Чего нельзя было сказать о некоторых других, окружавших Платона людях. Их внешний облик (Habitus) был естественно различен. У кого-то он был гармоничным продолжением содержания. А у кого-то наоборот, входил в некоторое противоречие с его внутренним миром.

Но, как правило, все окружавшие Платона люди, в основном, представляли собой именно то, на что они выглядели. И в этом Платон убеждался не раз.

Он был частично солидарен с Чезаре Ломброзо, с его хоть и антинаучной теорией, согласно которой, все преступники имеют одну и ту же, располагающую к преступлениям, антропологию.

Но солидарен он был лишь в том, что внутренний мир и внешняя деятельность человека откладывают неизгладимый отпечаток на его лицо, внешность, поведение, привычки, что даёт возможность, наоборот, по лицу, его мимики, словесным выражениям и манерам поведения, определить хоть что-то из внутреннего мира, происхождения, воспитания, учёности, занятиям и характера человека.

По Платону получалось, что габитус человека был связан с его харизмой (Chàrisma), то есть неким, осчастливившим его, божественным даром – одарённостью, исключительностью и авторитетом, основанными на мудрости, героизме, и даже «святости».

Платон был неплохим физиономистом, мог многое рассказать о человеке по его поведению, движениям, жестам, речи, умению держать себя, даже по его глазам, хотя таким навыкам нигде не обучался. Плюс к этому ещё и интуиция.

С окружавшими его сотрудниками по работе Платон уже полностью разобрался. Они были теперь ему не так интересны, как ранее. Своих ближайших родственников, тем более домочадцев, он знал, как облупленных.

Его интересы в этой области теперь простирались к людям мало знакомым, или ещё пока незнакомым.

В оттачивании своего мастерства «инженера человеческой души» Платон часто знакомился с новыми людьми, или, хотя бы, не мешал тем знакомиться с собой. Хотя, по-правде говоря, Платон был далеко не любителем ненужных и случайных знакомств. Ранее он чаще всего, по большому счёту, обходил их стороной.

Но теперь ему, как автору прозы, стало интересно это занятие, позволяющее легко получать новую, часто интересную, во всяком случае, уникальную для него информацию.

Но и постоянное общение с давними знакомыми, практически полностью им изученными людьми, давало Платону простое множество уже чистой информации. Ибо он почти досконально знал этих людей, ему не надо было ломать голову в анализе их слов и действий, он понимал их уже с полуслова.

Иннокентий, как самый молодой из московских Кочетов, максимально унаследовал от своего отца, деда, прадеда и других предков не только высокий интеллект, богатое художественное воображение, адекватное отношение к окружающей действительности, сопричастность к чужим чувствам и эмоциям, бедам и переживаниям, влюбчивость и любвеобильность, но также широту, щедрость и глубину этих чувств.

Он пребывал пока в возрасте юниора. Главной особенностью которого, после завершения полового созревания, являлось преклонение перед своим, полностью поглощающем всё внимание, и постоянно отвлекающем от учёбы и других дел, ищущего постоянного сексуального удовлетворения – половым членом. Он стал новым «боевым штыком» в активной мужской когорте.

Но пребывал он и в том опасном возрасте, когда отсутствие интеллекта отлично заменяют накаченные мышцы…, или торчащий пенис.

Рассуждая о своём новом возрастном качестве, Иннокентий мудро заметил:

– «Подросток – это ещё не взрослый, но уже и не ребёнок. Если он пытается вернуться в детство, то его туда не пускают собственные взрослые проблемы. А когда он хочет казаться взрослым, то у него это плохо получается, потому, что он ещё недавно был ребёнком!».

– «Да ты у меня прям философ!» – обрадовался отец.

– «Ну, а что ты скажешь, например, о… религии?» – поинтересовался он, пытаясь вызвать у сына затруднения этой сложной темой.

Иннокентий глубоко задумался, а затем не спеша начал:

– «Религия, в частности христианская, была, всё-таки, создана человеком. Причём человеком умным, знающим, честным, добрым и искренним, с богатым воображением.

Это был своеобразный хитроумный, мудрый ход, заставить всех людей жить правильно, в гармонии с внешним миром и себе подобными.

Для этого этот человек или группа людей и придумали десять заповедей, соблюдение которых и позволяет достичь этой гармонии. А стимулом для соблюдения этих правил является миф рая и ада. Необразованная, тёмная масса людей верила в существование рая и ада, боясь жить, нарушая заповеди, веря в то, что они попадут в совершенный мир – рай.

Но со временем исток этой религии затерялся, и начались трения в противоречиях. В связи с этим христианская религия разделилась на ветви.

Вера передавалась из поколения в поколения, без права её ревизии, как истинна в последней инстанции, сохранив все противоречия до наших дней.

Для подкрепления своих доводов основателями религии были придуманы специальные персонажи: различные ангелы и архангелы.

Исторические события, связанные с их именами впоследствии расходились, что и дало мне повод задуматься над истоками религии.

При этом я отдаю себе отчёт, что истинное заблуждение не есть грех!».

– Ну, ты, сын, даёшь!» – ещё больше обрадовался отец.

– «Ты точно у меня философ! Молодец! Я рад! Очень рад! Ты просто умница! Уважаю тебя, уже как почти взрослого человека!» – не утихал Платон от неожиданного откровения Кеши, от радости за него, от мудрых слов самого младшего сына.

Вот тебе и габитус, вот тебе и харизма! – восхищался он про себя.

Войдя на кухню, где хлопотала Ксения, Платон увидел на диване, лежащую на спине с раскинутыми, слегка поджатыми, лапками, напряжённую во взгляде, младшую кошку Соньку.

– «К экзекуции приготовилась?!» – без задней мысли не то спросил, не то констатировал он.

На эти слова мужа Ксения неожиданно сильно возмутилась:

– «Ты что, считаешь, что я только мучить способна? Вы с Кешкой в сговоре против меня! Хотите выжить меня!».

– «Ну, ты, как сумасшедшая! Ты, когда говоришь фразы, лучше смотри на себя в зеркало!».

– «Это ты смотри, когда говоришь!».

– «А я фразы не говорю! Я их записываю!».

– «Бумагомаратель!».

– «Так бумага для того и предназначена, чтобы её марать! И лучше пером, нежели говном!».

Вошедший на кухню Кеша сразу разрядил обстановку, подойдя к коту Тихону и беря его на руки:

– «Не бойся! Папа просто так не бьёт,… а только с оттягом!».

Супруги засмеялись. Платон на то, что Ксения остыла, а она на то, что досталось и мужу.

– «Ты на лету соображаешь? Тогда лети!» – бросил Кеша кота на пол и, довольный от содеянного, вернулся в комнату за компьютер.

Тут же позвонила Анастасия и попросила Ксению, как проехать к какому-то магазину. Ксения долго объясняла, неожиданно закончив фразой:

– «И потом выходишь на улицу через задний проход!».

Засмеявшийся Платон тут же раскашлялся, вызвав вопрос жены:

– «Ты «Холс» взял?».

– «Да! И кисти тоже!» – продолжал он смеяться над услышанным.

Поздно вечером Кеша попросил:

– «Пап! Добавь мне денег!».

– «А с чего это?».

– «А у нас же в школе инфляция!».

– «Ха-ха-ха! Ты у меня прям взятку вымогаешь!».

– «А это не взятка, а компенсация! Дача взятки – это продажа совести!» – усовестил он отца.

Тут же отец и сын заспорили о чём-то.

Платон сделал замечание Кеше, для убедительности добавляя:

– «Весь мир так делает!».

Но Иннокентий в очередной раз тонко схамил отцу:

– «А я так не делаю. Я не от мира сего!».

– «Шизанутый, что ли?!» – не выдержал Платон.

– «Извини! Но у тебя нет, ни культуры вообще, ни, тем более, культуры общения! Ничего нет! Ты ведёшь себя, как гонористый плебей!» – немного смущаясь своей невыдержанности по отношению к собственному ребёнку, добавил он.

Кеша отошёл от отца обиженно-сконфуженный, что-то в ответ бормоча недовольное себе под нос. Но Платон не стал обострять отношения с оскорблённым им сыном и допытываться, что было прошёптано ему в след.

Он тут же подумал, что многие ошибки люди, в частности мужчины, совершают из-за духа противоречия к своему отцу. Всё им надо сделать поперёк, по-своему, самостоятельно, своими силами.

В чём ошибка молодёжи, в частности сынков? Они себя считают умнее своего родителя, игнорируют его опыт. Из-за этого в жизни у них бывает много бед и трагедий! – продолжил он свою мысль.

Платон, конечно, жалел, что так ответил своему ребёнку, обидел его, показал дурной пример. У него иногда, бывало, срывались с языка грубые и крепкие словечки. Особенно это проявилось с возрастом, когда стало труднее сдерживаться, а точнее, когда он перестал это желать делать, когда захотел говорить всё, что хотел, что думал, не сдерживая себя.

Вот и недавно Платону навстречу попалась лыжница, не захотевшая уступить полагающиеся в таких случаях пол-лыжни:

– «Женщине могли бы, и уступить!» – упрекнула она Платона.

– «Вы на лыжне лыжница!» – начал, было, тот, обидевшись.

Но затем, возмутившись продолжавшимся в его адрес нравоучениям, всё же не удержался и, удаляясь, не поворачивая головы, вслед ей громко и зло выпалил:

– «А потом уже… шизда!».

Немного успокоившись, он решил, что в таких случаях не следует больше так срамиться, а сразу отвечать, что-то, вроде:

– «Но Вы ведь тоже человек!».

Стоит только распуститься, сделать себе поблажку, оправдывающее себя послабление, как невольно распускаешься сильнее, и не можешь остановиться, а надо бы.

А ведь девственницей легче остаться, чем стать снова.

Неожиданно вечером позвонил двоюродный брат Сергей. Он ленился писать и решил долг общения отдать телефонным звонком.

Переписка с двоюродным братом Платона – Сергеем Юрьевичем Комаровым из Выксы никак не ладилась.

Платон писал ему письма курсивом на компьютере, всегда сохраняя экземпляр для себя. Он задавал брату конкретные вопросы, на которые в подавляющем большинстве случаев не получал вообще никаких ответов, хотя, естественно, и ожидал их.

Причём эти редкие квази ответы приходили намного позже, часто теряя свою актуальность, да и бывали не по существу вопроса.

Более того, Сергей иногда даже задавал вопросы, на которые уже давно получил от Платона исчерпывающие ответы.

Было такое ощущение, что Сергей выбрасывает письма Платона по прочтению и, естественно, со временем забывает их содержание, о чём его спрашивали.

Воистину получался разговор глухого со слепым, о чём Платон всё же поведал брату после нескольких лет такой переписки. Но ничего не изменилось.

В итоге Платону надоело разговаривать с пустым местом, и он прекратил писать Сергею.

Вот и сейчас Платон завершил их формальный разговор новым пожеланием:

– «Пиши, звони, эсэмэсь, эмэль!».

В противоположность этому была переписка с единственным оставшимся в живых дядей по материнской линии – Виталием Сергеевичем Комаровым, жившим в Санкт-Петербурге и ожидавшим в 2008 году своё восьмидесятилетие.

Дядя и племянник во многом были родственными душами, имели множество одинаковых черт характера, да и стиль жизни у них был во многом схожим, а взгляды на многие события – почти идентичные.

Поэтому их переписка была легка, естественна, даже свободна. Они всегда скрупулёзно отвечали на все вопросы друг друга, чётко, по-военному.

По весне пришло время, и Иннокентий воочию познакомился с военным делом. В военкомате до его слуха донесся обрывок разговора военкома с посетительницей-просительницей:

– «Вот и иди навстречу пожеланиям интеллигенции! Глядишь, и армия у нас снова станет рабоче-крестьянской!».

С весёлым настроем он вернулся домой и поведал об этом родителям, подчеркнув, что он не боится идти в армию, но не хочет терять время, темп жизни.

Проникнувшись оборонно-военной тематикой, Кеша на день Победы съездил с друзьями на Поклонную гору.

– «Кеш! А Вы где?!» – спросил Платон по телефону.

– «Где-где? На Поклонной горе! Народу здесь… дохрена!» – побравировал перед своими друзьями подвыпивший Кеша.

– «А это сколько тысяч?» – нарочно не заметив хамства сына, спросил Платон.

Другой раз, тоже находящийся навеселе Иннокентий спросил свою великовозрастную племяшку Наташку про её мужа Вадима, нелюбящего мыться:

– «Наташ! А как твой скунс поживает?».

Его, как молодого волчонка, подмывало на новое, на риск.

Он словно ходил по лезвию ножа, в ожидании наказания или его отсутствия. Будто бы сам спрашивал себя: посмеют ли взрослые теперь меня наказать за это, или я теперь наравне с ними?

По этому поводу Платон говорил Ксении:

– «А наш пострел – везде имел! В смысле – всех поимел!».

В один из вечеров Кеша привёл домой Киру. По-прежнему всё ещё бравирующий своей взрослостью, он спросил, ни к кому конкретно не обращаясь:

– «А что это с кухни потом воняет?».

– «Это котлетами!» – ответила, чуть испугавшаяся Кира.

– «Потными?!» – подыграл на этот раз сыну Платон.

Тут же Иннокентий вдруг решил что-то записать и попросил у отца черновики.

– «Да у меня этих черновиков видимо… и ещё больше невидимо!» – всё ещё игриво ответил отец сыну.

После этого, как часто водиться, завели разговор о некоторых проблемах молодёжи.

– «Молодёжь теперь целуется, как в американских фильмах, громко, лячкая, как свиньи!» – вдруг изрёк хозяин дома.

Кеша с Кирой переглянулись. Ведь это к ним относилось в меньшей степени. Они превзошли поколение родителей, пусть в детскости, но зато в лиричности…

Да! Несмотря ни на что, у нас всё-таки растут хорошие дети, даже кое в чём нас превосходящие! – решил про себя Платон.

Даже многие окружающие Платона взрослые не могли похвастаться чистотой своих моральных устоев, тем более культурой и интеллектом.

Неужто трудно быть всегда и везде честным, принципиальным, культурным и вежливым, внимательным к другим людям?! – молча сокрушался моралист.

Чем старше и мудрее делался Платон, тем больше он становился чувствительным к понятиям совести и чести. Всё больше и чаще его коробило поведение людей с отсутствием этих понятий. Он ощущал по отношению к ним какое-то чувство брезгливости, как к низшим животным.

Тем более, если они донимали Платона своим поведением и высказываниями.

И первенствовал в этом в последние годы конечно Иван Гаврилович Гудин. Это был настоящий гнус, обладающий глоссолалией и гемионией, постоянно несущий галиматью Герострат, старающийся всё время идти с нулевым галсом, иногда превращающийся в Ганимеда, для услужения Гарпиям, коей иногда представала Надежда Сергеевна Павлова.

Из-за этого Платон попадал иногда в дурацкое положение, не зная, что ответить хамам. Да и не умел он этого, тем более не любил.

Ведь в дурацкое положение попадают только умные люди. А дураки всегда в нём находятся, как это частенько бывало, прежде всего, с Гудиным.

– «Настоящий мужчина видит женщину, как таракана: или на кухне, или ночью!» – высказал как-то Иван Гаврилович своё мнение Платону.

В его словах явно проскальзывало презрение ко всем женщинам, не раз видимо в жизни «кидавших» его, вернее бросавших, оставлявших его, как ненужный хлам, как дерьмо!

Даже к своей последней сожительнице Галине, младшей почти на шестнадцать лет, он относился с пренебрежением, и даже не скрывал этого перед сослуживцами, демонстрируя, в частности Платону, свою крутость и непримиримость независимого человека.

Иван Гаврилович «кидал понты» перед своей Галей, благодаря чему он надолго пригрелся, присосался задарма к богатой женщине, являясь фактически Альфонсом.

Он даже как-то поделился с Платоном подробностями ссоры с Галиной:

– «Я как-то разозлился на Галку и сказал ей: ну, ты меня совсем затрахала! Как сейчас трахну… по мозгам! А она мне: это будет твоё последнее. А я ей: а мне плевать! Я трахну, а ты считай, последнее, или нет!».

Но Гудин хамил не только своей любимой женщине, но и своим сотрудницам, нисколько не стесняясь этого, словно стоя выше всего: культуры, этикета, правил и простого здравого смысла.

Доставалось и коменданту здания Ноне Петровне, напрямую совершенно не связанную с ним по работе.

– «Нон! Тебя всегда тянет на дерьмо! И не только на плохих мужиков, но и тухлую еду в гнилых местах!» – немного ревниво хамил он похотливой красавице.

Но иногда Гудин в своей смелости доходил даже и до хамства своей начальнице Надежде Сергеевне Павловой.

– «Ты мне тюльку не гони!» – как-то смело поправил он её.

Другой раз, на реплику Надежды, разоткровенничавшуюся перед Гудиным:

– «Мне так мой нос надоел!».

Последовало вполголоса, с обращением к Платону, ёрническое от Гудина:

– «А ты замени его на хрен!».

Иногда он присоединялся к коллективной травле начальницы, точнее, коллективной обороне теперь уже от её непреходящего хамства.

На твёрдое замечание Ноны:

– «Надь! Не путай работу с хлевом!».

И вопрос Платона:

– «Опять перлы из стойла?!».

Последовало оскорбительное заключение Гудина:

– «Ну, совсем пастушка!».

Но больше всего, как всегда, от Гудина доставалось не женщинам, а Платону, который часто удачно отбивался от идиота, опережая его, или быстро находя нужный и достойный ответ хаму.

Иван Гаврилович, цокая подковками, подходил к двери апартаментов Платона. Только он открыл дверь и рот, как хозяин помещения опередил его:

– «А я слышу, цокот и думаю себе: гнедой или вороной идёт? А, оказывается? Серый в яблоках!».

Но тут же обиженный, но не на сравнение, а на его опережение Платоном, Гаврилыч попытался взять реванш.

– «Ну, что скажешь? Хорошего или плохого? А?! И сказать-то тебе нечего!» – начал задираться он к Платону.

– «Говорить надо, когда мысли есть!» – спокойно просветил его тот.

– «А у тебя мыслей нет? Ты что-то совсем поплохел?!» – продолжал задира.

– «А чего без толку… шиздить-то!» – попытался остановить хама Платон.

– «Мозго… трах, ты, Платон!» – наконец сдался тот.

Но иногда наскоки Гудина перерастали в более длительные диалоги с коллегой.

Платону иногда приходилось сосать леденцы от аллергического кашля на свои лекарства.

– «Ты всё свои конфетки жрёшь?!» – поприветствовал его утром Гудин.

Платон промолчал, ибо хам прекрасно всё знал сам.

Но после затянувшейся паузы всё же не удержался:

– «Ты у нас… в каждой бочке затычка! А ведь у каждой дырки – своя пробка! А универсальная затычка для любой дырки может быть только мягкой, аморфной!».

– «Пошли сегодня в ресторан, культурно посидим!?» – вдруг предложил Иван Гаврилович, словно заглаживая свою вину, коим он, вообще-то говоря, никогда и не занимался, считая второстепенной ерундой.

– «Ванёк! Вот в этом я очень сомневаюсь! Ты ведь у нас… непоседа!».

Но иногда Гудину и самому доставалось от Платона, и не раз. Даже, когда Иван Гаврилович первым начинал нападать на Платона, то зачастую тут же получал по шапке, вернее по мозгам.

Гудин, завистливо поглядывая на поедание Платоном заливного с хреном, с проглотом слюны, язвительно заметил:

– «Так с хреном любое говно съестся!».

– «Не могу с тобой спорить! Не пробовал!» – быстро парировал Платон.

Один раз:

– «Я левша!» – гордился Гудин.

– «А-а! То-то у тебя мозги набекрень!» – ставил его на место Платон.

Другой раз:

– «Лучше меньше…» – начинал Иван Гаврилович известную поговорку.

– «Не лучше!» – тогда поправлял его Платон.

А иногда это происходило и в присутствии их коллег.

Как-то завистливый Гудин спросил Надежду в присутствии Платона:

– «Надь! А чего это Платон в рабочее время всё по поликлиникам ходит, всё анализы сдаёт?!».

– «А так надо, Иван Гаврилович!» – с раздражением не то на Платона, не то на Гудина, ответила Надежда Сергеевна.

– «Ванёк! А что это тебе чужие испражнения покоя не дают?! Это у тебя профессиональное?!» – добил его Платон.

Платон практически не оставался в долгу у ёрника.

В ответ на жалобы Гудина на боли в поясницы он посоветовал:

– «Ванёк! Ты что-то совсем в пояснице плох стал?! Тебе надо к мануальщику, и пройти цикл менструальной терапии!».

Даже в тех случаях, когда шильник Табаки, как всегда, заискивал перед тем, с кем был рядом, особенно перед начальницей, он получал достойный, персональный отпор в её присутствии.

Платон размножал на ксероксе экземпляр Главы 7 «Гудин», когда вошёл его прототип, сразу и с ходу подтвердивший написанное о нём:

– «Ты опять размножаешь свои анализы мо́чи?!» – нарочно сделал он неправильное ударение.

– «Нет, твои… кала!» – подчеркнул суть вопроса Платон.

Это, прикрытое пошлой шуточкой, хамство «Табаки» вскоре дало толчок и его повелителю «Ширхану».

Через несколько минут Надежде Сергеевне надоели звуки копировального автомата:

– «Платон! Давай, выключай свою шарманку!».

– «Ой, как ты здорово сказала… шарманку!» – обрадовался лживый и льстивый Гудин.

– «Шарманка – от слова шарм!» – прекратил его преждевременную радость Платон.

Но Гудин всегда пытался взять реванш, не желая быть последним, хоть на следующий день, хоть через неделю, насколько хватало его выдумки, интеллекта и злопамятной говнистости.

Другой раз Надежда обратилась к сидящему около ксерокса Гудину:

– «Иван Гаврилович! Отксерьте мне…».

– «А ты лучше попроси своего писателя!» – зло ответил тот про Платона, работающего в соседней комнате.

Войдя к Платону, Гудин что-то спросил пустое. Платон невнятно ответил.

– «И чего ты чмокаешь?!» – не расслышав Платона, схамил он.

– «А ты, оказывается, не только дурной, а ещё и глухой вдобавок!» – снова получил он от Платона.

При повторении ситуации он проще высказался о Гудине:

– «Глухомань!».

Наверно со стороны было очень забавно наблюдать за взаимными пикированиями двух, по сути, стариков. И часто свидетелями этого были работавшие с ними женщины.

Как-то, заглянувший в чужую комнату Иван Гаврилович, быстро нашёлся, что ответить, удивившимся его любопытству, женщинам:

– «А я мимо проходил, вижу, дверь открыта, и посторонние люди стоят! Думаю себе – проконтролирую! Чуть что…».

– «…тоже сворую!» – перебил его стоявший поблизости Платон.

– «Платон! Спрячь свой поганый язык!» – раздражённо и обиженно ответил Гудин.

А на какое-то предложение Платона вместе что-то сделать по работе, Иван Гаврилович торжествующе изрёк:

– «Это ниже моего достоинства!».

Смеясь, Платон посмотрел на стык пиджака и брюк Гудина, словно пытаясь сквозь их материал всё же разглядеть достоинство Ивана Гавриловича, задав сакраментальный вопрос:

– «А у кого достоинство выше?».

И сам же на него первый ответил:

– «У кого оно короче!».

Гаврилыч захохотал. Ему нравился ни сколько юмор Платона, сколько его неиссякаемый оптимизм.

– «Я смотрю, ты тоже о себе высокого мнения!» – попытался, наконец, взять реванш у Платона за его прежний упрёк Иван Гаврилович.

Но не тут-то было!

– «А все творческие люди о себе высокого мнения!».

– «Так это я, значит, то же творческий человек?!» – искренне удивился возможности попасть в творцы, Гудин.

– «Конечно! Ты тоже творишь! Я бы даже сказал больше, вытворяешь!».

– «Да! Многое я натворил за свою жизнь! Не то, что нынешнее поколение!» – согласился Иван, но с упрёком в адрес молодёжи.

Тут же тему подхватил и Платон:

– «Если поколение наших стариков умело терпеть и смотреть в корень, то теперешнее – только пердеть и сосать его!».

– «Да, да!» – радостно согласился Иван Гаврилович.

– «Я в таких передрягах бывал, и жив остался! Ой! Это значит, я ещё хорошо… обделался!».

Иван Гаврилович часто коверкал пословицы и поговорки. Он говаривал:

– «Нет слуха… без огня! Было бы желание, а член (исполнитель) найдётся!».

Иногда сам Платон дополнял высказывания Гудина, придавая им новый, комичный смысл.

– «Поживём…» – начинал, было, Иван Гаврилович.

– «… посодют!» – неожиданно продолжал его поговорку Платон.

– «Куй железо, пока…» – тривиально начинал, было, доцент.

Но Платон опять неожиданно вставлял своё, перебивая того и теперь уже сам ёрничая:

– «Ваньк! Да нет же! …Уй железный, пока он горячий!».

Но это касалось не только поговорок, но и обыденных изречений.

– «Я на даче спал…, как убитый!» – похвастался летом Гудин.

– «И заметь! Не от горя!» – уточнил Платон.

– «Ну, ладно! Я погнал, пока…».

Но Платон опять не дал ему договорить:

– «… Солнце светит!».

Даже когда они говорили о серьёзном, Платон нет, нет, да и веселил Ивана Гавриловича.

Объясняя что-то важное Платону, Гудин оправдывал трудности:

– «А там камней подводных полно!».

– «А ты плыви по поверхности, а не ныряй!» – подколол его коллега.

Другой раз, чем-то восторгаясь, Гудин расслабился:

– «Да! И ощущаешь себя че а еком!».

– «И это звучит гордо!» – помог ему Платон полнее почувствовать себя им.

В конечном итоге Платон всё же подкупил «неподкупного» Гудина своим интеллектом, независимостью и добротой.

Периодически Кочет и Гудин совместно ударялись в воспоминания о далёких, детских и московских годах.

После таких воспоминаний они естественно сближались. Платон иногда невольно делился с Иваном и наболевшим и проблемами.

Разговаривая о неиссякаемой хапужьей сущности своей сестры-богомолки Анастасии, Платон рассказывал Ивану, что Настасья Петровна объясняла всё это промыслом божьим.

– «Бог, что, трактирщик, что ли? Всем давать? Он даёт здоровье, чтобы она трудилась!» – очень мудро отреагировал Иван Гаврилович.

– «Экономическую выгоду приобретаешь на время, а здоровье теряешь навсегда!» – изрёк он очередную мудрость.

Другой раз Платон поделился обидой на своего единственного дядьку, не понявшего его душевного порыва, и плюнувшего в его адрес необдуманной критикой его смелой распущенности в присланных тому для забавы стихах.

– «Дело в том, что мой дядька по жизни… ну, ему многого не было дано в жизни. Да и от жизни он сам многого не брал!» – пытался сформулировать мысль Платон.

Гудин непонимающе уставился на коллегу.

– «У него кругозор от глаз до пупа! Ниже нельзя, а выше не может!» – наконец Платон нашёл лаконичное определение.

– «А у тебя?!» – привычно не удержался Иван от подколки.

– «А у меня – от глаз на макушке до самого пола, куда смотрю, потупив взор! Вот какой мой кругозор!» – всё же изящно отбился Платон.

– «Приятно ощущать рядом верное плечо друга! Но ещё приятней – тепло бедра подруги!» – как-то полушутя, полувсерьёз схохмил он.

Проникшись теплом товарища по работе, Иван Гаврилович вскоре спросил того, не отрывая глаз от кроссворда в газете:

– «Платон! Как правильней писать в кроссворде: скапец, скупец, или скопец?» – поинтересовался Гудин, своим вопросом удивляя Платона.

– «Если у него есть…, то скупец! А если нет…, то скопец!» – опять не смог удержаться от ёрничества знаток.

– «Платон! Ну, ты и хитрый!» – непонятно на что намекнул Гудин.

– «Так если ты раскрыл чью-то хитрость, так значит ты хитрожопей его!» – объяснил Платон очевидное и вероятное.

Такая оценка льстила шильнику, и от удовлетворения он заёрзал на месте.

– «Ваньк! Ты весь извертелся! Ну, прям, как эволюта с эвольвентой!».

– «Ну, что такое инвалюта, это всем ясно! А причём здесь её лента?» – выдал вдруг гуманитарий.

Под впечатлением им сказанного, Платон вскоре сочинил стихотворение про Гудина:

А иногда Платон забрасывал камешки в огород Гудина и без его участия, и без его ведома. Как-то одна посетительница посетовала:

– «У Вас в кабинете три компьютера! А почему же кактусов нет?».

– «А у нас роль кактуса выполняет Иван Гаврилович!» – объяснил ей Платон.

Другой раз в разговоре коллег, обсуждающих очередную глупость доцента, возмутившийся очередной его выходке Платон, вполне искренне спросил коллег:

– «А его хоть проинформировали, что он дурак?!».

А Иван Гаврилович, по большому счёту, был им в действительности, к тому же ещё и с самомнением.

Многие люди других называют шелупенью, не понимая, что сами таковыми и являются.

Ох, и насмотрелся Платон на людей! Сколь же в некоторых из них гонора и необоснованного самомнения, которые идут скорее от собственного незнания, неумения и презрения к окружающим!

Хотя на первый взгляд у таких людей вроде бы и габитус приличный, да и харизма вроде тоже есть, хотя конечно по делу её как раз и быть-то не может.

И Платон горестно вслух заметил:

– «К сожалению, культурных людей меньше, чем образованных!».

По этому поводу он уже сокрушался про себя:

Ведь живём только один раз! Почему же всё это надо терпеть? Улыбаться в глаза хаму, как будто бы ничего и не произошло, тем самым потворствуя ему?!

Вот и Иван Гаврилович относился к той категории людей, которые, если сами обосрутся, то тут же, чтобы на них не подумали, мажут своим говном других!

Постоянные попытки Гудина всегда и везде из всего извлекать выгоду для себя, как-то вынудили философа высказаться по этому поводу, уже ссылаясь даже на Конфуция:

Благородный человек – знает только долг, а низкий человек – только выгоду!

И Платон убедился, что у Гудина не только хилый габитус, но и по большому счёту, полностью отсутствует харизма. Лишь в первые минуты знакомств с ним, можно было подумать, что перед Вами интеллигентный человек. Но по мере общения с ним, с каждой минутой это впечатление довольно быстро и неотвратимо улетучивалось, как дым, освобождая место неприязни, презрению, а то и омерзению.

Аналогичные чувства возникали и у других сотрудников, работавших с Гудиным, и они вовсе не скрывали этого, часто тоже грубо отбиваясь от хама, да и просто подлеца.

Уборщица Нина Михайловна вошла в кабинет и весело поздоровалась с Платоном и Гудиным:

– «Привет рабочему классу!».

– «Привет!» – ответил только Платон, которого никогда не коробила близость или даже принадлежность к гегемону.

А вот Иван Гаврилович промолчал.

– «А Вы чего не отвечаете?!» – по простоте душевной спросила уборщица.

– «А я не рабочий!» – гордо и с пренебрежением сухо ответил Гудин.

– «Да кто тебя возьмёт в рабочие-то, бездельника такого?!» – искренне возмутился тогда Платон, бывший до этого с Иваном в контрах.

В другой раз Гудина отшила уже она сама.

Гудин как-то придрался к обедавшей Нине Михайловне:

– «А зачем Вы взяли этот нож? Мы им продукты режем!».

– «Так и я им не в жопу лажу!».

А въедливой Нине Михайловне палец в рот лучше было бы и не класть. Это была уже не тихая и щепетильная Марфа Ивановна Мышкина. Здесь можно было и получить буквально, нарваться на достойный ответ.

Но из-за своей излишней шустрости она часто влезала не в свои дела, и получала за это, в том числе и от Алексея, и совсем редко от Платона.

Вскоре Алексей даже стал тыкать Нине Михайловне.

С Платом же у них произошло другое.

– «А чего Вы всё время дверь закрываете?» – поинтересовалась однажды она у того.

– «А мне в ухо дует!».

– «О-о-о! В ухо? Скажете, тоже!».

– «Так кому в ухо, а кому в анус, вагину, или в мозги! У каждого свои проблемы!» – слегка раздражённо ответил Платон.

Уборщица была ровесницей Гудина, хотя он её и называл бабкой, априорно, даже классово ненавидя.

Несмотря на свои годы, Нина Михайловна была очень работоспособной, но своенравной. Это проявлялось в постоянном изменении дислокации многих вещей и предметов, коих при уборке в офисе касалась её ловкая и дотошная тряпка, что раздражало в первую очередь капризного Алексея.

Приехавшая из Ташкента со всей своей семьёй, землячка Гудина тоже быстро разобралась в нём и ответила взаимной неприязнью.

Однако общая земля и общая тема иногда сводили земляков за совместными воспоминаниями, делая их на время друзьями.

Недопонимание и недоверие, и даже неприязнь между людьми, часто возникает из-за того, что они друг друга бессловесно не поняли.

И стоит им пообщаться, как всё становится ясным и понятным, а эти люди – даже приятелями, или, хотя бы, единомышленниками пусть только по одному обсуждаемому вопросу.

Увлекшись с очередной беседой с уборщицей, Гудин задержался у Платона, который, дабы не мешать увлекшимся, вышел в офис к Надежде.

– «А где Иван Гаврилович – вскоре спросила та.

– «А он у меня с Ниной Михайловной по Ташкенту… мастурбирует! То есть ностальгирует!» – не смог не съёрничать Платон, которому те мешали работать.

Надежда тут же заголосила:

– «Иван Гаврилович! Идите сюда! Хватит… мастурбировать!» – неожиданно кончила она, всё ещё находясь под впечатлением от сказанного Платоном.

Тут же Гудина словно сдуло с чужого места, и он, гневный, красный, как рак, зыкнул на Надежду с дверного проёма:

– «Надь! Ты давай, фильтруй базар! А то нас совсем достала своей домашней феней!».

В последнее время Иван Гаврилович стал как-то лучше работать, и сам почувствовал это.

Поэтому его ещё больше возросшая самооценка и гордость не позволяли ему больше молчать по-поводу, хоть и не злобных, но всё же оскорблений. Посему и он тоже не оставался в долгу.

Такое изменение отношения к работе, конечно, очень радовало коллег Гудина.

Платон с Надеждой наконец-то добились своего – и козёл дал молока!

Это новое положение и прежнее отношение Гудина к работе Платон объяснил Надежде просто и доходчиво, по-философски:

– «В жизни бывает так, что для того, чтобы высоко прыгнуть, надо сначала низко присесть!».

Но иногда Надежда Сергеевна, всё-таки не желая связываться со скандальным Гудиным, поручала его курьерскую работу временно свободному Платону.

Иван Гаврилович больше любил работу в офисе, особенно в отсутствие начальницы.

Утром он, набычившись, садился за её стол и быстро входил в роль начальствующего кресла.

Когда однажды утром по телефону спросили Надежду Сергеевну, он резко переменился, «обидевшись» на звонившего, и ставя затем всех абонентов на им отведённое для них место.

– «А она будет позже! Она сейчас собаку… как это?».

– «… линчует!» – подсказал, было, Платон.

– «Ой, нет! Кастрирует!» – поспешил возразить ему в трубку Гудин.

Но особенно Иван Гаврилович расцветал, когда приходили редкие покупатели. Он излишне шумливо и говорливо исполнял роль начальника, знатока-доцента. При этом иногда так входил в роль, что давал указания коллегам принести ему какой-либо товар, на что в лучшем случае получал молчаливое несогласие, а в худшем – немедленный, гневный, словесный отпор, во всяком случае, от Платона, которому такая позиция старца была просто смешна, что он часто выражали в своих комментариях.

– «Масло можно втирать и в кожу. Тогда Вы станете стройным, как…» – замялся было Гудин, подбирая нужные слова.

– «Лён!» – помог Платон, вызывая одобрительную улыбку Алексея.

– «И голубым!» – окончательно сразил он и покупателя.

Оставаясь без начальницы, старички иногда любили перемыть косточки периодически им хамящей, просто предавая её друг перед другом.

Почему всех властителей всегда предают?

Потому, что у их ближайших соратников на них накапливается обида, порой на незаслуженные оскорбления, на которые они не могут сразу достойно ответить этому повелителю.

Поэтому, при удобном случае такие обиженные и оскорблённые, часто не в принципиальных вопросах, а в мелочах, сводят счёты с обидчиком, предают своего начальника, бросая его в самый неподходящий момент, или просто за спиной перемывают косточки, как Гудин с Платоном.

Жалуясь на начальницу Платону, Гудин вызвал искреннее возмущение того:

– «Ну, Надька и самодурка!».

– «А чего тебе? Она платит! И сиди, работай потихоньку, не рыпайся!» – поучал лояльности Гудин.

– «Да! Хорошо платит, регулярно и вовремя! А то даже и раньше!» – согласился с этим доводом Платон.

– «И за дело!» – напутствовал Иван Гаврилович.

– «Да! Этого у неё не отнимешь!» – не слушая совета, продолжил свою мысль Платон.

– «Так что, Платон, трудись!» – всё-таки поставил свою заключительную точку Гудин.

– «Надька же знает, где дыню сажать!» – после паузы добавил он самодовольно.

– «Да! Она-то знает, но сажает её очень долго и по несколько раз в одно и, то же место!» – вдруг перевёл разговор на несколько другую тему Платон.

Да! Привычка по нескольку раз менторски повторять второстепенное, которое подчинённые могли додумать и сами, сослужило Надежде Сергеевне недобрую службу. Из-за отвлечения по мелочам она иногда забывала сообщить курьеру какую-либо важную деталь, из-за чего работу приходилось делать заново.

Так, например, она попросила привезти акт сверки платежей, но не уточнила, за какой период. В результате получила не то, что ей было нужно в данный момент.

Одновременно с этим, некоторые подчинённые, во всяком случае, Платон, просто переставали слушать эти переливания из пустого в порожнее, что могло, и нередко приводило в итоге и к потере важной информации.

– «У неё нет образованности начальника!» – делился с Гудиным Платон.

– «Так её на начальника никто и не учил» – поддержал тот.

– «Она никогда не анализирует причины сбоев, поэтому ошибки повторяются, и будут периодически повторяться!» – теперь уже заключил Платон.

– «А надо ей подсказывать!» – решил вдруг Иван Гаврилович.

– «Да! Наше дело – заострить вопрос! А затупить его – дело начальника!» – подбил итог Платон.

Однако, как только Надежда Сергеевна появлялась в офисе, особенно, если неожиданно, как тон старцев сразу менялся, и в нём чувствовались уже совсем другие нотки.

Но, на, как всегда эмоциональный рассказ начальницы о её или сына умных действиях, шло саркастически заумное от Платона.

– «Надь! Ты у нас, прям Тульский соловей!» – начинал он петь ей якобы дифирамбы.

– «Умно, умно!» – твердил подхалим Гудин.

Но косточки другим, отсутствовавшим сослуживцам любил перемывать с Платоном не только Гудин, но и Надежда, делая это чисто по-женски, эмоционально, и в красках, гиперболизируя проблемку.

– «Платон! А чего это Гаврила прицепился к твоему варенью?» – как бы невзначай бросила она камушек в огород Гудина.

– «Так это понятно! Ему же своё принести слабо!» – указал Платон на слабость их коллеги.

Другой раз Надежда Сергеевна пожаловалась Платону Петровичу на Ивана Гавриловича и Алексея Валентиновича, что они, мол, часто играют на компьютере в ущерб работе, оптимистично и с надеждой в голосе завершая:

– «Хорошо, что ты хоть не играешь!».

– «Ну, во-первых, я уже далёк от возраста Алексея; а, во-вторых, ещё не дожил до маразматического возраста Гаврилыча!» – горделиво ответил тот.

Так что доставалось всем.

И лишь очень редко Надежда Сергеевна Павлова и сама получала почти от всего коллектива.

Исключение пока составлял лишь самый младший Алексей.

На очередной перл Надежды:

– «Ты, что? Дурак?!».

Сначала последовало возмущение Ноны:

– «Надь! Ну, ты и сказанула! А-а, с тобой всё понятно! Кого-то аист приносит, кого-то в капусте находят!».

– «Да, тут капустой и не пахнет!» – включился в осуждение Гудин.

– «А тебя, наверно, в хлеву откопали?!» – злорадно, на высокой ноте, завершила свою мысль Нона.

– «Под навозом, что ли?!» – подложил кизяка в огонь Иван Гаврилович.

Тут же с кочергой в огонь влез и Платон, смеясь, выдавая Надежде:

– «Надь, а ты знаешь, что если около женщины все кругом дураки, то это значит, что она сама самая последняя дура!».

– «Ну, ты и сказанул! Во-первых, это не смешно! Во-вторых, непонятно, и слишком уж заумно!» – обиделась было теперь и сама начальница.

– «Это пример математического многочлена с точным ответом неоднозначных решений!» – совсем запутал вопрос Платон.

– «Чьих членов?!» – пытался ослить Гудин.

– «Не поняла!» – непонятно на что оторопела Надежда.

– «Ну, как же тебе непонятно?! Ведь ты у нас женщина умная! Так?» – начал исподволь Платон.

– «Ну, допустим!» – неосторожно выпалила его производственный руководитель.

– «Тогда давай рассуждать логически! Ты сравнила себя со всеми тебя окружающими людьми, причём с каждым из них, и поняла, что все они дураки! Но кто-то будет дурее, а кто-то умнее. Поэтому их всех, следовательно, можно сравнить друг с другом, и выстроить в приоритетный ряд: 1-ый дурак, 2-ой дурак, и т. д., последний дурак! А потом за ними уже идёшь ты! Следовательно, в этом человеческом ряду ты самая последняя дура! Чего тебе тут непонятно? Любой дурак это поймёт!».

– «Нет! Я первая умная!» – вдруг встрепенулась, вошедшая во вкус логики, Надежда.

– «Ты бы была ею, если бы был 2-ой умный, 3-ий, и т. д.!».

– «Я единственная умная!» – вдруг чуть ли не завопила, заблудившаяся в сентенциях и возбудившаяся от такого напора коллеги, Надежда.

– «А единственные умные обычно живут в Кащенко!» – вдруг снова, вовремя и к месту вмешалась Нона.

– «Или в… Белых столбах, как ты!» – довольный своей словесной находкой, заржал Гудин.

– «Да ну Вас!» – отмахнулась проигравшая логический спор Надежда.

– «Как известно, глупость, как и ум, бывает врождённой, бывает приобретённой. У тебя, похоже, врождённая! У меня же, если она действительно есть, то только приобретённая! Как говорится, с кем поведёшься…!» – совсем уже разошёлся философ.

И конечно Надежда Сергеевна затаила обиду и злобу на своего, хоть и интеллектуального, но всё же подчинённого, и это вскоре вылилось наружу:

– «Платон – подлец! Уже себе купил еды!» – пожаловалась в сердцах Надежда Гудину, не стесняясь присутствия Платона, а скорее специально.

На некоторое время между ними воцарило взаимное раздражение и даже неприязнь.

Другой раз Надежда подсуетилась и вовремя дала Платону деньги на покупку общей еды, начальственно напутствуя его:

– «Платон! Купи только хорошее!».

Так! Значит, раньше кто-то всё-таки «посмотрел дарёному коню в зубы!» – решил про себя Платон, озвучив лишь:

– «Там всё хорошее! Ведь на товарах не написано, хорошие они, или нет! Говори конкретно, что купить!».

По этому поводу Платон просветил чуть не подавившегося Гудина:

– «Еда должно пойти через добрые руки! А когда тебе начальница делает, якобы, одолжение, на «общественные» или свои деньги покупая еду, причём которую лишь она сама хочет, то эта еда будет не впрок! Она как бы мысленно кричит нам: нате, жрите мои подаяния!».

А в конце рабочего дня Надежда объявила Платону:

– «Платон, завтра на работе надо быть с ранья!».

– «А это во сколько?».

– «Во сколько, во сколько!» – как девка, передразнила Надежда Платона.

– «Со сранья!!!» – повысила она голос объясняя неясно объяснённое, при этом ещё и усиливая эффект.

– «Ну, я же не знаю, когда у тебя сраньё!?» – выдал Платон, про себя подумав: На! Получи, зараза!

– «Сегодня идём в «Ёлки-палки»!» – через несколько дней обрадовала всех начальница.

– «Хорошо!» – теперь уже более спокойно прореагировал проинформированный Иван Гаврилович.

– «Но с нами идёт Маша, моя давняя подруга!» – якобы обрадовала мужчин Надежда Сергеевна.

– «Ну, если Маша… тогда можно не только на ёлки, но и на…» – не удержался от дежурной хохмы, оборванный Надеждой, Платон.

В отличие от своих подруг, знакомая всем Маша не была хабалкой-матерщинницей, всегда держащей хвост морковкой.

Их с Надеждой детство прошло в одной деревне, где они росли в одном хлеву, кормились в одном стойле. Но их девичьи грудки доились уже по-разному, разными руками и в разных местах, где эти тёлки набирались опыта и ума-разума. Но время развело их по разным стадам и весям.

И как истинную тёлку Надежду всегда можно было легко купить, приручить своим вниманием к её хвастовству, её и особенно сына успехами.

К тому же, как Козероги, Платон и Надежда не держали в себе долго обиду, и, тем более, зло на кого-либо. Позитивный жизненный настрой всегда вёл их вперёд. Они никогда не зацикливались на бедах и невзгодах, неудачах и неприятностях, всегда, как танки, шли только вперёд, иногда, даже напролом.

В этом Платон прекрасно понимал Надежду. Он тоже любил поделиться с близкими своей радостью и успехами. Так же, как и Надежда, не любил распространяться о своих проблемах. К тому же оба они были садоводами.

– «А мы насушили десять ве́дер яблок! А дома чай пьём и с клубнинишним вареньем и с малинишним!» – на своей фене по осени хвасталась Надежда Платону и Гудину.

Но Надежда, как все сильные личности, была ещё и легко ранима. Платон однажды красочно просветил по этому поводу Ивана Гавриловича:

– «Она, как кожа локтя – внешне грубая, но чувствительная!».

Вскоре Надежда Сергеевна показала Ивану Гавриловичу и Платону Петровичу фотографии об их новой с сыном поездке в Египет.

С фотографии взирал весьма упитанный молодой мужичок-бурячок с толстыми губами и весьма надменным взглядом. Было непонятно, смотрел ли он так только на фотографирующую его мать, или на весь мир.

Мать всячески расхваливала сына, не забыв и о его культуре.

– «Да какая у её Лёшки может быть культура? Если он смесь крестьянки с Радзиховичем?!» – возмущался потом Гудин.

И действительно, в её рассказы очень трудно было поверить, если судить об Алексее по её же поведению и высказываниям. И хотя Надежда, безусловно, была очень хорошей матерью, даже наседкой, в её поведении был отчётливо виден излишний эгоизм.

Он особенно наглядно проявлялся в коллективной трапезе. Она всегда быстрее всех первой хватала самый большой и самый лучший кусок, почему часто сама и нарезала по-деревенски крупно колбасу, мясо или торт и другое. А потом она ещё брала себе добавки, иногда даже ограничивая остальных фразой, типа:

– «Оставьте Лёшке! Он приедет и поест! Он любит это!».

И со временем борьбу с этим злом, первой и пока единственной, решительно повела, финансово не зависящая от неё, Нона. На такую реплику по поводу отсутствующего Алексея, она смело предложила:

– «Надьк! Ну, так ты вот и положи свой второй кусок Лёшке. А мы лучше ещё возьмём по-маленькому, добавки!».

И после всеобщего смеха троицы, добавила:

– «А то я тебе буду говорить: Надя! Опять сено?! Фас!».

После этого Платон ещё больше зауважал Нону Петровну. Ему не раз приходилось сравнивать внешность обеих женщин.

Они обе были излишне толсты. Но если у Надежды увеличились в размерах и твёрдости уже её бесформенные и даже уродливые формы, то у Ноны увеличились в размере, правда, став рыхлее, её красивые формы.

Шикарный бюст Ноны энного размера отлично гармонировал со всем её роскошным телом, не скрывавшим и её всё ещё длинных ног.

А постоянная, открытая, доброжелательная улыбка её красивого лица придавала всему её облику дополнительный, незабываемый шарм.

По этому поводу Платон шутливо-эротически заметил:

– «Улыбка обеззараживает человека!».

А та, в свою очередь, отмечала, что Платон, как впрочем, и его другие коллеги мужчины, является сильной мужской особью, то есть особью, имеющей большое потомство.

– «Только мне непонятно? Почему ты Надьке не даёшь отпор. Она же хамка, чушка деревенская неотёсанная?!» – тут же спрашивала она Платона.

А тот, немного смутившись, оправдывался перед шустрой и независимой женщиной:

– «Да, вообще-то иногда даю!».

– «Да что-то я особенно и не слышала!».

– «Да нет! Просто я, как человек глубокой культуры, стараюсь жить так, чтобы никому не мешать, ни от кого не зависеть, ни у кого ничто не просить! То есть быть полностью или максимально автономным! К тому же, я ведь нонконформист, то есть одинокий волк!».

Но, естественно, полностью автономным Платон быть не мог. Он невольно был свидетелем, проходившей вокруг него жизни, в том числе отношений между женщинами, их небольших интриг, зависти и обид.

В один из дней Нона, выпятив грудь, демонстрировала Надежде новую кофточку:

– «Ну, как сидит?!».

– «Важно не что и как сидит, а на чём сидит!» – бесцеремонно вмешался в разговор, вошедший в офис Платон.

По реакции Надежды он понял, что допустил бестактность.

Для него всё ещё было важным не то, как женщина выглядит одетой, а то, как она выглядит раздетой.

Он словно говорил:

– «Остановись, мгновенье! Я тебя поимею!».

Поэтому любую понравившуюся ему женщину Платон мысленно раздевал, и на полдороге, убедившись, что это не то, так и оставлял, мысленно бросал её полураздетой.

После испитого на очередной корпоративной вечеринке Платон как-то откровенно поделился с дотошным Гудиным в присутствии любознательного Алексея:

– «Была бы Нонка раза в полтора худее, я бы залез на неё и больше бы не слезал!».

– «Заснул, что ли?!» – бесцеремонно схохмил молодой, влезая в разговор старых аксакалов.

Вскоре, честный Иван Гаврилович доложил об этом Ноне. Ибо та стала усиленно худеть, следить за собой, прихорашиваться и принаряжаться.

Платон, было, с испугом отнёс это сначала на свой счёт. Но, к его счастью, это оказалось для другого мужчины. Просто Нона вняла мысли умного, мудрого, бывалого и искренне ей симпатизирующего коллеги.

А любовников у свободной, красивой женщины было предостаточно. Некоторые не задерживались. Но, в основном, все присасывались к ней, как дойной корове, как к последнему, верному средству спасти авторитет своего мужского достоинства.

Считая предрассудком прошлого, Нона никогда не скрывала этого и щедро делилась с коллегами информацией на закрытые синей моралью темы.

Будучи невольно втянутым в обсуждение анатомических особенностей мужских органов, доктор-проктолог Гудин и инженер-механик Платон поучали любознательную экспериментаторшу.

Платон, в частности, доказывал Ноне, а это был его тип красавиц – растрёпанных и тёплых:

– «Нон! Важен не только размер…, но и фактический, реальный, коэффициент его увеличения!».

И Нона вскоре вновь столкнулась с этим вопросом, невольно вспомнив слова Платона.

Она, почти десять минут возбуждала член любовника, но градиент любви ничего не показывал. Наконец, и она не выдержала:

– «А ты о чём сейчас думаешь?».

– «О тебе, конечно!».

– «Значит, плохо думаешь!».

Но и на эту женщину постепенно оказала влияние окружающая её обстановка. Постепенно и Нона взяла почему-то пример с Надежды.

На приветствие Платона:

– «Привет, Нон!».

Неожиданно последовало до возмущения знакомое:

– «Ага!».

Тогда Платону ничего не осталось, как спросить начинающую хамку:

– «И давно это у тебя?!».

Такую манеру приветствия Нона невольно переняла от Надежды.

Хорошо, что хоть свой внешний вид и манеру поведения она не может перенять от Надежды! – несколько порадовался Платон.

А внешний вид Надежды, особенно фигура, были одиозны.

Её лицо напоминало упитанного хорька, а при улыбке – даже крысу. Чуть скуластое, оно сужалось к носу и подбородку. Весьма большие зубы придавали ему вид доброго хищника, вернее хищницы.

Но большие, добрые, серые и даже чем-то красивые глаза были главной его достопримечательностью.

Короткие, гладко зачёсанные волосы дополняли картинку гладкошёрстности.

При нередком использовании Надеждой Сергеевной косметики её лицо приобретало даже некоторый шарм.

А гладкая румяная кожа и молодящая стрижка придавали ей вид пожилой, озорной девчонки, коей, впрочем, она и была в детстве.

А вот с фигурой Павловой явно не повезло.

Давно потеряв девичьи прелести, она со временем растеряла и женские. Её грудь слегка обвисла и опустилась. Но не это было самым главным недостатком её фигуры.

Надежда была коротконога. А её слишком мускулистые икроножные мышцы, плюс косолапость, придавали её походке медвежью неуклюжесть.

Но самой главной бедой их начальницы был чрезмерно большой живот. Своей формой и объёмом он не только безвозвратно уничтожил её талию, но и нависал страшным грузом, будто бы спрятанного под одеждой спасательного круга.

Дополняла облик Надежды чрезмерная её сутулость.

Ходила она вразвалочку, переваливаясь с ноги на ногу, как утка, тяжело переставляя ноги-бутылочки под бренным телом.

И уж совсем большую неказистость её облику придавало полное отсутствие вкуса в одежде, особенно в подборе её цветовой гаммы.

В общем, на Надежду лучше всего было бы не глядеть, дабы не портить свой вкус, что Платон в основном и делал.

Да! Габитусом и харизмой Надька наша не блещет! – решил про себя писатель.

Под стать видимости Надежды Сергеевны была и её слышимость. И это касалось не только формы, но и содержания её высказываний.

– «А кто у Вас семечки ест?» – задала наивный вопрос Надежде новая уборщица Нина Михайловна.

– «У Платона на них аллергия, поэтому он их не ест!» – начала сразу Надежда с невольного тонкого оскорбления коллеги.

– «Надь! Я их не ем не поэтому, а в принципе! Потому, что воспитан по-другому, и принадлежу к другому культурному слою!» – перебил её Платон, тоже тонко издеваясь.

В неофициальный обеденный перерыв она продолжила начальственную, панибратскую бесцеремонность:

– «Платон! Мы пойдём с Алексеем, отобедаем! Пока Гаврилыча нет, посиди на телефоне!».

– «А мне, как? Пообедовать можно?!».

А вскоре после обеда Платон, выполняя новое задание начальницы, поинтересовался у неё:

– «Я что-то никак не найду коробки, которые ты просила!».

– «Да там они! На тубаретке!» – ответила она.

И вообще, у Надежды Сергеевны с русским языком и разговорной культурой была большая проблема.

– «Дебет с кребетом не сходится!» – жаловалась она кому-то по телефону.

– «Один пакет совсем порватый!» – вскоре пожаловалась она и Гудину.

Хотя Надежде Сергеевне и не было свойственно большое чувство юмора, но заряженная всеобщей атмосферой, обычно задаваемой Платоном, она иногда вдруг юморила, причём не без философского контекста.

– «Знаете, почему деньги сами к нему в руки плывут? Потому что он ими шевелит!» – объясняла она Платону и Гудину причину зарабатывания хороших денег Алексеем.

– «Везёт Лёшке!» – завистливо протянул Гудин.

– «Алексей везунчик – потому, что он возит!» – несколько успокоил того Платон.

И действительно, Алексей шустрил, и не только по работе и в своих делах, но и в словах, часто поддерживая шутливую атмосферу, помогавшую их коллективу работать легко, весело и непринуждённо. Когда Платон задержался с отпиранием изнутри двери из полуподвала склада на улицу, где ждали с грузом Алексей и Гудин, раздался их нетерпеливый стук в дверь.

– «Кто там?» – задал игривый тон Платон.

– «Сто грамм!» – пропищал за дверью, принявший правила игры Гудин.

– «А мы ждали килограмм!» – неожиданно продолжил Платон, нарочно затягивая ожидание.

– «А если почтальон Печкин?!» – вмешался, ещё не забывший детскую тематику, трижды отец – Алексей.

– «Тогда нам нужен Александр Овечкин!» – отпарировал болельщик хоккейного «Динамо» Платон.

– «Здравствуйте, господа-товарищи!» – пошутил в другой раз со своими коллегами-мужчинами Платон.

– «Платон! Ты чего это? Какие теперь товарищи?!» – удивился Гудин.

– «Только тамбовские волки!» – злопыхнул Алексей.

– «Хорошо! Здравствуйте, господа-тамбовские волки!» – поправился Платон, уязвляя самолюбивых.

И тут же он безнаказанно ещё раз уел своих коллег:

– «Мужчина, не отслуживший в армии, неполноценен, как гражданин!».

На что не служивший срочной службы в СА Алексей сразу прореагировал, как бы оправдываясь и набивая себе цену.

Тут же Алексей неожиданно рассказал коллегам, что в бытность студентом его проверяли на пригодность работы в разведке, и он прошёл проверку с резолюцией работать в Германии. Но он, как человек творческий, гениальный, якобы отказался от их предложения, не желая всю жизнь кому-то подчиняться и от кого-то зависеть.

Вскоре после этого Платон, воспользовавшись отсутствием Алексея, поделился с коллегами своими весьма большими сомнениями по поводу этого.

– «Очень странный вывод! Я бы, например, будучи сотрудником западногерманской контрразведки «Ведомства по охране конституции» раскрыл бы и разоблачил Алексея ещё в дальнем поезде по пути в Германию.

Достаточно было бы ему сходить в туалет, или где-то посморкаться, утереться рукавом, а уж тем более при приёме пищи в купе, или ещё хуже – в вагоне ресторане – тогда уж вообще! Сразу бы понял, что это «Русиш шваль».

И назовись ты хоть Конрадом Аденауэром, хоть Людвигом Эрхардом, или даже Вили Брандтом, всё равно наш Гюнтер Гийом был бы сразу разоблачён!».

Объяснив не знавшим или забывшим коллегам, – делающим вид, что они знают этих людей, – кто это такие, Платон продолжил:

– «И никакая разведшкола не научила бы Алексея аккуратности и, тем более, немецкой педантичности. Ведь каждая клеточка его тела просто пронизана… разгильдяйством!

Единственное, чтобы я ему действительно бы доверил, так это работу в аналитическом отделе с анализом немецкой научно-технической информации. Причём только технической! И ни в коей мере не политической, да и то не одному, а в коллективе, под контролем!».

Иван Гаврилович Гудин согласно закивал Платону, не удержавшись от своего комментария:

– «Так по нему же видно, что он рыжий еврей! Какая тут к чёрту Германия?!».

Платон тут же подыграл ему:

– «Уж если кто бы и смог работать в разведке, так это Гаврилыч! Причём агентом влияния!».

– «Ха-ха-ха!» – выдал самодовольный Иван… Адольфович.

И через несколько минут, уже успокоившись, подумав о чём-то своём, Гудин задал Платону весьма пространный вопрос:

– «Платон! Ты слышал? Многие евреи, особенно выходцы из бывшего СССР, уезжают из Израиля в другие страны! Непонятно, почему?».

– «Так всё как раз понятно! Обманывать там стало трудно, да и некого – разложил всё по полочкам и на лопатки Платон, с сарказмом добавив:

– «Как тут не бейся головой об… асфальт, и слюной… не жиклераж?!».

Иногда старички, националист и национал-социалист, потихоньку издевались над полукровком.

– «Фу, голова садовая, забыл взять!» – неказисто оправдывался Алексей Ляпунов после очередного своего ляпа.

– «А кто бы сомневался!» – тут же вставил фитиль Гудин.

– «Может даже огородная!» – сразу зажёг его Платон.

– «Это круто!» – скрыл свою обиду Алексей.

– «Это люто!» – не дал ему успокоиться Гудин.

Но и Алексей никогда в долгу не оставался.

На реплику Гудина по поводу его хамства:

– «А это уже удар ниже пояса!».

Алексей неожиданно схамил старшему:

– «По яйцам, что ли?!».

А на попытку принизить Алексея перед Платоном, Гудин подучил новый отпор местного гения:

– «Так у него звание почище твоего будет!» – поначалу пытался он уесть молодого.

– «Какое?» – уже сразу обиженно насторожился тот.

– «Почётный… трахарь России!» – ввёл Гудин в оцепенение Алексея и новое звание.

– «Он и иностранку подчивал…» – сразу добавил Иван Гаврилович дополнительный аргумент.

– «Яичницей, что ли?!» – нашёлся молодой, находчивый и нахальный.

Но смеху над Алексеем или над его шутками хватало и без этого:

– «Первый… клин… боком!» – не то оговорился, не то пошутил Алексей.

С покупкой иномарки он стал немного важничать.

Когда человек садится за руль, у него тоже меняется его качество, тем более психология. Он чувствует себя величественно и более защищённым.

Теперь он ощущал себя настоящим клерком, офисной интеллигенцией, причём привилегированной, элитной, и даже, может быть, элитарной.

Молодые представители элитной, или элитарной офисной интеллигенции были вполне нормальными людьми, но, и как все, немного шизофрениками.

Но периодически, то ли от усталости, толи от раздражения, а может и от зависти, отягощённой неправильным питанием и беспорядочным, а может даже непорядочным, образом жизни, Алексей всё же иногда срывался на своих коллегах мужчинах, причём мелкой пакостью и элементарной жидовской подлостью. При обсуждении стариками какого-то нового понравившегося им фильма, он безапелляционно заявил им:

– «А в этом фильме совсем мозгов нет! Ни у автора, ни у героев!» – словно намекал он на отсутствие оных и у своих коллег.

Уже оставшись без вышедшего от них третьего лишнего, Гудин поделился с Платоном своей болью, говоря о Лёшке:

– «Он уже зазвездился, забронзовел!».

– «Да! Он тоже заслуженный папаша, или, как ты сказал, заслуженный трахарь России! Так?!» – внёс свою лепту в обсуждение нового звания Платон.

– «Да, пожалуй!» – согласился Иван Гаврилович.

– «Он и детей своих воспитывает…, как и ты!» – тонко подколол соглашателя Платон.

– «Ну, что ты!» – возмутился оскорблённый этим сравнением, Гудин.

И действительно, подколка имела под собой некоторое основание.

Алексей учил своего старшего сына игре на скрипке. Этим он хотел поднять культуру старшего в высоком смысле слова. Но он совершенно не обучил его элементарным правилам общения с окружающими, потому, что сам был с ними не в ладах.

Даже, входя в помещение, где сидели одни взрослые люди, Арсений никогда не здоровался и вообще молчал, как будто кругом была пустота.

Поэтому этот, может быть и одарённый мальчик, казался простым дебилом.

И недаром говорится, что яблоко от яблони недалеко катится!

Почти аналогичная ситуация была и у Алексея с его отцом, с той лишь разницей, что старший Ляпунов давал младшему, что сам мог, умел и хотел, но далеко не всё, что надо было бы дать.

Валентин Данилович Ляпунов в своё время с необыкновенной жёсткой целеустремлённостью и деловитостью провинциала начал вторгаться в мир аборигенов, завоёвывая и своё место под Солнцем, отвоёвывая у москвичей их места под Солнцем, принадлежавшие им по праву рождения.

Ведь недаром лучшие из провинциалов, прежде всего в интеллектуальном, морально-этическом и культурном плане, органически вливались в эту новую для них среду, внося не только свою лепту и свежую кровь, но даже и шарм, делая жизнь москвичей насыщенней и ярче.

А самые сильные из них – носители не только российской, но и мировой культуры и интеллекта, своим примером и повседневной жизнью укрепляли культурный, научный и морально-психологический стержень москвичей.

И теперь уже В.Д. Ляпунов простой непростой деревенский парень, пробился в интеллектуальную элиту общества. Его лицо уже выражало своё осознанное величие.

Оно же передалось по наследству и его сыну. Но, к счастью, надменность Алексея проявлялась лишь эпизодически.

Как всегда, радевший за дело Платон, несколько раз говорил ему, а для страховки ещё и Надежде, что пора подвезти на склад тару и компоненты для упаковки товара.

Но Алексей и в ус не дул, думая, наверно, фигли ты мне указываешь, ведь начальник есть!

В результате от нехватки каких-либо компонентов часто задерживалась доставка заказов некоторым потребителям.

Со временем Платон плюнул на это – а мне больше всех, что ли надо?! – и стал говорить о возникающих проблемах только по одному разу, сначала Алексею, потом Надежде, ожидая очередного срыва или задержки, что, впрочем, пока никак не отражалось, во всяком случае, на его личном доходе.

Более того, периодически проявлялась, граничащая с хамством, говнистость Алексея, во всяком случае, по отношению к Платону.

Как-то раз Алексей надолго, больше двух часов, заигрался на компьютере в шарики, идя на рекорд.

Вскоре Надежда Сергеевна попросила его вдвоём вместе с Гаврилычем отвезти на тележке тяжёлые коробки с хламом на помойку. Но Алексей, видимо очень забывшись, неожиданно предложил для этого кандидатуру занятого работой Платона:

– «А он сейчас… кроссворд разгадывает! Почему бы его не попросить?!» – заложил он Платона, с подачи видевшего это Табаки-Гудина.

Платон вынужден был тоже не остаться в долгу. Предлагая Ивану оставить для Лёшки, оставшиеся лишние сладости, он убедительно мотивировал своё предложение:

– «Сахар, то бишь глюкоза, нужен для того, чтобы мозги лучше работали. Следовательно, сладости нужны, прежде всего, тем, у кого мозги плохо работают!».

Пришедший вскоре и съевший всё сладкое, картавый Алексей произнёс своё заветное:

– «Ну, к в асс!».

В их ООО «Де-ка» Алексей вёл свою, одному ему ведомую, тайную политику. И интриган Гудин первый обратил на это внимание их Надежды – в простом и переносном смыслах.

Платон сразу проиллюстрировал мысль Гудина, которую тот, со своим заложенным в ту пору носом, выразил сначала весьма витиевато:

– «Надюх! А ты знаешь, какой здесь будет способ твоего потъебления?».

Не дожидаясь ни ответа Надежды, ни уточнения Гудина, со своей присказкой влез Платон:

– «Ты помнишь сказку, про то, как лисичка-сестричка зайчика-побегайчика из его избушки выжила? Так будет и с тобой! Только здесь наоборот, зайчик-еврейчик лисичку выгонит!».

– «Ха-ха-ха-ха-ха!» – разразился Гудин на, наконец, так точно проиллюстрированную его мысль и его отношение к данному вопросу.

Ведь он очень боялся в какой-то перспективе вдруг оказаться выброшенным за борт их несущегося на всех парусах корабля.

Вскоре разговор перешёл на другие темы.

Это благодарная своим мудрым старикам Надежда, как всегда поинтересовалась самочувствием и работоспособностью Платона.

Ибо именно на него, как самого надёжного и безотказного, делала она ставку на самое ближайшее будущее.

Но, как бывало и всегда ранее, даже краткий рассказ Платона был перебит невежливыми невеждами, опять бесцеремонно влезшими со своим антисоветами.

Послушав их, Платон даже немного возмутился:

– «Я Вам рассказываю о своих ощущениях, а Вы меня перебиваете! Вы, что, лучше меня знаете о моих ощущениях? Вы, что, часть моего организма? А может быть Вы даже его член?!».

Коллеги от неожиданности оцепенели и затихли, сразу перейдя на другую тему.

Своим рвением делать добро Платону и своей уверенностью в своей же непогрешимости, коллеги напоминали ему, чуть ли не Святую Троицу, где Гудин, Ляпунов и Павлова были, соответственно, Бог-отец, Бог-сын, а вместо Святого Духа здесь выступала Богородица.

Иногда Платон, как в душе художник, ловил себя на мысли, что лица его коллег почему-то иногда бывают симпатичны, а они сами, каждый из них, имеют, в общем-то, не такой уж и плохой габитус, но только всегда удивляют его своими «харизмами».

Он думал о своих коллегах, сидя в трамвае, спиной к его боковой стене, соответственно лицом к проходу. Напротив него встала обыкновенная девушка в джинсах. Только Платон успел мельком оглядеть её, в том числе оголённую талию, как его чуткого носа коснулся ещё слабый запах нестиранных женских трусов. Более того, вскоре он почувствовал ещё и тошнотворный запашок её немытого, потного пупка. На его счастье девушка вскоре вышла.

Наверно, ночевала не дома!? – решил знаток проблем молодёжи.

А я своим девушкам всегда давал возможность подмыться! – возгордился он своим былым.

Войдя в здание, и ещё не успев дойти до своего рабочего места, Платон услышал разговор Надежды по телефону. Она рассказывала кому-то о лечении своего колена. Платон, естественно, слышал только обрывки фраз на этом конце повода:

– «Трюмями!».

А после короткой паузы:

– «Он посогинал мою коленку!».

И после очередной короткой паузы:

– «А Лёшка говорит, что по жизни никогда не надо сгинаться!».

Но затем совсем, совершенно загадочное:

– «Не кричи, я слышу! …А-а?».

Платон, кивнув ей через открытую дверь, прошёл к себе, невольно слыша продолжение.

Теперь Надежда перешла на темы отдыха и домашних дел:

– «Следующий раз надо ехать в Курша́вель!».

– «Анта́рес!».

– «А это надо переснять на скайнере!».

– «Наверно старая стала? Ностальгию вспомнила!».

А потом она перешла на советы и рецепты питания:

– «На кончике ножика».

– «Мы загинаемся на количестве».

– «Ты хоть тресни… мне!».

– «Агроменный».

– «Я купила килограмм мандарин».

– «Я нахожусь в катастрофе!».

Платон дальше уже не слышал, удалившись по делам в глубину склада.

Иногда он записывал за своими коллегами их забавные и неправильные высказывания и помещал их в свой роман, дорабатывая там.

Со временем он отшлифовал свой стиль до потери девственности.

Дома он набирал на компьютере текст, распечатывал его и разрывал, ставшие уже не нужными, черновики.

Почти полвека Платон периодически разрывал в клочки свои разные черновые бумажки. И каждый раз лист вначале рвался не пополам, а как-то наискось, примерно на одну треть. И почему так, он не мог понять. Видимо всегда тянул листок как-то криво?!

Вечером Платон попытался прочитать Ксении свои наброски, но та почему-то заартачилась, на что возмущённый автор сразу прореагировал:

– «Ты, когда слушаешь меня, должна слегка приоткрывать рот! А иногда смыкать губы и зубы, чтобы мою мысль ухватить хотя бы за хвост!».

Тут же, с ещё не прошедшим возмущением, Платон вспомнил и о своих хвостатых питомцах.

– «Ну, что, инцестиды?! Тоже стараетесь быть лучше, чем Вы есть на самом деле!».

С этими словами он приласкал пушистых и не очень, сразу оттаяв душой и приободрившись телом.

Платон по утрам здоровался со всеми своими кошками, гладя каждую ото лба к шее. А те умилённо подставляли свои носики в ожидании ласк хозяина, курлыкая ему в ответ что-то своё.

Они подходили все сразу, но давались хозяину в руки по очереди, с каким-то внутренним достоинством, не мешая друг другу.

Все четыре кошки Платона, мать и дети, были дружны между собой.

Но особой взаимной дружбой были замечены Тиша с Соней, старший брат с младшей сестрёнкой-дочкой. Они были неразлучны и на даче, постоянно играя в салочки, под Солнцем отдыхая на пару на крышах сараев. Потому они получили от Платона ещё и прозвища «Отелло и Дездемона», и «Сладкая парочка».

Платона неожиданно осенило. Вот у кого и габитус и харизма, причём в гармонии!

Платон ушёл ужинать на кухню. Но вскоре стук ножа, разрезающего сыр, мгновенно оторвал кошек с мест и занятий. Но тревога оказалась ложной. В этот раз хозяин и сам лично отделался малым кусочком лакомства, объясняя уставленным на него голодными глазкам:

– «Вы переходите в эндшпиль, ещё не разыграв дебют!» – подразумевая, что ещё не вечер, и пора планового ужина ещё не наступила.

Кот понимающе ответил: «Ур!» и с сожалением отвернулся, покидая кухню. За ним поплелась и Сонька.

Остальные две улеглись на диване, жмурясь, словно ухмыляясь на лукавые слова хозяина.

Вскоре на диван прыгнула озорная Сонька, прогоняя с него мать и вовлекая её в свои игры. Обе умчались в прихожую, причём младшая дочка Соня гналась за уже старой матерью Юлей.

Тихон же вернулся на диван и лёг на тёплое местечко рядом с пушистой старшей сестрёнкой Мусей, по привычке принявшись её вылизывать.

– «И что это за кошечки у меня такие?! Честные и правдивые, преданные и надёжные, ласковые и общительные?!» – любовался ими, урчащими, Платон.

– «Хм! Ты с ними изъясняешься на каком-то одним Вам известном языке! Полиглоты Вы наши!» – удивилась Ксения, поглаживая рядом сидящих с нею на диване Юлю и Мусю.

Да! В семье Гавриловых уважали языки, и не только родной.

Генерал и генеральша управлялись с немецким, но могли и кое-что по-английски, особенно Александр Василевич.

Варвара неплохо говорила по-испански, немного хуже по-английски.

Клавдия вообще пошла по этой стезе, став настоящим полиглотом. Она свободно владела английским, французским и испанским, неплохо говорила по-немецки.

И только обленившаяся младшая дочь Ксения выпадала из этого ансамбля, с трудом освоив школьно-институтский и аспирантский английский.

С учётом познаний Платона во французском языке, супруги Кочет по лености к изучению других языков оказались под стать друг другу. Это усердие передалось и их сыну Иннокентию.

А вот самый старший сын Платона от Варвары, Вячеслав, пошёл по стопам матери и тёти, став настоящим «испанцем».

Другие дети Платона, а также сын Варвары и Егора Максим, особо в языках не блистали.

Исключение, наверно, составляли канадцы Клавдии: Кен, Морис и Надин, которые, как минимум, знали английский, французский и русский.

До сих пор Ксения и Платон, равно, как и Варвара с Егором, не поднимали вопрос о комнате Ксении в их общей квартире, так как все вместе, но в разной мере, с разной степенью заинтересованности, надеялись, что когда-нибудь там всё-таки поселится Славка со своей семьёй.

А пока Платон, сидя ранней ночью за пустым кухонным столом, рассуждал сам с собою.

Что у нас за дурацкие законы? Я проработал всю жизнь без перерыва, с семнадцати лет, трудовой стаж уже сорок два года, в том числе двадцать девять лет на одном предприятии, и не имею звания «Ветеран труда»? – мысленно возмущался Платон.

А сестра Настя и пошла работать лет с двадцати пяти, и проработала почти в два раза меньше меня, больше проболела, на инвалидности была, и, пожалуйста, «Ветеран труда»! Что за херня?! – продолжил он свои, непривычные для него, стенания.

Настроение Платона стало каким-то брюзжащим, недовольным всем и вся. Теперь его почему-то стало многое раздражать. Старею! – решил он.

Спустя почти полвека вновь появились «Адские водители». Но теперь они гоняли на «Газелях» по Москве и области, а вместо карьерной щебёнки грузом были, ни в чём неповинные люди.

Среди населения страны стала появляться SMS и интернет безграмотность, в смысле русского языка.

А на радио и телевидении, что творится?

Платон достал записанные им радио и телевизионные ляпы и прочитал некоторые из них.

Какая-то девушка-радиокомментатор грешила ударениями: Дю́нкерк, Ви́ктор Гюго.

А Николай Сванидзе, всё время пытающийся казаться всезнающим интеллигентом:

– «В сегодняшней нашей программе мы обсудим случай дедовщины в Челябинском тракторном училище!».

Корреспондент же Руслан Быстров вообще отчубучил, показав всем свои уникальные знания географии:

– «В Чечне убит командующий Северным флотом Ичкерии…».

Но больше всех удивил бывалый, вездесущий спортивный комментатор Игорь Каменский, объявивший по радио:

– «Зенит» на своём поле примет «Спартак». Напомню, что в первом матче победили армейцы 1:0. Хоккей: Чехи выиграли у финнов 3:3 ».

А 20 февраля 2007 года в 20-15 уже на телеканале «Россия» спортивный комментатор за кадром назвала шестикратную олимпийскую чемпионку по конькобежному спорту Лидию Скобликову – Людмилой.

По телефону же в ТВ-студию позвонила какая-то Надежда. Ведущий:

– «Слушаем Надежду… Жаль, Надежда сорвалась с крючка!».

Ну, ладно, чёрт с ними! А ведь раньше за такие «оговорки» наказывали, вплоть до увольнения! Сейчас помню лишь: «Особенно злоупотребляющим алкоголь»! Да! Времена прошли, и… нравы проявились.

Через несколько дней Платон с Ксенией съездили в гости к Александру и Наталии. Разговор, как всегда, начинали о разном, а сводили всегда к одному – к взаимоотношениям супругов.

Для начала Платон рассказал Саше только что им придуманный анекдот:

– «У Вас уже нано технологии? А у нас всё ещё делают вручную! Стало быть, у Вас всё ещё… онано технологии!».

И это чуть не привело к семейному скандалу.

– «Опять Вы о всякой ерунде болтаете!» – возмутилась неожиданно вошедшая хозяйка.

– «Да, нет!» – испуганно оправдывался муж.

– «А я слышала, про онано!» – не унималась Наталья.

– «Да ты что? Это не о том!» – вмешался Платон, переглядываясь с несколько растерявшимся другом.

– «Ты, что? Боишься меня?!» – злорадно и довольно спросила Наталья мужа.

– «А яйца всегда сковородку боятся!» – чуть осмелел хозяин.

– «Ты, наверно, уже онанист?!» – вдруг разозлилась Наташка, неожиданно переходя грань дозволенного.

– «Нет! Я куклоёб!» – в свою очередь, возмущаясь, схамил хозяин, обиженным выходя из комнаты и ставя жену в совсем неловкое положение перед гостем.

К счастью в этот момент вошла Ксения:

– «А что это Саша вышел какой-то расстроенный? Вы его обидели, что ли?!».

– «Нет! Сам себя обидел!» – села Наталья нога на ногу и снова завелась о муже.

– «Он совсем некультурный!» – начала, было, она опрометчиво.

– «Ты, что? С ума сошла?!» – грубо оборвал её, не выдержавший такой несправедливости, Платон.

– «Сашка-то?! Некультурный? Ну, ты мать, даёшь!» – продолжал он искренне недоумевать, поглядывая на смутившуюся было Ксению.

– «Да он культурней всех нас вместе взятых!» – перевёл он свой красноречивый взгляд теперь на обеих двоюродных сестёр.

И Платон решил поучить раскованную, перейдя в наступление:

– «Вот ты села нога на ногу! Ты хоть знаешь, что это некультурно? Это даже вредно не только мужчинам, но и женщинам, особенно во время еды!».

– «А все так сидят!» – удивлённо возразила Наталья, на всякий случай, снимая ногу с ноги.

И вовремя. Ибо «Учитель» продолжил:

– «Так сидят только надменные неучи! А знаешь, что означает этот жест?».

– «Нет! А что?!».

– «Этот человек говорит, что он на всех присутствующих свой член положил! Он словно говорит собеседнику: Вот видишь, я положил…. У меня уже его нет, и я могу сесть теперь вот так! А женщина? Тоже! Я на Вас, на всех, тоже положила принадлежавший мне член! Поэтому теперь тоже могу сесть вот так!».

Взволновавшаяся Наталия, сначала опять было водрузила, но теперь другую, ногу на ногу, но тут же, не на шутку смутившись, сняла её, поставив на место, в исходное положение.

Но Платона было уже не остановить.

– «Я даже по этому поводу стишок сочинил!

Во время затянувшейся речи друга, в комнату вернулся Александр. Женщины вышли, оставив хозяина поплакаться гостю. Причём Ксения это сделала тактично, а Наталия из-за тактических соображений.

Саша пожаловался Платону, что его жена не так давно сказала ему, что он ей безразличен. Поэтому он долгое время с нею не разговаривал, демонстрируя своё безразличие, несмотря на множество её попыток со временем вернуть всё на круги своя.

Но на этот раз молчание мужа длилось так долго, что жена испугалась, и решила, с одной стороны, проверить, не безразлична ли она ему, а с другой стороны, исправить положение и развеселить, разговорить мужа.

Утром выходного дня Наталья нацепила на лицо неброскую карнавальную полумаску, и так проходила почти весь день. Первым, часа через два после пробуждения, это увидел их сын Сергей, но отцу ничего не сказал.

Саша же увидел это совершенно случайно, уже к вечеру, неожиданно столкнувшись с женой в дверях комнаты. Периферическим зрением своего, опущенного к полу лица, он увидел обезображенное лицо жены.

– «О! В Кащенко, что ль, подарили?!» – неожиданно выдал он.

Платон от души посмеялся над рассказом друга, но был перебит, первой нарушила молчание Натальей, миролюбиво предложившей мужчинам:

– «Ну, ладно, пошли за стол!».

После этого страсти улеглись, желудки наполнились, а настроение поднялось.

И решающий вклад в это внёс, как всегда, традиционный алкоголь. Посыпались тосты и пожелания, глаза заблестели. Супружеские пары обменивались новостями.

Александр вдруг поведал всем, хорошо известную Платону, тему начальника и подчинённых:

– «От моего начальника периодически можно слышать: Ты, что, дурак?! Причём это при высказывании кем-то своего предложения или мнения.

И постепенно все подчинённые просто перестали высказывать своё мнение, слушая только шефа, слепо выполняя его указания.

Когда тому другие, со стороны, сказали об этом, то он странно оправдался перед ними: Ничего, пусть сами думают! Это придаст им уверенности в себе!

Да! И они становились более уверенными в себе!

Им просто уже ничего не оставалось делать. Но вот в правильности выполняемой ими работы они не были уверенны совершенно. И я тоже. Ну, бог с ним!» – закончил Саша.

– «Вернее, чёрт!» – участливо поправила жена.

– «А правильно ли это?» – удивилась Ксюха.

– «Так бог, или чёрт? Я думаю, ни тот, ни другой!» – влез в разговор Платон.

Все за столом встрепенулись, особенно Ксения – не перебрал ли муж?

– «Высказывайтесь, товарищи, высказывайтесь!» – поддержал друга Александр, обращаясь к женщинам.

Но те недоумённо молчали.

Поддерживая друга, слово снова взял Платон, пародируя известное высказывание ранее известного в нашей стране политика:

– «Так! Теперь подведём итоги! По этому вопросу есть всего два мнения. Первое – он указал пальцем на женщин – их, совсем глупое! А второе, правильное, моё!».

Недовольные и оскорблённые жёны наперебой загалдели. Тогда Платон под всеобщий хохот завершил дискуссию, разряжая обстановку, указывая опять на женщин, снова пародируя один из ранее вспомнившихся ляпов:

– «Среди них есть, особенно злоупотребляющие алкоголь!».

Под занавес застолья из кухни вдруг донёсся возмущённый голос хозяина:

– «Ты у меня настоящая швабра!».

– «Как это?!» – удивилась сравнению Наталья, не успев обидеться на мужа.

– «А тебя как на место ни поставишь, всё равно ты норовишь, при наступлении на тебя, человека по башке ударить!» – объяснил Сашка.

Но к счастью, конфликт между супругами на этот раз не нашёл продолжения.

У Натальи действительно совершенно не было чувства такта, ни духовного, морального, ни даже физического.

Прощаясь, Платон улучил момент и обрадовал Александра:

– «Твоя Наташка по своему характеру и поведению напоминает мне Гудина! У меня на работе есть такой старичок-мудачок!».

У Сашки с Наташкой их габитусы находятся в противоречиях с харизмами друг друга! – уже на улице решил поддатый гость.

На следующий день на работе Платон неожиданно для себя ударился в воспоминания о совсем недалёком прошлом. Он вспомнил сразу четыре случая, чуть не подорвавших его здоровье, а даже может быть и жизнь.

Ещё по весне, на втором году работы в ООО «Де-ка», Платон по заданию Надежды вывозил свой производственный мусор в общий дворовый контейнер, стоявший в нижнем дворе. Проехать к нему по внутренней крутой лестнице Платон не мог, и повёз тяжёлую тележку, нагруженную коробками с мусором, в объезд, через переулок и вторые, тоже открытые, ворота в нижний двор.

Увидев это, старшая дворничиха стала быстро закрывать перед носом Платона въездные ворота, закричав при этом:

– «Сюда нельзя!».

Но Платон уже успел поставить ногу между створками ворот, возмущаясь её самоуправству, при этом возражая ей:

– А я проеду всё равно! Лучше отойдите!».

Он с силой толкнул плечом ворота и вкатил во двор свою тележку с коробками. Дворничиха пыталась противиться мужской силе, руками удерживая створки, просунув в ажурные сплетения металлических прутьев кисти рук. И поплатилась за это.

От сильного толчка кисти её рук защемило, содрав кое-где кожу до крови. Взвизгнув, дворничихи отдёрнула руки и отшатнулась, всё равно своим тщедушным, почти старческим телом преграждая путь уже набиравшему скорость крупному мужчине с основательным грузом.

Платон снова предупредил её, что пройдёт, независимо от её действий, так как имеет указание от своего руководства и непременно, как и раньше, выполнит его.

Платон назвал имя и отчество своей начальницы и номер кабинета, посоветовав хулиганке обратиться туда. Но та, уже закусив удила, не слушала Платона, однако матеря и оскорбляя его, и даже размахивая руками, пытаясь ударить.

Тогда Платон сделал в её направлении решительный и крупный шаг, своей грудью встретив её, пытавшуюся всё же ударить, ручонку, сминая её своей мощью.

От такого напора дворничиха невольно сделала неуклюжий шаг назад.

Её ноги заплелись, и она села на асфальт. Платон же проследовал своей дорогой и выполнил задание.

Только он вернулся, как к Надежде по указанному им адресу пришла жалобщица. Она накричала на начальницу Платона, оскорбляя его, и ушла.

Через несколько минут она привела «очевидицу», и от дежурной вызвала милицию. Женщины Платона, прежде всего Надежда и Инна, переполошились. Виновник же был спокоен.

– «Я её даже пальцем не тронул!» – объяснил он своим женщинам.

– «Как же не тронул, если она вся в пыли и крови?!» – вступилась за пострадавшую «очевидица».

Платон объяснил подробности их конфликта, обратив внимание на то, что оцарапанный палец дворничиха дальше расковыряла сама и измазала его кровью себя нарочно. А её подруги в этот момент там вообще не было.

Приехала милиция. В холле первого этажа началась разборка. Стороны изложили свои версии, и милиционеры предложили участникам конфликта проехать в ближайшее их отделение.

Но тут за Платона горой встали все его сотрудники, исключая отсутствовавшего Алексея. Прибежали даже старички – Марфа с Гудиным. Именно они объяснили милиционерам, что Платон за свою жизнь даже мухи не обидел. А две другие сотрудницы Платона обещали вопрос с обиженной уладить самостоятельно.

Поскольку никаких письменных заявлений ни от одной из сторон не поступило, понявшие всё милиционеры, для проформы взяв честное слово с Платона и собрав все необходимые паспортные данные с участников конфликта, уехали, пообещав, что если на него будет заявление пострадавшей, то его вызовут.

Тут же предприимчивая Надежда принялась ублажать дворничиху, почистив её одежду, дав помыть руки, наложив на ссадину повязку, и вручив в подарок популярные биодобавки.

Та постепенно успокоилась и ушла, возможно, всё же довольная, оказанными ей помощью и приёмом, а также выказанным вниманием и заботой о пожилой, одинокой, хоть и несколько выжившей из ума, несчастной женщине.

После этого Гудин ещё долго донимал Платона плебейской просьбой:

– «Ну, ты, всё же расскажи правду, как ты ей долбанул по мозгам!».

Платона, конечно, очень удивило и поразило поведение дворничихи, и не сколько во дворе, сколько после конфликта.

На что она надеялась со своим скудным умишком, тварь безмозглая! И такая шваль мешает нормальным людям жить, отвлекая их на всякую херню?! – возмущался про себя морально пострадавший Платон, в сердцах проклиная негодную вместе с её лживой подругой.

Через несколько дней, как-то незаметно для всех, дворничиха и её напарница тихо испарились. Как будто их прибрал кто-то.

Их никто не видел, и никто о них больше даже не вспоминал, в том числе Платон и его коллеги.

Теперь вдруг вспомнив об этом инциденте, Платон подвёл черту: ни габитуса у этих баб не было, ни, тем более, харизмы!

Другой случай произошёл очень жарким летом следующего года.

В обеденный перерыв по пути из магазина, Платон переходил перекрёсток Бульварного кольца и Воронцова поля между Покровским и Яузским бульварами.

Пройдя его половину и подходя уже к последнему светофору, он впереди, слева от себя, почти на середине проезжей части, увидел двух милиционеров, заканчивавших переход к углу Покровского бульвара. Один из них чуть приотстал и остановился на проезжей части.

Платон сразу впился в его фигуру глазами. Что-то пока неуловимое, показалось ему подозрительным в поведении стража порядка. Платон заметил, как тот весь напрягся. Его опытный взгляд сразу определил начало эпилептического припадка.

Он почти бросился к офицеру и успел вовремя подхватить того, уже падавшего на спину. В этот же момент обернулся его товарищ, испуганно и удивлённо зыркнув на Платона, как на преступника.

Но тот успел сразу крикнуть:

– «Помогите! У него эпилепсия! Его надо крепко держать!».

Капитана аккуратно опустили на асфальт, подложив под голову фуражку, и вдвоём навалившись на тело, стали держать. А оно уже окаменело.

Платон объяснил поначалу растерявшемуся старшему лейтенанту, что им надо делать, в том числе, может быть и с языком упавшего, дабы не дать тому запасть в глотку и перекрыть дыхательное горло.

Платон тут же попросил прохожих принести из угловой булочной воды.

Вскоре из неё выскочила знакомая продавщица с бутылкой газировки и по просьбе Платона начала брызгать на лицо милиционера. А на улице в тот день была более чем тридцатиградусная жара.

Втроём им удалось удержать первую волну приступа.

Но тут эпилептик приоткрыл безумные глаза и, глядя на Платона, потянулся, ставшей железной рукой к кобуре с пистолетом.

В этот момент Платон не на шутку испугался, ибо уже не мог удержать почти каменную руку.

Тогда он попросил об этом старлея:

– «На! Держи сам! И скажи ему, а то он меня сейчас застрелит!».

– «Коль! Коль! Видишь меня? Это же я!» – успокаивал тот коллегу.

Вскоре приступ приутих. Капитану помогли подняться, стряхнули со спины пыль, надели фуражку и старлей повёл коллегу, но уже в обратном направлении.

– «Ему нужна тень, прохладный свежий воздух, питьё и покой!» – напутствовал их Платон.

– «Спасибо Вам!» – поблагодарил старлей и что-то промычал капитан, на прощание махнув своему спасителю уже ослабшей рукой, минутами назад чуть было не ставшей для Платона смертельной десницей.

Третий случай был менее трагичным и драматичным первых двух, но забавным в своей новизне для Платона.

В одно утро, ближе к обеду, Марфа Ивановна угостила Платона семечками, к которым он был всегда совершенно равнодушен.

Но от нечего делать чего только не попробуешь в своей жизни. Через несколько минут Платон понял, что у него на них аллергия. У него распухли губы, и засвербело в горле, стало дурно.

Тогда Платон решил поправить дело молоком и пошёл в ближайшую булочную. Но по дороге к ней он, может быть и вовремя, был остановлен, бежавшим за ним, по приказу Надежды, Алексеем.

Оказывается, после ухода Платона, Марфа сразу, по-бабски, доложила Надежде о происшедшем, и та сразу послала в погоню Алексея, дабы не дать несчастному усугубить своё положение. По возвращении мужчин, Надежда объяснила несчастному, что ему нельзя сейчас пить молоко. А надо набраться терпения, выпить её таблетку от аллергии и вместе со всеми, под её контролем, пойти пообедать.

Платон послушался исцелительницу, и вскоре всё прошло.

Этот случай вскоре было позабылся. Но потом, дважды он и Ксения, один раз после угощения мужа кусочком халвы, другой раз – кусочком «Козинаки», убеждались, что действительно у Платона, как это ни странно и смешно, теперь аллергия на семечки.

А последний, четвёртый случай, более чем первые два, оказался для больного ревматоидным артритом, совсем уж было трагичным.

Платон некоторое время, в качестве базисной терапии своей болезни, принимал «Делагил».

И вот, в начале марта его, быстро идущего с работы, укусил пёс. Тот до этого выбежал впереди Платона из ворот и поперёк переулка погнал к помойке ворону. Увлечённый охотой пёс, после её неудачного завершения, повернул было обратно свой злобный рык, но увидел быстро мелькавшие брюки Платона. Они то и стали теперь новой мишенью ещё не остывшего от пыла погони пса. Как настоящий, бывалый, опытный охотник тот без звука догнал свою новую жертву и средне-сильно тяпнул сзади за икроножную мышцу правой, ближней к нему в тот момент ноги, тут же убегая восвояси.

Платон естественно сразу поспешил в травмопункт по месту жительства.

Там ему вкололи первый укол против бешенства, после чего Платон еле доехал до дома, где у него уже резко поднялась температура и начались озноб с ломотой.

Хорошо хоть Платон в тот момент позвонил домой Надежде и всё ей объяснил. Ведь на завтрашнем горизонте маячил пропуск следующего рабочего дня. Но та просто ужаснулась. Ведь «Делагил» ни в коей мере не совместим с уколами против бешенства, вплоть до летального исхода.

К счастью Надежда, как заядлая любительница животных, знала эту собаку, так как неоднократно лично кормила её, и гарантировала отсутствие у неё бешенства.

По твёрдому настоянию начальницы с утра Платон снова посетил травмопункт, подробно объяснил им свою ситуацию, и, получив согласие врача, расписался об отказе от дальнейших инъекций против бешенства.

Если бы не Надежда, Платона могло бы уже с нами и не быть!!!

Ведь взаимодействие, вернее борьба этих лекарств в организме человека, наверняка вызвало бы запредельное повышение температуры его тела и, как следствие этого, смерть!

В этих четырёх случаях Надежда трижды спасала Платона: от нескольких суток КПЗ, от аллергической болезни, и даже саму его жизнь!

Вот тебе и габитус с харизмой! Главное, оказывается, знания!

Да и вовремя оказаться в нужном месте, в среде знающих и чутких людей, коей, безусловно, навсегда в жизни Платона зарекомендовала себя Надежда Сергеевна Павлова!

А Надежде, как человеку открытому, доступному, искреннему, щедрому, да и просто доброму, часто везло. И она к этому привыкла. Считала само собой разумеющимся.

Надежда эти везения выдавала за свои успехи, свои достижения. Но эти везения иногда играли с нею и злую шутку. Когда фортуна вдруг отворачивалась от неё, она недоумённо взирала на свои поражения, коих, к счастью, было очень мало, и искала причины их в своих сотрудниках-мужчинах – трёх козлах-отпущения.

Надежда Сергеевна Павлова по своему роду деятельности, как и её двое других коллег-мужчин, Ляпунов и Гудин, были представителями научной интеллигенции, кою в народе, после интеллигенции от культуры, тоже частенько называли гнилой.

И эта гнилая интеллигенция продолжала загнивать в своих НИИ, вместо псевдо научной работы, в основном, занимаясь непрекращающимися склоками: кому, сколько и за что заплатили; почему тем больше, а не им; кто с кем переспал; кто, что, кому и сколько дал; кто о ком что сказал. И так далее, и тому подобное.

Например, мстительный Алексей, даже вслух не скрывавший этого, всё время пытался своих коллег в чём-то уличить – в плохой работе, некомпетентности, подлости, подвохе и в прочем.

Гудин же всё время искал возможность лишний раз оскорбить и унизить Платона, тем самым хоть на миг возвыситься над ним, не быть последним.

Платон как-то сказал ему, что раньше работал и лектором.

– «А-а! Вот ты как партийную карьеру сделал! Балаболил!» – не смог тот сдержать зависти без подковырки.

– «Да нет! На лекционной работе на одних междометиях громким голосом далеко не уедешь! Тебя сразу разоблачат!» – достойно уел того Платон, намекая на его громогласную пустоту и косноязычность.

И Платон тут же вспомнил, как его однажды могли разоблачить в другом, когда в тот раз, неожиданно вскочивший элемент его габитуса чуть было не испортил впечатления от его харизмы.

Платон участвовал в каком-то политическом собрании в большом актовом зале их предприятия. Как водится, на таких мероприятиях, основными участниками были мужчины. Выступающие сменяли один другого. И вот, следующим докладчиком объявили Платона. Услышав свою фамилию, он густо покраснел. И вовсе не из-за смущения, а из-за стеснённого ощущения, в котором оказалось его неожиданно и беспричинно восставшее естество, заметно оттопырившее подбрюшинную часть его брюк.

Если бы Платону пришлось идти с дальних рядов зала, мимо смотрящих не на него, а на сцену коллег, то ещё была бы какая-то надежда, что неожиданно проснувшийся и восставший корень его жизни всё же образумится и займёт своё естественное место и положение.

Но Платон сидел в середине зала. Да и его популярность среди коллег вынудила многих из них, особенно женщин, обернуться, встречая влюблёнными и восторженно-ожидающими взглядами нового докладчика, известного на фирме и за её пределами лектора. Нужно было срочно маскироваться. Но под рукой, как назло, ничего не было.

Платон невольно встал, и, вместо того, чтобы пробираться к проходу из глубины ряда лицом к сидящим, как требует того, забытый многими, этикет, он, дабы не ввести в шок своим состоянием сидящих рядом, проводя мимо их лиц свою неимоверно торчащую подбрюшину, был вынужден пойти на выход лицом к трибуне, опустив взгляд, нарочно делая широкие шаги, пытаясь тем самым сбросить непокорного наездника. Но тщетно. О, ужас!

Сейчас он выйдет в проход и всем всё станет не только видно, но и ясно, но, в то же время, непонятно, почему у их Платона даже член стоит на партийную трибуну?

К счастью, его, особенно пытливый в этот момент, взгляд заметил на самом крайнем месте мужчину, державшего на коленях папку. Решение пришло мгновенно. Платон, подняв немного выше ногу, якобы переступая через ступни сидящего, и вроде бы нечаянно ударил коленом по руке с папкой, которая упала в проход. Фокус удался.

Платон, с неимоверной радостью избавления от позора, специально глубоко присел, чтобы поднять папку, но тем самым пытаясь дать возможность непокорному занять из почти горизонтального положения теперь вертикальное, хоть как-то прижавшись к животу. Кое-что удалось. Но Он занял какое-то промежуточное положение, торча теперь куда-то в бок.

Теперь же, поднявшись, Платон непринуждённо прикрыл трофейной папочкой распоясавшийся пах, и на глазах теряя краску на щеках, направился к трибуне.

Чем дальше он шёл, тем больше выпрямлялся, всё больше успокаивался и становился уверенным в дальнейшем ходе событий. Взойдя на трибуну, и освободившись от теперь ненужной папки, он начал речь.

И с первых же его громогласно прозвучавших слов нутро стало постепенно успокаиваться.

Вскоре увлечённый Платон почти забыл о только что происшедшем, и только жаркие перешёптывания и восторженные улыбочки некоторых дам, сидевших в ближайших к трибуне рядах у прохода, напоминали ему о чуть было не случившимся нелепом конфузе.

Возвращая позже папку её улыбающемуся пожилому хозяину, Платон услышал от него неожиданную реплику:

– «Можете не извиняться! Я всё понял! Видя, как Вы странно присели и идёте, далеко выбрасывая колени в стороны, я обо всём догадался!».

– «Да! Ваша папка спасла меня от позора!».

– «Позора, ли?!» – восторженно и понимающе спросил хозяин спасительной папочки.

Тогда Платон записал эту историю и добавил в «Юмор», как и всё другое, убрав в долгий ящик.

Но и желание записывать юмор со временем позабылось. Да и сам юмор как-то старался долго обходить стороной Платона. Но когда он всё же, вдруг случайно появлялся, то Платон забывал записывать, или не мог это сделать в силу разных причин.

А то немногое, что ему удавалось всё-таки случайно запомнить, со временем утерялось в лабиринтах его сознания, попало в долгий и, видимо, глубокий ящик его сознания, затихнув до поры, до времени, до лучших времён. И времена, наконец, настали! Платон стал свободным в выборе!

Как-то говоря о, якобы, былом отсутствии свободы в Советском Союзе, Платон подчёркивал, что он, как человек мыслящий, любил сам с собой поразмышлять над различными вопросами и проблемами жизни, и поэтому в такие моменты никогда не чувствовал себя угнетённым, не свободным. Его мысль была абсолютно свободной. А у тех людей, которые не думали, а молча делали, как им велели, возможно, и было ощущение ограничения их свободы.

Так что говорить об отсутствии свободы, вообще, не приходится!

А некоторые запреты имели не столько политический, сколько морально-этический характер.

Например, в СССР, по мнению ныне пожилых людей, было больше настоящего секса, так как был чувственный интерес к партнёру. И жизнь была интересней. Ибо жизнь – это желания! И люди были счастливы, искренны, так как реально понимали своё место в жизни!

А современная свобода информации не предполагает свободу мышления. Следовательно, она ограничивает Вашу личную свободу! Сегодня даже быть искренним, быть самим собой – настоящая роскошь!

Но вот, правда, одна из разновидностей коллективного рабства в нашей стране была. И это было, как ни странно, всеобщее равенство.

А ведь нет большего рабства, чем равенство, читай уравниловка.

А вот теперь каждый является рабом индивидуально, без уравниловки!