Многие люди осенью сожалеют об ушедшем лете, а зимой уже ждут его.

Весной же они ждут лето с нетерпением. Но, как только оно почему-то неожиданно приходит, начинают безжалостно транжирить его золотые денёчки.

Платон давно понял это, и знал, что к лету надо готовиться заранее. А как только оно наступит, интенсивно проживать его горячие деньки. Поэтому к этому сезону, особенно к своему отпуску, он подошёл во всеоружии.

В первый отпускной день, в понедельник 15-го июня, Платон утром вернулся с дачи в Москву, и сразу приступил к завершению срочных, неотложных городских дел.

Подготовив вещи на дачу, он удачно съездил в гараж, осуществив грубую очистку генеральской конюшни от крупногабаритного и ненужного металлолома. Завершив избавление от остатков металла, брошенных к контейнеру, он получил неожиданное замечание от охранника Владимира, что, мол, слишком много мусора от одного человека.

Но успокоил того:

– «Да это последний заход! Жалко только старый двигатель не могу вытащить!».

Не успел Платон из одного бокса в другой перегнать с трудом в этот раз заведшуюся Волгу, как появился всё тот же Владимир с незнакомым молодым мужчиной, который предложил сразу же забрать двигатель.

Втроём выволокли его из дальнего угла гаража на улицу. А через несколько минут двигатель был уже вывезен не тележке прочь.

Все участники мероприятия были довольны результатом.

Владимир – порядком и дополнительным заработком за «наводку».

Платон – полной и окончательной очисткой гаража от ненужного крупного металлолома и хлама.

Незнакомец – задаром доставшимся ему двигателем для его авто поделок.

Так что Платон быстро обернулся и был дома к обеду.

Позвонил в «Новый мир», получив отказ на печатание в журнале одной из глав его прозы. Ранее возбуждённые женщины-редакторы из других журналов просто фыркали на его вопросы, а мужчина из «Нового мира» был лаконичней:

– «Нам такая тематика не подходит!».

В отличие от этого, также отказ печатать его стихи в журналах «Дружба народов», «Москва» и «Новый мир» не удивил Платона. Однако, в отличие от редакторов отделов поэзии женщин, в последнем журнале ему весьма доброжелательно ответил мужчина, попросив в октябре всё же прислать очередные новые стихотворения.

Зато Платон удачно съездил в АКБ «Славия» по их приглашению для улаживания вопроса выплаты ему давнего долга.

А завершился день получением в РАО Свидетельства об авторском праве на очередную часть его романа.

В хорошем расположении духа, несмотря на дурное настроение жены, он отправился с кошкой Мусей на дачу в отпуск.

Другие кошки, отвезённые на природу Платоном ранее, приняли свою старшую гостеприимно. Особенно старался котёнок Тимоша. Он вообще уже полностью освоился и бегал с Соней по участку, часто забираясь на деревья.

В сумраке вечера было интересно издали наблюдать, как за белым пушистым комком вприпрыжку несутся по паре белых носочков и гольфиков. В общем, кошки приняли доброго, весёлого и энергичного котёнка в свою стаю.

На следующее утро, вдоволь отоспавшись на даче в первую отпускную ночь, Платон сел на крыльцо побриться. Как только его электробритва зажужжала, неожиданно проявился и заспавшийся на утренней заре соловей.

Платон поначалу и не понял, что это за звук. Тот был громок, резок, и, что не характерно для соловья, монотонен.

Певец весны и лета видимо пытался подражать, а скорее всего, перепеть невиданного соперника. Соревнование живой природы и механизма продолжалось, пока не победила природа.

Ибо, соловьи никогда и никому не отдают первенства, пытаясь перепеть любой ими слышимый звук.

Накормив кошек, приступил к завтраку и хозяин.

А те, насытившиеся и разморённые свежим воздухом и диванной негой пока не шли на улицу, а улеглись немного подремать, с полузакрытыми глазами вытягивая лапки и выпуская когти.

– «Ти-и-ша! Зачем ты когтями диван рвёшь? Большой кот, а без гармони!» – послышалось зычное от хозяина.

Выспавшись, кошки одна за другой вышли на тоже окончательно проснувшуюся природу, разбредшись по саду-огороду. Они быстро освоились на новом старом месте, но ходили поначалу исключительно по дорожкам. Вскоре Платон из своих наблюдений заключил, что его кошки, при проходе по главной дорожке его участка, придерживаются правой стороны и исполняют другие правила дорожного движения.

И только самый маленький, по вредности или из-за неопытности, при обгоне Платона слева всегда норовил подрезать хозяина, тем самым обращая его внимание на себя и заигрывая с ним.

Он быстро рос и набирался навыков. Более того, он оказался очень изобретательным и кое-чему сам научил старших кошек. И в итоге, новый котёнок индиго, которого Платон назвал Тимошей, постепенно построил всех трёх кошек, уверенно захватив лидерство. А Платону и так, естественно, приходилось уделять ему больше внимания, чем остальным.

– «Ну, что, Тимоха! Давай салат есть!» – обратился хозяин к сидевшему во время обеда у него на коленях котёнку.

Тот подтвердил желание хозяина:

– «Ур-р!».

– «Да нет! Я это сказал иносказательно. Я буду есть, а ты – смотреть!».

Тимоша всё время высовывал любопытную мордочку на стол, пытаясь высмотреть, а чем же питается сам хозяин. Но безуспешно. Всякий раз лапа хозяина ставила котёнку перед его крепким лбом заслон. Затем она переходила к ласкам и поглаживаниям, на что тот отвечал безостановочным урчанием.

Но хитрец Тимошка периодически перебирался на другую коленку хозяина, и в обход той самой вредной руки всё же лез на стол.

Вечером Платон с кошками расположились на крылечке, созерцая красоту своих владений, слушая трели соловья, и внюхиваясь в пьянящий тёпло-влажный, по-летнему вкусный, многоароматный тёплый воздух.

На следующий вечер они решили повторить своё упражнение. Но соловей почему-то, где-то задерживался. И, несмотря на усиленные звуковые провокации Платона, он так и не откликнулся.

Наверно, улетел по делам! – решил человек.

Однако потуги хозяина оказались не напрасны. Все кошки встрепенулись, ища птицу на крыльце и под ним, изумлённо озираясь по сторонам и с подозрением поглядывая на Платона. Они поочерёдно заглянули даже под ступени крыльца. Соня даже подошла вплотную и заглянула ему, чуть ли не в рот, ища в этом дупле заливистую птицу.

А хозяин продолжал изощряться на все лады.

А мудрая Муся встала рядом с Платоном, словно с укоризной заглядывая в его глаза.

И только самый молодой, котёнок Тимоша, пока по незнанию, никак себя особо не проявлял. Он, безусловно, скрасил одинокое пребывание Платона на даче в двухнедельном отпуске.

И вообще, Платон обратил внимание, что он всё чаще и дольше находился в одиночестве. Дети в гости приезжали редко, самый младший, Иннокентий, постоянно был занят работой, учёбой и Кирой. Коллеги по работе, с которыми, правда, он и не жаждал общения, сидели отдельно от него. Даже его короткий отпуск не совпадал с отпуском жены.

Поэтому иногда Платон стал вслух разговаривать с самим собой.

Ну, как не посоветоваться с умным человеком?! – сам с собою шутил одинокий волк.

И он вовсе не унывал, ибо никто и ничто не мешало его мыслительным процессам и творчеству.

Первые дни отпуска Платон посвятил подготовке своей дачи к празднованию 105-летия своего отца Петра Петровича. Но из-за кризиса в этот раз решили ограничиться лишь самыми близкими, дорогими родственниками – детьми.

К тому же Ксения, из-за перепада давления и температуры, или из-за возраста, стала часто хандрить. Особенно это выражалось в участившихся беспредметных спорах с мужем.

Платон даже как-то поинтересовался у жены:

– «Почему-то, когда я начинаю говорить, у тебя закрываются уши, а открывается рот?!».

Только во время еды наступало временное затишье. Но и тут Платон заметил, что с женой творится что-то неладное. Она стала задумчивей, грустнее, иногда даже плаксивой. Более того, в её поведении стали проявляться откуда-то взявшиеся новые, далеко не лучшие, странные привычки.

Особенно это стало заметным во время обеда.

Ксения, о чём-то своём глубоко задумавшись, ела суп, как сумасшедшая.

Низко наклонясь над тарелкой, вытаращив глаза, она кидала в рот ложку за ложкой. А в конце она вообще ела, наверно, как в Кащенко: пыталась ложкой собрать суп в кучку, будто бы это второе блюдо, подгребая сначала слева, потом справа, и лишь затем зачёрпывая ею жидкость. Видно было, что она в этот момент себя не контролировала и не заботилась о том, как выглядит со стороны.

Не лучше обстояло дело и с поеданием второго блюда. Она ела салат не менее странно, чем первое, пытаясь, чтобы в каждой ложке, поднесенной ко рту, находились бы все его компоненты. Как будто от перемены мест слагаемых может измениться сумма съеденной, в её тарелку положенной, порции.

Да-а! Что-то с ней происходит?! – задумался про неё Платон.

– «А Бог всегда наказывает тех, кто обижает его ангелов!» – неожиданно вдруг выдал правоверное рогатый из чрева.

Лишь вечером поздний концерт по телевизору свёл супругов вместе за одним столом. Поздно и в одиночестве ужинавший Платон был вынужден присоединиться к жене, впившейся в экран.

Тут-то он заметил, что молодые исполнители поочерёдно дружно доят микрофон. Можно было подумать, что находишься на смотре художественной самодеятельности профессиональных дояров и доярок.

– «Они готовы с экрана даже жопу свою наизнанку вывернуть, чтобы показать, что у них в кишках!» – не выдержал экранных кривляний полуголых девиц Платон.

По окончании концерта показали закулисную мышиную возню вокруг фестиваля, где импозантные старпёрдзы с длинноногими старгёрлзами толпились у главного входа. Но критик этого уже практически не видел, так как вышел на кухню.

Со второй недели отпуска Платон возобновил участие в футбольных баталиях, кои он пропустил полностью в прошлом году.

Поначалу он играл осторожно, не выкладываясь, как раньше, причём теперь больше помня о гипертонии, а не о больных суставах.

В первых двух играх он отметился по голу в одно касание, забив с левой и правой после многоходовой комбинации их, в общем-то, неудачной, из-за изобилия малолеток, команды.

И это было очень кстати для плавного втягивания в любимый им процесс.

Почти также уже полностью втянулись в свой процесс и все кошки.

Сверхактивный Тимоша в основном играл с кошками. Больше всего конечно доставалось младшей кошке Соне, потом уже среднему коту Тихону. Тимоха практически не играл с самой старшей Мусей, которая пока держала его на расстоянии.

А когда кошки уставали и разбегались от Тимоши, он играл с Платоном, а то и просто ошивался вокруг него, смотря и изучая, как тот работает.

То он тёрся около ног хозяина, то мешал ему идти, путаясь в них же, застревая в них и невольно получая толчки от них.

То он лежал в тени, даже лопаты или доски. То подходил совсем близко и внимательно смотрел, что и как Платон делает.

Любопытство и смелость малыша были беспредельны. Но ещё большей была его преданность хозяину. И эта преданность очаровала не только домашних Платона, но и соседей по даче, которые теперь всё время говорили ему с доброй улыбкой:

– «Смотри, как он за тобой бегает! За своим папой!».

Ложась на колени к «папе», Тимоша смешно вплотную прижимался своей мордочкой к его ногам, издавая при этом ещё и тонкий писк, подчёркивая свою преданность и благодарность.

По вечерам, ещё в светлое время, Тимошка помогал Платону поливать огурцы в парнике. Он словно проверяющий ходил от растения к растению, всматриваясь и внюхиваясь, слизывая с их листьев капельки воды. Иногда, чуть попадая под водяной веер от лейки, тут же стряхивал с себя капли воды и отходил в сторону.

Когда водяной поток вновь приближался к нему, котёнок не отходил в сторону, а забавно поднимал лапку, пропуская воду к земле, разрешая хозяину полить и под нею. И это было очень забавно.

А в течение суток продолжалась вечная перманентная война между кошками и птицами.

И Платон стал невольным свидетелем одного из её эпизодов. Из куста терновника на высоте около метра вдруг выпорхнула, только что певшая в нём, цветастая птаха и зависла, как вертолёт, неистово вращая крыльями. Из-за этого Платон не смог толком разглядеть её раскраску и определить её вид.

Сонька сразу бросилась за заманчивой добычей, но та мигом перелетела на забор, издевательски посвистывая в ответ на тщетные потуги белоснежной хищницы.

Надо же?! Оказывается, птицы тоже умеют издеваться над своими извечными оппонентами – палачами. Была бы на месте белой Соньки серая, незаметная, прыгучая и даже летучая, коварная Муся, эта птаха могла бы и не успеть чирикнуть! – рассуждал наблюдатель.

И тому было немало примеров в прошлом, когда сибирячка в прыжке с ветки дерева, распластавшись всей своей объёмной шерстью, на лету успешно перехватывала безмозглых птах, слишком увлёкшихся издевательствами над не умеющими летать по земле ходячими.

Утром, во время завтрака, Платон увидел, что из всех, после еды спящих на диване кошек, бдит только одна Муся, и он положил ей на пол ещё не до конца очищенную обёртку от пачки творога. Полусонная не сразу поняла и подошла. А когда бумажка стала чистой, проснулся и Тихон, встав на лапы и потянувшись, изгибая спину и поглядывая на пол:

Хм, сами едят, а мне не дают – недовольно взглянул он на подбираемую хозяином белую и лакомо хрустящую бумажку.

И только с утра намяукавшийся на улице на долго не открывающего дверь хозяина Тимоша спал, как убитый. При том, что Соня всё ещё не оставляла попыток полакомиться дичью на улице, даже под мелким дождём.

От нечего делать, Платон померил артериальное давление, которое по-прежнему скакало. Оно, то радовало нормой, то внезапно и не мотивировано несколько огорчало.

Вот и вчера, после физической нагрузки – футбола и велосипеда, оно пришло в норму! Но сейчас, утром, после сладкого сна, почему-то опять выскочило из неё?

Платон давно привык, что при абсолютно стандартных своих внешних данных, его жизни часто сопутствовали весьма нестандартные обстоятельства, как и сейчас. Впрочем, это относилось и ко многим людям.

Вскоре в дом с неудачной охоты вернулась Соня, сразу полакомившись давно добытым хозяином сухим кормом для привередливых кошек.

Но охотницу хватило ненадолго. Вскоре зов предков вновь вывел её на улицу.

А тут проснулся и крошка Тимошка, вместо типичного озорства поначалу своим громким мяу потребовавший от хозяина порцию привычного дневного молока.

А пока тот собирался, он на диване уже схватился с котом Тихоном в своих постоянных игрищах.

Но дождь вскоре кончился и хозяин, выпустив кошек на улицу, тоже пошёл работать.

На следующее утро, ночью нагулявшись, а теперь ещё и наевшись, троица старших кошек традиционно уснула на диване.

И только котёнок Тимоша бодрствовал, отоспавшись до этого ночью на крыльце в пушистой шерсти Муси, которую он теперь воспринимал, как мать.

Теперь он опять ходил за Платоном, забирался к нему на колени и мурлыкал, прося всё новой и новой ласки добрых рук хозяина.

Наконец тот уложил разомлевшего на диван к сородичам, и Тимка сразу оказался в заботливых лапах кота Тихона, которого теперь воспринимал скорее, как отца, нежели как старшего брата.

Тот принялся вылизывать малыша. Но сорванцу захотелось играть, и он тут же был повержен и прижат к дивану одной левой передней матёрого котищи. Но хозяин не видел продолжения, так как опять пошёл работать на участок.

Пока старшие кошки Муся и Тихон миловались на диване во взаимном вылизывании, Тимошка играл с их опущенными с дивана хвостами. Особенно доставалось необыкновенно живому и длинному хвосту кота.

Вскоре малыш последовал в сад за хозяином.

Любой подход или прикосновение Платона к котёнку вызывали с его стороны немедленное мурлыкание.

Поскольку Тимошка всё время находился около Платона, помогая ему в делах, комментируя его действия своим мяу, то Платон был вынужден с ним разговаривать, заранее объясняя свои действия и комментируя их.

Получился задушевный диалог одинокого человека и преданного животного.

Как неожиданно выяснил Платон, Тимошка пока не боялся замкнутого пространства. Он, например, залез в пустое ведро, осмотрелся там и свернулся клубочком на его дне, задремав в безопасности. Но это продолжалось недолго. Вскоре любопытство об окружающей действительности просто выбросило его из ведра и заставило шастать по сараю в долгом и обстоятельном рассматривании помещения и его содержимого – диковинных, невиданных ранее вещей, пока непонятных для его кошачьего ума.

При этом Тима комментировал увиденное мяуканьем на разные голоса, видимо этим выражая своё мнение и отношение к этим вещам, а также восторг от их наличия, качества и пользы.

Платону пришлось задержаться и отвечать на удивлённые писки котёнка, объясняя назначение, увиденных им различных диковинных вещей.

Любопытный и добросовестный помощник всё время путался в ногах хозяина, вызывая у того лишь досаду, но не раздражение. Но, конечно, не обходилось и без раздавленных лап, после чего Платон брал малыша на руки, растирал лапку и ласково выговаривал малышу.

Зимой Платон часто мечтал о дачном отпуске, заранее планировал дела.

И вот теперь заветное осуществлялось. Все дни без исключения, независимо от погоды, для него проходили весьма насыщенно, в труде и спорте. Ему даже было некогда смотреть телевизор.

И только во время ужина и перед сном Платон позволял себе несколько отвлечься от окружающей его природной и рукотворной красоты своего дачного участка.

И в третий футбольный день ветеран отметился голом и дал два голевых паса самому сильному игроку – самородку Саньку из местного посёлка, команды которого, как правило, выигрывали, что случилось и на этот раз 13:10, хотя соперник теперь был серьёзным и ни в чём не уступал.

Продолжалась вечно перманентная война между кошками и птицами. И как всякая война она не обходилась без потерь, причём односторонних.

Вот и в этот раз Платон на веранде чуть не наступил на доставленную ему кошачью добычу. И сделано это было то ли Мусей, то ли, скорее всего, почувствовавшей вкус охотницы, якобы дремавшей до этого на крыльце соседского сарая под сенью свисающих ветвей, Соней.

Ну, вот! Я же говорил, что дочирикаются и допорхаются провокаторы глупые! – молча подвёл он не преждевременный итог войны.

Выходные 20 и 21 июня были дождливые. Поэтому празднование юбилея отца Платон перенёс не неделю позже.

Вечером в пятницу 26 июня, в последний будничный отпускной день, к нему в гости, наконец, и то лишь по его приглашению, приехал с женой Данила, за ужином обрадовавший отца беременностью Александры.

А уже на следующий день, в субботу, произошло настоящее нашествие на дачу Платона. Поначалу, поутру, молодёжь занималась мойкой машины, а Платон с подъехавшей Ксенией – подготовкой на этот раз скромного торжества по случаю 105-летия Петра Петровича.

Утром так и не приехала, перенеся свой визит на завтра, Анастасия, соответственно не включившись в подготовку к торжеству. Зато днём неожиданно позвонил её сын Василий и напросился в гости к дяде всей своей семьёй на машине.

Платон обрадовался такому возможному скоплению родных и сразу, без раздумий, пригласил.

Однако гости прибыли не скоро, около трёх часов дня.

В загоне для авто как раз хватило места для «Шевроле» Даниила и «УАЗ-Патриота» Василия.

Встреча началась со знакомства Васиных детей с дачей дедушки Платона. И эта экскурсия, к которой присоединилась и в четвёртый раз беременная Даша, затянулась надолго. Платон рассказывал, показывал и объяснял. Потом традиционно постреляли. Участвовали даже пятилетний Гавриил и трёхлетняя Ксения, стрелявшая из руки отца. И лишь полуторагодовалой Дуне её отец, слава богу, пока не доверил оружие. А в лидеры пока вышли Данила и Василий, которых разделило всего три очка.

Обедали на веранде. Все трое детей уселись с матерью на скамью для гостей, стоящую вдоль окон справа от хозяина дачи. Слева от него сели Данила с женой и Василий, с торца – Ксения.

На скорую руку экспромтом сделанная и заправленная квасом, привезённым Васей, окрошка оказалась удачной. Чаепитие же решили пока отложить.

Ну, а дальше традиционный бильярд, в котором помимо хозяина приняли участие супруги Олыпины и Данила. Пока родители культурно отдыхали, а остальные две женщины почивали в доме в послеобеденной дрёме, предоставленные самим себе детишки вольно резвились на дачном просторе.

И пока клубничный десерт, заранее заботливо собранный Платоном, вымытый Ксенией и помещённый в большую миску, пока прикрытую от мух, ожидал на веранде жаждущие рты, проявились предприимчивые детишки.

По инициативе самой маленькой, до этого истоптавшей грядку с цветами и нарвавшей с неё букетик ромашек, они напали на клубничную грядку, поочерёдными набегами опустошая её.

Но это было ещё не всё. Разбросанные повсюду фантики от конфет и их опять вымазанные в земле и в клубничном соке руки и лица, затисканный руками и сбежавший от них на дерево Тимоша, не входили ни в какое сравнение с кучкой детских фекалий у крыльца и описанной раскладушкой в саду. И тут конечно постарались младшие дамы.

А обнаружила всё это безобразие, чуть ли не вляпавшаяся в него, раньше Ксении проснувшаяся Александра. Ею была сразу же сорвана с турнира мама, поочерёдно приведшая в порядок окрестности крыльца и своих малолетних дам.

Тут встрепенулся и хозяин. С печальным видом он убрал на Солнце раскладушку, собрал кое-где попадавшиеся фантики, и пошёл выставлять десерт для всеобщего его уничтожения. На всякий случай Платон разложил клубнику по пиалам и дал каждому, в том числе отнёс в дом для Ксении, пока не будя жену, считая, что она на него немного обиделась за гостей.

Платон сам один накрыл на стол для чаепития, выставив всё необходимое, и пошёл ставить самовар.

Тем временем, разместившиеся в шезлонгах взрослые гости, перемежали дрёму неспешной беседой между собой.

Платон вместе с Ганей одни поставили и разожгли самовар. Малыш принял самое деятельное участие в интересном и познавательном процессе.

Пока он помогал, дед объявил ему, что специально напишет для них детские сказки, где героями будут: Ух, Каблух, Пчелух, Стрекозёл, Пчелон и другие. Но потом он отвлёкся на сестёр, и Платон остался в одиночестве.

Наконец, всё было готово. А тут и Ксения проснулась в удивившем мужа хорошем настроении. А узнав новости от Александры, добавок и развеселилась. После этого сразу перешли к чаепитию, в том числе обеспеченному и сладостями от гостей. Детишки, конечно, все вывозились в шоколаде, крошках печенья и соке.

Затем – бадминтон для гостей и пинг-понг, в котором сын впервые выиграл у отца одну партию, самостоятельно выставив теннисный стол ещё утром.

Когда Ганя высказал пожелание сыграть в бадминтон вместе с дедушкой против родителей, его отец, как гигант, высокомерно предложил поменяться партнёрами, дабы уравнять шансы.

Но Платон не согласился. Тогда ему для усиления дали ещё и малышку Ксюху.

Несмотря на тщетные попытки, поначалу вальяжно игравших супругов, они с треском проиграли 15:25(!?). Василию нагибаться явно мешал живот, а излишняя сила и отсутствие опыта частенько выносили его волан за площадку соперников. Детишки же были ужасно довольны победой, но не игрой. Гане не удавались удары через сетку, а Ксюха так ни разу и не попала по волану, из-за чего ей редко давали бить. А ведь наивные супруги Олыпины фактически проиграли двум Платонам.

Принимая от удивленной Даши поздравление с победой, Платон не преминул посоветовать ей:

– «Воспитание детей – это не вседозволенность и запреты, а объяснения и советы! И… личный пример!».

Гости разъезжались уже поздно вечером. Первыми уехали с детьми.

Напоследок вся семья Олыпиных высказала огромную благодарность за чудный приём. Особенно детишек, конечно, очаровал дедушка Платон, постоянно и как с равными общавшийся с ними.

С Данилой и, особенно с Александрой, распрощались также тепло, но теперь ещё и заботливей. А вскоре после их отъезда прошёл и всё очищающий ливень. Нашествие закончилось.

По этому поводу уже на следующий день Ксения иронизировала о вчерашнем:

– «У нас получилось, как в том старом стихотворении: Хорошо быть кошкою, хорошо собакою – где хочу – пописаю, где хочу – покакаю!».

Июнь для Платона получился весьма успешным, насыщенным, плодотворным и богатым на положительные эмоции.

Но вот его двухнедельный отпуск закончился. Из-за неотложных семейных дел он утром заехал с дачи сначала домой, а потом уже на работу, опоздав на неё всего на час. Но встретили его нормально.

Говорящая по телефону Надежда – приветливой улыбкой, а играющие на одном компьютере азартные – только неприветливыми затылками, да плюс коротким любопытным взглядом Гудина – как Платон выглядит и во что одет.

Ответный взгляд Платона невольно упал на загорелую кисть руки Гудина. Её холёность и волосатость явно выдавала бездельника.

И теперь, после отпуска, как и раньше, Платон совершено не разговаривал с Гудиным, даже не замечал его. Тот отвечал взаимностью.

Увлекаемый в своё производственное помещение начальницей, сразу же и бесцеремонно обрушившей на отпускника задания, Платон опрометчиво оставил свой рюкзак у неё в кабинете.

Возвращаясь, он нарвался на неприязнь к себе Гудина, проявившуюся в риторическом вопросе к Алексею:

– «А чей это мешок здесь лежит?!».

– «Арсений! Твой, что ли?!» – повторил он сакраментальное Алексею и его сыну Арсению.

Тот был подсунут Ляпуновыми старшими, не справлявшимися с внуком, на работу Ляпунову младшему. И это было понятно.

Неотягощённый интеллектом, Арсений рос очень высоким. В перекормленном, но недоразвитом и недовоспитанном Арсении естественным, или даже удивительным образом сочетались природный гигантизм с искусственным, компьютеризированным дебилизмом.

Даже ставка на традиционные в семье Ляпуновых занятия скрипкой не поднимала интеллекта Арсения и его авторитета даже среди его ближайших родственников.

Из его уст можно было услышать и взрослые термины на компьютерную тему, и не по возрасту детские взрослые глупости.

А ведь речь – главное в культуре человека! Человек правильно, без особых ошибок и изъянов говорящий на своём родном языке, уже может считать себя вполне культурным. Во всяком случае, это её база. Ибо, правильное употребление, использование родного языка невольно приводит и к правильному его толкованию, поведению, действию! – рассуждал сам с собою Платон, невольно слыша перлы внука гения.

Каждый день теперь Платон уходил чуть раньше с работы, чтобы успеть на дачу на футбол. А утренняя электричка вовремя привозила его до Электрозаводской, и через Курскую он вовремя прибывал на работу.

Платон обратил внимание, что, как минимум второй, а то и третий и четвёртый год, зайцев в электричках стали не отлавливать и штрафовать, а просто… «обилечивать».

Идём к цивилизации! – сделал он преждевременный вывод.

Тут же в электричке, делая очередную запись в блокнот, писатель-историк с удивлением обнаружил, что на запястии его левой кисти появились мелкие пигментные пятна, проявившиеся в правильный квадрат – знак археологических раскопок древних городов и других памятников древности.

Заканчивался июнь с его почти сентябрьской погодой.

– «Ce la vie… и плохая погода!» – подвёли итог месяца поэт и писатель.

Начался июль. Утром, заперев калитку и посмотрев по мобильнику время, поняв, что он не опаздывает, Платон меж ягодиц издал прощальный гудок и двинулся в путь, в конце которого его ждали коллеги по работе.

Уже с утра Надежда голосисто и бесцеремонно попросила Платона убрать с его стола накануне вечером кем-то оставленные чайные принадлежности. Однако напоролась на твёрдость:

– «А у нас всех господ ликвидировали ещё в семнадцатом! Кого расстреляли, кого повесили! А это, что? Недопитки недобитков? Рецидив? Тогда будем травить… биологически активными добавками!» – захохотал он в лицо начальницы.

Той пришлось, сначала молча ретироваться, а позже привычно самой прибрать за свиньями. Но Надежда обиделась и затаилась для реванша. И шанс ей представился в обед.

Доедая банан, Платон взялся за телефонную трубку в кабинете начальницы, которую тут же прорвало, как ржавую канализационную трубу:

– «Платон! Ты бы хоть руки помыл!».

На что юморист сразу нашёлся:

– «Конечно, помою… после трубки!».

После такого ответа наскоки на литератора прекратились, и он спокойно доработал до конца трудовой недели.

Поначалу июль по погоде стал продолжением июня. Более того, в субботу вечером, 4 июля, было менее 8 градусов тепла. А вкус воздуха напомнил Платону послеоктябрьский.

– «Ой, как хорошо!» – вышла Ксения на улицу, поёживаясь.

– «Хоть и холодно!» – добавила она.

– «Да-а! Что ты хочешь? Лето всё-таки!» – резюмировал муж, поглаживая сидящего на руках Тимошку.

А тот продолжал удивлять и радовать хозяев. Утром во время бритья он лапой проверял качество работы Платона.

Позже, требовательно орущему котёнку, Ксения была вынуждена дать лёгкую затрещину. Тот оскорблено и удивлённо отскочил от неё и сел, пытаясь умыться после прикосновения неверной руки. Через плечо он обернулся на женщину, с укоризной и даже брезгливостью взглянув на неё внимательными человеческими глазами, словно говоря ей: Ну, ты, тварь земная! Как ты смеешь меня обижать?!».

Ксении стало даже не по себе и жутко от такого взгляда котёнка.

Поскольку июльская погода всё ещё продолжала июньскую, Платон даже не огорчился, что никто из детей не сможет к нему приехать в эти выходные. По вечерам были всё те же восемь градусов тепла, и лил дождь, особенно в воскресенье 5 июля.

И лишь в первой половине субботы Платону и Ксении удалось пройтись по магазинам, собрать клубнику и сыграть в настольный теннис.

Остальную часть дня, далеко за полдень, укрывшись от дождя в своём любимом большом шалаше, Платон смог кое-что помастерить.

Дождь стих только глубоким вечером, возобновившись ночью и продолжившись утром в понедельник. Поэтому для того, чтобы добраться до станции через лужи и грязь, Платону пришлось даже надеть сапоги, в коих он вынужден был проходить весь рабочий день.

Во вторник вечером супруги встретились на даче. Вместо ужина Платон угостил жену ею изобретённым десертом из пломбира, посыпанного крошками печенья с фруктами: перемешанными в сахарном песке клубнике с чёрной смородиной и малиной. Угощение понравилось не только Ксении.

– «Эй, веселей!» – боднул кривым, но острым рогом нестареющий парнокопытный из глубин подсознания Платона, и тот завёлся…

– «Ты, смотрю, тоже наелся до поросячьего визга!» – резюмировала жена.

– «А кто ещё?!» – задал он Ксении чисто риторический вопрос.

Первая декада июля на своём исходе, наконец, одарила тёплой и солнечной погодой, природа словно оживилась, настроение улучшилось.

Оживился и поэт, неожиданно в день рождения матери сам себя одаривший стихотворением:

В первые выходные второй декады июля Платон с Ксенией были на даче одни, посему вовсю занялись столярно-малярными модернизациями старой мебели, придавая ей красоту и уникальность, а также занимались экстерьером своей дачи, участка, в частности установили шатёр – нанеся последний штрих в оформлении сада на лето.

Неожиданно через калитку заголосила сборщица денег за электроэнергию Галина Ивановна:

– «Платон Петрович, здравствуйте! Я к Вам за электроэнергией!» – обрадовала она его лучезарной улыбкой на солнечном лице.

– «Галина Ивановна! Вы бы хоть заранее предупредили, а то мы с женой только что в магазинах все деньги потратили, вчистую!» – удивился хозяин такому нелепому совпадению.

Он всегда платил вовремя и никогда не был в должниках. А тут?!

– «Ну, хорошо! Тогда сами снимете показания счётчика, и когда будут деньги, занесёте ко мне!» – объявила она безапелляционно уже без лучей на металле, резко оборачиваясь и стремительно уходя.

– «За… овсом, пожалуйста, сами!» – возмутился он бесцеремонности служанки народа, подходя к Ксении, нудно отчитывавшей котёнка.

– «В конце концов, разговаривай с ним по-людски! Ведь ты же человек! И вообще, кошки созданы для того, чтобы их гладили!» – невольно перенёс он раздражение на свою женщину.

Выходные дни прошли в обыденных хлопотах, наступили будни.

Платон уже работал, а Ксения уже была в отпуске. За участившееся несовпадение отпуска супругов у неё уже вырос немалый зуб на начальницу Платона Надежду, в отличие от него самого.

– «Платон! Ты раньше дома, когда утром вставал в туалет, свои плавки вешал себе на конец! А теперь я этого что-то не вижу?!» – начала утро с расспросов любопытная жена.

– «Ну, что ты хочешь?! Хватит издеваться! Сколько можно баловать?!» – замаскировал муж своё смущение.

У тебя уже детство в жопе не играет, или что-то другое?! Может плавки тяжёлые стали?! Или у твоей вешалки крючок не в ту сторону загнулся?!» – не унималась, разошедшаяся Ксения.

– «Ну, сколько можно озоровать? Пора и серьёзным быть!» – как мог, отбивался муж.

– «А, что? У тебя уже что-то серьёзное?!» – потянулась, было, она к голому заду, выходящего из спальни мужа.

В понедельник, не смотря на число 13 июля, на работе всё было по-прежнему. Моя руки, Платон с удивлением вдруг обнаружил, что у него не кусок мыла, а два маленьких обмылка:

– «Во, засранка, Надька! Меня держит за человека второго сорта! Потому и обмылки свои подсовывает!».

На следующее утро наступил Данилов день, то есть 14 июля – день рождения сына Платона Даниила.

Утром попутчиком Платона оказался дальний сосед по их дачной улице, бывший футболист, а ныне алкоголик, пенсионер с шестилетним стажем, Владимир. Их неспешная беседа в вагоне электрички, часто прерывающаяся «аками» со стороны уже плохо слышащего, не стимулировала Платона на её продолжение, и в разговоре наступило затишье. Почему-то затих, возможно, уже сморенный утренней жарой, и почти весь вагон.

Природа словно старалась отдать долг жарой до тридцати. И вдруг тишину жаркого вагона неожиданно разбудил громкий чих моложавой женщины, слишком энергично обмахивавшейся веером.

Народ словно проснулся и загалдел с новой силой.

Уже на работе, поздравив по телефону сына Даниила с днём рождения, Платон в своём прохладном помещении с удовольствием углубился в традиционное наклеивание этикеток на банки.

Эта тупая работа позволяла ему всегда иметь свободными свои мозги для писательского творчества, и он этим плодотворно пользовался, и не только на рабочем месте.

В обед в столовой Платон отметил про себя, как писатель, два интересных наблюдения.

Совсем молодой мужчина сел за соседний стол лицом к нему, и теперь Платон невольно полностью созерцал это чудо общепита.

Тот положил оба локтя на стол. Левый вдоль его края кистью под себя.

А правый, в котором держал ложку, отвёл далеко в сторону.

С ногами же всё было наоборот. Здесь в сторону было отставлено почему-то левое колено.

Поэтому в проекции на Платона мужчина занимал фактически два места. Видимо этот мальчик с детства отстаивал своё я и место для него.

Второе наблюдение – постоянный клиент, как прозвал его Платон «Человек в футляре и даже циркуляре».

Сейчас он в очередной раз обратил внимание на странного мужчину, внешне очень напоминавшего ему его умершего товарища Юрия Васильевича Максимова, но возрастом бывшего всего за сорок.

Он был большим поборником гигиены и был чертовски аккуратен.

Перед началом трапезы он не только долго мыл под горячей водой руки с мылом и долго сушил их, но и тщательно протирал бумажными салфетками столовые приборы – вилку и чайную ложку.

Питался он всегда не дорого, даже очень скромно, возможно, будучи вегетарианцем, но всегда разнообразно, ублажая свой вкус.

Он обычно брал какой-нибудь салат, чередовал разные гарниры с подливой для вкуса и запаха, и всегда брал неизменный чай с лимоном и булочкой.

Он смешно низко, почти в пояс, наклонялся над прилавком, всматриваясь в еду, чуть ли не засовывая свою голову между полками раздаточного прилавка.

Голос у него оказался очень тонким, почти писклявым, но почему-то приятного тембра.

Ел он всегда с аппетитом, смакуя каждый кусочек, наслаждаясь вкусом еды. То есть, он не ел, а кушал, как бы Платону не нравилось это слово.

Было забавно наблюдать, как он слишком широко, чуть ли не с гримасой отчаяния, открывал рот, и, затаив дыхание, боясь запачкать бородку и усы сахарной пудрой, погружал во чрево сладкую сдобную булочку.

После еды он также аккуратно вытаскивал из вазочки салфетку и очень тщательно вытирал ею рот.

Затем долго, видимо по советской, или перестроечной привычке зачем-то копался в кошельке, подсчитывая остатки денег, и не зря.

Кассирша, которую Платон за излишнюю хромоту и переваливание с ноги на ногу за глаза прозвал «Canard enchainer» – по типу известной канадской франкоязычной газеты – закованная в бесстыдство утка, умудрялась обсчитать доверчивых завсегдатаев, пользуясь их ленью проверять за нею правильность цен в пробитых чеках.

А похожий на Юрика всегда проверял.

Досталось как-то и Платону.

У него давно закралось сомнение в правильности счетов, и он решил её как-нибудь проконтролировать, но до проверки пока всё ноги не доходили.

Поднос с использованной посудой тот нёс бережно, двумя руками, семеня мелкими шажками, чуть согнувшись в поясе, якобы боясь испачкаться об его край. Так же он и ходил, осторожно, слегка прогнувшись в поясе вперёд, словно готовый к подобострастному перед начальством:

Здрасьте! Чего изволите-с?!

Платону даже показалось, что если побрить его, снять очки и сделать прямой пробор, зачесав волосы на стороны, соответственно переодеть, то он стал бы очень похожим на настоящего «полового из трактира».

После еды он также тщательно полоскал ротовую полость, освобождая её от остатков пищи и микробов, протирал усы и бородку, долго, по-детски растирал в ладонях воду.

Было ощущение, что он будто бы недавно из детского сада, где всегда был примерным мальчиком, которого Платон теперь за глаза звал «Шуриком», из-за похожести на Юрия Васильевича, и по аналогии с парой детей – близнецов «Юрик» и «Шурик» из кинофильма «Берегись автомобиля». Но теперь он показался Платону ещё забавней, чем ранее. Его несколько непринуждённый и щепетильно-аккуратный внешний вид почему-то вызывал у Платона жалость. Он то и дело поправлял очки на потной от постоянного старания переносице, периодически оглядываясь по сторонам, как шпион из плохих старых кинофильмов, вытаращенными на всех удивлёнными или испуганными глазами.

Он всегда был чисто и опрятно одет в неновую, со временем изрядно поблекшую, но в стиранную и выглаженную одежду. Его джинсы уже стали бледно-голубого цвета, а белая рубашка в крупную серо-голубую клетку тоже уже потеряла новость и яркость, но всегда отличалась свежестью.

Видимо он сам, или его женщина, следили за его внешним видом, и Шурик всегда был одет хоть и скромно, но рационально и со вкусом.

А его рациональность, доведённая до предела, проявлялась и в ходьбе.

Он шёл, параллельно ставя ступни, плавно перекатывая их с пятки на носок, очень рационально, почти по-кошачьи, не тратя лишней энергии, и лишний раз не стирая подошв.

Но его рациональность заключалась также наверняка и во многом другом, возможно, как и в природе.

Наконец, наступило зрелое лето. В одиннадцать вечера было ещё двадцать, а в семь утра – уже восемнадцать градусов тепла.

И даже ночью было жарковато. Поэтому Платон, как правило, спал совершенно голым, и не закрывался простынёй.

И только ноги он держал в тепле. В тёплых носках, закрыв ноги до колен одеялом, ибо его не молодые мышцы после футбола ночью часто сводило.

Однако в это раз ему свело внутреннюю часть правого бедра. Лишь изрядно поворочавшись, он нашёл удобное положение на одеяле, и боль со скованностью вскоре утихла и пропала.

После последней игры в среду ему, в очередной раз потянувшему большую двуглавую мышцу левого бедра, теперь пришлось пропустить футбол и в четверг, и в пятницу, несмотря на просто прекрасную погоду.

Зато на хорошую погоду нашлась Настя. Она приехала утром в пятницу и успела наболтаться с Ксенией о многом.

Вечером вместо футбола Платон присоединился к женщинам, и они продолжили обсуждение хозяина, но теперь в его присутствии:

– «Ты что? С ума сошёл?! Ведь с твоими суставами тебе играть в футбол нельзя!» – проявила Ксения дежурную заботу об упрямом муже.

– «Нет! Всегда там был!» – напомнил тот жене.

– «А он иногда называет кота Тишу Кешей!» – поделилась с Настей вроде бы теперь радостью Ксения в ответ на, по её мнению неадекватный, ответ мужа.

– «Хорошо, что не наоборот!» – успокоила её та.

– «Да! Я как-то раз спросила сына: а если твой друг назовёт свою собаку Кешей, ты не обидишься?! А он мне говорит: нет, не обижусь! Вот если бы меня Шариком назвали, я бы обиделся!».

Перед очередными гостями Екатериной и Виталием, ожидавшимися в воскресенье, в субботу Платон кое-где подкосил и сразу сгрёб и убрал траву, сделал ещё кое-что по мелочам, собрал урожаи ягод и зелени, убрал на компостную кучу гнилые яблоки.

Как и полагается, Год Быка выдавался плодовитым: сиренево-ягодно-овоще-яблочным, в общем, урожайным!

Супругам также пришлось срочно пройтись по магазинам и отовариться к приёму очередной порции гостей.

Хорошо хоть, что те обещали приехать не рано – немало оставалось времени и на воскресенье.

Но пока они ходили за продуктами, свершилось вполне прогнозируемое непредвиденное. Платон специально не стал собирать последнюю клубнику, оставив её для гостей – детей: дочке с зятем. Но случилось второе нашествие детей Христовых – Анастасии Петровны Олыпиной (Кочет).

Хорошо, что предусмотрительный Платон ещё в четверг испугался, что сестра к выходным молча сметёт всё самые лучшие ягоды, ещё при этом и выразит недоумение их малым количеством и мелкостью.

Поэтому тем же вечером, воспользовавшись задержкой сестры в Москве, Платон собрал клубнику и расправился с нею вместе с Ксенией.

Однако некоторую часть ягод ещё оставили дозревать на грядках.

По приезду Настю сразу предупредили, что ягоды на кустиках планируются на десерт в воскресенье. Но и на этот раз не обошлось.

Пока хозяева в субботу мыкались по магазинам, Настя всё же провела ревизию и дегустацию вкусненького, оставив мелочь на десерт.

В их отсутствие она прошлась не только по клубничным грядкам, но и по кустам малины и смородины, а также по шкафам с одеждой и обувью, а также позанималась ещё чем-то.

А возвратившиеся из похода супруги Кочет при полном безразличии и попустительстве Насти переделали ещё ряд дел в преддверие встречи гостей.

Утром в воскресенье, непосредственно в день приезда дорогих гостей, работа закипела с новой силой.

Платон, естественно, был ни сколько напряжён, сколько собран.

Поэтому уже проявившаяся привычка Насти не сразу выносить своё ночное ведро возмутила его, и он высказал сестре своё неудовольствие:

– «Насть! А тут, что? Все должны на твою мочу смотреть и нюхать!».

Но та, как всегда нашла оправдание в удобстве для себя лишний раз не ходить, а вынести ведро с оказией.

Как была она эгоисткой, так ею и осталась, коробочка ты наша! Нет, пожалуй, уже сундучок! – РОЭились у него в голове мысли.

Но вслух он произнёс уже другое, зашибая сестру аргументами:

– «Насть! Ну, ты же здесь не одна! Ты прибереги свой эгоизм для своей кельи! А здесь люди живут, со своими привычками и интересами! Их надо тоже уважать, а не только себя! Как ты к людям, так и они к тебе будут!».

Настасья Петровна насупилась, но вскоре вынесла злополучное ведро.

Более того, ополоснутое и наполненное чистой водой ведро она сразу отнесла к себе наверх. А не как накануне, оставив жёлтое, кальцинировавшееся изнутри ещё от малыша Кеши, на всеобщее обозрение внизу на лестнице, из-за чего Платону пришлось самому отнести его наверх.

Тут же проявилось, что Настя без спроса и оповещения перестелила себе постель, где раньше спала Ксения, новыми матрасами и одеялами, предназначавшимися для кроватей на первом этаже, очередной раз показав свой нрав и подтвердив своё прозвище.

Ксении пришлось вмешаться и восстановить справедливость, обратно «убрав обновки в сундук», коим в сердцах обозвала другие кровати Настя.

Но теперь за Настасьей, обижавшейся на прозвище «Коробочка», закрепилось новое прозвище: «Сундучок!».

Пока супруги чуть ли не в мыле готовили экстерьер участка и дорогущую огромную форель к праздничному обеду, Анастасия после длительного завтрака сразу занялась своими личными делами – демонстративно вязала в шезлонге под тенью плодовых деревьев, ни разу не предложив никакой помощи.

Однако обошлись без неё, и успели всё подготовить, даже немного перевести дух.

Но пока супруги сновали туда-сюда, она несколько раз приложилась к холодильнику, без спроса потчуя себя приготовленными к празднику разносолами и постоянно прикладываясь к большой кастрюле вишнёвого компота, впервые в видимой истории сваренного на даче Платона.

Чревоугодие и чревоблудие Насти не знало границ. Она жевала практически постоянно. Её уста поглощали то «компотик», то «печенюшку», то «конфетку», а то и «помидорку» или «малюсенький огурчик».

Ксении даже пришлось подойти и осадить ретивую. Она отлила ей компота, уровень которого в кастрюле и так катастрофически понижался, в отдельную персональную бутылку, ещё и спросив при этом:

– «Насть! Как же ты при больных почках ешь и помидоры, и солёные огурцы, разбавляя это сладким компотом? Ты же перегружаешь их и себя гробишь! Ведь давно известно, что жажду надо утолять только простой водой!?».

На что Настя удивлённо-обиженно оправдывалась:

– «А мне врачи по этому поводу ничего не говорили!».

– Насть! Ты обманываешь сама себя, вернее свой организм!» – открыла ей глаза на её упрямство Ксения.

Действительно, Настя с детства была очень упрямой. Но это стало доставать всех окружающих лишь в последние годы.

Так накануне Настя всё-таки настояла, чтобы брат сжёг старые куртки, одеяло, матрас и телогрейки, промокшие в шалаше и слегка заплесневевшие.

Хорошо ещё, что Платон вовремя остановился, сохранив матрас и армейский бушлат.

Вечером он снова застелил солдатскую кровать в шалаше просохшим на Солнце бельём, и ощутил своим телом сохранённый ими жар Солнца, подремав немного в неге.

В процессе дрёмы его осенило, как сохранить кровать в шалаше от капель воды, протекающих по полиэтиленовой, кое-где в заплатах, плёнке.

Многочисленные мелкие дырочки от кошачьих когтей были оставлены на ней ещё в прошлом году прыгавшими на полог шалаша с нависавшей над ним ветки Грушовки, к счастью уже отпиленной.

Пока Платон у теннисного стола разговаривал с сестрой, к трём дня незаметно подкатили и постоянно опаздывающие родные артисты.

Но это оказалось на руку хозяевам, успевшим не только полностью подготовиться, но и немного передохнуть. Успели даже заблаговременно сервировать стол в шатре.

В заранее открытые ворота тихо въехал Форд Екатерины. Но об их прибытии Платон узнал лишь по появившемуся на спортивной лужайке их псу Шиме.

И вот, началось!

Кошки сразу присмирели, однако знакомого пса не боялись.

Тихон так вообще держался от него поблизости, шипением не давая назойливому игруну подойти поближе и потыкаться носами.

А вот Тимоша от отсутствия информации о неведомом чудище поспешил забраться высоко на грушу, откуда его потом, не без труда снимал Платон.

Хозяин показывал гостям, в основном дочке, различные новшества на участке, в то время как Виталий ублажал двух пожилых женщин иными разговорами.

Наконец всё было показано и объяснено, и после обмена срочной информацией Платон увлёк гостей спортивными мероприятиями.

Осмотревшись и наслушавшись от отца о новых дачных достижениях, молодёжь вместе с тётей Настей также отстрелялась, но безуспешно. Хотя Виталий и превзошёл тестя в зоркости глаза и верности руки, но только лишь повторил результат Василия, выйдя пока на третье место.

Зато в других видах спорта он уступил тестю, хотя и повсюду наступал тому на пятки. С отцом молодые для начала традиционно наигрались в бильярд (футбол и хоккей). Лишь тётя Настя забузила, сославшись на то, что от кровати в шалаше якобы пахнет плесенью, а она просила непослушного брата убрать подстилки на Солнце, или сжечь их.

После бильярда вся троица игравших переключилась на подготовку пиршества. Закипела работа на мангале. По традиции эту пару детей-артистов принимали с приготовлением на решётке мангала дорогой рыбы и лёгким вином, в основном для себя. Танцоры соблюдали диету, не ели жирное, да и мясо избегали тоже.

Виталий и Ксения хозяйничали на огне и с рыбой, которую приготовили довольно быстро, а Платон с Катей носили продукты в шатёр.

А тётя Настя всё вязала вдали ото всех.

На купленных специальных углях и при помощи разжигающей жидкости с традиционными щепками костёр запылал быстрее. Но ещё быстрее подрумянились куски форели на сетке, с которой её потом с трудом соскребали в тарелки.

И на этот раз расселись в давно установленном шатре. Позвали и Настю.

Та степенно и чинно убрала вязание, помыла руки, предварительно побывав в кабинке, и медленно вразвалочку на своих полных, иксящих ногах осчастливила её заждавшихся своим появлением.

– «Прям явление Христа…» – начал было, оборванный Ксенией, Платон.

Кроме Кати – автомобилистки все выпили сухого белого вина к рыбе. А дочь Платона неожиданно подсела на вишнёвый «компотик», игнорируя покупные соки из персика, яблок и смеси цитрусовых.

Разговоры пошли сначала на разные, а потом внезапно почему-то перешли на около религиозные темы, что тешило самолюбие, теперь активно в них участвующей Анастасии, с видимым удовольствием нашедшей в разговоре с молодой парой много общих тем. Платон же в основном слушал, практически не вмешиваясь. Да и говорить-то было особо не о чем.

В процессе разговоров на разные темы Платон понял со слов дочери, что его мечта об участии Кати в его творчестве оказалась необоснованной. Она сообщила, что композитор, которая с ними работает, сама же и пишет тексты к песням. Потому Катя не стала навязывать ей новые стихи. Платону было только непонятно, зачем тогда Екатерина сама ранее подняла этот вопрос?

Не знала, или…

– «Или, или!» – неожиданно возник из подсознания чуть захмелевший рогатенький.

– «Она этим лишь прикрывает своё неприятие твоих стихов!» – закончил он, подтвердив тайное опасение поэта.

Но, наконец, прервались на спорт, но теперь на настольный теннис.

Первой к столу рванулась, прихватив с собою Катю, Анастасия.

Когда она услышала, что та не умеет играть в пинг-понг, ибо ещё ни разу толком не пробовала, то сразу проявила корысть и предложила ей сыграть, в надежде выиграть у племяшки.

Но не тут-то было.

Платон судил и видел, как все наскоки вдруг явно прибавившей в мастерстве тётки парировались её же ошибками.

Игра шла на равных.

Но в итоге молодость и бескорыстие пересилила алчность и старость.

В упорной борьбе Анастасия не смогла выиграть хотя бы у самой слабой, невольно заняв её предполагаемое место: 19:21.

Эту игру засчитали, как четвертьфинал дачного кубка по настольному теннису, где в одном полуфинале Платон ранее выиграл у Ксении.

Теперь же намечался второй полуфинал с участием Кати и Виталия. Тот явно поначалу поддавался, но в упорной концовке всё же победил 22:20.

Финальная игра мужчин шла на равных. Поначалу зять повёл 4:1, показав разнообразный, техничный и агрессивный теннис.

Но тесть собрался, а Виталий наоборот, уверовал в свою силу и лёгкую победу, и немного расслабился. И при равной игре он совершил ряд детских ошибок, позволив Платону догнать себя и даже выйти вперёд.

А затем, прибавивший в игре тесть, увеличил отрыв в свою пользу до удобного в пять очков.

Платон чувствовал, что технический арсенал Виталия весьма разнообразен, и тот пока играет с ним, как кошка с мышкой, даёт фору.

Но молодой заигрался, а тем временем мышка превратилась в удачно огрызающуюся и нападающую собачку.

Виталий, было, взялся за активные атакующие действия, но не смог спасти партию к её концовке. Платон не позволил ему сравнять счёт, играя ровно, аккуратно, без ошибок, вынуждая соперника после им успешно проведённой атаки вдруг тут же совершать неожиданные и непростительные, тем более в данной ситуации, ошибки.

Поэтому итоговый результат получился 21:16 в пользу опыта и зрелости. А вместе с этим и первое место оказалось за главой большой семьи.

А в это же время, разочаровавшаяся не в себе, а в племяшке, Настя, видимо от обиды на Катю, брата и всех остальных, надолго засела с вязанием в шезлонг, не участвуя ни в каких играх, и не помогая позже хозяевам в их дальнейших приготовлениях к торжеству.

Затем в пинг-понг и в бадминтон с отцом сыграла дочь. Если в теннисе у Кати не было никаких шансов, то в бадминтоне они были. Платон в первой партии разгромил дочку, но во второй дал ей возможность, а с нею и радость, играть с отцом на равных. Потом пару Екатерине составил её муж, но Платон выиграл у них, успокоив тем, что они играли как бы против двух пап сразу.

Пока, первенствовавший везде, не участвуя лишь в стрельбе, несколько приуставший от спорта хозяин помогал Ксении в дальнейшем приготовлении стола, молодые супруги тоже померилась силами друг с другом в теннисе и в бадминтоне, где Виталий уже просто разгромил свою жену.

Катя, из всех присутствующих проявившая наибольшую активность во всём, конечно, доставив удовольствие партнёрам, всё проиграла, но надолго получила заряд бодрости и удовлетворения от процесса.

Тем временем Настя поговорила с соседкой с тыла Татьяной Гусевой.

Их диалог получился, как и ожидал Платон, жалким подобием ярмарки материнского тщеславия. Настя гордилась перед Таней наличием и успехами своего единственного сына и пока четырёх внуков, лишь радуя соседку неудачами в их семье и горестными заботами бабки-матери.

К ним относилось ожирение сына, ухудшение отношений с невесткой, и отсутствие со стороны молодых супругов какого-либо уважения и почтения к её персоне.

Да и успехами в воспитании своих многочисленных малолетних детей и внуков им пока было не до хвастовства.

Излив Татьяне порцию гордости за своё потомство и дав возможность одинокой женщине получить хоть какую-нибудь моральную компенсацию за ею услышанное в виде жалобы на свою судьбу, Настя раскланялась и ушла по своим делам.

А Татьяна вернулась в свой вдовий девичник.

В этот день у неё опять гостили вдова сына Наталья и, тоже потерявшая своего сына Сергея, двоюродная сестра Русана, давно убежавшая в Москву из Карабаха.

Наконец, переключились и на самовар. В этот раз Платон учёл ошибки прошлого нашествия и не отходил от трубы ни на шаг.

Вновь расположились под шатром, но теперь с включенной гирляндой разноцветных, по разным программам мерцающих, мелких фонариков.

Впятером доели последнюю в сезоне клубнику, напившись из самовара чаю с баранками. Всё это снимали на видеокамеру цифрового фотоаппарата.

Музыку хотя и имели, но не включали из-за продолжающихся оживлённых разговоров.

Но хозяин немного загрустил, хотя всё было мило. Засиделись допоздна.

Дети, как всегда, уехали затемно, пообещав повторить, так понравившийся им вояж. Приезд дочери с зятем как всегда оказался успешным, но теперь ещё и более эмоциональным.

Платону было приятно, что молодые приняли самое активное участие в предложенных им спортивных мероприятиях.

Но этот визит дочери с зятем поставил жирный крест на мечте отца через неё использовать свои стихи в качестве текстов кем-то из её друзей или знакомых сочиняемых песен. Ведь, как теперь выяснилось, те обходились своими силами. Более того, его очень обидело, что за целый год зять так и не удосужился прочитать его историческую прозу, которую дочь почему-то решила перечитать уже по второму разу.

Платон понял, что с этой парой он каши не сварит, и его мечте о его литературном наследии видимо так и не суждено сбыться.

И он решил своими творениями им больше не докучать. Надежда теперь оставалась лишь на поэтессу Веронику.

Ну, бог с ними, с артистами! У них свои «грязные» танцы, а у нас своя проза жизни! – решил писатель.

Выходные прошли успешно. И вновь для Платона наступили, теперь тягостные из-за хорошей погоды и отпуска жены, трудовые будни.

И опять утренние контролёры в электричке освободили место для пенсионера-инвалида, сняв с пригретых в дремоте из-за поздних гуляний мест накипь из нерадивой молодёжи, часть из которой уже с утра, боясь засохнуть, купила себе воду – хорошо, что хоть не пиво – вместо билетов.

Но половина зайцев перестала скакать из вагона в вагон, занимаясь ежедневными утренними и вечерними пробежками, а стала расплачиваться с волками на месте.

Со своими волками, и тоже на месте, на рабочем, расплатился и Платон.

– «Платон! А мы решили тебя послать в магазин!» – почему-то вдруг при всех перед обедом нарушил обет молчания балбес Гудин.

– «Какое странное совпадение!? А я ведь Вас тоже решил послать…, но в другое место!» – быстро нашёлся бывалый.

– «Хи-хи-хи!» – зашлись на Гудина трус и бывалая начальница.

После обеда осмелевший Платон продолжил ёрничать, фривольно обратившись к Ноне и Надежде:

– «Девки! Что-то Вы очень долго, уединившись, молоко пили? Смотрите, от этого молочница может случиться!».

Его хорошее настроение продлилось и до конца дня.

В этот понедельник, 20 июля, для Платона выдался самый удачный футбольный вечер. И не только в этом сезоне, но и в обозримом прошлом.

Ещё по дороге с работы на дачу он вычислил, что Ксения наверняка только сейчас постирала его футбольную форму, которую он надеть теперь не сможет.

Тогда он решил пойти на футбол в своей повседневной одежде, в которой в жару работал на своём участке – короткие, гладко-шёлковые чёрные шорты с маленьким карманом и тёмно синюю футболку с короткими рукавами с разноцветной надписью «GUCCI».

Всё это была форма цветов почитаемого им известного в Мире Миланского футбольного клуба «Интернационале».

Да и свои футбольные кроссовки он надел на простые носки, обойдясь в этот раз без щитков и гетр, закрывавших икроножные мышцы.

Это давало ощущение некоторой свободы и бесшабашности, что впоследствии и сказалось на его игре.

Когда Платон, как всегда, прикатил на футбол на велосипеде, команда, за которую его взяли, уже проигрывала четыре мяча.

За соперников выигрывали Алексей Грендаль и два моложавых мужчины, разбавленные одной девушкой и одним мальчиком.

Платон же присоединился к 14-летнему подростку, двум мальчишкам 10-и и 12-и лет и к игравшей босиком девушке.

Даже теперь силы были всё ещё не равны. Но игра пошла. Платон вышел на поле каким-то решительным, даже агрессивным. Его левое бедро за четыре дня отдыха несколько поджило. И он, понимая, что вскоре опять потянет мышцы своего недолеченного левого бедра, лихо взялся за дело.

Несмотря на преимущество соперников почти во всех компонентах игры, Платон забил подряд три отличных гола. Причём третий – с пенальти, сильным ударом в правую от вратаря девятку, гордо завершив реабилитирующий его удар фразой:

– «Вот так надо забивать пенальти!».

Такое неожиданно бурное начало вызвало на лице Алексея Грендаля сначала загадочное удивление, а потом гордость за своего старшего коллегу-ветерана. И у соперников всё посыпалось.

В итоге игра в присутствии Платона закончилась со счётом 17:8 в пользу его команды. А сам он забил шесть голов, сделав ещё и пять результативных передач партнёрам.

Во время игры Платон видел на лицах соперников неожиданно удивлённый испуг. Они, конечно, давно слышали, что дядя Платон когда-то хорошо играл в футбол, но то, что он сделал сейчас, в возрасте…?

А на лицах партнёров он с удовольствием читал радость и гордость за своего старшего товарища – наставника, хорошенько тряхнувшего стариной.

Такой неожиданный поворот событий ещё больше поднял его настроение. Он понял, что сейчас играть без щитков ему стало удобнее, так как он стал чувствовать себя легче, спокойней и уверенней. Теперь нога за ногу не задевала щитками, которые не мешали выделывать даже замысловатые финты. В общем, на поле он чувствовал себя Златаном Ибрагимовичем, правда, теперь играющим за испанскую «Барселону».

Платон видел, как соперники стали опасливо жаться к своим воротам, не рискуя вступать с ним в единоборства в середине поля. Но и тут их ожидало получение в своё тело пушечного удара мячом от деда. Но тот старался бить наверняка, в незащищённые части ворот, минуя тела соперников.

А ведь эта игра могла и не состояться. Ведь Ксения, в оправдание ею не вовремя выстиранной футбольной формы, отговаривала мужа от похода на футбол тем, что днём прошёл дождь и на поле будет грязно. Но ещё по дороге со станции Платон видел, что земля практически везде просохла.

Поэтому он смело поехал на футбол, и правильно сделал, так как уже поздним вечером разразился сильный ливень и следующий футбольный вечер был бы в любом случае пропущен. А ведь футбол для Платона и был его настоящей жизнью.

Поделившись с женой её мало интересующей радостью, Платон был перебит супругой на более интересный рассказ об уже уехавшей Анастасии.

Днём Ксения успела остановить Настю в попытке допить компот и слямзить последний малосольный огурчик лишь патетической фразой:

– «Насть! Давай оставим это Платону!».

На что та вынуждено и обиженно согласилась.

– «У нас в семье вообще с Кешей есть негласное правило – всё лучшее и последнее – папе и мужу! Платон ведь бессребреник! Он всегда всё отдаёт другим, даже самое последнее и вкусное!» – несколько смягчила она ситуацию этим откровенным объяснением.

– «Да, да!» – опять вынужденно согласилась смущённая Настя.

– «Он ведь ещё с детства был этим обделён!» – закинула Ксения увесистый булыжник в огород Анастасии.

Но та никак не прореагировала, толи не поняв, толи не став развивать опасную для себя тему.

Платона удивили и даже шокировали такие откровения жены.

Ведь действительно, он с детства был приучен родителями и привык уступать и отдавать всё лучшее и последнее младшей сестре.

Именно поэтому со временем его юная головка стала рождать различные идеи и уловки, обеспечивающие его интересы.

Он стал ловчить с сестрой и родителями, обманывая, вернее обхитривая их, блюдя свои личные интересы. И хотя это было чуждо его нутру, генам и даже воспитанию, но жизнь заставляла его приспосабливаться, хоть как-то парируя вопиющую несправедливость.

А острый ум мальчишки и позволял ему это с успехом делать.

И это незаметно перешло во взрослую жизнь, в частности во взаимоотношения с Настей.

Платон всегда обманывал или переигрывал лишь тех, кто пытался обмануть его. А с людьми честными всегда был принципиально честным и даже жертвенным, поощряя их на ответное.

Вот и здесь, на даче, Платону удалось спасти от Насти клубнику и вишню, оставив ту лишь на недоступной для Насти высоте и вынудив её обратить свой алчный взор на соседскую у забора. Он отдавал ей в неограниченном количестве ненужные ему иргу и любисток, позволив ей собрать сколь угодно от изобилия много малины, держа пока нетронутой чёрную и красную смородину.

Думая о сестре, Платон, как последний, убирал со стола.

– «А чего у нас тряпки не видно, которой со стола стираем?!» – крикнул он с кухни жене.

– «А я ею мыша ловила!».

– «А-а! Ты в ней его замочила!».

– «Да, нет! Я не мочила его!».

– «А-а! Ты его сухим убила!» – неожиданно кончил свою шутку Платон.

Кошки старались вовсю. Лето набрало силу, подросла и всякая нечисть.

Теперь супруги при входе с улицы на террасу стали постоянно посматривать себе под ноги, не принесли ли их охотники и охотницы очередную добычу.

Но и в этом Тимоша заметно отличался от остальных сородичей.

Видя, как тот играет с висячими на ручке двери бесхозными – кем-то два года назад оставленными – наушниками с микрофоном к телефону «Эриксон», Платон заметил жене:

– «Ну, вот, видишь? Как он изучает нашу технику? Точно инопланетянин!».

– «Это не он, а ты у нас инопланетянин!» – быстро нашлась улыбнувшаяся Ксения.

И тут Платона осенило:

– «Точно! Ведь он недаром из всех людей выбрал именно меня, и сделал это весьма настойчиво!».

– «Свояк свояка…» – засмеялась, было, жена.

– «Его послали специально для связи со мной! Что-то, значит, будет!» – не унимался фантазёр.

И действительно, котёнок редко отходил от Платона. Тот даже раз нечаянно переехал его колесом велосипеда, к счастью, без себя и груза. Так котёнок даже не пискнул.

И сейчас, слыша разговор о себе, он, урча, забрался на руки к Платону, заглядывая хозяину в глаза, словно что-то ища, молча спрашивая и ожидая.

– «Ксюх, а ты обрати внимание, что у него глаза, как у фараона!» – снова сел на своего конька писатель-историк.

– «Тьфу, ты! Вечно ты о засохшем!» – завершила жена диалог почему-то с грустью.

После отъезда гостей супругам Кочет почему-то стало действительно грустно. Но особенно это выразилось в настроении женщины:

– «Вот всегда так: гости, шум, веселье. Вроде бы и устаёшь от них? А как уедут – так сразу как-то грустно становится!».

– «И мне тоже!» – добавил муж.

Очередная трудовая неделя прошла незаметно. Лишь утром в пятницу, 24 июля, Платон заскочил с дачи домой – поздравить своего самого младшего сына Иннокентия с днём рождения. А по телефону он поздравил ещё двоих своих именинников: племянника Василия и зятя Виталия, напомнив им, чтобы не забыли поздравить и друг друга.

Около метро «Новокузнецкая», ожидая трамвай, Платон купил, а на работе впервые попробовал, слоёное печенье с лимонной начинкой «Бомарше» по цене сорок рублей за шесть штук.

Там же математик подсчитал, что каждое из них стоило дьявольское число копеек.

В эти выходные, с пятницы на всю субботу, намечался визит Даниила с Александрой. Поначалу вовремя прибывшие почистили салон своей машины. А потом отец взял реванш у сына в настольный теннис.

А вот в бильярд-футбол произошла настоящая сенсация. Платон, как всегда, играл хорошо. А вот Данила в этот раз сыграл не только блестяще, а ему ещё и фатально везло. В результате отец потерпел самое сокрушительное поражение в этой игре за всю историю 1:9, а пытаясь взять реванш во второй, опять был бит более удачливым 6:8. Соперникам удалось даже ни разу не промахнуться и забить все 10 шаров, из-за чего игру пришлось продолжить новым и тоже успешным разбиванием пирамиды.

Данила был счастлив. Платона же одолевали смешанные чувства. С одной стороны ему было неприятно за такое «избиение… стариков», но с другой стороны он был несказанно горд за сына. Ведь это не отец проиграл, а сын блестяще у него выиграл, несмотря на отличную игру самого Платона.

В воскресенье Платон работал в саду, вспоминания вчерашний визит детей. Вдруг полуденную, сонную, дачную тишину разорвал неожиданный залп громкой музыки с участка Дибилевичей.

– «Ну, вот! И плебеи проснулись!» – вслух заключил Платон.

Они гуляли накануне, но теперь не допоздна, как бывало ранее, на этот раз всё-таки более менее соблюдая какие-то приличия, устав товарищества и правила поведения.

Даже звук мощного триммера Платона не смог заглушить долбёжный ритм квази музыки Дибилевичей.

Общество потребителей, не справляясь с возросшими потребностями своих потребителей, начало кормить своих членов эрзацами продуктов. И не только пищевых, материальных, но и духовных. В частности, появилась и квази музыка, которая фактически являлась не мелодией, а лишь ритмом.

Недаром в Советское время на радио существовала рубрика «Мелодии и ритмы зарубежной эстрады».

И их культура теперь проваливалась также неожиданно противно, как рука, проводящая мягкой бумажкой меж ягодиц.

Культурой не отличались и гости Дибилевичей. Один мотоциклист, то и дело сновавший туда-сюда, очень много и излишне газовал перед отправлением. Но ещё больше он почему-то газовал при возвращении, словно моторизованный дебил говорил всем: Вот я! Вот я! Вот я! Вот я!

Но средь дачного шума Платон вдруг расслышал давно забытый, свидетельствовавший о зрелости лета, с детства милый звук. В малине появились большие кузнечики, «сверчки», как неправильно ранее их называл Платон.

Но это было несравнимо с тем, как неправильно применяла слова вполне взрослая Надежда Сергеевна.

Но чаще она проявлялась в других мелочах.

Угощая коллег дарами своего огорода, она порылась в пакете и вытащила для Платона самый незрелый помидор.

Он такой же недозрелый, как и его хозяйка! – понял тот, брезгливо поморщившись данайским дарам, среди которых оказались ещё и огурец с перцем.

А после короткой трапезы у Надежды хватило ещё совести спросить Платона:

– «Ну, как?! Понравилось?».

– «Перец и огурцы отличные! А вот помидоры неважнецкие, ещё недозрелые. Ты их поторопилась снять! – расставил он необходимые точки над продуктами.

Тогда Надежда решила удивить неподдающегося другим:

– «А у нас до сих пор клубника есть!».

– «Небось, ремонтантная?».

– «Нет, обыкновенная, наша отечественная!».

А во вторник начальница расщедрилась ещё раз – повела всех в так ею любимый пивной ресторан.

Но Платон пиво не брал, ибо не любил.

Когда же Надежда увидела, что Платон запивает еду фруктово-молочным коктейлем, то беспардонно остановила его:

– «Платон! Оставь его на вторую тарелку!».

Скорее всего, она боялась, что Платон потом закажет ещё один, хотя 250-и граммовый фужер коктейля оказался дешевле её 0,5 литрового бокала пива. Но от этих мыслей его отвлекла культура поведения за столом его коллег.

Она была, как всегда, разнообразной. Кто-то старался соответствовать, а кто-то, как всегда, невольно соответствовали самим себе.

Платон считал верхом столового дебилизма запихивание пищи ножом на вилку, и попытку, зажатую в левый кулак, точно засунуть её в рот.

Ему было смешно смотреть, как некоторые, держа вилку в левой руке, и ею дрожащей, пытаются аккуратно засунуть еду в рот – главное, попасть в него. При этом они наклонялись к вилке головой, как к неподвижному предмету.

Нож ведь нужен для нарезания твёрдой пищи, мяса, например, а не для того, чтобы скоблить им по тарелке, собирая на вилку гарнир, или салат.

Платон любил поиздеваться над бескультурьем, и не только столовым. Ещё больше он любил поиздеваться над завистливыми людьми.

Поэтому, когда он увидел беседующую с Надеждой Нону с обновлённой причёской, с перекрашенными в тёмно-вишнёвый цвет волосами, то не удержался:

– «Ух, ты! Здорово!» – поднял Платон вверх большой палец.

– «Ты помолодела лет на… двадцать!» – выждав паузу, сказанул он, удовлетворённо косясь на, глотнувшую слюну в подсохшее от зависти горло, Надежду.

Нона, заулыбавшись, ещё больше расцвела, а её соперница, сникнув на миг, машинально отвернулась в сторону, словно не принимая в адрес той такую похвалу и комплимент.

Но Надежда несколько отыгралась на подчинённом уже в обед:

– «Что-то у тебя тут говном пахнет?!».

– «Нет! Это картофелем и кофе несёт из вашей комнаты!».

– «Нет, говном!» – настаивала биолог.

– «А что? Уже переварилось?!» – не поддался Платон на провокацию.

Тогда Надежда попыталась достать непробиваемого в конце рабочего дня, заставив его задержаться:

– «Платон! Лёшка с Гаврилычем привезут тебе банки, дождись их и помоги разгрузиться!».

– «Я их конечно дождусь. Но могли бы сначала дело сделать – банки привезти, а потом гонять шарики до их посинения! Делу время, а потехе час!» – упрекнул он начальницу, указав ей на заигравшихся на компьютере.

На следующий день Надежда поутру задержалась. Алексей, как часто бывало, был в отъезде. А Платон у себя клеил этикетки.

Гудин же в спокойном одиночестве привычно и безуспешно гонял шарики на компьютере в кабинете начальницы. Он так увлёкся, что не сразу нехотя снял трубку трезвонившего телефона:

– «Алло! А Вы куда зво́ните? Причём тут Надежда Сергеевна?! Это же не частная лавочка «Червонный лапоть», а ниибимедхимии!».

Вскоре в хорошем настроении появилась и главная, по привычке выдав очередную гиперболу, не дающую шансы сотрудникам на отгул оставшихся дней своих урезанных отпусков:

– «Август, как всегда, у нас будет тяжёлый!».

И чего там тяжёлого? Месяц, как месяц! Как и все остальные для меня лично лёгкие! Жрать надо поменьше, тогда и полегчает! – резюмировал мысленно Платон плач начальницы.

А упомянутый август вскоре и подкатил незаметно.

В субботу, 1 августа, супруги Кочет съездили в Купавну и ужаснулись состоянием бывшей дачи Гавриловых. Территория заросла кустами и побегами молодых деревьев, фактически став перелеском, дом требовал покраски, трава была по пояс, дорожки потерялись под перегнившей листвой и засохшими, упавшими ветками, бывшие грядки давно потеряли очертания, став каменными. Ветки яблонь давно опустились и перегородили все проходы, забор кое-где покосился, да и соседи были недовольны запустением за ним, портившим всю картину.

Ксения расстроилась, а Платон взялся за пилу, топор, секатор, косу, вилы и грабли. Не успела жена наговориться с соседкой, как он уже очистил палисадник от гаража до главной дорожки, придав ему весьма симпатичный вид, собрав у костра кучу разнокалиберных обрезанных веток, а под дальней яблоней у заднего забора большую кучу сухой травы и не догнивших листьев. От такой приятной неожиданности повеселела и Ксения.

Затем доморощенный «бульдозер» прошёлся по главной дорожке от калитки к дому и загону для машины, обеспечив ей беспрепятственный въезд. Лицевая сторона дачного участка в течение одного неполного дня вдруг оказалась вполне чистой и культурной.

Ксения же занялась уничтожением продуктов его труда, продемонстрировав мужу мастерство в разжигании костра из не сухих веток.

Уставшие, но довольные супруги поздно вечером через Чухлинку и Перово возвратились в Загорново.

На следующий день соседка по даче Татьяна Гусева (Кошина) пригласила ближайших своих приятелей на десятую годовщину смерти своей любимой мамочки, пришедшейся в этот раз на пятницу.

Однако утром Ксения забузила. Накануне уставшая и расстроившаяся, вспомнившая своих родителей, она совсем раскисла, пустив не скупую слезу, вопрошая к мужу, как они будут спасать вторую дачу, если ни сил, ни средств у неё больше нет.

Зато они были у Платона. Он не без труда постепенно успокоил жену, обоснованно пообещав ей постепенно всё сделать, и они пошли в гости.

Кроме Кочетов пришли супруги Александр и Елена Огородниковы, и две ровесницы Татьяны, одна из которой уже ставшая вдовой. А кроме хозяйки гостей принимала и её двоюродная сестра Русана, внёсшая главный вклад в кулинарные изыски и в обеспечение чаепития вкуснейшим самодельным печеньем.

Не успели участники поминок по инициативе всех опередившей самой хозяйки поднять рюмки за память о её маме, как Татьянины подруги наперебой загалдели, вскоре забыв причину своего здесь присутствия.

Однако тему восстановила Русана, поделившаяся своими давними и тёплыми впечатлениями о тёте.

Но вскоре разговоры за столом опять постепенно вернулись в своё обыденное русло.

После обсуждения кулинарных успехов Русаны по инициативе двух Татьян разговоры перешли на перемывание косточек местной дачной власти.

Однако в процессе долгих перепасовок и перетасовок претензий к дачному руководству они пришли к выводу, что нынешний состав Правления не худший, и пусть пока правит.

Уже после этого Ксению особенно возмутила позиция одной из Татьян, возмущавшейся на замечание нового председателя Правления Марины Николаевны не выбрасывать мешки с гнилыми яблоками в мусорные контейнеры соседнего посёлка Мирный.

Супругов Кочет особенно удивила безапелляционная откровенность этого возмущения.

Надо же, какие у нас здесь соседи – чистюли за чужой счёт?! Это – моё, чистое, потому не троньте! А дальше – наплевать что будет! Это уже не моё и далеко! – возмущались супруги на позицию этой Татьяны уже после застолья.

Другая же Татьяна критиковала власти за неправильное и нечестное использование собранных у садоводов денег.

От претензий, денег и мусора, уже чуть захмелев, перешли на другие темы, вспомнив и, выбывших по разным причинам из их садоводческого товарищества, ровесников.

Пили мало, в основном водку, где тон пытался, было, задать Александр, не раз одёрнутый своей женой Еленой.

И только хозяйка Татьяна, её сестра Русана и Платон, при нейтралитете Ксении, пытались вернуть разговор в нужное русло. Поэтому писатель стал демонстративно громко и настойчиво задавать хозяйке вопросы о её маме.

И благодарная с удовольствием и пространно отвечала на них. Так к радости Платона она вспомнила, как её мама называла Кешу «Звоночком», а он её, ещё чётко не выговаривая некоторые слова, баба Ига.

А из её эмоционально-тёплого, хоть и иногда сбивчивого, рассказа проявилась чёткая картина части жизни её любимой мамочки.

Аида Арсентьевны Иоанесян родилась 6 ноября 1921 года в армянском городе Степанакерте. Её мать, учительница, с шести лет отдала дочку-разумницу в школу. Поэтому окончание ею Бакинского мединститута пришлось как раз на начало войны.

Вместе со всем своим выпускным курсом эта маленькая, хрупкая, тоненькая девочка с косичками в срочном порядке сдала государственный экзамен и сразу была направлена в одну из действующих армий Западного фронта.

На миниатюрную Аиду, которой впору было не воевать, а танцевать в балете, была целая проблема найти подходящую военную форму.

Гимнастёрку ей дали конечно не по комплекции, и та бесформенно топорщилась на девичьем тельце, туго перетянутая ремнём в осиной талии.

С другим же военным обмундированием было ещё сложнее. Юбка оказалась вся на булавках, так как перешивать её не было ни сил, ни времени.

В общем, стала военврач Аида Иоанесян девочкой во взрослой военной форме. А из косичек пришлось сделать вокруг головы несколько взрослившую её «плетёнку», к которой она привыкла и носила всю оставшуюся жизнь. Вот только цвет её волос со временем поменялся с чёрного до серебряного.

Ей приходилось нередко и самой, вместо санитарок, ни за славу и почести, перетаскивать раненых, чей вес превосходил её собственный почти вдвое. Хоть это и казалось невероятным, но стало в порядке вещей, особенно когда фронт поначалу приближался к госпиталям, которые иногда попадали под огонь неприятеля. Аиду сразу поставили на конвейер. Операции за операциями, не считаясь со временем, силами и усталостью. А по-другому не могло и быть в то время. Но она выдержала, привыкла. Ей помогал её очень добрый, мягкий, просто ласковый, домашний характер. Именно в силу его она любила и жалела всех. И если была хоть малейшая возможность сохранить раненому бойцу руку или ногу, Аида всегда шла на это.

Молодые и немолодые раненые стонали, бредили, звали маму. И она заменяла им их матерей, ласковым словом успокаивала их, гладила по головке, приговаривая:

– «Всё будет хорошо, сынок!».

И этот её оптимизм молодости и искренняя доброта передавались раненым бойцам, помогая им перенести боль и тревоги, прививая иммунитет против невзгод.

Как некурящая она меняла свою долю табака на шоколад и весь его отдавал своим подопечным раненным, уверяя их, что им его необходимо съесть для скорейшей поправки здоровья. Хотя и ей самой его поправить было бы не лишним.

Ведь весь персонал госпиталя, невзирая на чины, возраст, пол и здоровье, был постоянным донором для раненых. А крови часто не хватало.

Тогда в срочных случаях отлавливали кого попало, лишь бы группа крови совпадала. И отказов не было. Все проявляли героизм. Война была одна на всех, и люди не стояли за ценой.

Никому и в голову не приходило сказать, что уже сдавал почти час назад, или что-то в этом роде.

Фраза «Нужна твоя кровь!» не требовала дополнительных разъяснений.

Однажды к ним в госпиталь привезли раненого немецкого офицера. Для срочной операции требовалась кровь. Нужная группа оказалась у, ассистировавшей в этот момент главному военврачу, Аиды.

Фриц, поняв, что ему будут переливать кровь от этой, как он подумал, еврейки, пришёл в дикую ярость, и, извиваясь всем телом, как безумный, заорал на всю операционную:

– «Юдиш найн!».

Тогда полковнику-хирургу пришлось объяснить фашисту, что другой крови для него нет, и не будет. Немец тут же успокоился, так как очень хотел жить, и сам протянул руку для прямого переливания крови, лишь демонстративно отвернувшись от неполноценной.

А после выздоровления тот довольный и вполне полноценный пополнил ряды военнопленных.

Аида Арсентьевна никогда позже не говорила о войне с горечью, обречённостью. Наоборот, она часто вспоминала даже различные комичные ситуации, смешные моменты.

Особенно её часто забавлял, один раз даже вызвав задорный смех, их начальник хозяйственной части, выступавший перед личным составом госпиталя с политинформациями. Полуграмотный запорожец невольно оказался провидцем, в то время вещая о заморских странах, таких как «Чехия» и «Словакия», «Югия» и «Славия».

Кстати нерадивость этого хозяйственника стала причиной её очень интересной и неожиданной встречи. Во время одного из наступлений госпиталю катастрофически не хватало лекарств, перевязочного материала, и многого другого. И ругали за это конечно хозяйственника. А тот отнекивался, ссылаясь на руководство 1-го Белорусского фронта.

Тогда Аида, будучи комсоргом, в сердцах, сгоряча, не задумываясь о последствиях, заявила, что если нужно, сама пойдёт к руководству фронта с этим вопросом. И начальник госпиталя, понимая, что вопрос пора решать коренным образом, воспользовался комсомольской решимостью молодости.

И Аиду направили к начальнику снабжения фронта.

И в тот самый момент, когда она, маленькая и молоденькая, доказывала необходимость передачи их госпиталю всевозможных медикаментов и расходных материалов, в помещение вошёл К.К.Рокоссовский.

Маршал невольно услышал завершение пламенной речи девушки и практически отказ снабженца. Тогда он прервал начальника и сам расспросил Аиду более подробно о положении дел в их госпитале и их нуждах.

Видимо эмоциональный и аргументированный напор этой миниатюрной девчушки в военной форме с офицерскими погонами произвёл на маршала сильное впечатление, и всё, что требовалось, госпиталь получил.

Но с Аидой Арсентьевной случилась и другая история, о которой она вспоминала лишь с грустью и сожалением.

У немцев уже на территории Европы был отбит наш солдат, больной проказой. Те возили его с собой видимо для каких-то исследований.

Получив такой «подарок», руководство госпиталя засомневалось в своих дальнейших действиях, решив отправить того в тыл, в Союз, к вышестоящему начальству. Несмотря на острую нехватку вагонов для его транспортирования выделили отдельную теплушку. Оставалось дело за сопровождающим. Добровольцев конечно не нашлось.

Тогда руководство госпиталя соблазнило Аиду отпуском и возможностью повидаться с родственниками.

От такого великого счастья отказаться было невозможно. Она уже мысленно была дома со своими бесконечно любимыми родителями и сестрёнкой.

Но это предложение было подкреплено просьбой-приказом:

– «Да! Но при этом тебе задание – ты будешь сопровождать заразного больного. Подходить близко к нему нельзя! Ты поедешь в соседнем вагоне. Будешь поить и кормить его. А на границе сдашь, тебя будут там ждать!».

Но Аида, конечно, всё равно согласилась. Она была готова вести кого угодно, куда угодно, лишь бы домой, хоть на денёк.

А прокажённый был огромного роста с лицом похожим на львиную морду. Он всё время мерз, и никакая одежда не спасала его от холода. Поэтому он вплотную садился к «буржуйке», да так, что от его телогрейки шёл пар.

Аида понимала, что и львиная морда, и повышенная тяга к теплу, и постоянная агрессия – всё это симптомы страшной болезни. Больному было плохо, и он постоянно матерился, бросал миски, ложки. Аида, конечно, боялась, но в то же время ей было бесконечно жаль его.

Но теперь она жалела и себя. Ведь если он действительно осуществит свою угрозу и плюнет на неё, то и она станет такой же больной и безобразной. А она ведь молода и красива, и так хочется жить!

Наконец её страхи закончились.

Вот и пункт назначения.

Она, как положено, передаёт больного с рук на руки.

Ну, вот она, свобода! Впереди радость встречи с родными!

– «Вам тут предписание – сразу же возвращаться в свою часть!» – убил её радость голос офицера.

– «Ваш паровоз уже стоит, и через час отправление. Часик погуляйте, но не опаздывайте!» – обрадовал тот, наставляя.

Аиде стало жаль себя до слёз. Но через некоторое время Бог наградил её другой встречей, ставшей поворотной во всей её жизни.

У себя в госпитале она встретилась с симпатичным молоденьким лейтенантом, уроженцем Вологды, Георгием Кошиным, бывшем старше неё всего на два с половиной года. Они сразу приглянулись друг другу. У того в лёгком сидела вражья пуля и были осколочные ранения обеих ног. Аида лично лечила его, сохранив ему не только жизнь, но и ноги, и надежду.

Будучи уже тогда врачом от Бога, она отказалась сама и другим не позволила делать ему операцию на лёгком, так как была вероятность летального исхода. После госпиталя Георгия комиссовали, и он ждал свою фею-спасительницу до конца войны.

А она теперь особенно старалась выжить. Ведь ей было для кого жить! Ведь много любимых ею людей с нетерпением и любовью ждали её возвращения!

Аида Арсентьевна Иоанесян прошла всю войну от начала до конца. Но её война закончилась не в мае 1945 года, а лишь в сентябре. Ведь ещё было много работы в госпиталях. По окончании её они всем составом госпиталя совершили ознакомительную поездку по Австрии.

Они поженились с Георгием. А вскоре на свет появился и плод их верной любви – Танечка.

А как память о спасённой ему жизни Георгий Николаевич Кошин всю жизнь носил в своей груди ту самую пулю. И он всегда был благодарен жене, что она спасла его тогда и ещё много раз спасала позже, до самой смерти на даче в августе 1982 года.

А долгие годы грудь капитана медицинской службы Аиды Арсентьевны Кошиной, как и её мужа, украшали ордена и медали, заслуженно ими полученные во время Великой Отечественной войны.

Закончив рассказ, Татьяна обернулась к комоду, на котором стояла фотография её мамы в военной форме с орденами и медалями СССР и расплакалась.

Платон тут же пришёл ей на помощь:

– «Давайте ещё раз выпьем за память об Аиде Арсентьевне!».

– «И о Георгии Николаевиче!» – добавила Елена.

– «Пусть земля им будет пухом!» – добавила одна из поддатых Татьян.

– «Вечная им память!» – поправила её Ксения.

Платон тут же сообщил Татьяне, что по её информации обязательно напишет о её маме. А та пообещала рассказать ему о ней более подробно и пожелала писателю творческих успехов.

На этом, в принципе, все и распрощались.

Начался август. Приближался и сезон охоты, и не только лесной.

Но некоторые хладнокровные «зайцы» на деле оказались настоящими лисами. Они откопали нору уязвимости в системе работы контролёров-охотников.

Те ходили по вагонам каждый по своей стороне. И иногда один из них намного опережал другого, особенно проходящий утром по восточной, солнечной стороне вагона, где естественно было и меньше пассажиров.

Так сообразительные зайцы с теневой стороны вагона после прохода одного из ревизоров, стараясь быть незамеченными, быстро пересаживались на свободные места восточной стороны, таким образом, просто избегая контакта с контролерами.

Но Платона удивило не это. В электричках, не смотря на, по идее, развитие страны и общества, по-прежнему появлялись не только зайцы, но и свиньи, оставлявшие после себя на скамейках различный мусор.

К обёрткам продуктовой фольги, пустым пивным банкам и бутылкам стала добавляться и шелуха от семечек и орешков.

А в электричках стали появляться и бесформенные молодые мужчины, ещё и перенявшие у некоторых женщин привычку ставить на скамью между собой и стенкой переполненного вагона свою сумку, да ещё и возмущаться просьбой убрать её для освобождения места для стоящего пассажира, зачастую пожилого человека, может даже невидимого инвалида.

В транспорте стало много полных людей, особенно молодых – жертв западной продуктовой рекламы.

Платон даже сам был свидетелем, как две полные молодые женщины, сидевшие по обе руки от него, купили по порции мороженого в электричке.

Вот потому Вы такие и толстые, что чревоугодничаете всё время! – молча, злорадствовал он про них.

Но кроме зайцев и свиней в электричках, в поездах метро проявились другие животные: овечки и козочки.

На вид тихие и безобидные особи на деле явили собой женский вариант козлов и баранов. Не дожидаясь, пока выходящие пассажиры покинут вагон, они бесцеремонно протискивались в щели между зазевавшимися и бежали занимать свободные места для своих худых, и отчего-то, может от часовой беременности, уставших ягодиц.

А приезжая в Москву молодёжь, желая доказать свою значимость, вела себя некультурно, невоспитанно, развязно. Они садились в транспорте развалившись, закинув ногу на ногу, загораживая проход другим пассажирам, высокомерно демонстрируя аборигенам своё пренебрежение.

Но постепенно и некоторые молодые квази москвичи, ново москвичи, невольно стали брать с них пример.

По полу вагона метро каталась бутылка из-под свинячьего пива. Народ шпынял её от себя, но никто не поднимал.

Платону стало забавно смотреть на занятие дураков, и когда злосчастная с ним поравнялась, он поднял её и вынес на своей остановке.

И он оказался в этом единственным, так как не любил, когда мусорят в его любимом городе, в его транспорте, в его доме, на его земле.

Платон продолжал играть в мини-футбол на дачном футбольном поле, естественным образом образовавшимся у кромки леса за забором ближнего к нему садоводческого товарищества.

Регулярности этого его любимого занятия мешали дожди, избыток желающих сыграть в футбол в выходные дни и периодическое побаливание левого бедра.

Платон по-прежнему забивал. И главным ассистентом в его голах был Алексей Грендаль. Платон тоже не оставался в долгу и возвращал его частыми голевыми передачами. Партнёры были довольны друг другом.

И только когда Платону приходилось играть с другими, молодыми партнёрами, те сразу все уходили в нападение, зная, то дядя Платон осчастливит их множеством голевых передач с различных, даже самых дальних уголков футбольного поля.

В таких играх он сам забивал реже, и то, часто не дождавшись паса, сам решал проблему гола.

Вот и в игре в понедельник, 3 августа, он свой второй гол забил после углового, поданного слева Алексеем Грендалем. Тот сделал паузу, разглядывая поджидающую мяч ватагу футболистов, и, увидев, что ближнюю штангу в этот раз никто из соперников не встал, переглянувшись с Платоном, подал мяч несильно, в недодачу, в ближний к себе район вратарской соперников.

Платон, конечно, не видел взгляда партнёра, но просчитал ситуацию и выскочил из скопища игроков навстречу передачи.

Принимая мяч слева, почти напротив штанги ворот противника, он чуть развернул корпус вправо, и, как бы пропуская мяч, в одно касание щёчкой правой ноги переправил его в незащищённый ближний угол ворот.

Неожиданно затрепыхавшийся в сетке ворот мяч вызвал восторг у партнёров.

Тут же Платон вспомнил и свой последний гол, забитый им в большом футболе тоже после подачи с углового слева.

Тогда, бывший воспитанник Фрунзенской «Алги» Александр Клименко, в то время его коллега по работе, мощно подал мяч от углового флага в центр штрафной, где часто занимал место, игравший в то время защитником, Платон Кочет. Но в этот раз он встал чуть дальше от центра, затопленной дождём, вратарской. Вокруг большой лужи разместились и другие игроки обеих команд. Описавший большую дугу мяч, мощно вонзился почти в центр лужи, обдав всех жидкой грязью, и вызвав доли секундное замешательство футболистов. Но ещё до приземления мяча Платону удалось угадать его траекторию, и смело шагнуть правой, опорной ногой в глубину лужи. И не успел мяч громко плюхнуться в воду, как Платон, не давая тому непредсказуемо отскочить, почти с отскока вонзил его вместе с грязью подъёмом левой ноги в сетку ворот противника.

И произошло это 14 июля 1982 года на верхнем, старом поле стадиона «Старт» в городе Реутове. Платон запомнил этот день по двум причинам.

В этот день родился его сын Даниил, и этот гол оказался последним в его футбольной карьере на большом поле.

Ещё до игры Платон знал, что родился сын. Ему в обед на работу позвонила тёща. Поэтому его радость от гола в честь новорожденного была, наверно, пропорциональна окатившей его из лужи грязи.

Видимо прилив нежных отцовских чувств от рождения ребёнка, некоторое умиротворение, надолго притупили в нём агрессивность и нацеленность на ворота противника.

В первые дни августа неожиданно рано пахнуло осенью. Поутру – холодная роса. С середины первой декады месяца ночью было уже всего шесть градусов тепла. Так поздно в этом году начавшийся купальный сезон завершился вовремя.

Из окна утренней электрички Платон наблюдал появление кое-где первых осенних красок, ещё слабо выраженных, робких, но уже заметных пытливому взгляду художника и поэта.

– «Ножку сыми!» – обратился Платон к сидевшему нога на ногу наискосок от него молодому кавказцу.

– «Ты же в вагоне сидишь, а не на ветке Баобаба!» – добавил он в ответ на сверкнувшие на него злобой недобро-напряжённые карие глаза парня.

– «А тут люди сидят!» – указал он тому на пожилого соседа, вынужденного неудобно поставить свои больные, старые ноги.

Гость столицы пока вынужденно подчинился.

Сколько же их понаехало к нам?! Ведь не едут в свои и провинциальные города России, тем более в деревни! Всем нужна столица! – начали в его голове мелькать шальные мысли.

А тут своих сынков и внуков в Москву дождаться никак не можешь! – сокрушённо заключил он.

Но заждавшийся отец и дед к счастью оказался не прав. Уже на следующий день его ждало сообщение об окончательно точном приезде к нему в этот раз семьи второго сына Владимира из Украинских Жёлтых Вод, с которым он не виделся почти с десяток лет. Внучке Диане уже было одиннадцать, а он всё ещё не был с нею знаком.

Супруги начали подготовку. Ведь принять семью из трёх человек предстояло в основном на даче, где они сейчас постоянно и жили. Об этом Владимиру было сообщено заблаговременно, ещё зимой. Но его неотложные дела передвинули их визит почти на две недели.

Хоть бы с погодой на это время повезло! Было бы тепло, сухо и солнечно! – словно молитву повторял все эти дни про себя Платон.

Ведь он так долго ждал этого события! И теперь оно, заветное, наконец, осуществлялось, как и всё это удачное лето! Теперь предстояло первое знакомство с внучкой, первой представительницей следующего поколения его родных и любимых самых младших Кочетов!