Валентине Михайловне Покровской всё нравилось: и степь, раскинувшаяся от горизонта до горизонта; и в осенней позолоте берёзовые колки, примостившиеся на склонах грив; и небольшой опрятный домик на усадьбе зверофермы, в котором она поселилась; и даже бледные пейзажи камышовых займищ, уходящих широкой полосой на запад.

И всегда так: чем бы она ни занималась, всё делала с большой любовью. Потому и десятилетку окончила с похвальной грамотой и не менее успешно — пушно-меховой институт в Москве. А когда получила диплом зоотехника-зверовода, ей предложили поехать работать в заповедник на Кавказ. Она пошла к председателю комиссии по распределению молодых специалистов профессору Лаврушину, попросила направить её в Чёмскую степь. Тот внимательно выслушал и сказал:

— Понятно. В родные края хочется. Одобряю, одобряю, — похвально! — и, хитро улыбнувшись, отрезал: — А на Кавказе ждут зоотехника. Поедете туда, куда вас направляют. Вот так, уважаемая Валентина Михайловна.

Валентина пыталась доказывать профессору, но тот не захотел больше её слушать, заметил:

— Не пытайтесь уговорить, Валентина Михайловна. И не задерживайте меня разговорами — молодые специалисты ждут своего назначения. Слышите, словно пчёлы гудят за дверью.

Валентина Михайловна уехала на Кавказ. И только недавно её перевели в Сибирь, потому что больше всего на свете она Любила её просторы и большое село, в котором она провела своё детство и юность, с которым связаны воспоминания о первом глубоком чувстве.

Валентина Михайловна с радостью принялась за изучение водоёмов. Она собрала работников зверофермы в небольшой комнате, занятой под контору, и сказала:

— Нам поручили большое дело: изучить водоёмы вокруг Карагола.

— А кто же за зверями будет ухаживать, сторож, дед Платоша, что ли? — поинтересовалась санитарка Настя Прохорова, круглолицая и румяная девушка.

— Временно придётся совместить должности. То, что раньше делали на звероферме двенадцать человек, теперь будут выполнять четверо. Понимаете, сокращается поголовье ондатры, и мы должны помочь промысловикам найти способ увеличить пушные запасы.

— А что мы делать будем? — снова спросила Настя.

— Работы всем хватит. Будем собирать образцы растений, водорослей, их семена, надо измерить глубину на каждом водоёме, взять пробу воды. Организуем наблюдение за ондатрой на свободе и здесь, на ферме…

— Я отказываюсь таскаться по болотам. Пусть делают кому это положено, — перебила Покровскую Ульяна Фатова, курносенькая и веснушчатая, в платье по последней моде, и, презрительно поджав накрашенные губки, добавила: — Фу, лабза, холодная вода, гнилые запахи. Ещё и утонуть можно…

— Да, конечно! Не загорать на пляж поедем, — лицо Валентины Михайловны стало серьёзным. Кто боится холодной воды, может остаться здесь, будет ухаживать за лисицами. Насильно никого не принуждаю.

— Нет, почему же, конечно поедем, — разнобойным хором заговорили женщины.

— Надо, так надо. Какой может быть разговор, — баском заключила Зинаида Власьевна, занимающая скромную должность повара на зверокухне.

* * *

Два звена работников зверофермы выехали на широкое Тимонаихинское займище, испещрённое многочисленными озёрами и мелководными плёсами. В каждом звене две девушки, во главе одного — зоотехник Анна Переверзева, другого — сама Валентина Михайловна. Сторожа Ивана Федотова и снабженца Василия Пестрикова взяли гребцами на лодки.

Долблёнка, на которой разместилось звено Покровской, причалила к берегу озера. Девушки в полуболотных резиновых сапогах, с шестом в одной руке и корзинкой в другой, выпрыгнули из лодки. Берег, образовавшийся когда-то из лабзы, теперь затвердевший и укрепившийся корнями различных растений, прогибался под тяжестью человека, под ногами хлюпала вода.

Валентина Михайловна, вытащив из сумки план займища, отметила на нём красным крестиком озеро Шестиковое, такое же название написала на первой странице общей тетради и сказала:

— Ну, девушки, начинаем!..

На востоке медленно поднимался большой раскалённый диск солнца, с озера дул холодный осенний ветер.

Валентина Михайловна принимала от Насти Прохоровой и Зинаиды Власьевны растения, которые они собирали в прибрежной полосе и подносили ей в корзинках, классифицировала их по справочнику и атласу растительного мира, занося названия в тетрадь. Василий Пестриков тащил растения к лодке и укладывал на дно. Работа шла дружно, девушки, на первых порах боявшиеся зыбкой почвы, теперь без опаски бродили по берегу, отыскивая всё новые и новые образцы растительности и собирая семена.

Когда работа подходила к концу, из камышей с противоположной стороны озера выскользнула лодка, которой правил Благинин. Увидев на берегу людей, он подумал: «Экспедиция, видно, какая-то. Геологическая, а может быть мелиоративная?» — и, заинтересовавшись, направил к ним лодку.

— Девушки, смотрите: охотник! — воскликнула Настя Прохорова и, вытащив из бокового кармашка джемпера маленькое зеркальце, начала поправлять сбившиеся волосы.

— Губки не забудь подкрасить, — засмеялся Василий Пестриков, — а то не понравишься.

— И подкрасила бы, да губной помады не захватила, — вызывающе ответила Настя, — а тебя что, задевает?..

— Нисколько. Всегда пожалуйста…

Когда лодка толкнулась носом в рогозовый курень, Благинин ловко выпрыгнул на берег и за цепь вытащил её за собой. Стряхивая с брезентовой куртки водяные брызги, поздоровался.

— Добрый день!

— Здравствуйте!.. — разноголосо ответили девушки. Василий Пестриков снисходительно кивнул головой.

— Наверно, из лугомелиоративной экспедиции? — поинтересовался охотник.

— Не угадали, — ответила Настя и ласково улыбнулась Благинину.

— Из геологической?

— Не-е… Из звероводческой.

— Из звероводческой? — удивлённо воскликнул Благинин. — Это кого же опять, разводить думаете?

— Разводить… — замялась Настя, не зная, что ответить. — Это наш начальник только может разъяснить, — и показала на Валентину Михайловну, которая стояла в стороне и что-то внимательно рассматривала в корзине.

Иван обернулся туда, куда показывала Настя, чуть не вскрикнул от удивления: «Валюшка, ты ли это?»… И, вмиг забыв обо всём окружающем, стал пристально всматриваться в такие близкие, знакомые черты. Ну да, те же спускающиеся с плеч длинные белокурые косы, то же красивое открытое лицо с никогда не тускнеющим румянцем на щеках и тонким, с едва заметной горбинкой, носом. И лишь резиновые сапоги и лыжный костюм, специально одетые для работы на займище, делали её старше.

Не обращая внимания на охотника, Валентина занималась своим делом. Наконец, она поднялась, взяла в руку корзинку и, не торопясь, пошла к девушкам, окружившим Благинина, смотря себе под ноги, чтобы не оступиться в болотную промоину.

— Так и есть, эти растения для ондатры не пригодны, — задумчиво проговорила Валентина Михайловна, опуская корзину на землю, подняла глаза, быстро скользнула взглядом по охотнику, воскликнула:

— Ванюшка?!.. Что, что? Не может быть!.. Нет, нет!.. — Валентина отступила назад и закрыла глаза рукой.

— Я это, я, Валя! Да что с тобой? — Благинин хотел кинуться к ней, обнять, но вдруг мелькнула мысль: «Почему она испугалась меня?.. Может быть любит другого и ей неприятна это встреча?» Да, так оно и должно быть. Так! Она какой-то начальник, высшее образование имеет, а что я?.. Каким был, таким остался. Охотник! — Горькая усмешка скользнула по его губам. Ему стало обидно за себя. Он молча смотрел на Валентину, переминаясь с ноги на ногу в выступившей под его тяжестью воде.

Валентина оторвала руку от глаз: в них был и испуг, и надежда, и радость.

— Жив? А мне… сообщили…

— Да, конечно же, конечно. А то как же?.. Уж год, как в Харитоновке живу.

На глазах Валентины показались слёзы. Она порывисто шагнула к Ивану, обхватила руками его шею, приговаривая: «Жив! Жив!..» Успокоившись, Валентина взяла Ивана за руку и, заглядывая в глаза, заговорила:

— Так ты в Харитоновке живёшь? Не знала, я бы сразу туда заехала. Я недавно сюда получила назначение, год на Кавказе жила. Собиралась навестить наше село, да всё некогда. Звероферму принимала. А в Харитоновке никого из своих не осталось: мать умерла, отец ещё не вернулся из армии.

Они оба притихли, задумались.

Валентина представила себе старую Харитоновку, широкую площадь в центре села, укрывшееся в тополях красивое здание клуба, звонкие песни под двухрядную гармонику до полуночи и весёлого остроглазого паренька, озорного Ванюшку Благинина, лихо выплясывающего «русскую барыню».

Ванюшка!.. Вот он родной и попрежнему любимый. Сколько передумано о нём, сколько хороших и тёплых писем ему написано и ни одно из них не было отправлено — никто не мог сказать, какая полевая почта могла бы их доставить Благинину. Не знала адреса, но писала, надеясь встретить его после войны и лично вручить их: на вот, смотри, в этих строках всё: и девичья тоска по тебе, и горечь раздумий, и радость ожидаемой встречи.

А потом… Потом приехала в Москву школьная подруга и сказала, что слышала, будто бы Иван погиб. Проплакала до полночи, перебирая листки писем. Не верилось, что его больше нет. Сердце подсказывало: он жив. И вот теперь?.. Нет, сердце не обмануло!..

Они отошли к лодке, сели рядышком на корму и начали вполголоса разговаривать, вспоминая прошедшее. Настя с Зинаидой Власьевной с удивлением смотрели на них, затем переглянулись между собой и, отойдя подальше, принялись собирать в холщовые мешочки семена болотных трав.

Через час лодка Благинина отошла от берега. Со средины озера Иван ещё раз приветливо помахал рукой Валентине, та ответила тем же, крикнула вдогонку:

— Так приходи на звероферму!

— При-и-ду!.. — донеслось от воды.

* * *

На другой день, надев белую косоворотку и новый костюм, Благинин отправился на звероферму.

Валентина Михайловна, усадив его рядом с собой, без умолку рассказывала о своей жизни: о годах, проведённых в институте, о работе на Кавказе, интересовалась всем, что касается Благинина. Вспоминали юношеские годы, проведённые в Харитоновке.

Они вышли за тесовую изгородь зверофермы и тихо побрели по шелковистым ковылям.

Солнце бросало косые лучи на широко расстилавшуюся равнину, на которой, точно нарисованные кистью художника-пейзажиста, выделялись небольшие берёзовые рощи.

Взбежав на пригорок, они уселись под раскидистым деревом, рассыпающим по ветру пожелтевшие высохшие листья. Листья кружились в воздухе, тихо опускались на землю, на плечи Валентины и Ивана.

— А помнишь, как в Харитоновке, под тополями у околицы мы с тобой старались перепеть друг друга? — спросила Валентина. — Пели частушки почти до хрипоты, и я тебя перепела. Помнишь?.. Ты тогда рассердился и даже не хотел меня домой проводить. А потом всё-таки пошёл…

— Мы ещё тогда долго-долго стояли у вашего палисадника. И я хотел много-много сказать тебе такого хорошего, но так и не решился. А когда начался рассвет, вышел твой отец и погнал нас спать, сказав: «Влюблённым всегда ночь коротка». И обоим нам было так неловко, что мы, не глядя друг на друга, разбежались по домам. А помнишь, как я вёз тебя на лодке по Караголу и ты всё боялась, что мы перевернёмся?

— Помню…

В вышине проплыла пара лебедей, и их трубные голоса разбудили степную тишину. Валентина сорвала отцветший одуванчик и молча отделяла одну пушистую тычинку от другой, будто гадая: «Любит-не любит, любит-не любит». Благинин поднял глаза на Валентину, взял её за руку и спросил:

— Валя, когда я был на фронте, ты обо мне хоть иногда, хоть чуточку вспоминала?

— Я часто-часто тебя вспоминала. И даже писала тебе. Письма и сейчас сохранились. Как-нибудь покажу.

— Значит, ты всё та же?

— Та же…

— И меня ждала?

— Я обещала ждать. Не хотела верить в твою смерть.

— И замуж ни за кого не собиралась?

— Ишь ты, хитрец какой! — улыбнулась Валентина. — Всё хочешь сразу выпытать.

— Скажи правду. Для меня это важно…

— Ложью как хочешь верти, а правде путь один…

Воспоминания о прошлом, слова Валентины будили в Благинине бурю восторженных чувств. Он вырвал из земли длинный стебелёк и так же, как Валентина от одуванчика, стал отделять листики. Последний оторвал со словом «любит», произнесённым про себя, и хотя это было простым совпадением, облегчённо вздохнул.