– Проклятье, это еще что за бред? – взревел Роб, свирепо уставившись в газету, которую держал в руках. Было воскресное утро; впереди их ожидало несколько драгоценных часов блаженного безделья, которые они с Леони могли провести вместе. По мере того как продвигались съемки, такие мгновения выпадали все реже. Влюбленные лениво позавтракали в постели, насладившись свежесваренным кофе, натуральным, только что выжатым апельсиновым соком и вкуснейшими теплыми рогаликами panini. После завтрака Роб вышел на улицу в поисках каких-нибудь английских газет. Вернулся он с торжествующим видом, держа в руках целую охапку. Теперь он уже был не рад своему энтузиазму, поскольку в погоне за новостями с родной земли он в числе прочих газет купил и "Глоуб".

– Что такое? – лениво спросила Леони. Она уютно устроилась в кресле, все еще в халате.

– Ты только послушай! – Он сделал паузу и, глубоко вдохнув, начал читать. – "Леони О'Брайен и Роб Фентон на грани разрыва", как тебе это нравится?

Леони резко выпрямилась в кресле.

– Дай мне взглянуть.

– Сейчас. – Он продолжал, и его красивое лицо все больше хмурилось. – "Друзья этой дисгармоничной парочки…"

– Дисгармоничной? Что они хотят этим сказать? – Леони почувствовала слабость. Она уже вдоволь хлебнула подобных оскорблений, когда в прошлом году пресса пронюхала об их отношениях с Робом. Сердце защемило при мысли о том, что грядет новая волна.

– Бог его знает. Слушай дальше, – настаивал Роб. – "Друзья этой дисгармоничной парочки в разговоре намекнули, что у стареющей красавицы возникли кое-какие проблемы…" – Тут он сделал многозначительную паузу и искоса взглянул на Леони, которая, слушая, лишь морщилась. – "…с ее молодым избранником. Напряженная работа разлучила влюбленных, и обоих уже видели в обществе других спутников". Что все это значит? Где они это раскопали?

– Дай-ка мне посмотреть. – Леони вскочила с кресла и подсела на диван к Робу. Прижавшись к нему, она заглянула в газету. Кричащие заголовки били в глаза. Хотя она и знала, что в них нет и намека на правду, тем не менее они неприятно напоминали о терзавших ее опасениях, рождавшихся в минуты слабости, когда она начинала задумываться об их отношениях с Робом.

Не обращая на нее внимания, Роб продолжал листать газету.

– Смотри, здесь еще больше. Черт возьми, что за мерзкая фотография – ты выглядишь просто ужасно, дорогая, – сказал он и добавил с отвращением: – А я и того хуже. – На фотографии они были запечатлены за обедом в ресторане. На лицах обоих застыло совершенно идиотское выражение, какое бывает у людей, застигнутых врасплох фотовспышкой. Глаза Леони сузились – то ли от смеха, то ли от гнева, а Роб выглядел усталым и раздраженным.

– Когда это они засняли? – спросил Роб. Леони вгляделась в снимок: сцена казалась очень знакомой.

– Думаю, на днях. Когда мы ходили ужинать в "Пинчиану". На мне тогда было платье от Джаспера Конрана.

– Я не заметил там никаких фотографов, а ты?

– О, мне кажется, я обратила внимание на вспышку, но что из того?

– Могла бы и догадаться, что это за нами охотятся, – с горечью в голосе сказал Роб. – Ты видела, кто это состряпал?

Леони прочитала подпись, и ее сердце сжалось.

– О Боже, этот говнюк Снеллер. Но он не мог от меня получить такую информацию. Я была с ним ровно пять минут.

– Я же говорил, что тебе не стоит соглашаться на это интервью. Пресса – это всегда плохие новости. Тебя попросту надули, да еще с твоего же разрешения, разве не так? – Серые глаза Роба полыхали гневом. Леони на мгновение задумалась, из-за кого же он так переживает. Была ли это тревога за нее или все-таки в первую очередь – за свою карьеру, которой вовсе ни к чему была такая плохая реклама. Усилием воли она подавила в себе сомнения. В конце концов, она тоже была далеко не в восторге от такого внимания прессы, но за долгие годы научилась достойно выходить из подобных ситуаций. Все это было обратной стороной славы, своего рода наказанием за успех. Роб же был еще новичком в этом. Придется и ему привыкать, а пока она должна проявить терпение и выдержку.

Леони ласково взяла из его рук газету и отложила ее в сторону. Обняв его, она легким поцелуем коснулась его губ.

– Не обращай внимания, – прошептала она, чувствуя, как расслабляется Роб, как откликается его тело на ее призыв. – Просто им больше не о чем писать, вот и все. Всем известно, что они печатают один мусор. Не поддавайся им.

– Гм, возможно, ты и права, – глухо пробормотал он, склонив голову к ее грудям и нежно лаская языком соски.

Леони блаженно вздохнула, погружаясь в знакомую и трепетную любовную игру. По крайней мере, в эти мгновения ее страхи и сомнения уходили прочь.

День только начинался, когда Роб выехал на своем "мерседесе" с боковой улочки, где обычно парковал автомобиль, и устремился на киностудию. Эти ранние утренние съемки были убийственны. Какого черта нельзя придерживаться обычного европейского распорядка, когда начинаешь в два и работаешь до позднего вечера? Он знал, что время – деньги и компания пытается втиснуть два съемочных дня в один, чтобы выдержать срок сдачи фильма, но, когда ты занят практически во всех сценах, такой режим оказывается очень напряженным. И особенно если, как сегодня утром, голова раскалывается от страшного похмелья.

Вот уже три дня, как снимали на натуре. Шли эпизоды со скачками. Роб был неплохим наездником, но три дня в седле изрядно потрепали ему ягодичные мышцы, а ребра ныли от бесконечных разворотов в седле во время вчерашней схватки на мечах. Больше того, ему нужно было свешиваться с ветки дерева, якобы сбивая с коня главного злодея. Хотя сам прыжок выполнял каскадер, Робу все равно пришлось мучительно долго раскачиваться на дереве, пока его снимали крупным планом, а потом Бог знает сколько времени проваляться в рукопашной, жарясь на жесткой горячей земле в обнимку с Карло Филлиппи, исполнявшим роль главного злодея. Что ж, мрачно пошутил он, по крайней мере, одно можно было сказать с уверенностью: к концу съемок проблемы лишнего веса уже не возникнет.

Было бы гораздо приятнее, если бы после такой мясорубки дома его встретила Леони, окружив заботой и вниманием. Но последние три вечера она не вылезала со студии, пытаясь утрясти финансовые проблемы с директором, Коллином Скоттом. Предстояли съемки сцены большого бала, которая грозила выбить их из бюджетных рамок, и Леони вот уже несколько дней была всецело поглощена составлением несметного числа объяснительных записок и проводила время в бесконечных телефонных переговорах с их американскими спонсорами. Прекрасно понимая, что все это – часть ее работы, Роб все равно испытывал легкое раздражение. Мог же кто-нибудь другой взять на себя хотя бы толику ее забот? А пока ему приходилось возвращаться в темную, холодную квартиру, где не было Лео, которая подала бы ему глоток виски, приготовила успокаивающую пенную ванну, а потом со вниманием и участием выслушала бы его откровения о событиях прошедшего дня.

Первые два вечера он, приходя домой, терпеливо ждал ее возвращения, но вчера, после особенно тяжелого дня, идти в пустую квартиру совсем не хотелось. Он знал, что рискует вызвать гнев Леони, но все-таки посчитал, что вполне заслуживает разрядки. Заскочив домой только лишь за тем, чтобы оставить сценарий, он направился в бар, где обычно проводили время его дублер Джованни и почти вся съемочная группа. Роб был намерен ограничиться лишь несколькими кружками пива и, может, еще спагетти, а потом вернуться домой и пораньше лечь спать. Но, расслабившись от алкоголя, веселой молодой компании Джованни, их искреннего восхищения его игрой, он начисто забыл о времени, и вечер все растягивался.

Вспомнив о последствиях, Роб застонал. В конце концов к двум часам ночи он возвратился домой; Леони уже была в постели, но не спала, и, судя по всему, настроение у нее было не слишком радужное. От ее холодного приема до сих пор знобило. Она обрушилась на него, как на безответственного подростка, в то время как весь вечер его превозносили, словно настоящую звезду. И даже три часа спустя, когда он нехотя вылез из постели, вновь собираясь на съемку, в ее поведении все еще сквозила надменность, которую он так ненавидел. Что ж, положим, он допустил ошибку, но ведь он чертовски много и напряженно работал и имел право хоть немного поразвлечься. В конце концов, очередную сцену схватки на мечах он как-нибудь одолеет – фехтовальщик он был неплохой, важно было лишь сосредоточиться. Ну ничего, пара таблеток аспирина и короткий сон после грима – и он снова будет в форме. А еще лучше – попросить у Джованни тех порошков, о которых тот вчера говорил. Утреннее небо окрашивалось в розовые тона – из-за холма медленно вставало солнце. День обещал удачу. Да, все будет в порядке.

Роль главного отрицательного героя в "Мечах на закате" исполнял известный итальянский актер Карло Филлиппи, которому уже давно перевалило за сорок. Во вчерашних съемках ему так же, как и Робу, пришлось изрядно выложиться, но сегодня он был в ударе. Карло был отличным фехтовальщиком. Проворный, точный в бросках, он доставлял истинное удовольствие своей игрой, но только не Робу, который очень скоро понял, что ему предстоит попотеть, чтобы не отстать от Карло. В то утро они попытались с первого же раза записать на пленку сцену схватки, но безуспешно – пришлось отснять целую серию дублей. В конце концов отчаявшийся режиссер решил оставить эту затею и снимать сцену по частям.

Карло был невозмутим. Он привык работать с актерами, которые не так хорошо владели техникой фехтования, и надеялся, что контрольные кадры отснимет с дублером Роба. Тогда уж сцена получится что надо. Когда же такое решение приняли, Роб в глубине души страшно оскорбился. Он старался казаться спокойным, молча наблюдая за репетицией, в то время как гример кружил вокруг него, стирая замшевой тряпочкой, смоченной в одеколоне, макияж, чтобы затем нанести свежий. Потом настала очередь парикмахера, который уже в двадцатый раз за утро подправил ему прическу. В оставшееся до ленча время приступили к репетиции следующей части сцены, в которой уже предусматривался средний план. Для Роба это было намного проще. Технику ударов и защиты он уже однажды освоил, снимаясь в "Ромео и Джульетте". Теперь он чувствовал себя как рыба в воде и на последней репетиции даже остался доволен собой.

В перерыве на ленч Роб вернулся в свой фургончик, вновь ощущая уверенность в себе. Хотя обычно он ел вместе со всеми, сегодня он решил изменить привычке и уединиться, дабы никто не мешал ему сосредоточиться перед финальной репетицией. Он заказал себе сандвич с цыпленком, принял еще пару пилюль, что взял у Джованни, и запил все это кока-колой. К двум часам Роб был готов к съемке и чувствовал себя, как никогда, уверенно. Он вышел из прохлады фургона в знойную духоту солнечного дня, полный решимости блеснуть своим мастерством.

Когда вся команда была в сборе, помощник режиссера взревел:

– Внимание всем, последняя репетиция!

– Repetizione finale, – эхом отозвался его итальянский коллега. Оба ведущих актера заняли свои места, оператор еще раз проверил фокус камеры, осветитель, взглянув на безоблачное небо, одобрительно кивнул – никаких спецэффектов не требовалось, – и два дуэлянта устремились в схватку, атакуя и отбиваясь. Роб явно обрел утраченную было форму, и Карло улыбался, довольный достойным противником. Коллин Скотт пробурчал:

– Неплохо, давайте снимать.

– Контрольная проверка, пожалуйста! – заорал помощник режиссера.

Гример и парикмахер вновь бросились к своим жертвам.

– О'кей, – прокричал помощник, – всем приготовиться к съемке!

Возникла пауза. Режиссер дал обоим актерам время собраться с мыслями и очень тихо скомандовал:

– Мотор!

Карло сделал выпад, целясь в шею противника, Роб умело парировал, и их мечи со звоном ударились друг о друга. Затем Роб отбросил соперника, воспользовавшись преимуществом момента, пока Карло готовился к следующему выпаду. Карло улыбнулся и легко парировал удар. Этот внезапный оскал почему-то вызвал у Роба сильнейшее раздражение, напомнив о пережитом утром унижении. Он крепко сжал зубы и начал драться на совесть.

Движения его были заранее отработаны, но Роб хотел доказать, что он не уступает Карло в мастерстве фехтования. Его бешеная энергия на фоне блестящей техники итальянца превратила поединок в захватывающий спектакль, и вся съемочная группа, собравшись вокруг, с интересом наблюдала за происходящим. И вот уже на последнем триумфальном выпаде Роб, начавший уставать, несмотря на свой решительный настрой, на мгновение отвлекся на какое-то неуловимое движение в толпе. Он сделал неверный шаг, и удар, предназначавшийся на уровень грудной клетки Карло, пришелся выше, задев предплечье. Меч прорвал тонкую ткань костюма и глубоко вонзился в руку. Хлынула кровь, и Роб встревоженно вскрикнул, в то время как Карло выронил меч и зажал рану свободной рукой. Повисло напряженное молчание.

– Стоп! – скомандовал режиссер.

Гример с ворохом тряпок кинулся останавливать поток крови, за ним торопилась медсестра.

– Вызовите "скорую", – коротко распорядился режиссер.

Через двадцать минут бледного, дрожащего Карло уже несли на носилках в машину. Роб заперся в своем фургончике и пил в одиночестве, проклиная собственную глупость. В дверь постучали.

– Кто там? – рявкнул Роб, единственным желанием которого было остаться одному.

Дверь открылась – вошел Коллин Скотт. Он посмотрел на Роба, потом – на бутылку виски.

– Ну, в чем проблема, дружище? – спросил он, гнусавя на своем кокни, от которого так и не избавился, несмотря на долгие годы, проведенные в Голливуде.

– Какой-то сукин сын отвлек меня, – со злостью пробормотал Роб.

Коллин секунду-другую молча смотрел на него, потом тихо сказал:

– Нет, я не об этом. Что на самом деле произошло? Вы все сегодня с утра какие-то шальные.

Роб хмуро взглянул на него.

– И не говори. Прости, Коллин, но я сегодня ночью глаз не сомкнул. Кажется, я вчера перегрелся на солнце.

– Наверняка, – согласился Коллин. По его тону невозможно было судить, насколько убедительными показались ему объяснения Роба. – Такое бывает.

Последовала пауза.

– Господи, как же отвратительно я себя чувствую, – простонал Роб. – Как ты думаешь, очень плохи дела у Карло?

– Выживет, – ответил Коллин. Конечно, инцидент был малоприятным, но он философски относился к такого рода случайностям. Съемки этой сцены перенесут на другой срок, а страховка покроет все связанные с этим издержки, что для Коллина означало продление его пребывания в солнечной Италии и жалованье за дополнительную неделю работы. Все могло бы обернуться гораздо хуже.

Роб, в отличие от него, был не столь счастлив. Он еще никогда не причинял травм другим, и случившееся выбило его из колеи. К тревоге за Карло примешивалось и беспокойство по поводу реакции Леони. Он знал, а она догадается, что в какой-то степени виной всему был ночной кутеж Роба. Разумеется, от несчастных случаев не была застрахована ни одна съемка, но выходить на батальную сцену в неважной физической форме – это уже преступление. Поведение Роба было безответственным и, хуже того, непрофессиональным. Леони, безусловно, будет им недовольна.

– О'кей, итак, всему виной солнце, – сказал Коллин. – Я, пожалуй, пойду, надо продолжать работу. А ты не переживай. Дэйв зайдет к тебе и обо всем расскажет. – Он уже направился к выходу, но в дверях вдруг остановился и, обернувшись, бросил через плечо: – Кстати, – взгляд его был хитрым, – я бы на твоем месте не увлекался пьянкой. Это не поможет.

Через несколько минут снова раздался стук в дверь. На этот раз пришел Дэйв Келли, помощник режиссера. Немолодой, но жилистый, рыжий Дэйв был дружен с Леони вот уже много лет, и Робу всегда казалось, что тот его недолюбливает. Дэйв серьезно посмотрел на Роба.

– Мы решили пока поработать над сценой твоей встречи с кардиналом. Актера уже вызвали, он в пути. Нужно, чтобы ты был готов к репетиции через сорок минут. – Тон его был резким и холодным. Дэйв недвусмысленно давал понять, что Роб здорово его раздражает, – мало того что поставил под угрозу срыва сроки окончания съемок, он еще вывел из строя одного из ведущих актеров. – Кстати, – добавил Дэйв с нескрываемой ехидцей, – мы позвонили мисс О'Брайен. Она очень расстроена и сейчас приедет. – И, не дожидаясь ответа, он вышел, хлопнув за собой дверью.

"Проклятье!" – подумал Роб.

Вслед за этим раздался очередной стук в дверь.

– Идите к черту! – взревел Роб, чувствуя, что лицезреть еще кого-то просто не в состоянии. Дверь приоткрылась, и в комнату заглянул обеспокоенный Джованни.

– Джон, извини, – устало произнес Роб. – Я не знал, что это ты.

– Все в порядке, – ответил Джованни. – Я зашел сказать, что очень переживаю из-за случившегося. Не нужно было мне вчера вечером так долго задерживать тебя.

Роб улыбнулся.

– Не болтай глупости. Я сам должен соображать, когда пора остановиться. В конце концов, не маленький.

– Я говорил с Карло, когда его забирала "скорая", – сказал Джованни. Роб выжидательно посмотрел на него. – Он сказал, что тебе не стоит волноваться; ты не виноват. Он считает тебя очень хорошим фехтовальщиком.

Роб горько ухмыльнулся.

– Да уж, Эрролу Флинну, пожалуй, стоит у меня поучиться.

– Мне так плохо, – взволнованно сказал Джованни.

– Не переживай. А теперь послушай, Джон: спасибо тебе, что зашел, но будь другом – проваливай, а? Мне еще надо подучить текст.

– О'кей. Увидимся позже, Роб. – Покидая фургончик, Джованни выглядел уже более жизнерадостным. Оставшись в одиночестве, Роб вытащил толстую папку со сценарием и пролистал его, пока не нашел новую сцену. Он с раздражением отметил, что она состоит из сплошных диалогов, освоить их за сорок минут – задача не из легких. Роб почти не сомневался, что идея подсунуть эту сцену именно сейчас принадлежала этому сукину сыну Келли, который не преминул усложнить его и без того нелегкое положение. Он разложил сценарий на гримерном столике и начал заучивать свои реплики. Это оказалось непросто – воображение рисовало образ разъяренной Леони, которая вот-вот прибудет на площадку, и это убивало даже самые ничтожные шансы сосредоточиться.

Шейла Маккензи окунулась в водоворот новой любовной истории, прекрасно сознавая, что делает. В свои двадцать девять она была не новичком в любовных передрягах и умела управлять своими чувствами – во всяком случае, ей так казалось. У нее было полно приятелей – все ее ровесники и все одинаково занудные. В меру интеллигентные, хорошо образованные – но для Шейлы этого было недостаточно. Сама довольно эмансипированная, она не переставала удивляться тому, что ее кавалеры, с таким пафосом рассуждавшие о равенстве мужчин и женщин, на самом деле больше интересовались ее телом, нежели блестящим умом и деловыми качествами.

Как и все женщины-сотрудницы аппарата Вестминстера, она была визуально знакома с Симоном Брентфордом и находила его на редкость привлекательным. Он был не только красив – в отличие от основной массы парламентариев, – остроумен и обаятелен; его несомненным достоинством была исключительная целеустремленность, а перспектива занять пост в высших эшелонах власти была для него отнюдь не эфемерной.

Работая секретарем в Департаменте охраны окружающей среды, Шейла часто видела Симона, который, получив назначение на пост министра по проблемам городского хозяйства, регулярно проводил в департаменте совещания со своими советниками. Шейла была к тому же и его соседкой. Ее крохотный коттедж в Беркшире, оставленный в наследство крестной, откуда она каждый день добиралась в Лондон электричкой, находился всего в пятнадцати милях от Уортхэм Мейнор, загородного дома Симона.

Тем не менее, несмотря на такие совпадения, они могли так никогда и не встретиться, если бы не внезапный приступ гастроэнтерита, сразивший накануне вечером Фрэнка, шофера Симона. К тому времен, как Симону сообщили о том, что машина за ним утром не прибудет, искать замену было уже поздно. Неохотно, поскольку путешествовать в общественном транспорте он не любил, Симон вынужден был признать, что успеть на ответственное девятичасовое совещание, которое он проводил, можно было, лишь воспользовавшись электричкой "Интер-Сити 125".

Так и случилось, что Шейла, стоявшая в очереди за чашкой кофе в переполненном буфете поезда, с замиранием сердца разглядела в толпе знакомую фигуру элегантного красавца – министра по делам городского хозяйства, направлявшегося в ее сторону. Когда он подошел ближе, она не удержалась от робкой улыбки. К ее изумлению, он остановился, вопросительно глядя на нее сверху вниз своими полуприкрытыми карими глазами.

– Мне кажется, я вас знаю, не так ли? – спросил Симон, еще издалека приметивший длинноногую рыжеволосую красотку, выделявшуюся в серой массе пассажиров.

– Не думаю, – ответила Шейла, слишком взволнованная, чтобы скрывать правду. – Вернее, я-то знаю, кто вы, но мы с вами незнакомы.

– Хватит мечтать, радость моя. Сзади тебя еще полно народу, так что отходи, если ничего не желаешь.

Шейла огляделась и с удивлением обнаружила, что подошла ее очередь.

– О, прошу меня извинить. Кофе, пожалуйста.

– Сделайте два, – вмешался Симон. – Нет уж, позвольте мне, – и он мягко взял Шейлу за руку, когда она потянулась к кошельку, чтобы расплатиться. От одного его прикосновения она почувствовала слабость в коленях. С высокомерным видом передав бармену пару фунтов, он взял пластиковые стаканчики с кофе, и они отошли от стойки.

– Вам приходится каждый день так путешествовать? – спросил Симон, презрительным взглядом окидывая переполненный мрачный вагон.

– Да, – смутилась Шейла. – Я живу в деревне, в десяти милях от станции. Моя крестная умерла и оставила мне крохотный коттедж. Еще ребенком я часто и подолгу гостила в этом доме и очень его полюбила, так что расстаться с ним так и не решилась. – Она запнулась, поймав себя на том, что начинает нести вздор, но близость Симона совершенно расслабила ее. К своему огромному удивлению, она заметила, что он слушает ее с ободряющей улыбкой.

– Так у вас была поистине сказочная крестная, – пошутил Симон, и в его глазах промелькнул то ли лукавый огонек, то ли хищный блеск – сказать наверняка было трудно; каждый видел то, что хотел.

Шейла усмотрела первое.

– Да, – сказала она, – своих детей у нее не было, а я была ее любимой крестницей.

– Ничего удивительного. – Симон вновь посмотрел на нее, и она почувствовала, как кровь хлынула к ее щекам. – Мы что, будем и дальше так балансировать, – продолжал он, словно не замечая ее смущения, – или найдем, где присесть? – И он увлек ее в сторону вагона первого класса.

– Боюсь, у меня нет билета в первый класс, – печально сказала Шейла.

– Все в порядке, – ответил Симон. – Вы со мной. – В его голосе чувствовалась полная уверенность в себе.

Оказавшись в уютной тиши вагона первого класса, Шейла поймала себя на том, что почти все время говорит. Это было на нее не похоже. Изредка вставляя остроумные комментарии, вопросы или попросту изображая сосредоточенное внимание, Симон заставлял ее чувствовать себя самой удивительной женщиной в его жизни. Когда они расстались на Паддингтонском вокзале – она отправилась в свой офис на метро, он на совещание на такси, – Шейла подумала о том, что он за это время узнал о ней гораздо больше, чем стремились узнать ее прежние приятели. Весь день она работала, словно автопилот: мысленно она все еще была с Симоном. Эти глаза, смех, взгляд, в котором сочетались глубокий интерес и сексуальный призыв, – воспоминания об этом вызывали у нее дрожь и рождали смешанное чувство радостного ожидания и страха. Именно этого привкуса опасности так не хватало до сих пор в ее жизни. Симон ни словом не обмолвился о новой встрече, но Шейла чувствовала, что пробудила в нем интерес. Оставалось ждать его следующего шага, но перспектива ожидания казалась ей невыносимой.

Ждать пришлось недолго. В пять часов посыльный вручил ей конверт. Внутри была записка: "Семь тридцать вечера. "Альбермарле". Спросить Чарльза Пендльбери".

Шейлу колотила дрожь, пока она вчитывалась в послание, пытаясь его осмыслить. Чарльз Пендльбери был личным секретарем Симона, бывшим ее коллегой. Этот тихий, привлекательный внешне холостяк, которому уже давно перевалило за тридцать, когда-то даже вызывал у Шейлы легкий интерес, однако очень скоро она отказалась от этой идеи. После пары безуспешных попыток познакомиться с ним поближе она пришла к выводу, что Чарльз попросту равнодушен к женщинам. Шейла не сомневалась, что Симон намеренно воспользовался именем своего секретаря, но что на самом деле скрывалось за этим лаконичным предложением о встрече? Шейла вновь перечитала записку. От ее резкого делового тона она почувствовала себя школьницей, которую вызывает староста: "Мой кабинет. Шесть вечера. Захвати домашнее задание по латыни. Брентфорд". Шейла возмутилась. Симон Брентфорд, судя по всему, считал ее вполне доступной девицей. Что ж, он ошибся; она просто не пойдет никуда, вот и все.

Но, словно повинуясь чужой воле, Шейла, хотя и в семь пятнадцать вечера, уже сидела в такси, направляясь в отель "Альбермарле". Взволнованно наблюдая, как отсчитывает километраж счетчик, она вновь и вновь спрашивала себя: какого черта она впутывается в эту историю? И даже ступая уже по зеленому ковру вестибюля, она все терзала себя этим бесконечным "зачем". Разумного ответа на мучивший ее вопрос она не находила.

– Мистер Чарльз Пендльбери, пожалуйста, – тихо сказала она, обращаясь к портье.

– Да, мадам, он вас ожидает. – Тон его был вежливым. – Букингемские апартаменты, первый этаж, налево. – Не глядя на нее, портье продолжал что-то писать, сидя за стойкой. Шейла пришла в замешательство. Она почему-то ожидала от него совсем иной реакции.

Поднявшись по устланным толстым ковром ступеням, она остановилась перед тяжелыми, отделанными кленовыми панелями дверьми, на которых рельефными золотыми буквами было выведено: "Букингемские апартаменты". Шейла на мгновение заколебалась, потом тихонько постучала. Дверь тут же открылась, и Симон, схватив Шейлу за руку, быстро втянул ее в номер, захлопывая дверь.

– Слава Богу, вы пришли, – сказал он. – А то я уже начинал думать, что вы собираетесь меня разочаровать. – Он отошел в дальний угол комнаты, снял пиджак и бросил его на стул. – Какую музыку вы предпочитаете? – повелительным тоном спросил он, настраивая радио.

Шейла, все еще стоявшая в дверях, изумленно наблюдала за ним.

– Мне совершенно все равно, – робко ответила она.

Симон начал развязывать галстук. Затем взглянул на нее.

– Иди сюда, ради Бога. Я хочу тебя, – нетерпеливо сказал он.

Шейла не шелохнулась.

– Тогда подойди и сам постарайся получить, – в голосе ее звучал вызов. Она уже начинала жалеть, что вообще согласилась встретиться с этим странным, грубым человеком. Сегодня утром, в поезде, он был совсем не таким.

Симон коротко рассмеялся.

– Со мной такие игры не проходят. Ты же сама знаешь, чего ты хочешь. – Он прошел к ней через всю комнату и, прежде чем Шейла смогла вымолвить хоть слово, потащил ее в спальню. Она попыталась бороться, возмущенная и оскорбленная таким бесцеремонным посягательством на ее тело. Но борьба была неравной, и вскоре она уже корчилась от боли, придавленная его мускулистым телом, в то время как он срывал с нее одежду. К своему стыду, Шейла вдруг поняла, что схватка ее возбуждает. Словно воспылав непреодолимым желанием овладеть ею, он одновременно и зажег ее. Рука его пробралась под юбку, и он стянул с нее трусики, безжалостно разрывая их. Затем, расстегнув ремень и спустив брюки, он яростно вошел в нее. Все прошло лихорадочно быстро, в безумном порыве. А потом стало очень тихо, лишь их затрудненное дыхание прорывалось сквозь повисшую тишину.

Шейла соскользнула с кровати и прошла в ванную. Липкое тело горело и ныло. Огромная, рассчитанная на двоих, мраморная ванна манила прохладой.

– Ничего, если я приму ванну? – крикнула она в спальню. "Будет жаль, если окажется, что нельзя, – подумала она, – я заслужила ее". Она включила краны, плеснула в ванну душистых масел и освободилась от оставшейся на ней кое-какой одежды.

Сзади послышалось какое-то движение, и она почувствовала, как обхватывают ее груди прохладные сильные руки и обнаженное, мускулистое мужское тело тесно прижимается к ней.

– Только если ты разделишь ее со мной, – тихо сказал ей на ухо Симон. Шейла с наслаждением откинулась назад, чувствуя, как напрягается его член.

– Готова спорить, что ты был на редкость капризным ребенком, – наконец произнесла она.

– Как ты догадалась? – тихо рассмеялся он. – Маленькие мальчики всегда доставляют много хлопот, ты разве не знала?

"С большими тоже это случается", – подумала Шейла, но, когда их тела окунулись в благоухающую пену, он овладел ею столь же нежно и трепетно, сколь до этого жестоко и грубо. Эта ночь была первой в длинной череде ночей, которые им предстояло провести вместе.

Полдень в респектабельном римском пригороде Париоли: духота, пыль, в воздухе ни дуновения ветерка. За высокими железными воротами дремлют элегантные виллы. Вилла ван дер Вельтов тоже погружена в сон; в ее мраморных залах прохладно и тихо – лишь откуда-то из самой глубины дома доносится приглушенное рычание, странным образом напоминающее звуки, сопровождающие кормление зверей в зоопарке. В кухне Аманда все еще воюет с малышами.

– Заткнитесь! Если вы не замолчите и не доедите свой обед, можете забыть о мороженом. Я съем его сама, обещаю.

Ливингстон-младший и Уинтроп на мгновение смолкли и удивленно уставились на нее.

– Я не шучу, – добавила Аманда, придав своему голосу зловещий оттенок. Мальчики съежились в испуге и принялись уплетать свои спагетти по-болонски. Зрелище было не из приятных; Аманда видеть не могла эти набитые макаронами рты, перепачканные красным соусом физиономии, но, коль уж братья сами потребовали на обед спагетти, Аманда со злорадством наблюдала, как они ими давятся.

Обычно ее освобождали от этой утомительной процедуры – следить, как мальчики обедают, – это делали повар и горничные. Но сегодня у остальной прислуги был короткий день, так что Аманде пришлось сражаться самой. Постепенно интерес к еде вновь стал угасать, и мальчики опять развоевались, пустив в ход в качестве оружия батоны хлеба. Аманда не успела вмешаться, как в дверь громко позвонили. Она по привычке подумала, что откроет кто-нибудь из прислуги, но потом вспомнила, что в доме, кроме нее и мальчиков, никого нет. Раздался еще один звонок, уже более настойчивый. Аманда неохотно встала и пошла к двери, шепнув на ходу детям:

– Ешьте, а иначе…

На пороге дома стоял шофер. Он дотронулся до фуражки, приветствуя Аманду, когда та открыла дверь.

– Buongiorno, signorina. Здесь миссис Кинг. Аманда бросила взгляд за ворота, где стоял сверкающий лимузин с затемненными стеклами.

– Миссис Кинг? Миссис Джулиус Кинг?

– Si, signorina.

– Пожалуйста, попросите ее войти.

Шофер улыбнулся, вновь тронул фуражку и поспешил по дорожке к воротам. Аманда наблюдала, как он помогает Мэми Кинг выйти из машины, потом двинулась навстречу гостье.

– Миссис Кинг, как приятно видеть вас снова. Пожалуйста, проходите.

– О, привет. Аманда, если не ошибаюсь? – сладко улыбаясь, сказала Мэми Кинг. И проскользнула в дом, явно чем-то взволнованная. – Мне страшно неприятно беспокоить миссис ван дер Вельт, но я так огорчена, что не могла не заехать посмотреть, может, я оставила ее здесь, – затараторила она, спешно поднимаясь по лестнице.

– Боюсь, миссис ван дер Вельт сейчас нет дома, – сказала Аманда, следуя за ней. – Она вернется лишь к вечеру.

Мэми изменилась в лице.

– О Боже, – запричитала она. – Я надеялась, она поможет мне отыскать ее. Она наверняка здесь.

Аманде раньше никогда не доводилось наблюдать, как в отчаянии заламывают руки. Зрелище завораживало.

– Может быть, я смогу вам помочь, миссис Кинг? – сочувственно спросила она, провожая гостью в зал.

– Пожалуйста, дорогая, – сказала Мэми, – я даже уверена, что сможете. У меня совсем небольшая проблема, но, если Джулиус узнает, боюсь, мне не поздоровится.

– Вы что-то потеряли, – догадалась Аманда. Мэми Кинг печально кивнула. – Что именно, миссис Кинг?

– Всего-навсего самую дорогую вещицу из тех, что подарил мне Джулиус. – В голосе Мэми вдруг зазвучали горделивые нотки, и она посмотрела на Аманду, ожидая ее реакции на то, что собиралась сказать. – Эта драгоценность – из коллекции герцогини Виндзорской.

– Ого! – невольно вырвалось у Аманды.

– Я думаю, что обронила ее на террасе, когда мы после обеда пили кофе. До этого она была на мне, я знаю точно, поскольку смотрелась в зеркало, когда выходила припудрить нос.

– Пожалуй, будет лучше пойти и взглянуть, – предложила Аманда. – Вы можете описать ее?

– О, это восхитительная вещица. Очаровательная маленькая лягушка.

– Лягушка! – воскликнула Аманда.

– Она сделана из бриллиантов, а огромный изумруд служит ей глазом. Откровенно говоря, он смотрится совершенно непропорционально по отношению ко всему телу, но это очень известный изумруд, – продолжила Мэми, пока они шли к террасе.

– О Боже. – Аманда попыталась представить себе брошь. – Она, должно быть, стоит кучу денег.

– Около восьмидесяти тысяч долларов, – сказала Мэми, вставая на четвереньки, готовая пуститься в поиски.

– А она большая? – Аманда опустилась рядом с ней на колени.

– Думаю, дюйма полтора длиной.

Какое-то время они ползали по террасе, потом Аманда внезапно поднялась с колен.

– Я очень сожалею, – сказала она, – но мне надо пойти посмотреть, как мальчики управились с обедом. Я тотчас же вернусь.

– Конечно, милая, я пока продолжу поиски, – утомленно произнесла Мэми. Она уже явно пала духом.

Аманда поспешила на кухню. Мальчики уже отставили в сторону недоеденные спагетти и с наслаждением уплетали мороженое. Заметив Аманду, они виновато уставились на нее.

– Уинтроп, Ливингстон, – рявкнула она. – Вам не попадалась маленькая брошь в виде лягушки? Такая блестящая, а? Ее, по-видимому, обронили на террасе вчера.

Дети молча смотрели на нее в недоумении.

– Что ж, – строго сказала она. – Я все равно узнаю, запомните.

Молчание. Но в лице Уинтропа, который был послабее, что-то дрогнуло.

Аманда решила поднажать.

– Скажи мне, Уинтроп, я ведь знаю, что ты ее видел. – Она резко схватила его за руку, крепко сжимая ее, пока малыш не поморщился от боли.

– Ой, – взвизгнул он, – я пожалуюсь на тебя папе, Аманда.

– Нет, не посмеешь, – жестко сказала Аманда. – Ты скажешь мне, где лягушка, потому что это очень ценная вещь. – И она усилила угрозу болезненным щипком. – А твой папа очень рассердится, узнав, что ты взял ее. – Она снова ущипнула мальчика.

Уинтроп жалобно заскулил.

– О'кей, о'кей, – хныкал он, не обращая внимания на уничтожающий взгляд Ливингстона, – я скажу, только отпусти меня. – Аманда выпустила его руку. Он начал усиленно растирать ее, обиженно поглядывая на Аманду.

– Ну, говори же! – напирала она.

– Да, мы действительно нашли ее, на террасе, как ты и сказала, а потом… – он заревел, – потом… мы отнесли ее к пруду, чтобы она могла поиграть с другими лягушками, и потеряли.

– Это правда, Ливингстон? – сурово спросила Аманда, обращаясь к старшему брату.

– Мне кажется, да, – мрачно ответил Ливингстон. – Ты пожалуешься на нас папе? Он будет ругаться?

– Нет, – сказала Аманда, смягчившись. – Я не расскажу ему ничего, но при условии, что отныне вы будете очень хорошими, послушными мальчиками. А теперь давайте все забудем об этом, договорились?

Закончив воспитательную работу, Аманда ушла с кухни и вернулась на террасу. Мэми Кинг уже оставила безуспешные поиски и сидела опечаленная.

– Извините, что так задержалась, миссис Кинг, – сказала Аманда, – но я пыталась выяснить у мальчиков, не попадалась ли им ваша брошь. Они обычно играют здесь, а вы ведь знаете, какие дети зоркие. Но они ничего не находили. Похоже, вы потеряли ее в каком-нибудь другом месте. Я сожалею.

– Да, милая, – сказала Мэми, – я начинаю думать, что вы, пожалуй, правы. Мне кажется, я могла потерять ее в отеле, уже после того как мы вернулись. Как бы то ни было, мне пора уходить, сегодня вечером мы возвращаемся в Лос-Анджелес. Огромное спасибо за помощь, дорогая. – Мэми поднялась; выглядела она усталой и постаревшей. Аманда проводила ее до машины, и на прощание Мэми умоляюще обратилась к ней: – Милая, вы уж посматривайте – может, она и найдется. Хорошо? Она настолько прелестна, что мне даже страшно подумать, что я ее больше никогда не увижу. Если найдете, свяжитесь со мной в Лос-Анджелесе и будьте уверены, я не останусь в долгу, обещаю.

Проводив Мэми, Аманда поспешила в сад. Спустившись по ступенькам, она прошла к маленькому, усаженному лилиями пруду, окруженному статуями. Она обошла его несколько раз, пристально вглядываясь в воду, затем, удовлетворенно хмыкнув, наклонилась и что-то оттуда выловила. Аккуратно завернув свою находку в носовой платок, она положила ее в карман и, тихонько напевая, направилась к дому.

– Могу я поговорить с Чарльзом Пендльбери?

– Слушаю.

– О, Чарльз, это Элизабет Брентфорд.

– Доброе утро, миссис Брентфорд. Боюсь, мистер Брентфорд сейчас в парламенте.

– Да, знаю. Я бы хотела поговорить с вами.

Чарльз Пендльбери постарался скрыть свое удивление.

– Конечно, чем могу быть вам полезен?

– Нам надо увидеться. Но – конфиденциально.

Чарльз огляделся по сторонам, словно повсюду были уши.

– Конечно. Когда вам будет удобно?

– Как можно скорее.

Чарльз Пендльбери едва ли продержался бы на государственной службе пятнадцать лет, если бы не знал, как подобает вести себя в подобных взрывоопасных ситуациях. В голосе Элизабет Брентфорд он сразу же различил нотки отчаяния.

– Как насчет ленча сегодня?

– Превосходная идея! Где?

Чарльз на мгновение заколебался. В чем могла быть проблема? Девчонка? Другая женщина? В любом случае нужна была предельная осторожность. Сегодня, поскольку Симон был занят в парламенте, он как раз мог себе позволить отлучиться на время ленча, но куда пригласить Элизабет? Все рестораны в районе Вестминстера были забиты политиками и журналистами, и избежать их назойливого внимания не удастся. Чарльз мгновенно все продумал и назвал адрес своей квартиры в Олбани.

– Там будет тихо и спокойно. Скажем, двенадцать тридцать – вас устроит?

– Отлично.

Положив трубку, Чарльз на какое-то мгновение задумался. Вот уже много лет он восхищался Элизабет Брентфорд. Она была женщиной его мечты: красивая, спокойная, умная, идеальная жена и мать. У него в голове не укладывалось, зачем Симону искать утехи на стороне. Женщины, с которыми тот встречался, были полной противоположностью Элизабет. Чарльз считал похождения своего шефа верхом безрассудства, но в то же время допускал, что тот же демон, что управлял Симоном в его стремительном восхождении к высотам в политике, властвовал и над его сексуальными потребностями, вдохновляя на новые завоевания. Как правило, связи эти были мимолетны и малозначимы и вовсе не угрожали ни карьере, ни семейной жизни Симона. Они были сродни аппетиту, который требует немедленного удовлетворения.

Чарльз частенько задумывался о своих шансах на особую благосклонность Элизабет. Он знал, что ей приятно его общество и что она вполне доверяет ему. Теперь, казалось, их отношениям суждено было перерасти в нечто большее, чем любезное внимание. Элизабет явно нуждалась в нем – может быть, в качестве друга, советчика, да просто дружеского плеча, на котором можно поплакаться.

Стоя у окна своей квартиры, Чарльз из-за тяжелых парчовых штор выглядывал на улицу в ожидании супруги своего шефа. Вскоре к дому подъехало такси, из которого, встревоженно оглядываясь по сторонам, вышла Элизабет. Чарльз подождал звонка по внутреннему телефону и сразу же ответил.

– Чарльз?

– Поднимайтесь, миссис Брентфорд. Я на втором этаже.

Когда он открыл ей дверь, у него захватило дух от ее красоты. Каждый раз, видя Элизабет, он по-новому открывал для себя, насколько же она хороша: белокурые волосы, безупречный цвет лица, большие темно-синие глаза. На Элизабет был элегантный костюм "Шанель" из великолепного голубовато-серого твида, жакет с пуговицами цвета темной бронзы был отделан темно-серой тесьмой. Под ним Чарльз разглядел шелковую блузку, цвет которой сочетался с цветом ее глаз. Чарльз восхищенно улыбнулся, приветствуя Элизабет. Она остановилась в холле и огляделась.

– Какое чудное место. Я и не знала, что вы здесь живете. Это же один из адресов Джона Уординга из пьесы "Как важно быть серьезным" – Олбани, не так ли?

Он вновь улыбнулся.

– Кажется, да. – Оба они были заядлыми театралами. – Мне посчастливилось приобрести эту квартиру, когда подвернулась возможность. – Он провел Элизабет в обшитую деревянными панелями гостиную, обставленную просто, но со вкусом. В дальнем углу комнаты стоял маленький, со стеклянной поверхностью обеденный столик, уже сервированный на двоих.

– Мне тут удалось приготовить копченого лосося. Хотя, если начистоту, не мне, а "Фортнуму". Могу я предложить вам что-нибудь выпить сначала?

Элизабет даже слегка вскрикнула от восторга.

– Чарльз, вы все так хорошо продумали. Я даже не ожидала такого приема.

Чарльз счастливо улыбнулся.

– Для меня это огромное удовольствие. – И продолжил: – В холодильнике есть немного "Шабли". Вас устроит?

– Просто замечательно, – сказала Элизабет. Пока Чарльз отсутствовал, она прошлась по комнате, с удовольствием ощущая ее комфорт. У Чарльза был явно хороший вкус: пол устилала пара превосходных персидских ковров в красных и голубых тонах, а среди картин, разбросанных по стенам, были очаровательная миниатюрная акварель Пола Нэша и пара восхитительных карандашных набросков, очень напоминавших Сиккерта.

Чарльз вскоре возвратился с подносом, на котором красовались копченый лосось с лимоном, зеленый салат и бутылка белого вина. Элизабет была тронута; казалось, слишком далеко то время, когда мужчина так ради нее старался, но еще дальше – время, когда она оставалась наедине с мужчиной в его квартире. И вот сейчас к ней словно опять вернулась молодость. Чарльз налил вина и передал ей бокал.

– Это так мило с вашей стороны, – искренне сказала она. – Я даже не помню, когда в последний раз за мной так ухаживали. – Она сделала глоток вина и тепло улыбнулась.

– Для меня это совсем не обременительно, – немного смутился Чарльз, – но, боюсь, мне не удастся предложить вам черного хлеба и масла – в шкафу оказалось пусто.

– Все и так замечательно, – сказала Элизабет, направляясь к столу и усаживаясь.

Вскоре, расслабившись от вина, они уже весело обсуждали парламентские сплетни, одновременно расправляясь с вкуснейшим лососем. Когда с ним было покончено, Чарльз сказал извиняющимся тоном:

– Боюсь, вместо пудинга нас ждет довольно древняя смесь крыжовника с остатками мороженого, которые уцелели еще со времен Джона Уординга.

– Что может быть лучше? – сказала Элизабет, начинавшая самой себе нравиться.

Когда они с наслаждением принялись за немудреный десерт, Чарльз, пристально глядя на Элизабет, неожиданно спросил:

– А теперь скажите мне, миссис Брентфорд, о чем вы хотели со мной поговорить?

– Ради Бога простите, но не кажется ли вам, что пора уже называть меня Элизабет? В конце концов, я-то зову вас по имени.

– Ваш муж зовет вас Лиз, – сказал Чарльз, словно обращаясь к самому себе.

– Я предпочитаю Элизабет, – тихо ответила она.

– Очень хорошо. Итак, почему вы хотели встретиться со мной, Элизабет? – Чарльз с наслаждением произнес ее имя.

Она потупила взгляд, задумчиво размешивая стоявший перед ней кофе. Затем сказала, не поднимая глаз:

– Вы знаете о том, что у моего мужа роман?

– Да, – коротко ответил Чарльз.

Она подняла на него умоляющий взгляд.

– Об этом все знают?

– Нет, конечно же, нет. Он очень осмотрителен. – Чарльз не стал распространяться далее. Элизабет выглядела так, словно ее ударили по лицу.

Чарльз понял, что допустил серьезную ошибку. Он перегнулся через стол и взял ее за руку.

– Я очень виноват перед вами. Пожалуйста, простите меня, – искренне произнес он. Но Элизабет его не слушала.

– Какая она?

– Кто?

– Эта женщина. Не важно, кто она. Чарльз подумал, что, пожалуй, лучше соврать.

– Понятия не имею, я ее никогда не видел.

– Но вы уверены в том, что она существует? – настойчиво допытывалась она.

Чарльз уже начинал сожалеть о том, что так разоткровенничался.

– Да, боюсь, что да.

– Конечно. Я давно догадывалась об этом, – сказала Элизабет. Лицо ее уже было спокойным, лишь в печальных глазах угадывалось скрытое напряжение. – Об остальных я тоже знала.

Впервые в жизни у Чарльза не нашлось готового ответа. Он молча смотрел на нее, восхищаясь ее благородством.

– Вы необыкновенная женщина, Элизабет, – наконец произнес он.

Элизабет посмотрела ему в глаза.

– Вы действительно так думаете? – спросила она. – Что же во мне необыкновенного – живу с человеком, который меня не любит?

Чарльз отвел взгляд и тихо сказал:

– Я не сомневаюсь в том, что Симон любит вас.

– Правда? – недоверчиво спросила она. – Тогда почему же он мне изменяет? – Чарльз хотел было что-то сказать, но она прервала его. – Не надо меня обманывать, Чарльз. Вы поступаете благородно, пытаясь пощадить меня, но я-то знаю, что Симон уже много лет неверен мне.

Чарльзу ничего не оставалось, как только держать ее руку, выражая тем самым свое искреннее участие.

– Почему он так поступает? – обратила она на него свои огромные печальные глаза.

Он лишь смотрел на ее встревоженное лицо, не в силах найти ответа.

– Не знаю, смогу ли я и дальше так жить, выносить это я уже не в силах, – внезапно сказала она, уронив голову. Чарльз подумал, что она вот-вот разрыдается, но Элизабет умела владеть собой.

Повисло долгое молчание; наконец Чарльз произнес:

– Я хочу помочь вам.

– Вы уже мне помогли, – сказала она. – Мне необходимо было поделиться с кем-нибудь.

Он воспользовался моментом.

– Элизабет, я сделаю все, что в моих силах, лишь бы облегчить вашу жизнь. Я… я всегда так высоко ценил вас.

Она улыбнулась ему.

– Вы милый, Чарльз. И нравитесь мне гораздо больше, чем я могу вам об этом сказать… Я доверяю вам, – тихо добавила она.

– Что я могу для вас сделать?

– Не так уж много. Кстати, как ее зовут?

Но Чарльз вовсе не собирался раскрывать имя любовницы Симона, даже Элизабет.

– Я ее не знаю, – ответил он.

Он солгал. С Шейлой он работал еще до того, как перешел к Симону, и она ему очень нравилась. Привлекательная, веселая, энергичная, но с Симоном, и Чарльз это знал, она была обречена на страдания. Очень скоро, когда их отношения станут слишком серьезными, Симон непременно обрубит их – внезапно и жестоко, как это уже бывало с остальными. Все они были в чем-то похожи, его любовницы: умные, яркие, независимые, они поначалу охотно принимали правила игры, но со временем все более подчинялись своему глубокому чувству к Симону. И, когда отношения заходили слишком далеко, Симон резко и грубо прерывал их, тут же устремляясь к новым завоеваниям. Чарльз признавал, что это тоже было своего рода борьбой за власть, которая в конечном счете и определяла жизнь Симона. Единственным желанием Чарльза было уберечь от этого Элизабет, окружить ее вниманием и нежной заботой, которой она заслуживала. Он смотрел на нее, сидящую напротив, и от одной мысли об этом сходил с ума.

– Я никогда не оставлю его, вы же понимаете, – сказала Элизабет, словно догадываясь, о чем он думает.

Мечта тут же упорхнула. Ее слова больно ранили. Он вспомнил, как его, мальчишку, сбила с ног норовистая лошадь. Сейчас он вообразил, что этот удар пришелся по животу. Страшное ощущение, которое он мысленно испытал, внезапно придало ему храбрости.

– Никогда нельзя знать, что может произойти, – сказал он неожиданно для самого себя. – Вы можете и передумать.

– Я допускаю, что все возможно в этой жизни, – устало ответила Элизабет, высвобождая свою руку. Она переменила тему. – Я так понимаю, вы в курсе этой истории с его дочерью?

Разочарованный, Чарльз понял, что момент упущен.

– О да, Симон был вынужден все мне рассказать. Девчонка позвонила в офис и сказала, что хотела бы поговорить со своим отцом.

Элизабет откинулась на стуле и тяжело вздохнула.

– По-моему, нам удалось избавиться от нее, – сказала она.

– Во всяком случае, ее сейчас нет в Англии. Думаю, она в Риме. По крайней мере, так она сказала, когда звонила.

– В Риме? – удивилась Элизабет. – Что она там делает?

– Развлекается, я так думаю, – сухо сказал Чарльз, уловив в лице Элизабет гневное выражение.

– Когда же все это кончится? – спросила она, явно не рассчитывая на ответ, но с радостью ощущая дружескую поддержку Чарльза. – Что ж, наверное, этому не будет конца, так же как и изменам Симона.

– Надеюсь, все образуется.

– Если я решусь оставить Симона, что же мне тогда делать?

Опять последовала длинная пауза. В конце концов Чарльз, с трудом подбирая слова, произнес:

– Вы всегда сможете прийти ко мне. – Он сказал это, не глядя на нее, уставившись в стол, комкая лежавшую под рукой салфетку.

Элизабет пристально посмотрела на него.

– Я верю, что вы это говорите серьезно, – сказала она.

Чарльз продолжал, понизив голос:

– Я серьезен, как никогда. Знаю, что не имею права так говорить, но прошу вас: если вы когда-нибудь оставите его, я бы хотел, чтобы вы подумали о моем предложении. Я уверен, что смогу сделать вас счастливой. – Он все еще не осмеливался взглянуть на нее. В наступившей тишине они оба впервые расслышали, как шумит за окном Пиккадилли.

Элизабет не шевелилась; она сидела, устремив на Чарльза глубокий, задумчивый взгляд. Наконец она ответила:

– Мне бы этого очень хотелось.

И она мгновение сама почти поверила в то, что это возможно.

Чарльз поднял на нее взгляд; в нем затеплилась надежда.

– Я позвал вас к себе совсем не для того, чтобы попытаться соблазнить. Прошу вас, поверьте, – искренне сказал он.

Элизабет с нежностью улыбнулась ему.

– Я вам верю. – Голос ее был мягким и теплым. Повисло молчание, и Элизабет взглянула на свои миниатюрные золотые часики. – Думаю, мне пора домой.

– Да.

– А вам надо возвращаться на работу.

– Да, надо идти.

Но никто так и не двинулся. Опять долго тянулась пауза. Ее прервал Чарльз.

– Вы знаете, что можете звонить мне в любое время.

– Спасибо… а вы можете звонить мне. Но вы будете осторожны, обещаете?

– Не сомневайтесь.

– Насколько это серьезно?

Дерек Уилсон, помощник продюсера, швырнул на стул страховой полис и, откинувшись в кресле, взъерошил волосы, прежде чем ответить на вопрос Леони. Очень серьезно.

Леони, только что появившаяся на студии, стояла в дверях его кабинета. В белых джинсах и фисташково-зеленой шелковой майке, она выглядела спокойной и безмятежной, но в душе кипела от ярости и возмущения. Услышав ответ своего помощника, она прошла в кабинет, шумно хлопнув за собой дверью.

– Ему потребуется хирургическое вмешательство? – спросила она.

– Они попытаются аккуратно наложить швы, – скупо ответил Дерек, – но какое-то время он все равно не сможет владеть поврежденной рукой.

Леони сощурила зеленые глаза, уставившись на него.

– И надолго это?

Дерек, не отводя взгляда, ответил:

– Лео, надо подумать или о замене, или об изменении сценария. – Оправдывались самые мрачные предчувствия Леони. Дерек хорошо знал свое дело и, не будь в этом крайней необходимости, не стал бы поднимать такого вопроса. Но Карло был одним из главных исполнителей, вокруг него вертелось все действие картины, да и к тому же его имя было залогом хорошей кассы на континенте.

– Мы не можем потерять Карло, – твердо сказала Леони, моля Бога о том, чтобы она оказалась права.

– О'кей, тогда давай переписывать сценарий в расчете на него, – ответил Дерек.

– Сколько кадров поединка уже отсняли? – спросила она, лихорадочно обдумывая сложившуюся ситуацию.

– Совсем немного, – сказал он с некоторым замешательством.

– Но ведь вы снимали все утро, – удивилась она. – Где же отснятый материал?

Дерек в упор посмотрел на нее.

– Он получился неудачным, Лео.

– Что ты имеешь в виду?

Дерек замялся и принялся перекладывать лежавшие перед ним на столе бумаги.

– Роб был не в форме, – неохотно ответил он. – Все, что мы отсняли утром, никуда не годится.

Леони сжала губы.

– Но нужно же как-то спасать положение.

Дерек вздохнул.

– Тебе стоит самой взглянуть. Не думаю, что ты останешься довольной увиденным, но решать тебе.

Леони поняла, что дело дрянь. Мерзавец, мерзавец этот Роб, подумала она. Как мог он оказаться таким глупцом! Ему ведь пора уже было усвоить, что серьезный актер просто не имеет права позволить себе накануне столь ответственной съемки пьянствовать ночь напролет. Никаких кутежей, непременный здоровый сон – вот основные заповеди киноактеров, по крайней мере, тех, кто стремится к успеху. Расслабиться можно потом, когда съемка окончена и фильм сдан. А если Робу не хватает самоконтроля и он не дорос еще до того, чтобы уважать правила… да, конечно, она любила его, но подобные выходки были непростительны. Роб подвел себя, подвел ее, и хуже всего, что подвел всю съемочную группу, не говоря уже о бедном Карло, – ведь ранение, окажись оно серьезным, может пагубно отразиться на его карьере. Леони стиснула зубы, мучительно размышляя о том, что скажет Робу при встрече. Ей-богу, она заставит его отказаться даже от мысли о выпивке. Но между тем надо было срочно искать выход.

Леони глубоко вздохнула, усилием воли заставляя себя успокоиться.

– Хорошо, Дерек – сказала она, и в ее глазах мелькнул опасный огонек – лишь отблеск пожара, полыхавшего в ней. – Зови сценаристов. Будем менять концовку.

– Проблема, – сказал Дерек. – Они в Амстердаме, работают над мини-сериалом "Анне Франк".

Леони с трудом подавила вспышку гнева. Она знала, что проект "Анне Франк" был любимым детищем их сценаристов, Теда и Эрика. Вот уже много лет они все пытались воплотить его на экране и, разумеется, вовсе не обязаны были бросать все, лишь бы спасти ее шальной роман.

Дерек словно читал ее мысли.

– Если ты хорошо им заплатишь, думаю, они могли бы посвятить нам уик-энд. – Конечно, и они оба это знали, потянуть такие расходы было крайне тяжело: бюджет уже и так трещал по швам.

– Когда Карло сможет вновь приступить к работе? – спросила Леони.

– Через пару недель, в лучшем случае – дней через десять, но все равно он будет годен только для крупных планов. – Дерек посмотрел на нее и, не дождавшись ответа, продолжил: – Лео, мы оба знаем, что не можем позволить себе ждать его. Как мне представляется, есть только один выход. Мы переписываем концовку, вырезаем сцену схватки и снимаем пока все остальное. А когда Карло появится на площадке, тут же подключаем и его.

– Нет, – твердо сказала Леони. – Мы не можем вырезать поединок. Это же кульминация всей картины.

– В таком случае, – ответил Дерек, – нам это выльется в кругленькую сумму. Я предлагаю тебе слетать в Лос-Анджелес и уговорить наших денежных мешков раскошелиться еще на пару дополнительных недель съемок. А я тем временем свяжусь с Тедом и Эриком – выясню, смогут ли они нам чем-нибудь помочь. – Он сделал паузу и вопросительно взглянул на нее. – Ну, ты же босс, что скажешь?

– Мне это не нравится, – медленно произнесла Леони, – но пока я другого выхода не вижу. Я попытаюсь. Завтра утром первым же рейсом полечу в Лос-Анджелес. – Она посмотрела на Дерека и печально усмехнулась. – Господи, ну и попали же мы в переплет.

– Жизнь собачья, я прав?

– Пожалуй, даже слишком. – Леони коротко рассмеялась, потом ее лицо посуровело. – А теперь, – сказала она, и в ее голосе уже не было и намека на шутку, – думаю, мне пора побеседовать с Робом Фентоном, выяснить, что сам он обо всем этом думает.