В конце августа, войдя к себе в офис, Платон поздоровался с Марфой, слушавшей новости по радио:

– «Привет! Ну, что там новенького?».

– «Да вот всё какую-то Аль Каледу никак не поймают! Кто хоть она такая?».

– «Да это такая вредная баба… террористка, в общем!» – начал, было, Платон шутку.

Вскоре в их помещение буквально ворвался послеотпускник Гудин.

Прямо с порога он сразу начал свою громогласную и пустую тираду.

Выслушав горе оратора, сослуживцы не удержались от комментариев:

– «Гаврилыч! А чего это ты так громко говоришь, как кричишь? Ну, ты прям, граммофон, какой-то!?» – искренне удивилась, давно не слышавшая голоса Гудина Марфа Ивановна.

– «Ванёк! Ну, ты и децибел!» – подключился Платон.

– «Что?!» – испугался Гудин диковинного слова.

– «Орёшь на децибел!» – объяснил ему Платон.

И тут же, после ухода громкоговорителя Гудина он ответил на вопрос любознательной Марфы, что такое децибел, а на её завистливо-наблюдательный вывод:

– «Я смотрю, Иван Гаврилович после отпуска как хорошо выглядит!».

А завершил эпизод с ним глубокомысленным заключением:

– «Да! У него даже…. извилины разгладились, и клетки мозга слиплись!».

– «Плато-он!» – вдруг зычно возопила за стеной Надежда Сергеевна.

– «О! Труба зовёт!» – в пику ей тут же съехидничала Марфа Ивановна.

В начале сентября Платону, наконец, оформили инвалидность. Он долго не шёл на это, стеснялся. Но постоянное давление со стороны Инны Иосифовны и особенно Ивана Гавриловича, чуть ли не каждый день доказывавших Платону финансовые преимущества инвалидности – им словно одним не хотелось числиться в этой категории людей – постепенно сделало своё дело.

Платону дали третью группу по заболеваемости опорно-двигательного аппарата, а именно по ревматоидному полиартриту.

По этому случаю Гудин не удержался от злопыхательской шутки, ритмично подёргивая своим хилым тазом, пытаясь изобразить половой акт:

– «Так у тебя оказывается и двигательный аппарат не в порядке! …Ну, ты не обижайся! Я пошутил!».

– «А чего тут обижаться? Тебя ведь не исправишь, пока не убьёшь!?».

Да, весьма плоские шутки у Ивана Гавриловича – начал было про себя рассуждать Платон.

А ведь «плоскость» шутки во многом зависит от её восприятия.

Тот, у кого даже не богатое, а нормальное воображение воспринимает шутку в объёме, в пространстве.

Это, как в начертательной геометрии, есть линии, лежащие на листе в его плоскости. А есть на листе следы линий, проходящих в пространстве. И человек с нормальным воображением эту линию легко представит. А человек с плоским восприятием действительности воспримет только её след на плоскости. И вообще, хоть шутка, хоть любое высказывание, предложение не могут быть плоскими, так как состоят из слов, каждое их которых в отдельности объёмно, то есть многозначительно! Так что называть шутки плоскими – это весьма примитивно, и означает, что так думающий просто не понял их глубокого смысла – завершил он своё философствование.

– «Да! Люди разные бывают! Юмор могут не понять, иронию не заметить, а от сарказма – даже плеваться!» – зачем-то произнёс он вслух, непонятно к кому обращаясь.

Наступило 29 сентября 2004 года, среда.

Рабочий день Платона уверенно и, безусловно, подкатывал к обеденному перерыву. Он уже было собирался покинуть своё рабочее место с целью подкрепиться, как его пригласили в офис к телефону. Звонил самый младший сынок, Иннокентий:

– «Пап, у нас небольшое ЧП!».

– «Что ещё случилось?».

– «Звонил Алексей, сын Бронислава Ивановича…».

Платон внутренне слегка напрягся. Неужто мой старый сосед по даче помер? – посетила его страшная догадка. Однако Кеша продолжил, уточняя ситуацию:

– «У нас открыта дверь на веранде! Ты закрывал её?».

– «Конечно! Абсолютно точно помню, как запер!».

– «Ну, ты поедешь?».

– «Да! Обязательно! Но сначала домой заеду, за ключом!».

– «Ну, ладно, пока!».

– «Пока!».

Платон поначалу немного оцепенел, опешив и расстроившись от этой совершенно неожиданной новости. Если в его дачу всё же действительно залезли, то это, хотя только второй такой случай в его жизни, всё же очень неприятно.

И надо же! Только накануне он говорил с коллегами по работе о проблеме дачных грабежей, гордясь тем, что его участок находится почти в самом центре их дачного садоводства и, за исключением всего лишь одного случая, в дом не залезали, в отличие от частых посещений более богатых, но и более доступных домов на периферии посёлка.

Как всегда, в таких случаях, Платон решил, что опять сглазил. Он давно заметил в себе такой дар.

Как только он что-то произносил вслух, делясь с кем-то, так сразу же этого не происходило, или результат был прямо противоположен ожидаемому.

Иногда, чтобы не сглазить, он специально об этом не говорил вслух.

Но жизнь так хитро поворачивалась, что совершенно неожиданно для себя он вдруг всё же озвучивал ожидаемое событие, и оно не происходило.

Но давно и часто проводимый им самоанализ, позволил ему ещё в своё время сделать вывод, что это не он сглазил какое-либо событие, а его подсознание считало космическую информацию о надвигающемся или уже происшедшем где-то, без его ведома и участия, ожидаемом событии, но со знаком минус.

Такой вывод позволил ему давно уже привыкнуть к этой особенности своего подсознания и использовать её себе на пользу.

И, когда он в очередной раз что-то неожиданно для самого себя произносил вслух, то тут же был внутренне готов к обратному результату.

И какого же бывало его удивление, когда каждый раз таковое подтверждалось, как какое-то наваждение.

Он давно смирился и привык к этому.

Вот и вчера Платона не удивило собственное высказывание о давнишнем не ограблении его дачи, и он отчётливо помнил, что в тот же момент сам про себя засомневался о постоянной стабильности данной ситуации.

Однако событие произошло и всё встало на свои места. Так ему показалось на первый взгляд.

И тут же его мозг родил предположение, что, не шутка ли это соседа, с целью вызвать Платона на дачу. Нет! Это очень сложно и рискованно с его стороны. Хотя повод, чтобы как-то насолить Платону и поставить на место этого непокорного мальчишку, коим сосед считал его с малолетства, у него есть.

Платон и его родители долго и плодотворно соседствовали и даже дружили с семьёй Бронислава Ивановича Котова, в которой он был всего лишь зятем хозяйки дачи, Галины Борисовны Костылиной.

Тогда садовые участки в Министерстве, где работал отец Платона, распределялись по алфавиту. Так и попали они подряд: Костылина, Кочет, Кошман.

Поэтому постепенно фамилия Костылин, по хозяйке дачи, прочно привязалась и к Брониславу Ивановичу.

И вот, с некоторых пор, мать Платона стала замечать, что их сосед не чист на руку. Она неоднократно по различным, часто только одной ей понятным признакам, обнаруживала факты воровства со стороны соседа и сокрушалась его алчной, лицемерной и мелочной натуре.

Причём это касалось не только подбора того, что плохо лежит на самом участке, но и «заглядываний», путём заранее подобранного и сохраняемого ключа, непосредственно в дом и воровства там всякой мелочи, зачастую мало нужной.

Со временем терпение Платона лопнуло, и он решил сам удостовериться в этом, поймав соседа на очередном походе на их участок, многие годы, с самого основания, не отделённый ни от одних соседей забором.

В конце восьмидесятых – начале девяностых годов, когда горбачёвская перестройка всего и вся экономически придушила некогда преуспевающую прослойку технической интеллигенции из ВПК, в моде, в качестве панацеи почти от всех болезней, была облепиха с её широко разрекламированными лечебными свойствами.

Платон, имея приличную плантацию, предался маленькому бизнесу, собирая и продавая урожай облепихи ближайшим знакомым и получая при этом весьма ощутимую прибавку к своему семейному бюджету. Таким же бизнесом занялись и другие его соседи по даче, в том числе и Костылины.

И вот, однажды, Платон, пригласив Бронислава Ивановича, продемонстрировал ему красивый, стройный куст облепихи, однако, не предупредив при этом, что тот только что им посажен. Через неделю Платон к своему возмущению, с одной стороны, и удовлетворению от долгожданной удачи в разоблачении злодея, с другой стороны, обнаружил пропажу. На месте куста была трава. То была, ловко заделавшая лунку, дернина.

Говорить о пропаже с соседом он не решился, чтобы не ставить того в неловкое и безвыходное положение. Однако и оставлять этот случай безнаказанным тоже было нельзя.

Платон, как часто он делал и в других случаях, решил бороться с противником его же оружием. Пользуясь отсутствием соседа, он вырыл на видном месте его участка, около их границы, мужскую особь облепихи и, как ему казалось, демонстративно пересадил на неофициальную тропу, по которой его сосед транзитом ходил через участок Платона в гости к своему товарищу, живущему от него по диагонали. Расчёт был прост. Тот увидит свою облепиху, всесторонне продумает ситуацию и перестанет совершать набеги на соседний участок. А в случае возмущения того, Платон припрёт его к стенке безусловными доказательствами. Но сосед, как и предполагал Платон, молчал, никак не высказывая своих претензий, при этом изображая из себя невиновного и незнающего ничего, по этому поводу, человека.

Долгое время Платон не замечал никаких крамольных проявлений с его стороны. Однако периодически ему всё же встречались следы пребывания того на их территории. Эти факты ускорили принятие решения Платоном о строительство забора между участками соседей.

Но это была уже вторая история, самым негативным образом сказавшаяся на отношении Платона к этим соседям.

В своё время жена Бронислава Ивановича Котова и, одновременно, дочь Галины Борисовны Костылиной – Светлана Андреевна, являясь единственной законной наследницей дачи, очень настойчиво обрабатывала Платона, как ставшего юридически хозяином своей дачи, с предложением совместного строительства забора между ними.

Платон, в принципе, не возражал, но ожидал более удачной финансовой ситуации.

Одновременно он хотел раскачать на эту акцию и других двоих соседей, чтобы вопрос строительства забора решить комплексно, раз и навсегда.

Вскоре, накопив необходимые денежные средства, Платон вышел сразу ко всем своим трём соседям с предложением о совместном, вскладчину, строительстве забора по их совместным границам. По его предложению, все согласились делать забор из металлической сетки «рабицы», закреплённой медной проволокой на асбоцементных столбах.

Получив карт-бланш, Платон приступил к работе. Но тут же Костылины первый раз пошли на попятную, заявив, что у них уже куплена их доля забора, как сетка, так и столбы. Тогда Платон на свои деньги сразу закупил недостающие асбоцементные столбы и сетку для строительства забора со стороны улицы и всех троих соседей, но с учётом купленного Костылиными. Одновременно он заказал металлические ворота и калитку для их установки на границе своего участка с улицей. Вскоре он сам, за свои деньги, и доставил материалы на свой участок. Работа закипела. Платон, вместе со своим вторым сыном Владимиром, приехавшим к нему на летние каникулы, начал строительство лицевого забора по улице.

Сначала установили, зацементировав в лёгкий фундамент, ворота с калиткой. Затем, предварительно расчищая, вплотную примыкающую к забору, территорию, приступили к закапыванию пополам распиленных асбоцементных столбов, и прикручиванию к ним сетки проволокой. Землю бурили на почти полуметровую глубину специальным садовым буром, в своё время заказанным ещё отцом Платона. Вставленный в пробуренную ямку столб, укрепляли битым кирпичом, вбиваемым по окружности столба деревянным заступом и ломом. Потом прикладывали к нему длинную сетку, натягивая и прикрепляя её толстой медной проволокой в трёх местах, с использованием двух плоскогубцев и богатырской силы сыночка.

Когда, через несколько дней забор по улице, сбоку, со стороны Кошман, и, частично, с заднего торца, со стороны Кошиных был готов, закончился отпуск сына.

Остаток забора по заднему торцу и половины со стороны Костылиных, навострившийся Платон доделал уже сам, в одиночку.

Вскоре соседи Кошман внесли свою плату за материал, из которого была сделана их часть забора, и, пропорционально, оплатили его доставку, но не саму работу. Платон ещё до её начала объявил, что они с сыном выполнят установку забора бесплатно, так как на этих, сопредельных, соседских участках не осталось физически дееспособных мужчин.

Вопрос с забором практически был закрыт, за исключением строительства его половины со стороны Костылиных и оплаты своей части торцевого забора Татьяной Кошиной, которая задерживалась в длительной загранкомандировке.

Прошло три года, а Костылины и не чесались. Бронислав Иванович продолжал, правда, изредка, боясь разоблачения, совершать набеги на сопредельную территорию.

В конце концов, терпение Платона лопнуло, и он решил сам доделать оставшуюся часть забора.

Ничего не говоря соседям, он закупил необходимый материал, привёз его и начал ещё не позабытую работу, мечтая наконец-то отгородиться от басурманских набегов на свой участок Бронислава Ивановича, обеспечив долгожданный уют, закрыв вопрос забора полностью и окончательно.

Бронислав Иванович Котов был родом из Саратовского Заволжья. В чертах его лица смутно угадывалось обрусевшее восточное начало. В своё время он был гладко чёрноволос, хотя это теперь скрадывалось прогрессирующей с годами лысиной, приземист, крепкого телосложения, излишне говорлив и самолюбив, злопамятен и жаден, упрям и мелочен. Эти черты, хотя и скрашенные московской цивилизацией, выдавали в нём потомка друзей степей – кочевников. Да и весь уклад его жизни был присущ собирателям дани.

Иногда Платону помогала поддерживать сетку его, совсем уже состарившаяся, матушка, Алевтина Сергеевна. Она искренне, в глубине души, возмущалась позиции соседей. Но высказывала это вслух только сыну. Апеллировать к соседям ей не позволяли культура, воспитание и не желание самой портить отношения с ними, ссорить сына с Костылиными, с которыми они в мире и дружбе жили длительное время.

Не оставлять же сыну такое наследство! Он сам разберётся и примет мудрые решения! – считала она.

Так они и доделывали забор, отказав участию Бронислава Ивановича в этом деле. Тот нисколько не обиделся, а только заручился обещанием Платона, что тот не возьмёт с него плату за его часть этой, невыполненной им, работы.

Вскоре забор был построен. Платон и матушка были довольны. Гора с плеч! Наконец-то мы будем жить в уюте, за забором, отгораживающем нас от алчного, бесстыжего и беспринципного соседа! – искренне считали они.

Но Алевтине Сергеевне не пришлось вдоволь насладиться этими новыми ощущениями. Она вскоре скончалась.

От такого хода событий у Платона на душе осталась горькая, навязчивая мысль о косвенной причастности соседей Котовых – Костылиных к её смерти. Помощь матери в строительстве этого, воистину злосчастного, забора фактически оказалась её последним, увиденным Платоном, делом на этом свете. С этой печальной мыслью, иногда посещавшей его сознание при общении с Костылиными, Платон жил весь последующий период.

Год за годом он ждал от соседей платы за забор, за его материальную часть. Но те совсем ничего не говорили по этому поводу, посчитав, видимо, что та самая договорённость о не оплате самой работы, полностью относится и к их, материальной части забора.

Эту свою возможную уверенность они подкрепляли тем, что ранее уже потратились на забор, в своё время, шесть лет назад, купив второсортную, ржавеющую со временем сетку.

Соседи молчали. Проблема не решалась. Платон думал подождать три года, а затем поднять этот, долго мучивший его вопрос.

Но новое, уже третье, осложнение отношений с Костылиными, не позволяло, именно сейчас, возвратиться к этому, давно наболевшему вопросу. Его поднятие в данный момент выглядело бы мелочным сведением счётов. Вся эта поганая ситуация возникла из-за маразматических претензий новых хозяев Котовых, ставших таковыми после смерти Галины Борисовны Костылиной, на, якобы, затенение их территории посадками, находящимися южнее на участке Платона.

Особенную досаду у него вызвала претензия соседей на затенение их участка свисающими над территорией Платона ветками берёзы, росшей на самом углу его участка. Эта берёза была посажена очень давно его матерью, искренне считавшей, и что впоследствии полностью подтвердилось, её своим жизненным талисманом.

Недоумевающий от этих претензий, Платон, решил, всё-таки, объяснить непонятливому соседу, что тот может срезать с берёзы сколько угодно веток, свисающих на его территорию и, возможно, мешающих электропроводу, соединяющему его дом с общей сетью, и, якобы, затеняющих его участок.

Что же касается затенений в других местах, то Платон объяснил, что и эта претензия является также необоснованной, так как на сторону соседа больше бросали тени его собственные деревья, кусты и сарай, находящиеся с южной стороны его участка на самой границе с участком Платона. Однако и эти доводы не нашли понимания Брониславом Ивановичем Котовым.

Периодически возобновлявшийся по инициативе соседа, диалог, явно не получался. Платон один раз даже прибёг к маленькой тактической хитрости.

Как-то ближе к вечеру, воспользовавшись нахождением на своей территории соседа Евгения, живущего напротив, и ведя с ним беседу в присутствии, как всегда в чём-то копошащемся рядом за их общим забором, Котова, стоя на своей площадке для автомобиля, под тенью веток соседской яблони, Платон не удержался от хохмы, поддержанной догадливым Евгением:

– «Жень! Тебе не кажется, что явно холодновато здесь стоять?!».

– «Да! Даже очень! Надо вот эту яблоню совсем спилить под корень! Вон от неё какая большая тень идёт на твой участок! Даже крыльцо затеняет! Солнца совсем не видно! Да и машину портит! Вон как касается кузова! А яблоки и проломить его могут! Вот расходов-то будет на её ремонт!» – поддержал он Платона, указывая рукой на эту большую яблоню Бронислава Ивановича, растущую рядом с общим забором, ветви которой, под тяжестью дозревающих яблок, опустились прямо на крышу и багажник, стоящей рядом Волги Платона.

Одновременно он, уже поворачиваясь и обращаясь к соседу, саркастически добавил:

– «Не расплатишься тогда!».

Бронислав Иванович, нисколько не смущаясь, как будто не понимая намёка, как ни в чём не бывало, отпарировал:

– «А Вы отойдите от тени! Да и оденьтесь потеплее!».

Опешившие от такой наглости и непосредственности, партнёры по приколу, чуть было не открыли рты, удивлённо и недоумённо, но с пониманием, переглядываясь. Дальнейшие дебаты по этому вопросу потеряли всякий смысл. При повторении, через некоторое время, своей претензии Брониславом Ивановичем, Платон объяснил ему, что не согласен с его требованиями, и предложил их спор вынести на решение Правления садоводческого товарищества. Для чего Платон предложил соседу письменно обратиться к Председателю Правления, полагая, что та, будучи женщиной умной, опытной, культурной, образованной, доброй и отзывчивой, укажет тому на не обоснованность и просто глупость его претензий.

Через несколько дней Бронислав Иванович, к искреннему удивлению Платона, как ни в чём не бывало, совершенно не стесняясь, и, тем более, нисколько не смущаясь, передал ему стандартную ксерокопию, трёхлетней давности предписания Правления о подрезки веток и пиления высоких деревьев на землях общего пользования, с целью предотвращения порчи линии электропередач и построек садоводов, в случае их повреждения ветками и возможным падением деревьев при сильном ураганном ветре.

Из этого Платон понял, что, видимо, Бронислав Иванович изложил Председателю Правления свои претензии к нему неточно и устно. Та, не поняв, или не разобравшись, а, скорее всего, не представив себе всей глупости и несуразности его требований, формально дала ему бланк стандартно заполненного предписания, внеся в него номер участка и фамилию его владельца. Возмущённый нерешённостью проблемы, Платон, написал на этом предписании, что ещё три года назад берёза была укорочена на одну треть до безопасной высоты, а, мешающие проводам, ветки подрезаны. Тут же он добавил, что об истинных причинах претензии соседей будет сообщено в дополнительном документе.

Отложив бумагу в сторону, решил, что отдаст её позже, когда подготовит свои объяснения. Причём в стихотворной форме! – саркастически, про себя, добавил Платон, дополняя свою мысль: Совсем уже достал меня, этот, премудрый пескарь!

Через несколько дней Платон сочинил стихотворение об этой ситуации:

Через несколько дней, на очередной вопрос Председателя Правления о результате решении спорного вопроса, Платон передал ей предписание с объяснением, скрепленным со своими стихами, тут же прокомментировав:

– «Мария Ивановна! Вот Вам моё объяснение! Потом почитаете!».

– «Хорошо, Платон Петрович!» – загадочно улыбаясь, ответила она.

Через несколько дней, при очередной, но случайной встрече, Мария Ивановна обратила внимание Платона на его письменное объяснение:

– «Платон Петрович! Я прочитала Ваше объяснение. Всё поняла. Ваше стихотворение мне понравилось, но мне обидно. Я ведь тоже в возрасте!».

Платон, немного смутившись присутствия при их диалоге посторонних, возбуждённо ответил:

– «Марья Иванна! Да Вы, что? Вы должны понимать, что к Вам это не имеет никакого отношения! Мало ли пожилых людей! Я вот тоже уже не молодой!».

И, повеселевший от её удовлетворительного для себя ответа, понимая, что насчёт себя она тоже частично права, уже немного раздражаясь, неожиданно для всех присутствовавших подвёл черту:

– «Да! Маразм – не оргазм! Кайфа не поймаешь!» – при этом быстро и не оглядываясь, удаляясь, словно обидевшись на неё.

А, почти через месяц, уже в конце сентября, произошло, упомянутое выше, ограбление. Вспомнив всю историю последних отношений с Брониславом Ивановичем, Платон первым делом предположил, что и это могло быть делом его немытых рук. С этим надо было разбираться.

Платон отпросился с работы, заехал за дачными ключами домой, и отбыл на рекогносцировку происшествия. Доехал быстро и без проблем.

Подходя к своей даче, он уже издали увидел настежь раскрытую дверь веранды. Да, факт налицо! С трепетом, любопытством и лёгким волнением, отпер калитку и взошёл на крыльцо. Двустворчатая дверь была явно открыта изнутри. Отперев щеколды сверху и снизу, злоумышленник с силой надавил на стык дверей, что отразилось в виде небольшой, но вполне заметной деформации замка. Платон понял, что вор проник в дом не через дверь, а через окно. Он зашёл с тыльной стороны дома. Так и есть!

Встав на примыкающую к нему скамейку, находящейся позади дома спортплощадки, ворюга очень аккуратно, не оставив совершенно никаких дополнительных следов, скорее всего топором, сначала отжал, затем оторвал штапик, прижимающий стекло к раме.

При этом видимо от чрезмерно жёсткого контакта со стеклом, от одной точки на его кромке, веером разбежалось несколько небольших трещинок. Потом он очень аккуратно положил вынутое стекло поблизости на газон спортплощадки.

Стоя на скамье, засунул руку в образовавшийся проём и аккуратно отпер верхнюю, а затем и нижнюю щеколды. При этом Платон обратил внимание, что сам с трудом достаёт до верхней щеколды. Значит, грабитель был роста не ниже его. Открыв окно, тот, видимо, слегка подпрыгнув, сел на подоконник лицом в сад, и через левый бок, проворачиваясь против часовой стрелки, перебросил свои, согнутые в коленях, ноги на пол, по пути задев грязными подошвами кромку стоящего у окна стола. Всё это Платон понял, проанализировав, видимые невооружённым глазом, демаскирующие признаки. В комнате были открыты все створки платяного шкафа и антресоли. Но, в отличие от прошлого ограбления, ничего из шкафов не было выкинуто. Приоткрыты, стоящие на столе, коробки. Видимо вор любопытствовал. Но, на первый взгляд, вроде бы ничего и не взято. Платон прошёл на веранду. Та же история. Отодвинуты все створки антресолей. Он вновь убедился, что вор был, пожалуй, выше него ростом, так как сам он с трудом, лишь встав на цыпочки, сумел дотянуться до ручки створки.

Больше всего Платона удивила узкая щель приоткрытой двери в другую комнату. В неё можно было пролезть только, или имея очень длинные ноги, или будучи слишком худым. На это указывали, отодвинутые дверью и упёртые в стену, тазы с яблоками. В этой комнате, на первый взгляд, также ничего не было взято. Заглянул в холодильник на веранде.

Ну, вот! Так и есть! Пропал килограмм очень вкусных «Дворянских» сосисок, Раменского производства, и пакеты с супами быстрого приготовления. Поднялся наверх. В одной из комнат обнаружил исчезновение старого, переносного стереомагнитофона Ксении, который достался ей по наследству от её отца, и которым она, естественно, очень дорожила. Спустился вниз на веранду. Тут только обнаружил ещё и пропажу, давно подаренного им маме и уже частично сломанного, зонтика.

Прошёл на кухню. Всё, вроде бы, без изменений. Повернулся лицом к открытой двери веранды и, обомлел! На сидении слева от двери лежал новенький, очень удачной конструкции, чем-то даже красивый, топор. А вот и улика! Платон аккуратно, чтобы не стереть отпечатки пальцев, взял топор, и к своему немалому удивлению прочитал клеймо на его, испачканным мокрым песком по покрытому лаком, топорище: г. Вача!

Вот тебе на! Это же город района рождения моей бабушки по матери. Видимо при открывании дверей на улицу в темноте вор позабыл топор – решил он.

Пройдя снова к калитке и воротам, Платон обнаружил, оставленные при перелезании через них, следы сапог. Ну, вот и всё! Картина ясна.

Ночью, в темноте, в дождь, вор, скорее всего один, перелез через металлическую калитку, обошёл дом с тыла, встал на скамейку, вскрыл топором окно, проник в дом.

Осмотрев в темноте, скорее всего с фонарём, всё и вся, взял стереомагнитофон, в свою сумку собрал сосиски с супами, прихватил зонтик, держа в другой руке топор.

Открывая затем двери на улицу, под дождь, видимо временно, чтобы раскрыть зонтик, положил топор на сидение и забыл о нём, так как волновался, да и руки были заняты.

Но, возможно, у него всё же был сообщник, стоявший за забором на стрёме.

Завершив осмотр, Платон зашёл к Брониславу Ивановичу, выслушав от него рассказ о том, что тот видел и слышал, как действовал. Платон сообщил ему обо всём найденном и увиденном им, и свою версию случившегося. Он обратил внимание, что Бронислав Иванович, как-то уж очень странно рассказывает эту историю, уходя от сути вопроса, отвлекаясь на, не имеющие отношения к делу, детали. Напоследок Платон припас, как он считал, убийственный факт. Он навесил соседу лапшу на уши, сообщив, что, якобы, отдаст топор своим старым друзьям из ФСБ для снятия отпечатков пальцев и их сохранения на будущее. Он рассчитывал на то, что, если сосед сам лазил в его дачу, то должен как-то испугаться, если не он, то тоже хорошо. Будет знать на будущее, что в случае чего, не останется безнаказанным. Тот совершенно никак себя не выдал. Зато выдвинул свою версию случившегося.

Бронислав Иванович сразу обратил внимание Платона на работающих на разных дачах группы строителей из различных стран СНГ.

– «Да и сторож наш, Михаил, тоже не очень надёжен» – добавил он.

Платон же высказал предположение, что участие в воровстве строителей маловероятно, хотя полностью не исключено.

Он мотивировал это тем, что они панически бояться нарушить законы на территории России, т. к. многие из них нелегалы, живут и работают без регистрации и прочих документов.

И особо они, конечно, боятся милиции, некоторые представители которой не прочь набить свои карманы на проблемах и трудностях иностранных рабочих.

Котов, согласившись с доводами Кочета, переключил внимание в их разговоре на сторожа Михаила:

– «А этот Михаил вовсе не Михаил, а Мустафа! Он двадцать лет отсидел в тюрьме за двойное убийство! Кажется жены и тёщи?».

– «Да!? А на вид не скажешь! Вроде человек деловой и шустрый очень!? Да и ведёт себя прилично, вежлив, аккуратен. Татары, вообще, люди аккуратные! А сколько ж ему лет?».

– «Да ему уже за пятьдесят, ближе к шестидесяти!».

– «Да!? А выглядит значительно моложе!».

– «Вот он вполне мог бы залезть. В его дежурство очень уж часто лазают по дачам! Я сам видел, как он взял чужие топоры, лежавшие без присмотра у открытой калитки! У него и напарник есть – его племянник! Тоже тёмная личность! К тому же очень высокий и худой!».

– «Ну, может и они? Исключать не будем! Пойду, кстати, подойду к нему, поспрашиваю» – завершил разговор Платон, направляясь на выход к калитке соседа.

По пути он заглянул к Марии Ивановне, но, как оказалось, она уже уехала в Москву.

Направляясь к сторожке, случайно встретил их завхоза и сторожа по совместительству, Василису Васильевну. Рассказал ей свою историю. Та посочувствовала, но ничего конкретного, кроме обращения в милицию, не посоветовала.

На стук в окно сторожки из дверей вышел, что-то жующий, полураздетый, с голым торсом, Михаил-Мустафа. Тело его было стройно, загорелым, гладкокожим, без единой волосинки, в меру мускулистым и жилистым. Он производил впечатление человека закалённого жизнью.

Сурово серьёзный взгляд его бледно-голубых невинных глаз выдавал в нём человека гордого, самолюбивого, знающего себе цену, не потерявшего ещё чувство собственного достоинства.

Платон объяснил ему суть вопроса, особый упор сделав, как и для Бронислава Ивановича, на снятии отпечатков пальцев.

К выслушиванию излияний Платона вскоре подключился, вышедший из сторожки действительно высокорослый, худощавый, всё время слегка ехидно улыбающийся, молодой человек.

Очевидно, это был тот самый племянник Мустафы, спокойно выслушавшего рассказ Платона, с добавлением:

– «У меня давно есть подозрения на некоторых людей. Причём из числа садоводов. Они осенью и весной промышляют по дачам соседей!».

– «Кто же это?».

– «Ну, я пока называть не буду. Надо всё ж проверить! У меня есть план, как их поймать! А, кстати, это и Ваш сосед, помойный кот?!».

– «Какой помойный кот?» – недоумённо переспросил Платон.

– «Да который всё время шастает по разным помойкам и берёт всё, что плохо лежит! Я давно заметил, что он не чист на руку!».

Платон изобразил удивление на своём лице, внутренне отдавая должное проницательности бывалого человека:

– «И я тоже заметил это! Значит, Вы считаете, что это он?» – спросил Платон, тут же решая подлить масла в огонь, как бы стравливая обоих претендентов на роль вора, пытаясь таким образом получить максимум информации о них, добавляя:

– «А он считает, что это Вы с племянником!», – при этом следя за реакцией обоих.

Но ничего предосудительного в их малозаметных гримасах он не нашёл.

– «А насчёт отпечатков Вы очень хорошо придумали! Они когда-нибудь попадутся!» – как-то уж очень неестественно, даже немного подобострастно, как бы извиняясь и оправдываясь, подвёл черту невозмутимый Мустафа.

– «Ну, ладно, спасибо за информацию!» – распрощался с ними Платон, направившись по направлению к своей улице.

Надо же! Два претендента, и никто из них явно себя не выдал! Как хочешь, так и думай! И ничего тут не поделаешь!

Ладно! Время всё расставит по своим местам! Они теперь будут бояться залезть повторно! Рано или поздно, вор всё равно себя проявит! – подвёл итог своим рассуждениям Платон.

Вернувшись на свой участок, он, с трудом, вставил на место, уже разделившееся на три части, стекло, слегка поранившись при этом. Долго заклеивал полупрозрачным скотчем стыки осколков стекла. Поправил замок входной двустворчатой двери на веранду.

Решил, что порядок пока наводить не будет. Надо всё показать Ксении и уточнить, что ещё из вещей пропало.

Выполнив необходимые работы, он направился в обратный путь, всё ещё обдумывая происшедшее.

Неспешно бредя на станцию, ощущая некоторое удовлетворение от проведённого расследования, и находясь под впечатлением от сказанного Мустафой про его соседа, Платон, немного радуясь удачной метафоре сторожа про помойного кота, и испытывая даже некоторое злорадство по этому поводу, вдруг, неожиданно для самого себя, начал декламировать, откуда-то пришедшие на ум строчки, облекая их в стихотворную форму, уточняя и додумывая некоторые детали и моменты из жизни Бронислава Ивановича Котова – Костылина:

В вагоне вечерней, идущей в Москву, электрички было немноголюдно.

Платон записал стихотворение, под стук колес обдумывая последние строчки.

Рядом с ним у окна молодая парочка разгадывала журнальный кроссворд. Дело у них шло не лучшим образом.

Они часто и подолгу мучились над словами, иногда просто подбирая какие-то созвучные, где-то и когда-то возможно слышимые. При этом они нещадно коверкали эти слова.

Платон был глубоко погружен в свои мысли и не обращал на тщетные потуги парочки никакого внимания.

А дремлющий напротив них подвыпивший мужчина, наконец, не выдержал мучений молодёжи и подсказал им свой вариант слова:

– «Попробуйте, Джопа!».

Такой поворот событий вынудил Платона несколько смягчить ситуацию, и предложить удивлённо-смущённым свою помощь.

Но те вскоре вышли, и Платон вновь окунулся в своё привычное творчество.

Однако его от этого процесса вновь отвлёк пьяный сосед-юморист.

На возгласы бродячего продавца:

– «Авторучка корректор! Одна сторона пишет, а другая стирает!».

Тот весьма мудро и громко на весь вагон спросил:

– «А на фиг она тогда нужна?!».

Закончив стихи, Платон вновь предался анализу поведения Бронислав Ивановича. Его сосед просто патологически болен собирательством всякого барахла. Оно у него и дома в Москве, и здесь на даче. Причём не только в помещении, но и на улице. Чего там только нет. И всё это взято (или своровано) или у других людей, или со свалок и помоек.

Это прям высший пилотаж какой-то, разновидность бомжества!

Собирать и хранить всякое дерьмо, считая себя экономным и бережливым, – это значит самому создавать себе иллюзию своей защищённости в случае чего. А бессознательное хранение барахла вообще? Это же добровольное сохранение и консервирование прежнего уровня жизни! А накопление старья – это же основной принцип психологии бедности! А в наше, уже изобильное время коллекционирование хлама – причина бедности многих людей, а не следствие её, как они часто думают!

Получается, что Бронислав Иванович, в итоге, сам себя и грабит! Это уже ограбление по-каковски? Ну, бог с ним, с соседом! Каждому своё!

При выходе в тамбур, Платон почувствовал, как сзади его слегка подтолкнули в висящую на спине сумку:

– «Своей сумкой… тут в лицо, прям!».

– «У каждой морды – своя сумка!» – поставил он нетерпеливую неудачницу на её исконное место.

Дома Платон сообщил жене и сыну подробности происшествия.

Решили в субботу поехать на дачу вместе с Ксенией и подробно всё осмотреть, обнаружить все пропажи.

Поездка на осквернённую ворами дачу не очень радовала Ксению, но надо было разобраться с украденным. И вообще, она всегда очень любила ездить туда.

Ведь почти напротив, наискосок от их дома, стояла первая дача её родителей. На этой отчей даче прошло раннее детство Ксении. А её старшие сестры Варвара, с которой у влюбчивого красавца Платона тогда был роман, и Клавдия, и подавно провели на ней свои самые светлые годы жизни.

Ксения быстро установила, что, к счастью, ничего другого на даче не пропало. Супруги успокоились и занялись текущими делами, причём каждый своими.

На следующий день, на работе, любопытствующий Гудин спросил Платона о ходе разбирательства с грабежом его дачи:

– «Ну, что? Дело пошло?».

– «Да! Дело уже пришло!» – неожиданно влезла в разговор Марфа.

– «Да ладно тебе!» – возмущённо оборвал её Иван Гаврилович.

Платон тут же кратко ввёл своих участливых коллег в курс его взаимоотношений с соседом по даче.

– «А почему ты ему не отомстишь?!» – участливо спросил Гудин.

– «Да?!» – согласно кивнув, подхватила Мышкина.

– «А зачем? Я об этом давно совсем забыл и не мучаюсь этим. Занимаюсь другими делами. Но если Вы уж так хотите, то моя месть как раз в том и заключается, чтобы не мстить!».

Вглядываясь в изумлённые физиономии, разинувших рты стариков, Платон продолжил:

– «Ну, смотрите! Тот человек сначала злорадствует по поводу им совершённой в отношении меня подлости.

Потом его охватывает страх от возможных ответных действий с моей стороны.

Затем его одолевают долгие и мучительные ожидания моей мести. Его всё больше охватывают постоянные страхи, сомнения и раздумья. Со временем он всё это несколько призабудет, лишь изредка вспоминая о содеянном, всё ещё боясь меня. И, наконец, он совсем успокоится, поняв, что я далёк даже от мысли о мести. А со временем его станет терзать совесть. Он будет теперь мучиться от этого. А там, постепенно, глядишь, а у него язва. А то ещё и рак! Вот тебе и месть!».

– «Да-а! Круто!» – задумчиво, но грустно, видимо думая о своей мести и её последствиях, протянул Гудин.

– «Вань! Что-то ты сегодня какой-то невесёлый! С Галей, что ли поругался?» – неожиданно для самого себя предложил новую тему Платон.

– «А чего веселиться? Веселье без повода – признак глупости!» – попытался достать Гудин Платона, оставляя его бестактность без ответа.

– «То-то я смотрю, ты все дни весёлый ходил!» – отбился Платон.

Вскоре Платон начал оформление инвалидной пенсии и полагающихся ему льгот.

Поздней осенью, после начала гололёда, Надежда упала, сильно травмировав колено, которое потом, после операции, долго лечила.

До конца этого спокойного, на этот раз юбилейного для Платона и его родственников, года никаких примечательных событий не произошло.

Платон работал в своём ООО «Де-ка», понемногу писал прозу и стихи, как-то шутливо изобразив в них и свой коллектив:

Первая в этом стихотворении, Инна Иосифовна Швальбман, родилась 15 сентября 1952 года в семье евреев-врачей в Душанбе, куда её отец в своё время, как молодой специалист, врач-инфекционист, и получил назначение. Мать же занималась уже модной в те времена нейрохирургией.

По злой иронии судьбы через много лет у неё, в семидесятилетнем возрасте, проявится болезнь Альцгеймера, а с помощью любимой и любящей дочери она окажется в дурдоме.

Через несколько лет после приезда в столицу Таджикистана, отец Инны перевёлся на работу в Подмосковье, в авиагородок вновь создаваемого аэропорта Домодедово, куда он забрал и всю свою семью.

Окончив среднюю школу, Инна поступила в МИЭМ (Московский Институт Электронного Машиностроения).

Ещё учась на последних курсах института, она познакомилась с симпатичным молодым офицером Евгением Тороповым, и, получив диплом, вышла за него замуж, заодно и поменяв свою фамилию.

После завершения обучение, Инна была распределена на одно из московских оборонных предприятий.

Однако мужа вскоре направили служить на космодром Тюра-Там, и супруги перебралась в Ленинск, где молодой семье сразу же предоставили служебную квартиру.

Тут же Инне удалось оформить длительную командировку от своего предприятия, став, как бы, его постоянным техническим представителем на одной из стартовых площадок космодрома «Байконур».

Со временем у них родились сын, а затем и дочь.

Длительное время находясь в окружении офицеров и голодных командированных от разных предприятий, Инна со временем не удержалась и ударилась в разврат. С годами она начала изменять мужу, постоянно, без разбора, гуляя направо и налево, в результате чего подхватывая венерические болезни, в итоге и приведшие к развалу семьи.

После досрочной демобилизации из армии во времена перестройки и возвращения семьи в родительские пенаты в Домодедово, Евгений поначалу некоторое время был безработным, невольно сидя на шее у жены.

Однако вскоре семья распалась, а Евгений перебрался в Москву к другой женщине. И теперь Инне пришлось самой приспосабливаться к новой, без мужа, жизни.

На заработанные в длительной командировке и накопленные утаиваемые от мужа деньги Инна купила в 2000 году кооперативную квартиру в Москве.

Вскоре старший, сын Павел, после окончания Первого Московского Медицинского института, женился на еврейке и уехал на постоянное место жительства в Израиль.

Младшая, дочь Лера, ещё училась в Институте иностранных языков имени Мориса Тореза, постигая китайский язык.

Это была способная, очень моторная, но слишком жеманная, надменная, с пренебрежением относящаяся к окружающим, но внешне вполне симпатичная девушка, позже превзошедшая и свою похотливую мать.

Некоторое время Евгений Торопов занимался лишь частным извозом на своей личной, давно купленной машине, и, обучаясь где-то, осваивал новую специальность.

Но Инна привлекла бывшего мужа и дала ему возможность хоть сколько-нибудь подработать извозом товара и в интересах ООО «Де-ка».

А до того она, для начала превратившаяся в простую лотошницу, торгующую сосисками, со временем занялась более серьёзным бизнесом.

Предприимчивость постепенно превратила её половые связи и в нужные, деловые. А из всегда лёгкой доступности для многих мужчин она сделала скоропалительный, неправильный вывод о своей якобы сексуальной привлекательности и половой умелости, попутав это с простой похотью падких до падали, изголодавшихся стервятников. И это толкало Инну на новые связи, ведущие к беспорядочной половой жизни или вовсе к отсутствию оной. Косвенно это подтвердили и появившиеся у неё с годами болезни, нехарактерные для женщин, регулярно или хотя бы периодически тренирующих мышцы своих нижних губ.

Со временем у Инны проявилось простое недержание мочи.

Инна Иосифовна Торопова была достаточна умна и слишком оригинальна и смела в своих независимых высказываниях, которые неоднократно приносили ей неприятности. У неё был сложный, тяжёлый, упрямый и независимый характер. Хотя ей и была присуща злопамятность, но при этом у неё полностью отсутствовала мстительность. Инна была импульсивна, но старалась владеть собой. Без внимания она не оставляла ни одну мелочь, пытаясь всегда навязать собеседнику своё мнение.

Она любила шумные компании и застолья. Любила готовить, но при этом была страшной неряхой.

Еду, иной раз, брала руками, при этом часто облизывая пальцы. Хлеб ела преимущественно чёрный, предпочитая горбушки, иногда натирая их дома чесноком, или на работе поливая их льняным маслом, при этом часто проливая его на стол и не вытирая его.

– «А где наша Швальман?!» – нарочито громко и искажая на злобу дня, из-за её свинства, её девичью фамилию, спросил Иван Гаврилович, очередной раз вляпавшись в разлитое Инкой на столе льняное масло.

Однако, одновременно с отсутствием у неё элементарной культуры повседневного бытия, Инне была присуща тяга к большому искусству, любительницей, знатоком и ценительницей которого она себя давно считала.

Инна любила своих детей, но особенно сильно двух внучек от сына. Однако ей также было присуще вероломство и даже подлость ради корысти.

Она часто пренебрежительно, даже брезгливо, относилась ко многим людям, которые работали с нею и на неё, называя их «филиппинцами».

Инна давно, ещё по жизни в Душанбе, внутренне ненавидела тех, за счёт кого она во многом жила: таджиков и русских.

От неё перепадало почему-то и евреям.

Особенно доставалось доброму, порядочному, интеллигентному и культурному, всеобщему любимцу Абраму, одно время тоже периодически подрабатывавшему извозом биодобавок.

Тот от обиды даже высказался как-то в сердцах в адрес Инны:

– «Ну, Инка! Она просто настоящий выродок! Позорит свою нацию! Она считает себя ашкенази, а на деле простая жидовка!».

Инна Иосифовна постоянно жульничала везде, где было можно и нельзя.

Она периодически плела интриги, ссоря всех со всеми, выливая на коллег и знакомых потоки грязи.

Инна дурачила всех и постоянно спекулировала на всём. Вокруг неё всегда было много гадости, особенно всплывшей после её, со временем, ухода из ООО «Де-ка» и отъезда в Израиль.

Все её коллеги со временем бежали от неё прочь. Остался только один любовник и компаньон Владимир, за глаза прозванный коллегами Инны Вован. Вся его семья жила в Израиле, а он вместе с Инкой продолжал грабить наивных и доверчивых дураков, делая свой бизнес на русских желудках, причём ещё и на их же территории.

К Надежде Сергеевне Павловой в ООО «Де-ка» Инна попала по велению их общей начальницы Ольги Михайловны Лопатиной, якобы на исправление.

– «Надюсик! Мне тебя бог послал!» – искренне радовалась вначале Инна. И Надежда Сергеевна поначалу пожалела бедную женщину, обращаясь к ней так же слащаво, не иначе, как «Инусик».

Только много позже Надежда поняла, что пригрела на своей груди настоящую змею.

А пока Инна самым бессовестным и беззастенчивым образом грабила своих компаньонов и сослуживцев.

Иван Гаврилович Гудин как-то раз поведал Платону давнюю историю своего знакомства с Инной Иосифовной Тороповой (Швальбман).

– «Инка постоянно делала бабки на своих! Нет, на всех! Я впервые с нею и познакомился как раз на этом. В то время я был ответственным от профсоюза за распродажу дефицитных датских шуб, подаренных нам по научному обмену. Так Инка, купив такую шубу, хотела перепродать её втридорога одинокой матери, сотруднице смежного института. Я случайно узнал об этом и, перехватив сделку, практически задаром, за чисто символическую плату, продал той шубу. Сколько же было потом крику и оскорблений тогда от Инки. Мы с нею фактически ещё и не были знакомы. Мне даже пришлось послать её: пиздуй, пока трамваи ходят! С тех пор она и ненавидит меня, затаив злобу».

У Инны Иосифовны, как у человека активного, было множество разных знакомых. Среди них оказался и Иван Иванов – внук известного ещё в СССР свиновода Исаака Камовича Покуста.

Со временем обнаружилось, что он одновременно был и давним знакомым младшего племянника Платона Василия Степановича Олыпина.

Тот как-то рассказал Платону об их первом знакомстве:

– «Этот, якобы, Иван Иванов сел на первой лекции в институте рядом со мной. Видимо, по понятным причинам, он посчитал, что ему будет рядом с гигантом комфортнее. А другие студенты будут при этом невольно думать, что мы друзья и я смогу, в случае чего, заступиться за него.

Ну, как водится, началась перекличка. Преподаватель идёт по алфавиту, называя фамилии, а студенты встают, отвечая. Кто говорит: «Я!», а кто просто: «Здесь!». Дошла очередь и до нашего Иванова. Он, как и все встал, но ответил как-то уж очень бодро и вызывающе: «Я здесь!». Тут наш преподаватель, глядя на Иванова, на мгновенье замер, а затем, снова посмотрев в журнал, чуть слышно удивлённо пробурчал: «Странно, а написано Иванов!?», ха-ха-ха!».

Общительность Инны часто приводила в их офис таких же, мягко говоря, «странных», как и она сама, посетительниц.

– «А мы продаём только пенсионерам!» – попыталась было отделаться от такой назойливой покупательницы Надежда Сергеевна.

– «А я хоть пока ещё и не на пенсии, но непременно ведь на ней буду!» – не унималась находчивая знакомая Инны, подбадриваемая её молчаливой, многозначительно и чуть ехидной улыбочкой.

Её белокожее лицо с румянцем на полных, скуластых щеках постоянно излучало вовне дружелюбно-дипломатическую японо-китайскую улыбку.

Лишь в редкие минуты самоуглубления её лицо становилось сначала сосредоточенным, потом или умиротворённым от приятных воспоминаний и ожиданий, или Мефистофельским загадочно-задумчивым, видимо при разработке её изощрённым сознанием, только лишь и умещающемся в её относительно маленькой голове, очередных козней и комбинаций.

Практическое отсутствие шеи с наличием очень больших и приподнятых грудей, придавало её часто всклокоченной черноволосой голове, по форме напоминающей тыкву, на фоне глубокого декольте, вид отрубленной от тела и лежащей на нём.

Огромные груди, чуть ли не упирающиеся в подбородок, создавали площадку, пригодную, например, для переноса на ней небольших коробок, причём даже без помощи рук.

Спина Инны Иосифовны, не считая выпяченной вперёд головы, начиная с чуть торчащих лопаток, была идеально прямая.

Причём такой её прямолинейной выправке могли бы позавидовать даже соответствующие военные.

А практически полному и даже загадочному отсутствию ягодиц – попастые дамы.

При всём, при этом, передняя часть Инны была весьма значительна. Полные груди снизу поддерживались весьма большим животом, полностью уничтожившим даже следы от талии.

Поэтому любое платье или юбка, особенно длинные, полностью скрывали от посторонних глаз форму её коротких и быстрых ножек.

Ходила Инна, как сороконожка, смешно перебирая, словно боясь упасть, просто семеня ногами, с раздвинутыми относительно друг друга, почти под прямым углом, ступнями.

Как выяснилось позже, во многом это было обусловлено боязнью несанкционированного выпуска из себя мочи в связи с недержанием оной.

Словно ощущая своё историческое превосходство, Инна со снисходительной иронией, а иногда даже с сарказмом, относилась к своим сослуживцам, делая исключение лишь для интеллектуала, воспитанного и благородного Платона, иногда даже побаиваясь его.

Однажды, ознакомившись теперь уже с прозаическим творчеством Платона, невольно иронизирующим над некоторыми своими коллегами, Инна изрекла сакраментальное:

– «Да! К тебе на перо лучше не попадаться!».

Иногда Инна Иосифовна Торопова, лишний раз пытаясь доказать коллегам и клиентам свою важность и значимость, проявляла самоуправство.

Как-то раз на интересующийся звонок из Госдумы расслабившаяся и потерявшая чувство меры, а вместе с этим и видимость порядочности и воспитанности, Инна Иосифовна ответила несанкционированным отказом, сопровождавшимся незначительной грубостью и раздражением.

Однако «Те», непривыкшие не только к такому хамству, но и к отсутствию подобострастия в их адрес вообще, естественно это дело так не оставили и пожаловались самому академику А.И. Апалькову.

В итоге, от того досталось Надежде Сергеевне Павловой. Невольно узнавший об этом Иван Гаврилович Гудин, в присутствии Платона, как-то даже философски успокоил невинно пострадавшую их общую начальницу:

– «Они там все себя считают небожителями!» – невольно оправдал он Инну Иосифовну.

– «А Инка показала им, кто у нас истинный небожитель!» – добавил с иронией и горьким сарказмом Платон, вызвав просто дикий гогот Гудина.

Иван Гаврилович всегда очень радовался и веселился способности Платона вовремя вставить в разговор нужное слово, комментарий, придав чей-то фразе иронию или даже сарказм, невольно вызывая смех слушателей.

Так незаметно подкатило празднование Нового, 2005-го года, во многом повторившее предыдущее. История повторялась.

Но на этот раз Кеша часть новогодней ночи уже провёл неподалёку в компании одноклассников. Опять намечались вынужденные каникулы взрослых. Опять лыжи для Платона, и компьютер для отца и сына.

В этот учебный сезон Иннокентий неожиданно для всех увлёкся, в последние годы ставшими модными, уличными кулачными боями стенка не стенку, именуемую подростками, как «Fair play» (честная игра).

Эти бои проводились по весьма строгим правилам. Всего одним годом ограничивалась разница в возрасте между бойцами. Обувь разрешалась только лёгкая – кроссовки или кеды. Руки должны были быть без перчаток, но разрешалось обматывать их кисти боксёрскими бинтами.

Но особенно был строгим запрет на применение всякого рода, на жаргоне пацанов, «говна» (ножей, бит, цепей, ремней, кастетов, перстней, зажигалок и прочего).

Бои, или, как их называли сами подростки, «Махачи», проходили на полянах ближайшего Измайловского парка, или на выезде.

Ещё в начале осени, в сентябре, по какой-то причине девятый класс Иннокентия был вызван на дуэль десятым классом их же школы.

В результате вечерней разборки на поляне ближайшего парка из побитой кучи соратников уцелел лишь один Иннокентий, давший достойный, и особенно ощутимый их телами, отпор старшеклассникам. Это не осталось незамеченным зоркими людьми. И вскоре, польщённому вниманием и уважением старших, Кеше предложили вступить в организованную группу футбольных фанатов, именовавшую себя, не иначе, как «East Devils» (Восточные дьяволы), руководимую Алексом Зубовым, по кличке «Зуб».

Четырнадцатилетний, а более молодым участие в таких драках было запрещено моральным кодексом строителей капитализма, Кеша проявил себя в первом же поединке. Богатый опыт, накопленный им на хоккее, самбо, футболе и тэквондо, приумноженный его небывалой смелостью и отвагой, плюс отменная реакция – позволили Иннокентию сразу же стать одним из ведущих бойцов сообщества. За небывалый напор и бесстрашие в драках он вскоре даже получил прозвище «Crazy» (Сумасшедший).

Это Кешино увлечение, способствовавшее выплеску адреналина, продолжалось до самого марта, когда весенняя распутица и грязные поляны, а затем окончание учёбы и каникулы, надолго отложили до следующего спортивного сезона это новое развлечение московских подростков.

Последовавшее после каникул знакомство Иннокентия с девушкой совсем отвадили его от этого, в общем-то, пустого и ненужного занятия. Тем самым подросток невольно прекратил свой само грабёж, незаметно уносивший не только драгоценное время, эмоции, но и здоровье.

* * *

А очередной дачный сезон начался с печальной вести о кончине глубокой осенью прошедшего года соседа Евгения, жившего с семьёй через улицу напротив Платона. После давней операции аортокоронарного шунтирования Евгений, благодаря заботе жены Ларисы, прожил вместо отводимых в таких случаях десяти лет – тринадцать. Но новый инфаркт оказался последним для шестидесятисемилетнего главы семейства.

Платон с Ксенией очень переживали случившееся, так как очень любили и уважали его самого, как необыкновенно порядочного, справедливого, доброго, отзывчивого и неунывающего человека, так и его жену и сына.

Такая вопиющая несправедливость небес по отношению к хорошему человеку надолго выбили из колеи Платона и Ксению, временно отодвинув на задний план их другие земные мысли. В одном из разговоров с Ларисой Платон случайно узнал, что, оказывается, к нему влезли на двое суток раньше, чем он думал, то есть в ночь на понедельник.

Но соседи, Бронислав Иванович и Светлана Андреевна Котовы не сочли нужным ему об этом вовремя сообщить.

А на искреннее возмущение, во вторник приехавшей на дачу Ларисы:

– «Что же Вы Платону не позвоните?!».

Последовал непонятный ответ Светланы Андреевны:

– «А это значит брать на себя большую ответственность! А вдруг он там с любовницей был?».

Однако Лариса настояла на звонке, и он состоялся.

Да! Соседи мои очень странные люди! И по себе о других судят! Если у них в семье принято изменять своим супругам, что в своё время было замечено за Светланой Андреевной и стало совершенно естественным для их сына Алексея, то это вовсе не значит, что этим занимаются и другие люди! – мысленно возмущался Платон. Вскоре, также в самом начале наступившего нового дачного сезона, Платон услышал новость и о Мустафе. Оказывается зимой его, находящегося при исполнении своих обязанностей, очень сильно избили злоумышленники, да так, что тот надолго оказался в больнице.

Видно хорошо бог шельму пометил! – невольно подумал тогда Платон.

После этого подходящего для принятия решения случая руководство садоводческого товарищества отказалось продлевать трудовой договор с Мустафой, за которым всё-таки закрепилась слава «тёмной личности».

Вместе со сторожем из садоводческого товарищества естественно исчез и его долговязый племянник, активное участие которого в ограблении не вызывало у Платона уже никакого сомнения.

Поскольку на дачу к Платону залезли в конце сентября, так это точно были Мустафа с племянником. Ведь деревенские так рано не лазают. Они, как правило, ждут, пока уедут все дачники-пенсионеры, и воруют ближе к зиме или весной, сразу после схода снега, чтоб не оставлять на нём следы.

А тут в сентябре! Явно воры знали, кто на дачах, а кого, свидетелей, уже нет. Так что точно всё это указывает на Мустафу и его племянника.

Каждому своё! – мелькнула в голове банальная мысль.

Так бы и закончилась эта история, если бы не одно обстоятельство. Надо было всё-таки окончательно решать вопрос с соседями Котовыми и Кошиной об оплате ими давно построенного забора. Но природное стеснение и педагогическое воспитание не позволяли Платону так просто завести такой разговор, прежде всего с престарелыми, с детства уважаемыми им соседями.

Но неожиданное стечение обстоятельств через некоторое время помогло Платону. В конце августа Брониславу Ивановичу исполнилось восемьдесят лет. По случаю юбилея соседа Платон сделал ему традиционный, скромный, но с пользой подарок в виде набора биологически активных добавок.

Во время праздничного визита на дачу соседских сына и внука Котовых Алексея и Константина Платон сфотографировал их всех четверых в разных ракурсах и на разных фонах. Аналогичные фотографии сделали и потомки Котовых, но уже с Платоном.

Поздней осенью, после окончания дачного сезона, его, наконец, осенило.

Тогда он решил под Новый, 2006-ой, год послать Котовым письмо с фотографиями и в нём же затронуть давно наболевший вопрос.

Задумано, сделано. Платон подписал конверт, вложил в него фотографии и дипломатично написанное письмо:

Здравствуйте, Бронислав Иванович и Светлана Андреевна!

Поздравляем Вас с наступающим, Новым, 2006-ым годом!

Желаем Вам здоровья, радости от внуков, успехов в дачных делах, и всего самого наилучшего!

Высылаю Вам фотографии, отснятые мною на даче в день юбилея Бронислава Ивановича.

Дело теперь за Алексеем и Константином.

Надеюсь, что когда-нибудь они, может быть, и мне пришлют фотографии с этого же юбилея, но с моим изображением. Если не забудут, как их папа с мамой и дедушка с бабушкой, а?!

Я на днях подводил итоги дачного сезона и подшивал новые документы в свой архив.

И тут вспомнил и обнаружил, что за Вами есть давний должок. Такой давний, что, пословица «обещанного три года ждут» уже вроде, как и не подходит.

Прошло уже четыре (?) года и пошёл пятый год с того времени (август 2001 года), когда был достроен забор между нашими участками.

А, как говориться: «Уж полночь (то бишь 5 лет) близится, а Германа (денег) всё нет!?».

Пора бы Вам уже и расплатиться за этот забор!

Напомню Вам, что в то время, когда я со своей мамой в её последней в жизни работе доделывал за Вас Вашу часть забора, то Бронислав Иванович предложил мне свои услуги в работе.

На что я возразил, что сделаю, мол, всё сам.

На это он, в свою очередь, спросил: «Но ты ведь возьмёшь с меня деньги за это?». Тогда я ему ответил: «Нет, я с Вас деньги за работу брать не буду!». И не брал. Да, и как договорились, брать не собираюсь.

Но пора бы давно уже заплатить за материальную часть забора (сетку рабицу, столбы без одного и пр.) сумму в 2190 рублей в ценах 2001 года (без учёта инфляции, %, и ставок рефинансирования), согласно калькуляции.

Теперь уже с нетерпением жду от Вас этой суммы.

Если Вы испытываете материальные трудности, то я согласен получить эту сумму по частям, но желательно всю в 2006 году.

С садоводческим приветом!

Всегда Вас уважающий, Ваш сосед Платон Кочет.

Число. Подпись.

Однако быстрого ответа на письмо не последовало.

Прошли уже и Новогодние праздники 2006 года, и день рождения Платона, с которым Котовы всегда поздравляли соседа, а ответа ни письменного, ни устного всё не было. Лишь в начале марта Бронислав Иванович сообщил, что он, безусловно, заплатит, и что об этом ему надо было напомнить ранее.

Тогда, с началом нового дачного сезона, при своём первом приезде на дачу, до слуха Платона донесся обрывок окончания объявления по дачному радио:

– «Список должников весит на доске… почёта!».

Эта забавная оговорка, вызвавшая смех Платона, вынудила его сразу заглянуть на, висевшую у входа, доску… объявлений. И, конечно, среди должников по оплате членских взносов и прочих услуг, как всегда, были его соседи Котовы.

Как же они собираются оплатить долг мне, если у них нет денег даже на обязательные членские взносы? – недоумевал он.

Ну, ладно, поглядим, увидим, посмотрим! – привычным трафаретом пошутил он про себя.

И уже в середине лета того года Бронислав Иванович Котов, специально дождавшись присутствия на даче Платона свидетелей: его жены Ксении и младшей сестры Настасьи, лично принёс ему оговоренную сумму, и попросил, чтобы Платон тут же, в его и их присутствии пересчитал деньги и убрал все в надёжное место.

Эти его подчёркнуто демонстративные, с молчаливым упрёком, действия навели присутствующих на мысль, что принятие данного решения далось соседу нелегко.

На это и рассчитывал Платон.

Он понимал, что разум и дальновидность заставят всё-таки Бронислава Ивановича переступить через путы жадности и мелочности.

Этот демарш соседа тогда вызвал дискуссию между Платоном и женщинами.

Они долго перемывали косточки Котову, вспоминая различные случаи из истории их длительного дачного соседства.

Припомнили даже информацию по телевидению, в которой сообщалось о гибели пенсионера, задавленного в собственном доме свалившимся на него хламом.

Тогда Платон подвёл логический итог обсуждению Котова:

– «Вообще говоря, человек по своей природе во многом – хозяин, накопитель, собственник. Даже пресловутый пролетарий с его, якобы, отчуждённостью от средств производства! Видел я этих бывших гегемонов со своим инструментом! И это вполне естественно! Поэтому постепенно накопленное количество, неважно чего, всегда и везде переходит в новое, другое качество!».

Платон и Ксения неспроста в то время завели и подержали этот разговор.

Младшая сестра Платона, Анастасия Петровна, имела такие же наклонности, как и Бронислав Иванович. Но, в отличие от того, она собирала лишь хорошие и дорогие вещи, пытаясь всё получить бесплатно, ссылаясь на промысел божий. Недаром брат за глаза прозвал сестру: «наша Коробочка».

Настасья Петровна и по сей день не смогла или не захотела выйти из роли самой младшей в семье, которой все были чем-то обязаны: вниманием, ласками, комплиментами, а более всего – подарками и материальными ценностями. Она привыкла всё получать на блюдечке с голубой каёмочкой, в том числе внимание и ухаживание мужчин.

Даже в своё время на свадьбе Платона и Ксении, на которой присутствовал друг родителей Ксюши Юрий Михайлович Лужков, руководивший тогда Мосгорагропромом, она, находясь под пристальным вниманием вдовца, не соизволила проявить и показать хоть какой-то интерес к нему, оправдавшись потом фразой:

– «Хоть Юрий Михайлович мне и понравился, и я бы, наверно, скорее всего, вышла бы за него замуж, но пусть он сам, первый, проявит себя. Я же всё-таки женщина!».

– «Дура, ты Настька, а не женщина! Под лежачий камень вода не течёт! Пойми, здесь совсем другой уровень! Я уверен, что у тебя было бы очень много конкуренток! У тебя, кроме твоей красоты, был в руках ещё и реальный шанс сблизится с ним на нашей свадьбе, а ты упустила его!» – отчитывал потом младшую сестру Платон.

Через год выяснилось, что у Юрия Михайловича уже есть на примете любимая женщина – Елена Батурина. Хоть и не такая красивая, как Анастасия, но зато молодая, здоровая, энергичная, смелая, честолюбивая реалистка без комплексов, жаждущая семьи и детей, сразу взявшая одинокого, свободного мужчину в оборот.

Так что Анастасии с её архаическими повадками, возрастом, здоровьем, да и характером, в итоге, как говорится, всё равно бы обломилось.

Зато Настасья Петровна через много лет после этого взяла у жизни реванш. Ни одно общественное или социальное благо не могло теперь проплыть, проскользнуть мимо неё.

Она всё обо всём этом знала и всем по-возможности пользовалась.

Настасья Петровна где-то разнюхала, а нюх на дармовщинку у неё был отменный, что какая-то организация оказывает пенсионерам и инвалидам безвозмездную материальную помощь в виде дорогих предметов домашнего обихода. И хотя Насте все её родственники и знакомые в один голос дудели, что это, скорее всего какая-то очередная обманка, ловушка, лохотрон, алчность Анастасии всё-таки заставила её позвонить и, о… чудо! получить безвозмездно стиральную и швейную машины, объяснив это потом Фомам-неверующим промыслом божьим!

Анастасия Петровна всегда пыталась, скорее по детской привычке, что-нибудь урвать и от брата. Например, взять с его дачи хоть какой-нибудь, даже не нужный ей, урожай, который она вполне потом могла сгноить в собственных домашних закромах.

В такие моменты она, возможно даже невольно, действовала по всем известному принципу: с паршивой овцы – то бишь, с неверующего брата – хоть шерсти клок.

Поэтому она с удовольствием, например, обирала и обдирала спиленные ветки облепихи для набора крошечного, чисто символического, урожая.

Но особенно Анастасия страдала чревоугодием. В гостях, задарма, она могла съесть что угодно, даже вредное для своего хронически больного желудка: солёности и копчёности, пряности и различные консервы, сладкое и жирное, жареное и пережаренное, и даже принять алкоголь.

Так, буквально за два месяца до этого разговора, в один из майских выходных дней, Анастасия без приглашения посетила квартиру своего отсутствовавшего на даче брата.

Не успев войти в дом, она проследовала на кухню и сразу, без спроса схватила у племянника Кеши один из трёх его бутербродов с сыром и кетчупом, составлявших традиционный воскресный завтрак школьника. И только надкусив его, она спросила разрешения.

Естественно Иннокентий не стал возражать против потери, уже осквернённого грязными руками и поганым ртом бесцеремонной тётки-богомолки, бутерброда.

А после первых посещений Анастасией дачи брата в тот год, Ксения поведала мужу о её новых чревоугодных фокусах и алчном поведении.

Оказывается, Настасья Петровна к постоянному своему традиционному кусочничеству и ублажению своей плоти, теперь ещё добавила и новые «калинарные изыски».

Она, например, наливала компот в кофе и ела конфеты после чистки зубов.

На комментарий Ксении, что это есть осуждаемое церковью чревоугодие, апологетка церкви как всегда попыталась лицемерно вывернуться и оправдаться, но на этот раз весьма опрометчиво:

– «А это не чревоугодие, а… сладострастие!».

– «Так оно ведь тоже осуждается церковью! А у неё это не чревоугодие, а чревоблудие!» – вмешался в рассказ Ксении Платон.

Возмущённый, он практически тут же сочинил по этому поводу стихотворение про сестру:

Тогда же, за разговором с женой, Платон вспомнил, как давно, во время показа Ксенией оставшихся от умершей матери вещей, Анастасия вся аж встрепенулась, глаза её до этого пребывавшие в печальной задумчивости вдруг заблестели, а томная поволока вмиг слетела с них.

Теперь казалось, что в них пляшут огоньки электронного калькулятора, молниеносно подсчитывающего возможную выгоду. Чуть ехидно-снисходительная улыбочка, коснувшаяся её губ, говорила о начавшемся внутри её головы процессе подведения логической и церковно-нравственной базы под ещё предстоящую, ещё не высказанную, ещё только зреющую и формирующуюся в сознании, алчную просьбу.

Алчность Анастасии Петровны Олыпиной (Кочет) всегда прикрывалась лицемерием и ханжеством, якобы, глубоко верующего человека. Все свои материальные притязания она с демагогической лёгкостью объясняла своей духовностью и промыслом божьим.

Словно бог выбрал лишь её одну для удовлетворения своих каждодневных неиссякаемых потребностей.

– «Да! Хорошо устроилась моя сестрица!» – прокомментировал Платон.

– «Чтобы она ни сделала, чтобы не сжулила или не выпросила – всё объяснит или оправдает божьей волей!» – продолжил он.

– «Да, ей палец в рот не клади! Оказывается, я её ещё плохо ранее знала. Но сейчас она мне раскрылась во всей красе!» – подытожила Ксения.

– «Как говорится, послал бог сестрицу! А ведь раньше она была нормальной! А потом всё: заболела…, свихнулась…, и уверовала!».

– «С верующими это часто бывает!» – согласилась с мужем Ксения.

– «Мне с моими верующими родственниками просто беда! Что Анастасия, что Григорий, и даже Василий! Все со странностями!» – сокрушался Платон.

– «Меня даже мой любимый младший племянник недавно удивил! Когда я спросил его мнение о своих пробах пера в прозе, он мне так ответил, что я сразу почувствовал тяжесть в своей нижней челюсти!» – вновь поделился он с женой своей обидой.

– «А Григорий?! Это вообще чёрная дыра!» – снова простонал Платон. Его самый старший племянник, сын старшей единокровной сестры Эльвины, был всего на три года младше Платона. Волею судеб, и к сожалению близких родственников, Григорий Марленович Комков вырос человеком совершенно безответственным. Ему ничего не стоило самому наобещать кому-либо в три короба, но ничего не сделать. Его многолетняя работа на станке и с металлом, которым можно было говорить что угодно, отучила его от цивилизованного общения с людьми. А эгоистическое детство ещё больше усугубило процесс его отчуждения от людей.

Так что если у более-менее нормальных людей обещанного ждали три года, то в случае с Григорием его можно было ждать очень долго, а то и не дождаться вовсе.

Во всяком случае, Платон не мог вспомнить ни одного случая, противоречащего этому его выводу.

По этому поводу он обычно говорил:

– «Григорий наобещает три… комка, а потом глядишь, а они уже укатились куда-то в неизвестном направлении, и так далеко, что их потом и не найдёшь вовсе!».

В связи со всеми этими невольными переживаниями, особенно связанными с поведением сестры, Платон не выдержал и позже сочинил про Анастасию ещё одно стихотворение:

Патологическая жадность Анастасии и её эгоизм не знали границ.

Причём всё это ею лицемерно облекалось в форму пожертвования во имя и во благо господа.

Настасья Петровна не раз пыталась доказать брату наличие бога, и Платону периодически приходилось спорить с сестрой по поводу религии, причин верования людей в высшую силу.

Человек бывает слаб. Потому он ищет защиты, обращаясь к богу, не зная своих истинных, потенциальных возможностей, в том числе в аутотренинге.

А молитва, как раз и есть не что иное, как аутотренинг.

Только в ней человек обращается не к себе немощному, а к кому-то другому, якобы сильному и всемогущему – к Богу.

А фактически этот человек и занимается самым настоящим аутотренингом, невольно медитируя с иконой.

Тем самым он повышает и концентрирует свою внутреннюю энергию в нужное время и в нужном месте.

Так в своё время произошло и с Настасьей Петровной.

Когда она была почти при смерти из-за запущенных внутренних болезней, то обратилась к богу.

И, с её слов, он ей помог.

Чуть позже, на приёме у специалиста с мировым именем в области желудочно-кишечных болезней, академика Анатолия Ивановича Харченко, выяснилось, что Настасья Петровна сама обладает очень мощной внутренней энергией, которую он, экстрасенс, даже не может пробить.

– «Настасья Петровна! Вы должны сами себя излечить. У Вас очень мощная энергетика! Вам другой никто не поможет!» – заключил целитель.

Но сестра не послушала совета, а обратилась снова к богу, по привычке прося у него здоровья и благ, но больше уповая в перспективе на свою счастливую, загробную жизнь.

Платон по этому поводу пытался вдолбить непонятливой сестрице, что само слово «Жизнь» – есть понятие категорийное.

Жить может только то, что рождается, растёт, развивается, зреет и умирает, то есть биологическая субстанция, а не какая-то там иная, абстрактная, духовная.

Отсюда логически вытекает, что если рождение – начало жизни, то смерть – её конец. И в любой жизни они всегда присутствуют. Поэтому вечной жизни быть не может. Ибо слова «Вечная» и «Жизнь» в корне противоречат друг другу, логически несовместимы. Это, примерно, как конечная бесконечность. Нонсенс.

И душа, как категория не биологическая, соответственно жить не может.

Может быть, именно поэтому её и можно считать бесконечной.

Ну, допустим, каким-то информационным полем Земли, ноосферой, по академику В.И. Вернадскому.

Но душа по понятиям церковников – высшее развитие человека. То есть опять жизнь, а значит и конец жизни, смерть. Поэтому душа, как часть, как принадлежность человека, бесконечно жить не может. Она может жить только как, хотя бы как, последний предел развития (жизни) человека.

Отсюда следует, что если допустить существование загробной жизни, где живёт человеческая душа, покинувшая бренное тело, то она тогда тоже не вечна, а есть и после загробная жизнь, и т. д. до бесконечности, и, тем более, должна быть и до загробная жизнь. Опять нонсенс!

Где же тогда вечная жизнь, да ещё и загробная? Нет её! И быть не может!

Но сестра, как всегда, была глуха к логическим доводам брата.

Она даже не слушала его, не крещённого, неверующего неуча, по-прежнему считая себя центром внимания не только своих близких родственников, но и вообще, всех людей на Земле и даже господа бога.

Скорее всего, именно отношение к ней с детства, как к самой маленькой, самой беззащитной и более других нуждающейся в постоянных благах, возможно и породило в ней синдром «коробочки», или, как её с некоторых пор называл Платон, невольно пародируя её единственного сына Василия в младенчестве, «Коёбочки».

И теперь, всё ею накопленное богатство лежало, длительно пылясь и тлея, без какого-либо движения и пользы. Всей своей деятельностью в последние годы Настасья Петровна, возможно не осознавая этого, невольно грабила и себя и своих близких.

Платон много раз пытался привить сестре, а заодно и, часто ставшей завидовать богатым людям, Ксении мысль о том, что богат не тот, у кого много денег и благ, а тот, кто на свои деньги умеет жить и радоваться жизни, при этом приводя для иллюстрации и свой пример:

– «Богат тот, у кого доходы и потребности находятся в балансе!» – резюмировал Платон свою заключительную мысль, завершая ею затянувшуюся, в общем-то, бесполезную для женщин, дискуссию.

В итоге финансовая проблема, долгие годы разъединявшая соседей, была разрешена, а их отношения после этого заметно улучшились.

Отпали напряжённость, отчуждённость и недоверие. Само собой решились и спорные вопросы о берёзе и затенениях их территории.

Эпопея длительного ограбления дачи Платона со стороны соседа Котова успешно и с пользой завершилась. Платон ещё долго потом вспоминал эти события, мысленно анализируя и перебирая их историю.

И чем больше он думал, тем его выводы становились всё шире и глубже, затрагивая разные стороны человеческой деятельности.

Как иногда в жизни бывает!? – вспомнил он своего давнего друга Валерия, который ещё не так давно был на юбилее Платона, а теперь, односторонне перестал общаться с ним. Как ни странно это произошло после того, как Платон, через полгода после своего праздника, познакомил друга со своей прозой. Тогда Валерий, прочитав первое произведение и вернув его, в отсутствие автора, Ксении, совершенно не высказал никакого мнения по поводу прочитанного и даже не стал брать для чтения второе, заранее и заботливо приготовленное другом. Видимо тогда написанное Кочетом произвело на Валерия неизгладимое впечатление, просто взъерошившее его.

А жаль! Платон очень дорожил мнением своего разумного товарища. А теперь, по невольной инициативе Валерия, таким шагом просто отказавшегося от общения с другом, даже плюнувшим ему в душу, бывшие друзья оказались врозь. Как люди, не понимая этого, сами же себя и обкрадывают, просто грабят?! – недоумевал тогда горе-автор.

А ведь многие боятся общаться с теми, кто, по их мнению, выше их самих по уму, знаниям, положению, талантливее их, успешнее, богаче, красивее, и т. д. и т. п., то есть просто лучше. Причём это часто происходит на подсознательном уровне, без отчёта самому себе. Боясь выглядеть бледно на фоне бывшего друга, некоторые прерывают общение с ним, уговаривая себя фразами, вроде: Ну, куда мне до него? Ему теперь не до меня! И не понимают они при этом, что их друг в новом своём качестве, положении, менее свободен в выборе, больше ограничен обстоятельствами, чем они сами, более уязвим, раним и прочее. И, тем более, именно поэтому тот был бы очень рад простому, человеческому общению с прежним другом детства или юношества, вспоминая вместе с ним светлые и беззаботные времена совместных забав.

К сожалению, некоторые давние товарищи Платона по учёбе, работе, спорту и отдыху оказались в их числе. Среди них теперь был и Валерий.

Но ничего не поделаешь, насильно мил не будешь.

Да! Человек – самый большой враг себе! – вдруг вспомнил Платон чью-то мудрость.

Его душевные терзания по поводу поступка друга, с кем они долгое время обсуждали различные жизненные проблемы и часто делились своими впечатлениями и переживаниями, постепенно привели Платона к написанию большого стихотворения о своём, как теперь он понял, уже бывшем друге.

Что-то стихотворение получилось немного злое! Может, я неправ? Но ничего не попишешь, другого не напишешь, что есть, то есть! – резюмировал автор выстраданное.

Вслед за самыми первыми читателями прозы Платона, естественно, его коллегами по работе: Иваном Гавриловичем Гудиным – заказчиком порнухи, и его женой Галиной, а также Надеждой Сергеевной Павловой, ещё до столетнего юбилея Петра Петровича Кочета, по вполне понятным причинам стала старшая сестра автора Эльвина Петровна Комкова (Кочет), с которой они давно были единомышленниками практически по всем вопросам.

Та тоже высоко оценила писательские способности брата, и стала с интересом следить за их дальнейшим развитием, получив от автора право теперь читать его вирши первой.

Затем круг читателей Платона заметно расширился.

Особенно он хотел услышать дружеские критические замечания от профессионала-журналиста двоюродного брата Олега и младшей сестры Анастасии Петровны Олыпиной (Кочет), у которой ещё остались яркие, эмоциональные воспоминания о сочиняемых на ходу бесконечных детских рассказах брата.

Но оказалось напрасно. Брат, как и все высказавшиеся читатели, высоко оценил язык Платона, но не дал никаких практических советов, кроме одного замечания, явно выпадавшего из общего хора голосов критиков:

– «А порнуха у тебя… слабовата!».

Это высказывание матёрого журналюги особенно удивило Платона на фоне многих голосов ханжей и лицемеров – «синих чулков», среди которых первой оказалась и, оскорблённая в своих религиозных чувствах, верующая Анастасия, а затем, по её подсказке, и другие верующие родственники, не читавшие автора. Они обвиняли Платона в излишне ярких подробностях его порнухи, или, как сам он называл, «крутой эротики», вплоть до слов «мерзкие главы», доставшихся ему от самого младшего дяди по материнской линии Евгения Сергеевича.

Платона всё это очень удивило, поэтому он решил последовать давнему совету и никого не слушать. Так как многие суждения разных людей об одном и том же часто бывают диаметрально противоположными, да и на всех, как говорится, не угодишь. Делай, мол, как считаешь нужным и никого, и никогда не слушай! Это твоё творчество и ты имеешь право, даже обязан, писать так, как ты считаешь нужным и возможным. И никому не поддавайся! Как раз именно из-за этого в жизни часто случаются различные неприятности, глупости и даже беды!

Да, кстати, и многие наши человеческие беды происходят не от глупости или от недодумывания, даже не от зависти или вредности кого-то, а часто от старого русского принципа: «Авось, да небось!». А надо бы сразу на посетившее Вас опасение, или сомнение, реагировать немедленно и как надо.

Раз Вас посетила опасливая мысль, то надо сразу реагировать. А то потом всё равно придётся жалеть. Шальная мысль просто так в голову не приходит. Это и интуиция. Раз она Вас посетила, значит так и надо, и ей и Вам особенно.

Жизнь всегда богаче на события наших самых смелых, многочисленных, порой даже необоснованных домыслов и предположений, нашего даже самого богатого воображения! – блуждал затем Платон по лабиринтам своего сознания.

Вот и с мыслью о грабежах по-…, как раз так и получилось. Какие-то грабежи прекратились сами собой, другие удалось пресечь, но остальные, как было не обидно, всё ещё продолжались.

В своих рассуждениях о разных видах грабежей и само грабежей, Платон дошёл и до своих детей, под разными предлогами не читавших произведений своего отца, и возглавляемых, как ни странно, женой Ксенией, считавшей его творчество неуместным и даже вредным для семьи.

Очередной, приключившийся с ними диспут, чуть было не завершился битьём посуды.

Не читая написанное мужем, она, большая любительница живописи, априорно считала, что его произведения написаны непрофессионально, а распалившись в споре, пыталась даже обидеть Платона:

– «Плохому танцору не только яйца мешают!».

На что он, вовремя сдержавшись, философски заметил:

– «Знаешь? Это самое глупое заключение, которое только можно сделать, разглядывая произведение искусства! Ты только представь себя со своим изречением, стоящую перед холстами неклассических художников!».

– «А ты лучше послушай о себе мнение профессионалов, интеллигентов от искусства!» – пыталась оправдаться Ксения.

– «А зачем мне слушать их мнение? Я лучше послушаю мнение простого народа! А интеллигенцию от искусства чего слушать-то?! Она самая гнилая! И знаешь, почему? Потому, что она… искусственная!» – завершил сарказмом свою реплику Платон.

На что обиженная Ксения молча покинула ретивого писателя.

После этого квази спора Платон решил никогда не обсуждать с женой своё литературное творчество. Он также решил больше не докучать своим родственникам и друзьям, не понявшим, или не принявшим его, как поэта и писателя. Пусть они дальше сами себя грабят! – обиженно решил он.

* * *

А пока завершались первые четыре года Нового века.

Мужчины, как и в прошлом, в основном, играли в войну.

И если раньше, в СССР, в армии служило более 3,5 миллионов человек, то теперь, после распада Союза и существенного сокращения его армии – вооружённых сил, многие сотни тысяч бывших военных, и не только, заняли сферу охраны бизнеса, но их некоторая, пусть и малая, часть, вообще, даже наоборот, занялась его экспроприацией.

Здоровые, молодые, красивые и умные российские мужики стали просто маяться фигнёй, защищая друг от друга чужие ценности, и даже чуждую им мораль.

При отсутствии культуры культурным стало бескультурье.

Происходила дальнейшая куркулизация интеллигенции. Молодёжь приучали к ротожопии, ваумании и пуповидению, к соревнованию, кто сперматозоиднее.

Вместо щелкопёров-бумагомарателей постепенно появились кликомыши-компостаратели.

Компьютеры всё чаще стали заражаться венерическими болезнями – вирусами через интернет.

Холодноголовые, вовремя включив свои ещё не совсем отмороженные мозги, не успев остудить сердца, вновь взяли власть в свои, пока ещё не очень запачканные и вполне отмываемые, руки.

Они выполнили своё обещание, данное с мокрыми от слёз бессилия глазами, когда со сжатыми от злобы и ненависти кулаками наблюдали из южных окон своей цитадели момент демонтажа их святыни оголтелой толпой кровно обиженных квази демократов и иже с ними.

Под их руководством ширилась борьба с разграблением страны. Прекратилось ограбление России по-ельцински.

Процесс развала России приостановился и повернул вспять.

После проигранной СССР III-ей Мировой (холодной) войны, IV-я Мировая борьба постепенно перешла в новую фазу.

Некоторые представители гнилой интеллигенции, желая по выпендриваться друг перед другом, особенно перед себе подобными, старались показать свою, якобы, независимость от власти и свою полную отстранённость от её идей и идеологии.

Да! Настоящий само грабёж! Грабёж… по-русски! Сколько же вокруг меня грабежей?! – недоумевал Платон.

Всё пошло как-то сикось-накось!

Видимо недаром Новый век начался с понедельника!