В четверг, 14 августа 2008 года, после почти двухмесячного перерыва Платон выходил на работу.

Как обычно, по утрам, он опять принялся убирать за кошками их экскременты и мыть лотки. Но в этот раз всё почему-то было пустое и сухое?

Да! Докормила Ксюха наших кошек! – подумал, долго отсутствовавший дома, их хозяин.

– «Ксюх, смотри, их гальюнчики все сухие и пустые?!».

– «Это они по тебе соскучились! Теперь, вот, берегут тебя!» – успокоила жена мужа.

И действительно! Выходя из дома, Платон услышал громкое урчание кота Тихона. Он энергично потрепал того по загривку. Заодно досталось и остальным, в это время вылизывавшим друг друга в труднодоступных местах. Платона всегда поражала такая кошачья взаимовыручка.

Людям бы так! – посочувствовал всем он.

– «Ну, ладно, мне пора! Хорошо тут с Вами, но мне пора на работу… других по загривку трепать!» – решил бывалый животновод-дрессировщик.

Уже закрывая дверь перед кошачьими носиками, он подумал:

Ну, ничего! На днях все поедете на дачу!

В трамвае, в очереди через турникет, Платон нечаянно подтолкнул, замешкавшуюся впереди него женщину средних лет, и получил в ответ:

– «Во, прёт!?».

Подзабывший московскую транспортную культуру, Платон, под смешки некоторых ближайших пассажиров, всё же быстро нашёлся, что ответить:

– «Да, если бы я тебя пёр, ты бы… родила!».

Из чего вновь проснувшийся пересмешник сделал вывод: его трудовые московские будни начались!

Войдя в офис, Платон сразу, по здесь негласно не им заведённому правилу, не здороваясь, начал первым и, главное дело, громко.

– «Ну, как Вы тут, без меня, справились?!» – спросил он Надежду нарочно покровительственно.

– «Справились!» – ответила та, чуть раздражаясь.

А Алексей, фыркнув, как рыжий жеребёнок, вообще промолчал.

– «Ага! Можете, когда захотите!» – злорадной улыбкой парировал Платон её раздражение, но игнорируя Ляпунова.

Позже Надежда улучшила момент, когда Алексей уехал, и поговорила с Платоном наедине об их работе вообще и его в частности.

Из эмоциональной и путаной информации начальницы, перемежавшейся претензиями к Платону на его длительное отсутствие, он понял, что та завуалировано запугивает его увольнением, если такие его длительные отсутствия будут повторяться и в будущем, а сейчас вынуждена несколько понизить ему зарплату, но, якобы, по другим, объективным причинам.

Более того, она прямым текстом объявила, что не заплатит ему за июль, а Гудин и Ляпунов теперь «заимели на него зуб», за то, что им пришлось летом работать за Платона, и не идти в отпуск.

А от их общей начальницы, Ольги Михайловны, его длительное отсутствие удалось, якобы, пока, почему-то и для чего-то, скрыть.

– «Ты свой больничный никому не показывай!» – закончила свою, насколько пламенную, настолько и возмутительную речь Надежда.

Как будто этой Ольге Михайловне было дело до таких мелочей?! Что за бред?! Это же епархия исключительно Надежды! А-а! Не хочет лично со мной сориться, вот и переводит стрелки повыше. Пойди – проверь!

Да и вообще! Какую чушь она мне здесь несла?! Как будто говорила со своим ребёнком?! Человек совершенно без понятий, без чести, стыда и совести! Как будто я попал в больницу по своему желанию и гулял там?!

А увольнения я не боюсь! Хоть сейчас готов уйти от этих дурней! Да и зарплата будет больше! Но, правда, придётся и работать побольше, и времени свободного может совсем не быть! А это для меня сейчас, пожалуй, самое главное! Так что пока я остаюсь, даже на более низкой, в полтора раза, зарплате. Подожду, как будет дальше. Поживём, увидим, посмотрим!

У меня, зато теперь будет полное моральное право в случае чего резко уйти от Надежды на другую работу, более интеллектуальную, и на большую зарплату. А уходя, ещё ей и ответить на её вопрос, почему мне там дают больше?: Надь! Ты мне здесь платишь за мои больные руки и ноги, а они-то мне будут платить за здоровую голову!

А эти, двое, тоже хороши! В отпуск не могли пойти?! В общем, мудачьё!

(Позже Нона сообщила Платону, что те всё лето маялись от безделья.)

Всё, это мне уже надоело! Я как чувствовал, что вокруг меня возникает напряжённость! Недаром Надежда несколько раз звонила мне в больницу! Надо теперь срочно менять мою тактику поведения в ООО «Де-ка»! Никаких дружеских отношений и смехуёчков! Мой работодатель Надежда. Она мне даёт работу и платит. Вот с нею я и буду иметь все дела! А остальным я ничего не должен! И они мне совершенно не интересны! Что надо, я о них узнал! Так, что и общаться нам незачем! Да и с нею лишний раз тоже! За что боролись, на то и напоролись, господа коллеги! – про себя возмущался несправедливо обиженный Платон.

Слушая Надежду, он молча кивал головой, в знак понимания сказанного начальницей, изредка перемежая кивки глухими звуками «Угу!».

Лишь после их разговора, уйдя к себе, Платон и пришёл к только что сделанному выводу, решив измениться. И ему, с его тренированным разумом и волей, было это сделать нетрудно. Он теперь отгородился от своих коллег не только каменной стеной, но и стеной отчуждения.

Когда Платон ещё думал о предстоящем выходе на работу, у него была мечта, чтоб не видеть ненавистного и надоедливого Гудина.

И она поначалу сбывалась. Гаврилыч уже был в отпуске, и должен был в нём пробыть ещё и следующую неделю.

А в первый же рабочий день на Платона обрушилась очень тяжёлая физическая работа. Он словно нарочно подвергся испытанию на прочность, вернее на силу и выносливость. Коллеги словно проверяли, вольно, или невольно, результаты его длительного лечения и реабилитации.

Алексей привёз полную грузовую «Газель» тяжёлых, почти тридцатикилограммовых, наполненных по сотне банок с сыпучими биодобавками, коробок. А сам под каким-то предлогом уехал отвозить на своей легковушке другой груз, хотя вполне мог бы пока задержаться и вместе с Платоном всё разгрузить на склад.

Платон сразу всё понял, но не стал отказываться от запрещённой для его организма работы. Он чувствовал себя, как никогда великолепно, и решил показать настоящий класс, утереть нос сопливым! Знай, мол, наших!

Он один выдвигал коробки к краю кузова грузовика, затем на животе стаскивал их на тротуар, а потом ставил на тележку по две штуки – иногда это делал сразу с кузова, минуя асфальт – и отвозил на склад, где забрасывал их на поддон аж до третьего яруса. Вскоре работа была сделана и Платон, как бы невзначай показал её Надежде. Та была в шоке!

– «И ты это сделал всё сам, один?! Ну, ты даёшь! Тебя действительно очень хорошо вылечили!» – лепетала она, словно оправдываясь перед ним.

Позже подъехал Алексей и приятно удивился, тут же пойдя, якобы, на попятную, лицемерно ноя:

– «Ну, что ты меня не подождал?! Вдвоём было бы легче!».

Как будто у водителя было время ждать ещё и Алексея?!

– «Да, ты, что? Наоборот, мне одному легче! Я же кистями таскать не могу, а один я беру на живот, как борец, и спокойно переношу, куда мне надо!».

– «А-а!» – с сочувствием протянул Ляпунов, с интересом разглядывая Платона, сожалея, что не удалось его упрекнуть в профнепригодности.

На этом вся тяжесть работы закончилась. Кочет выдержал проверку и восстановил статус-кво.

Вечером первого после отпускного рабочего дня Кеша спросил у отца, перед дачей заехавшего домой за одной из кошек:

– «Пап, я сегодня утром вышел за тобой в коридор, а там такая вонища!?».

– «А-а! Так это, сынок, последствие моего обувания!» – честно и невозмутимо пояснил тот.

– «И… гарной пищи!» – вдобавок отшутился он.

И снова каждый день он после работы стал ездить на дачу.

В пятницу утром, выехав теперь не из дома, а с неё, родимой и слегка подзаброшенной, на работу, Платон, стоя на платформе «Загорново» ожидал электричку. Вдруг его неожиданно одолела зевота. Видимо сказался более поздний дачный отбой, почти на два часа позже, чем в больнице. И недоспавший теперь ловил себя на мысли, что он сейчас зевает также смачно, как и Семёныч в больнице – громко и, как будто, со стоном.

В электричке, напротив Платона сидели две девушки и щебетали о чём-то своём, о девичьем. Но одна из них почему-то показалась ему умной, а другая – некрасивой.

На работе Платон решил, что пора заняться воспитанием коллег. Хватит потворствовать их бескультурью, которое ему же боком и выходит. Пора ему с ними быть самим собой, учителем!

И каждый раз тыкать этих свиней рылом в их же корыто. Пусть знают своё место! Пора показать всем, кто есть кто! Хватит их жалеть! То есть пора давать немедленный отпор хамству!

В частности он решил, что теперь будет насаживать Надежду на три её же коронных зуба!

Во-первых, говорить ей так же, как и она: «Ты, что? С ума сошла?!».

Более того, как только она начнёт фразу, обращаясь к нему: «Ты, что…», как он будет сам заканчивать её: «… с ума сошла?!».

Во-вторых, указывать ей на плохую организацию работы в случае возникновения претензий к нему, или ко всему коллективу.

В-третьих, когда она будет говорить ему, что он мало сделал, то он будет ей отвечать на это: «Так ты же меня сама отвлекаешь от работы посторонними разговорами!».

А когда Надежда будет отвлекать Платона показом фотографий своего Лёшки, он будет бесцеремонно обрывать её: «Ты меня вот отвлекаешь, а потом скажешь, что я мало сделал!».

Так он и решил. Но удивительное дело? После отпуска Платона Надежду, как подменили! Он всё ждал от неё привычного хамства, но его всё не было?!

Возможно в его отсутствие, при очередном перемывании его далёких от них больных косточек, Надежде досталось и от кого-то из его коллег, скорее всего Ноны или, в крайнем случае, Гудина, а может быть даже и Алексея?

И для Платона опять потянулись нудные рабочие дни, как две капли воды похожие один на другой. Он снова клеил этикетки на банки для большущего заказа и впрок, с утра до вечера, не общаясь со своими коллегами, практически запершись в своём помещении, как в конуре. Только теперь Надежда, может даже в наказание, дала ему и свою и Гудина работу – нарезать этикетки и ставить на них штампики.

А ведь одинокого волка нельзя долго держать в стае! – пронеслась в сознании Платона шальная мысль.

По утрам он слушал новости по своему маленькому радиоприёмнику, а в течение дня осмысливал свои произведения, как бы общаясь со своими выдуманными и невыдуманными героями. Двери же он закрыл, чтобы не слышать пустые, громкие, иногда на истерической нотке, разговоры коллег, и не мешать им своим радиоприёмником, и своей тишиной, прерываемой лишь стуком выкладываемых на стол металлических банок.

В выходные Платон с Ксенией перевезли всех кошек на дачу. Они решили, хоть и поздно, но лучше так, чем никогда.

Да и подержать их там супруги решили подольше.

Те быстро освоились, особенно Тихон, уже немного поживший на даче в этом году. Понаблюдав за своими любимцами, Платон сделал очередной вывод: кошки очень любопытны и быстро перенимают опыт друг друга.

Его поразило, как они грамотно играют в прятки. Особенно выделялись более опытные Муся и Тихон.

Муся, пользуясь своей серой, сумрачной окраской, часто ложилась, почти плоско, как камбала, на землю и лежала так в ожидании, особенно в сумерках. Её почти не было видно не только Платону, но и другим кошкам.

А Тихон, со своей чёрно-белой мастью, ложился в канавку вдоль главной дорожки так, что его трудно было заметить. Он сливался с горизонтальной плоскостью травяного покрова, и из своего укрытия наблюдал, чтоб затем внезапно напасть на своих сестрёнок.

А ещё он забирался на пенёк, ранее сдвоенной берёзы, и сливался с её основным стволом своим раскрасом – белыми и тёмными пятнами.

И только одна белянка Соня страдала из-за своего абсолютно белоснежного раскраса, компенсируя это внезапностью, скоростью и манёвром.

Да! Хитрые у меня кошки! – гордо подумал он о домашних животных.

Первые, установочные после длительного отпуска, два дня прошли.

Началась первая полная неделя работы Платона после перерыва, потянулись обыденные трудовые будни.

Он должен был целую неделю работать один, так как Надежда и Алексей снова взяли по недельному отпуску.

Неожиданно выяснилось, что Иван Гаврилович раньше времени выходит из отпуска, и составит нежелательную компанию Платону.

Их первая встреча состоялась в понедельник, на улице, у входа в офис, где Гудин как всегда курил с пожилой вахтёршей Татьяной Васильевной, женой родного дяди Ноны.

Увидев Платона, тот ответил на его приветствие:

– «Привет курортникам!».

Без подколки Гудин никак не мог.

Да! Гадин и после разлуки – Гадин! – сокрушённо подумал Платон, проходя мимо курилок к себе в офис.

Первый день совместной работы Платона и Ивана Гавриловича ни чем особенным не запомнился. Платон клеил этикетки, а Гудин часто курил, в основном гоняя шарики на компьютере.

В начале второго дня Платон услышал, как за стеной зашебуршился, пришедший позже Иван Гаврилович. Лишь через несколько минут он вошёл к Платону, с трудом выдавив из себя:

– «Привет, Платон!».

– «Привет!» – ответил тот, про себя подумав: Да! Тяжело ему даётся культура общения!

В отсутствие начальницы Гудин задал тон и в давно забытом её обсуждении. Платон постарался поскорее прекратить диспут, резюмировав своё мнение, не боясь, что оно будет доведено до кого следует:

– «Как руководитель коллектива людей, она начальник никакой! Ну, а как диспетчер, она хороша!».

Однако Ивана Гавриловича надолго не хватило. Уже на следующий день, в среду, он пришёл, как ни в чём не бывало, не здороваясь, сразу начав с места в карьер говорить о каких-то своих делишках.

Днём Иван вновь зашёл к Платону о чём-то рассказать, а скорее всего, прощупать его настроение:

– «Ты, знаешь, где на «Кропоткинской» находится институт Сербского?!» – непонятное проскользнуло в его словах.

– «Нет!» – спокойно ответил тот.

– «А-а! Ты не зна-а-ешь!» – злорадно начал задираться Гудин.

– «Так я там не лечился!» – привычно осадил его Платон.

Иван Гаврилович, обидевшись, тут же вышел вон, покурить. Он не мог быстро реагировать на остроты Платона, потому потом пошёл тренировать свою реакцию, снова играть на компьютере в шарики.

Он явно отвык от Платона, от его шуток и прибауток, от их общения, и постоянного, совместного, взаимного пикирования.

Потому он, наверно, и вёл себя теперь как-то молчаливо и даже нелюдимо, отчуждённо по отношению к Платону. А тому это было на руку.

Поэтому после почти двухмесячного перерыва Платон решил воспользоваться таким шансом.

Ну, и хорошо! Не будет мне теперь мешаться под ногами со своей дурью! Не будет засорять мне мозги, и убивать моё время! – решил автор.

Однако их вскоре свёл вместе недоразгаданный, как всегда, Гудиным кроссворд.

Разгадывая его, Иван Гаврилович на вопрос «Воин, богатырь на Руси», написал «Рыцарь» (?!).

Платон поправил на «Ратник».

Фу! Сразу чувствуется пёс немецкий! – молча съязвил славянин.

А на громогласное возражение Гудина правкам Платона и сомнение того в кругозоре кандидата наук, последовало гневно-возмущённое от корректора:

– «Ванёк! Весь твой кругозор помещается… в чужой жопе!».

– «Я академический работник! Я доцент! Я занимаюсь наукой, и у меня чистая совесть!» – орал тот.

– «Да! У тебя может и чистая совесть? Но грязная душонка!» – успокаивал его Платон.

Коллеги опять разбежались во взаимной обиде. Только теперь ушёл к себе Платон. Но снова ненадолго.

Политические события последнего времени невольно вновь свели бывших советских граждан на взаимной политинформации.

– «Ну, вот, видишь, Саакашвили так лизал американскую жопу, что в итоге облевался!» – попытался подвести итог их обсуждению Платон, невольно возвращаясь к ранее, давно им озвученной мысли.

А Гудин не унимался, переключившись на Украину.

Но Платон и тут не дал ему развернуть дискуссию по новой теме:

– «А Украиной теперь вообще управляет обезьяна из-за океана!».

– «А кто это?» – удивился не имеющий воображения.

– «Да Кандолиза Райз!».

– «А-а! Вообще-то да!» – вынужден тот согласиться.

– «Пора открывать паноптикум под названием «Жополизы Кандолизы»! И первым номером там будет Саакашвили, а вторым Ющенко!».

– «А дальше?» – заинтересовался Гудин.

– «А дальше вход свободный! Кто следующий?».

Смеясь, Иван Гаврилович сокрушённо покачал головой, а Платон продолжил:

– «И вообще, Саакашвили, оказывается, вскормлен американской грудью. Не исключено, что даже её, Кандолизы! Недаром она замуж не выходит!».

– «Да! Если такой отсосёт, мало не покажется!» – внёс свою лепту и врач-проктолог Иван Гаврилович Гудин.

– «Да уж! Такой отсосёт! Прям кровь с молоком!» – поддержал Платон.

– «Ты имеешь ввиду, что он отсосёт кровь вместе с молоком?!» – слишком круто завернул Гудин.

– «Да! И станет кровь с молоком!» – возвратил Платон его на круги своя.

А возвратившись на круг, Гудин поначалу вспомнил о проживающей в Торонто, в Канаде, Галиной дочери с местным мужем, а потом почему-то, видимо по-старинке, переключился на Англию.

Платону вновь пришлось вмешаться.

– «И что ты всё со своей Англией? Англия, Англия! Это же теперь задворки Европы! Центр всей мировой политики переместился на Восток, в Азию, в Китай! Там теперь подъём и расцвет всего и вся!

А ты всё Англия, Англия! Вообще забудь про свою Англию! Она прогнила насквозь! Особенно в морали, политической в частности!

Более того, Англия давно потеряла своё лицо, былое величие, тем более могущество, став простым хвостом Америки, её вассалом!».

Почувствовав, что нечем крыть, Иван Гаврилович переключился на домашние дела, в частности на обсуждение ремонта электропроводки на Галиной даче.

Платон предложил ему воспользоваться услугами электриков, переделывавших электропроводку в их здании.

Выбор пал на общительного, доброго и отзывчивого Михаила.

– «А он чего-нибудь в этом деле волокёт?!» — почему-то осторожно спросил Гудин Платона.

– «Да, нет! Он такой же, как и ты!» – ответил тот.

– «В каком смысле?».

– «В техническом!.. безграмотный!».

Фыркнув, Иван Гаврилович, решил взять реванш, и перешёл в наступление на другом фронте.

Он теперь расспрашивал Платона о Ксении. Но тот, в конце концов, решил раз и навсегда остановить эти односторонние расспросы и ответы:

– «Да, Ксения нормально! Всё про тебя спрашивает!».

– «А чего так?».

– «Да интересуется, не добил ли я тебя! А я ей говорю – нет! Я не трогаю его! Пусть живёт, курилка!» – засмеялся Платон.

– «Курящий, что ли? Да?!» – зачем-то спросил Гудин.

Вдобавок ещё и смердящий. А это значит, что он смерд! – уже про себя, молча, продолжил свою мысль Платон.

Для него Гаврилыч всегда был многолик, в одном его эсесовском лице.

Он был и Бывалым, и Трусом, и особенно Балбесом! Три в одном!

И это тут же подтвердилось. Гудин решил похвастаться перед Платоном своей сожительницей Галиной, доказать, что она лучше Ксении, и поэтому он – лучше Платона.

– «А моя Галка – Главный бугалтэр! Она очень много зарабатывает! Да и машину водит, дома и на даче работает! Не то, что твоя Ксюха! А, как всем известно, мужчина, живущий с такой молодой, красивой и богатой женщиной – сам такой же!».

Тут уж возмутился Платон. И не столько на похвальбу Гудина, сколько нападками Альфонса на его жену Ксению:

– «Ну, что ты всё Галка, Галка, Галка, Галка! Хвалишься ею, как ребёнок дорой игрушкой! «Бугалтэр» она у тебя! Да глупая она, твоя Галка, раз с таким дураком, Альфонсом, живёт!».

И тут, когда до него дошёл смысл сказанного Платоном, Гудин не на шутку рассердился, буквально вскипев, и чуть ли не набросился на того с кулаками.

Платон пришлось срочно осадить зарвавшегося:

– «Ванёк! Ты не забывай! Ведь я, в отличие от твоей Гали, могу и шизды дать!».

Тут-то они и разбежались по своим точкам, вернее ушёл к себе надоедливый Гудин, долго не разговаривая друг с другом.

В отсутствие Надежды Сергеевны на работе Иван Гаврилович снова уткнулся в халявную газету «Метро», пытаясь хоть на этот раз разгадать кроссворд, блеснуть грамотностью, интеллектом и эрудицией перед самим собой. Но, как всегда, опять тщетно. Другого раза не получилось. Кроссворд и на этот раз не поддавался. Иван Гаврилович мог разгадать от силы только одну треть его. Поэтому, боясь опозориться перед Платоном, он никогда не давал тому свой экземпляр газеты «Метро» с неразгаданным кроссвордом. Ибо знал, что Платон его разгадает практически полностью, при этом исправит ещё и его ошибки.

И, действительно! Платон, как-то раз разгадал кроссворд до конца, и оставил его у Гудина на столе. Вот с тех пор Иван Гаврилович и перестал давать Платону свою газету.

В последний понедельник августа на работу из отпуска вернулись и Надежда с Алексеем, который, наконец, провёл целую неделю на даче с детьми от последнего, тоже развалившегося брака со Светланой.

Перед обедом к Платону подошла Надежда и объявила, чтобы он сегодня не ходил в столовую, так как позже они пойдут в ресторан.

– «А по какому случаю?» – искренне удивился он.

– «Так у Гаврилы сегодня день рождения?!» – в свою очередь также искренне удивилась и она.

– «Ах, да! Сегодня же двадцать пятое!».

Платон и сам себе удивился. Хотя он с нетерпением и ждал 25 августа – дня рождения Гудина и поход в ресторан «Пилзнер», но этот день наступил неожиданно, так как был понедельником.

А ведь он ждал этого дня ещё в больнице. Почему-то ему очень хотелось выпить пива. Быстро же летит время!

Коллектив ООО «Де-ка» шёл на очередное халявное мероприятие, как стадо на пойло.

Впереди, смешно растопыривая копыта, как гордый горный козёл, семенил виновник торжества – вожак, «Конёк-горбунок» Гудин. Почти вплотную за ним – «Владимирский тяжеловоз» Алексей. А замыкала всё это стадо «Лошадь Пржевальского» – Надежда.

А невольными зрителями этого были, шедшие за ними Платон и Нона.

– «Жалко, что их нечётное число!» – заговорчески начал Платон.

– «А что тогда?!» – настороженно удивилась Нона словам насмешника, ибо сразу поняла, что для чётности не хватает именно её.

– «А тогда всех работников можно будет разбить по парам, чтоб в каждой паре было по твари!» – неожиданно закончил Платон.

После высказанного им сравнения коллег с лошадьми и тварями, Нона захохотала и была вынуждена уткнуться в свою мощную грудь, дабы не вызвать подозрения сослуживцев в насмешках над ними.

Но было уже поздно.

Те услышали гомерический хохот их общей подруги и обернулись на Платона.

– «Опять Платон про меня какие-нибудь пакости говорит?!» – первым догадался Иван Гаврилович.

– «Вот, видишь, на козле и шерсть горит?!» – шепнул Ноне на ухо пересмешник, добавляя огня, и вызывая новый прилив хохота, доводящего женщину до вопля.

– «Да, не! Это он ей о сексе говорит!» – настороженно и с надеждой в голосе, предположила Надежда.

– «Хорошо, похож, говорит?!» – быстро сориентировался Алексей.

– «Видимо много обещает?!» – внезапно кончил Гудин.

Постепенно «авангард» коллектива отстал от его «арьергарда», снова переключившись на свои разговоры.

– «Я смотрю, у тебя очень богатое воображение!» – польстила Нона писателю.

– «Так если у человека нет воображения и соображения, то это очень плохо!» – с непонятным для Ноны намёком ответил тот.

– «Что-то ты в последнее время как-то от своих отдалился? От своего коллектива!» – хоть и неожиданно, но вполне по теме и участливо, спросила Нона Платона.

– «Ну, посуди сама! А что мне в их конюшне делать?! И потом, я не Гудин, и не хочу ковыряться в чужом говне!» – ответил новоиспечённый конюх.

Вскоре вся компания расположилась на своём привычном месте в подвальчике, обмывать пивом шестидесяти шестилетие Ивана Гавриловича Гудина.

Сразу получив пиво, и в ожидании остального заказа, тот решил немного покуражиться над Платоном, взять реванш, надеясь, что в этот вечер тот не будет обижать именинника и он, Гудин, останется безнаказанным.

– «Платон! А что это ты после больницы стал закрывать все двери своего… кабинета?» – с ехидцей спросил Иван Гаврилович.

На что, бесцеремонно влезшая в разговор, Нона быстро ответила за Платона, пытаясь помочь ему с ответом, и боясь с его стороны снова какого-нибудь убийственного ответа Гудину:

– «Да он сквозняков стал бояться! Изолируется от… дуя!».

– «Да, нет! Это у меня изоляция от дур!» – ответил Платон больше, поперхнувшейся от холодного пива, Ноне, чем, открывшему рот от удивления, Гудину.

– «Я не про тебя!» – тут же наклонился Платон к Ноне.

– «Я поняла» – ответила та поначалу обиженно.

Но потом, действительно поняв, скосила глаза на Надежду.

Платон кивком головы подтвердил её спасительную догадку.

Стесняясь, коллеги заказывали, что хотели. Правда поначалу Надежда объявила всем, чтобы брали только по одному овощному блюду, мотивировав свою просьбу тем, что порции мяса большие, а ей худеть надо.

Но никто её не послушал, так как пришли сюда вовсе не худеть.

Платон тоже заказал, что хотел, но исходя из разумности цен. Он быстро прикинул, чтобы по деньгам получилось примерно, как во время его дня рождения, когда все были сыты, не обижены и довольны.

Но Гудин уже был настроен Надеждой на относительно небольшие расходы, и с раздражением смотрел, как Платону подносят и салат, и мясо, и мороженое с клубникой. Глядя на него, и другие раскрепостились, заказывая то, что нравилось. А настроение именинника было явно испорчено. Жаба жадности душила его. Он буквально бздел от того, что ели другие.

А тут ещё и Алексей подсуропил.

Платон вспомнил, как на его день рождения неожиданно приехала Ольга Алексея, поставив всех перед фактом.

Тогда Ляпунов с невинным выражением лица спросил Кочета:

– «А можно Оля с нами будет? Я за неё заплачу!».

И что оставалось делать Платону? Только соглашаться.

И вот сейчас, на день рождения Ивана Гавриловича, Алексей подкинул очередную, неожиданную подлянку.

Сделав нормальный заказ, не дорогой, но и не дешёвый, он по телефону получил звонок от Ольги с требованием или указанием немедленно к ней явиться.

А поскольку Ляпунов целую неделю до этого пробыл в отпуске с детьми на даче, и не видел подругу, то он быстро согласился.

И наш Алексей, недолго думая, ушёл с празднества, извинившись, не съев и не выпив ничего, оставив заказ на столе практически нетронутым.

Так Иван Гаврилович, вместо того, чтобы обидеться, как это наверняка было бы, окажись на месте Алексея Платон, или хотя бы многозначительно промолчать, как шавка тявкая, побежал за ним, всё время будто жалобно скуля, словно стесняясь или боясь кого-то:

– «Лёш! Лёш! Лёш!».

То есть Иван Гаврилович унизился перед ним, и даже этого не заметил.

А Надежда, вопреки своему первому желанию и указанию съесть только салат, вынуждена была теперь приступить и к мясному блюду Алексея, забыв про худение, но угостив, правда, им всех присутствующих за столом, в частности Нону и Платона, очень долго ожидавших свои порции мясного блюда.

Поэтому Платон сразу решил своё шестидесятилетие справлять не в ресторане, где можно было ожидать или неожиданного появления Ольги, или также неожиданного исчезновения Алексея, и злорадной улыбочки Гудина, который нарочно заказывал бы побольше и подороже, наверняка им бы и не съеденного, чтобы досадить Платону и его карману.

Всё это имениннику было естественно не нужно, и он подумал:

Пожалуй, я свой Юбилей справлю на рабочем месте, где пять удобных посадочных мест. Там можно и крепкого выпить, обойдясь без дурацкого пива, например, шампанского, «клюковки» и прочего. И это станет намного дешевле, душевней, теплей и спокойней!

Так он пока и решил.

А в качестве подготовки к реализации такого действия, Платон понял, что на ближайших днях рождения Алексея и Надежды, которые наверняка поведут компании в тот же пивной ресторан, надо будет пить только морс, полностью игнорируя пиво, а то и критикуя его, и его пьющих.

А потом, на базе этого, он предложит коллегам и примет решение отмечать свой юбилей в их офисе. И это тогда будет выглядеть вполне логически обоснованным.

Верный своим расчётам, в конце трапезы в ресторане Платон даже не стал брать заказанное всеми кофе Каппучино, чтобы не выйти за смету и не разорять бедного Гаврилыча. А тот, хотя это всё видел, но этого не понял и не оценил.

По дороге из ресторана, Нона улучила момент, и спросила Платона:

– «Да?! А почему ты сравнил Гаврилу с коньком-горбунком?».

– «Ну, как почему? Посмотри!

Оба появляются, когда их никто не ждёт!

Оба свистят! Только один в ноздри, а другой со склада!

Оба много обещают, шиздят! Только толку от них в итоге никакого!

Оба инвалиды! Да и использовать ни того, ни другого, как тягловую, рабочую силу, нельзя! В силу их хилости и малости!

А также они оба тычутся своими мордами в чужие бачки! Только один в бачки с водой. А другой в чужую еду!

Да и живут они сказочно и на халяву!

Да и полезность свою везде и всем постоянно доказывают! Но об их полезности можно лишь мечтать! Да и она, полезность, если и бывает, то только, как в сказке!» – неожиданно выдал бывалый сказочник.

– «Ну, ты дал жару! Я аж вспотела!» – вырвалось напоследок у зачарованной слушательницы.

После отмечания дня рождения Ивана Гавриловича, уже вечером на даче, Ксения возмутилась тем, что Платон пил пиво:

– «Ну, ты же его не любишь!? Тебе нельзя! Ну, зачем, ты пьёшь?».

– «Ну, хорошо! Знаешь, просто захотелось! Мечтал даже в больнице, разочек! Но больше не буду! Буду теперь пить только морс!» — Платон сделал паузу, наблюдая за реакцией Ксении.

– «А эту… «гхадость» больше пить не буду!» – далее оправдывался муж, про себя замечая, что вот и жена против пития пива, хотя и его скрытая любительница.

Этот понедельник, 25 августа, запомнился Платону и другим – целым эпохальным событием. Спустя более сорока лет, его сестра Анастасия, наконец, снизошла до игры в бильярд на даче. Платон давно этого желал. Но Настя, в силу своего эгоизма, хотела играть только когда она сама захочет и в обычный бильярд. И никакие, много лет повторяемые доводы, что играть надо лишь в бильярд хоккей и футбол, и не просто так, а участвовать в турнирах, успеха не имели. В этом году Платон проанализировал причины своей неубедительности, и понял, что во многом виновата Ксения, подливавшая масла в огонь Настиных сомнений.

И он решил своих женщин переиграть, что ему удалось сделать весьма просто, быстро и удачно.

Для начала надо было заручиться поддержкой жены, чтобы она вместе с ним, выступая единым фронтом, убеждала Настю.

И это, оказалось, сделать нетрудно. Платон объяснил Ксении, что из-за ухудшения состояния его здоровья у него постоянно сужается круг возможных спортивных занятий и, соответственно, приятного для него вида отдыха.

А единственной отрадой, самым любимым отдыхом на даче, для него как раз и является этот бильярд, в который Ксения и сама иногда поигрывала.

К тому же и дети стали очень редко наведываться к отцу на дачу. А приезжая изредка, всячески избегать этого почитаемого их отцом занятия.

– «Что же, мне теперь опять набирать команду со стороны, чужих людей? У нас же и своих родственников, членов большой семьи достаточно! Зачем тебе здесь чужие люди, которые будут постоянно топтаться вокруг, мешать тебе расслабляться у себя дома?!» – спрашивал он жену.

– «Конечно! Мне чужие не нужны!» – отвечала Ксения, невольно попадая в ловушку.

– «Тогда у меня к тебе просьба, поддержи меня, когда я буду Настю уговаривать сыграть с нами в бильярд!».

Второй стороной вопроса была сама Настя. Платон дождался момента, когда сестра попала от него в зависимость. Ей нужно было поточить ножи.

Тогда Платон сразу, без обиняков, предупредил сестру, что за это она хотя бы разочек должна сыграть с ним в бильярд.

К тому же в прошедшие выходные к Платону приезжали в гости его дети с супругами. В субботу был Даниил с Александрой, а в воскресенье Екатерина с Виталием.

И если Данила как обычно отыграл свои контрольные матчи с отцом, то вторая пара вообще впервые и тоже с удовольствием открыла свои бильярдные встречи на даче.

А, как оказалось, Виталий уже имел некоторый опыт этой игры. Не умела только Екатерина.

Но тут вмешалась всезнающая Ксения. Она объявила «падчерице», что отец научит её играть в бильярд за пять минут. Надо только чётко выполнять все его указания и бить, прицеливаться, в его палец, выставляемый на борту только в учебных целях.

Дочь послушалась и моментально научилась, да так, что сыграла на равных с мужем, проиграв правда Ксении, но зато уступив отцу лишь в упорной борьбе. Катя была удивлена и счастлива. Ведь это увлекательное и азартное спортивное мероприятие позволило ей ещё больше сблизиться с семьёй отца.

Настя же, поначалу согласилась играть только в обычный бильярд. На все объяснения брата, что это глупость, следовало упрямое: А я хочу!

Пришлось вмешаться даже Ксении:

– «Насть, Платон специально придумал эти игры, чтобы уровнять шансы всех игроков, поскольку в этих его новых играх независимо от успеха, все бьют поочередно! А играть в обычный бильярд с ним бесполезно, потому неинтересно! Он же объяснял это Олегу, когда мы собирались на столетии Петра Петровича, и ты слышала!».

– «Не помню! Ну, давай, сыграем!».

И Платону пришлось дать наглядный урок своей младшей, упрямой сестрице. И хорошо, что у него в этот момент всё получалось.

Играли, как всегда в шалаше, давно сделанном Платоном из парника.

Насте дали разбивать первой. Она разбила пирамиду из десяти шаров, но не забила. Затем Платон положил подряд шесть шаров, и игра закончилась. Настя удивилась:

– «А как это у тебя получилось? Ведь не было ни одной подставки!».

– «А для него важно было забить после тебя только первый шар! А дальше он сам себе накатывал, подставлял! Вот посмотри в следующей партии!» – объяснила неслуху опытная бильярдистка Ксения.

Затем, по праву победителя, разбивал Платон, который ни разу не промахнулся, 6:0! Потом ещё раз 6:0! Настя стояла и только молча смотрела.

Ксения же комментировала:

– «Ну, вот смотри! Он этот шар забивает, а биток откатывается к другому! Опять подставка! Он смотрит, где лучше бить и куда накатывать! И всё!».

– «Ну, как? Наигралась?! Хорошо, что ты хоть разбивала! А если бы я сразу разбивал, то ты вообще бы ни разу не ударила! Интересная игра бильярд! Не правда ли?!» – спросил довольный чемпион.

– «Наигралась, братец, наигралась!» – смеясь, отвечала смущённая Настя.

– «Ну, что? Будешь ещё когда-нибудь играть со мной в простой бильярд, или лучше в хоккей и футбол?!».

– «Да! Давай в них! Твоя взяла!».

И Настя сыграла, и довольно неплохо. Сказался детский опыт.

А Платон обратил внимание своих женщин на ещё одно обстоятельство:

– «Девчонки! А ведь сегодня необычный вечер! И не только потому, что Настя отважилась начать играть с нами в бильярд-хоккей/футбол, но и потому, что впервые мы с Вами играем при электрическом освещении!».

– «Да!? И ещё потому, что ты впервые играешь под пивным хмельком!» – добавила Ксения.

Потом они понемногу играли и в другие дни, в частности в выходные.

В общем, Платон победил. А обыгрывать женщин он решил не только дома, но и на работе. И случай вскоре представился.

Но сначала, утром следующего дня, Нона сообщила Платону новость:

– «Ванька вчера так на тебя ершился, ну, прям, как дикобраз!».

– «Только не Ванька, а Гавнилыч!» – поправил тот её.

А вскоре Надежда Сергеевна прокричала из своего кабинета Платону, находившемуся от неё через три помещения в дальнем углу склада:

– «Платон! Иди скорей сюда!».

И только он подошёл, как она попросила принести четыре бутылки масла, как раз находившихся в этом дальнем углу склада.

Платон, конечно, принёс, но вручая их, не упустил возможности поучить дурочку прилюдно:

– «Надь ты действуешь, как Петька против Василия Ивановича Чапаева в известном анекдоте про малину! Когда он с другого берега реки уговорил Чапаева переплыть к нему, чтобы показать тому издали, сколько много малины на противоположном берегу!».

Но беспардонность Надежды на этом не закончилась.

Не прошло и часа, как она бесцеремонно залезла в рабочий стол Платона за ножницами.

А тот подумал: Да! Её, небось, в детстве не учили, что нельзя без спроса лазать по чужим столам?!

– «У меня над столом лампочка перегорела!» – тут же, пользуясь случаем, объявил Платон начальнице.

– «А ты не сможешь без неё?!».

– «Конечно, нет! Надо очень напрягаться, и я могу промахнуться! Качество получится даже хуже, чем у Гаврилыча!».

А днём, около обеда, Надежда угостила Платона кофе с бутербродом, предложив ему:

– «Платон! Будешь бутерброд с маслом и сыром?».

Но не успел тот ответить «Да!», как затаивший на него злобу Гудин, наконец, дорвался до своего объедчика, и влез со своим комментарием:

– «А он у нас всё съест!».

Тогда Платон спокойно объяснил завистнику:

– «А вообще-то, всем известно, что здоровый мужик и ест много, а больной, хилый, и старый ест мало! И это существенный факт!».

Видимо Иван Гаврилович всё ещё переживал за то, что Платон, по его мнению, не скромничал при заказе еды во время празднования его дня рождения. Но бог тут же шельму и пометил.

Платон, ставя открытый пакет с молоком на стол Гаврилыча, около которого все обычно наливали кипяток в чашки, что-то сделал с ним непонятное.

Пакет упал боком на стол, вылив на него часть молока, большая часть которого пролилась и на рядом стоящий красный, кожаный диван.

Платон тут же схватил полотенце и начал смакивать им белое с красного, успев даже про себя отметить необычное сочетание ярких, контрастных цветов.

А Гаврилыч разъярился и вспомнил, как Платон ошпарил ему яйца кипятком, на что тот засмеялся.

Гудин же в ответ пригрозил по Платоновым пройтись топором.

– «Да это у тебя они огромные, не промажешь! А у меня они маленькие, не попадёшь!» – уел он Гаврилыча неожиданно с другой стороны.

Тот не ожидал такого поворота и не смог ничего ответить, дабы не отвергать комплимент Платона по поводу размера его, Гудина, яиц.

Нападать теперь на Платона ему было незачем. Да и Надежда уже вмешалась, прерывая дискуссию о яйцах:

– «Ну, хватит Вам!».

Но Гаврилыч не унимался.

Закончив о яйцах, он перешёл на другое:

– «Вон он наше полотенце взял вместо тряпки вытирать!».

На что провинившийся возразил:

– «Так надо скорее вытирать молоко-то! А то потом оно разложиться, вонять тебе тут будет!».

В ответ теперь уже высказался Гаврилыч:

– «Вон тряпка перед тобой лежит, очки сними!».

– «Да у меня их нет!».

Тогда Гудин приоткрыл занавеску и показал тряпку на подоконнике, тут же добавив, обращаясь уже к Надежде:

– «Небось, его Ксюха постирала полотенца? Надо у него там взять чистое. Чего он нашим-то вытирает?».

Опять говно пёрло из него во все щели.

Фу, какой мерзкий тип, этот мстительный Гаврилыч! – мысленно резюмировал Платон.

Позже Надежда спросила его об этом инциденте, на что тот неожиданно для неё ответил:

– «Да я пролил молоко, наверно, потому, что Гаврилыч мне под руку гадости говорил?! Оговорил за то, что я ем, якобы, всё подряд. Ну, ты же слышала!? Так ему и надо, козлу… молока!».

А потом и Алексей в шутливой форме спросил Платона:

– «Иван Гаврилович обижается, что ты на его стол молоко пролил?!».

На что Платон не менее шутливо ответил:

– «Да-а! Для козла молока! Чтоб хоть польза была!».

И эта история имела продолжение.

Через день Платон попросил Алексея, игравшего в углу за компьютером на месте Гудина, передать ему вскипевший чайник, стоявший за ним дальше.

Так сидевший рядом Гаврилыч вскочил, как уже ошпаренный, и отшатнулся в сторону, оправдываясь, и задираясь к Платону:

– «Ещё обольёт?!».

– А-а! Ссышь?!» – с полуслова понял его Платон.

– «Конечно! Башка же не работает!» – довольный своей речевой находкой, съязвил Гудин.

– «Так, а ты не выключай её, чтоб батарейки не садились!» – посоветовал ему Платон.

Но на следующий день Иван Гаврилович всё же не выдержал мучений осознания своей обобранности Платоном на свой же день рождения, и поделился заветным знанием сразу со всеми:

– «Платон, вон жрёт как?! Он в мой день рождения больше всех заказал!».

– «Ваньк! Ты что мелишь-то? Я наоборот тебя пожалел. Решил тебя, нищего, не разорять. Все кофе заказали, а я нет! Что ты всё мучаешься, смотришь, сколько я съел! Я все заказы брал самые дешёвые, да и сумма моего заказа была меньше среднего на мой день рождения! Так что ты не прав!».

По этому поводу Ксения вечером на даче предложила Платону говорить в будущем Гудину её коронное:

– «Когда Иван Гаврилович тебе будет ещё что-нибудь подобное говорить, ты осади его короткой фразой: Ваньк, много текста!».

– «Тогда уж лучше Ванёк! Это больше соответствует действительности».

– «Хорошо!» – согласилась жена.

– «Я вообще впервые вижу глупого человека, который со всей своей безмозглостью лезет в сатирические и даже трагикомические герои моего романа. Он даже не лезет, а просто рвётся, распихивая всех локтями и гадким языком!» – прорвало на эмоции мужа.

В общем, для Платона Гудин, как персонаж, весь уже вышел в тираж.

А количество героев романа Платона всё возрастало и возрастало. Вместе с этим и возрастало количество их высказываний, в том числе мудрых и смешных. И Платону теперь часто приходилось пользоваться их фразами в повседневной жизни. Совершалась, как бы обратная связь.

Он теперь цитировал своих героев, которых сам же и выдумал, их слова, мысли и выражения. Получилось, что эти высказывания героев в романе Платона в совокупности стали как бы кладезем, банком, хранилищем мудрых и смешных мыслей, историй, анекдотов, случаев и прочего.

А Платон уже так возненавидел единственного в Мире человека, с которым у него были плохие отношения, что стал даже мечтать, чтобы тот когда-нибудь нарвался на его толчок телом, мощный и беспощадный. Естественно физический толчок, а не туалетный.

А кстати о толчках – вспомнил пересмешник, как говорила Ксения, свою любимую туалетную тему!

В бытность его работы методистом в одном офисе, сотрудников консультируемой им фирмы донимали звуки туалета, расположенного поблизости.

Из-за этого многие работники и гости стеснялись вовремя и полностью испражняться, по-возможности сдерживая естественные порывы тела.

Так именно ему тогда пришла в голову до гениальности простая идея, создать шумовой фон между сортиром и офисом. Задумано – сделано!

Около дверей туалета поставили две колонки музыкального центра, и постоянной, негромкой, разнообразной музыкой заглушали звуки ню!

Но идея неожиданно дала и обратный эффект, вышла боком.

Считая, что теперь их не слышат, испражняющиеся полностью расслабляли свои ягодицы, в результате чего на фоне различных музыкальных па слышался то звук канонады, а то и писк скрипки, вызывая смешки коллег.

Со временем все всё поняли и продолжали сдерживать «души прекрасные порывы» своего тела.

Так Надежда Сергеевна стала теперь для него этим самым шумовым фоном против Гудина и Ляпунова – решил философ.

И вот теперь Платон решил изменить тактику взаимоотношений с Гудиным. Постараться с ним вообще не общаться и не разговаривать.

Но когда тот будет задираться и оскорблять его, то бить гада словом метко и беспощадно.

И на работе Платон как-то осадил болтуна:

– «Ванёк! Занялся бы ты делом! Глядишь, и шиздить бы меньше стал!».

Да! В моё отсутствие Иван Гаврилович так нахлебался моей работы, что теперь стал ещё лютей меня ненавидеть, не разговаривая со мной, и бурча по любому поводу, придираясь при этом, боясь меня! – сделал Платон вывод.

А-а! Значит, в моё отсутствие Надя ставила меня в пример Гаврилычу, как самого быстро соображающего! Так что теперь всё понятно! Он пытается доказать обратное! В моё отсутствие Гудин, видимо, лишний раз убедился, что они без меня не могут. И случись чего, например, если будет сокращение штата, он будет первым кандидатом на увольнение, а не я! – домыслил он.

Вот потому, злыдень, и взъелся на меня в бессильной злобе, пытаясь как-то уколоть, уесть, унизить! – добавил Платон к своей мысли.

Ведь плебеи всегда громко разговаривают, даже кричат, пытаясь хоть этим возвыситься над патрициями, или вообще, над другими, хотя бы над пролетариями! – вспомнил он суть сентенции древних римлян.

Да, в этот високосный год не повезло не только с погодой. Однако Платон не унывал. Ему было грех жаловаться.

И не только потому, что он был оптимистом, но и события повернулись так, что в чём-то ему компенсировались потери, то есть повернулись в положительном плане.

Он почти два месяца отсутствовал на рабочем месте и хорошо отдохнул не только от самой работы, но и от своих коллег по ней. Платон это заметил после возвращения из отпуска и больницы. Его отношения с коллегами по работе стали какими-то другими. Гудин, например, не допускал теперь по отношению к Платону амикошонства и не поддавался на его шуточки и прибауточки. А Алексей, тем более, не тяготел к общению с Платоном.

После отпуска и больницы Платон понял, что теперь Гудин сдружится с Алексеем, но против него. Хотя самому Алексею было наплевать на Гудина, на то, что тот заискивает перед ним. Ведь никакой практической пользы он от этого не получал. Ему было лишь приятно ощущать своё превосходство над стариком.

Надежда даже как-то спросила Платона:

– «А что ты теперь называешь Гаврилыча и Лёшку дружками? Небось, ревнуешь?!».

– «Да ты что?! Мне наоборот, хорошо! Говно теперь отлипло и уплыло от меня!».

– «А ты теперь с Гудиным, что? Не общаешься?» – пыталась всё же прояснить вопрос начальница.

– «Конечно! Я с низкими людьми не общаюсь! А общаюсь только с благородными, рождёнными во благе, а не в грехе, как он! Причём дважды в грехе! От немца и внебрачно! А проще говоря, в двойном грехе! У Гаврилыча не русский характер. Нет в нём благородства и широты русской души, а только одна немецкая пунктуальная расчётливость».

Надежда Сергеевна, как начальница и женщина, старалась сразу, в зародыше погасить возникающий, или искусственно раздуваемый конфликт между мужчинами, точнее между сладкой парочкой и мужчиной.

Как только капризный Алексей или зловредный Гудин начинали высказывать претензии Надежде на Платона, причём даже в его присутствии, та сразу пресекала это, сама объясняя дурачкам правильность действий Платона, или причину их временного отсутствия.

Платон в таких случаях мысленно потирал незапачканные руки!

Сама посадила дурачков на их толчки!

– «Я Вам честно говорю!» – отвлеклась Надежда по телефону, вызвав давно забытую усмешку, выходящего от неё подчинённого.

По редким репликам Гаврилыча Надежде, Платон понял, что Гудин по-прежнему считает его чужим в их коллективе. Получалось, что как Платон работал вначале временно, так его временщиком по привычке всё ещё и считают. И это выражалось в редких, неожиданных высказываниях коллег.

И особенно Платону всё это бросилось в глаза, резало его слух, после выхода из больницы. От него немножко отвыкли, да и он тоже.

Так Иван Гаврилович Гудин начал новые нападки на Платона видимо из-за того, что почувствовал силу того. Платон вернулся из реабилитационного центра свежим, сильным, отдохнувшим, здоровым и полным сил, не от кого независящим, готовым на дела и подвиги.

И Гудин получил от Платона за дело. Он думал, что из-за заболевания Платон будет постепенно сдавать свои позиции, и он выйдет на третье место.

Но пьедестал разломился. Никто, кроме Гудина, ни на какие призовые места не рвался, а лишь спокойно работали.

И вот тогда Платон решил: Ну, раз я вам чужой, то чего я буду перед вами распинаться?! И он совершенно изменил тактику общения с этими людьми.

Ничего он теперь про себя не рассказывал, и вообще, вёл себя так, как будто он только сейчас пришёл в новый коллектив, абсолютно не общаясь с ними лишний раз. Ничего лишнего не говоря, не комментируя, не шутя даже, и никого не подкалывая, Платон подчёркивал своё наплевательское отношение к ним, как, впрочем, и они к нему тоже.

И, в конце концов, Платон стал общаться только с Надеждой Сергеевной. Ведь она ему даёт работу, она ему платит, она всем распоряжается и всем командует! Он ещё раз убедился, что другие коллеги ему были больше не нужны. У него с ними совершенно не было ничего общего.

Позже Платон высказал Надежде наболевшее:

– «Надь! Ты же видишь, я никогда от работы не отказываюсь! И не делю нашу работу на свою и чужую. Да и всю работу делаю, которую ты мне поручаешь, причём сразу, и без всяких споров и, тем более, скандалов. Единственное, если я с тобой когда и спорю о чём-то, то исключительно по делу, когда не совсем с тобой согласен, когда вижу, что твои аргументы не всегда точны, а предложения не эффективны, чем мне кажется, могло бы быть. Поэтому я и предлагаю свои варианты решения проблемы. Что-то не делать вообще, или делать не так, вот и всё! Мои споры идут только во благо, на улучшение работы, на повышение её эффективности, а не на то, что я, якобы, капризничаю, как Гудин!».

– «Да! Ты прав!» – согласилась начальница.

Но всё равно Платон почувствовал, что Надежда Сергеевна боится что-то сказать, попросить сделать Алексея и Гудина из области работ рабочего, грузчика, боясь, что те начнут артачиться и упрекать её, что она неправа:

– «Платона не было на работе целых два месяца, и мы за него работали!».

Поэтому она, боясь такого говна, всё-таки старалась с ними лишний раз не связываться, а давать поручения безотказному Платону Петровичу.

А Платон рассуждал просто: Мне платят – я работаю! Я работаю здесь за деньги, и всё! Все остальные эмоции и переживания надо убрать в карман!

Но и с Надеждой Сергеевной Платон Петрович не позволял теперь себе никаких других тем, кроме производственной. За что боролись, на то и напоролись!

И для Надежды Сергеевны теперь типичным стало:

– «Ты сегодня на работу пришёл позже. Так что задержись, поработай ещё!».

Платон стал замечать, что у их начальницы стали проявляться черты эксплуататора.

Иногда проявляющейся алчностью и жадностью, а теперь ещё и необоснованными претензиями, она стала ему иногда чем-то напоминать его бывшего начальника С. А. Сулисова.

Иногда Платону приходилось и отбиваться от её нападок, попутно надсмехаясь над нею и тонко хамя в ответ:

– «Ты мне покажи человека, который сможет сделать больше и лучше! Я плюну ему в рожу!».

А вообще говоря, по большому счёту, в связи с такой морально-психологической обстановкой в их коллективе, Платону давно пора было завязывать с этими, так называемыми коллегами.

Они так надоели Платону своей невоспитанностью, бесцеремонностью и прочими недостатками, что он не хотел с ними общаться вообще, как будто их нет.

И этикета за это время у его коллег что-то не прибавилось.

А ведь этикет, правила общения, создаются людьми, обществом, для удобства именно общения, для формирования уважения друг к другу и к себе, для поддержания культуры, для красоты жизни, наконец! – рассуждал философ.

И во многом в нарушении и несоблюдении производственного этикета выделялся Иван Гаврилович Гудин, который продолжал быть Гавнилычем.

Он по-прежнему регулярно или периодически говнил с упорством, недостойным продолжения.

У Ивана Гавриловича хамство давно стало частью, нормой жизни.

– «Ну, что ты всё время чужие трусы нюхаешь? А-а! Это у тебя профессиональное!?» – в очередной раз обрывал его Платон.

Или, в другой раз, Платон снова был вынужден вставлять хаму:

– «Ванёк! Ну, что ты всё время встреваешь в чужие разговоры? Ты, и впрямь, в каждой жопе затычка!».

Как-то комментируя неудачу Гудина, Платон ответил ему той же монетой за его прежнее:

– «А-А! Не знаешь! Да ты просто не знаешь!».

В ответ на эти слова Платона Гудин возразил:

– «Да, знаю, знаю!».

На что последовало теперь убийственное от Платона:

– «А тогда чего спрашиваешь?!».

Тогда Гудин попытался опять взять реванш в другом.

– «И чего это ты всё время за Лёшкой дверь закрываешь, как швейцар?!» – чуть ли не захлебнулся он от смеха и удовольствия.

– «А я закрываю дверь не за ним, а для себя!».

– «Так ты так замучишься для себя закрывать!».

– «Нет! Это он замучится для себя её всё время открывать!».

– «Как это?!».

– «Да, вот так это! Мне, чтобы закрыть, нужно подойти к двери, взяться за ручку и пятясь, за собой её потянуть! А ему? Надо подойти к двери, взяться за ручку и повернуть её, а затем попятиться сначала назад, открывая её, и только потом снова идти вперёд! Лишние движения!».

– «Ну, ты и математик!» – оценил Гудин.

– «Да! Математика – наука точная! Но не всем она даётся!» – согласился с ним механик.

– «М-да!» – задумчиво протянул Гудин.

– «Так сколько раз он её откроет, столько же раз я её и закрою! Или наоборот! Так что ему приходится больше ходить и руками шевелить! Вот и вся арифметика!» – наконец завершил Платон разъяснительную работу.

Гудин ушёл к себе, что-то докладывая начальнице.

Позже Надежда опять поинтересовалась:

– «Платон! А что ты на этот раз не ответил Иван Гаврилычу на его хамство?».

– «Да мне надоело опускаться до его уровня низкого человека. Мне ещё не хватает его заботы, кому бы нахамить, или насолить, оскорбить, обидеть кого!? Да, и вообще, да ну его в жопу! Эту язву с его стариковскими заскоками!».

Не поняв такого нового к себе отношения со стороны Платона, Гудин долгое время находился в напряжении, и, в конце концов, не выдержав, начал первым атаковывать Платона репликами и оскорблениями.

Поэтому тому ничего не оставалось, как в очередной раз поставить хама на место.

В другой раз Платон успел услышать лишь обрывок фразы Гаврилыча, не слыша, что ему предлагала сделать Надежда.

До Платона донёсся только визгливый голос Гудина:

– «Это его проблемы!».

И речь здесь однозначно шла о Платоне.

Ну, и хрен с тобой! – подумал он – Мои, так мои! Запомним!

Но буквально через минуту Иван Гаврилович уже вёз на тележке свою проблему – тяжёлую коробку с каким-то мусором, собранным им за лето на пару с Алексеем.

Однако у старца хватило совести, вернее, как раз её и не хватило, попросить Платона:

– «Иди! Помоги разгрузить!».

Ведь и ранее, при малейшей возможности, особенно при посторонних, Гудин всегда давал указания Платону.

Но, видимо, сразу осознав, выраженное на этот раз в просьбе, своё падение, он решил исправиться и в отместку опустить Платона:

– «Ты же у нас рабочий!» – пытался дурень уесть его.

Если бы Гаврилыч ничего этого бы не добавил, Платон, может быть, и пошёл бы ему помогать, или хотя бы только может, ответил ему:

– «А это твои проблемы!».

Но Гаврилыч пошёл дальше, начав оскорблять Платона.

Поэтому ответ ему был совсем другой:

– «Какой, к чёрту, рабочий?! Менеджер, как и ты!».

– «Для этого надо многому учиться!» – вскричал Гудин, не желая быть с Платоном на одном уровне.

– «Безделью?! Я никогда бы ему не учился! И не буду! Это твоя епархия, мудак!» – ответил ему Платон, распаляясь к концу фразы.

Но Гудин не унимался. Он увёз тележку сам, а потом пожаловался Надежде:

– «Платон там отказывается работу делать!».

И тут же с выпученными и бешенными от злости глазами вбежала Надежда Сергеевна, и, глядя на невозмутимого, уже чуть умерила свой пыл:

– «Платон! У нас общая работа!».

– «Ну!?» – начал тот вызывающе.

– «Я знаю, что у нас общая! Я разве отказываюсь? А что тебе только что ответил Гаврилыч? Что? Что это мои проблемы! И тут же он просит, даже требует, меня помочь ему?! Нужно быть последним мудаком, чтобы согласиться на это! Вот он и получил, чтоб отстал!».

Это успокоило Надежду. Желая несколько загладить свою вину, она вскоре начала рассказывать последние важные новости о своей семье.

Распалившись, она взахлёб поделилась, как они с сыном на двоих вчера вечером съели арбуз весом в тринадцать килограмм. На что Платон с подколом заметил:

– «Ты наверно в эту ночь и увидела, какая она звёздная и лунная?!».

А новая позиция, вернее оппозиция Платона по отношению к коллегам привела к тому, что смех, инициатором которого обычно был он, надолго и практически полностью покинул стены их ООО «Де-ка».

Некоторым исключением стала лишь Надежда Сергеевна, которая тоже была Козерогом и оптимистом, как и Платон, и тоже летом жила загородом.

Может теперь и поэтому, ставить штампики на этикетках Надежда Сергеевна взялась в этот раз сама. И этим она, конечно, помогла Платону.

А когда приехавший с задания Алексей, непонятно для чего и с какой целью, поинтересовался у Платона, почему он теперь сам нарезает этикетки, а не Иван Гаврилович, тот ответил:

– «Ха! Так Иван Гаврилович их плохо режет, криво, и штампик ставит сикось-накось, смазывая краску!».

Алексей, видимо, хотел уесть Платона, сказав, что-нибудь типа:

Ага! Вот теперь ты сам режешь! Так тебе и надо!

Но в этот раз не получилось!

Так что теперь до следующего раза!

И когда Алексей, в следующий раз, попытался выдать какой-то юмор против Платона, что тот увидел по его появившейся саркастической улыбке, то вовремя был им остановлен:

– «Не надо, Лёш! Не напрягайся!».

А когда Ляпунов по какому-то очередному надуманному поводу подумывал придраться к Платону, например фразой: зачем ты вахтёру ключи отдаёшь, то Платон просто жёстко осадил его:

– «Лёш! Ты тут мне Ваньку не валяй… Гудина! А то будешь, как и он, опущенным!».

А вообще-то общение с Алексеем было очень редким.

Намного чаще приходилось общаться с Гудиным или Надеждой, а то и со всеми вместе.

– «А где наш дедушка Альфонс?» – поинтересовался как-то Платон о Гудине у Надежды.

– «Ну, что ты так сразу… о нём?!» – поначалу не согласилась с ним, но уже задумалась над его словами, Надежда Сергеевна.

Тогда Платон решил выразиться более щадяще и завуалировано:

– «Ну, хорошо! Тогда, а где наш дедушка Доде?!».

В поисках проходимца, Платон постучал в кабинет к Ноне с вопросом:

– «А у тебя тут никого нет?» – спросил он, почувствовав противный запах табачного дыма и краем глаза замечая, сидящего на диване за дверью дымящего Гудина.

И не успела Нона ответить, как Платон заключил:

– «А-а! Ну, раз людей нет, тогда у меня к тебе будет вопрос!».

И с этими словами Платон закрыл дверь, демонстрируя своё нежелание делиться секретами с болтуном Гудиным.

Вскоре тот вернулся на своё место опять погонять шарики.

Умаявшись, он пошёл было покурить, но был остановлен чуть ли не воплем отчаяния, с доносившимися из туалета призывами о помощи.

Вскоре какая-то женщина поблагодарила Ивана Гавриловича за то, что он открыл ей снаружи дверь и выпустил её из туалета со сломанным изнутри дверным замком:

– «Спасибо Вам большое!».

На что дурачок ответил в привычной манере:

– «Спасибо в карман не положишь!».

И тут же, стоявший невдалеке Платон, заметил:

– «Вот и хорошо! Теперь будем знать, какой ты человек!».

И оппоненты опять разбежались по своим рабочим местам:

Платон – клеить этикетки, а Гудин – курить и чесать языком с женщинами.

Через несколько минут Платон, направившийся по коридору в сторону оживлённо слушающих женщин, услышал нечто свежее от Гудина:

– «А это, как мычание ягнят!» – похвалился тот им своей осведомлённостью, показав себя ещё и знатоком мирового кино.

А когда те удивлённо переглянулись, добавил традиционно своё, Гудинское:

– «Ну, что?» – спросил Иван Гаврилович, обращаясь к женщинам.

– «Тюльку гнать не будем?!» – помог ему до конца выразить свою мысль, проходивший мимо Платон.

На обратном пути Надежда Сергеевна, услышав смех женщин, как результат пребывания там Платона, больше из ревности, попросила того, и так очень занятого наклейкой этикеток, принести ещё и бутылки масла со склада.

На что уже возмущённый Платон попросил её:

– «Надь, ты же знаешь, я весь в работе, а там у тебя свободный сотрудник весь день шарики дрочит и тюльку бабам вставляет! Предложи ему размяться, отдохнуть от дрочиловки и тюльку свою вытащить, а то у него и тут и там будут застойные явления!».

В отместку за свою излишнюю смелость, после посещения столовой Платон Петрович подвергся давно забытой атаке Надежды Сергеевны:

– «Платон! Опять от тебя столовкой пахнет!?» – домогалась она.

– «А я слышал, что в Кащенко не пахнет!» – отбился он от сумасшедшей.

– «Кого дерёт чужое горе?!» – услышал Платон любимое гудинское выражение, уже проходя к себе.

Тут же он вернулся, дабы разобраться с хамом, но дал маху.

– «А где этот-то? Старичок-мудачок!» – спросил Платон Надежду, будто бы не заметив в углу Гудина.

Пока та, опешив, с приоткрытым ртом, широко раскрытыми глазами впилась в Кочета, из угла донеслось старчески визгливое:

– «Не Кочет ты, а куроёбов!» – вскипел Гаврилыч.

– «Пардон! Козла-то я и не приметил!» – успел вставить Платон, захлопывая за собой дверь.

Но Гудин не успокоился. Он страстно желал оставить последнее слово за собой. Потому вошёл к Платону с домашней заготовкой, как он считал, тонких оскорблений:

– «Ну, что? Одинокий ты наш, … рабочий!» — обозвал он Платона за то, что тот сидит один в своём рабочем помещении.

Но тот сразу отбился:

– «Да нет! Я не одинокий, а параокий! Это ты у нас такой… И я не рабочий, а инженер, к тому же механик! Но не автомеханик, какой-нибудь, а космический! Так что с моих высот тебя говно, или дипломированное ЧМО, не видно!».

Уходя с работы, Платон спросил дежурную вахтёршу про уборщицу:

– «Галина Александровна! А Вы завтра утром увидите Нину Михайловну?».

– «Нет, Платон Петрович! Я ведь ночью не дежурю!» – гордо ответила интеллигентка.

– «А! Да! У Вас же ведь есть джентльмен!».

– «У меня есть верный паж!».

Да, да, да! Вы же у нас королева! – не стал Платон продолжать вслух.

Галина Александровна вообще была женщиной бомондящейся, строящей из себя знатока культуры, искусств и нравов.

Платон хорошо запомнил её доброжелательные критические замечания на его писанину. Тогда Галина Александровна метко и чётко уловила и указала ему, что он, по её мнению, пишет сходу, не шлифуя текст, не оттачивая мастерство, ни стиль, ни слово.

– «Это, конечно, говорит о Вашей большой одарённости. Но вы ленивы, Платон Петрович. Над текстом надо работать!».

И Платон работал, но не над старым текстом, а над новой информацией.

Её было столько много, а планы были столь грандиозны, что у него почти не было возможности глубоко вникать в правильность написанного.

И самый большой объём информации, особенно порочащей человеческое достоинство, шёл, естественно, от Ивана Гавриловича Гудина.

Платон как-то спросил у него что-то безобидное. Но тот, всё ещё находясь в обиде, промолчал.

– «Ванёк! Ну, ты, прям, как Зоя Космодемьянская!».

И тут же два голоса слились в один. Алексей добавил всем известное:

– «Перед казнью!».

А Платон успел вставить своё:

– «Перед дефлорацией!».

Тогда же Платон решил всё же раскрутить угрюмого Гудина.

– «Ванёк! Тебя Надька имеет, как Сивку-бурку!».

Тот удивился и хотел что-то сказать, но Платон опередил:

– «Нет! Скорее всего, меня!».

– «Вот, правильно!» – обрадовался Иван Гаврилович.

Однако на следующий день вопрос повторился.

– «А вот и Сивка-бурка прискакала!» – обрадовал всех Платон появлением Гудина.

– «Какая я тебе Сивка-бурка!» – возмутился входящий.

– «А, да! Извини меня, я забыл! Ты же у нас конь! Сивый мерин!» – не унимался Платон.

– «Какой я тебе Сивый?» – снова возник обиженный.

В этот миг засмеялся и Алексей, влезая в полемику старцев:

– «Нет, ты у нас только лишь Мерин!».

А Платон тут же снова добавил своё:

– «Так он ещё не сивый, а сизый! Если посмотреть на него!».

– «Сизый голубочек»!» – не удержалась теперь и Надежда.

– «Ты помнишь, как у Александра Сергеевича про Сивку-бурку? Нет?! Не помнишь?! Напомню!» – снова взял слово Платон, пытаясь разговорить, от обиды на весь коллектив, замолчавшего Гудина.

И Платон начал:

– «Сивка-бурка! Вечно ты, как урка! Встань перед едой…».

– «Ха-ха-ха! Такого у Пушкина нет!» – снова влезла Надежда, демонстрируя всем свою эрудицию.

– «А я разве тебе сказал, что цитирую Пушкина?!» – ответил Платон, подразумевая своего друга Александра Александрова.

Оставшись как-то наедине с Алексеем, Платон сравнил себя и Гудина:

– «Так сравни меня и его! У меня высший космический кругозор, или взгляд из Космоса на Землю! А он дальше чужого ануса ничего не видел, не нюхал!».

Но чаще о старце пеклась Надежда Сергеевна. Когда она предложила Платону Петровичу поговорить об Иване Гавриловиче, тот ответил:

– «Нет! Обсуждается всегда ведь нечто! А это ведь ничто! И что тут тогда обсуждать-то? Нечего!».

Позже Надежда спросила Платона:

– «А чего это ты так ругаешь Гудина и посылаешь?!».

– «Надь, ну представь себе! Он хочет меня представить рабочим, чернорабочим. Вот я его по рабочему и послал. Причём исключительно в ответ на его провокацию. Я же никогда первым не начинаю! Мне эти склоки дипломированного ЧМО на хер не нужны!».

И вскоре Платон разразился гневным стихотворением про Гудина:

«Змей – Гаврилыч»

В последний рабочий день лета Платон задал Гудину совершенно безобидный вопрос по работе. Тот ответил ему что-то короткое и нехорошее.

– «Пип, твою мать!» – возмутился в ответ Платон, но на этот раз, контролируя свой язык.

Опять, двадцать пять! До Платона, наконец, дошло, что постоянно пикируясь с Гаврилычем, он теряет своё лицо, нарушает свои же жизненные принципы. И тогда он решил просто заставить себя не разговаривать с ним больше, и вообще его не замечать.

Закончилась последняя рабочая неделя лета, а за ней и заключительные его выходные, ничем особым не запомнившиеся Платону, кроме своей формальной заключительности.

Ксения в субботу распрощалась с дачей, так как в понедельник ей предстояло приступать к работе. Платон же остался на ней пожить с кошками, пока позволяла погода.

Закончилось странное лето, но начиналась, с надеждой ожидаемая Платоном, осень.