Наконец очередь подошла. Из отпуска удалось фактически отгулять только полторы недели. Впереди Платона ожидало примерно, как он поначалу подумал, трёхнедельное больничное заключение.

Утром 14 июля он прибыл в 10-ую городскую клиническую больницу – московский реабилитационный центр. К обеду разместили в 502-ую палату 2-го корпуса, в 10-ом ревматологическом отделении.

Принимавшая его медсестра Светлана, своей внешностью напомнила ему Светика-семицветика. Такой же рост и фигура. Похожий тип лица, волосы, походка. Даже мерцавшие черты характера и поведения напоминали ему о бывшей возлюбленной. Поэтому медсестра, видимо почувствовав интерес к своей персоне, вела себя с Платоном очень сдержанно, но весьма уважительно и корректно.

После обеда дежурный врач Светлана Николаевна очень подробно и внимательно расспросила и осмотрела Платона, разобравшись в его медицинских бумагах, просветив его по поводу особенностей применения отечественного «Метотрексата».

Наметился курс лечения и реабилитации.

И началось.

Платону понравилось, что в отличие от предыдущей больницы здесь очень много времени уделялось лечебной физкультуре, работе на разнообразных тренажёрах. Ведь недаром эта больница являлась одновременно и реабилитационным центром.

В палате Платон оказался пятым, заполнив её контингент. Коллеги подобрались около его возраста, все без исключения оптимисты и юмористы, хотя естественно и в разной степени.

В ожидании вечернего укола, Платон сидел в длинном вечернем коридоре и рассматривал развешанные на стенах иллюстративные и информационные материалы по соответствующей тематике.

Неожиданно к нему подсела женщина пенсионного возраста, но пока всё ещё симпатичная, интеллигентная и, видимо, с активной жизненной позицией. Она, извинившись, спросила, не подскажет ли он кого-нибудь из знаменитых людей России с именами Александр и Михаил.

Платон в шутку сразу назвал своего друга Сашу Александрова. Но потом, извинившись, начал помогать, с трудом вспоминая знаменитостей. Женщина, представившись Авророй Ивановной, показала свой список. Платон, мельком пробежав его, пообещал позже помочь дополнить его.

При следующей случайной встрече в коридоре Платон выполнил своё обещание. Новые коллеги уже разговорились в вестибюле. Платон понял, что зрелая пенсионерка Аврора Ивановна готовила этот список специально для своего внука, совсем не читающего книг.

Она хотела спросить у того, знает ли он этих людей, и тем ненавязчиво приобщить внучка к чтению умных книг и изучению нашей истории.

Платон сразу вспомнил своего младшего сынка Кешу.

К тому времени Аврора Ивановна набрала уже 45 Александров и 39 Михаилов. Ещё позже, в столовой, она пожаловалась, что возможно при их последней встрече потеряла очки.

Платон ту же тщательно осмотрел место их последней беседы, но очков нигде не было. Наверно Аврора Ивановна потеряла их в другом месте. Это вскоре косвенно подтвердилось, развешанными в разных местах, даже с улицы, объявлениями об утере.

Больницу окружал весьма приличный и местами довольно густой парк с дорожками для прогулок и скамейками. Он был засажен разнообразными, в том числе и по возрасту, деревьями и кустами. Не большой специалист по флоре, Платон обнаружил здесь старые липы, осину, очень много канадского клёна, сирень, в том числе молодую, но мощную; ели, сосны, берёзы, лиственницы, яблони и вишню, шиповник и боярышник, даже грецкий орех и дуб, и другие, в том числе экзотические, незнакомые ему кусты и деревья.

В эти тёплые и даже очень жаркие дни Платон периодически прогуливался по дорожкам больничного парка, затем присаживался на свободную скамейку и работал над текстом своего романа.

В очередной раз присев под большой старой липой, он углубился в своё творчество. Вдруг Платон заметил, как на его брюках и теле стали появляться какие-то гусеницы. Он наблюдал за ними, и увидел, что те спускаются с деревьев на тонких нитях, как десантники, как спецназ. И теперь Платону периодически приходилось стряхивать с плеч, рук, спины и груди надоедавших ему различных мошек, жучков, гусениц и комаров.

Общий телевизор в вестибюле этажа не работал. Но зато в палате был, принадлежавший одному из пациентов. Однако телевизор, по которому орала реклама и слышались вопли главных героев очередных детективных сериалов, Платон почти не смотрел, чаще предпочитая дрёму.

Первая неделя пребывания в больнице для него прошла быстро. Гигиенические процедуры, приём лекарств, уколы, и особенно многочисленные физические занятия, и редкие разговоры с контингентом, занимали основное время. Остальное Платон тратил на творчество и прогулки по парку.

На выходные дни некоторых больных, за исключением вновь прибывших, отпускали на сутки домой.

Один из сопалатников Платона, Павел Александрович, по им лично озвученному прозвищу Бурьяныч, прибыл из увольнения в субботу к вечеру, и, естественно, с «подарком» для ветерана Семёныча.

Вечером они приложились к «подарку» на пару, и остались очень довольными его крепким содержимым. Ночью коллеги по питию немного подкашливали. Утром это прояснилось, вызвав у пары удивление.

– «Так Вы же вчера водку пили!? А ведь она предназначена для употребления в холодное время! Вот Вам и кашель!» – сделал Платон неожиданный для всех вывод.

– Да! Ха-ха-ха! Да-а!» – согласился, с полуслова понимающий юмор Платона, Семёныч.

В их палате, сразу за дверью справа, размещался Павел Александрович Бурьянов. Платон сразу обратил внимание на его глаза. Они были тёмно-карие и, хотя излучали озорной огонёк, в своёй глубине хранили какую-то печаль, или даже горе.

Он был младше Платона всего на два года, но выглядел очень молодо. К тому же был красив и, во всеобщем понимании, весьма сексуален. На вид ему можно было дать всего около пятидесяти лет, а то и меньше. Этому впечатлению способствовали и почти без седин, прямые, коротко стриженные, чёрные волосы.

Павел был простым рабочим, а родом с Рязанщины. Несмотря на, в своё время пережитое, тяжёлое потрясение – гибель сына, курсанта бывшего «Высшего Военного Училища имени Верховного Совета ССССР» (Кремлёвские курсанты), он был весьма весел и оптимистичен, словоохотлив и даже говорлив.

Направо и налево он сыпал шутками и прибаутками, а то и частушками, напоминая Платону своё землячество с Есениным. Даже почти через каждое слово употребляемые им слова-связки «нах» и «бля», не портили его речь, придавая ей некоторый специфический шарм, и со временем уже не отвлекали слушателей от сути им сказанного.

Павел регулярно, или периодически, поддерживал весёлое состояние своего организма.

И это было уже второе винопитие горькой парочки. За два дня до этого, после ужина, Платон увидел любопытную картину.

У окна, за столом, несколько развалившись, сидел в одних домашних трусах весьма грузный, престарелый Семёныч. Лицом к нему и к окну, соответственно спиной к Платону, сидел Павел с гладким, голым, загорелым торсом. Они выпивали, закусывали и громко о чём-то спорили.

Внезапно вошедший Платон сразу пошутил:

– «Паш! Ты чего споришь?! Посмотри, кто перед тобой сидит!? Если взглянуть со стороны, то это прям, пахан!».

Довольный Семёныч рассмеялся, а воодушевлённый Платон добавил:

– «А ты сидишь напротив него, как … девятка!» – несколько смягчил он окончание фразы.

– «Скажи уж лучше, шестёрка!» – беззлобно уточнил Павел.

Вскоре Станислав Семёнович заёрзал на стуле, и встал.

– «Один рулон истратил!» – чуть ли не с гордостью заявил Семёныч, доставая из тумбочки новый рулон туалетной бумаги.

– «Вся жизнь – в рулонах!» – саркастически заметил Платон, имея ввиду измерение продолжительности жизни.

Возвратившийся в палату, Семёныч взгромоздился на кровать и удовлетворённо расслабился, издав специфически звонкий звук, покидающих его тело последних газов, тут же это прокомментировав в своё оправдание:

– «Значит тонко!».

– «Семёныч! Какой ты шумный!» – заметил его сосед Николай, своей кроватью разделявший их с Павлом.

Будучи очень приятной наружности, интеллигентной внешности, пожилой мужчина, напоминавший Платону или лапочку начальника или доброго преподавателя, Николай по возрасту оказался даже на год младше Павла. И он оказался прав.

И действительно! Ранним утром стены палаты оглашались громкими, загадочными звуками:

– «Э-э-эй! Э-э-эх!».

А это стонал или зевал Семёныч. Не то от боли, не то от дури и скуки?

Иногда в палате кто-то и похрапывал. А иногда доносились даже экзотические звуки.

Несколько дней подряд на открытую фрамугу их палаты садилась бледно-жёлтая синица и, как дятел, долбила ещё с зимы прилипший и засохший кусочек хлеба.

– «Здесь связь плохая!» – отвлекла Платона от созерцания бледной представительницы фауны, брошенная в мобильник, оправдательная фраза Павла Александровича.

– «А в больнице надо лежать!» – с ударением на последнем слове, поучительно заметил Станислав Семёнович.

– «А не связями заниматься!» – в тон ему поддержал его мысль Платон.

Все коллеги засмеялись. Платон повернул голову в сторону своего соседа Юрия, которому почти только что поставили капельницу:

– «Нам Юру сейчас смешить нельзя!».

– «Ах, да! У него же капельница!» – согласился первым отзывчивый Семёныч.

– «Так она же не во рту!» – съязвил, будто осенённый, Платон.

– «Ха-ха-ха!» – засмеялись все остальные.

– «Паш! А ты чего не смеёшься? Голова болит?» — спросил пахан.

– «Если бы у меня голова не болела, я бы … на ней… стоял!» — твёрдо и членораздельно ответил Павел.

Павел Александрович родился в рязанском селе Ялтуново, название которого в древности постепенно трансформировалось из названия его в честь князя Алтуна.

Отец Павла ветеран и инвалид войны, окончил ПТУ в Чите, получив специальность метеоролога. Затем он работал плотником на шабашках. Умер в пятьдесят пять лет от воспаления лёгких, не попав вовремя к врачу.

Мать Паши всю жизнь была колхозницей.

Павел был вторым ребёнком в семье.

Первый – старший брат Юрий, по малолетству на танцах дал обоснованную пощёчину развязной девице. За это, якобы хулиганство, он получил год тюрьмы. А затем пошло, поехало, срок за сроком. В общем, скатился парень с узкой дорожки под горку.

Родившаяся за Павлом, сестра Нина закончила в Сасове техникум, став мастером по изготовлению мебели. Потом вышла замуж, родила детей.

А самый младший брат Павла – Михаил, бросил ВУЗ. Отслужив в армии, стал работать в строительной бригаде у Павла.

Сам же Павел Александрович, закончив восьмилетку, попал в ПТУ, получив специальность токаря. Так оказалось, в их палате всего три бывших токаря. Кроме Платона и Павла им ранее был и Станислав Семёнович Родин.

После окончания ПТУ Павел устроился на работу на электроламповый завод в Рязани. Там же в ДОСААФ он получил специальность оператора радиолокационной станции.

Поэтому в армию он попал в ПВО страны, где, кстати, служил и Семёныч. Павла направили на Курильские острова, на остров Итуруп. Всю свою службу он числился оператором РЛС П-15, работавшей по низколетящим целям. Непосредственное дежурство Павла осуществлялось по графику, или, как правило, по учебным тревогам. Но были и исключения.

Однажды Паша участвовал в обеспечении аварийной посадки на остров Итуруп американского тяжёлого стратегического бомбардировщика Б-52 «Стратофортрес», летевшего бомбить Вьетнам. У того вышла из строя система управления и был неисправен один из восьми двигателей.

После устранения некоторых неисправностей на советском аэродроме, американцы были отпущены и вернулись назад, домой, на одну из своих баз на территории США или остров Гуам.

Павлу Бурьянову тогда лично удалось увидеть хорошо экипированных и вооружённых, холёных и упитанных американских лётчиков, временно невольно интернированных на советской территории. Как говориться, увидел потенциального противника близко, лично и в лицо.

После армии Павел уехал сначала работать в Рязань, на завод Центролит, а затем, в 1972 году, из-за жилья устроился в строительное управление, которое строило известные объекты столицы, в частности, стадион «Олимпийский», ТВ центр в Останкино, и другие.

Сам Павел Александрович Бурьянов занимался установкой подвесных потолков в учреждениях и организациях.

В 1976 году он женился на Валентине, которая была младше его на три года. Через год родился сын Алексей. Второго ребёнка они рожать не стали.

Однако в начале 90-ых годов Павла уволили с работы за пьянство, и он начал подрабатывать рабочим широкого профиля в различных столичных строительных ООО.

Павел Александрович очень любил рассказывать о своей жизни, о различных случаях и происшествиях. Но косноязычность явно мешала ему выразить обилие впечатлений и эмоций, замещая многие слова матом, шутками и прибаутками.

Но на всю жизнь страшной зарубкой на его отцовском сердце стала гибель в 1998 году, в автокатастрофе, единственного сына Алексея – кремлёвского курсанта.

Узнав об этом, Платону стало очень жаль Пашу, и он проникся к нему не только сочувствием, но и какой-то дополнительной любовью – старшего брата к младшему.

В одну из ночей из постоянно открытого окна повеяло прохладой. Кое-кто, во главе с Платоном, почихали и покашляли. Наутро напасть дошла и до Николая.

– «Не чихай, а то простудишься!» – посоветовал ему всегда весёлый Семёныч.

Вскоре на постоянно открытую, как стол для птичек, фрамугу села и ставшая всем знакомой, бледно-жёлтая синица. Она, за пару дней разделавшись с зимним сухариком, ещё один раз залетала в то же самое утреннее время, но добавки от хозяев палаты так и не получила.

Не оказалось угощения и сейчас, при её контрольном залёте. Больше синичка не прилетала, зато стали донимать мухи.

На замечание Платона, что на стороне Семёныча, Николая и Павла летают мухи, бывший номенклатурщик Станислав Семёнович быстро сориентировался и перевёл стрелку естественно на Павла.

– «Так все мухи почему-то к Павлу летят»!».

Что бы это значило? – глубокомысленно подумал писатель. Но со временем мухи добрались и до него.

А мудрый Николай, хотя и бывший на год младше Павла, но выглядевший посолидней своего соседа, вскоре повесил между собой и ним липучку, чтобы перехватывать мух, снующих из угла в угол, от Семёныча к Павлу и обратно.

Из-за этого Павел Александрович, часто лёжа рассказывавший различные истории и размахивавший при этом руками, в том числе больной правой, периодически попадал ею в липучку, при этом естественно смеясь и беззлобно матерясь.

Тоже, как и Семёныч, рано встающий и потому раньше всех готовый к завтраку, сосед Платона Юрий, в очередной раз взял пустые лотки из-под таблеток, чтобы отнести их на медицинский пост.

– «Пойду, отнесу!» – объяснил он всем насторожившимся свои действия.

– «Пойди, сходи к девчонкам! Любишь ты это безобразие!» – беззлобно съязвил Семёныч.

Контингент палат больницы естественно постоянно обновлялся. В соседней палате завёлся даже поп.

За одним из завтраков он попросился на свободное место за стол к Платону и его сопалатникам, обратившись к сидящим:

– «Питающиеся ангелы! Можно приземлиться?».

– «Да! Складывай крылья, батюшка!» – любезно пригласил его Платон.

Вечером в вестибюле к Платону подсел симпатичный, весьма немолодой мужчина, интеллигентной и даже импозантной внешности. Он и раньше подчёркнуто вежливо раскланивался с Платоном в коридоре и в столовой, внимательно присматриваясь, видимо признав в нём своего.

И действительно, Пётр Александрович Журавлёв, старший Платона на пять лет, но выглядевший чуть ли не моложе его, был бывшим номенклатурщиком, работником министерства Общего Машиностроения, к которому относилось и бывшее предприятие Платона, исправным ортодоксальным коммунистом. Даже в свою молодость, увлекаясь стихами, он многие из них посвятил комсомолу.

Через несколько дней Пётр ознакомил Платона с некоторыми из них, оказавшимися высокого качества. И они были посвящены не только руководящей и направляющей, но среди них были и философские, и посвящённые отдельным поэтам, в частности Есенину. Стихи Петра Журавлёва также отличались особой тональностью, ритмом. Они как будто шли под барабанную дробь. Петру тоже понравились стихи Платона.

Долгий разговор двух инженеров-поэтов коснулся разных общих тем, в том числе появившегося в больнице попа. Как сопалатник священника, Пётр поведал Платону, что этот инок всего лишь поп-раскольник, и даже сектант.

В конце этой весны и в начале лета Платону периодически, примерно раз в неделю, стал звонить на мобильник какой-то идиот, или идиотка с номера 8-495-936-35-57 и, помолчав секунду, отключаться.

Они словно проверяли, жив ли этот абонент?

Сосед Платона, Юрий часто пользовался наушниками от портативного радиоприёмника, слушая «Эхо Москвы». Даже когда он одновременно лежал и под капельницей и под наушниками, то всё равно сообщал коллегам, по его мнению, важные новости:

– «В 1901 году температура воздуха в этот день была всего +5, а в 1976 году +34!».

– «А сегодня, сколько будет?» — почти хором не удержались от вопроса коллеги.

– «+26!» – гордо ответил Юрий, подчёркивая свою значимость в их коллективе.

Но комментарий Платона и понятливый смешок Семёныча несколько смазал эффект от сказанного:

– «А сколько дадут, столько и будет!».

В этот момент в палату вошёл единственный из всех курящий Павел.

– «Ну, что? Курилка! Накурился со своими комбайнёрами из третьей палаты?!» – ревниво прицепился к нему опять Семёныч.

Станислав Семёнович Родин, как и Павел, был родом из подмосковной деревни. После школы он закончил ПТУ, став токарем. Затем работал по специальности в опытном цехе НПО «Салют». От военкомата окончил курсы шоферов. Затем работал водителем на продуктовой базе. Потом служил в армии, в ПВО страны, возя полковника. После возвращения в столицу, Станислав женился, остепенился, и поступил в институт.

А далее его ждало успешное продвижение по службе, вплоть до директора завода, работа в аппарате правительства Москвы, загранкомандировки по обмену опытом, старость, болезни и больница.

Но Станислав Семёнович всю свою жизнь сохранял оптимизм, чувство юмора, заводясь на них с полуслова, с полунамёка.

Он долго ждал своей очереди на массаж, и дождался. Пришёл с новостью довольный:

– «У! Медсестра у меня! Насколько высока, настолько и высокомерна!».

Но Семёныч сглазил!

Тут же вошла их медсестра Светлана и попросила убрать всё лишнее из холодильника, в частности хлеб. Выбросить его в ведро.

Павел Александрович первым решился на это, поскольку находился рядом. Холодильник вообще стоял между его кроватью и стеной с входной дверью.

Но другие, не то пошутили, не то укорили Павла, что выбрасывать хлеб нехорошо, бог накажет!

Вскоре Юрий положил в ведро, сверху на хлеб, пустую коробочку.

– «Прячешь, чтобы бог не видел?!» – не удержался от хохмы Платон.

Вскоре, во время бритья Павел нечаянно немного порезал губу.

– «Ты чего, смурной такой?» – спросил его Родин.

– «Да губу порезал» – промычал тот грустно.

– «Так ты губами не шлёпай!» – под смех пахана добавил Платон.

– «Жена дома залижет!» – не удержался, уточняя, и Семёныч, который, впрочем, вскоре порезался и сам.

Он любит позировать, и быть фразёром. Возможно, что в молодости он был импозантным и сексуально раскованным мужчиной! – решил Платон.

И всё ещё поутру Семёныч опять прицепился к Павлу:

– «Смотри! Ты носок не на ту ногу надеваешь!».

В ответ, немного обидевшийся на него Паша, вдруг выдал Семёнычу накопившееся, наболевшее и сокровенное:

– «Поначалу скромным был, а теперь пердеть по ночам начал!».

Периодические взаимные пикирования между Семёнычем и Павлом, особенно после совместного распития, иногда приходилось демпфировать, лежащему между ними Николаю.

Это был добродушный, симпатичный мужчина, обладавший к тому же красивым басовитым голосом, который своим тембром и даже акцентом напоминал Платону одного из его давних дачных соседей Анатолия Пустовойта, уроженца Украины, давно там не жившего.

Тут же и вовремя в разрядку, возникшей было внутри палатной напряжённости, внёс свой вклад и Юрий, сообщив всем радостную весть, что Роман Абрамович согласился не бросать совсем, так ставший ему дорогим и любимым, чукотский народ. На что Платон сразу и быстро сориентировался:

– «Так теперь чукчи будут петь: самолёт – хорошо, пароход – хорошо! Абрамович – лучше!».

В один из дней пребывания в больнице Платон по мобильнику поздравил с 80-летием своего дядю – Виталия Сергеевича Комарова из Санкт-Петербурга.

Сын Платона Даниил с женой Александрой накануне были в Питере и передали Юбиляру совместный подарок – домашнюю метеостанцию (барометр), выбранную в качестве юбилейного подарка Ксенией.

Какого же было удивление и радость, когда оказалось, что дядя об этом даже мечтал!?

И это всё вопреки брюзжанию двоюродного брата Платона Сергея Комарова из Выксы, который доказывал, что такой подарок дяде не нужен.

Сергей Комаров оказался большим баламутом. Он сначала говорил, а потом только думал, если думал вообще. Поэтому он часто предлагал своим родственникам, ни чем существенным неподкреплённые, авантюрные предложения, от которых потом сам же первым и отказывался.

Так, совсем недавно, он предложил Анастасии всем вместе съездить в «Ленинград», поздравить дядю с 80-летием. Более того, он сам лично, по телефону, напросился к дяде в гости. И сам же потом отказался из-за дороговизны билетов, хотя мог этот вопрос изучить ранее и никому и ничего не предлагать, не позориться.

Да! Как был мой брат размазнёй, таким и остался! А мне позвонить, кстати, побоялся! Наверно стыдно?! – с сожалением рассуждал о младшем двоюродном брате Платон.

Больничные дни проходили монотонно, но насыщенно.

До обеда Платон проходил в шести кабинетах целых восемь процедур. Пять – на различных тренажёрах, три – на физиотерапевтических аппаратах.

А после обеда он встречался со своими гостями, гулял по парку, писал и сочинял.

Закончился период первых анализов и обезболивающих уколов. Продолжалось терапевтическое, медикаментозное, физкультурно-оздоровительное и физиотерапевтическое лечение. Впереди ожидался и массаж. После подколов в лучезапястные суставы, самочувствие Платона начало заметно улучшаться.

Персонал больницы был вежлив и хорошо обучен. Некоторые врачи и медсёстры являлись просто ассами своего дела. С такими людьми было приятно работать. Из таких добрых и заботливых рук было полезно получать и лечение. И оно пошло в гору. Платон выздоравливал. Утихли боли, улучшалась подвижность.

Но даже на этом фоне выделялась медсестра Марина. Она была в самом расцвете сил. Ещё достаточно молода, симпатична, весьма стройна. Но, главное, она была очень ответственным, требовательным к себе, обязательным человеком. Её коронным номером были уколы – пушинки. Платон сразу проникся к ней симпатией и уважением. К тому же она обладала красивым грудным, вкрадчивым, потому сексуальным голосом.

Именно она, единственная из трёх, стоявших рядом медсестёр сразу откликнулась на просьбу Платона дать ему домашний телефон уже уехавшей домой Авроры Ивановны, потерявшей очки и случайно найденные Платоном в одном из лечебно-физкультурных кабинетов.

Марина сразу, с полуслова, поняла добрый порыв Платона.

Добрые люди всегда понимают и находят друг друга.

В подтверждение этому явилось и знакомство Платона с Людмилой Ивановной – пожилой учительницей, всю жизнь проработавшей с детьми и до сих пор сохранившей детскую непосредственность и активную жизненную позицию. Их и сблизил этот неиссякаемый, жизненный оптимизм. Разговорившись с припозднившимся в холле Платоном, Людмила Ивановна, в итоге, стала читательницей Платона, восторгаясь его прозаическим и поэтическим талантом, считая это просто божьим даром.

Она отметила, что произведения Платона лучше читать дома, в кресле:

– «Я, то плакала, то смеялась, а то задумывалась! Просто здорово!».

А до этого, ещё в первый вечер их знакомства, она обрадовалась занятию Платона, сообщив, что вчера проводила домой одну женщину, тоже писателя, пишущую приличные романы и дававшую почитать свои записи, которые ей тоже понравились, как затем и творчество Платона.

Старая учительница отличилась и тем, что организовала женский хор, который в отведённое для отдыха время распевал на окраине прибольничного парка русские народные, и не только, песни. Практически всем отдыхающим это понравилось. И качество исполнения песен было на высоте. Терапевтический эффект наверно тоже имел место.

Но со временем администрация была вынуждена умерить пыл самодеятельных артистов, так как кое-где в корпусах ещё имелись и тяжелобольные.

В очередной вояж на процедуры с пятого этажа на второй Платон зашёл в лифт один.

На четвёртом этаже в лифт вошли две ещё молодые, полные и слишком грудастые женщины, едущие на первый этаж, полностью блокировав Платону выход. На втором этаже он попросил попутчиц:

– «Девушки! Можно между Вами протиснуться, не нарушая Вашего душевного равновесия?!».

Те ответили улыбками и вопросом:

– «Душевного …?!».

Через три часа Платон в лифте снова встретился с одной из них, которая улыбалась теперь ему загадочной улыбкой… донны.

В процессе общения с «контингентом» Платона очень поразило некоторое падение культуры у женщин среднего возраста. А это было уже другое, не его поколение. Хотя, к счастью, основная масса женщин была всё-таки его, зрелого возраста.

Особенно это падение нравов проявлялось в столовой. Некоторые женщины занимали очередь, как в былые, базарные времена, на целую компанию, палату. Они сновали, как муравьи, туда – сюда, бесцеремонно влезая перед мужчинами, без очереди и без спроса, не стесняясь и не боясь, игнорируя их, как людей.

Чувствовалось, что они уже ненавидят мужчин.

Некоторые из них путали столовую с клубом, надолго засиживаясь с трёпом за опустевшим столом, занимая места других больных, жаждущих сесть за стол, коих было не много, и наконец поесть.

Павел Александрович как-то не выдержал и подсказал трещавшим рядом сорокам, что за этим столом надо есть, а не болтать. Так те взглянули на него, как вороны на подсевшего к ним нахала воробья.

Почти через две недели пребывания в больнице, Платон получил «увольнительную» с субботы на воскресенье. Предстояло долгожданное воскресное свидание с дочкой на даче.

И вот наступило счастливое субботнее утро. Коллеги по палате собирались в увольнение. И только один пахан – Семёныч снова оставался смотрящим.

Вдруг вокруг него начала летать оса. Семёныч свернул в жгут газету, и начал яростно махать, пытаясь её убить, или хотя бы прогнать.

Платон не выдержал напряжения созерцания этой бойни, и под смех коллег прокричал:

– «Ну, что ты, Семёныч! Разозлишь её! Мы-то сейчас уедем, а ты-то… останешься!».

И вот Платон на 722 автобусе отбыл от больницы до станции Люберцы, и далее до Загорново на дачу, на свидание с женой.

До этого Ксения дважды навестила его в больнице. По одному разу были сыновья. Кеша приезжал с Кирой, а Данила без, работавшей в поте лица, Александры.

Во время приезда младшего со своей девушкой, Платон познакомил их со своим новым другом, молодым, смешным котиком Пешкой. Платон так назвал его за необыкновенный пегий окрас, гладкую шерсть и худобу.

И первое время тот отзывался на голос Платона, бодро выбегая к нему навстречу из кустов. Многие пациенты больницы или скуки ради, или по привычке, или по простоте душевной подкармливали местных котов и кошек. Платон оказался в их числе. Вскоре он понял, что в этом не одинок. Поэтому перестал специально ходить к своему Пешке, а виделся с ним изредка, лишь по пути во время прогулок.

Тем более Платон теперь его не кормил. Тот отказался даже от любимого кошками Платона мороженого. А теперь, избалованный всеобщим вниманием, Пешка совсем отбился от рук Платона. Набравшись силы и наглости, ни на кого не обращая внимания, он совершал походы куда он хотел и зачем хотел.

У входа в свой корпус Платон часто встречал другого кота Василия, по окрасу похожего на его Тихона, но более пушистого и старшего по возрасту. Тот вообще разваливался на спину у входа в корпус и ждал, пока его погладят по животу.

В этом году опять сорвалась планировавшаяся поездка в Москву семьи второго сына Платона – Владимира, но на этот раз по вине, уже не вовремя попавшего в больницу, самого Платона.

Однако буквально накануне отъезда Платона, Володя тоже успел обзавестись WEB-камерой, и родным теперь удалось пообщаться визуально.

На том конце интернет провода Платон увидел сына Владимира и внучку Диану, ставшей настоящей красавицей. Уже позже Ксения без Платона продолжила WEB-общение с Володей, и от него узнала, что Дианка уже признана самой красивой девочкой в их городе.

И вот Платон прибыл на дачу. Он соскучился по дачным делам.

До этого, в течение одной недели, по просьбе брата, с Ксенией на даче пожила Анастасия. Она отдыхала и помогала, чем могла. Но, если Ксения всегда готовила для всех, то Настя готовила только для себя. Как и раньше, Ксении бросилось в глаза, что Анастасия опять патологически себя холила и лелеяла, гребя всё её окружающее под себя, как истинная Настасья Петровна, оправдывая своё прозвище «Коробочка».

В субботу Платон, в основном, косил и убирал результаты этого труда.

Ксения фотографировала. С согласия мужа она купила очередную техническую новинку. Теперь это был цифровой фотоаппарат. Новая игрушка ей очень понравилась. И новоиспечённый фоторепортёр принялась щёлкать направо и налево. Фотографии получались качественные. Этот фотоаппарат позволял получать чёткие изображения с близкого расстояния. Особенно на Ксению произвела впечатление фотография малины.

Новый фотоаппарат так понравился всей семье, что Кеша взял его в своё путешествие на Азовское море.

В воскресенье на дачу ожидался приезд дочери Екатерины. Её муж Виталий в эти дни ещё выступал с подтанцовкой в Юрмале при Лайме Вайкуле, поэтому Катя приехала одна.

Платон целых два года не видел, очень занятую работой, дочь.

Екатерина приехала поздновато, к двум часам дня. Но пообщаться они успели весьма плодотворно. Сначала Катя показала по ноутбуку Платону и Ксении многочисленные фотографии о своей работе. А это были, в основном, фотосессии, свой ансамбль – лауреат многих танцевальных конкурсов, и фотографии Парижа, где она побывала уже два раза. Там, кстати, все её принимали за парижанку, и Екатерина стала изучать французский язык.

Платон очень обрадовался этому факту. Ведь дочь, во внешнем облике которой проявились гены древних предков, сможет теперь и с ним говорить по-французски.

Затем отец показал дочери дачные новшества, и они дружно принялись ассистировать Ксении в подготовке праздничного обеда. Платону удалось угостить дочку последней клубникой и вишней. А та показала отцу свою новую машину «Ford Fusion», которой она была очень довольна, ибо это был манёвренный и очень удобный автомобиль, особенно для молодых женщин.

В процессе беседы, к радости Платона, дочь попросила отца познакомить её со своим творчеством, и, более того, сама предложила ему творческое сотрудничество, как потенциальному поэту-песеннику.

То, о чём Платон говорил на своём последнем юбилее, наконец, произошло.

Среди его детей наметился ещё один кандидат на курирование его творческого наследия.

Однако времени у них было немного, так как отцу в шесть часов вечера пора было отбывать назад в больницу.

После обеда все трое быстро и дружно прибрались, и Платон уехал. Екатерина повезла Ксению домой позже. А эта встреча надолго запомнилась всем троим.

А уже на следующий день Иннокентий с Кирой отправлялись в своё первое самостоятельное отпускное путешествие на Азовское море.

Вечером Платон неожиданно испытал, наверно, творческий шок.

В столовой, случайно оказавшись в очереди за Людмилой Ивановной, он услышал от неё необычное откровение. Та, держа в руке полдничный банан, немного наклонилась к Платону и в полголоса сказала:

– «Я так начиталась Вашего романа, что это мне теперь что-то напоминает!».

А уже вечером Людмила Ивановна односторонне перешла на «ты», скатившись на простое панибратство по отношению к автору. Вот тебе и старая учительница!? – подумал тот.

Рассказывая об этом соседям по палате, Платон невольно задал тему разговора, почему-то вызвав обсуждение контактов наших девушек с иностранцами во время фестивалей, Олимпиад и прочего, нарожавших потом чёрненьких, сереньких и прочих детишек.

Юрий на это точно заметил:

– «Так они же пытались вырваться из-за железного занавеса!».

– «Хотя бы этим местом!» – уточнил Платон.

Постепенно все привыкли к 22-ух часовому отбою.

Николай, обладатель какого-то мало интеллектуального простецкого спокойствия, как хозяин телевизора, бесцеремонно переключал его с программы на программу, отбивая, во всяком случае, у Платона, желание смотреть что-либо. Но как-то раз Коля исправился. После долгого просмотра какого-то фильма, он сподобился проявить уважения к товарищам.

– «Ну, что? Выключать телевизор?!» – на этот раз тактично спросил Николай у, затихших в постелях, пока ещё дремлющих коллег.

Но они в ответ ещё более тактично промолчали. По мере пребывания в больнице, товарищи Платона по палате постепенно стали называть свои апартаменты то палатой, то номером, а то даже и камерой.

В очередной понедельник Платону снова сделали «подколы» кистей рук. И опять на это его организм реагировал также, как в первый раз.

С половины ночи Платон почти не спал, а встал в хорошем состоянии, но со слегка покрасневшими щеками. Утреннюю зарядку он делал легко, с полной амплитудой движений и без боли. Более того, его скрюченные пальцы стали слегка выпрямляться, особенно самый мягкий, ночью.

Платон думал об этом в пустом холле, бреясь электробритвой и делая зарядку. Проходящая мимо медсестра, кокетливо напомнила ему:

– «Платон Петрович! Вы не забыли, что сегодня сдаёте анализ из пальчика?!».

Платон в этот момент чуть было инстинктивно не схватился за брюки, слегка их оттопыривая, но тут же вовремя спохватился.

Вернувшись в палату, развеселил рассказом об этом соседей, а больше всех Семёныча, их «камерного» пахана. Станислав Семёнович, с годами так и не отошедший от начальственных привычек пупа Земли, вёл себя несколько бесцеремонно с соседями по палате, как будто он в ней жил один.

Он громко разговаривал сам с собой, даже когда все ещё спали, или вечером увлечённо смотрели телевизор, вещая всем, что он сейчас хочет или будет делать, вплоть до гигиенических мелочей.

Между завтраком и обедом Платон теперь проходил семь кабинетов: массаж, два физиотерапии и четыре лечебной физкультуры.

Особенно серьёзные занятия были у Валентины Николаевны – серьёзной, обаятельной, и даже красивой, разведённой и бездетной, брюнетки лет пятидесяти, из которых она выглядела лишь на сорок.

После её занятий, некоторые упражнения которых были сложны и тяжелы, у занимающегося с голым торсом Платона, которому было даже жарко, болели некоторые выступающие части тела. Во время первого занятия, он чуть было сам себе не нанёс паховую травму, из «положения лёжа» усердно махнув сомкнутыми кистями на команду «рубка дров» из-за головы.

Да! Женщина, она и есть женщина! Откуда ей априори предположить последствия активного выполнения такого упражнения! – решил, чуть было не пострадавший.

В конце занятий он решил тактично намекнуть о наличии в зале и мужчин, но сделал это слишком заумно. Когда Валентина Николаевна дала команду больным из ортопедии, стоящим на коленях на кушетках, делать упражнения «кошка злая», Платон предложил потом сделать и упражнение «кошка добрая», подразумевая её позицию спаривания, под кота.

Но его довольно заумный или сексуально озабоченный юмор, слишком серьёзной хозяйкой зала не был оценён.

Со следующего дня Платону для более эффективного лечения назначили капельницу с раствором кровезаменителя и лекарств для сосудов. Через несколько дней повторный анализ крови показал улучшение.

А вечером, после ужина, сидя в холле у неработающего телевизора, Платон работал сам.

Рядом примостился читающий, как он поначалу подумал, инок, а дальше к проходу женщина. Проходящая мимо неё сокамерница не удержалась от комментария:

– «Что? Знакомые буковки разыскиваешь?!»

Ну и женщина?!

Не успел Платон проинформировать об этом, неведомом ранее, новом перле соседей по палате, как поддатый Павел задал ему вопрос:

– «А как зовут мужа мухи?!».

И не дожидаясь ответа, объявил сам:

– «Муходрал!».

– «А стрекозы?» – спросил «профессор» Николай.

– «Стрекозёл!» – уверенно ответил Платон, как ни в чём не бывало.

Довольный «правильным» ответом, Николай улыбнулся и вновь уткнулся в кроссворд, которые ему не очень-то и давались. Зато в этом преуспел Павел. Его природный, пытливый, крестьянский ум, и хорошая память, в том числе зрительная, плюс опыт, часто позволяли ему доразгадывать кроссворды после «профессора».

– «Если бы Павлу можно было бы ещё подтянуть и свою речь, особенно красноречие и чёткость выражения мысли, – быть бы ему писателем!» – утверждал бывалый Семёныч.

Очередным утром Платон ощутил необыкновенную лёгкость при выполнении всех упражнений утренней зарядки. Он выполнял их теперь с полной амплитудой и без ощущения болей. И теперь утренняя зарядка доставляла ему огромное удовольствие.

– «Что? Зарядкой занимаешься?!» – спросил его проходящий мимо по коридору одинокий больной.

– «Конечно! Каждое утро, каждый день, как пришёл из армии!» – гордо ответил Платон.

«Высокая культура, или культура вообще, подразумевает не только культуру души, но и тела!» – добавил он позже тому же больному, возвращавшемуся обратно и тем вызвав интерес того к своей персоне, в последствии приведший к их знакомству.

После завтрака на физиотерапии Платон услышал давно уже где-то слышанное.

– «Девушка, а на лазаря можно?» – спросила пожилая женщина медсестру физиотерапевтического кабинета.

– «А он ещё не пришёл!» – под смешки окружающих вмешался Платон.

Он теперь с нетерпением ждал прихода лечащего врача, очаровательной Людмилы Викторовны, с результатами его повторного анализа крови и её вердикт по поводу выписки из больницы.

Людмила Викторовна отловила резвого Платона Петровича, возвращавшегося после всех процедур и занятий, завела в ординаторскую, и усадила на стул. Взяв его папку, ознакомилась с анализами:

– «Ну, что? Гемоглобин в норме, железо тоже. Так что можно отменить Мальтофер. СОЭ (РОЭ) у Вас понизилось в два раза, с 45 до 23. Как говориться, процесс пошёл! А вот некоторые другие показатели упали, и мне не нравится формула вашей крови. Правда, наша японская аппаратура иногда барахлит. Поэтому нужен ещё один анализ крови. Да и пальцы мне Ваши не нравятся. Ну, что это такое?!» – коснулась она почти на 45 градусов согнутых вторых фаланг пальцев, пытаясь их слегка выпрямить.

– «Я Вас так отпустить не могу! Такой красивый мужчина! Ещё молодой! И такие пальцы! Давайте ещё раз сделаем подкол!».

– «Давайте!» – упавшим голосом согласился смущённый Платон.

Ибо он знал, что это бесполезно. Бог троицу любит! Уже сам себя успокоил он. Так что выписка до выходных пока что мне обломилась! Придётся ещё почти неделю лечиться. Ну, ничего не поделаешь!

Здоровье прежде всего! Хорошо, что хоть лечат интенсивно и целенаправленно, а не формально, и … под жопу коленом! – несколько успокоил он себя.

А завтра наступала пятница, 1 августа, последний день лечебной недели и первый день последнего месяца непогожего лета с так неудачно сложившимся отпуском.

Раннее утро пятницы, по-обыкновению, протяжно будящим стоном-зевотой открыл Семёныч. Вскоре на его призыв откликнулся давно храпящий Николай, протяжно испустивший ночной дух, и завершивший это действо, перебивающим храп, вздохом облегчения.

И почти тут же, вздохом возмущения откликнулся Павел.

И только лежащие у противоположной стены Юрий и Платон пока молчали, не прореагировав на это, забывшись соответственно сладким утренним посапыванием, и молчаливо-проснувшимся возмущением.

Вскоре, как по заведённому кем-то порядку, стали подниматься с постелей. Сначала Семёныч, за ним Юрий, потом Платон.

Последними обычно с переменным первенством вставали Николай и Павел.

Меняя ночной «прикид» на коридорный, Семёныч попросил Николая:

– «Дай побрызгаться!».

– «Чтоб от меня ароматом воняло!» – помог ему до конца выразить свою мысль Платон.

В следующий вторник палатный пахан Станислав Семёнович Родин собирался выходить на волю.

– «Паш, не переживай, мы теперь тебя коронуем на пахана!» – успокоил Платон его верного собутыльника и бытылконосца.

– «Не та весовая категория!» – возразил ещё не снявший короны.

– «А мы из уважения!» – польстил будущему смотрящему Платон.

– «Давай лучше тебя, по старшинству и уважению!» – возразил Семёныч.

– «Нет! Я привык быть замполитом, или начштаба, чтобы быть в тени, не выделяться, но быть мозгом команды!» – объяснил свою позицию Платон.

– «Я Ваша мысль! А мысль короновать нельзя!» – добавил он смеясь.

Тут же, словно в подтверждение этого, дважды подряд чихнул Николай.

– «Будь здоров!» – одновременно пожелали ему Платон с Семёнычем.

– «Но не кашляй!» – уточнил последний, пытаясь оставить за собой и последнее слово.

– «А только чихай!» – не дал ему этого сделать Платон.

– «А это к деньгам!» – попытался вернуть себе первенство Родин.

– «К чужим!» – восстановил статус-кво Кочет.

Вскоре чихнул и Станислав Семёнович.

Привыкший комментировать вслух все свои чихи, он не удержался и на этот раз:

– «Надо принять пилюли!».

После того, как пахан запил лекарство, Платон саркастически изрёк под смех Юрия и ухмылку самого Семёныча:

– «А теперь можно и пиздюлей!».

Платон решил, наконец, ввести своих друзей по несчастью второстепенными персонажами своего романа. Трое согласились быстро, а Николай поначалу проявил ложную скромность.

Так и появились в палате № 502 Павел Александрович Бурьянов 1951 года рождения, младший его на год Николай Владимирович Матюшин, Станислав Семёнович Родин 1946 года рождения, и Юрий Владимирович Кравцов – ровесник Николая.

Непрерывный производственный процесс в больнице естественно давал необходимые результаты.

До этого мучившийся от ночных болей, пасмурный Николай, наконец, улыбнулся!

– «О! Николай засмеялся!» — первым обрадовался, невыдержанный на эмоции, Семёныч.

– «Довели парня!» – вторым прокомментировал Платон.

Тут же, увлекшийся Родин по ошибке позвонил себе на работу в неурочное время, позабыв, что его абонент работает в другую смену.

А Юрий сразу прокомментировал обидное для пенсионера:

– «Они подумают, что у тебя с головой не в порядке!».

– «Нет! Они подумают, какое же у него здесь окружение!» – возразил Платон, брызнув бальзамом в душу Семёныча.

– «Ну, ничего, скоро домой! А к Вам другого подселят!» – несколько мстительно и угрожающе подвёл он окончательную черту.

– «Да! Прям круговорот людей в природе!» – задумчиво и мечтательно изрёк Платон.

Утром, в субботу после завтрака, при посадке в автобус по пути из больницы в увольнение, аккуратная блондинка средних лет, хромая с палочкой, пыталась на вираже обойти Платона, и влезть в автобус без очереди. Но тот не стал толкать убогую. Бог с ней! Всем сидений хватит.

Опять выбившийся в увольнение с субботы на воскресенье, Платон вместе с Ксенией, выполнил все запланированные дачные дела, несмотря на редко прекращающийся дождь. Довольный и не уставший он вернулся в уже хорошо обжитую обитель, почти как в родной дом.

В воскресенье вечером, прибывших последними из увольнения Юрия и Платона, опять встречала поддающая парочка в лице Семёныча и Павла. Они были уже хороши, и заканчивали с трапезой.

– «Охренел с горя?!» – спросил Павла чем-то недовольный Семёныч.

– «Больной, что ребёнок. Ему же надо угождать!» – ответил тот пахану мудростью.

Увидев подстригшегося в увольнении Юрия, теперь уже неожиданно задрался и Павел:

– «Ну, ты подстригся уж совсем коротко, почти наголо, как хрен!».

На следующий день, в понедельник, как обычно, проснувшись третьим, Платон пошёл в вестибюль побриться и позаниматься зарядкой.

Вчера вечером в больнице, после всех выполненных планов на даче, после трудов праведных, Платон помылся и всю ночь проспал крепко. Наутро предстояли очередные, уже третьи, подколы в кисти рук.

Настро ение бы ло боевым. Но не тут-то было. Женщина средних лет и средних достоинств тоже вышла туда же, в вестибюль. Она попыталась было опередить Платона и сесть на его место у окна, мотивируя это тем, что ей нужно обработать ногти на ногах(?!).

Опешивший Платон поначалу сел, куда и планировал. Но почти тут же уступил ей, подойдя ближе к окну, к свету, и стоя бреясь. Однако женщина, почему-то не пересев на оставленное ей место, всё не унималась. Ей хотелось побыть в вестибюле вообще одной, и вскоре она высказала новый аргумент.

– «Вы со своей бритвой жужжите так, что слышно в соседней комнате!».

На что Платон нашёлся, что ответить:

– «Ну, ладно! В следующий раз я буду бриться около своих!».

– «Брейтесь в туалете!» – наверно по привычке, как своего мужа, снова поучала она Платона.

– «А в туалете курят, а я не курящий!» – объяснил он дурочке.

Удивительные существа эти женщины с активной жизненной позицией! И всё я бабам удивляюсь, их хамству, жадности, неуважению, и всё по отношению к мужчинам, причём к чужим, попыткам обхитрить мужика, чужого мужа. Что же тогда они вытворяют со своими?! – подумал Платон.

И надо же? Нашла место не в ванной, или в туалете, а в вестибюле, у телевизора? Никакого стеснения. Недавно видно из деревни, что ли она? Да и время уже полвосьмого, а подъём в семь! Какие могут быть ко мне претензии? У, стерва! – теперь уже чуть ли не вслух возмущался он.

До завтрака Николай решил поразгадывать очередной кроссворд. Но на этот раз он быстро облажался. Тут-то Платон окончательно понял, что никакой он не «профессор», а это звание было ему присвоено Семёнычем всуе.

После обеда, проходящий мимо Платона, как обычно пишущего в вестибюле, сектант-раскольник не удержался и озорно спросил:

– «Вы оперу пишите?».

– «Нет! Я в музыке не разбираюсь. А пишу роман!» – не ожидая плоской шутки от служителя культа, честно и наивно ответил Платон.

– «Не! Я не в том смысле! Я имею ввиду опера!» – начал инок неуклюже оправдываться, при этом потеряв всякую спесь и смысл шутки.

– «А я понял, к какому оперу!» – перебил его Платон и первым засмеялся.

Глядя вслед уходящему придурку, Платон подумал: надо же, удивительное, оказывается, рядом. Не знал я, что попы такие озорники. Вслух же он неожиданно произнёс:

– «Ну, ты, поп, даёшь! И ты тоже, касатик, нарвался на перо!».

А дело всё было в том, что поп-раскольник, он же инок-сектант, был конкурентом Платона за лучшее и удобное место в вестибюле, у окна под солнечным светом. Поп читал там и молился, а Платон, естественно, писал свой роман. К тому же поп видимо хотел отомстить, отыграться за столовую.

Следующую ночь после подколов Платон ожидал с любопытством. Повторяться, или нет, прошедшие ощущения? Утром он сообщил коллегам:

– «Что-то сегодня подколы не действуют, как в прошлые разы?! Мягкий палец на этот раз не прореагировал!» — чем вызвал неподдельно радостный смех коллег.

Вскоре к Платону подошла последний раз ставить капельницу медсестра Галина. Она была брюнеткой, возрастом лет под тридцать, обыкновенной внешности и с напускной строгостью, под которой опытный взгляд Платона разглядел и озорство девчонки-простушки, и злость обиженной мужчинами женщины. В больнице она специализировалась на внутривенных и внутримышечных инъекциях, а также ассистировала лечащему врачу Людмиле Викторовне при внутрисуставных введениях.

На этот раз, при пятом вливании кровезаменителя и лекарства для сосудов, у Галины произошёл сбой при введении иглы в вену Платона с внутренней стороны локтевого сгиба.

Из-за этого процесс пошёл медленнее обычного.

Лежащая рука Платона опиралась кистью на подушку, чтобы не напрягать не до конца разгибающийся больной локтевой сгиб. Первый раз он этого не сделал и получил ощутимые болевые ощущения после процедуры.

Теперь же, когда Галина пришла вынимать иглу, то она не удержалась от комментария:

– «Ой, ещё не всё?!».

А, посмотрев место укола, сделала пугающий вывод:

– «О! Тут уже припухло?! Хватит!».

И закончила процесс.

Теперь Платон вынужден был десять минут лежать с согнутой в локте рукой.

Через несколько минут он почувствовал подзабытый процесс в своём теле. Его тренировочные стали вдруг явственно оттопыриваться в интимном месте.

– «О! Я сглазил по поводу мягкого пальца!» – указал он глазами на своё восстающее достоинство проходящему мимо Семёнычу.

– «Сексуальный, ты, наш!» – ответил тот, не то с завистью, не то с участием.

Тут же переключившись на Павла, сегодня уезжающий Семёныч, недовольно спросил:

– «И что ты в своём углу шебуршишься, как мышка?!».

– «А ты-то, что? В наружке?!» – помог Платон отбиться Павлу.

Но не успели коллеги посмеяться, как Юрий сообщил, что по радио «Эхо Москвы» пришла новость о ночной смерти Солженицына.

Паша тут же зло, но философски прокомментировал:

– «А он всю жизнь жил за забором!».

После смеха всей палаты над удачным и точным словом, Павел возмутился, словно оправдываясь перед товарищами:

– «А что он хорошего сделал для народа?!».

Через несколько минут, увидев, что Платон держит в руке диктофон, Паша неожиданно вскипел:

– «Ты так нас всех прослушаешь, а потом будешь шантажировать! Это законом запрещено!».

Платон попытался объяснить неучу его и свои права, но было бесполезно. Павел Александрович посчитал его шпионом. А от дураков всегда лучше держаться подальше.

– «Когда он думает, то молчит. А когда болтает, то не думает!» – вскоре прокомментировал Платон Пашкин бред Юрию.

Но Юрий тут же всем объявил, что в новостях сообщили об обещании Ющенко всем потерявшим дома от наводнения в Западной Украине, построить новые. Платон сразу прокомментировал эту новость:

– «Шиздит! Не построит! Вы когда-нибудь видели, чтобы хохол хохлу дом построил? Только русские в деревнях строили дома всем скопом!».

Когда все сообщения и прения по ним закончились, Платон взял диктофон и объявил, обращаясь в основном к Юрию:

– «Так, послушаем, что это я там нашиздил?!».

А затем на короткое время включил только им одним слышимую трансляцию.

Вторник прошёл обыденно, но Платон выяснил у Людмилы Викторовны, что его анализы крови улучшились, но она его выпишет лишь через неделю. На просьбу Платона выписать его в пятницу, после окончания в четверг всех процедур, она ответила:

– «Ну, куда Вы торопитесь? У Вас же серьёзное заболевание! А Вы к нему так относитесь! Побудьте полный срок, как нам и предписано!».

И Платон успокоился. Конечно, поскорее хотелось домой, на дачу, на работу, к делам, компьютеру, даже к спорту, машине и кошкам, а тем более к жене Ксении и к своим многочисленным детям.

А пока он творил. Писал и писал.

Кончались ручки и бумага, а он всё сочинял и записывал.

Эти дни в больнице прошли для него, как писателя, весьма плодотворно.

Во вторник выписывался Станислав Семёнович Родин.

Вернувшегося с процедур Платона, он встретил сиротливо сидящим на стуле посреди палаты. Его место уже было занято новым пациентом, сидевшим на ещё не остывшей постели, молодым человеком, представившимся Николаем и первым подававшим руку для приветствия старшим его по возрасту.

Птицу видно по полёту, а человека по манерам! – про себя заключил верный приверженец культуры общения и этикета.

В присутствии всех Семёныч громогласно объявил, что передаёт свою корону пахана Платону Петровичу Кочету, как самому старшему и уважаемому.

Все приняли игру, затеянную ещё самим Платоном, ранее как раз и окрестившим Семёныча паханом, которому, кстати, это очевидно сразу понравилось.

Станислав Семёнович ожидал сына Дмитрия на машине, так как сам со своим грузным телом и больными ногами передвигался с трудом. Их встреча состоялась во время обеда и бывший пахан пришёл попрощаться со своими теперь уже тоже естественно бывшими друзьями по несчастью. Он подошёл к столу, за которым обедали остальные, и тепло попрощался с каждым рукопожатием. Те встали в знак уважения и искренне пожелали Станиславу Семёновичу здоровья и ещё раз здоровья. А тот сообщил Павлу, что в морозилке он оставил для него так ими двоими горячо любимый холодный гостинец: водку и мороженое.

Как обычно, вечером, около двадцати одного часа, в вестибюль к пишущему Платону подошла Людмила Ивановна и объявила, что читает теперь «Папирус». Ей очень понравились уже написанные главы из последней части романа Платона и его стихи за 2005–2007 годы.

Она объяснила, что его сочинения очень легко читаются, и при этом её душа просто поёт.

– «Тут явно чувствуется озарение свыше!» – восторженно заключила бывшая учительница.

А на извинение Платона за мат в тексте, она ответила просто:

– «Это жизнь! У нас в палате почти все учителя, и все используют мат! А как же без него?».

Ночь со вторника на среду стала первой спокойной ночью, без храпа и утренних зевот-стонов Семёныча, его слишком раннего шумного умывания, и старческих причитаний вслух, что он уже сделал, а что ещё ему предстоит.

Но и будить всех стало некому.

В этот день Платон взял реванш у попа. Тот слышал высказывание Людмилы Ивановны об озарении автора свыше, и стал ревностно и внимательно следить за ним, и даже, на всякий случай, присаживаться к нему поближе. И это сыграло с иноком злую шутку.

В попытках лучше разглядеть Платона, относительно молодой попик потерял бдительность перед бывалым пересмешником, и был за это наказан.

Платон в столовой всё же опустил на грешную землю, уже косящего под старца, ещё моложавого инока.

Вспомнив, что он видел на пустующей стойке временного не работающего медицинского поста стопку религиозных газет, Платон не удержался и спросил лохматого и неопрятного в подряснике.

– «Я тут видел стопку Ваших газет, а теперь их нет!».

– «Так разобрали верующие!» – гордо перебил тот.

– «Я, как писатель, хотел бы ознакомиться с ними. У Вас найдётся ещё экземплярчик?».

– «Попробую найти. Поспрошаю прихожан!» – довольный появившейся зависимостью Платона от него, радостно изрёк тот, вытирая руки о жалкое подобие подрясника.

Но тут же священник сморщил лоб, откровенно и участливо спрашивая:

– «А, кстати, как эта газета называлась?».

Но его вопрос совпал с вопросом Платона, потонув в его пафосе:

– «И почём у Вас сейчас опиум для народа?!».

Этим вопросом Платон, как раз встающий из-за стола, буквально пригвоздил попа к стулу. И не дав квази старцу опомниться и что-либо ответить, пожелал ему:

– «Приятного Вам аппетита!».

На что обомлевший сразу же и поперхнулся.

– «Одын одын!» — объявил Платон после завтрака временный счёт своим хохочущим в коридоре коллегам.

Его сеансы физиотерапии подходили к концу. На аппарате «Бегущая волна» поначалу Платона обслуживала рослая блондинка Наталия, внешне напоминавшая ему мать его сына Владимира.

Кстати такое же внешнее сходство лица и тела, и такое же сходство имени, было и у медсестры из их отделения Татьяны.

Более того, у неё и голос был похож на голос матери дочери Платона Екатерины.

Однако теперь, после Наталии, в её физ. кабинете стала работать Ольга. Платона сразу поразила её внешность. И не столько стройностью изящной фигурки, сколько лицом, особенно его выражением и многочисленными веснушками, покрывавшими не только его, но и видимую часть тела, и придававшими их обладательнице особый шарм.

Озорному Платону даже захотелось в первый момент спросить её, до каких мест на теле они распространяются.

В совокупности с густо-голубыми, широко открытыми, будто бы от удивления, глазами Ольга чем-то напоминала ему красивую, большую и живую куклу.

Он видел смятение в глазах девушки и понял, что она немного комплексует из-за своей внешности. Ему стало жаль скрытую красавицу, которая наверно и сама не знала, что она есть таковая, и он сочинил ей короткое стихотворение:

На следующий день, на последней процедуре, автор подарил виновнице своё творение. Поблагодарив, Оля оценила его, как шедевр.

Ну, а в этот день, в среду, провожали теперь и Павла Александровича Бурьянова.

С утра Павел передал Платону уже свои гостинцы, которые не хотел везти домой: печенье, конфеты, сахар, лимон, и даже ветчину.

Платон искренне поблагодарил Пашу за его душевный порыв.

И опять, не успел Павел получить выписные документы, как на его место поселили уже немолодого мужчину Дмитрия, до этого временно, в течение двух дней, невольно пребывавшего в отдельной палате.

Но, в конце концов, документы были выданы. Прощание вылилось в простое, насколько позволяли больные руки, дружеское рукопожатие.

А после обеда Платон со своими рукописями засиделся в коридоре, и не зря. Подсевший в кресло и ждущий транспорта, очередной выпускник по просьбе Платона поведал ему правду об отце Митрофане, с коим он прожил бок обок почти три недели.

Он рассказал о том самом иноке, попе-раскольнике, коим по неведению и чужим наветам считал отца Митрофана Платон.

Он уже и сам обратил внимание, с какой любовью, теплотой и уважением отец Митрофан провожает своего бывшего сопалатника, пожилого инвалида на костылях.

Это и дало толчок расспросам Платона о священнике, в миру звавшемуся Валентином Валерьяновичем Дмитриевым.

В четверг уже провожали Николая Владимировича Матюшина, возвращавшегося домой и на работу в трест «Мосстроймеханизация», где он, будучи мастером, занимался подъёмными механизмами.

На прощание Платон подарил ему, с раннего утра пришедшее в голову и спровоцированное хорошей погодой, стихотворение:

А за ним, в пятницу, наступала очередь и Юрия Владимировича Кравцова. Вдохновение, полученное от сочинённого в четверг, утром, Николаю, позволило поэту сходу сочинить нечто аналогичное и для Юрия.

Платон записал оба стихотворения и передал их посвящённым, ознакомив Юрия со стихом для Николая, но, не сделав наоборот.

А на месте Павла тем временем уже основательно обосновался Дмитрий Константинович Булдаков – высокий, черноволосый и голубоглазый мужчина с волжским говорком. Он чем-то напоминал Платону его двоюродного брата Сергея Комарова из Выксы, особенно тембром голоса и манерой говорить. Он тоже работал квалифицированным рабочим.

В связи с завершением сеансов массажа, Платон посвятил стихотворение и симпатичной, добросовестной, изящной массажистке Елене, которая массажировала и Юрия тоже.

Платон сделал приписку «P.S.» в последний момент, вовремя вспомнив, что и Юрий Владимирович Кравцов тоже ходил на сеансы массажа к Елене, вслед за Платоном.

Поэтому он показал стихотворение товарищу, который его полностью одобрил, и, как говориться, готов был под ним подписаться.

Вечером, после совместных разговоров, выяснилось, что поселившийся вместо Семёныча молодой Николай Николаевич Песня, интеллигентного телосложения, всего 1984 года рождения, оказывается, заболел артритом после того, как подхватил в бассейне «хламидиоз»!?

Вот такая бывает у людей невезуха! – сокрушался Платон, обращаясь к соседу.

– «Да! Доктора… Они тоже умеют успокоить!» – прояснил ситуацию Юрий.

А из беседы с молодым Колей, Платон выяснил, что тот, оказывается, родился в Самарканде. Когда ему было два года, его родители продали Среднеазиатскую кооперативную квартиру, купив взамен в Подмосковье, в Чехове, а позже ещё и в Москве.

В 2001 году Николай окончил школу и поступил в Финансово-юридическую академию. Но после третьего курса перешёл в технический ВУЗ на приборостроение и информатику. После окончания института в 2006 году попал на работу в «Билайн».

В пятницу распрощались и с Юрием Владимировичем, которого заждались в его строительном ЗАО, где он работал инженером.

Платон и Юрий тепло попрощались, пожелав друг другу конечно здоровья, а Платону ещё и творческих успехов.

В последнюю ночь комары почему-то не кусали ни Платона, ни Юрия. Они переключились на молодого Николая.

Ветераны палаты объяснили молодому это тем, что уже уехали тела пропитанные алкоголем, а Николай оказался для комаров более сладким, чем уже морщинистые тела перезрелых Платона и Юрия.

Дмитрий тем временем рассказал коллегам какую-то незначительную новость, при этом неосторожно, чисто по-крестьянски, добавив:

– «За что купил, за то и продаю!».

– «Стало быть, не спекулируешь?!» – бросил пробный камешек в его огород Платон.

Дмитрий стал раздражать Платона своим сельским тыканьем старшим.

И хоть он и представился москвичом, но слух Платона не обманешь! Демаскирующий признак был налицо, вернее, на ухо, тем более его явно деревенские замашки.

А Николай, не смотря на молодость и образование, говорил уже заезженными трафаретами: «Да, ладно!», «Блин!», «А оно мне надо?!», чем также немного раздражал Платона.

Коля вышел из палаты с полотенцем на плече, почти тут же вернувшись и по-детски, как единственный в семье ребёнок, оправдываясь, громко сообщил всем:

– «Бумажку забыл!».

– «В туалет, что ли?!» – по-простолюдински спросил Дмитрий.

– «Нет! На физиотерапию!» – разочаровал его Николай, невольно ставя того в неловкое положение.

Не успел Юрий уехать, как в палату подселили сразу двоих солидных, симпатичных мужчин: молодого пенсионера Владимира Николаевича и зрелого мужчину Сергея Алексеевича.

Не повезло беднягам! В пятницу попали в больницу!?

Эта, невольно пришедшая Платону мысль, тут же развилась в искаженную поговорку: «Дураков привозят по пятницам!».

Интересно! Посмотрим, так ли это? На вид они весьма ничего! – решил пересмешник.

Досрочный пенсионер, имевший вторую группу инвалидности, Владимир Николаевич Пегов, и Сергей Алексеевич Инюшин, как новички, поселённые в палату одновременно, и как люди близкие по возрасту, а им было чуть за пятьдесят, быстро сошлись друг с другом в разговорах.

Густой баритон первого забавно сочетался с тонким голоском, чуть ли не фальцетом, второго, бывшего борца-богатыря.

Поначалу обсуждение, конечно, коснулось болячек и их лечения, в частности бандажей и их конкретного применения.

– «А тут не на что вешать!» – кивнул Сергей в сторону спящего справа от него молодого Николая.

– «И тут всё усохло!» – перевёл он взгляд на тоже, но сладко сопящего в послеобеденном сне, худого Дмитрия.

После первого дня совместного общения Платону показалось, что его новые партнёры не отличаются не только большим оптимизмом и тонким чувством юмора, а вообще, возможно его не имеют вовсе. Ведь разговоры у начинающих больных всё больше шли о своих болезнях, и были совершенно не интеллектуальны. Да и речь Владимира Николаевича с постоянным «лОжить» вполне соответствовала речи бригадира коммунальных рабочих.

А употребление этого несуществующего в русском языке глагола «ложить» ставило Владимира и Сергея в один ряд с учительницей начальных классов из кинофильма «Доживём до понедельника».

Впереди Платона ждало очередное, но на этот раз последнее субботне-воскресное увольнение.

А пока он гулял по парку и наслаждался природой.

Сидя в тенёчке на скамейке, он заинтересовался двумя старыми липами, растущими практически вплотную друг к другу. Своим необычным видом те дали толчок воображению поэта, в результате чего появились строки о них:

Перезрелая, красивая женщина из того же отделения, несмотря на все старания Платона узнать её отчество, и назвавшаяся лишь Олей, знала о его творчестве от Людмилы Ивановны, и периодически интересовалась успехами писателя. И тут она подсела на его скамейку под липами, снова поинтересовавшись его делами. И Платону ничего не оставалось, как познакомить её с наброском своего стихотворения «Две липы». Та оценила.

Вдохновлённый похвалой бывалой женщины Платон направился дальше по парку и вдруг увидел одинокую сосну.

Что было интересно, Платон видел эту сосну и раньше, но именно сейчас она поразила его своей красотой и гордым одиночеством. И поэт записал на диктофон свои эмоции. Вечером в вестибюле он дописал и это стихотворение, озаглавив его, как «Одинокая сосна».

Последняя суббота началась неудачно. Медсестра Татьяна, только другая, – далеко перезрелая блондинка лет под сорок, не натурально белозубой улыбкой ошарашила Платона объявлением, что она всех отпустит только к обеду.

При этом близко посаженные небольшие карие глазки излучали жёсткость самодурки и недружелюбие к надоевшим ей пациентам.

Три часа выходного дня для отпускников, как говориться, накрывались медным тазом.

Ещё до этого Платон с лёгким волнением ходил по коридору в ожидании пропусков. Его соратники по томлению толпились в вестибюле. Проходя мимо них, Платон услышал о себе обрывок фразы добродушного Валерия из соседней палаты, объяснявшего коллегам нетерпение Платона:

– «А ему надо успеть до перерыва на электричку!».

– «А нам плевать на его электричку!» – раздражённо съязвил его сосед по палате, постоянно страдающий завистью и вечно всем недовольный, а посему постоянно брюзжащий, ещё совсем моложавый Борис.

Пока ждали, невольно обсуждали новости с Кавказа, заслонившие Олимпиаду в Китае.

Саакашвили типичный представитель новых молодых управленцев, считающих, что их западное образование заменит им ум! – мелькнула у писателя новая мысль.

Задремавший было от пустословия коллег по палате, Платон вскоре очнулся и решил всё же ускорить процесс отъезда. Он подошёл к вредной Татьяне и спросил о пропусках, хотя до назначенного ею часа «х» оставалась почти ещё половина.

– «Ну, ладно! Мужчинам я пока дам! А бабам…! Какая у Вас палата?».

Платон схватил два пропуска, на себя и Дмитрия, и бодро вернулся в палату за сумкой.

– «Из-за этой недодранной сволочи, я столько времени потерял!» – сокрушался Борис из соседней палаты уже в автобусе.

– «Она, наверно, родственница нашей раздатчицы?» – не унимался он.

Сейчас Платон мысленно с ним согласился, ибо слышал, как та ворчала на женщин, не выбросивших в ведро остатки еды из своих тарелок, и грозившая их наказать за это.

Подтверждением тому стала как раз та самая фраза блондинки, когда Платон всё же вынудил её начать раздачу пропусков.

При выходе из автобуса на станции Люберцы Дмитрий, спускавшийся со ступенек впереди Платона, попал под женскую ласку, не в свою дверь ломившейся «мешочницы». На его просьбу:

– «Дайте выйти!».

Последовало традиционно женское, избитое, и даже забодованное:

– «Пшёл, кзёл!».

Очередные, теперь уже последние увольнительные, отпускные дни для Платона и Ксении также прошли удачно и плодотворно. Они теперь полностью завершили возню с ягодами – малиной и чёрной смородиной, которую теперь тоже сфотографировала Ксения.

Платон успел ещё и убрать результаты своей прошлой косьбы. Стало чисто и опять изумрудно красиво.

Спасибо дождям, регулярно подпитывавшим цвет свежескошенной травы, не давая в этом году ей пожухнуть на Солнце.

На обратном пути в полностью заполненной электричке, Платон и Ксения стояли чуть уставшие, но довольные.

Когда Платон, пытаясь забросить свою сумку наверх в соседнем купе, ибо в ближнем вся полка была уже занята, попросил разрешить подойти ему поближе к окну, сидящие под ним пассажиры ответили по-разному, в том числе вяло-расслабленно и даже вальяжно.

Мужчина справа, большая голова которого на маленьких, покатых плечах придавала ему облик старого мальчика, среагировал сразу.

А не докрашенная под блондинку, маленькая головка в туфлях вообще не пошевелилась.

Из-за этого, шустрый на движения Платон слегка коснулся одной её женской туфли.

Когда же он уже разворачивался на своё прежнее место, то краем глаза увидел, а больше услышал, как туфля громко топнула каблуком, пытаясь размозжить ступню Платона в том месте, где она мгновение назад стояла.

Это заметила и Ксения, сразу предупредив мужа, что снимать сумку будет уже она.

Да! Много что-то у нас развелось бодучих, нет, пожалуй, падучих коз?! – решил Платон.

Большая голова, вон, сразу сообразила! А маленькой что-то было невдомёк. Да и топнула туфлей она слишком уж зло и с опозданием. А, главное, хватило совести ещё и поныть по поводу моего не извинения за то, что я даже не почувствовал. Тем более, я же её громко попросил пропустить меня! – продолжал рассуждать виновник.

Вечером в больнице Платону ещё явственнее раскрылся его подельник по увольнению и палате Дмитрий Константинович Булдаков. И в том, что Дмитрий действительно козёл, Платон убедился позднее. Ему единственному из всех больных, наверно, его селяне звонили после отбоя, ближе к полуночи.

И тот своим баском в коридоре, уже много позже отбоя, будил пациентов из других палат, вызывая к себе даже ненависть некоторых из них, доходящую чуть ли не до скандала и проклятий в адрес его тщедушного, длинного, но бестолкового тела и плебейской души.

Но, в то же время, в высказываниях Дмитрия стали проявляться элементы народного юмора, порой даже весьма тонкого.

Поздно вечером Платон услышал новые ритмичные звуки, напоминавшие капание воды.

– «Что это за звуки?» – запеленговав звук, спросил он Дмитрия.

– «Часы тикают!» – из угла успел первым откликнуться Николай.

– «А время идёт!» – добавил иронии Дмитрий, вызвав и первый смешок обычно не улыбчивого Владимира Николаевича.

Только все угомонились, как Платон уснул.

В палате было жарковато из-за закрытой от комаров фрамуги. Поэтому на ночь открыли дверь. И Платону с его места был виден коридор. Вдруг что-то его снова разбудило.

Уже за полночь, как иной пришелец, отец Митрофан прошаркал в свою обитель, по пути кашляя и сморкаясь.

– «Опять кашляет, чертяка!» – через открытую дверь палаты вполголоса напутствовал его Платон.

Вскоре он опять задремал. Но в эту ночь ему спалось плохо.

– «Доброе утро!» – по, заведённому предшествующими жителями палаты, правилу начал понедельник Платон.

Но в ответ тишина.

– «Или оно не доброе?!» – уже себе под нос, якобы, спросил у невежд Платон.

Но те теперь действительно не расслышали.

Послепробудный моцион продолжился пустотрёпом.

Тон задавал Сергей Алексеевич. Он, в частности, неожиданно поведал, что несколько лет назад собирал со свалки в Гольяново, находящиеся в весьма потребном виде кондиционные продукты и фрукты.

Но он не только болтал, но и направо и налево раздавал советы. Сергей давал советы всем и обо всём. И это, безусловно, характеризовало его, как человека много знающего, но невежественного, малообразованного.

Вышедший в коридор от его вредных советов, Платон услышал обрывок фразы Николая, теперь поучавшего Сергея:

– «Ты даёшь советы по лекарствам человеку, почти годящемуся тебе в отцы – ведущему специалисту НИИ БИОМЕДХИМИИ РАМН!?».

А бывший разнорабочий и грузчик, водитель автобуса, а ныне служебной машины Министерства обороны, Сергей, видимо из-за такой работы испытывавший дефицит общения, болтал без умолку.

Вскоре, его поначалу безотказный партнёр по словоблудию, Владимир Николаевич не выдержал негласного поединка и замолчал.

Но свято место занял Дмитрий со своими провинциальными полу деревенскими, полу городскими сентенциями.

Платону показалось, что у Дмитрия полностью отсутствовало представление об этикете, а может и о культуре общения вообще.

В утренний словесный понос успел внести свой, но конструктивный вклад и Николай Николаевич Песня, сообщив свой факт по поводу лицемерия и двуличия церковников.

Когда он занимался установкой какой-то специальной аппаратуры в Храме Христа Спасителя, то там он часто видел крупного, пузатого священника, лет сорока, отца Дионисия. Николаю приходилось не раз слышать сакраментальное: Отец Дионисий опять напился?! А один раз услышать даже более приземлённый ответ: Да! Но на этот раз он ещё и стекло разбил!

Постепенно вновь набранные больные начали веселеть и уже изредка серьёзней посмеиваться.

– «Действительно, забавно!» – согласился с Платоном Николай.

– «До обеда одни процедуры…» – продолжил он.

– «А после обеда – безделье!» – добавил Платон.

Утренние бдения неожиданно разбавились криками и шумом в соседней палате. Там неистовый Борис наводил свой порядок. Его неуживчивость и хамство естественно, прежде всего, распространились на его соседей по палате. До этого неоднократно были слышны его грубые и громкие, сдобренные матом, претензии к другим, в том числе к симпатичному, солидному и, как показалось Платону, ещё не потерявшему культуру и совесть, старику.

Перед обедом Платон выполнил, обещанную сестре-хозяйке Людмиле Яковлевне, обрезку подсохших веток мандаринового дерева и обмазку срезов этих веток садовым варом, привезённым Платоном вместе с секатором с дачи.

За это он получил благодарность от доброй, заботливой, общительной, симпатичной, ещё не потерявшей своей привлекательности, блондинки средних лет. И со следующего утра, делая утреннюю зарядку, он любовался результатами своего труда.

А в понедельник вечером, ещё до отбоя, на закате Солнца, Платон, наконец, нашёл удобную, высокую скамейку.

Она располагалась между корпусами, напротив цветов, среди которых росли и подсолнухи, и была не только удобна, но и свеже покрашена. В общем, красива! И на ней, как королева, восседала симпатичная моложавая брюнетка в красиво-белом одеянии. Но рядом стояла инвалидная палочка.

Платону эта картина напомнила что-то из старорусского, поместного. Он сел и принялся строчить в тетрадь. Однако его соседство с незнакомкой было недолгим. За королевой зашла не менее моложавая и тоже красивая подруга, возможно выступавшая в роли пробир-дамы.

Она громко, возможно больше для Платона, сказала, что за подругой из окна наблюдает её кавалер, и они вместе заковыляли за угол своего корпуса.

Платон же усиленно сочинял на этой скамейке. Ему было на редкость удобно и комфортно.

Он уже был готов привезти из Некрасовки шестнадцать стихотворений и три главы романа.

Платона, конечно, очень подвёл Алексей Грендаль, рвавшийся в герои его романа, но почти год задерживавший фактический материал о себе, свою автобиографию. И писатель устал ждать. Время ведь шло неумолимо.

Последней каплей, переполнившей целый чан терпения автора, явился настоящий кидок со стороны Алексея.

В субботу, во время последнего своего больничного выходного, Платон договорился с ним по мобильному телефону, что завтра сам зайдёт к нему за, так долго им ожидавшимся, материалом.

Но когда автор прибыл к одному из будущих героев своего романа, тот неожиданно ошарашил его сообщением, что материалы у него в Москве. Платон чуть было не присел от неожиданности.

Тогда на кой хрен ты обещал мне их дать сегодня?! И зачем вообще я сюда пришёл?! – чуть сдерживаясь, про себя возмущался писатель.

Алексей предложил тут же, при нём, написать их заново.

Но у Платона уже не было времени ждать его экзерсисы, так как близился час возвращения в больницу.

А далее Грендаль ещё более удивил Платона, сообщив, что в Москву в ближайшее время не поедет, поэтому напишет заново.

Из чего опытный контрразведчик сделал вывод, что Алексей ещё ничего не написал.

А свидание с Платоном назначил в надежде всё же успеть это сделать до прихода товарища писателя.

Да, кидалой оказался Лёшка – решил тот, и тут же сочинил по этому поводу обличительное стихотворение:

Этим же вечером Платон понял, что пожилая учительница Людмила Ивановна, так восторгавшаяся его творчеством, как неожиданно появилась в его окружении, так и неожиданно, выписавшись, уехала.

Прочитав на закуску ещё и «Папирус», она почему-то сравнила Платона с Достоевским, хотя бы в части божьего озарения. Или такого же сумасшествия – добавил про себя в прямом и переносном смысле автор.

А как-то раньше, в один из традиционных вечеров, Людмила Ивановна представила Платону некую Оксану, бывшую гимнастку, спортсменку, чемпионку.

Платон сразу ответил, что он так и понял. А на вопрос, как? промолчал, про себя подумав: У неё слишком волевое лицо человека, привыкшего локтями расталкивать соперников.

А позже, по разговору других женщин между собой, Платон случайно услышал, что эта Оксана, оказывается, ссорилась со всеми в своей палате.

Поэтому её переселяли из палаты в палату, пока не выселили совсем, вылечив. К счастью для больных из других палат, она ушла.

И Платону было непонятно, то ли Людмила Ивановна демонстрировала ему свою Оксану, то ли наоборот, она показала Оксане Платона, представив его ей, как диковинку – будущего известного писателя и поэта.

Ночь с понедельника на вторник, предпоследняя пребывания Платона в больнице, в основном прошла тихо. И только к утру начали раздаваться специфические звуки.

Поначалу Платона разбудил храп соседа Владимира, страдавшего лёгкой отдышкой от курения.

Потом он почувствовал, как его дающее начало жизни привстало и не давало спать дальше. И он уже представил, как приедет домой и разложит Ксению на диване.

Платон уже почти проснулся. Поэтому звуки ночной жизни легко доходили до чуткого уха страждущего. По утру уже захрапел коренной Сергей из тройки, лежащих у противоположной стены. А то отличились и его пристяжные Николай и Дмитрий. На флангах у Сергея ночные снайперы отметились одиночными выстрелами.

А после завтрака, методистка трудотерапии, весёлая и даже озорная Светлана Петровна, женщина предпенсионного возраста с большими диоптриями, вела занятия не только профессионально, но очень добродушно и даже весело. Было заметно, что она любит и уважает свою работу и пациентов. А те отвечали ей взаимностью.

Вместе с Платоном из соседней палаты выписывался и, старший его на год, тот самый добродушный пенсионер Валерий Михайлович, бывший высококвалифицированный рабочий из оборонки.

На оборону, во всемирно известном ОАО НПП «Звезда» в Томилино, в настоящее время работал наладчиком и Дмитрий Булдаков.

Его сосед, Сергей Алексеевич Илюшин, в свои пятьдесят один, выглядел тоже моложе своих лет, несмотря на, придававший ему излишнюю солидность, большой живот.

Не работал только один Владимир Николаевич Пегов, уже пять лет, из своих пятидесяти четырех, находившийся на пенсии по инвалидности.

Бывший инженер-строитель, из-за квартиры, последние трудовые годы проработал мастером в ПЖРК. Бывший борец в своё время был заражен грязной иглой при откачке жидкости из распухшего от ушиба колена.

В других лечебно-физкультурных, но уже тренажёрных кабинетах реабилитационного центра, с контингентом работала молодая женщина, симпатичная блондинка, методист Елена. Она, как многостаночница, только и успевала переходить от одного тренажёра к другому, то и дело, следя и подсказывая больным-спортсменам.

Но заправляла всей этой физкультурой вакханалией Валентина Николаевна.

Именно она назначала конкретные лечебно-физкультурные кабинеты, тренажёры и упражнения. Но и сама вела самую сложную зарядку, от которой поначалу и болели все выступающие части тела Платона.

Пациентам приходилось вертеться, чтобы успевать пройти все предписанные им процедуры. Лично Платон посещал кабинет массажа, два кабинета физиотерапии, и четыре лечебной физкультуры: два у Елены, по одному у Светланы Петровны и Валентины Николаевны. Именно с её кабинета и начинался лечебно-реабилитационный день Платона.

Некоторые его соэтажники по 10-ой ревматологии не успевали до обеда пройти всё им назначенное. По этому поводу быстро выздоровевший Платон даже пошутил:

– «Да! Время здесь быстротечно! Особенно до обеда. Только не успеваешь одно, как тут же не успеваешь другое!».

После обеда Платон начал понемногу собираться. Начал с бумаг. Посмотрел, что написано, а что ещё надо дописать.

Разобрал рукописи и убрал их, выйдя на последнюю прогулку с одним лишь блокнотиком, ручкой, диктофоном и отцом Митрофаном. И оказалось не зря.

Перед сном, вспоминая эту свою последнюю прогулку по парку, мысленно прощаясь с ним, Платон сочинил и прощальное стихотворение.

Поутру в среду, в день выписки, проснувшись даже чуть раньше и первым делом записав его осенившее, Платон завершил обычные физкультурно-гигиенические процедуры и приступил к сборам.

Снимая постельное бельё, он периферическим зрением уловил, украдкой на него брошенный, завистливый взгляд проснувшегося, но ещё не вставшего, Дмитрия, который по срокам должен будет выписываться следующим.

Вскоре, встав с постели, поначалу безмолвствовавший Дима, всё же выдавил из себя:

– «Доброе утро!».

Платон ответил, а про себя подумал: О! Ещё не всё потеряно!

Впрочем, относительно Дмитрия Константиновича, он был всё-таки спокоен по части культуры общения того, ибо слышал его возмущённые высказывания по поводу невежливости многих людей, в частности беспардонности и хамства многих женщин.

Последняя ночь на редкость прошла тихо. Никто не храпел и не пердел, почти.

– «Видимо лечение пошло на пользу?!» – лёгкой иронией отметился Дмитрий на информацию об этом Платона.

И только один, толком не спавший Платон, знал сокровенное, что поначалу ночи храпом всё-таки отметился Владимир, а порчением и так спёрнутого воздуха теперь уже и самый молодой Николай. Платона поразила разница между группами его сопалатников. Если первая любила юмор и свежий воздух, явно способствовавшие хорошему настроению и выздоровлению, то вторая, первоначально – закрытые окна и брюзжание по поводу своих болячек – явные признаки загнивания души и тела.

Но Платон заметил, что день ото дня у них стала возрастать потребность и в свежем воздухе, и в юморе.

Дай-то бог! – мысленно пожелал он коллегам дальнейшего процветания.

– «Ну, ладно! Завтрак ведь на носу» – объявил всем более расположенный к иронии Дмитрий.

– «Надо и нос почистить!» – поддержал того Платон.

Вскоре он объявил коллегам, что можно идти в столовую, народу мало. Но никто даже не пошевелился, что вызвало не только удивление, но и раздражение ветерана палаты.

У людей, не принимающих чужой опыт, предполагается отсутствие здравого ума.

Это в полной мере можно было отнести и к новым соседям Платона по палате. На его конкретные советы по-поводу времени еды, уколов и прочего, они не реагировали. Словно Платон здесь не был в течение почти месяца.

А! Понятно! Они хотят сами приобрести свой опыт! – решил он.

После завтрака и последних физкультурных процедур Платон был приглашён лечащим врачом Людмилой Викторовной за выпиской.

С любовью глядя в его глаза, она подробно объяснила ему всё необходимое, в заключение объявив, что ждёт его на следующий год, а оставшееся сегодняшнее время до получения документов, в том числе и обед – его.

Выписку и закрытый больничный лист сестра-хозяйка Людмила Яковлевна принесла даже раньше обычного. Ведь до этого Платон успел по её просьбе обрезать и замазать макушку ещё одного растения из другого вестибюля.

А на место Платона прибыл уже очередной больной.

Лечебный поток не прерывался ни на день, ни на койко-место!