он совсем не удивился, когда увидел на пороге своего дома Вадима Островского. Тот не стал звонить у калитки, а прошел через сад Серафимы Ивановны.

— Что это ты огородами крадешься? — удивился Григорий. Вот кого ему сегодня совсем не хотелось видеть, так это следователя. Он понимал, что не по-приятельски тот пришел к нему в половине девятого утра, а по делу, от одной мысли о котором портилось настроение. — Сейчас начнет меня колоть, — думал Гриша, испод-тишка рассматривая помятое, несвежее лицо милиционера. — Не спал видно, анализировал… Послушаю, что он там раскопал, может, дело скажет, а, может, и нет. В любом случае теперь с ним придется общаться. Наверняка дело Франца к убийству Юркевского уже пристегнули. Больно уж удар характерный, решили. Логики хреновы…

— Извини, просто не хотелось глаза соседям мозолить, — ответил Вадим, присаживаясь на ступеньку. — Поговорить надо, Гриша, — продолжал он, глядя куда-то вдаль поверх забора. — Серьезно поговорить, обстоятельно. А главное — откровенно. Понимаешь?

— Понимаю. В дом пойдем или здесь будем?

— Ты смотри сам, как тебе удобно. Я бы тут поговорил, на свежем воздухе. В последнее время из-за работы света белого не вижу. Вчера вот до двух часов ночи у себя проторчал.

— Решал, как меня прищучить? — с усмешкой спросил Григорий, присаживаясь рядом.

— Послушай, — вмиг посерьезнел Островский, — ты свою иронию засунь себе в задницу. Я ведь к тебе неформально пришел, без протоколов и повесток решил пока обойтись. Так что и ты уж, будь добр, прояви человеколюбие.

— Ладно, не дави, — буркнул Григорий. — Говори, чего надо. Только без предысторий и параграфов.

— Вот и хорошо, — согласился Островский. — Вижу, ты меня правильно понял. А раз понял, то скажи, пожалуйста, ты зачем позавчера к Францу приходил?

— Просто так, по-приятельски.

— Врешь, Гриша. Франц тебе не приятель. Ты ж не пьешь, так что друг из тебя никакой. Приходил ты к нему не просто так, а по делу, о котором не хочешь мне говорить. И понимать ты, как я вижу, не хочешь, что дело ваше уже стало уголовным и скоро придется отвечать на мои вопросы совсем в другой обстановке.

— Да какое оно уголовное? — заволновался Григорий, вскакивая на ноги. — Это для тебя оно уголовное, а для нас самое обычное, житейское. Франц хотел с выпивкой завязать, с тем ко мне и обратился, мол, помоги по старой дружбе. Денег у него не было, чтобы заплатить. Да я бы и не взял. Решил, помогу так. Для этого и ходил вечером к нему.

Островский улыбнулся.

— Это ты, Гриша, хорошо придумал, — начал он, уже понимая, что весь его первоначальный план разговора начинает рушиться. — Ты ж у нас знахарь известный по этой части. Ничего на скажешь… Только мне твоя версия кажется неправдоподобной.

— Это твои проблемы, — буркнул Григорий, снова садясь рядом.

— Хорошо, — решил зайти с другого конца Островский, — скажи, а что за вещицу приносил тебе Франц неделей раньше?

— Какую вещицу? — вполне натурально удивился Гриша.

— Это я тебя спрашиваю — какую.

Наверняка Алька проболталась, подумал Григорий. Только вот что она ему рассказала? Все? Или не все? Теперь нет смысла запираться, надо как-то обыграть ситуацию, представить ее в ином свете, сместить акценты. Франц, даже если заговорит, точно не расколется. Не в его это интересах.

Островский ждал, вертя в руках сигаретную пачку. Ему показалось, что его собеседник озадачен вопросом и сейчас лихорадочно обдумывает, какой информацией он располагает и от кого ее получил.

— Было дело, — нехотя начал Григорий, все еще не зная, как повести дальше разговор, — приносил он мне какой-то черепок и просил посмотреть. Алевтина еще тогда присутствовала, — на всякий случай уточнил он, чтобы вывести Островского на разговор о свидетельнице. — Собственно, ничего примечательного. Он и раньше ко мне обращался со всяким мусором, который находил. Ты ж знаешь, что Франц одно время кладоискательством увлекался.

— Серьезно увлекался, — заметил Вадим.

— А кто тут через это не прошел, — оживился собеседник. — Ты же сам мне рассказывал, что и тебя сия чаша не миновала. Кроме того…

— Не миновала, только мы сейчас не об этом, — оборвал его Островский. — Мы сейчас говорим об убийстве человека и о покушении на убийство. И только это меня интересует, а ты мне тут зубы заговариваешь. Между прочим, тем самым препятствуя расследованию. За такие вещи и статья предусмотрена, уголовная.

— Не надо меня пугать, — насупился Григорий. — Ты спросил, а я ответил. Не за тем ли ты пришел?

— Я пришел, чтобы услышать от тебя правду! — возвысил голос Вадим. — А вместо этого слушаю неизвестно что.

«Нет, пожалуй, так просто он от меня не отстанет, — размышлял Григорий, сидя на ступеньках своего дома рядом с Островским. — Может, оно и к лучшему. Камень-то утрачен, и найти его мне одному не под силу. Пусть уж милиция поработает, а потом я сумею убедить Вадима дать мне его на денек. Чем не план? Надо воспользоваться ситуацией. Лучше такой союзник, чем никакого».

— Черепок этот, как я думаю, очень интересный артефакт, вещь редкая и необычная для наших мест. Вот я и решил выкупить ее у Франца. Ты же знаешь, что я разными древностями интересуюсь. А он уперся, мол, не продам, не проси. Вот об этом мы с ним в тот вечер и говорили.

— Постой, — вдруг подскочил Островский, хватая Григория за руку, — черепок или камень?

— Скорее, камень, — ответил Григорий, глядя себе под ноги.

— Мне нужно его полное описание. Сможешь сделать?

— У меня фотография есть, — после некоторого колебания признался Григорий. — Успел тайком от Франца щелкнуть телефоном. Снимок, конечно, не очень, но впечатление составить можно.

* * *

Исчезновение одного из пациентов в местной клинической больнице обнаружилось только рано утром, когда дежурная медсестра пришла делать ему укол. Шум решили не поднимать, тем более тут же выяснилось, что сбежавший находится в своем номере в гостинице. После недолгих переговоров по телефону беглый пациент без каких-либо условий со своей стороны согласился написать расписку в том, что претензий к лечебному учреждению не имеет и покинул его по собственной воле вопреки предписаниям лечащего врача. Этим пациентом был ни кто иной, как пан Бронивецкий, доставленный накануне в кардиологическое отделение с симптомами сердечной недостаточности и уже спустя два часа вырвавшийся из-под капельницы с требованием отпустить его немедленно, несмотря на тяжесть диагноза и незаконченный курс процедур. Все же, на всякий случай главврач, оставаясь верным своим профессиональным принципам, послал в гостиницу одну из медсестер, чтобы сделать беглецу укол, передать лекарства и заодно оценить состояние больного. Медсестра исполнила все в точности и по возвращении сообщила, что больной пребывает в невероятном возбуждении, однако тревожных признаков не подает.

Приняв укол и выслушав медицинские предписания, пан Бронивецкий выпроводил медсестру за дверь, после чего принял душ, побрился и позвонил Григорию, не обратив внимания на то, что время для звонков было еще слишком ранним.

— Рад вас слышать, — бодро приветствовал его Гриша, который уже час как не спал, размышляя об известных событиях. — Как ваше здоровье? — участливо спросил он.

— Слава Богу, хорошо, — сухо ответил Ежи, спеша начать важный для него разговор. — Дзенькую бардзо. Мне уже лучше.

— Сегодня собирался навестить вас в больнице. Когда это лучше сделать?

— Нет, нет, не стоит, — запротестовал Ежи. — Это лишнее. Дело в том, что я у себя в гостинице. Да, да, утром выписали по моему требованию.

Далее, поддавшись вдруг охватившему его предчувствию успеха, пан Бронивецкий четко и лаконично изложил свою просьбу, не забыв вставить несколько слов о тяжком бремени обстоятельств, неожиданно свалившихся на его несчастную го-лову вдали от дома.

«Как бы эти обстоятельства не приобрели форму молотка», — подумал на другом конце провода Григорий, снова вернувшийся к своим на время оставленным подозрениям.

— Что ж, — сказал он, выдержав паузу, — заходите. Сумма, конечно, немаленькая, но я готов помочь своему польскому другу, который столько сделал для меня.

Обрадованный успехом, пан Бронивецкий принялся горячо благодарить Григория, пересыпая речь превосходными эпитетами.

— Мне кажется, — мягко прервал его собеседник, — вам не стоит сейчас так волноваться. Приходите, я буду дома.

* * *

Едва дождавшись обеденного перерыва, Алька позвонила журналистке Кате. Та долго не брала трубку.

«Не случилось бы с ней чего», — думала Алька, кусая от волнения губы. Она уже знала о покушении на Франца Куцего со слов одной из сотрудниц отдела. История подробно обсуждалась в курилке.

Наконец в трубке послышался бодрый голос журналистки.

— Привет! — обрадовалась Алька. — Что там с моей просьбой?

— Все готово, — ответила Катя. — Можем встретиться после работы, часиков в шесть.

— Отлично!

После шести ей надо было идти к Григорию, с которым она договорилась накануне. Искусство требовало жертв. Он должен был позировать ей для портрета. «Ничего, — подумала она, — подождет». Честно говоря, Алька уже жалела, что вызвалась писать этот портрет. Ей было жаль времени и себя, тем более теперь, когда все ее мысли были поглощены Вадимом и этой загадочной историей с убийством, которую она рассматривала как увлекательное приключение, достойное ее непосредственного участия.

— Вот, — сказала Катя, когда они встретились несколько часов спустя все на той же скамейке, протягивая Альке четыре сложенных пополам листа, покрытых мелким бисером букв, — тут все.

— Спасибо! — выпалила Алька, разворачивая листы. — А у Островского все то же? — тут же спросила она, кинув на журналистку тревожный взгляд.

— Не совсем, — ответила та с улыбкой. — В этот раз я записала все подробно, не упустив ничего.

* * *

— Будем считать, что мы друг друга поняли, — сказал Островский, похлопав Григория по плечу. — Теперь к Францу, — решил он, глянув на часы. — Если тот в сознании, постараюсь убедить врача разрешить задать ему пару вопросов. Без его показаний слишком много неясностей.

— Считай, как хочешь, — откликнулся Гриша, довольный, что на этот раз разговор окончен в его пользу.

— Вечером еще раз заскочу к тебе. Часиков в восемь, а?

— Это зачем? — насторожился, расслабившийся было Григорий. — Мы же вроде обо всем уже поговорили.

— Нет, Гриша, — покачал головой Островский, — мы только начали разговор, а когда мы его закончим, решать буду я.

— Как хочешь, но сегодня вечером я не могу, — заупрямился собеседник.

— Это почему?

— По кочану, — огрызнулся Григорий. — Встреча у меня. Важная.

— А когда освободишься? — настаивал Вадим, мысленно пытавшийся определить причину резкой перемены настроения собеседника.

— Алевтина придет писать портрет. Мы еще раньше договорились. У нее практика скоро закончится, так что надо торопиться. Я вчера специально в Минск ездил, чтобы купить все необходимое. С ног сбился, пока все достал. Пришлось весь город облазить. У нее губа не дура.

«Так вот оно в чем дело, — подумал Вадим, едва сдержав улыбку. — А я-то уже версии строил…»

— Вон, какой список мне написала, — он достал из заднего кармана штанов листок и протянул его Островскому. — За такие деньги Пикассо можно было купить, подлинник, — пошутил он.

В мыслях Вадим был уже в больнице и потому, бросив рассеянный взгляд на бумажку в руке Григория, собирался уходить, как вдруг ему показалось, что где-то он уже видел похожий листок, только при других обстоятельствах.

— Дай-ка, — потребовал он.

Григорий протянул ему список.

— Так вот кто наш добрый самаритянин, — пробормотал Вадим, спрятав бумажку во внутренний карман пиджака на глазах у удивленного Григория. Ну, Алька-пулеметчица… Ничего не сказала ведь. Он вспомнил, как она подробно выспрашивала его об обстоятельствах дела Юркевского. Тоже мне мисс Марпл. Сказала бы сразу, так, может быть, и Франц бы сейчас был здоров, а не валялся в реанимации с проломленной головой. Детский сад…

Приехав в больницу, Островский покурил перед входом и, не заходя в палату, сразу прошел в кабинет главврача.

— Состояние стабильное, — сообщил тот. — Сейчас он в реанимации и разговаривать сможет едва ли, а вот дня через три — вполне, если, конечно, не будет осложнений. Травма все же тяжелая, черепно-мозговая. Мы вообще думали отправить его в Минск, так как наши условия, увы, не идеальные, но побоялись, так как больной явно нетранспортабелен.

— Скажите, доктор, — спросил Вадим, внимательно выслушав пояснения врача. — А это никак не отразится на его памяти?

Тот снисходительно улыбнулся.

— Видите ли, мозг — дело тонкое. Никогда нельзя быть пол-ностью уверенным, что все произойдет именно так, как мы предполагаем. Динамика следующих двух-трех суток покажет, на что мы можем рассчитывать. Вот так. А что касается памяти, то не возьмусь давать вам какие-то прогнозы. Мужик он крепкий, будем надеяться на лучшее.

Островский собирался задать еще пару вопросов, которые волновали его, но тут в коридоре послышался какой-то шум.

— Что там еще? — удивился главврач, направляясь к двери, ко-торая в тот же момент с силой распахнулась.

В комнату влетела медсестра. Рукав ее халата был в крови.

— Убили! — истошно заорала она, падая на руки главврача.