Зима 2005 – 2006 года выдалась необыкновенно лыжной: длинной и снежной. Встав на лыжи ещё в декабре, Платон впервые в жизни завершил сезон аж под 1-ое апреля! И то, он не вышел на лыжню в день смеха лишь по «этическим» соображениям.

В течение трёх с половиной месяцев, вдоволь накатавшись, а то и просто набегавшись, Платон несколько расслабился. А тут ещё и весна нагрянула с её метаморфозами: слякотью, сыростью, промозглостью, лужами и мокрыми ногами, ощутимо ударив Платона по его костям, жилам, мышцам и суставам. Началось обострение.

Особенно боли стали ощущаться во время длительного покоя, ночью, пробуждая поэта, и побуждая его к невольному творчеству:

Получив некоторое удовлетворение от написанного и долгожданное, облегчающее удовольствие от руками размятого, автор, наконец, заснул.

Только через полтора – два с половиной часа после пробуждения Платон входил в свою обычную форму, позволявшую ему работать фактически без ограничений. За это время он успевал дома собраться: умыться, побриться, сделать зарядку, позавтракать и принять лекарства, одеться; и на метро и трамвае, а то и вместо него сразу пешком, добраться до своего офиса ООО «Де-ка» в Большом Николоворобинском переулке.

За исключением сердобольной и понимающей Надежды Сергеевны, да пожалуй, и много повидавших на своём веку, мудрых старичков Марфы Ивановны и Ивана Гавриловича, остальные двое не очень-то понимали трудности Платона. Он никогда не скулил, никогда не отказывался ни от какой работы, в отличие, например, от Гудина, ссылавшегося то на отсутствие данной обязанности, квалификации и умения, то на здоровье и самочувствие, а то и просто на нежелание.

Платон был практически мастером на все руки. Это можно было бы сказать и об Алексее, но зачастую его мастерство опиралось лишь на желание попробовать сделать незнакомую работу, победить. И в условиях большой занятости самого молодого сотрудника, основная тяжесть дел всегда ложилась на плечи Платона.

Вот и в этот раз Надежда Сергеевна попросила его опять, как и четыре года назад, сделать косметический ремонт в цехе, дабы комиссия Санэпидемнадзора, при продлении разрешения на фасовку биодобавок, не смогла бы к чему-нибудь придраться.

Платону очень не хотелось делать пустую работу, так как пронизавший стены старинного здания грибок обычным путём вытравить было уже невозможно.

Но ничего не поделаешь, начальство приказало!

Надежде Сергеевне выгодно было использовать умение и безотказность Платона – не надо было тратиться на дорогих рабочих.

И при этом она ещё и не платила ему самому за эту работу, выполняемую им в рабочее время.

Надежда дала Платону деньги на покупку необходимых для ремонта расходных материалов и инструмента, а также выделила в помощь Гудина.

Как тому было не лень ехать с Платоном в магазин стройматериалов, но всё-таки пришлось. Иван Гаврилович прекрасно понимал, что Платон со своими больными руками всё это просто не смог бы довезти до офиса. По пути, как обычно, два пожилых насмешника принялись злословить по поводу увиденного. И тон этому, по обыкновению, задавал всегда желчный Гудин.

– «Смотри, какие девки стали толстожопые! На таких и не встанет!» – как обычно завистливо подивился молодости Иван Гаврилович.

– «А у нас всё через жопу! Даже лишний вес!» – съехидничал Платон.

Тут же, развеселившийся таким ответом Иван, настроившись на лирический лад, решил попробовать себя и в поэзии:

– «Что-то стали пятки зябнуть!» – видимо вспомнил он давно забытое.

– «Не пора ли нам дерябнуть?» – ловко подхватил Платон.

– «Или лучше взять перчатки…» – продолжил задумчиво Гудин.

– «Натянуть себе на пятки!» – скорее перебил его Платон, ставя победную точку в, пока не загубленном коллегой, четверостишье.

Записывая, он услышал встревоженный вопрос Ивана Гавриловича:

– «А что ты всё время записываешь?».

– «А я всегда записываю всё смешное, глупое и некультурное! Потому, что это просто невозможно придумать! Мой мозг и воображение даже не в состоянии до этого опуститься! Ты для меня в этом отношении такой драгоценный, просто бездонный кладезь!».

По насупившемуся лицу коллеги, Платон понял, что обидел внезапно замолчавшего старца. Ну и хорошо! Ему давно надоели Гудинские умничанья и юмор ниже пояса.

Вскоре прибыли на место, и Платон один сразу принялся за работу.

Бедолаге пришлось опять скоблить, сдирать, шкурить, шпатлевать и красить окна их полуподвального помещения, придавая им товарный вид.

А в то же самое время Иван Гаврилович Гудин ходил поблизости, руки в боки, и с умным видом начальника-знатока давал «ценные» указания и советы, иногда открыто, в глаза, посмеиваясь над добрым дурачком, не смогшим отказать начальствующей даме.

Гудин и раньше всё время поучал Платона не высовываться с работой и не показывать всем свою работоспособность и способности.

– «Я тебя всё учу, учу!» – не унимался тогда Иван Гаврилович, сам себя поднимая в своём одном глазе.

– «Мучитель ты мой!» – хохмил в ответ Платон, лишая того гордости.

Гудин, конечно, боялся, что по Платону будут и его, несчастного, ровнять и также загружать работой. Особенно он боялся, не дай бог, сделать что-нибудь больше Платона.

Но опасения профессионального лодыря были напрасны. Он никак не мог даже сколь-нибудь приблизиться к Платону по разнообразным умениям, мастерству, трудолюбию и совестливости.

А на его предложение отказаться от этой работы Платон гордо и даже высокопарно возразил:

– «Великие люди, сделав шаг вперёд, не возвращаются назад!».

Тут же в разговор, защищая Платона, вмешалась, разозлившаяся на бездельника-пустобрёха, Марфа Ивановна:

– «А под лежачий камень… хер не засунешь!».

А на возмущение Гудина таким словам уборщицы, та вообще отмочила:

– «Да пошёл ты… на хрен… с бантиком!».

– «Марфа! А ты вообще сиди в своей норке и не высовывайся!» – в отместку, тонко обидел Мышкину Гудин.

Но, всё-таки боясь показаться ненужным, Иван Гаврилович суетился вокруг красившего окно Платона, пустыми советами и комментариями имитируя своё активное участие в процессе, подсказывая коллеге, как, по его мнению, лучше сделать:

– «Да! Здесь нормально! Да! Вот так! Молодец!».

– «Вань! Ну, ты прям, как комар-пискун! Пищишь, и пищишь!» – отбивался от его постоянных комариных наскоков Платон.

– «Да не пищит он, а гудит! Недаром Гудин!» – опять вмешалась недовольная Марфа.

И тут же Платон добавил мешавшемуся под ногами Ивану Гавриловичу:

– «Ваньк! Ну что ты всё мотаешься, как… в проруби! Найди себе дело по душе!».

– «Если она у тебя есть!» – съязвила догадливая Марфа Ивановна.

Через день Платон закончил ремонт, оставшись довольным его качеством.

Для принятия работы собрался консилиум почти из всех его коллег. Отсутствовал лишь отвозивший товар Алексей.

Больше всего восхищалась заказчица Надежда.

На завистливое брюзжание Гудина, подобострастно и заискивающе указывавшего начальнице на огрехи удачливого соперника, та, защищая работу Платона, неожиданно загадочно улыбнувшись, ответила подхалиму:

– «Так он, как всегда, хотел, как лучше…, но получилось, …как никогда!».

Помня, что Платон часто объяснял ей иносказательный смысл многих слов и выражений в зависимости от контекста, Марфа Ивановна радостно согласилась с начальницей о, как всегда, качественной работе Платона:

– «А у него всегда всё в образцовом… – но, подумав, что это уж слишком, уточнила, под всеобщий лёгкий хохоток, скорректировав свои слова – …в иносказательном порядке!».

После того, как все разошлись, Платон поделился с Марфой о Гудине:

– «Он всё воображает из себя супермена, а сам… хиляк форте!».

– «А что это такое?!».

– «Это значит, что у него хилые силы! А если серьёзно, то это я так назвал лекарство «Хилак форте» от дисбактериоза!».

– «А оно от чего?» – попыталась всё-таки уточнить любознательная Марфа Ивановна.

– «Наверно, от вздутия живота!» – снова пошутил Платон.

– «Скорее всего, от сдутия совести!» – решила, применительно к Гудину, справедливая Мышкина.

На том и порешили, и Платон стал собираться домой:

– «Теперь я умываю руки и делаю ноги!».

А на следующий день, вошедшая во вкус, неугомонная Надежда Сергеевна, вдруг решила кое-где ещё подкрасить, публично заявив:

– «А мы ещё краски купим и покрасим!».

Увидев недовольное удивление на лице Платона, она тут же уточнила:

– «А у Алексея деньги ещё остались!».

– «Так надо их забрать!» – невольно искренне вырвалось у Платона.

Выходя из цеха через незакрытую ею же дверь, из-за чего запах краски распространялся в коридор и офис, Надежда, желая хоть чем-то уязвить Платона, но при этом внешне сохранить свою невинность, оставшись как бы ни при чём, вдруг истерически вскричала, подразумевая его:

– «Какой дурак дверь открыл?!».

– «А это просто умный не закрыл!» – быстро ответил Платон, подразумевая естественно себя.

На следующий день она поинтересовалась у Платона:

– «Ну, что? Не пахнет?!».

– «Ну, как? Пока пахнет!».

– «Ну, это совсем мало!».

– «Да! С ума не сойдешь!» – согласился Платон.

– «А только охренеешь!» – тут же вполголоса внесла ясность Марфа.

И дабы не дышать резким запахом, она пошла пока мыть пол в туалете.

Но не успела Марфа Ивановна закончить свою работу, как семенящими шажками туда, видимо боясь упустить, промчалась Инна Иосифовна, громко вскричав с порога:

– «Марф! Пусти меня в сортир скорее!».

Та, с удивлением видя мучения Инны, пропустила страждущую.

А после её выхода из туалета, Марфа всё же не удержалась от ехидного вопроса:

– «Ну, что? Сортировку закончила?!».

Марфа Ивановна Мышкина (Рыбкина) давно недолюбливала, и даже ненавидела Инну Иосифовну Торопову (Швальбман).

Инна Иосифовна, как многие лица её национальности, все свои ошибки, огрехи и недочёты всегда сваливала на других, в основном, работавших с нею, Марфу и Платона.

И если Платон умело отбивался от её козней, при всех, публично, ставя её на место, из-за чего та стала его побаиваться, то Марфа Ивановна не могла противостоять её изощрённым издевательствам и часто плакала от обиды, причитая при этом:

– «У, морда, жидовская! Как же я её ненавижу!».

Пыталась Инна подставить и Платона.

– «Платон, а почему ты не подготовил…?» – осторожно высказала ему претензию Надежда Сергеевна.

– «А мне никто не сказал!».

По повернувшимся в сторону Инны Иосифовны удивлённым физиономиям коллег, Платон сразу вычислил виновницу недоразумения, пытавшуюся свалить свои огрехи на него.

– «А я говорила ему!» – при всех нагло соврала она, навсегда сделав и Платона своим недоброжелателем.

– «Чтобы больше не было спору, и ты не забывала, пиши теперь всё ему на бумажке!» – подбила итог справедливая Надежда Сергеевна.

И Инна начала записывать заказы. Но лучше бы она этого не делала.

Она буквально поняла задание Надежды. Записывала на обрывке, часто мятой бумажки, кое-как, неразборчиво, не дописывая слова.

Причём часто она перечёркивала написанное, ставила стрелки к другой цифре, иногда прибавляя и убавляя числа. В итоге получалось, как по Владимиру Винокуру: здесь играем, здесь нет!

Когда такой заказ попадал в руки Марфы Ивановны, то старушка путалась, часто раздражаясь до слёз.

К тому же Марфа Ивановна очень примитивно считала: от одного, называя вслух каждое число, и тыкая во флаконы пальцем. Иногда Инна Иосифовна, реже Надежда Сергеевна, чуть войдя в помещение, не видя Марфу, пересчитывающую биодобавки в глубине склада, громко звали её, одновременно что-то по пути спрашивая.

В такой момент Марфа Ивановна, конечно, сбивалась со счёта. Особенно ей было обидно, когда счёт уже почти завершался, или был на больших числах, например, более ста. Тут же Марфа гневно плевалась и материлась на дурных баб-эгоисток, думающих только о себе и своей работе.

В таких случаях Платон успокаивал бедную женщину и сам брался быстро всё заново пересчитать. Он обучал Марфу Ивановну быстрому счёту, и не безуспешно. Она поняла, что проще флаконы укладывать в коробку в виде прямоугольника, и не считать, а просто перемножать стороны. Кроме того, он учил её считать тройками и пятёрками: три – пять, три – десять, три – пятнадцать, и так далее.

Но это обучение оказалось безрезультатным.

В таких случаях подвоха со стороны Инны, сопровождавшимися вдобавок и лёгким хамством, Марфе Ивановне ничего не оставалось, как жаловаться начальнице на нерадивую, или даже вредную сотрудницу.

И Надежда принимала меры, вновь выговаривая Инне своё недовольство её наплевательским отношением к коллегам и выполняемой ими работе.

В очередной раз схлестнувшись с Инной, Марфа не выдержала и ответила той на её очередное хамство:

– «Ты была ещё с горошину, когда я уже… по-хорошему!».

А как-то раз Платон обнаружил, что возможно из-за этого, а может из-за отсутствия внуков, или ещё из-за чего-либо, но Марфа Ивановна украдкой начала попивать на работе спирт, предназначенный для протирки станка.

И коллеги за глаза стали называть её не Мышкиной, а Чаркиной.

А ненавидеть Инну Иосифовну были основания и у других сотрудников ООО «Де-ка». С начала этого года они взяли в аренду одно из помещений склада, принадлежавшего любовнику Инны Владимиру Львовичу, за глаза, но любовно, ею же прозванному Вованом.

На склад для длительного хранения разгрузили значительное количество коробок. Спустя почти месяц часть этих коробок понадобилась для продажи.

Платон, Иван и Алексей были направлены Надеждой на склад за продукцией. Какого же было их удивление, когда они обнаружили свои коробки во влажном полуподвальном помещении почти в аварийном состоянии. Из-за этого пришлось забирать сразу все.

При этом, находившийся поблизости Вован, не испытывал хоть какие-нибудь угрызения совести, а украдкой следил за мыканьем дружной троицы.

А те, недолго думая, сами предприняли необходимые действия.

Грузовой лифт, нужный в данный момент для подъёма коробок, оказался вдруг почему-то занятым не вывезенным местным мусором.

Немного поворчав, Платон с коллегами спокойно подняли его на лифте наверх, вывезли поддон с ним на площадку, а затем проделали то же самое со своим грузом, возвратив затем мусор восвояси.

В отместку за такое хранение важного груза, на прощание, троица дружно помочилась в одном из пустующих, тёмных и без того сырых подвальных помещений склада Вована.

Коробки пришлось привести на основной склад и в цехе протирать каждую заплесневелую банку, возвращая товарный вид, перекладывая в сухие коробки. Значительную часть банок всё же удалось спасти.

Дело было сделано, но мнение об еврейских кознях Инны и Вована против их коллектива сформировалось.

Через несколько дней Платон поехал на помощь к Гудину на ВДНХ, где проходила православная выставка, на которой выставлялись и некоторые биодобавки их ООО «Де-ка». Все выставки, где демонстрировалась продукция для лечебного питания, с некоторых пор стали считаться вотчиной Ивана Гавриловича, так как именно он стал их постоянным активным участником. До него там поработали все сотрудники их ООО, кроме Марфы Ивановны. Но больше всех это занятие понравилось именно Гудину. И было ясно, почему. Во-первых, при отсутствии надзора со стороны начальницы, он мог спокойно повысить цену на демонстрируемый товар, а разницу положить себе в карман.

Во-вторых, он сам себе был там начальником, мог говорить посетителям всё, что ему заблагорассудиться, выставляя себя научным работником, представителем одного из НИИ РАМН, тем самым не лишний раз теша своё больное самолюбие.

На данной православной выставке их ООО выставляло свою продукцию, иногда используемую для сохранения своего здоровья, всё же не надеющимися на бога верующими.

Платон давно предполагал жульничество Гаврилыча на выставках, и теперь решил это проверить. Пока его коллега несколько раз выходил покурить, до ветру и пошляться по выставочному залу, Платону естественно удалось кое-что продать. На этот раз он решил проверить Гудина, сделав вид, что забыл ему отдать часть выручки. Он предполагал так: если Иван Гаврилович всё делает честно, то после окончания выставки, при отчёте перед Надеждой Сергеевной, он обнаружит недостачу и доложит о ней начальнице, с которой Платон согласовал этот свой ход троянским конём.

Уж очень ему хотелось вывести лжеца на чистую воду, но больше всего разобраться в его характере и поведении самому.

И, как всегда, работа двух пожилых охальников на пару постоянно толкала их к, зачастую, злому юмору и насмешкам над окружающими.

Видя проходящую мимо их стола молодую монашку с коробом для пожертвований, Платон попросил Ивана:

– «Вань! Кинул бы ей копеечку!».

А, уже сильно уставший и мало чего понимающий, да еще и плохо слышавший, Гудин автоматически начал, как-то полу боком, высматривать её ноги, пытаясь своим одним глазом разглядеть их через длинные, чёрные полы одеяния монашки.

– «Вань! Я сказал копеечку…!» – чуть ли не голосом Жеглова – Высоцкого вскричал Платон, вызывая смех уставшего коллеги.

Как и предполагали Платон с Надеждой, Иван Гаврилович полностью отчитался за выставку.

Из этого следовал естественный вывод, что он повышал цены и на этом наживался.

Причём эта его денежная дельта была столь существенна, что несданные ему Платоном деньги жуликом были даже незамечены.

Вскоре Надежда Сергеевна пригласила весь коллектив на очередной бизнес-ленч, как всегда по-обезьяньи назвав его «бизнес-ланч».

– «А что такое ланч?» – спросила любознательная Марфа.

– «Это второй завтрак!» – с гордостью ответила начальница.

– А как тогда будет называться третий!» – с хитрецой и издёвкой за то, что все всё знают, а она нет, спросила слегка уже поддатая, неугомонная Марфа Ивановна.

И только находчивый Платон сумел быстро сориентироваться и положить конец дальнейшим расспросам, заодно повеселив коллег мудрой мыслью:

– «Сранч!».

А во время застолья с пивом, развеселившийся Иван Гаврилович не удержался:

– «Весна! Уже раз… – икнув – …бухают почки!».

На что не менее весёлая Марфа Ивановна тут же, к месту, вставила:

– «Так уже два бухают!».

Весёлые разговоры коллег внезапно прервала, взволновавшаяся по поводу мужа, Надежда Сергеевна.

Она, засидевшись в ресторане, испугалась потом претензий с его стороны:

– «Ой! Андрюсик меня, наверно, ищет! А я здесь с Вами сижу! Он меня ведь в этом упрекнёт!».

– «А мы Вашему мужу скажем, чтобы он на Вас не пёр!» – успокоил её, всегда находящий выход из любого положения, Алексей.

– «А он никогда не прёт!» – опрометчиво оправдала мужа Надежда Сергеевна.

До этого слегка прикорнувшая Марфа, очнувшись и удивившись только что услышанному, недоумённо спросила:

– «Как это? А как же Вы… без этого?!».

Тут же оживился, и было затихнувший от хмельного, Иван Гаврилович, резво подхватив любимую урино-половую тему.

Всё время, желая хоть как-то, при всех, опорочить конкурента Платона, показать, что состояние его здоровья лучше, чем коллеги, и не быть, поэтому предпоследним, Гудин опять перешёл грань приличия, как когда-то, но теперь совершенно не к месту, повторившись:

– «Что-то ты стал часто в туалет бегать?!».

Поначалу, не заподозривший задней, нижней мысли у коллеги, Платон удивлённо и простодушно возразил:

– «Да, вообще-то, нет! Сейчас вот ещё не ходил!».

– «Тебе, наверно, от избытка выпитого пива приснилось!» – продолжил он.

Тут же возразили и некоторые возмущённые коллеги.

– «Всё чёрт видит! Всё гад замечает! Хоть глаз и один!» – услышал Платон, подводящий его, возмущённый, но тихий голосок «Чаркиной».

И почти тут же, уже вспомнив и поняв подоплеку слов «Гадина», целенаправленно, не повторяясь, «писатель» уточнил:

– «Но это же лучше, чем держать мочу в себе, и ждать пока она тебе в мозги не ударит!» – при этом он, кивая на Ивана Гавриловича, сделал особый голосовой упор на слове «тебе».

И тут же возмущённая Марфа, чувствуя общественную поддержку, обращаясь к Гаврилычу, добавила и своё резюме:

– «Ты всё за всеми смотришь! Вон и мочу уже считаешь! Скоро и говно будешь…! Говновед ты наш!».

– «Как говоришь? Несчастный говноед?!» – саркастически-услужливо переспросил Платон, делая вид, что не расслышал слов Марфы.

Но тут же в полемику резко вмешалась Надежда:

– «Ну, хватит, Вам…!» – не успела договорить она.

– «… старичьё!» – победоносно завершил её мысль Алексей.

Возникшую паузу вновь заполнили сопение и лячкание, увлечённо закусывающих дармовщиной, коллег.

Через несколько минут Платон постарался безобидно констатировать Гудину:

– «Вань! У тебя слишком обострённое чувство собственного достоинства!».

– «Не надо уподобаться…» – начал было отбиваться Гудин.

Но тут же, встрянувшая в разговор Марфа, добавила:

– «Да! Всё время он со своим большим достоинством!».

А Платон, сразу поняв, куда клонит народная мудрость, сразу дополнил её мысль:

– «Хоть бы показал его народу… – и, после короткой паузы, добавил – свой вагиноид!».

– «Платон! Опять ты за своё?!» – вновь попыталась усмирить всех Надежда Сергеевна.

Ошибочно оценив эти слова начальницы, как косвенную поддержку, Иван Гаврилович поспешно решил поставить все точки над «и»:

– «Платон! Не забывай, что я всегда вращался в культурной среде!».

– «Ты вращался всегда в очень ограниченной среде, культуролог, ты наш!» – не дал ему развить эту заблудшую мысль Платон.

– «Тебе ещё поискать таких высокопоставленных людей, каких видел я, с кем общался!» – не унимался бахвал.

– «Так это и видно, что ты вращался в культурной среде среди высоких людей! То-то у тебя голова от этого всё время кругом идёт!».

– «И зуб неймёт!» – вдруг очень мудро добавила Марфа Ивановна.

– «Вон, как они с Марфой спелись!?» – подвёл итог, несколько успокоившийся Гудин, интенсивно жуя недостаточно прожаренное мясо своими искусственными зубами.

– «А я вот, как настоящий мужчина, и выпиваю, и мясо ем! И ерунду не говорю!» – гордо, но опрометчиво, добавил он.

– «Ванёк! В твоём возрасте надо не мясо есть и этим кичиться, а больше растительной пищи, или хотя бы мясо птицы!».

Гудин тут же, как всегда не дослушав, возразил.

Тогда Марфа доходчиво углубила мысль Платона:

– «Хотя бы птицы нешиздицы!».

– «Давайте лучше не о птице!» – теперь уже вмешалась в бурную беседу Инна Иосифовна, которой стало стыдно за своих сослуживцев перед другими присутствующими в зале.

Перешли на другие темы. Вспомнили о подруге Алексея Ольге.

– «А он с ней спал, что ли?» – вполголоса допытывалась Марфа у Платона о похождениях Алексея.

– «Да нет! Только дремал!».

На следующий день не пришёл на работу, приболевший от переизбытка съеденной дармовой пищи и плохо прожёванного полусырого мясо, Гудин.

В его отсутствие Марфа дала волю своим чувствам.

Этому способствовало и некоторое затишье в работе. Делать было нечего. Платону невольно пришлось поддержать разговор на не интересную для него тему.

Обсуждая Ивана Гавриловича, он поделился с Марфой своим мнением о политических взглядах Гудина:

– «А он…, ебирал! И, вообще, пион! По-гречески, значит гнилой!».

– «Да он просто говно большое! Мелочный!» – не согласилась Марфа.

– «А говнецо в человеке как раз и проявляется через мелочи в его поведении!» – закончил совместную незатейливую мысль Платон.

– «И хохот у него, знаешь какой?! Гомеопатический!».

– «Гомерический, наверно?!» – уточнил Платон.

– «Да, точно, он!».

Их беседу перебил репортаж из Киева, с Майдана.

Послушав новости, Платон вдруг рассмешил мрачную Марфу возгласом:

– «Превратим Майдан в Майданек!».

Развеселившаяся, она спросила знатока Платона, удивив его:

– «А что это по радиу сейчас сказали про какое-то педеральное собрание?».

После объяснения Платона, Марфа, смеясь, сделала свой вывод:

– «Так это нашего Гаврилыча надо избрать в Педеральное собрание!».

На следующий день появился Гудин, но выглядел он неважно, был какой-то вялый и помятый. К Марфе и Платону заглянул ненадолго.

– «Что-то Гаврилыч сегодня опять какой-то смурной пришёл?! Видать опять Галя ему шиздюлей навешала?!» – довольно достоверно предположила Марфа Ивановна.

– «Наверно?» – вяло и безразлично согласился Платон.

– «Присосался чёрт к бабе-дуре!» – заключила вдруг Мышкина.

Перед обедом появился и Гудин, сразу небрежно и бесцеремонно бросивший Платону:

– «Платон! Сходи в магазин!».

– «Может мне ещё за тебя и твою Галю трахнуть?!» – резко возмутился тот такой наглости нахала.

– «Так ты ж не сможешь! У тебя…» – пытался продолжить оскорбление Платона Гудин.

– «Так она же поможет! Ей ведь не привыкать!» – ловко вывернулся Платон, нанося хаму ответный удар ниже пояса, но выше коленей.

Поняв, что с Платоном трудно состязаться в красноречии даже злословием, покрасневший Гудин быстро удалился.

– «Ох, как же меня достал этот подлец!» – чуть ли не застонал ему вслед Платон.

Марфа Ивановна согласилась с ним. Платон полез в свою сумку и достал блокнот. Полистав его, он показал Марфе стихотворение о Гаврилыче.

Марфа начала читать и тут же покатилась со смеху:

– «А что значит, на бобах?» – неожиданно для Платона вопросила Марфа Ивановна.

– «Ну, это значит… без всего!».

– «Стало быть, впустую, как нищий?!».

– «Да!».

– «А, кстати о нищих! Около моего метро, в одном и том же месте, каждый день стоит старуха, примерно моего возраста, и всё время просит деньги «Подайте люди добрые на хлебушек!».

И люди ей дают! А я её как-то раз спросила: «Сколько ж ты хлеба жрёшь?!».

Её фразу почти перебил громкий голос Надежды по телефону:

– «Это Надежда Сергеевна! А Вас будет интересовать наш продукт?».

Марфа, сидя в соседней комнате и через открытые двери всё слыша, ещё не выйдя из образа, озорно, хулигански, съязвила, но почти шёпотом:

– «Или он Вам на… хрен не нужен?!».

– «Смотри! Услышит!» – попытался напугать насмешницу Платон.

– «Не услышит! Она слушает только себя!».

Через день Надежда Сергеевна поручила Платону какую-то простую работу, ссылаясь на ненадёжность и неумение Гаврилыча.

Платон согласился, но не удержался от своего комментария по этому поводу:

– «Да, это не боевой штык, а ЧМО, причём не лучшего качества!».

А на вопрос Марфы Ивановны, почему эту работу поручили Платону, когда её вполне мог бы выполнить даже Гудин, Надежда Сергеевна, видимо находясь под впечатлением от сказанного Платоном, вдруг неожиданно выпалила:

– «От добра, говна не ищут!».

Тут же Надежда, вспомнив о нём, позвонила Гудину:

– «Иван Гаврилович, как дела?»…

– «Отдали ей документы?»…

– «Положили на стол?»…

Тут уж не выдержала, всё время пытающаяся задеть Гаврилыча, Марфа:

– «Нет, он её в кресле!».

И сразу же начальница, пытаясь предотвратить возможное, ненужное течение разговоров, решительно вмешалась в производственный процесс:

– «Платон! Давай, начинай работать! Тебе потом Алексей поможет!».

– «Может и поможет, если сможет!» – угрюмо ответил безотказный.

– «Если успеет!» – уточнила его союзница Марфа.

После полудня прибыл курьер Иван Гаврилович.

– «А вот и наша птица-секретарь прилетела!» – сообщил Платон о случившемся.

– «А где Надька?» – как всегда, не здороваясь, спросил тот.

– «Да они уже ушли на етьбу! То бишь, обедать! А тебе вон, плюшку оставили!» – сообщила Гудину, об ушедших в столовую Надежде и Алексее, добросовестная Марфа Ивановна.

Тут же, чем-то озабоченный, Иван Гаврилович спросил Платона:

– «А ты не знаешь, как писать: атрибут, или отребут?».

Пока Платон объяснял коллеге правописание, Марфа Ивановна недовольно ворчала в сторону Гудина:

– «Какая тебе разница: …атымеют тебя, или …отымеют!?».

– «Марф! …отшебись!» – грубо оборвал старик старушку.

– «Эх! Надо было тебе две плюшки купить!» – вдруг неожиданно пожалел его Платон.

– «Почему?» – естественно поинтересовался вдруг такой неожиданной доброте коллеги Гудин.

– «Да у тебя бы стало больше извилин!» – добил наивного Платон.

Через несколько минут со склада раздался раздосадованный возглас Гаврилыча:

– «До чего ж не люблю я эти пакеты шуршащие. Шуму много, а толку мало!».

Тут же недовольная Марфа снова пробурчала себе под нос, раскрывая суть вопроса:

– «И ничего втихаря не сшиздишь!».

Их возможную перепалку перебила раздражённая Надежда Сергеевна:

– «Иван Гаврилович! Идите к себе в кабинет!».

Платон тут же прокомментировал расхохотавшейся Марфе быстрый уход Гудина к начальнице, «к себе в кабинет»:

– «Ваньк! Брысь к себе в конуру!».

– «Пёс шелудивый!» – добавила она.

– «Да, Гаврилыч знает, как себя вести с начальством. У него явное отсутствие ума при избытке практического разума!» – заключил Платон.

Словно продолжая начатую тему, после небольшой паузы Платон неожиданно спросил Марфу:

– «Хочешь, проверим интеллект Гаврилыча?»

– «А как?».

– «Ну, ты сейчас увидишь и услышишь!».

Когда Иван Гаврилович появился вновь, Платон задал ему вопрос:

– «Ванёк! А кто такой умывальников начальник и мочалок командир?».

– «Что ты всё прикалываешься и воображаешь тут? Все всё давно знают!» – возмущённо ответил тот.

– «Кроме тебя! Это сутенёр!» – вынужден был преждевременно прервать свой эксперимент Платон.

Увидев торчащий из-под джемпера галстук Гаврилыча, он весело подсказал коллеге:

– «Вань! У тебя из брюк конец торчит!».

– «Вечно ты со своими смешуёчками!» – уже тоже смеясь, отрезал, довольный комплиментом по поводу его сексуальных способностей, Гудин.

Тогда Платон продолжил эксперимент по проверке интеллекта уже несколько смягчившегося Ивана:

– «Ваньк! Ты знаешь, что такое гомо сапиенс?».

Возмущённый его сомнением, Гудин чуть ли не крикнул:

– «Конечно, знаю!».

Платон, перебивая Ивана и не давая выплеснуться всем его эмоциям, конкретизировал свой вопрос:

– «А гомо приматус?».

Иван Гаврилович, не чувствуя подвоха, сразу же показал свои глубокие знания, полученные, очевидно, вращением в культурной среде:

– «Конечно, обезьяна!».

Платон поначалу даже опешил от такого тупого фанфаронства, прежде чем озвучил свой прикол:

– «Человек – матерщинник!».

Гудин надолго замолчал, что-то соображая в уме, к чему-то готовясь, чего-то ожидая.

И дождался.

Когда Платон нечаянно достал описание одного из своих лекарств, принимаемых им после обеда, тот бесцеремонно схватил листок и стал изучать. О! Наконец он нашёл нужное!

Читая противопоказания таблеток Платона, Гудин, пытаясь хоть как-то досадить ему, нарочно громко и язвительно спросил:

– «Ты не беременный?!».

– «А ты, как будто не знаешь?! Натворил делов и в кусты!» – неожиданно даже для самого себя сморозил Платон.

Марфа сразу покатилась со смеху, видимо представив эту картину:

– «Ну, …Вы… два пердуна, собрались тут!».

На смех вошёл Алексей, тут же напоровшийся на вопрос Марфы Ивановны:

– «А чего это Надька сегодня такая озабоченная?».

– «Так у неё прыщик вскочил!» – злорадно влез Гудин.

– «В самом деле?!» – удивилась на такую мелочь Марфа.

– «Нет! Чуть левее!» – не успев ответить Марфе Ивановне, влез со своим комментарием насмешник Алексей.

– «Ну, я погнал!» – неожиданно вскочил Иван Гаврилович.

– «Ты о себе слишком высокого мнения! Ты не погнал, а поплёлся. В лучшем случае, почапал!» – возразила ему справедливая Марфа Ивановна.

Гудин начал было оправдываться, уверяя всех, что ещё может многое, снова завершая свою тираду:

– «Ну, ладно, я погнал!».

– «Опять волну, что ли?!» – теперь вмешался Алексей.

На это и смех коллег, тоже развеселившийся Гудин, вызывая новый прилив смеха, в тон шутникам закончил:

– «Ну, ладно! Я погнал! А то с Вами не кончишь!».

– «Гони! А то на всех дурачков не хватит мудрецов!» – многозначительно согласилась с ним Марфа, но этой фразой всё же задерживая Гудина в дверях.

Тот хотел снова что-то пролепетать в своё оправдание, но на этот раз Марфа не дала ему даже открыть рот.

– «Гаврилыч! Ты вот всё время со своим юмором тужишься, тужишься, а…» – не успела договорить Марфа, как была перебита Платоном под новый хохот коллег:

– «А срать никак не наладишься!».

Этот пассаж невольно оказался одним из последних в общении Платона Петровича Кочета с Марфой Ивановной Мышкиной. Вскоре ход новых, неожиданных событий заметно отразился на коллективе ООО «Де-ка».

В связи с переносом фасовки сыпучих биодобавок из цеха ООО «Де-ка» на специализированный завод, Платон невольно становился ненужным.

То, что он считал своим козырем, большая и относительно сложная работа, которую могли выполнить только они с Алексеем, вдруг просто испарилась.

Пропал ореол незаменимости Платона. Всю оставшуюся работу мог бы выполнит кто угодно, даже Гудин.

Более того, оказывается за спиной Платона, Инна Иосифовна выступила с инициативой об его увольнении. Она не предложила на увольнение кандидатуру Гудина, за которым маячил сам академик А.И.Апальков.

Но Надежда Сергеевна легко отстояла своего надёжного работника:

– «А грузить ты, что ли будешь?!».

Изменение географии фасовки биодобавок также ударяло и по Марфе Ивановне. Ей теперь предлагалось клеить этикетки не в одном из удобных помещений офиса, а на новом, дальнем, тёмном, холодном и пыльном складе, без возможности нормально питаться и даже ходить в туалет. Это-то и напугало старушку. Да и Платон в шутку подлил масла в огонь, красочно расписав Марфе всё отрицательное на новом месте работы.

Правда Платон потом доказал Надежде, что клеить этикетки можно только на старом месте, с чем она и согласилась.

Но тут ещё Марфа Ивановна запросила прибавку к жалованию, на что никак не могла пойти Надежда Сергеевна.

В итоге Марфа Ивановна неожиданно и быстро уволилась.

– «Может Вы Марфу обижали? Вот она от Вас и ушла!» – спросила Ксения после сообщения мужем этой новости.

Платон задумался, поясняя жене:

– «Может! Но ей и нам было друг с другом хорошо!».

– «Наверно, только с тобой?!».

– «Наверняка!».

С уходом из ООО «Де-ка» Марфы Ивановны Платон лишился внимательного и мудрого собеседника, с которым можно было говорить на любые темы, излить душу.

Другим же его коллегам в общении друг с другом, и тем более с Платоном, не хватало чувства такта.

Марфа Ивановна ушла в другой коллектив, в другую, родную для себя среду, к таким же, как и она сама, простым и добрым женщинам.

Платон искренне жалел об этом. Ведь ушла его благодарная слушательница и способная ученица.

Но, в то же время, уход Марфа Ивановны укрепил его позиции в коллективе, так как её работу, как оказалось на поверку, кроме Платона, с его очень умелыми, хотя и больными руками, никто не мог и сделать-то толком, и качественно.

Для Платона наклеивание этикеток на банки стало одновременно и необходимой зарядкой для кистей рук.

Более того, Платон в этом деле превзошёл Марфу Ивановну, клея этикетки лучше и быстрее, более того, в отличие от неё, ни от кого не завися.

Иван Гаврилович из-за зависти, что Платон будет иметь дополнительный заработок, попробовал было тоже клеить этикетки на банки, но у него из этой затеи вообще ничего не вышло, кроме сплошного брака.

Его вороватые, не привыкшие к аккуратной работе руки и один, завистливый глаз, а также неумение владеть своими эмоциями и телом, к его великому позору, не позволили ему наклеить даже ни одной этикетки.

Поэтому в этом деле Платон стал просто монополистом. Но ему поручались и другие дела. Не остался не у дел и Гудин. Надеждой было ему поручено нарезание этикеток из рулона и проставление на них штампиком номера серии. И хотя эта работа не оплачивалась, Иван Гаврилович всё-таки её делал. Как-то на сообщение Платона, что этикетки кончаются, гордый своей хоть такой незаменимостью, Иван Гаврилович, шумно штампуя их номером серии, удовлетворённо пошутил:

– «Настучим сколько надо!».

– «Лет на десять! Стукач ты наш!» – сразу остудил его пыл Платон.

Через два дня возмущённый Платон вернулся к обеду на работу после неудачного посещения Курского вокзала. Ему пришлось принести обратно в офис непринятую проводником коробку, ожидаемую далёким заказчиком.

И виновницей этого была Инна Иосифовна, которой пока не было на рабочем месте. Она не обеспечила выполнение работы, по междугороднему телефону толком не договорившись с клиентом. Поэтому своё возмущение, за непродуктивную эксплуатацию его больных рук Платон высказал Надежде Сергеевне.

Вскоре в кабинет влетела запыхавшаяся, как всегда суетливая Инна Иосифовна. Выслушав рассказ Платона о постигшей их неудаче, она, как ни в чём не бывало, попыталась неуклюже оправдаться:

– «Ну, ничего тут не поделаешь! Что-нибудь придумаем!».

– «А насчёт придумать, неплохая идея!» – загадочно, в тон ей, ответил уже несколько успокоившийся коллега.

Вскоре он положил на стол Тороповой короткое стихотворение, вызвав у неё, вместо смущения, лишь улыбку умиления.

Подтверждая ею нечаянно недоделанное, Инна вместе со всеми слегка посмеялась, и тут же выслушала от автора ещё один смешной эпизод, очевидцем которого, накануне, кроме Платона, стала и она сама:

– «Вчера по телевидению брали интервью у Черномырдина по поводу его отношения к новому президенту Украины Виктору Ющенко. И тот, как всегда, из-за своей косноязычности, изрёк очередную «крылатую» фразу: «Я буду общаться с президентом, несмотря на его ориентацию!». Вот так, ни больше, ни меньше!».

Нелюбящая, когда общение между сотрудниками проходит без её участия, Надежда, как всегда бесцеремонно влезла в разговор, по привычке давая указания, на это раз посоветовав Инне:

– «Инн, уже очень тепло, переходи на плащ!».

А, привыкшая всегда перечить, особенно Надежде, и лучше всех всегда всё знающая, Инна в ответ возразила:

– «Ты что? Земля ещё холодная!».

– «Так ты садись сверху!» – разрядил Платон, грозящую из ничего возникнуть склоку.

Слегка посмеявшись, женщины разошлись.

Ещё давно в их НИИ Инку прозвали накольщицей. Её подруга, по её же рекомендации, как-то взяла в долг у Ольги Михайловны Лопатиной 1000 $ и до сих пор их не отдала. При этом Инна Иосифовна оправдывалась тем, что она не уговаривала Ольгу Михайловну, а та сама дала деньги, по своей воле.

Дешёвка Инка легко делала деньги на всех своих коллегах.

– «Афюристка!» – говаривал про неё Гудин.

А к мужикам Инна иногда относилась просто с жестокостью, как истинная мандавошка. А вот её дочь Лера больше пошла в отца, хотя сын – в мать. Делая жизненную карьеру, Инка раздвигала то соперниц, то ноги.

Её последний любовник Владимир Львович отправил всю свою семью в Израиль, а сам делал лёгкие деньги на русских дураках, продавая им по ходовой цене просроченные, дешёвые продукты.

Одно время Инка продавала своим коллегам, переданные Вованом, комбинированные вторые блюда для обедов. Со временем у всех почему-то пропал аппетит на эти иудины блюда. Последней каплей, переполнившей чашу терпения, явился случай, происшедший с Надеждой Сергеевной и дворовым псом.

Не став есть очередной набор из картофельного пюре со шницелем и подливкой, Надежда понесла его дворовому псу. Тот сначала обнюхал всю порцию, а затем, не став даже пробовать, неожиданно помочился на неё.

К всеобщему облегчению, Инна Иосифовна вскоре уехала на ПМЖ к сыну в Израиль. Её отъезд сопровождался громким, длительным спором по поводу денег между нею и Надеждой Сергеевной.

А уходя из коллектива, Инна, отвечая Надежде на её претензии по поводу этих денег, не удержалась от обыденного хамства, сбросив с себя лицемерную маску благочестия:

– «Надь! Ты, мягко говоря, шиздишь!».

А некоторое время спустя, рассказывая кому-то о подлой деятельности Инны Иосифовны, Надежда не удержалась от эмоций и в сердцах бросила:

– «Ещё бы немного и Надец был бы шиздец!».

И хотя Инна Иосифовна и ушла с демонстративным, видимым достоинством, но оставила после себя длинный шлейф всякой гадости. После её ухода сразу вскрылись различные злоупотребления и махинации, позволявшие Инне Иосифовне набивать свой карман за счёт коллег.

Зато теперь у всех сотрудников резко возросли доходы. Более того, у многих смежников открылись глаза на деятельность Тороповой – Швальбман.

В порядке очищения от скверны, Надежда Сергеевна пригласила в офис батюшку, который освятил помещения ООО «Де-ка», после чего она собственноручно наклеила около дверных косяков небольшие иконки.

После изменений в работе и ухода двух коллег-женщин у Платона стало меньше сложной и тяжёлой нагрузки – фасовки и закатки банок, но зато появилась более лёгкая, да ещё и отдельно оплачиваемая: наклейка этикеток.

Уход Инны Иосифовны особенно обрадовал Ивана Гавриловича, так как освобождалось рабочее место для него, и, более того, его позиция в коллективе становилась прочнее, надёжнее. Он стал чувствовать себя уже не курьером-изгоем без рабочего места, не козлом отпущения или опущения, а нужным и, что было особенно примечательным, важным человеком.

– «Баба с возу – кобылу легче!» – отмочил как-то Гудин по поводу ухода Марфы и Инны.

– «А ты всё спражняешься в юморе?!» – не дал Гудину насладиться своим острословием Платон.

Иван Гаврилович с особенным удовольствием, насвистывая что-то невразумительное, а скорее всего, просто пропуская воздух через щели в передних зубах, освобождал для себя вражье место. Поднимая над головой и вынося кресло Инны, чтобы разобраться в её столе, Гудин чуть не упал в обморок от неожиданно ударившего ему в нос резкого запаха высохшей урины. Он даже тут же бросил кресло и побежал в туалет проблеваться.

Спустя некоторое время, уже освоившись на отмытом и обеззараженном месте, Иван Гаврилович, вспоминая Инку, гордо заявил:

– «А у нас теперь не бывает, чтобы пальцы веером!».

– «Веера нет!» – глубокомысленно дополнил Платон, подразумевая отсутствие его хозяйки.

У взаимной неприязни и даже органической вражды между Инной Иосифовной и Иваном Гавриловичем была ещё и националистическая подоплёка, возможно и базирующаяся на генотипе Гудина.

Как-то Платон, невольно сев на место Ивана Гавриловича – прежнее место уехавшей к сыну и внучкам Инки, даже не удержался от ласкающего слух Гудина комментария:

– «Иван! У тебя тут так жарко…, как в Хайфе летом!».

– «Ты в кайфе, а она в Хайфе!» – добавил он на довольный смех Гудина.

Несколько лет Инна Иосифовна Торопова – Швальбман своей подлой деятельностью надёжно закрывала образ Надежды Сергеевны Павловой.

И лишь только после её ухода, оставшись одна против трёх мужчин, начальница открылась своим сотрудникам во всей своей, до поры до времени дремавшей, красе. Они стали теперь обращать внимание на то, на что раньше не обращали, или не успевали обратить.

Надежда Сергеевна имела манеры простолюдинки. Особенно Платону досаждала её культура общения.

Утром, войдя к ней в кабинет, он, как обычно, по не им заведённому, добродушно бросил:

– «Привет!».

– «Ага!» – привычно приняла та, не приветствуя в ответ, не поднимая головы, и не глядя на коллегу.

Надежда, давно привыкшая работать с животными, никак не могла освободиться от своих ямщиковских замашек.

Позже, на безобидное высказывание Платона о какой-то, в общем-то, ерунде, Надежда по привычке просто схамила ему:

– «С ума сошёл?!».

– «Нет! Наоборот, взошёл!» – только и успел частично отбиться он.

– «Надь! Ты в каком хлеву манерам обучалась?!» – искренне возмутилась, случайно присутствовавшая рядом, Нона.

Ивана Гавриловича тоже неоднократно возмущали манеры их начальницы, и он тоже, как только мог, протестовал против, завуалированных под панибратство и простоту, оскорблений в свой адрес.

Платону приходилось невольно соглашаться с ним по поводу культуры речи Надежды, как всегда вызывая восторг старца точностью своих замечаний и комментариев:

– «Судя по её говору и культуре речи, она или из далёких краёв, или из недалёкой семьи!».

– «Алло! Вас с Москвы беспокоят!» – тут же услышали они подтверждение своих слов.

Платон не очень-то позволял Гудину вести с собой такие разговоры о третьем человеке, тем более о женщине и начальнице.

К тому же и Иван Гаврилович сам весьма страдал отсутствием той же культуры общения. И в этом они были с Надеждой сродни друг другу, как два сапога – пара.

Более того, их уровень не профессиональных знаний был низок и примерно одинаков.

И Платону было очень забавно иногда со стороны слушать, как двое собеседников, не зная сути обсуждаемой проблемы, купаясь в своих досужих домыслах, поддакивали друг другу, соглашаясь со всякой ерундой, высказанной партнёром, лишь бы, не дай бог, не показаться ему незнающим, или просто дураком.

Более того, Иван Гаврилович часто заискивал перед начальницей, пытаясь добиться дополнительного её расположения к себе, причём часто в ущерб своим товарищам: Алексею и особенно Платону. Другие отношения были у него с комендантом Ноной Алексеевной Барсуковой.

Волею судеб, и Иван, и Нона оказались в своё время в роли родителей, любящих своих детей издалека.

Находясь в разводе с обеими своими бывшими жёнами, Гудин сознательно никогда не занимался воспитанием своих троих сыновей, отбиваясь от них лишь деньгами.

Нона после развода тоже оказалась разделённой со своими двумя сыновьями.

Имея опыт развода и деления маленького ребёнка, Платон думал об этом, какой же женщиной надо быть, чтоб при судебном разбирательстве потерять право на своих детей и отдать их мужу?

Тут два варианта: или очень хорошей – отдать детей много зарабатывающему и любящему сыновей мужу; или очень плохой – потерять материнское право из-за аморального поведения.

Что было в случае с Ноной, Платону было неизвестно, но он, как оптимист, склонялся к первому варианту. К тому же, после смерти бывшего мужа, Нона легко сошлась со взрослыми, почти самостоятельными, сыновьями и стала с ними буквально дружить.

Почти тоже стало и с Гудиным. Он особенно поддерживал отношения со старшим сыном Олегом, от которого у него как раз и был единственный внук Арсений, и опекал заканчивавшего ВУЗ младшего сына Ивана, родившегося от второй бывшей жены Валентины.

Это во многом объединяло Ивана и Нону, делая их постоянными задушевными собеседниками. Большой любитель посплетничать, Гудин уединялся с Ноной в её кабинете не только для таких бесед, но и чтобы не мешать, а, главное, не участвовать в производственном процессе, одновременно отдыхая от бесконечного трёпа Надежды. Темы обсуждались разные, в том числе интимные. Но, почему-то, только о личной жизни Ноны, а не хитроватого Ивана, видимо, боявшегося ненароком проговориться о наступившей своей несостоятельности, как потенциального любовника.

Рассказывая Гудину о последнем своём возлюбленном, с коим она недавно рассталась, Нона разоткровенничалась:

– «А у него деревенский лоск городского типа! Ну, я и послала его на… хрен!».

– «Красиво жить не запретишь!» – сделал вывод злорадный Гудин.

Прошло несколько дней. Весна набрала силу.

Окончательно проснувшийся после зимней спячки народ, готовился вкусить тёплой жизни.

Готовилась и Нона Петровна, темперамент и энергичность которой иногда заменяли разум, создавая иллюзию бурной, кипучей деятельности, любвеобильности и просто ненасытности жизнью.

– «Ой, хорошо поела! Наконец-то почувствовала вкус к жизни!» – неожиданно разоткровенничалась она после окончания совместной праздничной предмайской трапезы.

– «Вань! А я теперь сажусь на диету, на новую, японскую, на 13 дней!» – искренне поделилась она с лицемером Гудиным.

– «Для похудания лучше садиться не на диету, а на хрен!» – посоветовал ей большой знаток индийских диет.

– «Ванёк! Ты у нас прям мистер – Ваньхренмистер!» – критично резюмировал Платон, защищая оскорблённую в его присутствии Нону.

Но изрядно захмелевшая дородная красавица вдруг перебила знатоков словесности, и запела, под всеобщий хохот сослуживцев, импровизируя на невольно заданную Гудиным тему:

– «А где мне взять такое чу-удо, чтоб от конца и до конца-а!

А где мне взять такое чу-удо, чтоб сесть с надеждой я могла!

И чтоб ничто не отвали-илось. И чтоб ничто не опусти-илось, Когда я ся-яду на-а конец! Когда я… кончу, наконец!».

– «Ну, Нонк! Ты даёшь!» – удивилась Надежда.

– «Да, она всегда всем даёт!» – многозначительно и мечтательно добавил Гудин.

На такую беспардонность старца Нона ответила долгим, молчаливым, но испепеляющим взглядом оскорблённой женщины.

– «Нон! Не обижайся! Я ведь не со зла!» – пытался загладить вину за свою глупость Гудин.

– «А по дури!» – не удержался уточнить Платон.

– «Ну, вот, хотели, как лучше, а получилось, как… вчера!» – внесла ясность уже несколько успокоившаяся недавняя солистка.

Она вообще в последнее время как-то похорошела.

После развода прошло уже немало времени, страсти улеглись, и Нона поведала коллегам о причине разрыва с мужем. Они, как это часто бывает, были банально тривиальны.

Муж сначала перестал оказывать жене знаки внимания, затем загулял, а потом и вовсе изменил. Тогда Нона решила «вышибить клин клином», и вскоре сама нашла другой клин.

После того, как Нона впервые изменила мужу из-за его демонстративной, постоянной невнимательности к её женским потребностям, её словно прорвало. Спусковой механизм был спущен.

Она готова была теперь отдаться всему, что двигалось вокруг неё и совершало возвратно-поступательные движения. Тогда любой мужчина, взявший её за руку, смог бы без труда овладеть её изголодавшимся, трепещущим телом.

Развод их стал неизбежен. Но причиной того стала всё же супружеская неверность мужа. После его предательства она теперь не верила никому, даже своему внутреннему голосу, а с мужчинами общалась лишь, как с временными попутчиками, машинками для секса.

Как-то давно, ещё до Платона, шалавистая Нона схлестнулась в чём-то с принципиальной и щепетильной Надеждой Васильевной Гавриловой. Между женщинами пробежала искра. И с тех пор тёща Платона в своём узком кругу стала называть Нону ведьмой и колдуньей с чёрным глазом.

А та, в свою очередь, за глаза, стала называть Надежду Васильевну «Старухой Изергиль».

Вспоминая эту историю, Надежда Сергеевна Павлова рассказала Платону, что его тёща по своему характеру была очень похожа на её мать, потому Надежда всегда любила и уважала Надежду Васильевну.

Совершенно случайно узнав о позиции Ноны к своей тёще от неё же самой, Платон стал относиться к ней с большей настороженностью. Ибо эта красавица, взращённая в кубанских степях, была востра и несдержанна на язык, что проявлялось в её общении даже с любимыми мужчинами.

Чуть что, она, как лихой казак выхватывала из ножен, то бишь изо рта, свою острую саблю, читай язык, и, не разбирая, кромсала им супостата, направо и налево. В такие моменты на язык ей лучше было не попадаться.

Однажды, увидев Платона слишком коротко подстриженным, из-за чего стали заметны его слегка оттопырившиеся уши, она вдруг неожиданно сказанула, больно резанув гордо плывший корабль ниже ватерлинии:

– «Ты так подстригся, что стал похожим на еврея!».

И тут Платон понял, что Ноне тоже недостаёт ума и такта.

После весеннего заграничного отпуска коменданта, любопытный Гудин попросил Нону рассказать всем о её поездке в Италию, в которой он и сам когда-то бывал:

– «Нон! Ну, ты расскажи про свою поездку в Италию!».

Но, как только Нона открывала рот, он бесцеремонно перебивал её, рассказывая уже о своёй поездке в Италию и своих впечатлениях о ней.

И так повторилось несколько раз.

В конце концов, Нона возмутилась:

– «Вань! Ты всё время затыкаешь мне рот и не даёшь рассказать! Всё бу-бу-бу, да бу-бу-бу! Прям как бабуин какой-то?!».

– «Ну, как Италия?» – немного смутившись, повторил вопрос Гудин.

– «Хорошо! Я даже научилась ругаться по-итальянски!».

– «Как?».

– «Да иди ты на фиг, Антонио!» – вызывая всеобщий хохот, уточнила Нона, обращаясь непосредственно к Ивану Гавриловичу.

Виновница дискуссии вскоре ушла к себе.

– «Да, хорошо, видать, Нонка отдохнула в Италии!» – сделала глубокомысленный вывод Надежда, после её ухода.

– «От такой релаксации у неё даже началась релактация!» – отмочил вдруг Платон под всеобщиё гогот коллег и особое удовлетворение, загрустившего было Гудина.

Такое, прилюдное, бестактное отношение к себе Иван Гаврилович никогда и никому не прощал, потому он ждал удобного случая для реванша.

И такой случай представился.

Нона совершенно доверчиво обратилась к всезнающему доктору Гудину:

– «Вань! У меня что-то сегодня спина болит! На нервной почве?».

Завидовавший недоступным для него её здоровым и красивым формам, Гудин, подкалывая любвеобильную женщину, завистливо и язвительно изрёк:

– «Дурочка! Это у тебя от неровной почвы!».

По привычке сдержавшаяся на очередное панибратство Гудина, Нона всё же достойно ответила доставшему её хаму:

– «Тебе, наверно, твоя Галя дома подзатыльники даёт за такое обращение?!».

Вмешавшийся в их разговор, Платон, тут же уточнил:

– «Так к ней он по-другому обращается!».

– «Эта тема не дискутабельна!» – вдруг витиевато сообщил Гудин, обращаясь ко всем, начавшим обсуждать его Галю.

– «А что значит не паскутабельна?» – съёрничал Платон.

– «Ты мне мозги не ети! У тебя это не получается!» – огрызнулся Гудин Платону:

– «Ванёк! Ты у нас прям, Гомо при матус какой-то!» – не унимался тот.

– «Так это значит, ты только на работе так распускаешься!?» – окончательно пригвоздила Нона к позорному столбу Гудина, тут же повернувшись к мастеру Платону с разъяснением:

– «Замок у нас сломан и приходится теперь входную дверь на палку запирать!».

– «Это плохо! Палка долго не выдержит, если на неё всё время запирать!» – выдал Платон участливо.

Тут же, не разобравшись, о какой палке идёт речь, в их разговор вновь бесцеремонно влез Гудин, давая на старую тему новый совет Ноне:

– «Здоровому телу – здоровую палку!».

Выручая её, на смех коллег тут же отреагировал Платон:

– «Хорошего… не каждый день!».

– «А тебе наверно, вообще никогда не надо?!» – как большой знаток секса, предположил Иван Гаврилович.

– «Надо, Федя, надо! Но не дают!» – многозначительно намекнул кому надо Платон.

Обрадовавшаяся такой позиции коллеги, кому надо тут же неожиданно предложила Платону:

– «Ешь!».

– «Зачем?».

– «Чтобы глаза горели!» – с мечтательным энтузиазмом добавила Нона.

– «И из ушей дым валил?!» – не удержался Платон, несколько лишая её надежды ожидания.

Воспользовавшись подходящей ситуацией, Нона попросила Платона набрать для неё на компьютере, по её исходным данным, один срочный документ. Платон согласился.

Вскоре материал был готов, но к тому времени комендант уже отъехала по делам в институт.

Вошёл взмыленный Гудин, с порога завистливо бросив Платону:

– «Тебе хорошо! Ты сидишь тут на стуле и работаешь! А я по Москве мотаюсь!».

Платон тут же отреагировал:

– «Так каждому своё! Кому стул, а кому… прорубь!».

И лишь через несколько дней заказчица явилась к исполнителю.

Но тогда Платон забыл дома очки. Поэтому на вопрос Ноны, где в компьютере находятся подготовленные Платном для неё материалы, отвечать пришлось Надежде.

В присутствии Платона и Ноны та начала шарить по рабочему столу своего компьютера в поисках нужного файла, приговаривая:

– «Куда же ты, Платон, вставил его?».

– «Да куда надо было, туда и вставил!» – отвечал тот, позабыв, куда он сохранил давно подготовленное для Ноны.

– Наверно, куда попал, туда и вставил!» – пошутила Нона.

– «Но я целкий! Обычно попадаю куда надо и сразу!».

Вечером Платон собрался в гараж. Доехав на автобусе, он, как обычно, пошёл дальше дворами, придерживаясь правой стороны. Идя по тротуару, левее, сзади, он услышал шум приближающегося автомобиля.

Вдруг, впереди, слева из-под забора школы на проезжую часть придворовой территории не спеша вышел большой, чёрно-белый, пушистый кот. Он глянул направо на приближающуюся машину и человека, и, оценив обстановку, величаво проследовал им наперерез.

Видимо, веривший в приметы, водитель легковушки, заметив препятствие, сбавил ход в попытке пропустить вперёд Платона, который тут же всё это и осознал.

И он, не веривший в приметы, невозмутимо продолжил свой путь вперёд, наблюдая, как кот неотвратимо пересекает его путь.

Водитель еле двигавшейся автомашины уже было хотел дать газу, но тут же, видимо в недоумении и нерешительности остановился.

Почти дойдя до линии визирования Платоном своего предполагаемого пути, котяра неожиданно повернул голову направо, и, как показалось Платону, улыбнулся ему.

Возможно почувствовав во встречном кошатника, кот резко свернул тому навстречу, пройдя мимо его левой ноги, чуть ли не касаясь её, задевая брюки хвостом и тихо мурлыча.

Затем он свернул за Платоном к своему дому, окончательно отрезав его от автомобиля. Водитель теперь ну никак не мог бы объехать кошачий след и, остановившегося с невольным хитрецом, Платона.

Вот, тебе и на! Вот и приметы! Не боишься – пройдёшь! А боишься, так попадёшь! Как не ловчи и не тормози! – про себя смеялся довольный Платон.

Желая не портить удачный ход событий, он не стал выказывать котику какие-либо знаки внимания и одобрения, а бесцеремонно и неблагодарно проследовал дальше за незадачливым автомобилистом.

На следующий день Надежда, для очередного переоформления своего денежного сертификата, послала в ближайшее отделение сбербанка Ивана Гавриловича, чем периодически занимался только он один. Заодно с ним со своими платёжками пошёл было и Платон.

Но тогда Надежда озадачила и его, вручив ему деньги для оплаты ещё и своих домашних платежей.

Встав в разные очереди коллеги, маясь от безделья, долго стояли молча.

Но, как бывало нередко, находясь в хорошем расположении духа, через некоторое время Платон начал отпускать в адрес некоторых притомившихся посетителей и полусонных работников сбербанка, в присутствии товарища – верного и благодарного представителя публики – шутки в виде безобидных реплик.

На вопрос стоявшей в соседней очереди женщины к оператору:

– «Девушка! А кто у Вас списывает зарплату по перечислению?».

Незамедлительно последовала, поддержанная пока лишь улыбками, Платоновская ремарка:

– «А списывать нехорошо!».

А вскоре на ответ оператора очередному клиенту:

– «А у Вас будет комиссия!».

Последовало угрожающе-уточняющее от Платона:

– «Ревизионная!».

Платон любил чёткие выражения и частенько издевался над теми, кто допускал двузначное, многозначительное и произвольное толкование слов, в том числе, когда надо, и над собой.

На сообщение оператора впереди Платона стоящей женщине:

– «У Вас платёжка не проходит!».

Платон опять не удержался со своим советом по существу:

– «А Вы её получше засуньте!».

Оплатив свои и Надеждины платёжки, Платон сел на стул, ожидая пока Иван Гаврилович в другой очереди обналичит и продлит действие её же сертификатов. Ждать пришлось долго.

Чувствуя свою вину за задержку товарища, Гудин, после завершения нудной, но ответственной операции, сам пошёл в превентивное наступление:

– «Ты зачем взял её личные платёжки? С какого бодуна? Ты же себя этим унижаешь!».

– «Да нет! Скорее всего, это ты себя унижаешь! Я ведь взял её платёжки, в отличие от тебя, заодно, потому, что иду оплачивать свои! А, скорее всего, унижает она сама себя!

И вообще, следить за тем, кто пытается тебя, якобы, унизить, Вань, это дело не царское! Это дело плебеев, которые всё время бояться быть кем-то униженными!

А я на это не обращаю внимание! Я по этому поводу никогда не комплексую. Каждому своё!».

Эти слова Платона Гудину крыть было нечем.

Он как-то поёжился и быстро пошёл на выход.

Вместе они попутно зашли в магазин отовариться к обеду.

После возвращения в офис и доклада Надежде, Гудин зашёл к Платону.

Расположившись в противоположных торцах стола, коллеги неспешно обедали, одновременно ведя беседы на различные темы.

Разогревшийся с улицы Платон, как обычно поначалу раскашлялся.

– «Чего это ты всё кашляешь и кашляешь?!» – не удержался бестактный Гудин – «Да… рудники, проклятые, замучили!».

Начали, как водится, с политики.

– «А ты слышал: по телевизору сообщили, что Саакашвили изменил свою позицию к России в нашу пользу? Как ты думаешь, почему?» – первым начал Гудин.

– «А ему позвонили из бухгалтерии… из Вашингтона! Я бы теперь на месте Путина заявил, что Россия будет вести переговоры с Грузией, когда сочтёт нужным, а не когда это угодно Америке!» – весело поддержал тему Платон.

Постепенно дошло дело и до анекдотов. Инициатором их, как всегда, был Иван Гаврилович. Но подбил его на это Платон, задав вопрос, помнит ли Иван какой-нибудь забавный анекдот.

– «Конечно, помню! И расскажу! Не чикаясь!».

Он рассказал несколько из них Платону. Посмеялись. Затем Иван Гаврилович стал приставать с тем же вопросом к хозяину помещения.

Платон сам не особо-то и любил анекдоты. И, видимо, поэтому их плохо запоминал. Но зато он иногда придумывал сам, свои.

Видимо по отношению к анекдотам люди, всё-таки делятся на любителей слушать, любителей рассказывать, умеющих их сочинять и нейтральных к ним.

К двум последним категориям и относил себя Платон.

Но в данный момент он решил отблагодарить товарища за внимание, проявленное к себе и познакомить его с давно им придуманным.

– «Армянское радио спросили: А кто сейчас президент России? Ответ: Путин второй! Вопрос: А почему второй? Ответ: А потому, что при Николае втором уже был Рас путин!».

– «Армянское радио спросили: А сколько, по вашему мнению, весит президент России Путин? Ответ: Один пут!».

– «Древний Египет. Два жреца беседуют около только что завершённой огромной статуи фараона. Первый: Какое же это грандиозное сооружение! Второй: Да, наш главный придворный скульптор Тутмес размахнулся не на шутку. Прям Церетели какой-то!».

– «Май. Заканчивается школьный учебный год. На уроке Биологии идёт повторение пройденного материала. Учительница: Ребята! Мы с Вами уже изучили всю фауну: классы, виды, роды, семейства и т. д. Давайте кратко повторим. Вот, Вовочка, скажи, пожалуйста, кто такие членистоногие и какого они рода?». Вовочка встал, якобы в задумчивости морща лоб, ответил: Марья Ивановна! Кто такие членистоногие, я что-то подзабыл, но рода они точно мужского! Под всеобщий хохот не выдержавшая Марья Ивановна почти себе под нос невнятно, но слышно и понятно сидевшим на ближних партах, вполголоса дополнила: Хорошо, что он ещё не сказал, что это те, у которых член в ногах путается!».

– «Подожди, не тарахти!» – оборвал Гудин скороговорку Платона.

– «А я уже заканчиваю! Последний. Самый короткий анекдот-загадка. У какой станции метро в Москве тусуются теперь чеченцы?».

– «Э-э, э-э…» – пытался сделать вид Иван Гаврилович, что вот-вот, сейчас, он что-то ответит.

Но Платон не стал ждать окончаний его бесполезных само мучений и выдал свой ответ:

– «У Партизанской!».

– «Ну, ты даёшь! Действительно, короткий анекдот, и, как всегда, в точку!» – воскликнул, наконец, удовлетворённый Гудин.

Но Платон не был бы Платоном, если бы не попробовал поставить наглеца на место:

– «Ванёк! А вот мой Кешка сразу отгадал! А ты: э-э! А говорил, что у тебя аналитический склад ума и реакция хорошая. Ну, раз тебе понравился этот анекдот, тогда давай тебе в нагрузку ещё один, тоже короткий!».

– «Да ладно тебе! Надоел! Отведись от меня!» – опять обиделся Гудин.

– «Ваньк! Так про нас же!» – настойчиво наседал автор.

Платон теперь и тем более не смог бы остановиться:

– «Наша Надежда входит в кабинет и спрашивает: Платон, а чего это Иван Гаврилович на полу лежит? А я, как бы, отвечаю: а он сказал, что у него реакция хорошая!».

Этим с анекдотами было покончено. Но дальнейшие посиделки продолжили конфузом.

Посмеявшись, коллеги принялись за продолжение трапезы. Иван Гаврилович налил в свою чашку слишком много кипятка, и решил пока лишнее отлить в другую.

Ленивый Гудин, не желая подниматься с места, попросил Платона:

– «Платон! Брось мне чашку!».

Платон, понимая, что это иносказательно, и не для его кистей, некоторое время примеривался, а затем толкнул одной левой пустую чашку по гладкой поверхности стола в сторону Гудина. Да так, что точно попал в цель: в другую чашку, заполненную кипятком. От сильного и точного удара кипяток почему-то выплеснулся по направлению движения битка, прямо Гудину на брюки. Старец взвился аж до потолка. Крутой кипяток молниеносно и полностью проник сквозь тонкую материю лёгких брюк, сразу ошпарив их содержимое: хилые бёдра и сморщенную мошонку.

Платон не смог сдержать своего зычного гогота. Ему было одновременно и смешно и жалко Гудина. К счастью тот, в этот раз, воспринял случившееся тоже с юмором:

– «Ты, наверно, хорошо играешь в бильярд?».

– «Да! Неплохо… Извини! Не хотел!».

– «Ты так меня оставишь без…».

Поняв, к чему клонит Иван Гаврилович, Платон перевёл разговор на политику, но, в то же время, частично возвращаясь к тому же.

– «А ты знаешь, что авианосец одновременно является и сперматоносцем, а может оказаться и спидоносцем?!» – вдруг неожиданно и риторически спросил он.

А закончили разговор они почти сексом. К Платону Петровичу и Ивану Гавриловичу вскоре явилась красиво-зрелая посетительница, видимо пришедшая за очередной порцией лечебного товара.

Эта женщина расхваливала, с пользой употреблённое ею льняное масло, позволившее ей быстро от чего-то вылечиться:

– «Я уже выпила две из пяти купленных у Вас бутылок, и чувствую: больше не лезет. Думаю себе, значит выздоровела!».

– «А Вы будете ещё что-нибудь брать?» – естественно поинтересовался Платон.

– «Нет! Я просто хочу Вас всех за это поблагодарить! Здесь всё своё, домашнее, качественное!».

С этими словами женщина вынула из своей сумки свёрток, осторожно положила его на стол, и искренне заявила, крестясь и поклонившись:

– «И низкий Вам поклон!».

А Платон, указывая Гудину на явственно выпятившийся, проявившийся её рельеф, шепнул тому на ухо:

– «Чур, я сзади!».

Женщина попрощалась и направилась к выходу. Навстречу ей, словно почувствовав послание небес, неожиданно вышли Надежда с Алексеем.

Выслушав слова благодарности и в свой адрес, они повернули к Платону. Послушав, и смеясь, посочувствовав подмоченному ошпаренному, Надежда по хозяйски открыла подаренный свёрток, вынув из него и положив на стол, на вид обычные куриные яйца.

Разбирающаяся в них начальница, не упустила возможность показать коллегам свои зоологические познания:

– «Хорошие яички! Свеженькие!».

– «Только что из мошонки!» – не удержался от комментария Платон.

– «Так она же сказала, что это её, то есть свои!?» – захлёбываясь от смеха, сам себя превзошёл в юморе Иван Гаврилович.

Неожиданно появилась и Нона. Увидев вновь подаренное, она с нескрываемой завистью и сарказмом обратилась к Надежде:

– «Надь, ты стала, прям, как Якубович! Тебе всё несут и несут подарки! Вон, уже и яйца понесли, а раньше фейхуёвоё варенье даже приносили!».

Пришлось Надеже поделиться и с Ноной.

Чтобы облегчить начальнице решение этого вопроса, Платон пожертвовал Ноне свою долю яиц, мотивировав это тем, что поедет в другое место и домой яйца в целости и сохранности не довезёт.

А жадный Гудин, чтобы хоть как-то умалить бескорыстное и товарищеское отношение Платона к Ноне влез со своей позорной ремаркой:

– «Во! Платон уже Нонке свои яйца отдаёт!».

– «Ванёк! Ну и шуточки у тебя! Прям экскримётные!».

– «А это просто всё попало в струю!» – неуклюже оправдывался Иван Гаврилович перед Ноной.

– «Да! Она у тебя очень уж толстая!» – якобы понял его Платон.

А видя, что Гудин его не понял, Платон более доходчиво уточнил:

– «Вань! Что ты всё время ёрничаешь и ёрничаешь? У тебя как будто шило в жопе, или…указующий перст торчит?!».

Посмеявшись, разобравшись и разобрав, члены коллектива снова разошлись по своим рабочим местам. Вскоре к Платону вновь вошла Надежда Сергеевна. Она сообщила о своём телефонном разговоре с представительницей одного из иногородних поставщиков биодобавок, курирующей новые разработки своей организации, известной Платону Еленой Трифоновой, которая часто обращалась к Надежде за помощью в передаче её документов в находящийся поблизости Институт питания. Так сложилось, что это дело Надежда всегда поручала только Платону. Он стал как бы постоянным представителем Елены в этом институте.

– «Я сказала ей: Лен! Не волнуйся! Он для тебя сделает всё, что ты захочешь!».

– «И она обрадовалась?» – попытался тонко подколоть Надежду Платон.

– «Конечно! Зачем ей самой из Нижнего переться в Москву? Лучше она тебе даст! И тебе и ей хорошо!» – просветила та коллегу, не следя за своей речью.

– «Будем надеяться, что так и будет! Но на расстоянии?!».

– «Я ей так и сказала: Лен! Лучше ты Платону дашь, и он сделает всё, как надо, в лучшем виде!» – не поняла та явного намёка.

– «Он постарается! Он в этом деле большой специалист!» – выдав Платону комплимент, пообещал Гудин, смеясь над Надеждой.

Платон тут же напомнил Ивану:

– «Ваньк! А ты помнишь, как вчера отчубучил? Ну, ты и дал жару! Спасибо тебе за очень тактичную… подколку! Ты просто непревзойдённый мастер этого, своего любимого, жанра! Я отдаю тебе пальму первенства в этом вопросе. Твоей способности обсерать людей просто нет предела!».

Гудин обиделся. Когда около шестнадцати часов дня он, как это часто делал ранее, собрался смотаться домой, то перед этим, видимо забывшись, вдруг начал громко лячкать и чмокать, явно что-то дожёвывая и досасывая из возможно ранее съеденного и выпитого, при этом противно цыкая зубом.

Хоть бы, говнюк, делал бы это где-нибудь в другом месте! – терзался тогда хозяин помещения.

Наступили летние дни. Платон первым отгулял, вернее с удовольствием отработал на даче, большую часть своего отпуска, и прибыл на работу.

Первой обрадовалась его появлению Надежа Сергеевна.

Она попыталась что-то выяснить по поводу его отдыха, но не получилось.

– «Ну, как! Разрешение на фасовку готово?» – сразу перехватил Платон инициативу, переводя разговор на производственную тему.

– «Пока нет, ещё готовят!».

– «Что-то долго? Наверно пишут по слогам?!» – начал он, возможно коллегами подзабытую в его отсутствие, предпроизводственную юмористическую разминку.

В начатую Платоном тренировку включилась и Надежда Сергеевна:

– «Я на днях говорю мужу: Андрюсик, а у меня стимул появился! А он мне в ответ: А как его зовут?!».

Тут же зазвонил телефон. Видимо до сих пор не потерявший своего боевого настроя, Андрюсик оказался лёгок на помине:

– «Да, здорова! Всё в порядке!..».

– «А чего ты хотел?..».

– «Подорвать моё здоровье?!».

Тут уж вмешался и Гудин со своим кроватным юмором. Он вызвал Надежду на откровения по поводу её прошлых, молодых дел и похождений, и подловил её. На информацию, что в их студенческом общежитии спальные места были удобными и широкими, Иван Гаврилович многозначительно поинтересовался:

– «А кровати не скрипели?».

– «Нет! У нас кровати были деревянными, крепкими!» – не поняв подвоха, уточнила Надежда.

Однако, в отличие от Надежды и Алексея, как всегда всему и вся завидовавший Гудин, встретил Платона пока молча и настороженно, видимо увидев, что он уже с утра отоварился к обеду и положил в холодильник ещё и мороженое.

Когда же Платон в обед вкусил долгожданный хрустящий стаканчик, малоумный, в присутствии зрителя Алексея, не смог удержаться от привычного своего выступления с обязательным оскорблением:

– «Ну, ты, как всегда, жрёшь своё мороженное!».

– «Не жру, а ем!».

– «И ангины не боишься!

– «А чего вагину бояться?!» – успел вставить ему в пику Платон.

– «И никакая зараза не берёт!» – продолжил хамить не расслышавший подвоха Гудин.

– «Даже Гаврилыч!» – снова схохмил Платон, успев перебить Алексея, у которого с губ чуть не слетело более увесистое:

– «…в рот!».

В один из летних дней Платон задержался в офисе один. Ему было поручено дожидаться приезда за товаром Ольги Борисовны – врача одного из подмосковных санаториев. Однако та припозднилась почти на полтора часа, хотя вполне могла бы и подгадать приехать до окончания рабочего дня.

Возможно, что всё это было специально подстроено Надеждой – предположил Платон.

И вот в открытую дверь кабинета впорхнула, словно белая птица, эта самая Ольга Борисовна.

Поздоровавшись, она бросила – я сейчас, и скрылась в туалете. По интенсивно-громкому журчанию можно было догадаться о перенесённых терпеливой женщиной муках.

Вернувшись в офис, Ольга встала напротив нелюбезно всё ещё сидящего за столом Платона и низко наклонилась к нему с надуманным вопросом, скорее всего специально оголяя и демонстрируя ему свои вольные груди, смачно свисавшие в глубоком декольте её белоснежной сорочки на голом теле, словно всем своим видом говоря: ну, вот, я пришла! Я готова! Я твоя!

Платон невольно оценил её груди, как наиболее распространённые у нормальных, чуть худощавых женщин, средние между le sein и la mamelle по его почти забытой французской классификации.

Вот именно сейчас мне надобно бы встать и забраться туда своей правой пятернёй, схватившись за её левую сизочку, с каким-нибудь циничным, лицемерным вопросом, одновременно взяв её за космы на затылке левой пятернёй.

А затем, притянув к себе, слиться с нею в страстном поцелуе.

А потом выйти из-за стола, не отпуская правую руку, и левой пятернёй проводя снизу вверх по бедру, задрать ей подол аж до сисек.

Не удивлюсь, если окажется, что она ещё и без трусов – прокрутив в голове эти эротические кадры, сделал обоснованный вывод Платон.

Он тут же почувствовал, как ниже его ватерлинии зашевелилось и его подсознание.

Конечно, если бы я был холостой, или голодный, то сейчас здесь бы её и поимел. Во всяком случае, попытался бы. А так? Зачем? Это что? Похоть? Проблем наживёшь больше, чем получишь удовольствия! Да ну её на фиг, эту Ольгу Борисовну! Раньше надо было решаться! А сейчас я уже давно остыл.

Особенно после информации Надежды, что у этой Ольги есть любовник в санатории, её же начальник, который, кстати, часто её же и сопровождал в поездках к нам в офис. Может и сейчас он сидит на улице за рулём иномарки?! – продолжал размышлять про себя Платон, принимая окончательно решение.

– «А вон Ваша коробка с чаями! С Вас…» – начал, было, Платон.

– «Да, я знаю, мне Надежда Сергеевна говорила!» – быстро заткнула она рот непутёвому недотёпе.

С этими словами Ольга Борисовна повернулась к Платону спиной, всё ещё продолжая одёргивать такую же белую, короткую, как у молоденькой пацанки, юбчонку, наклоняясь над низким диваном, якобы с целью проверить неоднократно перепроверенное содержимое коробки.

При этом естественно ещё выше оголилась тыльная сторона ещё нетронутых загаром её белых бёдер.

Эх, сейчас бы встать из-за стола и начать искать на полу около её ног, например, потерянную скрепку, в самый ответственный момент, подняв свой взор вверх к её заветному месту! – пронеслась у Платона шальная мысль.

Или подойти к ней и, положив руку на талию, также наклониться, якобы пересчитывая товар. Затем неспешно провести горячей пятернёй по ягодице вниз, до контакта с голым телом, и, якобы испугавшись оного, спрятать кисть руки обратно, но уже под подол, между ног, до нового контакта с таким же горячим, но наверняка ещё и влажным! – изощрялся он в своих мечтаниях.

Нет, надо завязывать с этим! А то ещё докатишься до адюльтера! – опять принял он окончательное решение.

В этот момент, так и не дождавшись ожидаемого, Ольга Борисовна вынуждена была распрямить свою притомившуюся без нагрузки и ласк спину, полностью выпрямиться и обернуться, с укоризной и лёгким раздражением взглянув на Платона.

В конце концов, сколько же можно стоять так, полураком, по нескольку раз, якобы, рассматривая товар в коробке?! Поди, и ноги уже устали от напряжения?! – мелькало в сознании Платона.

Однако он успел отвести свой любопытствующий взгляд в сторону, судорожно схватив телефонную трубку, и начав нарочно набирать на клавишах произвольный номер.

– «Вам помочь?» – поднял он на неё, ставшие уже невинными, глаза.

– «Да, нет! Мне помогут!» – как-то даже теперь немного злорадно ответила она, всё же с нескрываемым сожалением взглянув на продолжавшего сидеть Платона.

Ну, вот, как я и думал! Так и есть! Её мужик ждёт в машине, пока она здесь удовлетворится! – немного с досадой понял Платон.

Это ж надо, такое придумать?! Приехать с любовником, чтобы отдаться другому! – продолжал он ревниво недоумевать.

А может она и не хотела вовсе со мной? Так зачем же тогда весь этот спектакль с голыми телесами? Хотела надо мной поиздеваться, да и ручкой помахать? – неожиданно для самого себя стал искренне возмущаться Платон.

– «Хотела! Хотела! Ещё как хотела! Вон как из одёжи вылезала и голыми грудями перед твоим носом трясла! А если бы ты, дурачок, поставил коробку на пол, то тогда бы она наклонилась над нею полностью, и ты бы увидел то, что тебе предназначалось! Ведь ты тоже хотел! Вон как хотел!» – наконец проснулся, несколько лет дремавший в его сознании озабоченный, озорной и лукавый чёртик.

Платон встал из-за стола, нисколько не стесняясь своего восставшего под джинсами естества, взял в руки коробку и понёс её к выходу на улицу.

Ольга Борисовна, увидев результат своего обольщения, пыталась что-то сказать ему, может даже остановить его и исправить положение, пока не поздно.

– «Платон! А Вы…Вы…» – начала она жалобно и растерянно скулить, пытаясь что-то сказать, в попытке перегнать его и остановить.

Но он, глубоко вздохнув для физического успокоения, пропустил мимо себя страждущую сучку, невольно и с сожалением ощутив призывный аромат её прекрасных и соблазнительных дамских духов.

– «А Вам нетрудно дверь придержать?» – твёрдо и уверенно попросил он, в упор впиваясь в её расширенные очи своим холодно-голубым взглядом, и чуть с ехидцей улыбаясь.

– «Да! Конечно!» – подобострастно откликнулась она, с трудом придерживая тяжёлую дверь, распахнутую Платоном.

Тот прошёл мимо неё с коробкой и чтобы не утруждать изящную женщину, сам упёрся в следующую дверь, толкая её ягодицами.

В этот момент, увлечённый проходом через дверной проём, Платон не заметил, как Ольга, будто бы невзначай, чуть наклонившись, коснулась его кисти между большим и указательным пальцами губами, не то, поцеловав, не то, просто так, случайно.

Тут же парочка оказалась на улице.

И действительно, из стоявшей поблизости иномарки вышел уже знакомый Платону пожилой, красивый, импозантный мужчина и, просверлив его вертухайским взглядом, открыл багажник.

– «Так быстро?» – удивился он, продолжая, как бультерьер, поглядывать на Платона.

– «Да! Надежда Сергеевна меня не дождалась!» – ловко оправдалась потенциальная изменщица.

Ничего себе! Вот, оказывается, кем бы она прикрылась, случись у нас с нею секс! Во! Бабы хитрые, какие! И вероломные! – одновременно возмущённо, удивлённо и восхищённо подумал Платон, ставя коробку на дно вместительного багажника.

Тем временем мужчина молча распахивал заднюю дверцу авто, пропуская в него свою коварную возлюбленную.

– «До свидания!» – заметно игривым тоном, но безлично, дабы не вызывать лишнюю ревность у своего Отелло, попрощалась она с Платоном, задерживая на нём весёлый взгляд.

– «До свидания!» – не глядя на неё, сухо ответил Платон, гордо-холодным взглядом испепеляя водителя, и, как бы невзначай, касаясь губами места на кисти, только что одаренного поцелуем.

Этим, замеченным Ольгой, демонстративным жестом он как бы перекидывал невидимый мостик и оставлял женщине хоть какую-то надежду.

Но больше Ольга Борисовна в их офисе не появлялась.

Позже Платон вспомнил, как давно Марфа, по поводу отношений Платона к Ольге Борисовне, сказала Надежде:

– «А он на неё давно положил… ноль внимания!».

Однако, скорее всего отсутствие Ольги Борисовны было связано с уменьшением ассортимента продаваемых ими биодобавок, в связи с уходом из их коллектива Инны Иосифовны Тороповой.

На следующий день Платон доложил начальнице о выполненном задании, и по её реплике понял, что она весьма в курсе всего происшедшего и несостоявшегося:

– «Эх, Платон, Платон… Ну, ладно!».

По-полудню Надежда уже просто вбежала к Платону, тут же на ходу выпалив обедавшему:

– «Платон! Иди скорее! Алексей приехал!».

Тот, несколько шокированный её беспардонностью, скрывая лёгкое раздражение, саркастически ответил:

– «Какая радость! А что, он без меня не может начать разгружать?!».

Надежда встала посреди комнаты, невольно уперев руки в боки, и вдруг ещё больше усугубила обстановку своей вопиющей бестактностью:

– «Хватит есть! Иди!».

Платон, не зная, что и ответить природной хамке, выждал паузу, и неожиданно, вместо заранее для таких случаев заготовленного:

– «А етьбу, как известно, прерывать нельзя!».

Ехидно предложил ей:

– «А ты попей чайку-то! Горячего!».

– «Да нет, я уже пила!» – чуть доброжелательнее ответила она.

Тогда, хрен ли здесь стоишь?! – пронеслось у него в голове.

– «Надь! А Гаврилыч то где?» – неожиданно для неё и себя спросил Платон.

– «А я его отправила в Люберцы! От него всё равно тут проку нет!».

– «Да! От собаки и то больше проку! Она хотя бы в такие моменты не лает!».

Платон знал, что говорил, ибо Надежда просто обожала собак и кошек, и уважала их больше, чем некоторых людей, особенно громыхало Ивана Гавриловича Гудина.

После разгрузки и обеда Алексей собирался съездить на их новую базу за коробками с банками для Платона.

– «Ну, с богом! Ключи от базы взял?» – напутствовала Надежда Алексея в присутствии Платона.

– «Взял!».

– «А бога?» – не смог не встрянуть Платон.

Однако на следующий день Надежда, как всегда, как и должна была поступить начальница, смягчила своё отношение к Гудину.

– «Иван Гаврилович! Я сейчас помазала руку лиственничным маслом! Так здорово!».

– «Ну, дай попробую, хотя бы на палец!».

– «Ты бы лучше помазал другой палец!» – не смог не вмешаться Платон.

Почувствовав к себе доброжелательное отношение начальницы, Иван Гаврилович распустил крылья и совесть.

Гудин смело попросил Алексея, идущего вместе с Платоном в магазин за коллективными покупками к обеду:

– «Алексей, возьми колбасу другую, а то прошлый раз жёсткая была. А у меня зубы…».

– «Так мы тебе и не дадим!» – надсмехаясь, повернулся Платон к Алексею.

А после обеда Платон вполне безобидно спросил, севшего за кроссворд Гудина:

– «Ты, что? Хочешь мозги разрабатывать?!».

– «Да!».

– «А они у тебя есть?».

Так и не осилив кроссворд, Иван Гаврилович ушёл покурить. Платон сел на его место и почти всё отгадал.

Вернувшийся курильщик, увидев почти полностью заполненный газетный лист, не стал разбираться, а сделал вид, что весь переключился на работу.

Он позвонил в институт, разыскивая бухгалтера Максима, к которому должен был вскоре подъехать:

– «А Максим на месте? Нет?! А когда будет? Через час! Ну, хорошо! А то к нему как раз через час приедут…».

– «Из прокуратуры!» – подсказал ему Платон.

Эта шутка вырвалась у Платона недаром. На протяжении последних лет его трижды вызывали в качестве свидетеля в различные следственные органы. Сначала в УБЭП, потом в Российскую и Московскую прокуратуры.

И везде следователей интересовал практически один и тот же вопрос о давнем участии Платона в создании, регистрации и продаже многочисленных новых ООО, некоторые из которых потом были использованы некими злоумышленниками для совершения различного рода экономических преступлений.

Вот и накануне утором ему пришлось задержаться, и опоздать на работу.

Привязанный к летней дачной электричке, Платон иногда и так, без исполнения гражданского долга, задерживался по утрам. Надежда знала об этом. Потому Платону стали непонятны её периодические поглядывания на часы при его с задержкой появлении на работе.

Постепенно неумело завуалированные Надеждины упрёки по поводу опозданий Платона стали его немного доставать.

Ещё давно, работая в другом офисе, в другой фирме, Платон отучил своего бывшего начальника смотреть на часы всякий раз, когда приходили на работу его подчинённые.

Тогда Платон тоже стал демонстративно смотреть на часы при входе к нему начальника, и не только при приходе его на работу.

Вскоре тот заметил необычные действия подчинённого и, не удержавшись, желая дать урок всем присутствующим, при свидетелях бесцеремонно спросил:

– «А что это Вы, Платон Петрович, всё время смотрите на часы, когда я к Вам вхожу в кабинет?».

– «А я обратил внимание, что Вы частенько поглядываете на часы. Значит, Вас интересует текущее время! Так почему бы мне не помочь Вам, сразу сообщив его при Вашем здесь появлении!» – тут же неожиданно для всех выпалил Платон.

– «Вам же лучше, да и нам проще!» – добавил он на молчаливое удивление шефа, под начавшиеся уже проявляться саркастические улыбочки коллег.

Почему-то в такие моменты и самый младший в их коллективе Алексей стал недружелюбно коситься на Платона. Видимо ему тоже иногда, но в большей мере, перепадало от начальницы за опоздания.

И, наконец, Алексей докатился до простой подлости, но изощрённой.

Накануне, согласно плану на следующий день, Надежда до обеда находилась у зубного врача, а Иван Гаврилович с утра должен был съездить в другую организацию за документами.

Алексей должен был к 10 часам уже привезти свой груз в другую фирму, а Платон с 10 часов – быть в офисе.

Но Платон с утра проводил Ксению в больницу, по её просьбе держа это пока в секрете.

Поэтому в офисе он появился только в половине двенадцатого, неожиданно застав там Алексея, раздражённо заканчивавшего возиться с их постоянным клиентом из Тулы Хайдаром Михайловичем.

Этот клиент, фанат биодобавок и здорового образа жизни, был особенно приятен в общении.

Хайдар в молодости был необыкновенно красив, как девушка, внешне напоминая удачного отпрыска восточного хана. Его жена Алла, иногда заменявшая в поездках мужа, была под стать ему. Даже в пятидесятилетнем возрасте они всё ещё смотрелись, как молодая парочка.

Ранее Хайдар работал корреспондентом местной газеты, был не только образован, но и очень хорошо воспитан, особенно культурен и приятен в общении, и необыкновенно аккуратен.

Увидев Платона, Алексей судорожно и даже со страхом выключил компьютер, на котором занимался своими делами, выгнал клиента с его биодобавками из офиса в помещение к Платону, сразу на ходу, оправдываясь, бурча под нос:

– «Пойдём разгружаться!».

Хотя это он должен был сделать давным-давно сам один, ибо груза было совсем мало.

Платон, конечно, не прореагировал на «указание» коллеги, продолжая переодеваться, беседую с Хайдаром Михайловичем, и одновременно ещё на ходу и подкрепляясь.

Закончив необходимые процедуры, запив пряники водой, оставив туляка упаковывать свой груз, Платон прошёл на склад, куда лишь только что спустился с улицы, от своей машины, якобы, давно торопящийся Алексей.

Платон успел лишь увидеть, как тот ставит первую коробку, видимо нарочно, за то, что Платон опоздал к разгрузке, так, чтобы загородить ему доступ к его другим коробкам.

Перспектива потом снова переносить все эти новые коробки на другое место естественно не могла понравиться никому.

И Платон, на этот раз, нисколько не боясь обидеть ранимого коллегу, сделал ему, как несмышлёному ребёнку, чёткое и твёрдое замечание в менторском стиле самого Алексея:

– «А коробки не надо сюда ставить! Они загородят подход к другим!».

С этими словами он взял уже поставленную Алексеем коробку и переставил в другое место, добавляя:

– «Лучше вот сюда! Отсюда и брать удобнее будет!».

Тут же он стал, как всегда, как заведующий складом, сам укладывать на место подаваемый Алексеем груз.

Быстро закончив разгрузку, оба вернулись в свои апартаменты. По пути Платон сделал «контрольный выстрел», спросив Алексея:

– «А ты деньги с клиента взял?».

Но в ответ от мимо проходившего хмурого Алексея – лишь тишина.

Тот в этот момент уже вешал в платяной шкаф свою рабочую куртку.

Тут же до Платона донёсся разговор туляка с Алексеем и предложение того забрать у него замену за давно взятый им в аренду у Платона большой, специальный пакет.

Хайдар Михайлович как всегда что-то оживлённо рассказывал, слишком медленно, как, наверно, показалось Алексею, многократно сворачивая этот такой безмерно огромный пакет.

И тут терпение молодого хама, всегда лицемерно пытавшегося выглядеть добропорядочным, лопнуло. Он с такой злостью и силой захлопнул дверцу несчастного шкафа, что та заглубилась во внутрь почти на две свои толщины и полностью заклинилась с полом и другой дверцей. И как только не разбились стёкла? Тут же он ворвался в свой офис и грохнулся в кресло, но уже за другой компьютер, начальницы.

Платон, сразу ничего не поняв, пытался открыть дверцу, но тщетно. Не за что было даже взяться.

Тут же, стоя в дверном проёме открытой двери офиса, он вполне дружелюбно и корректно обратился к Алексею:

– «Лёш! Ты так сильно закрыл дверцу шкафа, что даже я её не могу теперь открыть! Поди, открой!».

Уже уходя к себе, Платон, не веря своим ушам, впервые в жизни услышал официальный мат в исполнении Алексея, да ещё в присутствии посторонних, грубо брошенный, очевидно, в адрес туляка, но косвенно и в его адрес:

– «…затрахали меня Ваши пакеты и шкафы! Я к десяти должен быть в другой фирме!».

Не ожидая такой злости и хамства от молодого, зрелые клиент и Платон изумлённо переглянулись.

Платону тут же пришлось что-то пролепетать шутливое и невнятное, пытаясь как-то сохранить лицо и имидж своей фирмы.

Что-то вроде того, что парню сегодня, наверно, не дали, а деньги, наоборот, взяли. Не выспался мол, и прочее.

Алексей уехал. Уехал и сконфуженный, словно оплёванный, Хайдар Михайлович.

Вскоре пришёл Гудин, с которым Платон поделился увиденным и услышанным.

И всё было бы ничего, но вскоре по мобильнику позвонила Надежда, поинтересовавшись, всё ли в порядке, еле шевелившая губами, и бормоча что-то невнятное выходящим из заморозки языком.

Через час она явилась лично, и с порога при Ноне и Иване Гавриловиче объявила, что будет «ругаться на Платона» за то, что тот поздно пришёл на работу и сорвал поездку Алексею, а её замучили звонки на мобильник, на которые она при всём желании не могла ответить.

И хотя Надежда это сказала без зла и раздражения, у всех присутствовавших, уже давно привыкших к её ограниченности узким кругом лишь своих профессиональных знаний, это вызвало немалое удивление.

Платон тут же объяснил начальнице своё опоздание, якобы, сдачей анализов в поликлинике, и выразил удивление по поводу претензии к нему с её стороны, ибо его работа никак не была связана с работой Алексея.

Тут же Надежда, уже смягчившись, просторечно объявила:

– «Я хоть и ругаюсь на Вас, но вот тортик принесла!».

– «Хамство тортом не замажешь!» – почти на ухо Гудину прошептал Платон, вызывая у того кривую усмешку.

Чуть позже Платон с Гудиным уединились и разобрали ситуацию «по косточкам». В результате этого они пришли к единодушному выводу, что:

Во-первых, Алексей сам опоздал на работу.

Во-вторых, сразу сел за Интернет, сорвав телефонную связь клиентам с их ООО.

В-третьих, на его беду приехал клиент туляк, которого он вынужден был теперь обслужить.

Хотя Алексей вполне мог предложить Хайдару Михайловичу, как приехавшему без предварительной договорённости, подождать прихода Платона.

В-четвёртых, чтобы оправдать свои два срыва, Алексей свалил всё на Платона, заложив и подставив его, как опоздавшего, свалив на него всю вину, сообщив об этом несколько позже Надежде по мобильнику. А это уже явно пахло подлостью и жидовщиной.

Как привыкшая всегда потакать главному работнику и избаловавшая его, не имея способностей к аналитическому мышлению, та сразу ударилась в эмоции в неправильном направлении.

Этим она в этот раз весьма удивила не только Платона, но и всех свидетелей, очередной раз, подтвердив их предположение об отсутствии у неё всякого присутствия.

– «Во, гадёныш!» – возмущался Иван Гаврилович на Алексея.

– «Во, подлец!» – поддакивал ему Платон.

– «Будем делать выводы!» – уже вместе решили они.

– «Советские люди так не поступают!» – саркастически добавил Платон понимающему Гудину, вспомнив недавнее гордое заявление Алексея, что, мол, советские времена кончились!

И тут-то до Платона наконец-то дошло, что Алексей просто дурачок!

И он показал Гудину набросок стихотворения об Алексее:

Иногда Алексей, возможно и от бессилия, пытался подтрунивать над Платоном.

Как-то раз, объявив, что теперь он идёт в магазин, Алексей предложил что-нибудь купить и для Платона. От неожиданности и от неготовности тот замялся. Тогда Алексей пошёл в атаку:

– «Хочешь, красной икры куплю?» – неожиданно проговорился он от всё ещё неостывшей досады за неприятие прошлого предложения Платона купить под Новый год для всех сотрудников, через его сына Даниила, красной икры по приемлемым ценам.

Тогда Алексей с апломбом заявил, что знает, где она дешевле, и единственный отказался, оставшись без традиционного, относительно недорогого праздничного лакомства на своём столе.

Поняв, что сейчас выдал себя, он тут же скорректировал своё по-детски глупое предложение:

– «Или, может, чёрной?».

– «А ты пойдёшь покупать для себя и Надежды?» – спокойно сбросил того со своего конька Платон.

– «Да!».

– «А я, пожалуй, сам схожу. Ещё не знаю, что хочу!».

Вскоре Платон привычно направился по ближайшим магазинам, а когда вернулся, Алексей был уже на месте.

Тут же, неожиданно для Платона, Надежда пригласила всех за общий стол.

Какой же Алексей все же придурок! Выходит, что я вообще зря ходил и тратился! Нарочно, что ли он это сделал? Ну, и дурак же! – возмущался про себя Платон, которому теперь невольно пришлось есть в основном своё.

А на вопрос Надежды, почему он не ест общественную колбасу, Платон ответил, что лучше съест свою рыбу.

Пытаясь как-то исправить результат этой мелкой пакости, оставившей Платона без его доли общественного достояния, Алексей, чуть ли не выдавив из себя крокодилову слезу, стал предлагать Платону колбасу, лицемерно советуя тому хотя бы взять её с собой домой, или убрать в холодильник на следующий день.

Вскоре Алексей ушёл в отпуск, за ним и Иван Гаврилович. Платон остался наедине с Надеждой, но в разных помещениях.

Не имея аудитории для хвастовства, Надежда стала донимать Платона, периодически заходя к нему и как всегда взахлёб рассказывая об успехах своей семьи. А Платон, как человек воспитанный, был вынужден всё это слушать.

Особенно она любила рассказывать о сыне Алексее, о его успехах в учёбе, домашних делах и спорте.

– «Жалко мой Андрюсик не такой, как ты! Он только способен на пассивный отдых. Ему бы только полежать. А Алёшка вынужден ходить к другу Роману и заниматься с его папой. Вот ты бы наверняка и спортом и делами занимался бы с ним?!».

– «Конечно! Я вот со своими пытаюсь всем этим заниматься, но они, ни в какую! Им бы тоже только отдохнуть пассивно».

– «Я тут думала, а чему он сына научил, и что-то пальцы не загнулись!».

– «Не переживай! Твой Алёшка сам всему научился! Самое главное, что он у тебя трудолюбивый, пытливый и любознательный! Настоящий мужик! Такой никогда и нигде не пропадёт!».

– «Да! У него даже отец теперь всё время спрашивает совета!».

– «Ну, вот!» – наконец успокоил её Платон.

– «Да, ты прав!».

– «Недаром же Лёшка всё время просиживает за учебниками!».

– «Да ты что?! Зачем же ему крапеть?» – риторически высказалась Надежда о постоянных сидениях за учебниками некоторых других отличников из класса сына.

Постепенно обсуждение переместилось на Ивана Гавриловича Гудина. Тон и тему, конечно, задала Надежда Сергеевна.

– «Ну, наконец-то! Лёд тронулся!» – порадовалась она тому, что Гудин стал лучше работать.

– «Говно оттаяло, всплыло и поплыло!» – указал Платон на преждевременность её радости.

– «Чегой-то ты так о нём?!».

– «А мне надоела его неполноценность!».

– «Да! Его от старости уже шатает. Поэтому он своими хилыми бёдрами даже вон покосил тумбу около своего стола!» – не поняла Надежда сути сказанного Платоном.

Поэтому сначала перешли на другие темы, затем разошлись.

Не любившая грязи Надежда, не стала дожидаться новую уборщицу и принялась сама наводить порядок – мыть пол в коридоре тряпкой на швабре.

Видя её рвение, Платон не удержался от комментария:

– «Надь! Ты так дойдёшь и до Индийского посольства!».

Надежде понравился такой комплимент её работоспособности, и она, посмеявшись, принялась ещё интенсивнее тереть пол.

Вскоре запыхавшаяся и довольная наведённой чистотой, она удалилась в свой кабинет, и утомлённая надолго затихла.

Через некоторое время Платон, успевший насладиться долгожданной тишиной, услышал от неё через открытые двери:

– «Платон! Принеси три…».

Но, оборвав мысль на полуслове, она заговорила по телефону, не успев всего лишь произнести, с чем коробки, большие или маленькие?

Ну что за неуважение к людям у деревенщины неотёсанной?! – лопнуло его терпение.

Не хочешь говорить, так и не начинай! А то я теперь, в ожидании окончания её фразы, должен, что ли стоять рядом и в рот ей смотреть?! – возмущался про себя Платон.

– «Я, кажется, потеряла канву?» – оправдывалась потом она за свою бестактность.

В магазин эти дни теперь, естественно, ходил только Платон. Возвратившегося его, в холле встретила Нона.

– «Ты уже купил покушать?» – спросила она Платона, имея в виду потребности Надежды, и копируя её лексику:

Тот, понимая иронию коллеги, тут же схохмил:

– «Нет! Лишь кому поесть, а кому и пожрать!».

После обеда к ним зашёл редкий посетитель – пожилой мужчина.

В его присутствии Надежда опять окрикнула Платона по имени и попросила его исполнить заказ.

Видя, что Платон с посетителем быстро нашли общий язык и мирно о чём-то говорят, она вдруг заревновала.

Когда Платон пожелал что-то уточнить, Надежда вдруг неожиданно для мужчин огрызнулась ему:

– «Ты, что? С ума сошёл?!».

– «Да! Что бы быть к тебе поближе!» – неожиданно попытался тот как-то скрасить прилюдное хамство начальницы, и посадить её на место.

Заказчик лёгкой улыбкой оценил интеллектуальный юмор Платона и, уходя, предварительно рукою выманив того в коридор, тихо спросил:

– «Она так к Вам обращается, как будто Вы её… извините меня за наглость и откровенность,… потрахиваете?!».

– «Да, нет! Просто, к сожалению, у неё высшее и кандидатское образование только по главной специальности, а по культуре – только трёхклассное! Хотя, может быть, так проявляется её заветная мечта?!».

К сожалению, Надежда Сергеевна была специалистом высшей пробы только в своём деле, в работе.

– «Так может Вам… её… того…!» – пытался намекнуть Платону, а заодно и разведать ситуацию, седой сводник, или даже тайный её вздыхатель.

– «Да мне она…! Это, как собаке… шестая подошва!» – успокоил и обнадёжил того Платон.

– «Разве порядочная женщина обратиться к зрелому мужчине на «Ты»? Только шлюшки могут так!» – подвёл итог загадочный посетитель.

Через несколько дней появился Алексей.

– «Ну, как? Удавось что-нибудь сделать?!» – спросил незаменимый.

– «Да, удалось! Не было ни гроша, и вдруг… ни шиша!» – в пику его ехидству, но непонятно ему, съязвил Платон.

А вскоре явился загорелый и весёлый Иван Гаврилович. После отпуска ему явно не работалось. Он больше шатался без дела, часто покуривая на улице, собирая сплетни и подолгу беседуя со сменными дежурными.

– «А где Гаврилыч?» – спросила Надежда Платона, словно он, а не она, был начальником Гудина.

– «А он мне почему-то никогда не докладывает. Совсем от рук отбился!» – поддержал «игру в дурака» Платон.

– «Ха-ха-ха!».

Перед уходом самой в отпуск и желая сразу настроить коллег на трудовые будни, Надежда предприняла на своих мужчин неуклюжую, психологическую атаку.

Она сама частенько паниковала по поводу неожиданно наваливавшейся работы, словно никогда ранее не работала в авральных и ударных режимах.

При очередной запарке она с вытаращенными глазами эмоционально выпалила, неожиданно для всех, видимо для пущей трагичности, перейдя на мат.

Надежду опять понесло по дальним весям её без овражного сознания:

– «Перед нами сейчас стоит столько дел, столько задач! И одно, и другое и третье! В общем, до… хрена!».

Платону надоело её периодическое паникёрство по безобидным поводам, а тут к тому же и совершенно необоснованный мат, и он решил в данном случае подлить масла в огонь:

– «А кроме них ещё и проблемы ведь будут! Но их, правда, будет чуть меньше, чем задач!».

– «Ты, что? С ума сошёл? Их до… хрена будет!» – села Надежда на своего любимого полоумного конька.

– «Так и я про тоже! Чуть меньше! Ты же в математике хоть немного понимаешь?! Посуди сама! До… хре́на!».

– «Он, наверно, имел ввиду…» – попытался всё разъяснить премудрый пескарь Гаврилыч.

– «Мало ли, что он имел ввиду! Важно, что он ввёл!» – влез теперь ещё и со своей нижней частью юмора догадливый Алексей.

Совместный хохот коллег несколько разрядил обстановку, и показал всем неуместность использования мата в данный момент.

Оставшись вскоре одни, мужчины принялись обсуждать, уехавшую покупать билеты, начальницу.

Платон, как часто он это практиковал, начал словесную разминку:

– «Курица – не птица!».

Гудин, обрадовавшись знакомой поговорке:

– «Баба – не человек!».

Платон, поправляя всезнающего идиота, увернулся от его тривиальности, невольно напомнив тому православную выставку на ВДНХ:

– «Монашка – не женщина!».

Вклинившийся в их диалог Алексей, тут же всё уточнил, как ему казалось, своим гениальным вопросом ставя в тупик обоих спорщиков:

– «А петух?».

Но тут же, быстро сориентировавшийся Кочет, отбил атаку на себя:

– «А петух – не курица! Тем более – не баба!».

– «А у баб всегда всё ни как у людей: у них то течка, то задержка!» – вмешался опытный врач Гудин.

– «А у многих современных женщин мало дамистости, но много бабистости!» – внёс свою лепту в, начавшееся было, обсуждение слабого пола и Платон.

Гудин продолжил злословие о женщинах, теперь коснувшись внешнего вида Надежды и её одежды.

Тему пришлось невольно поддержать и Платону, так как Иван Гаврилович мастерски втянул коллегу в обсуждение, задев критикой элементы его экстерьера.

– «Вань! А король, он и когда голый – всё равно король! А ёлку, как не наряжай на Новый год – всё равно она останется зелёной из дремучего леса!» – философски заметил Платон о себе и их начальнице.

Гудин от души рассмеялся, а потом высказался:

– «Хорошо хоть Надька тебя не слышит! А то бы она тебе показала, кто, где король!

Вон она как Андрюху своего держит в руках! Иногда мать Надежды даже защищает Андрея от дочери!».

Их обсуждение прервал Алексей.

Он попросил, без дела сидящего, Ивана Гавриловича:

– «Я сейчас уезжаю! Посидишь на телефоне?!».

– «А я не баба, а телефон не кресло гинеколога!» – резко ответил, возмущённый беспардонным указанием, Гудин.

Смутившись от такого отпора, Алексей молча укатил.

А Иван Гаврилович опять пошёл на склад, отоварить что-нибудь.

Выходя оттуда с парой утянутых баночек в пакете, Гудин, имея ввиду доходы по мелочам, привычно заключил, традиционно оправдываясь перед Платоном:

– «Курочка клюёт по зёрнышку!».

– «А ты помнишь, как Марфа на твои такие слова отвечала? Так это курочка…, а ты долбишь, как дятел! Прям, долбоёб, какой-то!».

Гаврилыч, отчитывая Платона за эту оскорбительную для него цитату, не успел закончить свою фразу:

– «… имей ввиду…!» – как уже слегка раздражённый Платон традиционно перебил его:

– «Если буду иметь…, введу!».

Гудин всегда и везде кричал, что он богатый, но был готов удавиться из-за копейки.

Периодически проявлялась и его нечистота на руки.

Так небольшая, красивая, металлическая, резная, старинная ваза, возможно тортница или мороженица, найденная новой уборщицей в ближайшей помойке, очищенная и вымытая ею, была немедленно уведена Гудиным.

Воспользовавшись затишьем в работе, Платон дал почитать Гудину очередную часть своего произведения.

– «Да! Как написано пером – так не вырубишь топором!» – нечаянно многозначительно ответил Гудин по поводу этого сочинения Платона.

Через несколько дней вернулась из Египта Надежда Сергеевна, где была, как она выразилась, в «Шарм Шейхе» вместе с Алёшкой, оздоровляя сына перед последним, выпускным, десятым классом.

Она показала множество фотографий и, в своё время, прочитав «Папирус», рекомендовала Платону всё же посетить историческую родину его доисторических предков, подарив ему картинку «а ля папирус».

Платон с благодарностью принял подарок и вместе с другими сослуживцами с интересом посмотрел красочные фото, обещав подумать.

Во второй половине дня, после нескольких утомительных для него поездок по Москве, к входу в офис ООО «Де-ка» подошёл Иван Гаврилович Гудин. Он нёс долгожданную сдобную булочку, мечтая, наконец, вдоволь напиться чаю и отдохнуть.

Но на улице его перехватила Надежда Сергеевна, видимо пытавшаяся покормить очередную дворовую собаку.

– «Иван Гаврилович! Дайте собаке!» – невозмутимо и беспардонно указала начальница, подразумевая вожделенную булочку Гаврилыча.

– «Так она укусит!?» – не по существу ответил тот, больше переживая за мучное изделие, чем за своё тело.

– «Почему это она Вас укусит, если Вы ей дадите булочку?!».

– «А я думал… по морде!» – восторженно чуть ли не вскричал Гудин, радуясь своей находчивости и неожиданно появившейся возможности поиздеваться над Надеждой, над её чрезмерной любовью к бездомным собакам в ущерб элементарному уважению к своим сотрудникам.

Надежда, не поняв иронию сослуживца, в этот момент восторгалась, катающимся на спине, наверно вшивым псом:

– «Смотрите! Он поворачивает все бо́ки!».

Начальница что-то приказывала кобелю, но тот её совершенно не слушался, делая лишь то, что он считал сейчас нужным. Это злило Надежду Сергеевну. И она перешла уже почти на крик. И это была уже не любовь к собаке, а любовь к… золотому тельцу! – решил тогда Платон.

Он вдруг вспомнил, как в начале весны Надежда обнаружила под окнами их офиса громкое и отчаянное мяуканье. Она позвала Платона, чтобы именно его руками спасти бездомного котёнка. Так и получилось. Платон увидел стройную, маленькую, гладкошёрстную, буровато-полосатой окраски кошечку, которая тут же подошла к нему и, урча, стала ластиться. Он взял котёнка своей ручищей под животик и прижал к своей могучей груди, запахивая полу куртки и пряча за ней гостью в своём добром тепле.

Платон принёс кошечку в своё помещение, поставил ей довольно свободную коробку с мягкой подстилкой, а рядом – блюдечко с водой, из которого та сразу и попила. В углу на картон он положил мятую газету и обрывки бумаги для оправления животным нужды.

Посмотрев на уверенное поведение гостьи, на её разумность и повадки, Платон сразу же определился и с её именем. Она явно ему кого-то напоминала. Её нежная, решительная доверчивость, раскрывающая безграничную любовь к Платону, привела его к решению назвать кошечку Машулей.

И та почему-то сразу приняла имя. Может быть, Платон просто угадал его. По всему было видно, что кошечка хорошо воспитана и ухожена, но видимо вышла из дома и нечаянно, из любопытства, потерялась, а может её даже подбросили.

Машуля быстро освоилась и залезла на Платона, улегшись потом на его плече и шее.

Вошедший и увидевший неожиданную картину, Гудин с восторгом побежал хвалиться Надежде увиденным.

Та быстро и с любопытством вошла, и с видимой ревностью бесцеремонно сняла котёнка с насиженного плеча, унося к себе в кабинет, чтоб «поиграться». Платон промолчал, но через некоторое время пошёл посмотреть. Чувство разочарования от грубой неумелости и бесцеремонности Надежды, пытавшейся приказывать кошке (?!) и кричать на неё, вдруг сменилось у него чувством удовлетворения тем, что Машка сразу же откликнулась на его призыв и стремглав убежала прочь, на ходу оседлав надёжное плечо друга. Позже её отдали в надёжные руки.

Именно тогда Платон ещё раз убедился, что Надежда не умеет нормально общаться не только с людьми, но и с животными, во всяком случае, с кошками.

Сейчас же он убедился и в отношении собак.

Наслаждения и раздражения Надежды вскоре были неожиданно оборваны каким-то бомжем, позвавшим пса. Тот тут же вскочил на лапы и рванул на знакомый голос друга.

Тогда удивлённая и обиженная, заядлая собачница Надежда грустно резюмировала, оправдывая своё фиаско:

– «А Тузик с бомжем – одна стая!».

Гудин с Надькой тоже, похоже, одна стая?! Даже ведут себя как-то одинаково?! – довольно достоверно предположил про себя Платон.

Когда один раз, воспользовавшись паузой, Платон нечаянно влез в разговор Гудина с Надеждой с коротким вопросом, то Иван Гаврилович чуть ли не гаркнул на начальницу, пытаясь обратить её внимание снова на себя.

– «Да! Не вовремя я, пожалуй, со своим вопросом!» – решил Платон.

Но вскоре постучали в дверь. Платон, стоявший к ней ближе всех, открыл её. В образовавшийся дверной проём просунулась масляно заискивающая и характерно улыбающаяся типичная мужская физиономия с вопросом об Инне Иосифовне.

Получив отрицательный ответ, физиономия, слащаво поблагодарив, скрылась за захлопывающейся перед её любопытным носом, дверью. Платон с Гудиным понимающе переглянулись.

– «Ну…, ну…!» – не знал, как выразить свои чувства Иван Гаврилович.

– «Ну, классика!» – помог ему догадливый Платон.

– «Да! Чистокровный еврей!» – восторженно поддержал своего догадливого товарища Гудин.

Тут же, к месту и теме, в связи с увольнением Инны Иосифовны, Платон высказал Надежде сомнение по поводу целесообразности установки теперь второго телефона.

– «Ты, что? Дурак!» – неожиданно, даже для привыкших к этому сотрудников, беззлобно схамила ему Надежда Сергеевна, выходя прочь.

– «Да-а! Свояк свояка видит издалека!» – задумчиво протянула, случайно здесь оказавшаяся Нона, глядя вслед выходящей из кабинета начальнице своих товарищей.

А в этот момент, никак не успокаивающийся Иван Гаврилович, обращаясь к Платону и невольно отвлекая его от неприятного эмоционального осадка, оставленного зарвавшейся хамкой, всё ещё продолжал любимую и больную для него тему:

– «Ты очень точно сказал! Как всегда! Истина!».

– «Истина всегда там, где есть минимально краткий ответ на поставленный вопрос!» – грустно и задумчиво философствовал незаслуженно обиженный интеллигент.

Люди так устроены, что если их вынудили унижаться другие люди или обстоятельства, то при любом удобном случае, и не очень, они всегда захотят взять реванш, чтобы с лихвой отыграться.

Да и любой проигрыш – это в какой-то мере, степени – унижение.

В связи с этим случаем, Платон рассуждал так: из-за своей глупости и некультурности человек должен страдать сам, а не заставлять страдать других.

Поэтому я всегда и продумываю всё сам и не доверяю другим людям, недоумкам.

А вот с бескультурьем – не знаю, как и бороться-то? Платон задумался и начал записывать:

Надежда пыталась взять себе и неформальное лидерство в коллективе.

А Гудин пытался не стать последним.

Поэтому оба они, во многом скорее подсознательно, невольно ополчились на Платона, как единственно возможную и оставшуюся кандидатуру.

А тот, видя это и прочувствовав ситуацию, решил, что пора прекращать метать бисер перед свиньями.

Он прекратил активное общение с коллегами, не стал их больше провоцировать на всякого рода ляпы, и даже те, не редко из них всё же проявлявшиеся, он теперь уже старался не замечать, а на хамство и на глупость просто не реагировать. Первой это заметила чувствительная Нона.

– «Ты что-то в последнее время стал какой-то не такой! Более молчаливый и грустный, что ли?!».

– «Бисер кончился!».

Прошёл уже довольно большой период работы Платона в ООО «Де-ка».

Он ощутил, что полностью исчерпал этот коллектив, в плане поиска новых сюжетов, жизненных катаклизмов и литературных ляпов. И это каким-то образом стало заметно и другим коллегам.

Первым об этом, боясь точно остаться последним, но с кучей работы, опасливо поинтересовался Гудин:

– «А чего, ты от нас уходишь, что ли?».

– «Да нет! Пока и не думал вовсе! Но даже хорошее надоедает…» – Платон сделал паузу, наблюдая за расплывающейся от комплимента и успокоенности физиономией Гудина, и по привычке вновь тыча того мордой в сено:

– «…чего уж тут говорить о Вас!?».

И тут же окончательно добивая того, на его изумлённое и красноречивое молчание, фразой:

– «Да мне надоело твоё ЧМОканье слушать!».

Тут их диалог перебила, пришедшая из основного здания института знакомая им сотрудница, пожаловавшись врачу Гудину на плохое самочувствие.

Польщённый вниманием и доверием, Иван Гаврилович дал свой совет, безапелляционно завершив его:

– «Тебе и две таблетки хватит!».

– «Ты и так хороша!» – подхватил Платон, напрашиваясь, и тут же услышав благодарность за комплимент.

– «Как хорошо у Вас стало без Инны Иосифовны!?» – начала неожиданный зондаж гостья.

– «А Надя с Лёшей где? Я хотела у них проконсультироваться!» – продолжила допытываться та, невольно проявив недоверие к Гудину.

– «Да они пошли обедать» – как то грустно заметил тот.

Тогда Платон, показывая на дверь офиса, потрафил обиженному Гудину:

– «Иных уж нет (Инки)! А тех (Алексея и Надежу) – долечат!».

Тогда гостья вскоре была вынуждена удалиться.

А Платон ушёл к себе, оставив Гудина одного «на телефоне».

Через час, входя в кабинет, Платон услышал обрывок разговора Надежды, Гудина и Алексея:

– «Я же богатый!» – гордо возмущался Иван Гаврилович.

– «А я вот, бедный!» – уныло возражал ему Алексей.

– «Платон! Скажи! А ты богатый человек, или бедный?!» – повторила Надежда вопрос для опоздавшего.

– «Да!» – неожиданно ответил тот непонятно на что.

И услышав начинающийся смешок, тут же заглушил его:

– «Я – Человек! И ничто человеческое мне не чуждо!».

– «Так и я человек!» – начал было свою песню о главном Гудин.

– «В отличие от тебя, я человек скромный, не алчущий!» – возразил тому Платон.

– «Мы тоже не идиоты!» – растерянно тогда вскричал Гаврилыч.

– «Да это же разные понятийные категории?!» – удивился Платон ответу своего заезженного оппонента.

– «Это нельзя сравнивать! Если ты, как говоришь, не идиот, значит умный и знающий! Так?» – начал Платон, не слушая ответа Гудина.

– «Тогда ты должен знать, что понятия скромность и идиотизм – разные смысловые категории! А раз ты уже сейчас так неудачно озвучил свою мысль, значит наоборот: ты человек не знающий. Считай по Гудину – не скромный!».

На следующий день Платон, войдя в кабинет, застал забавную картину. Надежда взахлёб что-то рассказывает Ивану Гавриловичу. Тот её не слушает, думая о своём, помахивая в знак согласия ладонью, повторяя:

– «Нормально, нормально!».

– «Что нормально?! Я Вам анекдот рассказываю!».

– «Надюнь! Но ведь у меня же аналитический склад ума! Что ты хочешь?!» – канючил, оправдываясь тот.

Надежда с укоризной посмотрела на Гудина и медленно заключила:

– «Иван Гаврилович, к сожалению, ваш склад аналитического ума…»

– «… оказался пуст!» – опережая, молниеносно завершил её мысль, оказавшийся кстати рядом, Платон.

Раздавшийся телефонный звонок прервал их аналитическую беседу. После него Надежда радостно всем объявила:

– «Ну, вот! Ещё одни нам долг отдали!».

– «Фифти-фифти!» – ни к селу, ни к городу прокомментировал ещё не отошедший от какого-то внутреннего самоанализа аналитик-самоучка Гудин.

– «О чём это Вы?» – недоумённо спросила Надежда.

– «Да о долгах, конечно! Их же было немеренно!».

Как всегда быстро и незаметно пролетело лето.

День рождения Гудина отмечали из-за отпусков с опозданием, в начале сентября.

Виновник торжества несколько поскупился на разнообразие угощения, пойдя на поводу у Надежды, выставив на стол в основном колбасу.

– «Что за плебейские замашки, колбасу жрать?!» – критиковал его с глазу на глаз Платон.

– «Да Надька любит! Чёрт с ней! Пусть жрёт!» – пространно рассуждая, оправдывался тот, прикрывая тем свою жадность.

– «А мы, что? Не люди, что ли?!» – защищал желудки коллег Платон.

– «Да ладно тебе, и мы сожрём!» – стоял на своём Иван Гаврилович.

– «Давай-ка только без плебисцита!» – не давал ему дистанцироваться от Надежды, а себя свалить в общую кучу, Платон.

– «Послушай лучше, что мне в голову взбрело!» – наседал он на Гудина.

– «Ну, ты, как всегда, на коне!» – начал было петь дифирамбы поэту Гудин.

– «На Пегасе и с лирой в руке!» – уточнил автор.

После окончания мини пиршества он несколько смягчился к товарищу:

– «Ванёк! Возьми яблочко на дорожку!».

– «Не-ет!».

– «Боишься описаться?».

– «Да, нет!».

– А-а! Тебе нужен нож!».

Следующий раз Гудин решил взять реванш у Платона, заявив ему тоже самое по-поводу плебисцита, с трудом выговорив это слово, на что сразу последовал незамедлительный и обезоруживающий ответ:

– «Хорошо! Согласен! Раз ты просишь, то мы тебя слушать не будем!».

Через несколько дней из отпуска, по проторенной женой и сыном в Египте дорожке, вернулся муж Надежды Андрей. Он привёз ей в подарок очень красивое и изящное дорогое кольцо, коим она не преминула похвастаться.

Любитель поковыряться в чужих вещах, завистник Гудин, тут же прореагировал, сообщая об этом Платону, пытаясь найти у него отклик на свои злорадные старческие переживания:

– «Он купил Надежде колечко явно подобранное женщиной!».

– «А может его подбирала продавщица!» – разумно и с пониманием заметила стоявшая рядом Нона.

– «Но так приятней думать!» – завершил Платон издёвку над Гудиным, который почему-то принял эти слова за издёвку над Надеждой, и вмиг развеселился удачной шутке товарища.

Надежде часто приходилось обсуждать что-нибудь с Алексеем и Иваном Гавриловичем, невольно находящимися с нею вместе в одном кабинете.

И она, впрочем, как и Алексей, и Иван Гаврилович, были начётчиками, а большей частью малокультурными квази интеллигентами.

И Платон в этом не раз убеждался.

Коллеги Платона, как подопытные кролики, ежедневно выдавали ему – главному духовному лаборанту – порочащую и позорящую их информацию, совершенно не заботясь о последствиях этого. Как безмозглые твари они периодически шипели на него и друг на друга, извергая из себя негатив.

Исключение из них составили лишь две ушедшие из коллектива женщины. Умная и разумная еврейка Инка, вовремя просчитавшая последствия необоснованных нападок на Платона, и как-то чётко и кратко выразившая свою мысль словами:

– «Да! Тебе лучше на перо не попадаться!» – и затем, вообще, уехавшая на постоянное место жительств в Израиль, но, правда к своему больному, частично парализованному сыну, вывезя из страны и всю свою родню.

И мудрая Марфа Ивановна, вовремя слинявшая из, постоянно обижавшего её, гадюшника-Гудишника, к настоящим земным тварям.

С уходом этих двух женщин процент говнистости в их коллективе возрос с 17 до 25, так как раньше один Гудин приходился на пять человек, а теперь только на трёх.

Но резко возросло его качество, так как, заняв кресло уволившейся Инки, и благодаря длительному отсутствию в офисе Платона и Алексея, он, практически ежедневно и на длительное время оставался с глазу на глаз с их начальницей.

А, учитывая её адаптивный тип характера, его влияние на «бедную» женщину возросло неимоверно. Она даже начала иногда говорить и думать, как Гудин.

Но при этом Надежда Сергеевна всё-таки периодически нападала на Ивана Гавриловича, лишний раз демонстрируя ему, кто здесь главный.

– «Плохая у Вас сумка! Мне не нравится!» – подорвала она радостное настроение Ивана Гавриловича от приобретённого им нового портфеля.

– «А он тебе её и не предлагает!» – вмешался Платон, защищая честь незаслуженно обиженного ею пенсионера.

Иван всегда любил поделиться с понимающим Платоном радостью от какого-либо удачного им провёрнутого дела.

Но Платон, к своему стыду, уже не мог молча пройти мимо радости шильника и не вставить какой-нибудь свой убийственный комментарий.

Как-то Иван Гаврилович похвастался Платону, что он удачно отвёз бумаги к дизайнеру Николаю, восторженно заканчивая свой рассказ о беседе с ним известной присказкой:

– «А я ему: А на ловца и зверь бежит!».

– «И тут он тебя, поди, оцарапал?!» – начал донимать его Платон.

– «У кого что болит, тот о том и говорит!» – ни к селу, ни к городу, оправдался Гудин.

– «А когда уже болит, то и поздно говорить!» – опять вернул Гудина к его царапинам Платон.

Ивану Гавриловичу иногда сложно было тягаться в острословии и остроумии с Платоном.

Поэтому, натренировавшись с ним, он пытался отыграться на других, в частности на Ноне.

Увидев, уже несколько дней не горящую в коридоре лампочку, Гудин не преминул съязвить:

– «Надо Нонку за это взять за задницу!».

– «Так тебе какая ручища нужна будет!» – не то над нею, не то над Гудиным, рассмеялся Платон.

– «Платон, ну ты всё время… Ну, это такой оборот речи! Как ты не понимаешь?» – ещё сильней рассмеялся Иван Гаврилович.

– «А! Это у тебя всё время такие неуклюжие обороты речи! Так мы тебя теперь будем звать обормот речи!» – невольно защитил беззащитную красавицу от себя и Гудина Платон.

Услышав это, вмешалась и сама неожиданно вошедшая Нона:

– «Ты что это, Ванёк, распоясался совсем?!».

– «Нон! А у нас с тобой простая, любовная телепатическая связь. Я вот о тебе заговорил, и ты пришла!» – пытался тот умаслить женщину.

– «Жалею только, что пришла услышать о своей жопе!» – обиженно заявила Нона, с укоризной поглядывая и на Платона.

– «Когда у меня болит… жопа, то у тебя она тоже болит!» – пытался опять неуклюже оправдаться и втереться в доверие, заслужив при этом прощение, Гудин.

Но не святую троицу прервал громкий и слегка раздражённый голос Надежды, как всегда, дискутирующей по телефону:

– «Я Вам говорю не просто так, от балды,… какой-то! Семена у нас идут из другого гурта!».

Для поддержания чёткости работы всех смежников, для сохранения всех заказчиков и потребителей Надежде Сергеевне Павловой приходилось, иногда, и гиперболизировать ситуацию, и просто привирать по телефону.

В начале сентября Платон Петрович Кочет, с согласия Варвары и Ксении, направил от всей большой семьи Гавриловых поздравительное письмо, давнему другу их родителей, мэру Москвы Ю.М.Лужкову в связи с его семидесятилетием:

Дорогой, Юрий Михайлович!

От всей души, сердечно, тепло и искренне поздравляем Вас с Юбилеем!

Вас, горячо любимого и глубокоуважаемого нами, поздравляют три семьи потомков Гавриловых: Платон, Ксения и Иннокентий!

Варвара, Егор и Максим! Канадцы Клавдия, Майкл, Кен, Морис и Надин!

Желаем Вам здоровья и долгих лет жизни;

успехов и побед в Вашей важной, ответственной и нелёгкой деятельности на благо россиян;

семейного счастья, радостей от детей и внуков!

Мы всегда мысленно с Вами и болеем за Вас!

От всех, всегда Ваш:

(Платон Кочет)

В составлении письма принял участие и Иван Гаврилович Гудин, чем в последствии он очень гордился. По его просьбе Платон сделал внизу ещё и приписку:

P.S. К этому поздравлению присоединяются и многочисленные мои родственники, друзья, знакомые и сослуживцы!

К этому письму он приложил и два своих стихотворения, посвящённых Юрию Михайловичу.

Менее чем через месяц Платону пришёл ответ за подписью помощника Мэра:

От имени Мэра Москвы Ю.М.Лужкова передаём благодарность за поздравление и тёплые слова, высказанные в его адрес.

Спасибо за внимание.

Желаем удачи во всех делах и начинаниях.

Платон проанализировал ответ, из которого понял, что его стихи были изучены самым внимательным образом, что ему как раз и очень хотелось.

Придя на следующий день чуть позже на работу, он застал свою начальницу ещё не отошедшую от плача. Та, немного успокоившись с его появлением, поведала Платону, что машина отдавила лапку одному из уже взрослых щенков живущей поблизости стаи дворовых собак.

Их отец и вожак, сам давно прихрамывая на одну из задних ног, зарыл своего тяжело травмированного сыночка в сухие листья и лизал его почти до кости оголившуюся кровавую култышку. Он периодически вставал и почти по-волчьи выл от отчаяния, беспомощности и любви к своему сыночку.

– «Собака всегда воет к трупу человека или животного, имея третий глаз!» – сообщила зоолог Надежда.

Рассказывая это, она опять залилась слезами. В отношении к животным и любви ко всему живому, они с Платоном были единомышленниками и даже едино страдальцами.

Платон с Надеждой вышли во двор в поисках стаи, но их там уже не было. Видимо отец оттащил своего отпрыска в более тёплое место, в подвал.

Выбежавшая навстречу им молоденькая сучка Дина сразу, виляя хвостиком и от радости писая, облизала обоих. Надежду – за постоянное кормление, а Платона, как первого своего спасателя, – за постоянную ласку его мужских, привыкших ласкать женщин и животных, рук.

Динка не отходила от него, бегая вокруг ног, преданно заглядывая ему в глаза, постоянно обнюхивая и облизывая его пальцы, теребившие её по загривку, уши, шею, нос, спинку и живот, для чего она специально ложилась на спину.

Динка даже взяла один из пальцев Платона в пасть, слегка и нежно покусывая и теребя его, как соску.

Видя такую игру со своей дочкой, несколько осмелела и её мать, прозванная бомжами Воровайкой, подойдя на этот раз значительно ближе, чем обычно, к чужим, но подкармливавшим её дочку людям.

Через несколько дней собачья стая куда-то пропала.

Закончился очередной дачный сезон. В первый выходной после него Платон, наконец, вдоволь выспался. Его поздний подъём сопровождался дневной дрёмой уже сытых кошек.

Их теперь кормила, как правило, только Ксения. Поскольку одно время она стала ревновать кошек к Платону, то он предложил ей самой их кормить.

И результат сказался. Утром они встречали свою кормилицу у двери комнаты, а потом ванны. При этом в ожидании утреннего туалета хозяйки, кошки голосили под дверью на разные голоса. Это было и «А-а! и А-у!» – Муси; и Тишкины «Ур! Ур-ма! и Ур-мяма!»; и просто «Мя» – громкое Сони, и тихое Юли.

Обычное утро Платона начиналось с приветствия им своих любимцев. И если две старшие по возрасту – гладкошёрстная, миниатюрная, бело-серая мать Юля и сибирская, крупная, серая и пушистая, старшая дочь Муся – реагировали на поглаживания их лобиков относительно спокойно, особенно мать, то следующий по возрасту, элегантный кот Тиша, тоже гладкошёрстный, но заметно темнее матери, сам тыкался своим влажным носиком в ладонь Платона.

Но всех их превосходила самая младшая дочка Соня – ангорская, полупушистая, почти полностью белая, но с серыми хвостом, треугольником на спине, и двумя симметричными пятнами между ушек. Потому Платон её называл ещё и «Стрелка на белке». Встречая руку хозяина, она вставала на задние лапы, тыкалась темечком в его ладонь, вдобавок ещё и обнимая кисть его руки своими передними лапками, задерживая её тем самым на себе.

При утреннем приветствии Тихон курлыкал, а Соня издавала лишь один короткий, но громкий гортанный стон радости. Муся, которую за размер и мех, Платон ещё называл «Мишка», как всегда, вся изворачивалась в ласке и нежности, за это получив от Ксении ещё и прозвище «Венера». Платон тоже не молчал. Он вслух здоровался с каждой из них, говоря при этом ещё и персональные ласковые слова.

Более того, по примеру Павловой, Платон стал при кормлении называть имена каждой кошки по порядку выдачи им мисок с сухим кормом. И, удивительно! Те слушались, сидели спокойно в ожидании своей очереди.

Первым он называл кота Тишку и Мусю, за ними Соню и Юлю.

Когда Платон называл кошек, то те в ответ, в радостном «Мяу», открывали свои маленькие ротики, демонстрируя ему свои красные язычки.

В отличие от Ксении Платон изолировал старшую, слабозубую мать Юлю от её прожорливых детишек, которым она никогда не отказывала в добавках, даже за счёт своего похудения. Юля всегда ела не спеша, степенно, уверенная в себе и хозяевах.

После еды единственный кошачий мужчина Тишка садился на табурет рядом с завтракающим Платоном и ожидал дополнительного угощения – маленький кусочек хлеба или сыра, и часто получал их. Но иногда, случалось, – окрик или даже затрещину за слишком активное поведение с залезанием на стол.

Со временем Платон стал давать Тихону, как самому крупному коту, увеличенную порцию.

И вот теперь, в компании, после завтрака кучкой спящих на кухонном диване кошек, Платон обнаружил и жену Ксению.

Он что-то спросил, в полудрёме смотрящую телевизор жену. Та не ответила. Тогда муж ударился, как часто с ним бывало, в нравоучительные, пространные рассуждения:

– «Молчание – знак согласия! Или, если тебя не слышат, или не хотят слышать!».

Ксения, как младшая дочь генерала, была ленива и самолюбива. И поэтому на замечание мужа, она, как всегда менторски покачивая указательным пальцем левой руки, начала, было, сама поучать Платона:

– «Запомни раз и навсегда…».

– «Два – надолго! Три – на час! Четыре – на сейчас!» – возмутился муж.

Ксения давно поняла, что состязаться с ним в быстроте мышления бесполезно. Он это делал практически молниеносно. И отстала, переведя разговор на нейтральную тему:

– «А какая сегодня погода? Не слышал?».

– «Не интересовался. Мне ведь теперь всё равно!».

– «А-а! Ну, да!» – поняла она, завершившего сезон дачника.

Платону было хорошо. Когда он долго спал, то утренних болей и скованности практически не было. И он был счастлив! Поэтому теперь его больше интересовало ни какая погода, а то, что она есть!

– «Каждый видит то, что его больше всего интересует!» – пыталась оставить за собой последнее слово Ксения.

– «Или, наоборот! Каждого интересует то, что он видит!» – оставил за собой окончание разговора философ.

Ксения предложила мужу в этот позднеосенний период куда-нибудь сходить, развеяться и культурно отдохнуть. Платон в принципе не возражал.

Они давно не были ни в театрах, ни в кино, ни в музеях, ни на выставках.

Нахождение поблизости большого количества храмов и оплотов культуры, делало их посещение делом несрочным и несуетливым.

Платон всё прекрасно понимал.

Ибо это в одинаковой мере относилось и к другим проблемам, каким-либо работам, домашним ремонтам, приёмам и посещениям гостей, а также занятиям спортом, и прочему.

И только люди, обделённые такой возможностью, например, приезжие, или даже смертельно больные, или ограниченные чем-то и в чём-то – могли быстро и безоглядно начать решать те, или иные проблемы, поглощать ту, или иную информацию, зачастую не задумываясь о её нужности и полезности.

Здоровые и нормальные москвичи могли же позволить себе дать тем временную фору, вальяжно ожидать гарантированного осуществления своих хоть и насущных, но всё же несрочных желаний.

Из-за чего эти желания могли быть вообще никогда не исполнены.

Наличие возможности сделать что-либо, имея всё для этого, зачастую лишает человека самого факта исполнения. И, наоборот, человек, неожиданно получивший долгожданную возможность, тут же её и реализует, использует на все сто!

Очередной трудовой год в ООО «Де-ка» близился к своему завершению. Новая кадровая ситуация заставила коллектив ещё сильнее сплотиться, добиваясь новых трудовых успехов, и прежде всего на благо своих семей.

И чем больше было работы в коллективе, чем больше был доход и заработки, чем меньше оставалось свободного времени для словоблудия, сплетен и взаимного пикирования – тем дружнее и сплочённее становились люди. И когда работы было много, она кипела в знающих мозгах, и спорилась в умелых руках.

В свободное время Платон, не обращая внимания на окружающих, с головой погружался в свои произведения, в жизнь придуманных им и взятых из жизни героев. Вот и сейчас он изгалялся в юморе, пытаясь пристроить модернизированные им слова, но пока что-то не получалось.

Но неожиданно возглас начальницы вновь прервал творчество писателя.

Зычный голос Надежды Сергеевны, с детства привыкший к деревенским просторам, не раз оглашал окрестности их офиса, приводя в нервный трепет своих сотрудников и шокируя своей шумной простотой редких, и потому всегда желанных, гостей и посетителей.

Среди них вдруг оказалась и одна из дежурных, всегда следящая не только за посетителями, но и за собой и своим здоровьем, потому ещё более интеллигентка, чем другие, Галина Александровна.

Платон вошёл в кабинет и услышал очередное указание начальницы:

– «Когда у нас будет россыпной…, отсыпь Галине Александровне полкило!».

– «Конечно! Хорошо! Когда будет!» – принял указание к исполнению Платон.

А тут ещё вмешалась и сама просительница:

– «Платон Петрович! Пожалуйста, поимейте меня ввиду!».

– «Хорошо…! Но может… на виду?!» – сначала было согласился, но тут же недоумённо переспросил её Платон.

Заливистый смех обеих женщин стал наградой ёрнику за его очередную, ими же спровоцированную, шутку.

И это в их коллективе давно уже стало обыденным, даже нормой. Ибо нет ничего смешнее человека с серьёзным лицом! Потуги человека стать кем-то, урвать что-то, по большому счёту тоже смешны!

Под горячую руку шутника, вернее под его острый язык, попал и Иван Гаврилович. Издалека услышав смех, он поспешил в компанию коллег тоже поучаствовать в развлечении.

И попал.

– «Ты лекарство пьёшь?» – с порога огорошил его вопросом Платон.

– «Да! «Ибупрофен»!» – ничего не заподозрив, по инерции сознался тот.

– «Так ты значит у нас доктор «Ебу профан?!» – наклонившись к жертве, прошептал Платон на ухо Гудину.

К концу дня, забывшись, Надежда Сергеевна вслух планировала завтрашний день. Указывая сама себе на Платона, она успокоилась выводом:

– «Этот… будет клеить, а Иван Гаврилович пусть тогда едет на машине с грузом!».

Возмущённый таким жестом и безличным обращением, Платон сам не удержался от хамства, неожиданно выпалив:

– «А на безрыбье и рак… трахнет!».

– «Да! Ты прав насчёт Гаврилыча!» – спокойно отреагировала на пошлый юмор коллеги начальница.

В конце следующего дня Платон, встретив счастливого Гудина, весь день прокатавшегося, сначала экспедитором, а потом пассажиром, сразу опустил того на землю, укоряя за отсутствие на рабочем месте:

– «Ванёк! Пока у тебя детство в жопе играло, и ты с Алёшкой катался на бибике, Надежде пришлось самой коробки таскать!».

На следующее утро Гудин сам первый зашёл к Платону, пытаясь оправдать своё вчерашнее не участие в офисных перегрузках коробок необходимостью сопровождать Алексея, на которой тот настоял. Невольно разговор перешёл и на личность отсутствовавшего провинившегося.

– «У Алексея к зрелости всё больше будет проявляться жидовское начало!» – начал разборку Гудин.

– «Да! А не только живот!» – согласился Платон.

И в этом он был прав. Алексей внешне стал похожим на знак $, при взгляде на него с правого бока: слишком сутулая спина с сильно выпяченным животом.

– «Любит он всё время всё указывать! Хоть хлебом не корми! Весь в папашу! Гений! А ведь яйца курицу не дрочат!» – возмущённо продолжил Иван Гаврилович.

– «Да! Яйца курицу не учат, даже, если они гусиные!» – согласился с ним, несколько уточняя, Платон.

– «Они со своим отцом просто злопыхатели какие-то!» – вспомнил вдруг что-то патриот Иван Гаврилович.

– «И антисоветчики!» – добавил коммунист Платон.

Платон искренне считал, что в советское время Алексей стал бы диссидентом, но не конструктивным.

А так он стал лишь антироссиянином.

Он хорошо уже знал все недостатки Алексея, не раз на них натыкался.

Как-то Платон целый час прождал в метро Ляпунова, привычно, как автомобилист, оправдавшегося:

– «Да я в пробку попал!».

– «Ну, ты её выбил?!» – намекнул Платон на затянувшиеся утренние любовные утехи коллеги, но не партнёра.

Алексей до такой степени был неаккуратен, что даже на работе не мог поставить ровно одну коробку на другую.

Со склада он забирал их не по порядку, из стопок, а как попало, снимая лишь верхние, чтобы лишний раз не нагибаться. Из-за этого Алексей однажды «сам себя чуть не высек».

Ему надо было отвозить большую партию коробок весьма солидному оптовику, даже на коробки которого наклеивался штрих-код. Платон, по обыкновению, приготовил коробки стопками по десятку. А Алексей, работая без занятого другим делом Платона с Гудиным, по своей привычке, стал брать коробки не вглядываясь в этикетки на них, срезая макушки всех стопок, в том числе без штрих-кода.

Хорошо ещё, что перед окончательным уходом на выезд, он озвучил Платону вопрос о количестве коробок со штрих-кодом, оставшихся на складе. А их ведь не должно было остаться ни одной.

Тут-то Платон и обнаружил промах коллеги. Не произойди этого, пришлось бы Алексею два лишних раза разгружать свою машину и из-за этого потерять целый день.

Но Платон, может как человек, в основном, западный, во всём любил справедливость, аккуратность, точность и порядок.

Поэтому старался ввести и навести их на вверенной ему территории. Возможно, что именно из-за этого некоторые безалаберные иногда считали его занудой.

– «В моей жизни никогда, даже ни одна падла не могла обвинить меня в плохой работе!» – на всякий случай подвёл итог для Гудина Платон.

Поскулив о своих «девичьих делах», партнёры разошлись не солоно хлебавши.

Вскоре все пятеро на Волге Алексея поехали в институт на день рождения их вышестоящей начальницы Ольги Михайловны Лопатиной.

По простоте душевной Надежда, как всегда, села рядом с водителем. Платон – сзади неё на место «босса», Гаврилыч – у противоположной двери, а Ноне досталась середина между перезрелыми мужчинами, ни то, ни сё.

Платон лишний раз утвердился в выводе, что Надежда и Гаврилыч и тут: два сапога – пара!

Гудин, считавший себя важной персоной, от незнания внутри автомобильного этикета всегда садился на переднее сидение к водителю, по праву, как считал Платон, занимая место ЧМО.

Ну, а Платону, по необразованности Ивана Гавриловича, а теперь ещё и Надежды Сергеевны, доставалось место главной персоны – правое на заднем сидении, которое он всегда занимал с удовольствием, про себя смеясь над неотёсанными своим самомнением коллегами.

Остановились около рынка и Алексей с Надеждой пошли покупать цветы. Чтобы остальным не было скучно, Алексей включил для них, как ему показалось, подобающую музыку.

Это были около уголовные песни Л.Круга. Пауза затягивалась.

Сидевшим на заднем сидении местным интеллигентам Платону, Ноне и Гаврилычу это порядком поднадоело, и Гудин, с одобрения коллег, начал вслух хаять исполнителя и его песни.

Вскоре руководящая и развозящая парочка вернулась, и Надежда объявила, что её сыну Алексею очень нравится этот исполнитель. Тут же Гудин сменил слова личной песни, перевернув свою позицию сразу на 180 градусов.

– «А ты оказывается – флюгер!?» – сделала оскорбительный вывод Нона, подталкивая Ивана своими мощными бёдрами.

– «Осторожно! Ты меня вытолкнешь из машины! Ты, вообще, села мне на бедро!» – схватился тот за спасительную соломинку, уводя разговор в сторону.

– «Смотри! Мошонку ему раздавишь!» – не дал Платон совсем уж обелиться Гудину, вызывая дикий хохот Ноны и нудное нытьё старца:

– «Платон! Ну, ты, как всегда со своими плоскими шуточками!».

– «Ну, что ты всё время скулишь, как… шильник Табаки!?» – совсем уж огорошил его Платон.

Громкий вопль Ноны и лёгкий смешок Алексея, при непонятливом молчании Надежды и Ивана, сразу показали автору, «Who is who» хотя бы в знаниях популярной детской литературы.

– «Мужичок – дурачок!» – почти шёпотом добавил Платон, наклоняясь к, всё ещё заходящейся в смехе, Ноне.

Но такое Иван простить уж никак не мог.

На следующий день злыдень Гудин, увидев на столе коробку Платона, якобы мешавшую ему, резко, со зла, чуть ли не бросил её на пол. Мол, вот теперь своими больными кистями, подними-ка её лишний раз с пола!

Вскоре подошла очередь Платона обследоваться в 1-ой городской клинической больнице имени Н.И. Пирогова на предмет уточнения перечня лекарств и схемы их применения. Казалось, что почти на две недели он покинул семью и свой коллектив. Но не тут-то было. Через несколько дней он вдруг потребовался для наклеивания этикеток на банки срочного заказа.

В течение двух выходных подряд «больному», несмотря на запрет, после обеда приходилось выходить, якобы, на длительные прогулки и ездить на работу клеить этикетки, благо было близко. Зато в следующие выходные ему также удалось съездить домой, расслабиться.

Платон, как человек дисциплинированный, чётко выполнял все указания врачей, невольно общался с интересными соседями по палате, которых было всего трое, а также смотрел палатный телевизор. Творить что-то не получалось. Лишь к концу срока ему удалось дописать несколько стихотворений. С женой и детьми он общался по телефону, но Ксения всё же навестила его пару раз.

Обследование одновременно явилось и лечением.

К концу года оздоровившийся Платон с удовольствием прибыл домой и вышел на работу.

Под Новый, 2007-ой год, коллектив ООО «Де-ка» в расширенном составе отправился праздновать успешное окончание прошедшего трудового года в периодически ими посещаемый ресторан «Ёлки-палки» у метро «Третьяковская».

Недавно вышедшему из больницы Платону было особенно приятно это мероприятие.

Однако оно несколько омрачалось задиристым поведением Ивана Гавриловича, пытавшегося хоть в конце года обойти Платона в придуманной старцем гонке тщеславий. Поэтому Платону пришлось невольно отбиваться.

Как известно, в центре культуры Человечества всегда были отношения между мужчинами и женщинами. Поэтому во время культурного отдыха коллег в ресторане эти отношения, как всегда, стали основной темой беседы. После выпитого и съеденного Гаврилыча понесло. Сначала он снова попытался показать себя большим знатоком женщин. Окинув уже помутневшим взором на непослушной шее тускло освещённый зал, в коем большинство составляли именно предметы его вожделений, он повёл разговор о сексе.

– «Более сексуальны коротконогие женщины!» – начал он.

– «С низкой посадкой!» – уточнил инженер-механик Платон.

– «Да!» – коротко и сухо согласился Гудин, не желая втягивать Платона в своё соло.

– «А знаешь, почему?» – попытался наладить диалог Платон.

– «Ну!?» – немного раздражённо, как от назойливой мухи, попытался отбиться от него Гудин.

– «А у них это место дальше от мозгов, чем у длинноногих!» – под удивлённые смешки женщин, завершил свою шутку Платон.

– «Да, Платон! Давно мы твоих шуточек не слышали!» – первой опомнилась Надежда.

– «Конечно… с мозгами лучше…!» – не чётко выразила свою мысль, как заветную мечту, длинноногая Нона.

И тут, показывая на Гудина, вмешался Платон:

– «Смотри! У него даже намудничек под брюками оттопырился!».

– «Это от раздвоения личности!» – решила Нона, спасая брюки Гудина, который затем снова узурпировал право слова.

Иван Гаврилович гордо вещал, что сейчас его благосостояние наконец-то позволяет ему считать себя принадлежащим к среднему классу.

– «Если ты и относишься к среднему классу, то находишься на самом его дне, в отстойнике!» – опустил его на ёлкин-палкин стул Платон.

Но Гудин не унимался, чуть ли не устроив себе бенефис.

Продолжая кем-то невольно затронутую тему сытости, он вдруг вспомнил:

– «Да! Я на днях проснулся среди ночи от чувства голода, встал и своего червячка… замочил!».

– «Стало быть, ты ей засадил? Своего червячка-то!» – съёрничал Платон, подразумевая его Галю.

Гудин бурно возмутился, обвиняя Платона в пошлых шутках, при этом чуть ли не крича:

– «Сколько раз тебе говорить? Эта тема не дискутабельна!».

– «Ну, что ты всё время петушишься? Петушок, ты наш!» – задиристо ответил Платон Ивану.

А после его возмущения уточнил:

– «Хорошо! Не нравится быть петушком, будешь цыплёнком табака!».

Коллеги снова засмеялись, ставя старшего в неудобное положение.

От смущения Иван Гаврилович даже почесал свои редкие, как всегда, коротко стриженые волосёнки.

– «Ну, что, дедка! Почесал свою репку?!» – не отступал Платон.

– «Платон! По тебе сразу видно, что ты, в отличие от меня, не вращался в культурной среде!» – сел на своего любимого конька Гудин.

Платон, показывая в воздухе своим крючковатым пальцем замысловатые зигзаги, возразил Гудину:

– «Вань! А ты ведь не вращался в культурной среде, а только лишь вращал…, как Педи Крюгер! Культуролог-проктолог ты наш!».

– «Я… я…!» – начал было возмущённо мямлить Гаврилыч.

– «Головка от… кия, что ли?!» – шёпотом спросил Платон на ухо Нону, вызвав её громкий и радостный смех.

– «Мы же… деловые люди!» – меняя местоимения и тональность, продолжил свою речь Иван Гаврилович.

– «Какие? Половые!» – поддержал Платон горячий смех Ноны новой порцией досок.

– «Я работаю в нииби… биомедхимиии!» – не услышав его комментария, наконец, разродился правдой, подсознательно противореча Платону, Иван Гаврилович, превратив, зараженный Ноной, смех коллег в гомерический.

С Иваном Гавриловичем бесполезно было обсуждать что-либо, какие-нибудь проблемы.

Ибо, чувствуя нехватку своих знаний, шаткость своей позиции, или вообще отсутствие оной, он быстро переходил на пустой, но, главное, громкий трёп, затыкая рот оппоненту, а то и просто переходя на оскорбления его, но с учётом чётко расположенной в его воспалённом старческом мозгу иерархии.

– «Платон! Да не… трахай мне мозги!» – грубо начал он, возбуждаясь.

– «Вон, спроси-ка лучше пацанёнка!» – неожиданно возмущённо и обиженно чуть ли не вскричал Гудин, совсем запутавшись в своих несвязных словесах.

От такого обращения старца, Алексей удивлённо выпучил глаза, обиженно засопел и неожиданно, запыхтев, как паровоз, выдал ему:

– «Иван Гавривович! Вам вообще уже не в зя пить! Вы всегда… своими мозгами закусываете!».

– «Ну, Лёш, ты и сказанул! Молодец!» – вовремя поддержала молодое дарование начальница.

– «Кукушка хвалит петуха за то, что… трахнул он кукушку!» – неожиданно оппонировала ей Нона, тут же от удивления самой сказанным, вытаращив на всех глаза, но быстро потупив взор.

– «Ой! У меня сейчас от Вас стресс приключится!» – жалобно простонала Надежда Сергеевна.

Тут же спасительную для себя тему подхватила Нона:

– «Кстати! О стрессе! От него очень помогает русская баня!».

– «И ты часто ходишь в неё?» – формально поинтересовалась у своей невольной обидчицы, довольная сменённой темой, Надежда.

– «Ну…, бывает!» – не знала, что и ответить, довольная начавшимся новым диалогом, недавняя охальница.

– «Когда у неё стресс, то она идёт в русскую баню, и возвращается оттуда…» – пыталась подать ей спасительную соломинку Надежда.

– «… с другим человеком!» – перевёл разговор опять, на привычные для себя и всех рельсы, Платон.

Однако празднество незаметно подошло к концу.

Содержимое тарелок почти улетучилось.

Стол опустел.

Надежда начала расплачиваться.

– «Так это, что? Конец?» – спросила Нона, непроизвольно хлопая, как всегда рядом сидящего Платона, ладошкой по бедру.

– «Нет! Это его середина!» – под хохот соседей по столу объяснил тот распустившей руки женщине.

При выходе из зала ресторана в гардероб, ревнивый Гудин упрекнул Платона, что тот не джентльмен, и за женщинами не ухаживает.

Пытаясь опередить его и помочь одеться Ноне, он тут же продемонстрировал вялые и нечёткие возвратно-поступательные движения своего тазика, восторженно комментируя это пошлой фразой:

– «Да ведь у Платона испортился опорно-двигательный аппарат!».

Но в своих действиях старец явно перестарался, ослабив контроль и упустив момент собранности – издав не громкий, но всеми слышимый специфический звук, рвущегося наружу духа избыточно потреблённой пищи.

– «Ха! А у него испортился запорно-двигательный аппарат!» – воспользовался позорной оплошностью Гудина Платон, под невольные смешки коллег.

– «А наш «Старый мальчик» стал теперь просто «Супер стар пёрдз!» – не унимался Платон, добивая густо покрасневшего и совсем замолчавшего.

Тот, молча взял пальто Ноны, и стал водружать его на фундаментальную фигуру.

– «А ты чего за Ноной ухаживаешь? Это же моя епархия!» – в шутку возразил уже получивший полную сатисфакцию Платон, в отместку пытаясь окончательно вывести из себя Гудина.

– «Ты, что! Твои дамы уже уволились!» – напирал в ответ Иван Гаврилович.

– «Да, нет же! Ты ведь умный человек? Рассуждай логически. Как в пословице? Молодым везде у нас дорога! Вот и начинай с молодых. Кто у нас самые молодые? Надежда и Алексей – раз пара! Далее я и Нона – два пара! А тебе пары не достаётся! Марфа и Инна уже уволились! Ты их совсем своим языком затрахал! Так что ты у нас теперь действительно некрофил!».

– «Он, наверно, скорее всего, просто фил?!» – внёс свою лепту и потерявший терпение, Алексей.

Почти уже одевшаяся Нона, услышав упоминание об Инне, и не имевшая к ней претензий, обращаясь к Надежде и Гудину, высказала своё давно наболевшее:

– «Ну, что Вы всё Инку обсуждаете? Она у Вас давно не работает! Вы уже всё, что можно крестом освятили, а всё переживаете. Пора забыть об этом и не поливать её грязью!».

– «Забудешь тут! То и дело в делах натыкаешься на её козни и проделки!» – с сожалением и недовольством пробурчала Надежда Сергеевна.

Тут же моральный оруженосец Ширхана верный Табаки, поддакивая, привычно заскулил, чуть ли не виляя хвостом – острыми локтями, хилыми бёдрами и тощими ягодицами оттирая коллег-мужчин от Надежды, не давая им даже малейшей возможности, может даже лишая их последней надежды, первыми высказаться в поддержку начальницы.

Особенно это касалось, конечно, Платона. Гудин, как телом на амбразуру, закрывал ему подход к Надежде Сергеевне. И это было понятно.

Иван Гаврилович ранее, и не без оснований, считая Марфу Ивановну Мышкину последней в их коллективе, всё время боролся с Платоном, что бы ни оказаться на предпоследнем месте.

С уходом же Марфы, он, панически боясь всё же очутиться в самом хвосте коллектива, резко активизировал борьбу против Платона.

А увольнение Инны и частые отъезды Алексея делали его на длительное время единственным невольным собеседником Надежды Сергеевны. И Гудин пользовался этим, настраивая начальницу даже против Алексея, не говоря уже о Платоне.

И чтобы укрепить свои позиции перед Надеждой Сергеевной Гудину ничего не оставалось делать, как всячески, при любом удобном и неудобном случае, принижать Платона.

Ибо возвыситься над ним он уже никак не мог ни в чём, поскольку ему за Платоном было просто не угнаться.

Следующее утро реванша он начал с безобидной разведки:

– «Как настроение?».

– «Как всегда, хорошее!» – неожиданно удивил его Платон, вызвав внезапную зависть.

– «А чегой-то так?!» – с надеждой на другое, спросил Гудин.

– «Так на то оно и настроение, чтобы быть хорошим! А зачем ты спрашиваешь? Думаешь, знание – сила! Стремление знать, как раз от бессилия!» – совсем ошарашил его Платон, загоняя в логический тупик.

Но Гудин не был бы Гудиным, если бы грубо и тупо не перевёл разговор в нужное для него обмелевшее русло.

– «Так ты ведь уже старик! У тебя и не стоит уже?!» – с надеждой предположил он обидное.

И это услышала новая уборщица Нина Михайловна, ровесница и, даже по Ташкенту, землячка Гудина.

– «Какой мерзкий мужик!» – поделилась она наедине Платону.

Но тут же, внезапно вошедшая и всё слышавшая, Нона добавила перцу Гавриле, задав, ставший уже риторическим, вопрос:

– «Как с Гаврилой его Галя живёт, если его все бабы ненавидят?!».

После обеда с Гудиным Надежда, вернувшись в офис, спросила дежурившего в тот день Платона:

– «Платон! Мне кто-нибудь звонил?».

– «Да! Из общества диабетиков!».

– «А мне?» – неожиданно влез Гудин, больше для придания себе значимости, нежели с вопросом.

– «Да! И тебе тоже, но из общества… энуретиков!» – посадил его в лужу урины Платон.

– «Тебе бы всё смехуёчки!» – напустил на себя начальственной менторской важности и надменности Гудин.

А через секунды он добавил, не меняя тона:

– «Платон! Ты на моё место больше не садись!».

– «А на фиг мне нужно садиться на дважды осквернённое место?!» – напомнил Платон неприятное и самому неприятному Гудину.

Иван Гаврилович, и особенно Надежда Сергеевна, в своё время объездили почти весь Союз, участвуя в различных симпозиумах, конференциях, съездах, или просто обмениваясь опытом.

Возможно, это придало им уверенность в своих силах и знаниях, и они невольно перенесли эту компетенцию и на другие области человеческих знаний, в коих они были как раз совершенно некомпетентны.

Однако Надежда побаивалась Гудина, как протеже их общего руководителя, академика А.И. Апалькова, понимая, что она его уволить никак и ни при каких обстоятельствах не сможет.

Поэтому она невольно стала воспринимать Гудина, как данность, а его высказывания – часто, как аксиому. То есть, она «повелась» на Гавнилыча.

Под влиянием Гудина Надежда даже стала иногда поручать отдельные мелкие дела, работающему в соседнем помещении Платону, которые вполне мог бы выполнить и рядом с ней, у подножия трона сидящий Гудин.

Надежда Сергеевна часто загружала память, находящихся рядом сослуживцев, совершенно ненужной им, никчемной информацией об успехах своего сына Алексея, просто хвалясь этим. Её бахвальству не было границ и конца. И это лишний раз роднило их с Гудиным.

Различие заключалось лишь в том, что Надежда хвалилась любимы сыночком, а Гудин – любимым собой.

Но в глубине души Иван Гаврилович и Надежда Сергеевна ненавидели друг друга, и периодически «плевались» друг на друга, изливая свою душу коллеге Платону, словно третейскому судье.

А-а! То-то! – посмеиваясь, злорадствовал про себя тогда Платон.

Политика потакания агрессору никогда и никого до добра не доводила! – углубил он свою мысль, имея ввиду потворство со стороны Надежды Сергеевны Павловой Ивану Гавриловичу Гудину в его попытках перессорить коллег, а самому наловить рыбки в им же взмученной воде.

Иногда, особенно при отсутствии Алексея, когда остальные двое оставались «тет на тет», из-за стены до Платона доносились их слишком громкие и эмоциональные голоса.

Можно было даже подумать, то они ругаются.

Но это было не так.

Просто никто из них не хотел ни в чём уступать другому, и до конца стоял на своём, не слушая партнёра, пытаясь перекричать его, неслышимого.

Как в Пушкинской поэме «Гавриилиада» архангелу Гавриилу, проще говоря, обломилось, так и в жизни, Ивану Гавриловичу Гудину тоже.

Как тот не стал первым любовником у Девы Марии, так и Гудин не стал первым, в смысле главным и нужным, работником у Надежды Павловой.

Тем более, как и архангел Гавриил по сравнению с Господом Богом, так и Иван Гаврилович по сравнению со своими коллегами мужчинами, не стал для Павловой и последним, незаменимым работником, так как вопрос о его замене на работе давно уже назрел.

Да и «своей старой лейкой не орошает» он наверно давно никого, кого надо?! – про себя цитировал А.С.Пушкина Платон.

И как Гудина не пытался соблазнить его алчный змий-искуситель, ему так и не удалось наполнить свои закрома добром, зеленью и златом.

И хотя Иван Гаврилович и очень пытался, но ему, в им инициированной схватке с лукавым от Платона, так и не удалось, образно говоря, «укусить беса за член» и, просторечно выражаясь, «трахнуть» деву Марию.

Как, будучи посланником задорного дьявола, он не стремился к чужому святому, дорогому и неприкосновенному, чистому и непорочному, так и не удалось ему в жизни своровать ни миллион, ни полюбить королеву.

Несмотря на все его старания, не получилось у Ивана Гавриловича Гудина и стать наперсником ни Надежды Сергеевны Павловой, ни Алексея Валентиновича Ляпунова, ни, тем более, Платона Петровича Кочета.

Но его активные старания продолжались.

И весь последующий период их совместной работы теперь надолго превратился в одну сплошную, но не Пушкинскую, Гаврилиаду.

А сам Иван Гаврилович Гудин стал теперь напоминать Платону морального урода – почти чудище Гренделя в миниатюре.