После окончания новогодних, зимних каникул школьников и взрослых: à la «nouveau riche.ru» и иже с ними, учившихся прожигать легко нажитые ими на физическом и культурном разграблении страны деньги в своих Куршевелях, а также после отмеченных дней рождений Козерогов – Надежды и Платона, коллектив ООО «Де-ка» плавно втянулся в повседневную, планомерную работу.

В промежутки от бесконечного трёпа Инны по служебному телефону со своими родственниками, подружками и знакомыми, Надежда обзванивала проснувшихся смежников с предложением им товара. Алексей, в паузы набора на компьютере сопроводительных документов, отвозил на своей «Волге» некоторым потребителям коробки с их заказами. Платон фасовал и закатывал сыпучие биодобавки в банки, на которые Марфа Ивановна наклеивала этикетки.

И только один курьер – дед на побегушках – доцент Иван Гаврилович Гудин, не имевший стационарного рабочего места, шатался без дела, периодически отвлекая от работы то одного, то другого сотрудника, заходя даже в другие подразделения медицинского центра. Его до безобразия громкий голос можно было слышать то в одном, то в другом месте, безошибочно точно пеленгуя местопребывания шатуна.

Наконец Гудин зашёл и к Платону с Марфой.

– «Гаврилыч! Ну что ты всё мечешься? Туда – сюда, туда – сюда! Как меченосец, прям! Там посплетничал, теперь сюда пришёл пошиздить?!» – не удержалась Марфа Ивановна.

Её возмущение вмиг выдуло Гудина за дверь.

Однако вскоре он появился вновь и сразу прошёл в цех к Платону. И тут Ивана Гавриловича сначала понесло.

– «Мы последние из когорты учёных!» – чуть ли не бил он себя кулаком в хилую грудь, слюняво делясь с Платоном институтскими новостями.

А старик распалялся недаром. Он тут же стянул готовую банку, нелепо оправдываясь перед Платоном:

– «Всё для народа!».

– «И всё от народа!» – расставил точки над его лицемерным «и» Платон.

Желая как-то замять и сгладить создавшуюся неловкость, Гудин перевёл разговор на дачные дела.

– «Скоро на дачу!».

– «Да! В этом году хочу раньше выехать!» – невольно опрометчиво подхватил любимую тему Платон.

– «Моя Галина тоже всё рвётся на дачу. А твоя Ксения, наверно не очень?».

– «Ну, почему? Она тоже дачу любит!».

– «Но не так! Моя сама сажает, и поливает, и полет!» – пытался удержать первенство Иван Гаврилович.

– «А моя нет! Тоже всё посадит, но дальше я сам!».

– «А говоришь, Ксения любит дачу! Это не любовь…» – добивал Гудин Платона.

– «…а только кажется!» – шутливо увернулся тот, тут же переводя разговор непосредственно на весенние посадки.

Гудин теперь стал расспрашивать коллегу-садовода о них.

– «А когда можно уже сажать?» – задал он вполне безобидный вопрос. Но неотстающий от замятой темы Платон, быстро нашёлся:

– «Да сразу, после решения суда!».

– «Ха-ха-ха! Ну, ладно, пойдём поссым и за работу!» – подвёл естественный итог словоблудию Иван Гаврилович.

Но не тут-то было. Видимо уже мысленно, или внутренне, готовясь к предстоящей процедуре, он допустил непростительную для представителя когорты ошибку, и его на этот раз пронесло.

Иван Гаврилович, замаскировавшись шумом работающего станка, вдруг не удержался, и неожиданно баритоном испортил воздух.

Видно, а точнее слышно, так дало о себе знать его недавнее, чрезмерное, праздничное застолье.

– «Грубо!» – отреагировал, стоявший поблизости за станком, Платон.

Стесняясь своей секундной слабости, Иван Гаврилович попытался обратить дело в шутку, но не получилось.

Неожиданная повторная оплошность прозвучала хоть и тоньше, но была практически копией первой.

– «Всё равно, грубо!» – не унимался знаток.

– «Старайся быть тоньше!» – дополняя им же сказанное, снова съязвил Платон.

– «А я и старался тоньше, но что-то не получилось!» – попытался добродушно оправдаться злодей.

Тут же чуткий слух, сидящей за стеной и закрытой дверью, Марфы Ивановны, настроенный на нужный диапазон, всё же уловил донёсшийся до неё тревожный сигнал. Даже сквозь стук банок до её правого уха долетел отчётливый звук, характерный для человека, распустившего свои ягодицы.

Гудин тут же быстро, как шкодливый кот, проскочил мимо оцепеневшей Мышкиной за дверь, и скрылся за угол, в туалет.

Видимо желая окончательно разоблачить злоумышленника, Марфа Ивановна вошла в цех к Платону и подбила итог:

– «Какой-то здесь воздух… спёрнутый?!».

После бегства сконфуженного Гаврилыча, оскорблённая его действием, она ударилась в пространные для неё рассуждения:

– «Видать Гаврилыч на праздники обожрался?! Я смотрю, он на халяву любое говно съест?! Он даже вечером готов на работе задержаться, чтобы подъесть объедки с… царского стола!».

– «Да! Он… как шакал на падаль!» – добавил Платон.

Но тут же он проследовал туда же и затем же, что и Иван Гаврилович.

Вскоре они вернулись оба, и шакал сразу напал на… Платона, пытаясь укусить того побольнее:

– «Платон! Ты что-то стал часто по-маленькому ходить! Наверно у тебя простатит? А я вот, редко хожу!».

– «Ваньк! Я даже не знаю, что тебе ответить на твой… экскриментальный вопрос?!» – задумался, было, Платон.

– «Да нет! Нормально хожу, не жалуюсь! А ты редко ходишь, знаешь, почему?» – продолжил он интригу.

Забеспокоившийся Гудин и залюбопытствовавшая Марфа разом напряглись в ожидании каверз со стороны острослова Платона, и не ошиблись в своих ожиданиях:

– «У тебя моча напрямую в мозги всасывается! Ты так можешь заболеть… мочанкой!».

– «У тебя уже наверно началась уриноафлексия?!» – добавил он.

Не всё понявшая Марфа тут же зашлась в гомерическом хохоте, а внезапно покрасневший и не знавший, что ещё ответить мастеру слова Гудин быстро ретировался за дверь, наверно восвояси.

– «Платон! Ну, ты и дал жару!» – на этот раз восторженно реагировала на слова коллеги Марфа Ивановна.

– «Да надоел уже этот дурачок со своим типичным поведением низкого человека! У него слишком больное самолюбие, но нет чувства собственного достоинства!».

– «Погоди, он тебе ещё отомстит… со своим достоинством, злыдень!» – проявила заботу о партнёре сердобольная Марфа.

– «А ничтожество всегда мстит нормальному человеку за своё же ничтожество!».

– «Я смотрю, ты к нему стал плохо относится!».

– «Да нет! Я отношусь к нему вполне нормально, ну разве что, как к… подсохшей коровьей лепёшке!».

– «Ха-ха-ха! Ну, ты даешь… Платон, а ты оказывается большой насмешник… и охальник!».

Незаметно подошло время обеда, и Платон собирался направиться за предобеденными покупками.

Но тут к нему подскочил, измаявшийся от безделья, Гудин и без тени стеснения попросил:

– «Купи и мне!».

– «Может тебе ещё и Мерседес купить?!» – скрыл за сарказмом своё возмущение Платон.

– «На Мерседес у тебя денег никогда не будет!» – попытался опять унизить коллегу Иван Гаврилович.

– «Ха, Мерседес! Скажешь тоже! У меня для тебя денег не будет даже на семечки!» – как часто бывало в последнее время, всё же поставил Гудина на место Платон.

По пути он зашёл в «Металлоремонт», спустившись в полуподвал.

В часовой мастерской Платон обратился к мастеру с просьбой укоротить новый металлический браслет его, почти десятилетней давности, любимых часов «Orient»:

– «А сколько с меня?» – спросил заказчик после окончания работы.

– «Да, нисколько!».

– «Да? Впервые слышу такие цены!».

После этого Платон, как он часто делал, пошёл отовариться в соседнюю булочную.

Импозантный, и видимо с больным чувством слишком большого собственного достоинства, нетерпеливый, самонадеянный и невоспитанный молодой человек, стоявший через покупателя сзади Платона, неожиданно сделал замечание продавщице за слишком медленное обслуживание.

Возмущённый такой наглостью нувориша, Платон вполголоса и не поворачивая головы, всё-таки не сдержался:

– «Молодой человек! Как известно, спешка нужна при… трахе блох!».

Наступившую всего лишь на мгновение тишину, озарённую благодарно округлившимися и так большими, голубыми глазами продавщицы Оксаны, нарушил чей-то робкий смешок из очереди и участившееся молчаливое сопение невольного vis-à-vis Платона.

Вернувшись в офис, Платон поведал об этом коллегам.

– «Ты, что? С ума сошёл!» – привычно, как по телефону некоторым смежникам, и беззлобно, как всем своим сотрудникам, схамила Надежда Сергеевна, обращая к Платону свои сверкающие за стёклами очков, глаза.

– «Нет, он просто охерел от такого!» – буркнула в полголоса Марфа, с горечью усмехаясь и косясь на Платона.

А тот, ещё не отошедший от возбуждения рассказа, и уже давно терявший терпение от деревенского жаргона начальницы, тут же громко озвучил мудрую и выданную к месту подсказку уборщицы, при этом сразу выходя из офиса:

– «Ну, это ещё ничего! А то я думал, как народ тут мне подсказывает, что я уже совсем охерел!».

Через день, та же продавщица булочной, с восхищением глядя на Платона, поинтересовалась, а что было бы, если бы тот молодой человек вдруг оказался каким-нибудь высокопоставленным чиновником.

На что Платон, в свойственной ему манере, философски заметил:

– «Так это сегодня его жопа, может быть, и высокопоставленная! А завтра? Глядишь, и она уже низко опущенная!».

При этом Платон вдруг вспомнил и свою начальницу.

Надежда Сергеевна Павлова родилась 9 января 1958 года в Моздоке в семье офицера.

Отец её – Сергей Иванович Павлов командовал зенитно-ракетным дивизионом ПВО страны, размещавшимся на территории Северокавказского военного округа.

Мать Анна первые годы семейной жизни была домохозяйкой.

Родители Надежды познакомились на вечеринке в Смоленске, где служил Сергей и куда, по распределению после окончания Московского мясомолочного института, была направлена Анна. Вскоре после свадьбы, муж получил новое назначение, и молодые покинули город своих грёз.

Полтора года их семья прожила в Моздоке, снимая жильё у местных армян, почти одновременно с матерью Надежды родивших внучку хозяев.

Именно её мать на длительное время и стала кормилицей всеми любимого младенца Наденьки.

Затем отца перевели с повышением в Белоруссию, командиром воинской части, и семья стала жить в Орше в отдельном, двухэтажном, просторном, деревянном доме со всеми удобствами.

Сергей Иванович, поначалу, как многие мужчины, мечтавший о сыне, как ни странно очень полюбил дочь и часто брал её с собой на работу. В малолетнем возрасте Наде удалось даже полетать на самолёте.

Но семейная идиллия длилась не долго, всего два года.

В один из вечеров, пришедший со службы домой молодой подполковник, по привычке сначала наевшись вкусных котлет, приготовленных заботливыми руками любящей супруги, потом вдруг неожиданно заявил ей:

– «Анна! Я тебя разлюбил, давай разводиться!».

Та, поначалу восприняла слова мужа, как неуместную шутку. Но, после того как тот сел на мотоцикл и укатил в неизвестном направлении, вынуждена была понять и принять нешуточную реальность суровой действительности.

Нелепость ситуации заключалась ещё и в том, что у мужа Анны не было другой женщины, и он укатил в никуда!

Через несколько дней беглец объявился как раз в том самом городе их мечты и грёз – Смоленске, на новом месте службы, а Анне пришлось выехать из военного городка на временное жительство к своей старшей сестре в деревню Казинка Пензенской области, где они с дочерью прожили почти год.

До пяти лет Надюшка росла на деревенских харчах, главным из которых было сало, и научилась ругаться матом. Будучи упрямой и очень эмоциональной, она не уступала своим сверстницам и даже местным мальчишкам в их совместных шумных детских играх и забавах, став настоящей сорвиголовой, лидером, или даже просто, по-деревенски, оторвой.

Тем временем мать нашла работу в Туле, занимаясь вопросами мясопереработки в местном Совнархозе, от которого вскоре и получила большую, однокомнатную квартиру в обкомо-совнархозовском доме, на себя, дочь и свою мать. В этом доме Надежда прожила с пяти до семнадцати лет, плоть до окончания школы.

Обладая мужскими чертами характера, твёрдостью, выдержкой, целеустремлённостью, расчётливостью и даже авантюрностью, она с обыкновенными показателями окончила школу, пользуясь у своих сверстников непререкаемым авторитетом.

Но на всю жизнь на её характер и подсознание наложил неизгладимый, негативный отпечаток давний, неожиданный уход из семьи отца, которого она очень любила и чьим внезапным предательством была надолго подавлена. Всё это и позиция по данному вопросу матери, к тому времени ставшей главным экспертом в городе по мясопродуктам, позже отразились и на взаимоотношениях Надежды с её мужчинами, на подсознательно негативном отношении ко всем мужчинам вообще. И на долгие годы потенциальная любовь к мужскому полу заменилась для неё, ещё с детских лет, любовью к животным.

Связь с домашними животными и колхозом на долгие годы пленила Надежду, наложив отпечаток и на её характер и на манеру общения с окружающими её людьми.

Затем Надя уехала в Москву и сходу поступила в Московскую ветеринарную академию (МВА) имени К.И.Скрябина, где все пять лет была исключительной отличницей.

На практике в одном из передовых колхозов Надя впервые попробовала себя и в роли соблазнительницы местных, неумелых деревенских парней – подростков-переростков, и в роли удачливой покупательницы дефицитных товаров. Тогда в местном сельпо ей удалось купить американские джинсы «Levi’s» и ажурные лифчики, вызвавшие у неё неподдельный восторг:

– «Я накупила там лифчиков на все части тела!».

Будучи студенткой, Надежда влюбилась и стала совместно жить с Иваном Вершигорой на снимаемой им жилплощади, тоже студентом – сыном одного из украинских, районных, партийных секретарей.

Это был очень крупный, сильный и красивый парень, культурный, хорошо воспитанный, щедрый и без комплексов. То есть он обладал тем, чего недоставало многим, или что очень ценила Надежда в мужчинах. К тому же он чем-то напоминал Наде её отца, любовь к которому теплилась где-то в глубине души на задворках её сознания. Однако их роману не суждена была долгая жизнь.

После сдачи последнего экзамена группа, где Надежда была старостой, решила в полном составе отпраздновать окончание сессии и начало каникул. И хотя Надя сама не пила, но компанию товарищей поддержала, просто обязана была поддержать. Возвратившись к ничего не знавшему и сильно ревновавшему любимому, она с порога получила в лицо мощнейший прямой удар, сразу расставивший не только синяки под глазами, но и точки над всеми «и». Эта неожиданная победа верзилы по очкам, в прямом и переносном смысле, над хрупкой и беззащитной девушкой отбросила Надеждины надежды сразу на несколько лет назад, в период, когда она ещё не хотела общаться с мужчинами и доверять им самое сокровенное.

С получением в 1980 году красного диплома её дальнейший путь в жизнь естественно лежал через аспирантуру, куда она получила приглашение сразу от трёх институтов, в том числе от НИИ тропической медицины. Но свой выбор Надя всё же остановила на родной Академии.

В послестуденческие годы и позже у Надежды опять произошло несколько бурных романов.

Один из них, неожиданно случившийся в виде простой, а скорее не простой, а недельной похоти с ехавшим на свою свадьбу морским офицером, продолжался практически безвылазно в рамках отдельно снятой квартиры.

После расставания крайне измождённых любовников, началась их такая же страстная переписка, неожиданно оборвавшаяся на фразах:

– «Но ты ведь собираешься жениться на мне?».

– «Да, но не всё сразу».

– «Я поняла. Дойдёт очередь и до меня!?».

Но, как известно, мир не без добрых людей. И действительно, дошла очередь и до Надежды Павловой.

Свой выбор она остановила на Андрее Радзиховиче. Он закончил факультет АМ дневного отделения МВТУ имени Н.Э.Баумана и поначалу работал по специальности на одном из оборонных предприятий столицы. Как родившийся осенью, он был пунктуален, расчётлив, любил во всём точность и определённость.

С детства, будучи непослушным, всегда спорящим с отцом ребёнком, он сохранил любовь и дружбу со своим младшим братом, который женился уже в возрасте на женщине старше него почти на пятнадцать лет и возможно потому был бездетным.

На службе Андрея всегда ценило начальство. Он был импульсивным и непредсказуемым, а также очень изобретательным, а иногда и неожиданно упрямым. Ему были присущ артистизм и большое чувство юмора. Обладая высокой самооценкой, Андрей был несколько эгоистичен и этим очень напоминал своего отца. Поэтому он иногда даже ревновал Надежду к их общему сыну Алексею, требуя повышенного внимания к себе.

По мере роста заработка Андрея, работавшего в финской фирме, всё больше проявлялось его генетическое барство, прежде всего выразившееся в покупке для себя дорогих и мало нужных вещей, в итоге однажды приведшее к крупному скандалу с женой. Он часто пытался самоутвердиться в окружающей его обстановке, причём любым способом. Со временем проявилось, доставшееся по наследству, и его болезненное отношение к своему здоровью. Он тратил большие деньги и много времени, чтобы проверить и так относительно хорошее своё здоровье, вызывая усмешки и подтрунивания над собой родных, близких и знакомых.

После выхода за него замуж, Надежда Сергеевна вскоре родила Алексея.

В прямом и переносном смыслах она остепенилась, став кандидатом биологических наук. Работая там же, она стала даже деканом факультета.

В её жизни появилось больше порядка и организованности. Привычно, умело, но иногда всё же назойливо, Надежда руководила и мужем Андреем, бывшим младше её на один год.

Настоящеё стихией Надежды Сергеевны был самый разнообразный труд, к которому она с малолетства была приучена одинокой матерью.

Поэтому со временем она стала авторитетом и для своего единственного сына Алексея, но вместе с тем нелюбимой снохой родителей мужа.

У её свекра, Станислава Модестовича Радзиховича, имевшего очень сложный характер, было всего одно, но очень дорогое хобби – ревностно беречь своё здоровье.

Родители мужа жили всего в двадцати минутах езды от своего единственного внука, но навещали его крайне редко.

Ещё давно Станислава Модестовича за глаза прозвали Нарцисс Мацестович. Его эгоизм и себялюбие сразу всем бросались в глаза.

Долгое время работая в профкоме Михневской птицефабрики, он курировал вопросы распределение бесплатных профсоюзных путёвок в дома отдыха и здравницы страны для своих сотрудников.

Не обделял ими он и себя, ежегодно отдыхая в Мацесте по двадцать четыре дня, умудряясь ещё каким-то образом получить и дополнительный отпуск, избаловавшись на этом и перенеся свою привычку на послеперестроечное время.

Для подведения базы под получение этих путёвок, ему ежегодно приходилось досаждать местным врачам, ставившим ему на бумаге один и тот же диагноз: гастрит и аритмия, а в глаза устно говоря: Вы здоровы, как бык!

О свёкрах Надежды как-то раз в сердцах, откровенно и проникновенно высказался Иван Гаврилович:

– «Ну, ладно, невестка – говно! Но ведь у них от неё всего один, единственный внук Алексей!?».

Алексей рос под заботливой опекой родителей и бабушки Ани. Бабушка Алёши была доброй, заботливой и покладистой. Она обожала собак и кошек, коих в их загородном доме в Белых столбах было бесчисленное множество. Она была не только любящей бабушкой и матерью, но и прекрасной тёщей.

Весь их большой дом держался, практически, на ней одной.

– «А Надькина мать, как рабыня Изаура!» – не удержался от завистливого комментария Иван Гаврилович Гудин.

Но конечно особенная забота об Алёше исходила от его матери. В раннем детстве Надежда заметила за сыном обезьянью способность пальцами ног брать различные мелкие предметы. Это конечно относилось и к пальцам рук, чьё раннее развитие указывало на появление в семье будущего гения.

Алёша, даже внешне, был весь в мать, был очень привязан к ней. Он рос необыкновенно трудолюбивым, доброжелательным и немногословным. В общем, был человеком дела. Любую работу Алексей делал старательно, вдумчиво, кропотливо, с явным наслаждением, всегда стремясь к совершенству. Чем бы будущий гений ни начинал заниматься, он достигал совершенства и обходил всех в результатах работы.

Этому способствовало и, постепенно ставшее часто всем бросаться в глаза, его чрезмерное честолюбие.

Все эти качества со временем развили у Алёши и интуицию.

Как-то раз, ещё в раннем детском возрасте, находясь вместе с матерью в гостях у Инны Иосифовны, Алёша отказался даже хоть немного попробовать предложенную хозяйкой еду, и весь вечер просидел молча и насупившись. А потом вдруг заявил, что больше сюда не придёт никогда.

Только спустя многие годы мать поняла реакцию сына на корысть и лицемерие своей коллеги «Инусика».

Однако Алексей не имел ярко выраженных творческих наклонностей, например, к литературе и к другим видам искусств. У него совершенно не было слуха и способностей к рисованию. Он не обладал даром сочинительства. И вообще он был чужд какой-либо богемности.

Всю жизнь ему был присущ рационализм и стойкость к различным соблазнам, особенно к алкоголю. На заре материнства опрометчивость мамы привела к тому, что её трёхлетний сын вместо кваса выпил почти бутылку самодельного, фруктового вина. Вскоре пьяного, проблевавшегося малыша было не узнать. С тех пор у Лёши на всю жизнь и появилась неприязнь к крепким напиткам, и вообще, ко всяким излишествам и извращениям.

Ещё по давнишней совместной поездке Ксении и Надежды со своими сыновьями-одногодками в Санкт-Петербург, Кеша считал Алёшу крестьянским сыном, и был недалёк от истины. Хотя себя он при этом считал богемным, способным к творчеству и искусствам, но забывал, или даже не знал, что все мы, в общем-то, в далёкой исторической ретроспекции, выходцы из деревни – крестьянские дети.

А в то время, уже будучи созерцателем и расчётливым аналитиком, Алёша всё время удивлялся излишней моторики Кеши, постоянно куда-то бегавшему, везде лазавшему, всё осматривающему и всему удивлявшемуся:

– «А зачем? Туда – сюда, туда – сюда! Ну и что?!».

Как единственная дочь Надежда очень любила и себя. Поэтому она берегла здоровье и никогда не экономила на своём лечении, не забывая и о своевременной профилактике. Этим без зазрения совести и пользовались некоторые врачи-рвачи, часто обдирая, зацикленную на своём самочувствии, мнительную и доверчивую женщину-простушку.

А простота Надежды проявлялась во многом. Особенно это бросалось в глаза окружающим при общении с нею.

– «Андрюсик! Ты, что, дурак?!» – доставалось иногда интеллигентному и воспитанному Андрею Станиславовичу Радзиховичу, хоть и давнему, но всё же потомку известного благородного рода, от жены-простолюдинки.

Особенно простота Надежды Сергеевны Павловой бросалась в глаза окружающим её на работе людям.

Другие две женщины их коллектива, не считая Марфы Ивановны, сравнение с которой не имело смысла, Нона и Инна – женщины холерического темперамента – были по отношению к Надежде более интеллигентными и культурными.

Но сангвиник Надежда превосходила и Нону, и особенно Инну, именно своей добродушной простотой и порядочностью.

Однако с Надеждой Сергеевной Павловой не всё было так просто и ясно, как поначалу казалось Платону.

Гудин как-то поведал ему, что в их институте некоторые завистники за самодурство, твёрдый и упрямый характер Надежды, за глаза, прозвали её Салтычихой.

– «Так она же наверняка добрая самодурка и добрая Салтычиха!» – несколько скрасил такое сравнение Платон.

Надежда Сергеевна частенько по рассеянности, или по несобранности, а может и из-за излишней загруженности своего недостаточно правильно организованного мышления, совершала непростительные ошибки, частенько перекладывая при этом вину на своих близких или коллег по работе.

Иногда доходило просто до смешного. Как-то раз Платон положил на стол перед Надеждой заполненный бланк набранного им заказа и ушёл к себе. Через несколько минут из офиса раздался вопль Надежды:

– «Платон! А где заказ?».

– «Я его положил тебе на стол, прямо перед тобой!» – громко ответил тот через открытую дверь соседней комнаты.

– «Где? Я, что? Тупая!» – по-прежнему громко вопрошала начальница.

– «Наверно?!» – себе под нос предположил Платон.

– «А! Вот, нашла!» – положительно завершила Надежда своё смелое предположение.

Под стать начальнице поначалу стали действовать и некоторые другие сотрудники их ООО, обвиняя других в совершённых ими же самими оплошностях. Но Надежда быстро убедилась в честности и добросовестности Платона и даже защищала его от редких нападок на него нерадивых коллег.

А однажды рано утром, перед своим уходом на работу из их московской квартиры, Надежда Сергеевна передала, подъехавшему из Белых столбов на машине мужу, компьютер для ремонта, при этом временно положила в пакет с дискетками ключи от квартиры. Пока Надежда с Алексеем спохватились, пока искали возможность позвонить Андрею, тот уже отвёз компьютер в ремонт и прибыл на работу. Пришлось вызывать мастеров и ломать замок.

После этого от Надежды досталось всем, но особенно мужу.

Андрею иногда доставалось не только от жены, но невольно и от сына, и от домашних животных.

В одни из таких его несчастливых выходных суток в загородном доме, всё началось с маленькой кошечки, ночью расслабившейся на тёплой груди хозяина и нечаянно писнувшей ему в его открытый от храпа рот и щёку. Надежда, вытерев одеялом щёку, быстро убрала проказницу от гнева, так и не проснувшегося, но почему-то сладко прочмокавшегося мужа.

А после завтрака Андрей с сыном спустились в подвал перебирать картошку. Как всегда Алексей работал весело, с шутками, периодически подбрасывая и ловя сортируемые картофелины.

В один из моментов сын не вовремя окликнул отца, бросая через него увесистую картофелину в ящик.

Отвечая Алексею, Андрей сделал неосторожное движение в сторону, и повернул вверх своё лицо. И в этот момент эта злополучная картофелина смачно и точно ударила несчастного сверху в нос, даже не повредив очки.

Вскоре его нос довольно сильно распух и покраснел, а его обладатель на некоторое время получил от домочадцев прозвище «Дед Мороз».

Но на этом злоключения Андрюсика не закончились. Ближе к вечеру они опять, с невольным проказником – сыном, пылесосили весь дом. В один из моментов пылесос почему-то перестал работать.

Инженер Радзихович решил произвести осмотр и ремонт отказавшей техники. Он что-то открывал, крутил, включал, отключал, невольно позабыв, что сделал и в каком порядке.

И когда крышка мусорного бачка пылесоса была снята, он дал команду сыну включить адскую машину, опрометчиво заглядывая в его коварное чрево.

Переключенный реверс двигателя чудо техники ударил фонтаном пыли в удивлённо-обиженное лицо мастера-ломастера, в мгновенье ока превратив его в физиоморду мельника, а ещё точнее – в лицо рабочего цементного цеха.

На дикий хохот сына и матерные комментарии мужа, в комнату вбежала Надежда:

– «Подожди, я тебе полью!».

– «Мам, не надо, а то цемент схватится!» – продолжал хохотать, хватаясь за живот, Алёшка.

– «Да! Не мой сегодня день!» – заключил, после ликвидации последствий аварии, протирая очки и осторожно водружая их на распухший, уже красно-синий нос, глава семьи.

– «Надо же? В один день сразу две напасти!» – искренне удивился он.

– «Три!» – нечаянно вырвалось у жены сокровенное.

И Надежде пришлось расколоться, а заодно и поведать несчастному мужу о ночном кошачьем покушении на его здоровье.

Тут же разговор членов семьи невольно перешёл на их остальных кошек.

Вспомнили уже погибшего кота, совершенно случайно давно названного Самюэлем. Тот поначалу казался всей семье глупым.

Но совершенно случайно вскрылось, что он давно уже живёт на два дома, являясь дневным Барсиком у соседей и ночным Самюэлем в семье Надежды.

На очередное поспешное заключение Алексея, что Самюэль у нас глупый, последовало мотивированное заключение матери:

– «Нет, Лёш! Он не глупый, раз живёт на два дома! Он еврей!».

– «Надо же! Оказывается, среди котов тоже бывают евреи!» – подвёл черту под рассказом Надежды удивлённый Платон.

Другой же кот Надежды, найденный на улице и за первоначальную излишнюю свою худобу названный Тонюсенький, со временем отъелся в матёрого котищу, весом в восемь с половиной килограммов, став хоть и старым, но главным, а потом и единственным производителем в их посёлке.

Его, на правах сильного, «право первой брачной ночи» постепенно привело к увеличению с каждым сезоном количества серых котов в посёлке.

Периодическое спасение животных стало вообще характерным для Надежды Сергеевны.

Если ей по каким-либо причинам не удавалось оставить несчастную кошку или собаку у себя, то она их всегда удачно пристраивала.

В один из зимних, многоснежных дней на перекрёстке дорог их посёлка притормозил джип, из которого выбросили мешок. Надежда с Алексеем подошли поближе к шевелящемуся кому и услышали, доносящиеся из него жалобные писки-стоны. Развязали и достали четырёх упитанных, примерно полуторамесячных, симпатичных, кудлатых щенков кавказской овчарки.

Сразу решили их пристроить. Пошли по улицам, выискивая дома без собак, но с добрыми хозяевами.

Подошли к дому знакомой старушки, положили щенка у калитки и позвонили в звонок, спрятавшись неподалёку за сугробом.

Вскоре калитка отворилась, и подкидыш оказался в тёплых, любящих и заботливых руках.

– «Ой, какой хорошенький! Малюсенький ты мой, лапочка моя!» – ушла с находкой старушка, радостно и с любовью причитая.

Примерно также пристроили ещё двоих. А с последним вышло целое приключение.

Надежда предложила Алексею подбросить этого щенка известной в посёлке бабуле-богомолке, которая постоянно ходила по улицам, молилась, осеняя себя и прохожих крестным знамением, желая им здоровья, счастья и добра, прилюдно демонстрируя всем свою любовь к богу и связь с ним. Уж такая, всегда ко всем приветливая, верующая в бога, пожилая, одинокая женщина наверняка пригреет у себя божью тварь – рассуждала добрая, но наивная Надежда. Но не тут-то было, как говорится, обломилось!

Надежда прошла через незапертую калитку к дому и для верности положила щенка у крыльца. Потом осторожно вышла за калитку и отошла подальше к ожидавшему её сыну. Ждать пришлось недолго. На скулёж щенка из дома вскоре вышла хозяйка. Но к удивлению доброумышленников её реакция была для них неожиданной. Под возмущённые вопли и отборный мат эта богомолка с такой силой и злостью выбросила божий подарок через забор, что несчастный щенок заглубился, к счастью, в сугроб, как тяжёлое легкоатлетическое ядро.

Надежде с Лёшкой пришлось его даже откапывать из относительно рыхлого снега, пеленгуя местоположение бедолаги по его громкому, испуганному визгу.

– «Вот тебе и верующая! Она же богу молится?!» – досадовал Алёша.

Тогда предприимчивая парочка решила подбросить последнего щенка в дом, к так хорошо принявшей первого щенка, бабуле. Задумано, сделано.

Через несколько дней Надежда встретила около магазина так щедро ею одаренную бабушку.

Та, покупая геркулес, прямо светилась от счастья, коим и поделилась с невольной попутчицей:

– «У меня счастье-то, какое?! Я давно мечтала о щенке. И что Вы думаете?! Вы представляете? Бог мне его недавно и послал! И какого?! Того, о котором я как раз и думала: маленького, чёрненького и лохматенького!».

– «А как это произошло?» – замаскировалась Надежда.

– «А позвонили в калитку. Я тут же подошла. Кругом никого, а он лежит и скулит, о котором я давно мечтала! Знать точно Бог послал!».

– «Да-а? Ну, надо же!» – сделала Надежда удивлённое лицо.

– «Так что потом получилось? Я, видимо так сильно этого хотела, что через час Бог мне послал ещё одного, причём в точности такого же! Вот! Я так счастлива!» – щедро делилась старушка им.

– «Да! Здорово!» – на этот раз откровенничала Надежда.

– «Я стала сильнее духом и мне есть теперь о ком заботиться! И они мне отвечают любовью!» – радостно продолжала бабуля.

С тех пор в их посёлке стало на четыре кавказских овчарки больше, и, как минимум на трёх человек, больше счастливых жителей.

И только для лицемерной богомолки, дьявола в платочке, эти события имели самые негативные последствия – с ней перестали сначала здороваться Надежда с Алексеем, а затем и все проинформированные ими их общие знакомые соседи.

В загородном доме Надежды все её кошки и собаки жили в дружбе и гармонии. Начальница частенько делилась со своими подчинёнными радостью от общения с животными, и их между собой. Но некоторые из коллег не удержались от завистливых комментариев.

Иван Гаврилович Гудин как всегда снизошёл до пошлого злорадства:

– «А у Надежды котёнок псу яйца лижет!».

А Инна Иосифовна – до злого сарказма:

– «Так у неё вся семья сексуально озабоченная!».

Необыкновенную любовь Надежды Павловой к животным, в частности к кошкам и собакам, Платон прочувствовал как-то и сам лично.

В одно осеннее утро, по пути на работу, он неожиданно обнаружил в тамбуре холла своего офиса спрятавшегося там от непогоды маленького щеночка. Тот дрожал от холода и страха. Платон погладил малыша и взял на руки. Щенок, почувствовав тепло и доброту своего спасителя, несколько успокоился и расслабился, чуть слегка не оросив спасителя.

Платон первым пришёл в свой офис и сразу прошёл к себе. Достал коробку, постелил в неё бумагу и посадил туда уже согретого щеночка.

Вскоре пришла Надежда Сергеевна. Платон тут же показал ей свой сюрприз. Та взяла подарок на руки, посмотрела зубки и в затруднении определила пол.

Естественно Надежда тут же дала деньги и попросила Платона сходить за едой для щенка.

Найдёныш вскоре был накормлен, а Платон отбыл по делам. К концу дня вернувшись в офис, он увидел уже бегающего по полу офиса щеночка, названного Надеждой Тузиком. Но при уходе домой та вынуждена была всё же выставить находку за дверь. Тут же к щенку с радостным лаем подбежала его мать и утащила в местные, расположенные рядом, далеко не графские, развалины. Со следующего дня Надежда с Платоном стали регулярно ходить подкармливать своего найдёныша.

Его мать, как позже выяснилось, прозванная местными бомжами Воровайка, сначала обходила доброхотов стороной, лишь издали наблюдая за трапезой своего, кстати, единственного ребёнка, и лишь после ухода людей на безопасное расстояние угощалась сама её остатками.

Постепенно соучастником Надежды в кормлении щенка стал более свободный от работы Иван Гаврилович, а Платон довольствовался лишь рассказами самой кормилицы. Вскоре через разговор бомжей выяснилось, что Тузик – девочка и зовут его теперь Динка. Так что Надежда не поддержала высокое реноме своей давно известной в научном мире фамилии.

Для Платона повторилась история десятилетней давности, когда тоже биолог, но микро, его жена Ксения, аналогично ошиблась с определением пола малюсенького щеночка, найденного в подъезде мужем.

Как оказалось, в кормлении Динки стали принимать участие и многие сотрудники, расположенных поблизости учреждений и организаций.

Через два месяца Надежда уговорила теперь Платона покормить щенка вместе с нею. Какого же было их удивление, когда Динка, узнав своего спасителя, подбежала сразу к нему и стала ласкаться и заигрывать с ним. А тот стал не только гладить и говорить ласковые слова, но и кувыркать и трепать упитанного бутуза. Динка была рада необыкновенно.

Оказывается брезгливая Надежда, боясь испачкать руки и, не дай бог ещё и заразиться чем-нибудь, при кормлении Динки ограничивалась только словесным контактом. Хотя к своим животным она не испытывала такого брезгливого чувства.

По этому поводу Иван Гаврилович Гудин как всегда был краток и точен:

– «А своё говно не пахнет!».

А Динке, видимо, не хватало именно ласк по-собачьи, причём возможно даже грубоватых, чисто мужских.

Да и в Платоне она чувствовала не только доброту, но и надёжную силу, и добрую волю.

В общем, Надежда заревновала. Ведь она давала собаке еду, а та сразу переметнулась к Платону, которого не видела больше месяца.

С тех пор он перестал ходить с начальницей на кормление своего найдёныша, да и та своего удачливого коллегу больше не просила.

Следующий случай с найденными ими животными убедил Платона в том, что Надежда, оказывается, не умеет с ними общаться, в глубине души, не уважая их так же, как и всех мужчин, считая и тех и других, по отношению к ней самой, низшими.

Именно тогда Платон увидел, что Надежда обращается к животным грубо и бесцеремонно, как к своим сотрудникам, своей собственности.

Например, Платон задал Надежде вполне нейтральный вопрос. Та, думая о чём-то своём и ещё, видимо, не выйдя из образа возмущения чем-то, неожиданно схамила ему:

– «Ты, что? Опупел!».

– «Надь! Ты, видать, недаром около Белых столбов живёшь!?» – не выдержал такого лёгковесного панибратства по отношению к, ни в чём не виноватому, старшему по возрасту, коллеге дальновидный Иван Гаврилович.

Да! Сразу видны торчащие ушки её сельского воспитания! И никакой шапкой высшего образования, тем более колпаком кандидатского, их не закрыть! – сделал вывод Платон.

Другой раз Надежда Сергеевна, как всегда бестактно и бесцеремонно оборвала Платона, узнававшего по телефону всего лишь часы приёма врача:

– «Платон, освободи телефон, мне позвонить надо!».

Но за коллегу неожиданно вступилась Инна Иосифовна. Ею, конечно, руководила личная корысть.

Ибо Инна прекрасно понимала, что эти камешки, брошенные в огород Платона начальницей, в конечном счете, наверняка предназначались не ему, а лично ей:

– «Надюсик! Ну, ты даёшь! Дай человеку договорить! Он же совсем редко и мало говорит по телефону!».

Последнее уточнение оказалось весьма опрометчивым.

– «Инусик! Да я никогда не могу по работе дозвониться кому надо! Вечно телефон занят!» – маханула Надежда камешки теперь уже в нужном направлении.

Но обетованный огород оказался под надёжной защитой.

– «Неправда! Ты сама подолгу телефон занимаешь, и болтаешь о всякой чепухе! То о собаках и кошках, а то и вовсе об Алёшке!» – стойко и изощрённо защищала его въедливый знаток изящной словесности.

– «Не болтай ерундой!» – ударила Инну Иосифовну в отместку, и тоже ниже пояса, Надежда Сергеевна.

Но совместный смех всех коллег, тут же инициированный хитрым Платоном, сразу разрядил, накалившуюся было, обстановку.

Воспользовавшись разрядкой внутриофисной напряжённости, Платон отпросился у начальницы на первую половину следующего дня, мотивировав свою просьбу необходимостью посещения Пенсионного фонда.

В период оформления пенсии по инвалидности Платону неоднократно приходилось простаивать в долгих очередях в Пенсионном фонде, ожидая приёма.

Это было обусловлено во многом желанием пенсионеров со стажем оформить себе инвалидность, дающую дополнительные льготы, а также сезоном дачного межсезонья, когда неработающие дачники скопились в городе на зимовку.

Тогда, для подтверждения стажа работы, Платону пришлось посетить отдел кадров своего бывшего предприятия для получения соответствующей справки. Никого явно знакомых он не встретил и сердце при встрече с прошлым почему-то не щемило.

Видимо на отношение к своей бывшей фирме, в которой он, день в день, проработал ровно двадцать девять лет, очень повлияло его внезапное и, по существу, несправедливое увольнение в 1995 году. Оно было инспирировано его непосредственным начальником В.Г. Вдовиным, не желавшим уступить Платону свою должность, в связи с предстоящим через полгода уходом на пенсию.

А прошедшие годы подтёрли и завуалировали все существовавшие ранее тёплые и патриотические чувства по отношению к некогда родному предприятию.

Однако справка была получена на редкость быстро, без волокиты и дополнительных хождений.

Научились работать! Хоть и большое и, соответственно, инерционное предприятие! – обрадовался за бывших коллег Платон.

В начале апреля 2005 года он в очередной раз возвращался из своего территориального отделения пенсионного фонда. Проходя левой стороной на север по Новогиреевской улице мимо дома № 44/28, на асфальте довольно широкого тротуара, Платон увидел надпись, сделанную красной краской, почти метровыми буквами:

Ксюха! Я тебя люблю!

Тут же в воображении всплыло лицо любимой жены Ксении.

Да! Хоть я в душе и романтик, и в Ксению в своё время по-настоящему втюрился, но такое неуважение к окружающим людям и такую показуху допустить бы никогда не смог, решил в итоге про себя Платон.

Это своеобразное проявление эгоизма. Хотя парный эгоцентризм присущ всем влюблённым.

Тут же в памяти всплыл недавний эпизод в метро. Тогда Платон сел на крайнее от двери место в самом конце вагона. Рядом, чуть позже, присела девушка с парнем. Ей, видимо, показалось тесно рядом с Платоном, и она, скорее всего, пожаловалась на это своему молодцу, и они поменялись местами.

Парень, желая наказать «обидчика» своей дамы и выслужиться перед нею, специально сел вплотную к Платону, с излишней силой прямо вжимая того в боковое ограждение.

Платон, поначалу вытерпев, немного выждал, но потом, чувствуя неуёмную жажду этого интеллектуально недоразвитого мордоворота показать, кто здесь хозяин, кто прав, – высказал тому свою претензию:

– «Молодой человек! Вы, что? Хотите меня совсем с сиденья скинуть?! Зачем так напирать? Вы, наверно, хотите своей подруге свою силу и преданность продемонстрировать? Напрасно!».

Парень немного ослабил напор, при этом невольно и несколько неуклюже оправдываясь:

– «А Вы очень много места заняли! Девушку мою зажали!».

– «А от перемены мест сумма не меняется. И Вы теперь решили в отместку меня прижать. Этот путь порочен. Так Вы в жизни себе наживёте очень много проблем и врагов!» – и, слегка наклоняясь к невольному собеседнику, чтоб не слышала попутчица, вполголоса добавил:

– «И поверьте моему богатому опыту. Она этого не оценит. Даже наоборот, упрекнёт Вас, со временем назовёт подкаблучником. Женщины – существа противоречивые: любят командовать, но не уважают мужчин им подчиняющихся!».

Парень в ответ чуть усмехнулся и задумчиво замолчал, а Платон подвёл итог инциденту:

– «Так, что подумайте о своём поведении на досуге, наедине с самим собой!».

После взаимной паузы, длившейся несколько секунд, Платон добавил:

– «Да и не забудьте ещё такую деталь! Будь на моём месте или сейчас рядом кто-либо из моих четырёх сынков, да ещё и двух внуков, Вы бы уже лежали пластом на полу с разбитым лицом!».

Парень недоумённо слегка поёжился и совсем затих, немного, чтоб не заметила подруга, отодвигаясь от Платона. Парочка ещё некоторое время в полголоса о чём-то беседовала, но вскоре вышла. По привычке дремавший Платон, даже не открыл глаз и не взглянул им в след. Хотя оба давали на него косяка через плечо, возможно, пытаясь этим выразить ему своё презрение и негодование. Но хитрый и мудрый Платон не предоставил им такой возможности насладиться, якобы, своим преимуществом. Глупая и не дальновидная пошла молодёжь! Да нет! Скорее всего, лишь некоторые её представители, некие невоспитанные моим поколением особи – решил про себя он.

После этого случая Платон вспомнил ещё один. 22 февраля, накануне праздника защитника Отечества, с ним в метро произошёл конфликт, не имевший, к счастью, дальнейшего продолжения.

Но он неожиданно стимулировал в сознании Платона целое стихотворение:

Вспомнив этот случай, Платон продолжил свой путь на работу… и, проезжая на трамвае по Большому Устьинскому мосту, вдруг отчётливо увидел такую картину.

У парапета, почти на середине моста, под яркими лучами утреннего Солнца, молодая парочка, одетая в бело-светло-серые тона, стоя к нему спиной, и будто бы любуясь водяной рябью на Москве-реке, находясь, в то же время, боком друг к другу, вдруг принялась целоваться.

Парень, стоя справа от подруги, не снимая своей левой руки с её левого плеча, неожиданно стал своей правой рукой расстегивать молнию юбки на её правом бедре. Молния, медленно опускаясь вниз, постепенно обнажала почти белоснежное бедро с ясно проявившейся чёрной полоской её скромных трусиков.

Платон с любопытством ждал развязки. Но его нетерпеливое ожидание прервал ровный, беспристрастный женский голос:

– «Станция «Третьяковская». Переход на станцию «Новокузнецкая» и «Калужско-Рижскую» линию. Поезд дальше не идёт. Просьба освободить вагоны. Уважаемые пассажиры! При выходе из поезда не забывайте свои вещи!».

Чёрт! Какой сон недосмотрел! Надо же такому присниться?! – искренне удивлялся он.

А ведь только что, ещё до «Марксистской» мне снился какой-то другой, сразу же позабытый сон. Да! Видать так проявляется моя сексуальная озабоченность?! – продолжал он свой анализ.

Знать опять накатывалась весна! 2005-ый год набирал силу! И, как говорил Гудин, мартовский ледоход сменился апрельским блядоходом.

Войдя в своё здание, Платон увидел, а больше услышал, плачущего малыша, не желавшего идти на прививку. Ничьи уговоры, ни мамы, ни дежурного администратора, не давали результата. Тогда Платон решил попробовать свои силы, тряхнуть стариной. Пытаясь успокоить мальчика, Платон пошёл на хитрость. Он попросил женщин прекратить уговоры, а мать – сделать вид, что они собираются уходить из медицинского центра.

После короткой паузы, вызванной почти полным прекращением детского плача, Платон, окликнув ребёнка, начал свою сказку:

– «Малыш, пока ты не ушёл, будь добр, помоги мне! А то я сам это ну ни как не могу сделать! А ты уже большой и сможешь!».

Мальчуган полностью перестал плакать и капризничать, удивлённо и с интересом посмотрев на Платона.

– «Понимаешь, какое дело?! Я не вижу своих глаз! А они у меня всегда меняют свой цвет!» – начал тот.

– «Посмотри, пожалуйста, какой он сейчас!» – подвинул он своё лицо.

Малыш с интересом подошёл к Платону, внимательно и с неподдельным любопытством всматриваясь в сияющие добротой, голубо-серые глаза присевшего дяди, изредка переводя взгляд на всё его лицо.

– «Давай поближе рассмотрим!» – предложил Платон, спокойно беря ребёнка на руки.

Гримаса каприза полностью слетела с лица мальчонки, вскоре сменившись добродушно-застенчивой улыбкой.

Малыш пытался было описать Платону цвет его глаз, но ему не хватило знаний и опыта.

Глаза мальчугана, ещё некоторое время назад излучавшие колючую холодность, теперь заметно потеплели.

Более того, их постепенно начала покрывать поволока неги и дремоты.

Но ребёнок вдруг встрепенулся, снова впиваясь своим ищущим взглядом в глаза Платона, и вдруг резко прижался к его тёплой груди щекой, обнимая своими хрупкими ручонками его могучий торс, и неожиданно почти прошептал:

– «Я люблю тебя!».

– «Вот тебе, на!» – не согласилась, заревновавшая было, молодая, неопытная мать.

– «А ты знаешь, я здесь работаю?! Хочешь, покажу?» – продолжил хитрый дядя Платон.

Получив согласие малыша, вся процессия поднялась на второй этаж.

– «А в этой комнате работают мои помощницы. А ты хочешь опять мне помочь?» – продолжал добрый дядя.

– «Да-а!» – обрадовался успокоившийся мальчик, слезая с рук Платона на пол и решительно направляясь к двери.

Ведь так просто и интересно, помогать этому большому, доброму дяде!

Медсёстры были уже в курсе происходящего, и приняли правила игры.

– «Давай сначала разденемся, а то туда в верхней одежде нельзя!».

Вместе с матерью Платон помог малышу снять верхнюю одежду.

– «Ну, вот! Веди меня туда!» – предложил он свою ручищу уже полностью успокоившемуся малышу.

Тот крепко взял дядю за два пальца и решительно повёл в кабинет.

– «Ну, ты и мастер! Не только женщин обманывать, но и…!» – неожиданно вмешалась в процесс, встретившаяся им Нона.

– «Да! Мне это, как два пальца…!» – съёрничал Платон, кивком головы показывая на цепко их держащего малыша.

– «А, вот и наш помощник пришёл! Привет!» – подыграли медсёстры.

А дальше всё пошло своим чередом.

Спустившись на свой этаж, в своё помещение, Платон обнаружил небывалое зрелище – Марфу, завтракающую молоком.

– «Марф! А чего это ты так много молока купила?» – невольно полюбопытствовал он.

– «Да это мне на другой работе выдали, за вредность!» – объяснила она.

– «Ты, что! Такая вредная?» – показывая на пакеты молока, со своей вредностью встрял, только что, как воробей, влетевший с улицы Гудин.

– «Ваньк! Ты в понедельники приходишь всегда какой-то возбуждённый и агрессивный! Наверно за выходные шиздюлей получил? Галя, поди, тебе подзатыльников навешала? И, как всегда, за вчерашнее!?» – защитил невинную Платон, тут же нападая на её обидчика.

Иван Гаврилович хотел, было бурно что-то возразить, но от таких слов Платона сильно закашлялся и пошёл прочь.

– «Подожди, постучу!» – пожалел его Платон.

– «… по башке!» – не пожалела его Марфа.

И оба тут же засмеялись вслед незаслуженно ими обиженному Гудину.

Обычно над другими насмехаются люди – сами ущербные. Истинно культурные и интеллигентные, состоявшиеся и самодостаточные люди, как правило, этого не делают. Но в любом правиле есть исключение. Это исключение в какой-то мере явил и сам Платон. Однако его нападки на оппонентов имели сугубо оборонительный характер, как ответная мера, имеющая целью поставить наглеца или хама на место.

Но вскоре Иван Гаврилович вернулся. По его лицу было видно, что он жаждет реванша. Только вот он ещё не знал, с какого конца подступиться к своему обидчику. А пока Платон не позволил Гудину перехватить инициативу, нагружая его воспалённый мозг интеллектуальными вопросами:

– «Вань! Слышал, в космосе арестовали бога?!».

Глядя на испуганно-удивленно-полоумное выражение лица коллеги, Платон перестал того мучить, тут же раскрывая секрет необычного:

– «Да это же Грабового в гостинице «Космос»!».

– «Фу, ты!» – пытался отплеваться недогадливый.

– «Ну, ты!» – в такт слов уколола его Марфа Ивановна.

И пожилая троица, приступила к обсуждению насущных для себя вопросов. Тон в перемывании чужих костей, как всегда, задали Гудин с Марфой. Постепенно разговор у них зашёл и о том, кто и как из их коллег одевается.

Очередь дошла и до обсуждения и осуждения Гудиным Платона. Он, наконец, нащупал тему для реванша.

– «Платон! Я тебе уже не раз говорил, что ты иногда одеваешься, как бомж!» – начал было Гудин свою атаку, задираясь к Платону.

– «Что ты пристал к человеку? Он же оделся для работы, а не в носу ковырять и шиздить!» – встряла возмущённая Марфа.

– «Вань! Ну, ты, прям, как баба! Тебе-то какая разница, как и во что я одет?! Я действительно одеваюсь по работе! Что ж, по-твоему, я коробки должен грузить в смокинге?! Или может добавки фасовать во фраке?! Это тебе делать нехера, ты и одеваешься, как петух!».

После этих слов Марфа покатилась со смеху, а Платон продолжил:

– «А ты, что, считаешь, что сам одет хорошо?! Или может ты от этого стал умнее или богаче, или может, ещё и проживёшь дольше?!» – безудержной скороговоркой громил его Платон, не давая тому вставить своё громкое слово.

Как часто бывало, Платона, как своего единомышленника, поддержала всегда скромно, но с умеренным вкусом, одевавшаяся Марфа Ивановна:

– «Гавнилыч! Ну, ты и барахольщик! Тебе только старьёвщиком работать… на помойке!» – почему-то немного не в ту степь потянула она.

– «Ванёк! Помни! Старт и финиш у всех людей одинаков. Поэтому не стоит ни кичиться, ни, тем более, расстраиваться тем, что ты прошёл жизненную дистанцию не так, как другие. Или гордиться тем, что ты, например, лучше других одеваешься. Тебя в конце пути всё равно разденут!» – подвёл Платон неожиданно чёрную черту под своим спичем.

Отбиваясь от нападок знатока шмотья, обеляя себя, Платон, невольно втянутый в их диалог, ненароком высказался и о Надежде Сергеевне:

– «Это верх невежества – не чувствовать цветовую гамму в одежде! Ты можешь быть одет в грязное, в лохмотья, даже не в модное, но со вкусом, в смысле сочетания цветов!».

Испугавшись перевода стрелки на их вкус, на их понимание цветовой гаммы, старики молча согласились, тут же переведя разговор на другую важную тему:

– «Смотри! Апрель и бабы стали на мужиков заглядываться!» – сразу обратился с радостной вестью к Платону Гудин, отвлекая того от ставшей опасной темы.

– «А что ты хочешь? Весна! Обострение хронических болезней!» – как всегда в тон ему ответил только что обсуждаемый Платон.

Затем он отвлёкся на свою работу и замолчал. А бездельник Гудин продолжал что-то декламировать всё время ерзавшей на стуле от его громкого голоса, клеившей этикетки Марфе Ивановне. Он периодически отпускал разные колкости в адрес Платона, ища в своей слушательнице хотя бы молчаливого союзника.

Платон же занятый своими мыслями, не только не слушал, но порой даже не слышал оратора из когорты.

– «А что ты молчишь?» – спросил Иван Гаврилович, не реагирующего на его подколы, коллегу.

– «А я для тебя – лишь молчаливый совести укор!» – ответил Платон.

– «Если она у тебя ещё есть!?» – добавила риторики и Марфа Ивановна.

Платон сел записывать за Марфой, которая тут же незлобно пробурчала:

– «Пиши, пиши! Может когда-нибудь посодют!».

И компаньоны вновь рассмеялись.

– «Мы тут с Вами прям, как ансамбль песни и пляски!» – сравнил, было, поначалу своих коллег с артистами Платон.

На усилившийся смех обрадовавшихся, вновь испечённых солистов, Платон добавил отрезвляющего и уточняющего:

– «Один дурак – это дурак! Два дурака – пара! А три дурака – это уже целый ансамбль песни и пляски!».

Шумный спор подчинённых неожиданно прекратила внезапно вошедшая Надежда Сергеевна:

– Вы, чо! С ума все посходили?!» – начала, было, она, не разобравшись.

– «Иван Гаврилович! Идите! Не мешайте!» – указала она Гудину.

– «А Вы давайте побыстрее! У нас дел других полно!» – уточнила она, выходя, разобравшись.

После молчаливой паузы первым не выдержал Платон:

– «Видимо её всю жизнь окружали бездельники и дураки!?».

– «Почему ты так думаешь?» – удивилась, затихшая, было, как мышь, Марфа Ивановна.

– «Так она всё время твердит: быстрее, и по нескольку раз объясняет одно и то же, элементарное!».

– «А что нужно – забывает!» – вдруг встрепенулась Мышкина с давно забытой обидой.

– «Да!».

И коллеги вновь залились смехом, на который вдруг к ним опять заглянула Надежда:

– «А чего это Вы тут смеётесь?» – с подозрением спросила она, видимо услышав кое-что о себе.

– «Когда у нас появляется свободное время, мы над ним смеёмся!» – сразу выдала всех честная Марфа Ивановна, продолжая вращать банку, наклеивая на неё яркую этикетку.

После обеда Платону пришлось, вместе с Иваном Гавриловичем, долгое время перетаскивали многочисленные коробки на склад.

По пути с работы Платон забежал в высотку к Егору с Варварой.

– «Ну, что? Дружище! Принёс свои новые стихи? Дай выберу для песен!» – встретил тот с радостью свояка-друга.

– «Да нет! Пока ничего не принёс!» – ответил автор многих текстов песен Егора.

– «Ну, ты всё пишешь?» – задал естественный вопрос хозяин.

– «Да, нет! Пока нет!».

– «А что так?».

– «Да задница стала уставать!» – открыл страничку юмора Платон.

– «А ты сейчас чем занимаешься?» – тут же спросил он слегка опешившего Егора.

– «Да, пишу… оперу!» – схохмил тот в ответ.

– «Стукач, стало быть!» – попытался перехватить инициативу Платон.

– «Нет! Композитор!» – не дал ему этого сделать бывалый свояк, почёсываясь и добавляя:

– «Пока помрёшь – завшивишь!».

В комнату вошла Варвара и искренне поинтересовалась здоровьем Платона. Тот кратко поведал свояченице о своём состоянии, не удержавшись и от само сарказма:

– «Меня врач неосторожно спросила: а у Вас все пальцы скрючились? А я поглядел на кисти рук со всеми скрючившимися пальцами, да и возьми ей и почему-то скажи: Да, кроме одного!».

– «Ха-ха! Ты, как всегда, в своём репертуаре!» – не удержалась та, всё же фривольно-довольная, от своего комментария.

Тут же вмешался и муж:

– «А я тоже недавно был в поликлинике. Ну, для оформления справки на вождение зашёл к невропатологу. Как водится, разговорились с врачом, и он мне говорит: Как Вы знаете, расшатываются даже механические соединения, а не только нервы! А предрасположенность к заболеваниям есть у всех живых людей! Но Вы здоровы, как конь!».

– «А! Это, который работает в нашем институте питания?» – ехидно переспросила Варвара.

Егор слегка замялся, внимательно всматриваясь в лицо жены, прошептав с улыбкой:

– «А ты у меня, оказывается, красавица!».

– «Да! Красота с годами не уходит, а только прячется!».

– «Ну, ладно! Поеду свою искать!» – подхватил шутку Платон, прощаясь со свояками.

Придя домой, он застал Ксению, смотрящую «МузТВ»:

– «Опять свою тёзку, Блевантинку в шоколаде смотришь?».

Та, смутившись, тут же переключила канал, начав расспрашивать мужа о его сегодняшней работе.

Платон, сев рядом на диван, кратко рассказал.

– «А почему сегодня тебе помогал Гаврилыч?» – удивилась такой прыти шильника жена.

– «Так больше некому! А на безрыбье и… Гаврилыч – рак!» – объяснил ей сложившийся клёв муж.

Видимо представив эту картину, Ксения вдруг выпалила:

– «Спасибо! Меня от твоих слов чуть не вырвало!».

– «Пожалуйста! На здоровье!» – удивился Платон.

Как всегда, тут же на колени Платона взгромоздились обе кошки, а к Ксении прыгнул кот.

– «Брысь, козёл!» – прогнала она, невольно оцарапавшего её Тишку.

В этот же момент с колен Платона спрыгнула одна из кошек – самая старшая, мать всех остальных – Юлька.

Она сладко потянулась и пошла за обиженным котом-сыночком. Платон удивился её поведению:

– «Да это ж не тебя позвали!?».

Тут же Ксения объяснила Платону:

– «Так после родов, кот теперь будет опять мать трахать! Прям разврат какой-то!?».

– «Египетский!» – добавил писатель-историк.

Вскоре на кухню пришёл Иннокентий и попросил у отца денег на школу.

Платон удивился новой, большей, чем ранее, сумме, на что отпрыск без тени смущения и сомнения, безапелляционно ответил:

– «Пап, а у нас в школе инфляция!».

Разоружённый такой откровенностью, отец тут же отстегнул искомое для своего находчивого чада – будущего юриста-экономиста, и прошёл в туалет.

Всё ещё смеясь над разговором с Кешей, увлечённый своими мыслями, расслабившийся Платон, садясь на унитаз, непроизвольно издал протяжный звонкий гудок.

Пытаясь хоть как-то выйти из неожиданно прозвучавшей ситуации и реабилитироваться перед домашними, Платон громко попросил:

– «Перезвоните попозже!».

По дикому хохоту Иннокентия и тихим смешкам Ксении Платон понял, что все его сигналы были приняты.

За ужином Ксения неожиданно пожаловалась мужу:

– «Я сегодня купила фаршированные баклажаны в аджике. Такое говно!».

И после минутной паузы неожиданно предложила:

– «На! Ешь!».

А поздно вечером Ксения подсела к рано заснувшему, уставшему ребёнку и осторожно гладя того по волосам, проговорилась мужу:

– Ну, вот! Теперь, когда он спит, с ним можно и по-человечески поговорить!».

Развеселившиеся супруги на этот раз в постель завалились синхронно.

Тут же игривость настроения Платона переместилась ниже…

– «Отстань!» – отмахнулась Ксения нетвёрдой рукою, ещё больше распаляя мужа…

Утром надо было встать раньше, так как предстояла большая и тяжёлая работа – совместная перегрузка товара.

Платон, как и сотни тысяч москвичей, ежедневно пользовался метро.

На этот раз на сиденье, около по обыкновению часто безмятежно дремавшего Платона, плюхнулась грузная дама, задев своими окороками его больной локоть и даже прищемив кожу с внешней стороны его правого бедра, к тому же без тени сомнения грубо заметившая пожилому интеллигенту:

– «Расселся тут!».

В возмущении от так бесцеремонно прерванного сладкого сна, Платон, постепенно просыпаясь и распаляясь, всё-таки не удержался и съязвил:

– «Неужели Вам трудно попасть на место своей… жопой?!».

В ответ удивлённо-возмущённая женщина начала что-то бурчать невразумительное, продолжая работать тазом, втискивая на сиденье теоретически не втискиваемое. Тогда Платон ошарашил её ещё и своим точным выводом:

– «А, понятно! Ваша жопа давно уже потеряла целкость!».

Некоторое время, не нашедшаяся сразу что ответить, невольная его собеседница раздумывала, но потом гневно отпарировала:

– «А, Вы – свою совесть!».

– «Зато Вы её теперь нашли!» – подивился своей находчивости Платон.

Возмущённая, обиженная и оскорблённая попутчица вскоре встала на выход. Платону стало искренне жаль толстушку. Она же не нарочно! И он бросил вслед уходящей:

– «Извините! Я не хотел Вас обидеть!».

Тут же на её место сел довольно грузный мужчина.

Но, к удивлению Платона, он совершенно не коснулся его тела. Более того, между ними на сиденье просматривалась даже щель.

Да! Всё-таки прав я был, по поводу потери той жопой своей целкости! – саркастически и философски подытожил свою молчаливую мысль Платон.

На трамвайной остановке ему встретился, обыкновенно опаздывавший на работу, Иван Гаврилович Гудин.

– «Куда в такую рань нас подняла Надька?! Она у нас не Павлова, а… Зверева!» – высказался обиженно отставной доцент о начальнице.

Уже сидя в трамвае, Платон и Гудин сначала почувствовали, а потом и невольно обратили внимание на девушку, державшую мокрый, сложенный зонт около их ещё не уставших ног. По нему интенсивно стекали увесистые, холодные капельки дождевой воды, попадая на ботинки и брюки невольных созерцателей такого глумления.

И те, не зная, как повежливее и оригинальнее отделаться от этой пакости, не придумали ничего другого, как словами Платона сначала объявить своей жертве-мучительнице:

– «Девушка! У Вас с конца капает!».

А потом уже громким голосом Гудина, желающего уточнить сказанное его незадачливым коллегой и парировать двусмысленность его выражения, невольно добить её:

– «Да нет! Это её зонтик писает!».

А после того, как опозоренная в страхе отшатнулась от старой парочки, Гудин не отстал, добивая её:

– «Девушка! А Вы что так напряглись?! Как будто перед первым посещением гинеколога!».

Лишь осуждающий взгляд пожилых женщин, сидевших поблизости, осадил старика-охальника.

На работе Платон и Гудин встретились с Алексеем и на его «Волге» поехали на встречу с грузом.

Платон, как периодически с ним случалось и ранее, закашлялся.

Сидящий за рулём Алексей, прекрасно зная, что тот кашляет от побочного действия постоянно им применяемых лекарств, и при этом никогда не болеет, с лёгкой подкалывающей издёвкой спросил:

– «Простудился?!».

Платон, привыкший к такому периодическому, подобному, детскому зубоскальству его молодого коллеги, кстати, приученного к этому им самим же, ответил одной из двух давно отработанных фраз:

– «Да, сифилис, проклятый замучил!».

Не желающий, как всегда, ни в чём уступать Платону Гудин, тут же встрял в их разговор:

– «Да, брось, ты! Какой сифилис? Чтоб им заразиться надо ох, как много иметь! А куда тебе?!», – после мгновенной паузы добавив:

– «…до меня!».

Он явно намекал на свои значительные половые способности и высокую врачебную квалификацию.

Но находчивый Платон сразу подставил под свой удар квази полового гангстера:

– «Так это ж воздушно-капельным путём…».

И не давая Ивану возразить на эту чушь, он тут же окончательно пригвоздил того к доске позора:

– «… от тебя!».

Заржавший от такого неожиданного окончания дискуссии, Алексей чуть было нечаянно не нажал на тормоз, и тут же схохмил сам:

– «Вы хоть заранее предупреждайте меня об этом!».

Но Иван Гаврилович опять решил сумничать:

– «Тише едешь…».

Но Платон его бесцеремонно перебил:

– «… с крышей будешь!».

– «Ха-ха-ха-ха!» – закатилась весёлая троица.

Вскоре они перегрузили товар с машины на машину и уставшие, но довольные втроём отбыли в офис.

Но по дороге, утомившийся Гудин, как обычно в таких случаях, начал цепляться к Платону, как будто тот являлся виновником его старческой немощи:

– «Сейчас приедем, и Надька нас поведёт в ресторан! Вот ты наешься! Ты же пожрать любишь!» – смаковал он предстоящую трапезу, брызжа слюной в направлении, не реагирующего на него и, как обычно, от безделья дремлющего Платона.

– «Ты только ей не говори, что было легко! А то ты всегда воображаешь: да делать было не фига втроём, я бы и один справился!» – продолжал он поучать и совестить уже не слышавшего его Платона.

После большой и тяжёлой работы Надежда Сергеевна действительно, по обыкновению, кроме небольшой премии участникам перегрузки, устраивала для всего коллектива и комплексный обед.

Это были или разнообразно большие закупки продуктов для обеда в офисе, или посещение дневного ресторана.

Вот и на этот раз она предложила сходить в ресторан «Дрова»:

– «Что-то у меня сегодня голова разболелась? Видимо, была какая-то природная катаклизьма?! Погода так колебается! Давайте сегодня сходим в ресторан! Выпить хочется! А то мне здесь есть уже обрыгло!».

Коллеги возбуждённо загалдели, предлагая различные варианты выпивки.

– «Да, нет! Пиво будем! Мы не прихо́тливые!» – бесцеремонно решила за всех начальница.

Но даже в этот, почти предпраздничный момент, Гудин не упустил случая, чтобы не уколоть и даже прилюдно не оскорбить, встающего с дивана, и освобождающего ему его рабочее место, Платона, ещё и наслаждаясь при этом своим остроумием:

– «Платон! Это от твоей жопы отпечаток на диване остался?».

Но не тут-то было.

Под всеобщий хохот коллег, Платон, выходя из кабинета, тут же пригнул наглеца к соответствующей, так любимой проктологом, части человеческого тела:

– «А ты уже всё разнюхал!?».

Однако счастье быть задарма накормленными коснулось только неприхотливых сотрудников.

По распоряжению Надежды Сергеевны Марфа Ивановна осталась дежурной на телефоне.

Несогласный с таким дискриминационным подходом к сотрудникам, делящим их на высших и низших, и из солидарности с Марфой, отказался идти в ресторан и Платон.

Не озвучивая причину, он сослался, оставленной без пива и обеда, уборщице на усталость и потерю аппетита.

Когда же, уже одевшаяся в своём кабинете вместе с другими коллегами, Надежда своим пронзительным голосом позвала Платона, внутренне довольная поступком настоящего товарища, Марфа ответила той, пытаясь хоть как-то скрыть истинную причину его демарша:

– «А у него спина закружилась!».

Удивлённая начальница сама вошла в их кабинет и с плохо скрываемой обидой и удивлением спросила:

– «Платон! А почему ты с нами не идёшь в ресторан?».

– «Во-первых, мне надо отработать часы, потраченные на поликлинику. Во-вторых, тебе же больше достанется сока, а Гаврилычу – жратвы!» – вдруг вспомнил Платон прежние обиды, как бы невзначай закидывая огород Надежды булыжниками.

– «Ну, ладно! Тогда по очереди посидите на телефоне!» – не то довольная экономией средств, не то обиженная на ход конём – упрёки Платона, вполголоса резюмировала Надежда Павлова.

– «А чего это Платон не пошёл?» – с ехидцей спросил Гудин начальницу уже на улице.

– «Да у него, наверно, руки болят?!» – естественно предположила она, скрывая от всех истинные причины.

– «Боится, что ль, рюмку мимо рта пронести?!» – злорадно позлословил Алексей.

– «Да он просто устал, не выдержал!» – победоносно заключил, готовый всё вынести, в прямом и переносном смыслах, лишь бы дождаться очередной халявы, Иван Гаврилович.

– «Да ну! Тут, видимо, другая причина!?» – пробурчала себе под нос догадливая и наблюдательная Инна Иосифовна.

Как только квартет неприхотливо избранных удалился, Платон с Марфой принялись обсуждать сложившуюся ситуацию.

– «А ты зря не пошёл! Есть ведь хочется? И наработал сколько?! Небось, Гавнилыч опять сачковал?!» – начала промывание его старых костей Марфа Ивановна.

– «Марф! Да моё воспитание просто не позволяет мне так подло поступать! Уж если идти, так всем вместе! А то – посиди на телефоне! Толку-то от твоего сидения?!».

– «Сказала б лучше, что рожу мою не хочет видеть!» – теперь обиделась на начальницу уборщица.

– «Да нет! Это всё от недостатка ума и культуры! Ну, ладно, давай схожу в магазин! Что тебе купить?».

Подкрепившись, Платон с Марфой продолжили свою беседу.

Начали с мужчин.

Платон пожаловался на Гудина.

Но Марфа сразу внесла ясность в их отношения:

– «Вы всё время пререкаетесь, как два старых пердуна!».

– «Но ведь другому человеку свою голову не пришьёшь и свои мозги не вставишь!» – оправдывался Платон.

– «Да! Если и вставишь, то они вытекут из его дырявой головы!» – дополнила она Платона по поводу его высказываний в адрес Гудина.

В остальном Марфа полностью поддержал коллегу, не забыв и про Алексея:

– «Да они оба шизданутые! Только один в дурь, а другой в ум!».

Беседуя далее, Платон и Марфа невольно слушали радио.

Их внимание привлекла жалостливая песня «Моя женщина».

Их, в пылу разошедшихся, возмутила сопливая позиция певца, и, после обсуждения слов этой песни, Платон выдал свой, хулиганский вариант:

– «За пипиську квадратную, и за голову ватную я люблю свою женщину – куклу Барби мою!».

– «Хи-хи-хи!» – захихикала Марфа Ивановна.

– «Ну, ладно! Марф, иди домой, а я посижу! Мне всё равно на компьютере надо поработать!» – обрадовал её Платон.

Он начал распечатывать на принтере свои произведения и ещё приумножать их на ксероксе.

А тем временем на другом конце Покровского бульвара шло и другое обсуждение.

– «Садитесь на тубареточки!» – громогласно дала кормилица ценное указание своему коллективу.

– «Ну, Надюсик, ты и сказанула!» – дистанцировалась от попутчицы Инна, краснея под любопытными взглядами сидящей поблизости молодёжи.

– «Инусик! Странно! Содержимое моей косметички всё больше растёт в сторону лекарств, а не косметики?!» – сразу после принятия сидячего положения тут же отбилась та, роясь в своей сумочке и искренне удивляясь.

– «Годы, Надюсик, а годы летят!».

После заказа пива, нетерпеливые женщины первыми направились к раздаче, оставив мужчин охранять деньги, лекарства и косметику.

– «Инк! Ложи сюда свою сумочку! Пусть пока наши мужики посидят тэт на тэт, а мы с тобой пойдём тендемом!» – к счастью для Инны, теперь уже не громко, предложила Надежда.

– «Надька с Инкой наберут сейчас, как обжоры, по полной тарелке, с верхом!» – подстелил соломки под свои ближайшие действия Гудин.

– «А Платон с Марфой потому, наверно, и не пошли, что прошлый раз объелись?!» – в принципе согласился Алексей.

– «Да! Платон любитель пожрать!» – опять вспомнил, согревающее желудок, своё любимое выражение Иван Гаврилович.

– «Как же он теперь, без этого?!» – сжалился Алексей.

– «А ему с Марфой интересней! У них уровень-то один!» – торжествовал от своей проницательности и принадлежности к другому уровню Гудин.

Ожидая, но всё равно удивившись возвышающейся в тарелках голодности своих женщин, Алексей с Иваном принялись их догонять. При этом Иван Гаврилович чуть ли не обнюхал их тарелки, пытаясь своим единственным, любопытным глазом разглядеть и сосчитать их содержимое.

Обойдя всё и набрав почти вся, голодная парочка дополнила квартет жаждущих страждущих.

Первоначальная голодная жадность солистов постепенно сменилась тяжёлыми вздохами и сытым сопением всего ансамбля. Начали с пива. Закончили, давясь без пития, пирожными.

В процессе поедания избыточного, Ивана Гавриловича, как всегда, даже после мало испитого, повело на хвастовство, что у него, дескать, всё лучше.

На это, нелюбящая терять лидерства даже в споре с русским мужичком-доцентом, Инна Иосифовна весьма смело и неожиданно вдруг разразилась крестьянской мудростью:

– «А чужой… всегда толще!».

После пиршества, слегка повеселевший и соскучившийся по Платону Иван Гаврилович вдруг вспомнил о нём, злорадно закладывая писателя:

– «А! Я понял! Пока мы тут с Вами пируем, Платон на компьютере свои произведения распечатывает!».

– «Не на компьютере, а на принтере!» – нарочно специально уточнила Надежда, дабы коллеги не поняли, что её обвели вокруг пальца.

– «А то ещё и множит их на ксероксе!» – подлил масла в огонь Алексей.

– «Сколько ж он бумаги у нас перевёл?!» – подорвала авторитет поэта-писателя, в глубине души, генетически не желающая развития русской литературы, завистливая и коварная Инна Иосифовна.

– «Ничего! Пусть пишет! У него это хорошо получается!» – прочувствовав ситуация, неожиданно смягчился Гудин, вовремя захватывая инициативу, корча из себя перед всеми знатока изящной словесности.

– «Да, ладно!» – непонятно к чему и в каком значении ляпнула Инна.

– «Конечно, пусть пишет! Я читала!» – с гордостью присоединилась к читателю Ивану Гавриловичу Гудину и поэту-писателю Платону Петровичу Кочету их начальница Надежда Сергеевна Павлова.

До этого Надежда иногда оговаривала Платона за то, что тот занимает компьютер, или ксерокс, исподволь намекая ему на слишком большой расход бумаги. Из-за чего Платону пришлось вскоре даже предложить свои деньги на покупку его доли расходных материалов.

И теперь они, сытые и довольные, позубоскалив, разошлись – разъехались по своим весям.

Утро, вновь встретившиеся коллеги, начали с обсуждения творений Платона. Надежда, до этого прочитавшая одну из черновых глав последней части романа, удивилась и возмутилась данной автором одному из персонажей фамилии.

– «Родителей и фамилию не выбирают! На всё воля… божья!» – лицемерно и по-философски успокоил и осадил её Платон.

Надежде и Платону, возможно, как Козерогам, была присуща способность при рассказе о чём-либо, немного приукрасить описываемую картину, гиперболизировать события и эмоции, и даже приврать ради красного словца. Поэтому они, видимо, и повторяли часто уже сказанное, как бы закрепляя это в своём и сознании слушателей, причём так, что потом сами даже верили в ими придуманное. Они повторяли рассказанное, как бы смакуя его ещё раз. Но Надежда пошла дальше. Как, якобы, вежливый начальник, она задавала подчинённым какой-нибудь вопрос об их жизни, или семье, увлечениях и прочем.

Но как только подчинённый произносил одну – две фразы, то она сразу перебивала его и начинала взахлёб рассказывать, как более важные, свои новости.

Но в данный момент она быстро иссякла вещать Марфе, Гудину и Платону, и пошла к себе в кабинет повторять теперь высказанное уже ещё не слышавшим её радостные новости Инне и Алексею.

А тем временем, видимо для сравнения, Марфа Ивановна вспомнила о первой части романа-эпопеи Платона «Папирус».

– «Ну, он точно египтянин! Он даже ругается теперь, знаешь как? Египт, твою мать!» – показал свою прозорливость, озорной Иван Гаврилович.

Но вскоре Платона позвала Надежда.

Стоявшая около неё, приветливо улыбавшаяся дежурный вахтёр Галина Александровна – ещё не потерявшая грациозность и привлекательность женщина пенсионных лет, весьма образованная, интеллигентная и воспитанная, настоящая хранительница русской, московской культуры и интеллигентности, с загадочным шармом коренной москвички, не лишённая чувства юмора, озорства и кокетства – попросила Платона разменять ей пятьсот рублей.

В присутствии Надежды Сергеевны Платон Петрович приступил к размену этих 500 рублей, демонстративно и наигранно считая сотни:

– «Раз, два, три, четыре, пять!».

Галина Александровна, поддерживая игривый тон Платона, с симпатией и уважением поглядывая на относительно молодого и ещё не потерявшего товарный вид интеллигентного коллегу, в то же время весьма опрометчиво продолжила:

– «Вышел мальчик погулять!».

– «Видит, девочка идёт!» – тут же подхватил Платон её идею, но в своём духе.

Но, уже научившаяся многое понимать из его юмора и домысливать его возможные стихотворные продолжения, Надежда решительно возразила, уже было открывшему рот, поэту на его начавшееся «Щас её он…»:

– «Ой! Нет! Не надо дальше!».

И опять от души посмеявшись, все разошлись по своим делам.

Вскоре в помещении Платона и Марфы вновь вошёл радостный Иван Гаврилович. И снова разгорелась их совместная беседа на троих.

Старички хохмили, Марфа смеялась, уже не стесняясь изредка задавать уточняющие вопросы, к чему её давно приучил Платон.

– «Я вчера вечером, после гаража, сказал одной женщине, хамившей в автобусе: манда-м! Вы не правы!» – начал Платон.

– «Мне кажется, ты всегда всё везде комментируешь!» – лишний раз утвердилась в своих догадках Марфа Ивановна.

– «А что ты хочешь?! Писатель ведь!» – встрял, ни кому не отдающий лавры комментатора, Гудин.

– «И всё о бабах!» – вспомнила Марфа написанную Платоном порнуху.

– «Да! Теперь моими руками и женщину толком не погладишь! Разве, что только грудь сможешь охватить скованной пятернёй!?» – жалуясь на свои скрюченные пальцы, задумчиво изрёк Платон.

Внимательно всматриваясь в абрис своей ладони, он продолжил рассуждения, советуясь при этом со всезнающим Гудиным:

– «Вань! Интересно, какого только размера? Скажи, как специалист!».

– «Третьего!».

– «Да в твоей пятерне и четвёртый уместится!» – добавил, не желающий отставать в знаниях, вошедший к ним попить чаю, Алексей.

– «Да?!» – поначалу удивился и восхитился Платон.

– «Но только, если её сжать!» – добавил он, опуская на землю молодого знатока женских грудей.

Платон Петрович с Иваном Гавриловичем тут вспомнили свою последнюю, совместную, деловую поездку на трамвае.

– «… а тут как раз и объявляют: следующая остановка – Красные суконщики!» – донесся до Марфы Ивановны обрывок фразы Гудина.

– «А кто это такие?» – перебивая, поинтересовалась она.

– «А после революции так называли мужей сук!» – не смог остановить свой пыл Платон, быстро удовлетворяя любопытство дамы.

После этого сразу, не любящий когда его перебивают, Гудин продолжил своё воспоминание:

– «Ну вот! А далее слышу, объявляют: во избежание травм при движении… ОМОНА держитесь за поручни!».

Затем насмешники приступили к чаепитию.

Не потеряв прежнюю ноту, Платон задал Марфе провокационный вопрос:

– «А ты знаешь, какое вкусное варенье из Фейхоа?».

Алексей решил показать свою грамотность старшему поколению, и медленно, старательно и членораздельно, опережая всех, произнёс:

– «Фейхоовое!».

– «Фейхуёвое!?» – переспросила Марфа Ивановна.

Засмеявшийся Гудин уронил на свой костюм каплю варенья.

Тут же, чертыхаясь, он заметил:

– «Ничего приличного сюда надеть нельзя!».

– «Тоже мне, нашёл приличное!?» – неожиданно прицепилась к нему Марфа Ивановна.

– «Марф, а ты вообще молчи! Ты ведь совсем не разбираешься! Я в этом костюме похож даже на… денди!» – гордо и возмущённо возразил Иван Гаврилович.

– «Больше на бенди!» – съязвил Платон, вызвав лёгкий смешок Алексея.

– «А что это такое?» – обратилась Марфа к Платону.

– «Вот, видишь, ты даже этого не знаешь!» – снова вмешался Иван Гаврилович.

– «А Вы, знаете?» – вмешался Алексей.

– «Ну, конечно, знаю! Кто этого не знает!?» – продолжал пока держаться на плаву Гудин.

– «Ну, и что это всё-таки?» – продолжал допытываться хитрый Алексей.

– «Ну, ты совсем, что ли? Ну, это ж это…» – застопорился Гудин.

– «Да это так шведы называют русский хоккей с мячом!» – выждав пререкания Гудина с Алексеем, ответил на вопрос Марфы Платон.

– «Так я так и говорю…!» – вновь примазался к знатокам Гудин.

Поговорив о разном, сослуживцы разошлись по своим делам, а Платон сел дописывать стихотворение о несостоявшемся его контакте с журналом «Огонёк». В своё время он отослал в него стихотворение «Чистые пруды – Воронцово поле», с предложением послать к нему корреспондента и обыграть две, изложенные в стихотворении, полвека назад прошедшую и нынешнюю, ситуации. Но, как говориться, ни ответа, ни привета! Он даже немного обиделся на журнал. И вот теперь по этому поводу он разразился новым стихотворением:

Платон познакомил Марфу Ивановну Мышкину с написанным текстом, ответив на её вполне конкретные и искренние вопросы, получив от неё как всегда положительный отзыв. Ему вообще было приятно общаться с Марфой.

Она не обладала комплексами, как Гудин, не умничала, как Алексей, не пыталась захватить хоть какое-нибудь лидерство в чём-либо, как Надежда, и не молчала надменно, иронично, с лёгкой улыбочкой снисхождения, как Инна. Она просто умела внимательно слушать, уважая собеседника, как и Платон.

А Марфе Платон был приятен ещё и тем, что никогда попусту не перебивал её как другие, считая ею высказанное неинтересной глупостью.

Только Платон успел убрать своё творение, как был вызван в «штаб» ООО. Получив сначала житейский совет от Надежды и К°, в лице Ивана Гавриловича Гудина, а также задание от самой начальницы, и уже выходя, он в дверях услышал её вопрос. Но обернувшись, понял, что Надежда обращается не к нему:

– «Что-то Ноны не видно! Она вчера была?».

– «Да, нет!» – первым подсуетился свободный от дел и мыслей Гудин.

– «Её теперь каждый день в институт дёргают!» – почему-то с гордостью объявила Надежда.

– «А-а! А я-то думаю, почему её нет? А её оказывается уже и в институте каждый день дёргают!» – услышал Платон, уже через захлопнутую им дверь, о шалостях Инны Иосифовны, опередившей в этом Ивана Гавриловича.

– «Ну что там?» – полюбопытствовала клеящая этикетки Марфа Ивановна.

– «Да, как обычно! Вот, дали опять заказ собирать. А так, Инка Нонке завидует, а Надежда всё советы мне даёт. А Гаврилыч – наш конформист-жополиз, ей поддакивает, подпевает, в общем, Гудман наш! Мне их советы по любому поводу… давно надоели! Я ещё ни разу их не послушал, и всегда был в выигрыше! Прям, антисоветчики, какие-то!?».

– «А они, поди, злятся из-за этого на тебя?!» – позлорадствовала Марфа Ивановна.

– «А мне на их мнение обо мне, как впрочем, и любых других людей, в общем-то, по большому счёту, наплевать!».

– «Ух, ты какой!» – подивилась и насторожилась она.

Действительно, мнение толпы его интересовало только, если оно совпадало с его собственным.

Платон всегда, во всяком случае, хотя бы подсознательно, считал себя подарком для тех людей, с которыми работал, к которым пришёл, с которыми общался. И это иногда подтверждалось на практике.

Тут он вспомнил, как, работая ещё в НПО, он, после прочитанной им в Отделе Главного Технолога лекции, неожиданно для самого себя согласился сыграть шахматную партию с местным чемпионом Константином, который, видимо, из-за комплекса низкорослого человека, хотел взять реванш у блистательного Платона за его только что состоявшийся триумф в их аудитории.

Платон не питал никаких иллюзий по поводу исхода игры, но решил доставить удовольствие своему давнему старому знакомому, с коим у него были взаимные симпатии и уважение, и немного разрядиться.

Но, к всеобщему удивлению, партия сразу легко и неожиданно пошла в пользу Платона. Внешне она напоминала разгром новичка прожжённым в шахматах мэтром.

Вокруг них скопилось множество болельщиков, с удивлением наблюдая полнейшее фиаско их шахматного фаворита.

Платон и сам не знал, как это у него получилось.

Проигравший с вымученной и растерянной улыбкой, сквозь намечающиеся слёзы, пожал руку победителю:

– «Да! Ну, ты и играешь! Высший класс!».

– «Кость! Поверь мне, что это произошло совершенно случайно! Просто попал в струю! У меня такое то же как-то раз было, когда меня просто разгромил намного меня слабее играющий, который у меня никогда не выигрывал! И я даже не понял, как это произошло!».

– «Как и я сейчас!» – немного успокоился теперь уже весело заулыбавшийся Константин.

– «У меня, видимо, сейчас ещё не прошёл кураж от здорово прочитанной лекции?» – предположил Платон.

– «Летящего орла нельзя опустить!» – неожиданно философски, задумчиво тогда добавил он.

А кстати, об орле – вдруг вспомнил, теперь, Платон своего давнего друга Александра Сергеевича Александрова, женатого на Наталье Михайловне Гавриловой, двоюродной сестре трёх сестёр Гавриловых.

Так вот именно этого орла, друга Платона, постоянно пыталась опустить на землю его жена Наталья. Её, иногда просто переходящая в ненависть, ревность к творчеству мужа была так велика, что не позволяла её природному, чисто женскому любопытству втайне от мужа даже хоть частично познакомиться с его творениями, хоть бы одним глазком взглянуть на его разнообразные произведения искусства.

Её отец, Михаил Васильевич, тоже уже умерший генерал, но майор, был младшим братом отца Ксении, генерал-лейтенанта Александра Васильевича. Оба они были названы их отцом, тоже потомственным военным, в честь Суворова и Фрунзе. Младший из генералов, как младший из братьев, оказался с апломбом, гонором, капризами и с, помешавшими его карьерному росту, претензиями, всецело передавшимися его детям. Частично старшему сыну Владимиру – осторожному, скрытному и замкнутому, но весьма трудолюбивому и основательному чиновнику правительственного аппарата, но особенно – очень способной младшей дочери Наталье.

Их мать, сибирячка Тамара Николаевна Афанасьева, долгое время работала хирургом в госпитале имени Н.Н.Бурденко. Это была чересчур серьёзная, жёсткая и холодная, но справедливая женщина, тоже передавшая эти черты своего характера своим детям, особенно дочери. После выхода на пенсию она, насколько ей позволяли силы, теперь, в отличие от первого внука Константина, с которым практически занималась только одна его мать – домохозяйка Татьяна, немного понянчилась с младшим внуком Сергеем.

Отец же Александра, Сергей Александрович Александров, был человеком интеллигентным, образованным, культурным и мягким.

Он любил кино, живопись и литературу, тяга к которым невольно передалась и его старшему сыну, в отличие от младшей дочери Нинель, ставшей пианисткой.

В должности подполковника он закончил службу военпредом на ЗИХе – заводе имени М.В. Хруничева.

В своё время, особенно после окончания Александром МВТУ им. Н.Э. Баумана, отец желал сыну карьеру военного, а именно военпреда от одного из заказывающих управлений РВСН. Но не дождался. Сашу вскоре взяли на работу в КГБ при Совете Министров СССР. А сам Александров-старший через несколько лет неожиданно умер от инфаркта, так и не дождавшись, много позже названного в его честь, внука.

Сергей Александрович очень здорово рисовал, что передалось сначала сыну, а затем, в ещё большей мере, и внуку.

Сашина мать, Валентина Васильевна, работала инженером на том же предприятии, что и её муж с сыном. Её отличали скромность, аккуратность и щепетильность по всем вопросам, особенно морали и чести. Добрая, порядочная и отзывчивая женщина стала потом и очень хорошей бабушкой.

Ещё обучаясь в одной группе вечернего факультета МВТУ имени Н.Э.Баумана, Платон быстро сошёлся с Александром. Поначалу они некоторое время присматривались друг к другу. Но затем наличие похожести не только внешней, но и внутренней, окончательно сблизило их.

Саша, как и Платон, не только хорошо чертил, но и рисовал, и уже в то время начал пробовать себя в сочинительстве. Однако об этом, до поры, до времени, никто пока не знал, в том числе и Платон.

В то же время, из-за своей страсти к рисованию, Александр больше сблизился с другими друзьями Платона, Юрием Максимовым и Геннадием Петровым, тоже большими любителями практической живописи. Платону не раз приходилось присутствовать и даже иногда принимать самое активное участие в их заинтересованных беседах и экзерсисах.

Еще, будучи студентом-вечерником последнего курса МВТУ, в результате бурного романа, впечатлительный Александр неожиданно для всех быстро женился на первокурснице МГИМО, красавице Елене. Но их, поначалу идеальный, основанный на страстной, взаимной любви, одиннадцатилетний брак в итоге распался.

Первые годы их семейной жизни жена была ещё студенткой. А после окончания института и папиной помощи в семейном распределении за границу, молодые решили сначала пожить в своё удовольствие и кое-что поднакопить. Со временем, нагулявшись и насмотревшись, обзаведясь многим, они решили, наконец, завести и потомство. Но не тут-то было.

Имея практически всё, что только могла желать в то время молодая пара, супруги не смогли сделать самого главного – зачать ребёнка. Сначала виной тому казались обстоятельства. Потом подозрение пало на Александра. И, только после рассмотрения всех иных причин, вдруг выяснилось, что Елена Прекрасная оказалась неспособной к деторождению. И никакие долгие и настойчивые медицинские, и около этого, ухищрения не смогли помочь несчастной паре.

То была плата супругов за свой эгоизм и корыстолюбие.

В процессе поисков причин семейного бесплодия, от тоски, отчаяния и беспомощности, не находивший себе места Александр, в порядке невольного эксперимента, неожиданно завёл ребёнка на стороне. То была дочь Аня.

Поэтому, вскоре, обожающему детей Саше при поддержке своих родителей, пришлось расстаться с любящей его женщиной, причём со скандалом.

С одной стороны, гордая Елена не могла простить мужу измены. С другой стороны, всё ещё любящая Александра, она и не хотела разводиться с прекрасным мужчиной.

Поэтому, пользуясь поддержкой высокопоставленного в КГБ отца, кстати, как оказалось, как раз ранее и устроившего своего зятя к себе на работу, они учинили тому настоящую, причем, ещё и внутриведомственную обструкцию.

И это, прежде всего, смертельно ударило по отцовскому сердцу семьи Александровых, а затем и сказалось на карьерном росте способного офицера, переведенного с понижением в другое управление. А после развала СССР это и вовсе вынудило Александра, пользуясь случаем, покинуть службу и уйти в охранную структуру одного из коммерческих банков.

А мать Анечки, фигуристая, красивая, но великовозрастная, независимая девица Ирина, родив долгожданного ребёнка от талантливого и породистого самца, узнав о его мытарствах, не стала рисковать и лезть на рожон в борьбе против сильных мира сего. Она не захотела создавать новую семью с биологическим отцом дочери, а со временем вышла замуж по расчету за богатого и престарелого бобыля, учёного-профессора.

Так Александр и остался без жён и дочери, с чувством вины: перед Еленой – за предательство; перед Ириной – за проявленное малодушие; перед дочерью – за невозможность теперь жить вместе.

Наталья же, после окончания Московского историко-архивного института, была также пристроена своим отцом, направлена по комсомольской путёвке, служить в КГБ, занимаясь своим делом по специальности.

Вскоре она каким-то образом вышла замуж также за офицера КГБ, красавца и ловеласа Андрея, настоящего гусара, причём единственного сыночка и тоже генерала, но госбезопасности.

Наталья страстно любила его и просто трепетала перед ним, теряя гордость и достоинство. Она желала ребёнка. А избалованный муж хотел пока пожить в своё удовольствие.

В итоге в семейной драме сошлись два эгоизма. Но их борьбе не пришлось долго развиваться.

Андрей, делавший с помощью отца, карьеру, образно выражаясь, идя по трупам товарищей, в итоге и сам оказался трупом. Причём вполне реальным.

В одной из дальних командировок, бывшей необходимым мостиком к высоким званиям и должностям, он, как всегда прятавшийся за спины своих боевых товарищей-простолюдинов, сразу стал желанной целью снайпера.

Тот, имея возможность беспрепятственно сделать лишь один выстрел, быстро вычислил начальника, державшегося несколько особняком, вальяжно и неосторожно курившего в неположенном месте, игнорируя не для него писаные инструкции, тем подвергая себя смертельной опасности.

Так Александр и Наталья оказались вдали от своего семейного счастья, но географически рядом, работая в одной, слишком закрытой для простого знакомства и общения, организации. Будущие супруги, долгое время находясь поблизости, так никогда не видели и не знали друг друга, пока случай не свёл их вместе на праздновании Нового года в семье Гавриловых. И виновником этому неожиданно стал Платон.

После окончания МВТУ, они с Александром потеряли друг друга, так как Платон вскоре отбыл на армейскую службу, а следы товарища каким-то таинственным образом затерялись. Но спустя несколько лет, они неожиданно встретились на работе у Платона. Их встречу организовал куратор Платона от КГБ Виктор Михайлович Громов.

Платон Петрович и Виктор Михайлович периодически общались по работе, как представители смежных структур, обеспечивающих государственную безопасность на данном предприятии при разработках на нём образцов новой техники. В одну из таких встреч, загадочно улыбающийся Виктор Михайлович вдруг пригласил, во временно арендуемый им кабинет заместителя руководителя НПО по режиму, Александра Александрова. Какова же была радость и удивление Платона, вдруг неожиданно увидевшего своего давно пропавшего друга.

Встречу продолжили на квартире Александра в Филях. Наговорились вдоволь. Тогда-то Платон и узнал после институтскую историю своего товарища, его мытарства и переживания. После этого два бывших мужа стали невольно периодически перезваниваться и совместно «ходить по бабам».

Вскоре, теперь уже холостяк, Платон был приглашён Варварой на празднование Нового, 1987 года в семью Гавриловых. Их совместный сын, самый старший из детей Платона, Вячеслав заканчивал в этом году обучение на военного переводчика. Предстояло распределение.

Поэтому в их семью через Платона и был приглашён бывалый «разведчик-контрразведчик» Александр Александров. Там Платон и познакомил своего друга с Наталией Гавриловой, племянницей хозяина дома.

Платон, Варвара, а также престарелые генерал и генеральша, в процессе новогоднего празднования просто завалили гостя вопросами о военной службе за границей. Тот, на что имел право, рассказывал охотно и интересно.

Невольными его слушательницами оказалась и возрастные девицы на выданье – Ксения с Наталией, коим он очень понравился.

Но Ксения, хоть изредка пока и встречаясь с молодым женатым мужчиной, всё-таки давно мечтала о Платоне, тем более теперь, когда он снова стал холостым.

А свободная вдова Наталия клюнула, и сразу влюбилась в гостя.

В тот вечер Саша понравился Наташе, а она ему не очень. Но их совместное желание поскорее заиметь детей быстро сблизило двух перезревших и заждавшихся семейного счастья страждущих.

Александр и Наталья поженились почти на два года раньше Платона и Ксении, и вскоре родили такого долгожданного первенца – сына Сергея. Тот рос не только в любви и ласке родителей, но также и под присмотром двух любящих бабушек – Валентины и Тамары.

Так и жил Александр с Натальей, подсознательно невольно перенеся чувство своей вины перед прежними женщинами теперь уже незаслуженно на новую жену, ушедшую из КГБ и работавшую в Библиотеке Иностранной Литературы, непонятно для кого повышая свой культурный уровень.

С годами семья состоялась. Но особой любви между супругами не было. Главным, их связующим звеном, был сын Сергей. По мере его роста и возмужания, обретения большей самостоятельности, между родителями, как совершенно разными людьми, начал назревать объективный конфликт.

Поначалу их различия были им любопытны, даже забавны, так как были им в диковинку, и как бы дополняли друг друга. Но позже, с годами, всё явственнее проявлялась их несовместимость. Особенно это сказалось, когда Александр стал больше творить, удаляясь от жены в свой, дорогой, только ему ведомый и понятный, внутренний мир.

Его естественные, периодические попытки познакомить жену со своими новыми творениями: картинами, рисунками, эскизами, стихами, рассказами, повестями и романами – услышать её мнение о них, всегда сталкивались с твёрдым и холодным нежеланием попытаться понять мужа и его творчество.

Наталья всегда говорила мужу, что он не имеет права ни рисовать, ни писать, ни сочинять, так как этому не обучался, а быть дилетантом в каком-либо деле просто не солидно, призывала бросить творчество ради семьи.

Для придания большей значимости своим словам, она часто апеллировала к классике в изобразительном искусстве и литературе.

А во всех работах мужа, будь то готовые картины, наброски, рисунки, эскизы, черновики стихов и прозы, она всегда находила слабости, указывающие на, якобы, бездарность автора, опаляя крылья его вдохновения.

После такой критики своей задней половины, Александру, как нормальному человеку, оставалось бы только, или бросать своё творчество, или заняться поисками новой музы, или собутыльников. Но он был человеком сильным, особенно духом, независимым в суждениях и эмоциях.

Такое отношение жены постепенно охладило пыл мужа даже в постели. Он стал реже обсуждать что-либо с Наталией, а потом и вообще реже общаться, дабы избежать ненужных ссор и склок.

Его нерастраченная сексуальная энергия часто выливалась теперь в новые творческие успехи.

Он теперь находился в таком состоянии передержанности, когда любое нежное слово, любое прикосновение ласковых женских рук сразу же сделало бы его несопротивляющимся предметом любовных утех.

Александр как-то жаловался Платону:

– «У меня каждый день дома концерт, цирк, драмтеатр и театр мимики и жеста одновременно! Поэтому очень много и часто всё приходится делать самому и одному! Даже сексом заниматься! Я теперь живу по девизу юных ленинцев: Солнце, воздух, онанизм – укрепляют организм!».

Наталья, в силу своей природной или воспитанной матерью холодности, не понимала, или не хотела понимать, что сексуальность даёт человеку преимущество, как мужчинам, так и женщинам.

Ведь секс – это жизнь, внешний комфорт, энергетическая подпитка, удовольствие. А занятия сексом раскрепощают человека, делают его свободным. Более того, сексуальная энергия – есть творческая энергия, а человек, ею обладающий, всегда экстраверт, зачастую обладающий тайным, животным магнетизмом, почему к нему подсознательно и тянутся другие.

Такие люди с большой внутренней энергией, как правило, и с высокой внутренней самооценкой. Но они внешне себя никак не оценивают. Им, в общем-то, наплевать, как их оценивают и другие люди. Они никогда не занимаются пусканием пыли в глаза, не пытаются привлечь к себе внимание. Они внутренне самодостаточные. Им претит демонстрация финансового и прочего благополучия, красование на публике. Они потенциальные, внутренние лидеры, потому, что они сексуальны.

И исторически власть имущие, дабы удержать власть, всегда скрывали от народа свою похоть.

А народу запрещали заниматься сексом и его пропагандировать, лицемерно мотивируя это пуританской моралью.

Ярким представителем такого народа была и Наталья Михайловна Александрова (Гаврилова).

Над их семьёй стали сгущаться тучи. Александр с Натальей были теперь, как Иван-царевич с Бабой-ягой.

Она никак не могла смириться, что вокруг неё есть люди умнее её, тем более муж. Она даже в пылу спора как-то проговорилась:

– «Ты, что думаешь, умней меня?!».

И она периодически тыкала Александра в его немногочисленные, мелкие ошибки, при этом, даже не слушая и не слыша никаких доводов, объяснений и оправданий.

Во время очередной перепалки Александр не выдержал и высказал Наталье:

– «Я трачу мудрое утро, свой духовный и интеллектуальный потенциал на вечные пререкания с тобой, ненужные и неслышимые мои оправдания перед тобой!».

Периодические встречи Александра и Наталии с Платоном и Ксенией всё равно всегда в итоге превращались в жалобы супругов друг на друга.

Ксения выслушивала Наталию, в чём-то поддакивая сестре, а в чём-то не соглашаясь с нею, предлагая свои варианты решения спорных вопросов.

Платон выслушивал редкие сетования друга, всё больше переходя в разговоре на обобщения во взаимоотношениях между мужчинами и женщинами вообще, обычно заканчивая беседу шутками.

Оптимизм Платона сопровождал его по жизни всегда, какая б не была сложность и тяжесть жизни. Но в этот раз он подвергся весьма серьёзной проверке. Тяжесть этого года выдалась для Платона неожиданно в другом.

Внезапно тяжело заболел Даниил. На его работе, в одном из отделений МТС, бывалые женщины обратили внимание, что их сотрудник начал желтеть. Данила обратился к врачу в служебную поликлинику, откуда был тут же госпитализирован в Центральную Клиническую Больницу, с которой у МТС был договор обслуживания сотрудников.

Сначала сын попал в инфекционное отделение, где пробыл около двух недель. Там ему поставили предварительный диагноз и начали лечить, в том числе несколько раз сделав дорогой плазмофорез.

Причина болезни была непонятна. Внешне здоровый молодой человек вдруг резко стал чахнуть, теряя печень.

Причиной этой болезни могли быть: как отравление печени при употреблении специальных биологических растворов для накачивания мышечной массы при занятиях бодибилдингом, так и потеря защитных свойств организма из-за проклятия матери и обиды отца.

За несколько месяцев до заболевания мать Даниила Элеонора очень сильно обидела сына и его невесту. В результате выяснения отношений, Даниил покинул их общую с матерью квартиру и навсегда перебрался жить к Александре. Мать, как это часто бывает у климактерических женщин, посчитала сына виноватым во всём, и не перенесла кровной обиды, в сердцах прокляв своего единственного ребёнка.

С отцом было и проще, и сложнее. Платон давно взял у своих коллег для Даниила в долг разные суммы денег в долларах. Но возврат долга всё время срывался. Платону было неудобно перед коллегами и за себя и за сына. Но отдать им долг вместо Даниила он пока не мог из-за затянувшихся финансовых проблем в семье. Он даже просил Данилу отдавать деньги хотя бы по частям, чтобы кредиторы несколько успокоились. Тот было начал так, но затем опять задержал надолго. Время шло, долг не возвращался. И над Платоном начали сгущаться тучи. Его коллеги стали косо поглядывать на него, перешёптываться за его спиной. Дошло дело до того, что Надежда Сергеевна не выдержала и с Нового года несколько понизила Платону зарплату, якобы за уменьшившийся объём работ. Она чётко просчитала, как вернуть себе свои же деньги, и вернула их с лихвой. Поэтому отец невольно обиделся на сыночка. К тому же Платона всё время исподволь терзала мысль, что Даниил, возможно, вошёл в сговор со своей коварной матерью и нарочно доит отца, чтобы хоть так вернуть какие-то, по мысли жадной Элеоноры, недоданные ему аккуратным алиментщиком деньги.

Причём чувство обиды к сыну у Платона возникло внезапно, от души. А именно это и было опасно.

Ибо Платону передалась от матери её невольная способность наказывать своих обидчиков на расстоянии, причём часто очень тяжело, вплоть до летального исхода. И этому было немало примеров. И тем они были явственней, чем ближе к матери был этот человек. То есть тяжело страдали сначала самые близкие и дорогие, а потом уже дальние и далёкие. Примером тому стала и ещё с детства болезнь Анастасии после давнего материнского проклятия, неожиданно вырвавшегося от души тяжело ранящим словом.

Зная такую особенность своего энергетического поля, Алевтина Сергеевна всё время сдерживала себя и это ей очень долго и довольно часто удавалось. Заметив ещё с детства такой же дар у сына, она взяла того в оборот, всё время твердя ему, что надо к людям быть помягче, прощать им их ошибки и никогда не обижаться на них, особенно на родственников, дорогих и близких, не желать никому зла.

Платон всегда помнил об этом и исполнял материнский наказ. Но тут его неожиданная обида мысленно вылилась на сыночка. Всё совпало по времени, и Платон невольно стал считать себя виновником болезни Даниила.

Теперь предстояло сломать сложившуюся ситуацию.

И чёрт с ними, с деньгами, лишь бы ребёнок выздоровел!

Время не ждало. Содержание билирубина в крови от больной печени неуклонно росло за критическую отметку и достигло 700 единиц. Всё знающая в медицине Инна Иосифовна успокаивала Платона, что живут и при 1000 единицах, но нужны срочные меры. А меры медициной принимались самые экстраординарные.

Отцу оставалось только молить бога, чтобы всё обошлось и восстановилось. А что ещё оставалось делать неверующему Платону. На кону была жизнь сына. Тут поверишь и в бога и в чёрта, лишь бы ребёнок выжил!

И атеист решился. Он, конечно, не молился в обыденном понимании этого слова. Но оставшись наедине с самим собой, вдали от шума городского, по пути на дачу, на лесной дорожке, он всё же мысленно обратился к богу, как к последней инстанции, своей надежде:

Если ты есть? Ты, или понимаемый и ощущаемый мною космический разум, то я тебя очень прошу, просто умоляю: спаси ни в чём не виновного моего сына Даниила! Я в долгу перед тобой не останусь! Хоть я в тебя и не верю, но поверь мне, сделаю всё, чтобы тебе вернуть свой долг!

И потом Платон периодически, дополнительно, мысленно обращался к нему: Ну, давай, помоги! Что тебе стоит?! Я же тебе обещал! Это же дело моей чести! И даже жизни! Помоги, если ты есть!?

Каждый раз звоня, или два-три раза в неделю навещая сына, Платон с тревогой следил за его состоянием, хотя настроение у парня было хорошим.

Его невеста Александра навещала Данилу почти регулярно. В те дни, когда она не могла, «дырку» закрывал отец.

Несколько раз с Платоном съездили Кеша и Ксения. Возили, в основном фрукты и молочные продукты.

Все родственники переживали и болели за Даниила. Анастасия даже молилась в церкви. Может этим, и спасли его.

Наконец, процесс выздоровления пошёл в гору. Решающий вклад в лечение больного внесла давно знакомая Ксении врач Пирогова.

Она работала в главном корпусе ЦКБ и когда-то лечила смертельно больную Татьяну, жену Владимира Гаврилова, двоюродного брата Ксении.

Но теперь она вылечила Даниила, лежавшего, кстати, в той же палате, что и давно Татьяна. Это совпадение в первый момент даже напугало Ксению, впервые тогда пришедшую навестить пасынка в главном корпусе Кремлёвки.

Может повлияли силы медицины, может мольбы Платона, или ещё что-то, а скорее всего всё вместе взятое, и Даниил стал явно выздоравливать.

Через два месяца аккуратного, культурного, вежливого, приветливого, добросовестного и щепетильного красавца и супермена Данилу, за два месяца ставшего всеобщим любимчиком его лечивших и обслуживавших врачей и сестёр, выписали домой. Даниилу так надоело лечиться, что он попросил отца взять его домой хоть на один день раньше срока.

И словно напоминанием Платону о данном богу обещании неожиданно произошли загадочные и непонятные случаи с его «Волгой».

Платон заблаговременно выехал с дачи и, минуя прогнозируемые пробки, прибыл в ЦКБ вовремя. Но дальше началось непонятное.

Когда он после выписки пропуска пытался открыть дверцу машины, замок почему-то не поддался. Пришлось забираться на водительское место через переднюю пассажирскую дверь салона. Но это был лишь первый звонок, словно напоминающий отцу, что он рановато берёт домой сына, или чтобы он не забыл своё обещание.

Когда же все формальности по выписке были утрясены, проблемы улажены, подарки вручены, вещи собраны и тёплое прощание состоялось, неожиданно не захотела заводиться машина. Причём на поворот ключа стартёр и тем более зажигание отвечали мёртвой тишиной.

Вот, тебе и на! Что? Придётся здесь оставлять машину, а ехать на такси?! – опасливо подумал Платон.

ЦКБ, или кто-то, явно не отпускали Данилу.

Может он не долечился? И… космос не отпускает его! – попытался было уже отступить от ранее обещанного… отец.

Перепробовали всё, что знали и умели, не помогло! Отец и сын даже захотели завести двигатель с внешней стороны рукояткой, но для этого надо было сначала снять переднюю табличку с номерным знаком.

Решили пока не трогать, так как и отцу и, тем более сыну после больницы, силовое вращение рукоятки могло выйти боком.

И тогда в процесс вмешался очень желавший поскорее уехать домой Даниил.

Он по мобильнику позвонил знакомому мастеру по «Волгам» и тот научил горемык, как обмануть непослушную технику.

Для начала постучали гаечным ключом по коробке реле, возможно, этим разлепляя слипшиеся контакты. Попробовали, заработал стартёр, но зажигание не проявлялось. Тогда опять позвонили и услышали явно противоречащий инструкциям совет бывалого мастера:

– «А теперь, после включения зажигания, топите педаль газа до упора в пол, пока не заведётся. Даже если сдохнет аккумулятор!».

Попробовали. Не сразу, но получилось. Завелись, и радостные поехали.

Платон вёз сына осторожно, как вторично полученную от бога драгоценность. Доставил в дом к невесте, передал из рук в руки.

И с чувством глубочайшего удовлетворения он отбыл к себе на дачу. Ему теперь ничего не было страшно, всё было позади. Или почти всё?!

Но, так никому и никогда не должный Платон, стал должен теперь самому господу богу! Он часто потом мысленно рассуждал о происшедшем, и каждый раз утверждался в выводе о своём неоплатном долге перед ним.

Выводы сделали и молодые. Они практически тут же, без всяких церемоний, расписались. Свадьбу отметили дома у отца в очень узком кругу. Кроме того, молодожёны устроили встречу и со своими ближайшими друзьями, а также дома, в окружении матери и двух братьев Александры.

Вскоре после этого воодушевлённый Даниил вместе с Платоном погасили все долги. «Заплатили налоги и стали спать спокойно».

Более того, продав «девятку», Данила купил чёрный BMW с сильно тонированными стёклами. За рулём «чёрного бумера» Данила вспомнил недавние годы…

Да! Моя болезнь может, была расплатой за это?! – мелькнула у него нечёткая, но возможно очень мудрая и прозорливая мысль.

Конец августа ознаменовался тревожной вестью о тяжёлой и неизлечимой болезни младшего из дядей Платона – Евгения Сергеевича Комарова. Тот уже в муках боли, а не творчества заканчивал второе издание своей книги об их древнем роде. Все близкие приветствовали такой трудоёмкий и патриотический шаг родственника. Однако у Платона к дядьке была одна, в письмах к нему высказанная, но существенная претензия.

Дядя Женя очень гордился своей фамилией. И это было похвально, заслуживало всяческой поддержки и понимания. Но он в исследовании и описании родственников своего рода пошёл по формальному пути – по фамилии. Он подробно описывал людей, носящих фамилию Комаровы, не учитывая, что по крови некоторые из них были просто чужими. В состав династии Комаровых попали не только женщины, вышедшие замуж за мужчин Комаровых, но даже и приёмные, чужие дети.

В то же время дядя обошёл почти молчанием настоящих, кровных родственников – женщин, вышедших замуж и естественно потерявших свою фамилию Комаровы, а также их детей.

В их число соответственно попали мать Платона, и он с сестрой, тем более их дети и внуки.

И это Платону было непонятно и обидно.

Опять кровная обида. На этот раз на недодумавшего вопрос недотёпу, верхогляда и ретрограда дядьку. Но, несмотря на это, Платон с пониманием очень высоко оценил просто огромный, титанический труд своего самого младшего дяди, о чём тому высказался в пространном письме.

И вот теперь, после всех этих событий, у Платона даже мелькнула шальная мысль, что бог чуть перевёл стрелку, и смертоносный состав прошёл мимо Платона, но совсем уж рядом.

В начале ноября младший брат матери Платона скончался. Племянник и племянница, позвонив во Владимир вдове Зинаиде Лаврентьевне, сразу вечером буквально рванули туда на электричке.

Платон и Анастасия впервые были в этом древнем городе. Ранее дядя Женя неоднократно приглашал их самих и их семьи к себе в гости, но времени тогда не нашлось. И вот теперь, как это часто у многих бывает, встреча состоялась, но по весьма печальному поводу. Весь поздний вечер провели в утешении тёти Зины.

Утром стали подъезжать родственники из близлежащих городов и сёл. В первой половине дня состоялись похороны. Платон увидел многих, уже сильно состарившихся родственников по материнской линии, которых не видел более двадцати лет.

После церемоний прощания с дядей на новом, лесном кладбище, в одном из арендованных кафе города состоялись поминки.

Платон с Настей сели в середине стола, напротив своего дяди Виталия из Санкт-Петербурга – среднего брата матери, и его жены Елены Андреевны.

Он, по праву родственности и старшинства, начал церемонию.

Как обычно звучали поминальные тосты, а гости делились своими тёплыми воспоминаниями о покойном.

Вечером, после отъезда близ живущих родственников, с коими удалось фактически лишь раскланяться, Платон с Анастасией расположились в осиротевшем доме наедине с вдовой.

Женщины занялись своими разговорами. В том числе о женском здоровье. Платон же принялся изучать архивные материалы. Из них он узнал много интересного для себя.

Но нашёл и ряд существенных ошибок в дядиных записях. Тактично поделился этим с тётей. Та обещала закончить труд мужа и внести в текст уточнения.

Платон уговорил её дать ему на время книгу с письмами всех родных друг другу, чтобы у себя на работе спокойно снять ксерокопии с материнских писем братьям и матери. Улеглись за полночь.

И вот Платон с Анастасией отбыли утренней электричкой из Владимира в Москву. К удобству сестры места оказались по ходу поезда и справа. Настя села у окна, Платон – рядом у прохода.

Электричка тронулась, привычно быстро набирая ход.

Брат с сестрой сразу уставились на проплывавший за окном красивый пейзаж, окрашенный розовым светом наступающего рассвета.

Вдоволь насладившись видом из окна и получив лирический заряд, очень важный именно сейчас, после похоронных волнений и переживаний, Платон занялся заинтересованным, как писатель, рассматриванием близ сидящих пассажиров.

Его внимание привлекла моложавая, симпатичная, миловидная женщина с похожей на мать дочкой-девушкой. Они сидели чуть впереди, левее, лицом к Платону.

Наговорившись с сестрой, он, было, откинулся к сиденью для дрёмы, но его сознание вскоре отвлеклось мыслями об этой женщине и её дочери.

Платон стал частенько поглядывать в их сторону, наслаждаясь красотой обеих. Почувствовав к себе внимание, женщина тоже с интересом стала рассматривать Платона и Анастасию, наверно стараясь понять, в каких они находятся отношениях.

Постепенно лирическое состояние поэта дополнилось и тёплым, любовным, вылившимся в целое стихотворение.

Платон начисто переписал стихотворение на листе из блокнота, поставив автограф. Дал сестре прочитать. Та одобрила.

Далее он искал возможность передать виновнице ей посвящённое. Удалось. Когда все стали одеваться к выходу, Платон подошёл к незнакомке и, извинившись, передал ей своё творение. Та с интересом и благодарностью взяла его, тут же прочитав, и улыбнувшись, поблагодарила. Она показала листок дочери, что-то объясняя и кивая при этом на Платона, и аккуратно сложив его, убрала в сумочку.

Дома поэт ещё раз прочитал своё творение и, довольный своим подарком незнакомке, переписал стихотворение в тетрадь.

Через несколько дней, осмыслив происшедшее с его младшим дядей, Платон излил свои чувства на бумаге.

Это стихотворение он первым делом отослал вдове и брату покойного. Вскоре те по телефону поблагодарили внимательного племянника.

Платон также считал, что книга дяди Жени была слишком уж перенасыщена, добросовестно нарытыми им фактами. Но в этом он своего дядю очень даже понимал.

Ведь автору всегда очень трудно выбросить из окончательного текста такой дорогой и с трудом добытый, переработанный и осмысленный, просто выстраданный им, материал.

И в этом они с Евгением Сергеевичем тоже оказались соратниками.

Весь прошедший год Платон писал первую часть своего большого романа-эпопеи, книги под названием «Папирус». Ему пришлось переработать и проанализировать большое количество исторического материала, зачастую противоречивого. В качестве иллюстраций он решил использовать один уже готовый рисунок младшего сына, и попросить того выполнить новые рисунки. Иннокентий принял заказ отца на новые, дополнительные картинки, и кое-что успел нарисовать, но приключившаяся с ним позже любовь, лишила его желания и возможности рисовать далее.

Надо же?! Как и я, тоже бросил рисование в пятнадцать лет! Да и причины у нас аналогичные. Меня тогда отвлекло другое увлечение – Варя! А у Кеши этим увлечением стала Кира! – мысленно слегка сожалел отец.

Практически все свои домашние вечера и редкое свободное время на работе Платон использовал для писательской работы.

– «А что ты всё время записываешь?» – дружески поинтересовалась Марфа Ивановна.

– «А мысль приходит и уходит, а запись остаётся!» – мудро заметил Платон.

Конец года прошёл в ударном труде.

Одним из крупнейших клиентов ООО «Де-ка» стали белорусы. И это показалось Платону символичным. Ведь они получали товар из Нижегородской области, откуда родом была мать Платона, а отдавали его в Белоруссию, почти, что родину его отца. И всё это происходило через Москву, где после заключения брака жили его родители и их дети.

Платон вообще уважал символы, и даже немного преклонялся перед ними. А они его сопровождали всюду. Правда, может это было так же, как и со всеми людьми. Но зоркий взгляд Платона и его пытливый ум всё время и везде находили что-то для него символичное. И это касалось, как крупных дел и событий, так и всякой другой несущественной мелочи, даже дряни.

Как-то раз Платон повстречал свою давнюю сослуживицу Людмилу Владимировну Савельеву. Та, конечно, уже заметно постарела, но характер-то не изменился.

Обменявшись новостями и рассказав о своём, она на похвальбу Платона об его успехах, вдруг неожиданно заметила:

– «А это характерно для людей Вашей национальности!».

– «Какой?!» – поначалу удивился, ничего не подозревающий Платон.

– «Да еврейской!» – с ехидной улыбочкой просто ошарашила его она.

Вот, тебе, и на!? Никогда ранее эта уроженка Рязанской земли, переводчик с английского языка, бок о бок проработавшая с Платоном почти пятнадцать лет, ранее даже не давала намёка на такую свою позицию?! За что боролся… – сильно обидевшись на неё, заключил он, быстро прощаясь.

Да! Прошедший год оказался для Платона насыщенным всякого рода переживаниями, настоящими городскими «страданиями», большую часть из которых ему неожиданно доставил шильник Гудин.