Землянка была небольшая. Керосиновая лампа бросала тусклый, мерцающий свет. На бревнах, которыми были выложены стены и потолок этого убежища, блестели кое-где капли смолы и инея. На стене висели автоматы, ручной пулемет, бинокли и несколько связок гранат. В углу стоял самодельный столик, на нем — рация, какие-то приборы и бумаги. Нары, устланные ветками и мхом, служили одновременно скамейкой. Рядом с ними стояла небольшая печка. Когда в ней горел огонь, убежище наполнялось приятным теплом.

Над землянкой раскинулся старый, мрачный, уходящий вершинами в небо бор. Густые заросли делали его труднопроходимым. Лесную чащу окружали топи и болота. Среди непроходимых топей лениво несли свои воды Бебжа, Ленг и другие реки, тут же проходил Августовский канал. Ландшафт здесь был равнинный, однообразный. В эти топи и лесные чащи редко кто забредал. Населенные пункты были расположены далеко, и лишь немногие знали здесь проходы.

В землянке жили четверо. Рослый брюнет лет тридцати, с резкими чертами лица и орлиным носом, был командиром. Звали его Леон. Самым молодым был Яшка, паренек с взъерошенной белокурой шевелюрой, круглым лицом и добродушными глазами. Он обслуживал рацию. Был еще невысокого роста, молчаливый и худощавый шатен по имени Василий. И наконец, последний, самый старший по возрасту, среднего роста, с темно-русыми волосами, продолговатым, смуглым лицом, с усиками, с острым, пронизывающим взглядом, с движениями, которые так отличали его от других людей. У него была кличка Кубер.

В этот день жильцы землянки решили не ходить, как обычно, на разведку. Полная опасности работа и трудности лесной жизни сблизили их. Однако, несмотря на близкие отношения между ними, Леон, Василий и Яшка — трое пришельцев издалека — почти ничего не знали о четвертом, Кубере. Знали только, что он коммунист, человек надежный, проверенный, отчаянно смелый — и все. Иногда они пытались вызвать его на откровенность, расспрашивая о его приключениях, но он каждый раз отделывался улыбкой и обещал рассказать в следующий раз.

— О чем ты думаешь, Кубер? — спросил вдруг Леон. Тот взглянул на товарищей и улыбнулся.

— Да так, ни о чем… — ответил он неохотно.

— Вылазки не будет. А ты нам обещал, как только выпадет свободное время, рассказать о себе и своих приключениях, — сказал Леон, глядя ему пристально в глаза.

— Подай кисет! — обратился Кубер к Леону, а потом медленно проговорил: — То, что я расскажу о себе, о событиях и людях, связанных со мной, не будет чем-то особенным или необычным. Меня зовут не Кубер. Так меня прозвали Сильвестр и Борис. Моя фамилия Куберский, Вацлав Куберский из Тайно-Подъезёрного. Это недалеко отсюда. Мне 45 лет. В Тайно-Подъезёрном я провел свои детские годы. Наступил 1914 год. Началась война. Фронт переместился вначале в Восточную Пруссию, затем немцы вторглись в глубь России. Мне исполнилось 18 лет, и вот тогда-то все и началось…

* * *

Очередной сбор Польской военной организации проходил в поле, за деревней Тайно-Подъезёрне. Посты были выставлены далеко от места сбора, поскольку многочисленные прусские патрули рыскали по окрестностям и чуть ли не каждую ночь производили то там, то здесь обыски. Собирались в условленном месте поодиночке, как этого требовали правила конспирации.

Среди группы молодых, которые впервые пришли на конспиративное собрание, обращал на себя внимание восемнадцатилетний стройный паренек с темно-русой шевелюрой и живым взглядом. Его заинтересовала деятельность Польской военной организации. Он уже давно знал о ее существовании и искал лишь случая вступить в ее ряды, но это произошло только сегодня, июльским вечером 1917 года.

Несмотря на темноту, он узнал многих хозяев из Тайно-Подъезёрного. После нескольких выступлений было велено подойти поближе тем, кто пришел сюда впервые. Им давали конкретные поручения. Подошел наконец и паренек, сидевший до этого в одиночестве на траве.

— Фамилия?

— Вацлав Куберский из Тайно-Подъезёрного.

— Сколько лет?

— Восемнадцать исполнилось.

— Состояние имеешь?

— Нет.

— Слышал, о чем здесь говорилось?

— Слышал и хочу…

— Чего? — поспешно прервали его.

— Бить этих пруссаков…

— Успеешь, а пока будешь делать то, что мы тебе поручим. Никакого самоуправства тут не должно быть.

Ему сказали, в какой отряд его включили, кто будет его командиром и что он должен делать в ближайшее время. Затем вместе с остальными новичками он повторил слова присяги.

На следующий день, после ужина, Куберский вышел из дома, взял толстую палку и направился полем к деревне Дренство. По пути увидел густой кустарник и спрятался в нем. Ждал. Вскоре до него донеслась немецкая речь. Он крепче сжал в руке палку, напряг зрение и слух. На дороге показались два силуэта. Чуть не задевая ветки кустарника, мимо него прошел немецкий патруль.

Минул час, другой, третий. Приближался рассвет, и Куберский собирался уже возвращаться домой, когда снова услышал немецкий говор и чьи-то шаги.

Шли двое солдат. Он ждал, когда они пройдут мимо места засады. И вдруг заметил, что сзади на значительном от них расстоянии появился одинокий человек. Вначале он не мог разобрать — солдат это или гражданский. Когда тот подошел поближе, он увидел военную фуражку и винтовку. Смерил взглядом расстояние между двумя немцами и этим, который шел следом, и крепче сжал палку.

Когда немец поравнялся с кустарником, Куберский высунулся и ударил его палкой по голове. Тот упал на землю, но успел крикнуть сдавленным голосом: «Хильфе!» Куберский ударил его еще раз, но эхо крика разнеслось уже так далеко, что он понял, что те двое услышали его. Он наклонился над лежащим немцем. Сорвал у него с плеча винтовку и снял подсумок с патронами. Только тогда услышал грохот выстрела и топот ног бегущего патруля. Он бросился в кусты и, лихорадочно раздвигая ветки руками, достиг вскоре поля и, не переводя дыхания, помчался в сторону деревни. Сзади доносились выстрелы, но патруль стрелял наугад, поскольку фигура убегавшего человека растворилась в темноте.

Уже светало, когда Куберский добрался до дома.

На следующий день во всей округе была организована облава и проведены обыски во многих домах. Спустя несколько дней, когда облавы прекратились, Куберский доложил командиру своего отряда о случившемся. Его отругали за самовольный поступок, но разрешили участвовать в намечаемой операции.

Польской военной организации стало известно, что в Райгруде находится немецкий склад оружия. Для проведения операции была выделена довольно большая группа людей, в нее включили и Куберского.

Не доходя Райгруда, они напоролись на засаду. Немцев было много, и поэтому пришлось отойти. Однако двое из группы попали в плен. Они-то и выдали организацию. В ту же ночь начались аресты. Утром немцы приехали за Куберским, но его не оказалось дома. Он успел бежать. Его искали по всей деревне. Немцы уже знали, что нападение на солдата возле озера Дренство было делом его рук.

Чуть ли не каждый день они обшаривали Тайно-Подъезёрне и соседние деревни в поисках Куберского. Никому не известный до сих пор сельский паренек превратился в опасного политического преступника и, как гласили развешенные повсюду объявления, его голова оценивалась в несколько тысяч марок.

* * *

— Вот так я и начал свою политическую деятельность. Меня увлекла борьба, конспиративная работа. Во имя наших целей я готов был пойти в огонь и воду. Немцы любой ценой хотели схватить меня, а я дразнил их. Иногда мне удавалось уйти у них буквально из-под носа. Однажды они неожиданно нагрянули в деревню. Я был в то время дома. Они окружили деревню плотным кольцом, расставили повсюду посты, и убежать было почти невозможно. Что делать? Я переоделся в женское платье, повязал на голову платок, взял узелок под мышку и вышел на дорогу. Миновал один пост, второй, третий. На меня не обратили никакого внимания. Так мне удалось уйти.

В другой раз меня спасли рыбаки. Немцы снова устроили облаву в деревне, и бежать можно было только на озеро. Я пробрался огородами к ближайшему берегу и спрятался в сетях. Рыбаки завернули меня в невод, бросили в лодку и поплыли как будто бы ловить рыбу. Немцы осмотрели лодку, но через густую сеть не заметили меня.

Деятельность Польской военной организации приобретала все больший размах. Многие из ее членов были арестованы, но на их место приходили новые. Мы собрали уже довольно много оружия. Ждали только приказа о всеобщем восстании против немцев. Но дело до этого не дошло.

Наступил ноябрь 1918 года. Мы без особого сопротивления разоружили немцев и очистили от них близлежащие деревни. Вскоре была провозглашена независимая Польша, которую ждали многие поколения. В это время я не очень еще разбирался в политических делах. Но я ждал установления народной власти, предоставления земли безземельным крестьянам, провозглашения гражданских свобод. Когда я спрашивал об этом своих руководителей, они заявляли, что все будет, но пока есть другие, более важные дела, что необходимо добиваться единства народа, поскольку враг не дремлет. Я верил и ждал.

Я знал, что в России коммунисты дали землю крестьянам и права трудящимся. Так говорилось в листовках, которые тайно распространялись среди солдат. Об этом рассказывали те, кто принимал участие в революции.

Я порвал с Польской военной организацией, пытался установить связь с другими нелегальными организациями, убеждал людей, веривших в демагогические лозунги, в то, что Пилсудский их обманет, что ни земли, ни народной власти, которые он обещает, им не видать. Люди слушали меня с недоверием. Только у батраков и поденщиков я находил поддержку.

В Барглуве жил один батрак, по имени Петр Правдзик. Мы подружились с ним. В Тайно-Подъезёрном так же, как я, были настроены Эдвард и Бронислав Филиповичи, в Дембове — Станислав Фелер, в Яминах — Антоний Висьневский. Они прятали меня у себя, когда мне приходилось скрываться, и глубоко верили коммунистам.

Так я попал в Коммунистическую рабочую партию Польши. Там нашел таких же, как и я, сельских пролетариев, обманутых богачами. Получив задание вести среди деревенской бедноты агитацию за аграрную реформу и создание крестьянских советов, я окунулся в водоворот нелегальной работы. Сознание того, что нахожусь на правильном пути, прибавляло мне силы.

Наконец закончилась война. О предоставлении земли крестьянам и установлении народной власти никто уже не заикался. Буржуазия крепко взяла власть в свои руки.

Я редко навещал мать, отца, молодую жену и дочурку. Полиция всюду разыскивала меня…

* * *

Шпик из Тайно-Подъезёрного прибыл в Вульку-Карвовскую до наступления рассвета. Участок был еще закрыт, полицейские спали. Он долго стучал, пока наконец дежурный не открыл дверь и не рявкнул со злостью:

— Чего надо?

Шпик о чем-то пошептался с ним, и не успел еще забрезжить рассвет, как он вернулся полевыми тропками в Тайно-Подъезёрне, радуясь, что никто не заметил его в Вульке-Карвовской. Теперь он метался по двору, ожидая последствий своего доноса.

До Тайно-Подъезёрного было близко, и поэтому полицейские решили идти пешком. Шли полями, развернувшись в цепь, чтобы окружить деревню и отрезать Куберскому пути к бегству.

В это утро Куберский сидел на кухне за столом и играл с маленькой Лидкой. Он так увлекся, что даже забыл, что его разыскивает полиция, и поэтому, когда глянул вдруг в окно и увидел фигуры полицейских, было уже поздно…

Они приближались к дому. Не было времени на раздумья. Куберский схватил висевшую на стене юбку матери и надел ее. Потом натянул ее кофту и повязал платок. Возле печки стояло ведро. Он взял его, не спеша вышел во двор и направился к сараю, где у него была спрятана винтовка. Полицейские прошли всего в нескольких шагах от него, но не узнали. Он еле сдерживал себя, чтобы не побежать. Вдруг двое полицейских двинулись следом за ним. Он ускорил шаг.

— Эй, мамаша, подождите! — услышал он за спиной чей-то окрик и топот бегущих ног.

Куберский бросил ведро, подбежал к лестнице и проворно, словно рысь, вскарабкался по ней наверх. Сорвал с себя женскую одежду и достал винтовку. В это время раздались первые выстрелы, и он услышал команду:

— Взять его, скорее!

Он понял, что положение безвыходное.

— Куберский, сдавайся! — донеслись до него снизу крики, и несколько пуль снова ударило в крышу.

— У меня оружие! И я использую его для своей защиты. Отойдите от сарая! — крикнул он и переменил позицию.

Полицейские советовались, что делать дальше. Воспользовавшись этим, Куберский осторожно через щель в крыше выглянул наружу. Кольцо облавы вокруг сарая было довольно плотным. И вдруг ему в голову пришла мысль. Он уже было принял решение, но снова грянули выстрелы, послышался шорох на лестнице.

Вначале он увидел руку с пистолетом, а затем из-за соломы показалась фуражка. Он прицелился, раздался выстрел, и голова полицейского исчезла.

В ту же минуту Куберский прыгнул вниз, вскочил на ноги и бросился бежать. Прежде чем полицейские сообразили, что произошло, и раздались крики: «Держи его! Стреляй!», Куберский мчался уже полем в сторону озера.

Он добежал до берега и исчез в камышах. Под ногами почувствовал вязкую топь. Спрятал оружие и начал углубляться в заросли. Он чувствовал, как его тело постепенно погружалось в болото — вначале по пояс, затем по грудь и, наконец, по шею. Остановился, понимая, что, если пойдет дальше, трясина может его засосать. Он прикрылся водорослями. Теперь он знал, что его не найдут. Постепенно напряженные нервы успокоились. Ругал себя за то, что его застали врасплох, что пришлось ввязаться в перестрелку…

Тем временем полиция начала прочесывать камыши. В течение нескольких часов он слышал возбужденные голоса полицейских, скрип весел, шелест раздвигаемых баграми камышей, лай собак на берегу. Однако поиски оказались безрезультатными.

Когда наступила ночь, начальник полиции снял расставленные посты и покинул берег. Только после этого Куберский, едва не теряя сознание от холода, вылез из камышей, отыскал оружие и направился в сторону Ожехувки. Там он немного согрелся, очистил одежду от грязи и рассказал товарищам, что произошло.

В ту же ночь он перебрался в свое укрытие на Красное болото…

* * *

Куберский на минуту умолк. В землянке воцарилась тишина. Леон, Василий и Яшка не хотели нарушать ее, зная, что Кубер должен собраться с мыслями. Тот снова закурил и спустя некоторое время продолжил свой рассказ:

— Облава продолжалась несколько дней. Я знал, что во всех близлежащих деревнях, на перекрестках дорог, на полевых тропинках и возле дома моих родителей организованы засады.

В Тайно-Подъезёрном и окрестных деревнях появились какие-то подозрительные типы, переодетые в нищих или бродячих мастеров. Повсюду были развешены объявления о моем розыске, и за мою голову была назначена значительная сумма. Даже ксендз Дмоховский из Барглува клеймил меня с амвона и обещал отпустить грехи любому, кто поможет меня поймать. А я по-прежнему скрывался на Красном болоте и знал, что здесь меня никто не найдет.

Примерно через месяц после этого случая я направился в Граево. Я хотел встретиться с товарищами из партийной ячейки. Они знали о моем положении. Секретарь ячейки располагал информацией о том, что меня разыскивает не только полиция из Граево, но что моим делом занялись уже «Дефа» и «Двойка» . Чтобы меня поймать, в этот район были направлены даже специалисты из Варшавы. Мои товарищи запретили мне поддерживать с кем-либо контакты. Не давали мне и партийных поручений. Это делалось умышленно, чтобы в случае ареста я знал как можно меньше. Кстати, они не скрывали этого от меня. Некоторые по-дружески советовали мне, чтобы я хотя бы на несколько лет уехал отсюда.

Я вернулся в свое укрытие, испытывая горечь, обиду и боль в сердце, сознавая свое бессилие. Я чувствовал, как расставленные вокруг меня сети постепенно опутывают меня, и мне, как рыбе, приходится проскальзывать сквозь их узкие ячейки.

Я стал избегать людей. Превратился в «болотного» человека. Жену и дочурку навещал только по ночам и сразу же возвращался обратно. Ночевал где придется — в стогах сена, в скирдах ржи, в чьих-то сараях. Хорошим убежищем служила для меня некоторое время часовня на барглувском кладбище. Товарищи помогали мне. Приносили еду, доставляли книги, газеты, журналы.

Однажды ночью я напоролся на засаду. Было темно, и поэтому ни одна пуля не попала в меня. В другой раз около Райгруда неожиданно наткнулся на полицейский патруль. Бежать было уже поздно, да и некуда. Я заметил, что полицейские не узнали меня. Когда они потребовали предъявить документы, я выхватил пистолет, и оба вооруженных блюстителя порядка бросились бежать.

Был случай, когда меня опознал шпик, очевидно по фотографии, помещенной в объявлении о розыске. Я шел в сторону деревни Бжозувка. По дороге мне встретился какой-то незнакомый человек, не похожий на местного жителя. Поравнявшись, мы смерили друг друга взглядом. Вдруг я услышал позади себя: «Стой!» Я, не раздумывая, кинулся в кусты. Человек выстрелил в меня из пистолета, вероятно, раз пять, но промахнулся.

Семью мою также не оставляли в покое. Время от времени в дом врывалась полиция и перетряхивала в нем все вверх дном.

Осенью 1926 года товарищи из Граево сообщили, что они хотели бы поговорить со мной об очень важном деле. Ночью я явился в условленное, место. Теплой, а вместе с тем горестной для меня была эта встреча… Я все понял и принял решение…

* * *

Склон холма полого спускался к перелеску, далее шел луг, пересеченный глубоким рвом, — там проходила граница Польши с Восточной Пруссией. За холмом были видны дома, покрытые красной черепицей, и окружающий их ландшафт.

Межа, разделявшая голые поля и проходившая недалеко от границы, поросла редким терновником. В одном из кустов вот уже несколько часов лежал одинокий человек. И хотя он давно принял решение, что-то удерживало его от действий. Из своего укрытия он видел, как время от времени вдоль границы проходили польские и немецкие пограничные патрули.

День начал клониться к закату. Вечер был теплый, и заход солнца предвещал хорошую погоду. Человек укрылся курткой, положил руку под голову и попытался заснуть. Границу он решил перейти после полуночи.

Но сон так и не приходил. В голову лезли назойливые мысли: сумеет ли он перейти границу, получит ли работу? Не станут ли его расспрашивать, кто он, откуда, зачем пришел?

Прошло несколько часов. Он встал, расправил затекшие члены и направился в сторону перелеска. Не доходя опушки, остановился, прислушался, затем пересек ее, свернул немного вправо и увидел в темноте пограничный столб. Вот он уже на другой стороне. Он прибавил шаг, чтобы выйти как можно быстрее из опасной зоны. Вскоре вдали замаячили постройки деревни Ленгхайде, как называли ее немцы, а в действительности — Длугоше. По рассказам контрабандистов он знал, что здесь живет человек, который может помочь устроиться на работу в Восточной Пруссии. Он осторожно крался задворками, отыскивая взглядом нужный ему дом. Наконец увидел его, осмотрелся по сторонам и толкнул калитку, ведущую во двор…

* * *

Зондерфюрер Конрад Охманн, начальник пограничного участка в Простках, вошел в свой кабинет.

Минуту спустя появился дежурный пограничник и доложил, что звонили два раза из Ленгхайде.

Поскольку местная агентура почти ежедневно информировала его по телефону о всех инцидентах и подозрительных лицах, появившихся в пограничной зоне, он не придал этому значения и принялся спокойно за работу.

Однако тут же раздался телефонный звонок. Охманн узнал голос Густава Миколайтзыка из Ленгхайде.

Выслушав его сообщение, он коротко бросил в трубку:

— Хорошо, понял. Задержи его. Проверим, может быть, ты прав. — Затем повесил трубку и приказал дежурному вызвать своего заместителя.

Через минуту в кабинет Охманна вошел Готлиб Юрчик, заместитель начальника пограничного участка.

— Поедешь в Ленгхайде. Сегодня ночью там появился какой-то субъект из Польши. Миколайтзык считает его подозрительным.

— Понимаю.

— Возьмешь двух человек для конвоя и доставишь его сюда…

Спустя час перед домом, в котором разместился погранучасток в Простках, остановилась автомашина. Из нее вышел довольно прилично одетый мужчина и в сопровождении конвоя направился в здание.

Охманн выслушал рапорт Юрчика, прочитал записку от Миколайтзыка и велел ввести задержанного.

Когда Куберский вошел в кабинет, Охманн смерил его с ног до головы изучающим взглядом. Задержанный тоже внимательно осмотрел Охманна.

— Поляк? — спросил наконец Охманн.

— Да, — ответил задержанный.

— Фамилия?

— Вацлав Куберский.

— Документы есть?

— Есть.

— Покажи!

Задержанный положил на стол документы, и Охманн с Юрчиком склонились над ними, что-то шепча друг другу.

Охманн задал еще целый ряд вопросов, а затем приказал ув/ести Куберского.

— Ну и что ты думаешь о нем, Готлиб? — обратился он к Юрчику.

— Он не похож ни на контрабандиста, ни на сезонного рабочего. Слишком интеллигентен.

— Мне тоже так кажется, — заявил Охманн и снял телефонную трубку. — Соедините меня с третьим отделом абвера в Гижицко, — попросил он телефониста.

В трубке послышался голос начальника отдела капитана Берга.

— Господин капитан, сегодня ночью в приграничной полосе задержан поляк, — докладывал Оманн. — Сейчас он находится у нас. Производит впечатление подозрительного. Предварительный допрос ничего не дал, разве что усилил наши подозрения. Жду указаний…

Ответил еще на несколько вопросов, заданных капитаном Бергом, и повесил трубку.

— Поедешь сейчас с ним в Гижицко, — обратился он к Юрчику, — и подробно расскажешь все Бергу. Но смотри…

* * *

Капитан Берг внимательно прочитал показания Куберского и вопросительно взглянул на находившегося в кабинете лейтенанта Лемке.

— Это все?

— Так точно.

— Значит, за эти десять дней он так больше ничего и не сказал?

— Ничего.

— А где подтверждения его показаний? Вы же работаете в контрразведке…

— Не успели…

— Молчите и позовите лучше лейтенанта Шнапелля.

Спустя минуту к капитану Бергу явился лейтенант Шнапелль.

— Пограничный участок в Простках задержал и доставил к нам подозрительного поляка. Я думаю, что это шпион. Почитай его показания и скажи, нет ли у тебя агентов в том районе, откуда он родом. Я должен иметь подробные сведения об этом человеке. — И Берг протянул Шнапеллю папку с показаниями. Куберского.

Лейтенант Шнапелль внимательно прочитал протокол допроса, просмотрел картотеку, пролистал несколько папок с другими делами, связанными с Граевским повятом, долго изучал карту этого района, а затем снова явился к капитану Бергу.

— Я прочитал. В показаниях большие пробелы. Но у меня уже созрел план; как их восполнить. В Барглуве, недалеко от его деревни, у меня есть свой человек…

— Надежный? — переспросил капитан Берг.

— Пока дает ценную информацию. Правда, занимается контрабандой, но что ж…

— Сколько тебе понадобится времени, чтобы установить с ним связь?

— Самое большее неделю, а может быть, даже и меньше.

— Действуй!

* * *

Не прошло и недели, как лейтенант Шнапелль доложил капитану Бергу, что его задание выполнено, и вручил ему докладную.

Тот буквально впился в нее глазами.

«Агент Кауфманн из Барглува доносит:

Вацлав Куберский действительно родом из Тайно-Подъезёрного, Граевского повята. Там проживают до сих пор его родители и жена с дочкой. Коммунист. В течение нескольких лет скрывается от властей. Во время облавы убил полицейского. Поддерживает широкие контакты с коммунистами. Человек исключительно опасный. С польской разведкой не имел ничего общего…»

— А подтверждается ли это донесение другими источниками? — спросил Берг.

— Так точно, господин капитан!

Берг на минуту задумался, еще раз перелистал материалы Куберского и обратился к Шнапеллю:

— Допроси его еще раз. Деликатно предложи ему сотрудничать с нами. Если не согласится, то пригрози, что передадим его в руки польской полиции. Он знает, что его там ожидает. Понял?

— А если не согласится?

— Придешь, расскажешь, тогда и решим.

Спустя несколько часов явился Шнапелль и доложил:

— Господин капитан, ваш приказ выполнен!

— Ну и как, согласился? — быстро спросил Берг и встал из-за стола.

— Когда я предложил ему сотрудничать с нами и в радужных красках нарисовал, что он будет иметь за это, он промолчал и только как-то странно и неприятно взглянул на меня…

— Так ничего и не сказал в ответ?

— В общем заявил, что продолжать допрашивать его не имеет смысла, поскольку он ни слова больше не скажет.

— Ты узнал, коммунист он или нет?

— Да, он этого не отрицает.

— А как он прореагировал на то, что мы знаем о нем все и можем выдать его польской полиции?

— Никак. Молчал.

Берг подошел к окну и некоторое время смотрел на улицу, раздумывая, какое же принять решение. Затем повернулся к Шнапеллю:

— Отвезешь его на пограничный участок в Простки. Пусть Охманн соединится по телефону с Граево и передаст его польской полиции. Нам он не нужен, у нас своих коммунистов хватает. Только сфотографируй его на всякий случай. Может, пригодится…

* * *

К пограничному шлагбауму, который пересекал улицу в Простках, подъехали со стороны Граево две автомашины. Из одной вышли три офицера польской полиции и направились к шлагбауму. Спустя некоторое время с другой стороны появились офицеры немецкой пограничной службы. Они обменялись несколькими фразами, затем шлагбаум поднялся и польские автомашины подъехали к зданию немецкого пограничного участка.

Зондерфюрер Охманн поприветствовал своих польских коллег, гордясь тем, что ему довелось участвовать в поимке и выдаче полякам столь опасного преступника.

Юрчик ввел в кабинет Куберского. Один из офицеров подошел к нему, защелкнул на его руках наручники и с усмешкой процедил сквозь зубы:

— Ну что, встретились, Куберский?..

Офицеры польской полиции попрощались с Охманном и Юрчиком, вынули из кобуры пистолеты и повели Куберского к автомашине. Спустя минуту пограничный шлагбаум снова поднялся, и машины помчались в направлении Граево…

— Вот так я и оказался в руках полиции. В камере предварительного заключения в Граево я сидел немного. Допросы и избиения. Вскоре под усиленной охраной, в кандалах, меня доставили в одну из тюрем Варшавы. Кто только меня не допрашивал! И полиция, и «Двойка», и «Дефа». Прибегали к самым изощренным методам. Обвиняли меня в поступках, о которых я не имел ни малейшего понятия, и настаивали, чтобы я признался. Расспрашивали прежде всего о партии, о ее людях, о связях, об убийстве полицейского. Я говорил им, что я — коммунист и ничто меня не изменит, что полицейского я убил в порядке самозащиты, полицейские первыми начали стрелять в меня, а в Пруссию я бежал для того, чтобы перебраться оттуда во Францию. Они хотели сделать из меня, коммуниста, обыкновенного уголовного преступника, чтобы скомпрометировать партию.

Следствие длилось полтора года. Начала процесса я дожидался в тюрьме в Ломже. Там сидели многие деятели Коммунистической партии. Благодаря поддержке товарищей, я держался стойко. Разработал даже план побега, и все шло как будто бы неплохо, но меня выдал один из полицейских. Охрана сорвала побег как раз в тот момент, когда я был уже почти за тюремной стеной.

Судебный процесс надо мной вызвал небывалый интерес. Отец и жена на занятые деньги наняли двух адвокатов из Варшавы. Я не одобрял этой затеи, считая, что они выбросили деньги на ветер, поскольку не верил в справедливость приговора.

Во время процесса подробно разбирались все мои «преступления». Выступали свидетели, которых я до этого никогда не видел, давали показания полицейские и разведчики из «Дефы». Все оборачивалось против меня. Недалеко от моей скамьи сидела жена с дочкой Лидой, и мне было их жаль больше всех.

Процесс длился несколько дней. Я был на грани нервного истощения. Наконец был зачитан приговор: пятнадцать лет… строгого тюремного режима. Полицейские надели мне на руки и на ноги тяжелые кандалы и повели меня сквозь шпалеры собравшихся людей в тюрьму. Я увидел залитое слезами лицо жены и растерянное, удивленное личико Лиды. Эта картина надолго запечатлелась в моей памяти.

Небольшая одиночная камера. С правой стороны кровать, которая днем привязывается цепью к стене. Кусок вмурованной в стену доски под окном заменяет столик. Возле него — табуретка. На стене — небольшой шкафчик. Вот и вся «меблировка». И наконец, висящий в рамке на обитой железом двери листок с тюремным распорядком.

Вот уже многие годы в этой мрачной камере тюрьмы в Висьниче содержится один заключенный. Целыми днями он расхаживает по камере. Три шага туда — три обратно. Иногда он прерывает свое хождение, останавливается и долго смотрит в окно. Железная решетка, кусочек голубого или затянутого облаками неба. Дни, похожие один на другой.

Одинокий узник много времени проводит за книгами. Читает запоем произведения классиков, а также книги по истории, литературе, географии.

Раз в несколько месяцев в его камеру заглядывает начальник тюрьмы. Тогда заключенный, вытянув руки по швам, докладывает, как предусмотрено тюремным уставом:

— Господин начальник, камера номер 28, уголовный заключенный Вацлав Куберский.

— Коммунист? — спрашивает начальник.

— Коммунист, — отвечает коротко заключенный.

— Приговор?

— Пятнадцать лет.

— Значит, сдохнешь здесь…

* * *

— Близился к концу 1937 год. В тюрьме Висьнич я сидел уже десятый год. Осталось еще пять. К счастью, на здоровье жаловаться пока не приходилось. Семья, хотя и с большим трудом, постепенно выплачивала взятые у богачей долги и кое-как сводила концы с концами без меня. Я же не терял напрасно времени. Находясь в тюрьме, занимался самообразованием. Мне помогли товарищи: доставали учебники и необходимую литературу. За время пребывания в тюрьме я многое узнал. И вдруг — освобождение. Оставшиеся пять лет мне заменили на условные. Учли ходатайства семьи и мои прошения, а также, вероятно, то обстоятельство, что я был дисциплинированным заключенным.

Свобода! Это слово имеет одно значение для тех, кто пользуется ею, и совсем другое для тех, кто, находясь в тюремных стенах, думает о ней, мечтает, тоскует…

Я вышел за ворота тюрьмы и стал с наслаждением вдыхать уличный воздух. Я разглядывал прохожих, обыкновенных людей, а не охранников или заключенных. Я радовался, что возвращаюсь к жене, к дочке, которой уже исполнилось четырнадцать лет. Меня снова тянуло к партийной работе, к товарищам. После стольких лет подполья и тюрьмы я мог жить теперь как все свободные люди. Я, словно на крыльях, явился в Тайно-Подъезёрне. И хотя прошло уже десять лет, я застал здесь все почти без изменений: тот же староста, та же полиция, та же сельская беднота. Впервые за много лет я мог спать дома и не бояться, увидев человека, идущего по дороге. Это какое-то странное чувство, и к нему трудно вначале привыкнуть.

Спустя некоторое время, соблюдая осторожность, я навестил нескольких своих старых товарищей в Граево. Они радостно встретили меня, похвалили за мужественное поведение на суде и в тюрьме и предупредили, что за мной установлено наблюдение. Было решено, что в работу я включусь через несколько месяцев. А пока меня снабдили партийной литературой, велели отдыхать и наслаждаться свободой.

Тем временем наступил 1938 год. Мюнхен, раздел Чехословакии, ультиматум Гитлера Польше. Затем наступил август 1939 года…

Контрабандисты из Восточной Пруссии приносили плохие вести о растущей мощи фашистов, о подготовке Гитлера к войне, о ненависти к полякам. Война была неизбежной.

Вскоре объявили мобилизацию. Я не получил повестки, и поэтому сам явился в повятовую комендатуру. Начальник иронически взглянул на меня и заявил, что коммунистов, да к тому же с таким прошлым, как у меня, в польскую армию не берут.

Уже в начале сентября у нас, в Граевском повяте, не стало ни армии, ни полиции. Мы потеряли свободу. После 17 сентября разнесся слух, что с востока идут ваши. 25 сентября они были уже у нас. Созвали митинг в Крошеве. Там выступил ваш офицер. Он говорил о предательской политике польской буржуазии, о ее ненависти к Стране Советов, о страданиях польского народа, Я удивился, когда он назвал мою фамилию, — не знаю, откуда он ее узнал, — и коротко рассказал о моем жизненном пути. Я стоял смущенный в толпе и не верил собственным ушам. Потом приступили к выборам новых властей гмины. Первым назвали мою кандидатуру — так я стал председателем тминного совета в Крошеве. Начался новый период в моей жизни…

* * *

Приближалась осень 1940 года. Петер Диц — руководитель шпионско-диверсионного центра абвера в Сувалках — с нетерпением ждал прибытия своего шефа, зондерфюрера Шпитценпфайля, по прозвищу Фогель, который бот уже несколько дней находился в Гижицко в резиденции одного из центров абвера, называемого в обиходе «Песте» («Гнездо»). В ожидании гостя он внимательно читал последние агентурные донесения, поступившие из-за рубежа. На основе полученной информации он составлял планы дальнейшей деятельности разведывательных групп в Литве, Белоруссии и Белостокской области, где в то время стояли части Советской Армии. Центр все время требовал новых шпионских донесений и диверсионных актов.

Фогель прибыл в Сувалки в тот же день вечером и, узнав по телефону, что Диц у себя, сразу же поехал к нему.

— Майор Оскар Шиммель просил меня выразить свое неудовольствие по поводу вашей работы, — процедил сквозь зубы Фогель.

— Как это понять? Диверсионные группы делают все, что могут, и результаты налицо, — возразил Диц.

— Вы не новичок в нашей работе, и мне кажется, что нет необходимости объяснять вам что к чему. От вас поступает очень мало настоящей информации о Советской Армии и совершенных вами диверсиях и покушениях политического характера. Мы предупреждаем вас… Третья империя даром никому не платит. Особенно в нашей работе… Я думаю, что вы меня поняли. — Фогель вынул из папки какие-то документы. — Не зафиксирована ли где-нибудь у вас фамилия Вацлав Куберский? — спросил он спустя некоторое время Дица.

— Сейчас проверю. Кажется, я что-то слышал об этом человеке.

Он достал из ящика письменного стола толстую тетрадь и начал быстро листать ее.

— Есть! Нашел!

— И что же вам известно об этом человеке? Есть ли какие-нибудь подробные сведения о нем?

— Из донесений моих людей следует, что в прошлом это один из деятелей Коммунистической партии, а сейчас работает в тминном совете в Крошеве.

— И все? — поднял удивленно брови Фогель.

— Да, все…

Фогель открыл скоросшиватель, достал довольно большого формата фотографию и положил ее на стол перед Дицем.

— Это он, Куберский. Фотография сделана 14 лет назад.

Диц вопросительно взглянул на Фогеля.

— Это длинная история. Когда-то его преследовала польская полиция за политическую деятельность и за какие-то другие преступления. Он перешел границу с Восточной Пруссией и попал в руки нашего разведывательного центра в Простках. После следствия его передали польской полиции. Суд, приговор, тюрьма… Он просидел в ней не один год. После выхода из тюрьмы, — медленно продолжал Фогель, роясь в папке, — и вплоть до начала войны он вел пропаганду против фюрера и третьего рейха. Это наш враг. До 1939 года агентура сообщала о нем в центр довольно много интересных сведений. Однако в то время не было приказа убрать его. И сейчас, как проинформировал меня майор Шиммель, он по-прежнему ведет агитацию против третьего рейха и принимает активное участие в ликвидации ваших разведывательных групп. Он активный коммунист. Вы что-нибудь знаете об этом?..

— Мне никто не докладывал, — ответил Диц.

— Очень плохо! Куберский имеет огромный авторитет среди местного населения. Понимаете?..

— Понимаю.

— Майор Шиммель надеется вскоре получить от вас сообщение, что Куберский перестал быть для нас опасным…

— Слушаюсь! Он получит такое сообщение в самое ближайшее время, — ответил Диц.

— Это хорошо, что мы поняли друг друга. Прошу немедленно отдать необходимые распоряжения, а потом поговорим о других делах.

Спустя некоторое время в кабинете Дица собрались командиры диверсионных групп.

— Через час Кожухар доставит вас к месту переброски, — обратился к ним Диц. — Через неделю, самое позднее через две, доложите мне об устранении субъекта по фамилии Вацлав Куберский. Он живет сейчас в Крошеве, где находится их тминный совет. Кто выполнит это задание первым, получит двойное вознаграждение.

Диц встал из-за стола и некоторое время о чем-то говорил с диверсантами, после чего те вышли из кабинета, и Диц с Фогелем остались одни.

— Я считаю вопрос о Куберском решенным, — заявил Диц, возвращаясь к столу.

— Я придерживаюсь того же мнения. Перейдем к другим вопросам, — сказал Фогель, усаживаясь поудобнее в кресло. — Прошу подготовить и направить в «Несте» список лиц, ликвидированных вашими людьми. Управление пропаганды заинтересовалось этой сферой вашей деятельности.

* * *

Лампа на письменном столе освещала кипу документов, руки и склонившееся над ними хмурое лицо Дица. Приближался срок сдачи отчета, который надо было представить по приказу Фогеля, однако он еще не был готов. Диц рассчитывал, что, прежде чем он его закончит, явится кто-нибудь из командиров диверсионных групп с донесением о ликвидации Куберского, и тогда он впишет его фамилию в отчет. Он брал по одному документы, перечитывал их и вносил в отчет новые факты;

«1 июня 1940 г. ликвидирован Владислав Дзярновский из Барглува, Августовский повят, коммунист, председатель совета.

28 июня 1940 года убит деятель Коммунистической партии из Барглува Петр Правдзик.

15 июля 1940 года в Бялобжегах, Августовский повят, ликвидирован крестьянский деятель Юзеф Цеслюковский.

15 июля 1940 года в Тайно-Старом устранены неугодные нам лица, пользовавшиеся большим влиянием среди местного населения — Бронислав, Эдвард и Ядвига Филиповичи.

15 июля 1940 года ликвидирован коммунист Станислав Фелер из Ямин, Августовский повят, председатель совета.

4 августа 1940 года ликвидирован молодой крестьянский деятель Станислав Вавюрко из Пенчикова.

5 августа 1940 года в Полькове, Августовский повят, убит подозреваемый в симпатиях к коммунистам Чеслав Юдыцкий».

Он продолжал писать еще несколько часов, пока не услышал за окном шум мотора автомашины. Диц оторвался от бумаг, прислушался, раздумывая, кто бы мог в такое время приехать к нему. Вдруг двери распахнулись, и в кабинет влетел возмущенный Фогель. Диц вскочил и вытянулся перед ним.

— Только что звонили с пограничного участка в Щебре и сообщили, что на границе слышны были выстрелы. Направленный в то место дозор установил, что четверо ваших людей убиты либо схвачены. Они из той группы, которая должна была ликвидировать Куберского. Одевайтесь, поедем на границу!

Диц достал из ящика стола пистолет, набросил на плечи плащ и выбежал следом за Фогелем на улицу. Спустя некоторое время шофер вывел машину из города, и она помчалась по шоссе в направлении Щебры.

* * *

Прошло уже почти три недели, как Диц перебросил через границу диверсантов с целью ликвидировать Куберского. Первым явился командир диверсионной группы Внуковский. Не успел он доложить о своем прибытии, как Диц, смерив его взглядом, прервал:

— Задание выполнил?

— Шеф, я делал все…

— Я тебя спрашиваю — ты выполнил задание или нет? — рявкнул Диц, не владея собой.

— Это дьявол, а не человек. Мы несколько раз устраивали засаду, но каждый раз ему удавалось уйти. Он будто заколдован от пуль.

— Вон! — Диц указал Внуковскому на дверь.

Павелко и Полубиньский прибыли спустя несколько дней, и та же сцена повторилась. Опытный конспиратор умел вырываться из расставленных сетей. Он догадывался, что за ним охотятся диверсанты абвера.

Диц решил любой ценой выполнить приказ майора Шиммеля. Он долго думал о том, кому бы еще из своих людей поручить выполнение этого задания.

* * *

Василий протянул Куберскому кисет с махоркой. Тот оторвал кусочек старой газеты, насыпал табаку и свернул толстую самокрутку.

— Рассказывай дальше. Очень интересно, — Леон от нетерпения дернул его за рукав.

— Потом я работал в совете в Крошеве, однако политическая обстановка с каждым днем ухудшалась. Многие уже в открытую поговаривали о приближающейся войне. Слухи о ней усиленно распространяли шпионы и диверсанты, которых забрасывал к нам Диц.

А потом — июнь 1941 года и памятное всем воскресенье. Война обрушилась на нас как гром с ясного неба — гул самолетов слился с грохотом орудий. Утром немцы заняли Августов и Граево. Казалось, земля дрожала у нас под ногами. Самолеты, бомбы, артиллерия… Я взял жену, дочь, и вместе с Антонием Батусем мы направились на восток. Мы успели добраться только до Чарной Веси за Белостоком, поскольку танковые колонны гитлеровцев шли быстрее нас. Там мы узнали, что немцы захватили уже Гродно, Белосток и бои идут где-то под Минском. Дорога на восток была отрезана. Посоветовавшись, мы вернулись в родные края. С тех пор я не расставался с оружием. Стал более осторожным. Жену и дочь отвез к родителям в Тайно-Подъезёрне, а сам не ночевал дома. Ждал дальнейшего развития событий.

Диверсанты Дица и их сообщники, затаившиеся враги, устроили настоящую охоту на коммунистов и им сочувствовавших. Прокатилась волна террора. Домой я заходил очень редко. Боялся засады, поскольку не верил в то, что меня оставили в покое. И все же мне пришлось пережить новую драму.

* * *

Гауптштурмфюрер Густав Рильке — командир отряда оперативной группы СС, направленной для наведения порядка в Августовском и Краевском повятах — занял под временную резиденцию штаба здание офицерского яхт-клуба. Подвалы были оборудованы под камеры предварительного заключения. Руководитель шпионского центра абвера в Сувалках Петер Диц несколько дней помогал Рильке наладить работу на Августовщине, а затем возвратился в Сувалки, чтобы ликвидировать свое шпионское гнездо. Бесценной находкой для Рильке явилась переданная, ему Дицем сеть шпионов, диверсантов и сотрудников абвера. Почти каждый день к Рильке приходили люди Дица, предлагая свои услуги.

Наконец явился Вацлав Внуковский, по кличке Збуй, бывший командир диверсионно-шпионской банды.

Рильке тотчас же принял его. Просверлил взглядом и буркнул:

— Долго работал у Дица?

— С 1 июля 1940 года.

— Псевдоним?

— Збуй.

— Мое звание — гауптштурмфюрер СС. Ты мне нравишься. Сколько человек ликвидировал до сих пор?

— Пока только девять.

— Мало, — заметил Рильке. — Сегодня же включу тебя в одну из групп. Поможешь «очищать» Августов.

— Слушаюсь.

— Знаешь здешних людей?

— Не только здешних. Кстати, еще сегодня можно арестовать одного субъекта, за которым я напрасно охотился целый год…

Рильке вопросительно взглянул на него.

— В Тайно-Подъезёрном живет некий Вацлав Куберский. Это весьма активный коммунист, враг третьего рейха…

Рильке уткнулся в лежавший на столе список, отыскивая его фамилию. Наконец нашел.

— Говоришь, сейчас он находится в Тайно-Подъезёрном?

— Да. Я недавно был там и узнал об этом от надежных людей.

— Покажи на карте, где находится эта деревня и как лучше ее окружить.

Внуковский показал Рильке, как доехать до Тайно-Подъезёрного, сообщил, где расположен дом Куберского, и посоветовал, как лучше окружить деревню.

Спустя некоторое время перед яхт-клубом в Августове началась суетня и беготня, заревели моторы, и одиннадцать мотоциклов помчались по шоссе в сторону Барглува. Окольными дорогами добрались до Тайно-Старого. Здесь Внуковский посоветовал Рильке оставить мотоциклы и идти дальше пешком.

Эсэсовцы, развернувшись в цепь, прячась в высокой ржи, медленно приближались к Тайно-Подъезёрному. Вскоре Внуковский остановился и показал Рильке рукой на видневшийся вдали дом.

Тот поднес бинокль к глазам и увидел возле дома пасшую гусей девочку, а также женщину и трех мужчин, занятых работой в поле. Он рассматривал их некоторое время, а затем передал бинокль Внуковскому.

— Он здесь, господин гауптштурмфюрер! — воскликнул Внуковский. — Я узнал его. Нельзя терять ни минуты. Эта хитрая лиса может ускользнуть прямо из-под носа. Уже не раз бывало.

— От нас он не уйдет.

Шли, соблюдая все меры предосторожности, поскольку Внуковский предупредил, что у Куберского есть оружие.

Приблизились к работающим в поле. Перед этим Рильке и Внуковский видели в бинокль, что их было четверо — женщина и трое мужчин. Теперь же осталось лишь двое мужчин и женщина. Они стояли, окруженные эсэсовцами, не в силах скрыть своего испуга.

— Фамилия? — рявкнул Рильке на перепуганного старичка.

— Ян Куберский…

— Он? — повернулся Рильке к диверсанту.

— Нет, это его отец, — ответил Внуковский.

— А твоя? — обратился Рильке к другому мужчине.

— Мечислав Соболевский.

Внуковский шепнул что-то Рильке, тот кивнул в знак согласия и подошел к жене Куберского.

— Фамилия?

— Леокадия Куберская.

— Где муж?

— Не знаю. Его здесь давно не было…

— Он только что был здесь.

Рильке ударил ее по лицу. Она упала.

Посланные связные доложили, что никто не пытался прорваться через кольцо окружения.

Значит, Куберский прячется где-то здесь, во ржи, в клевере или в камышах на берегу озера.

Одна группа эсэсовцев прочесала метр за метром рожь, траву и кусты, а другая обшарила весь дом и хозяйственные постройки. Безрезультатно. И хотя они явно видели в бинокль Куберского, тот как будто сквозь землю провалился.

* * *

Возглас жены «Немцы!» Куберский услышал в тот момент, когда уже сам увидел цепь эсэсовцев, окружавших широким кольцом поле, на котором они работали. Он тотчас же сообразил, что остается единственный путь к спасению — озеро. Не раздумывая, он бросился бежать к озеру и вскоре скрылся в зарослях камыша. Липкая тина со стеблями кувшинок и водорослей обвила все его тело. Он удалился от берега так далеко, что из воды торчала только одна его голова. Он прикрыл ее огромным листом водяной лилии и стал прислушиваться к приглушенным голосам и топоту ног бегущих по берегу эсэсовцев.

Близились сумерки. Рильке, взбешенный неудачей, объявил сбор. Посоветовались с Внуковским, что делать дальше. Дочь Куберского Рильке освободил, а отца, жену и Соболевского приказал забрать с собой в Августов…

* * *

Заплаканная Лидия вернулась в опустевший дом. С тревогой прислушивалась она к каждому шороху на улице, но никто из близких не являлся.

Рано утром послышался треск мотоциклов. В дом ворвалось несколько немцев. Одни начали перетряхивать дом, другие забрасывали Лидию вопросами об отце, о родственниках, о коммунистах, живущих в округе. Лидия ничего не знала и не понимала, чего от нее хотят. Немцы избили ее и уехали.

Тем временем в Августове допрашивали Куберских. Ввели Леокадию. Она прислонилась к стене и со страхом смотрела на палачей. В душе она радовалась, что мужу удалось бежать. Ее подробно расспрашивали о нем, о его деятельности, о связях с коммунистами, об оружии, которое он имел. Она ничего не знала. Это вывело из себя палачей, они избили ее. Затем взялись за старого Куберского, а потом за Мечислава Соболевского, который вместе с Вацлавом Куберским работал в совете. Допросы возобновлялись каждый день. Заключенные молчали, и Рильке так и не удалось ничего узнать о Куберском. А он интересовал его в последнее время все больше и больше.

На рассвете 6 июля 1941 года перед зданием яхт-клуба остановилась автомашина, покрытая черным брезентом. Из подвала вывели арестованных. Это были польские коммунисты, советские офицеры и просто подозрительные. Среди них находились Леокадия Куберская и Мечислав Соболевский. Заключенные еле держались на ногах.

Командир карателей отдал рапорт Рильке. Тот еще раз просмотрел список арестованных, затем их втолкнули в автомашину, и она под эскортом мотоциклистов помчалась в сторону Щебры. Там, за деревней на опушке леса, все эти люди были расстреляны…

* * *

Куберский на минуту умолк и жадно затянулся цигаркой. Всегда, когда он вспоминал свою жену, сердце его сжималось от боли. Он взглянул на лица внимательно слушавших товарищей, на стены погруженной во мрак землянки и продолжил свой рассказ:

— Стемнело. Я по-прежнему стоял по горло в воде и прислушивался. Это было почти то же самое место, где пятнадцать лет назад я спрятался от гнавшихся за мной полицейских. Вдруг недалеко от меня грянули выстрелы. Вначале одиночные, а затем залп. Я решил, что это расстреливают мою жену, Лидию и отца. Вскоре все стихло.

Как назло, ночь была безветренная. От каждого моего движения со дна озера поднимались пузырьки воздуха, на поверхности воды появлялись разбегавшиеся во все стороны круги. Время от времени шелестели камыши. Я был уверен, что немцы устроили на берегу озера засаду и ждут моего появления.

Время тянулось медленно. Мне казалось, что я начинаю терять сознание. Я мог остаться здесь навсегда.

Старался не думать об этом, но чувствовал, как постепенно погружаюсь в трясину, как немеют ноги, туманится разум, даже начинаются галлюцинации. Только иногда крик ночной птицы в камышах приводил меня в чувство, и я заглатывал ртом вонючую воду…

Наконец начало светать. Легкий ветерок качнул камыши. Собрав остатки сил, я начал осторожно пробираться через болото к берегу. Насквозь промокший, весь в грязи, я добрался наконец до Красного болота.

Спустя несколько дней я встретился с Лидией и узнал, что отец вернулся, а жены… больше у меня нет. Я разгадал их дьявольский план. Они оставили в живых дочь и отца как приманку. Они были уверены, что я буду навещать родных и попаду таким образом в лапы гестапо.

Убежище для себя я устроил в Красном болоте, недоступном месте, которое знал еще до войны, когда скрывался там от полиции. Дочь приносила мне еду и необходимую одежду. Там я просидел почти до зимы. Покидал его очень редко, и то лишь для того, чтобы узнать последние новости. Охота на коммунистов продолжалась…

Зимой я вернулся в деревню. Немцы появлялись здесь все реже и реже. Я прятался то у Соболевских в Ожехувке, то у Сикоры и Бобруна в Таенеке, а иногда и в своем сарае, где оборудовал себе в молотом зерне тайник.

Зима прошла спокойно, а весной я опять вернулся в Красное болото. Постепенно собирал оружие.

Повсюду люди поднимались на борьбу с немецкими захватчиками. Даже те, кто в первые дни оккупации не думали об этом, вступали теперь в подпольные организации и просили дать им оружие. Широкую деятельность развернула в этом районе Армия Крайова .

Я знал многих участников подпольного движения, и они даже пытались привлечь меня в свою организацию. Я не имел ничего против, поскольку искал лишь удобного случая, чтобы включиться в борьбу с фашистами. Однако, когда я узнал, что некоторые шпионы, диверсанты и их сообщники из шпионского центра Дица в Сувалках сумели проникнуть в эту организацию, я изменил свое решение. Ведь именно они, люди Дица, охотились когда-то за мной целый год и убили многих моих товарищей. Я не верил, что они изменились, не хотел сражаться вместе с ними.

Диверсанты Дица, а затем эсэсовцы и гестаповцы в течение нескольких лет ликвидировали почти всех коммунистов в нашем районе. Уцелели очень немногие — в Августове, Граево, Габовых Грондах и Райгруде. Мне удалось установить с ними связь. Теперь я уже не чувствовал себя одиноким. По распоряжению товарища Сильвестра из Граево я начал выполнять первые поручения, в основном разведывательного характера. Несколько раз доводилось «встречаться» с немцами, но пистолет никогда меня не подводил, и мне удавалось выходить из этих переплетов целым и невредимым. Наконец я получил задание, которого давно ждал.

* * *

В Граево, на Райгродской улице, стоял старый деревянный дом. В небольшой комнате на чердаке помещалась конспиративная явка. Вацлав Куберский прибыл в Граево вечером. Нашел дом, убедился, нет ли слежки, пролез через дыру в заборе во двор и поднялся на чердак. Скрипнула дверь, и кто-то тихо спросил:

— Это ты, Кубер?

— Я.

— Входи!

Кубер закрыл за собой дверь и огляделся. Прикрытая газетой свеча бросала тусклый, мерцающий свет, в комнате было полутемно. Сильвестр показал рукой на незнакомого человека, который, прислонившись к печке, курил и с любопытством разглядывал вошедшего.

— Познакомься, Кубер, это — Борис.

— Борис? — переспросил Куберский. — Это тот товарищ, о котором я столько слышал?

— Да, это я, товарищ Кубер, — протянул руку Борис. — По рассказам мы уже давно знаем друг друга. Я ведь тоже многое о вас слышал.

— Послушай, Кубер, ты, наверное, лучше всех знаешь Бебжанские болота? — обратился к Куберскому Сильвестр. — Товарищи называют тебя болотным духом.

— Знаю, и даже слишком хорошо. Эти болота стали моим домом. Уже не первый год.

— Скажи, Кубер, а сейчас, в ноябре, можно через них где-то перейти?

— Надо знать проходы.

Борис вынул из куртки штабную карту, разложил ее на полу, а Сильвестр поставил рядом свечку.

— Товарищ Кубер, а вот в этом треугольнике, — ткнул Борис пальцем на карте, — между Возьнавейским каналом и реками Егжня и Ленг имеются сухие участки?

Куберский на минуту задумался, затем ответил:

— Я знаю несколько таких мест.

— А каких они размеров?

— Разные. И по сто, и по пятьсот метров…

— Вполне достаточно, — прервал его Борис. — Речь, товарищ Кубер, идет о деле большой важности. Я дам вам с собой штабную карту. Пойдете в эти болота и подыщите места для…

— Для приема грузов с воздуха? — перебил его взволнованный Куберский.

— Угадали. Только это пока секрет. Чем больше будет площадка, тем лучше. Измерьте ее шагами и нанесите на карту. Только как можно точнее.

— Понимаю.

— Дело очень важное, и выполнить задание надо как можно скорее. Мы с Борисом будем ждать вашего возвращения каждую ночь, — сказал Сильвестр.

Они еще поговорили немного, и Куберский стал собираться. Было уже за полночь, когда он покинул конспиративную квартиру в Граево. Огородами выбрался за город, перебрался через реку Ленг и исчез в болотах…

* * *

Ночь была холодной. Кончался ноябрь, ударили первые заморозки. Рваные облака заволакивали иногда все небо. Красное болото казалось тихим и пустынным.

В эту ночь по болоту осторожно пробирались два человека. Они остановились на минуту, затем скрылись в лозняке на краю сухого участка болота.

— Который час? — спросил один из них.

— Десятый.

— В нашем распоряжении еще целых три часа. Давай посидим немного и покурим, а потом двинемся дальше.

— Слушай, Борис, а они точно прилетят?

— Последнее сообщение по радио было получено в восемнадцать часов. Они были готовы к вылету.

— А сколько их?

— Точно не знаю. Но, наверное, трое. Доставишь их, как договорились, на явку. Тебе придется сопровождать их во время вылазок, помочь им установить необходимые контакты, понимаешь? Ведь никто, кроме тебя, так хорошо не знает ни этих болот, ни местных людей. В первую очередь необходимо подготовить для них землянку. Вот теперь начнется настоящая работа — не то что в одиночку… Вот увидишь.

Борис встал, погасил окурок. Куберский тоже поднялся и зашагал первым. Хотя видимость была плохая, он, привыкший двигаться в темноте, безошибочно ориентировался и вышел к нужному месту.

— Здесь, — шепнул он Борису.

— Ставь банку!

Куберский поставил жестяную банку, а Борис наполнил ее наполовину бензином. Затем разыскали и остальные места, выбранные несколько дней тому назад Куберским.

— Который час? — снова спросил Куберский.

— Беспокоишься, прилетят или нет? Уже двенадцатый час. Сколько отсюда до Граево?

— Двадцать километров.

— А до Райгруда и Гонёндза?

— Примерно пятнадцать километров.

— А явку выбрал надежную?

— Надежную, и в случае чего удобную для обороны.

Они вновь уселись в кустарнике лозняка, прислушиваясь к ночным шорохам.

Миновала полночь, стрелка часов показала вначале половину первого, а затем час, а долгожданного гула моторов все еще не было слышно.

— Ветер дует с запада, — шепнул Борис, — и поэтому самолет опаздывает. Подождем…

Прошло не более двадцати минут, как вдруг Куберский вскочил и закричал: «Летит!»

Побежали к расставленным банкам. Тем временем самолет миновал Возьнавейский канал и скрылся за рекой Егжня. Вскоре он появился снова. Ошибки быть не могло. Это был тот самый самолет, который они ждали. Вспыхнули два языка пламени, а спустя минуту Куберский зажег бензин и в третьей банке. Самолет снизился и приближался к ним с северо-западной стороны.

Спустя некоторое время они увидели на фоне темного неба и уже недалеко от земли три купола парашютов. Ветер гнал их на восток, на освещенную площадку.

Борис и Куберский погасили огонь в банках. Первый парашютист приземлился недалеко от условленного места, зато остальных двоих ветер отнес на болото. Борис и Куберский поспешили им на помощь. Лязгнуло оружие, и кто-то крикнул суровым голосом:

— Стой, пароль!

— «Пруссия»! Отзыв? — крикнул Борис.

— «Фронт»!

— Свои! — шепнул он Куберскому.

Они помогли сложить парашюты и вынести из болота тяжелые мешки со снаряжением. Вскоре собрались все вместе. Куберский с интересом разглядывал парашютистов. Это были молодые, энергичные ребята. Один из них спросил по-русски:

— Кто из вас Кубер?

— Я, — ответил Куберский.

— Меня просили передать вам привет и одновременно просьбу. Давайте пройдемся немного, а товарищи нас подождут.

* * *

Землянка, предназначенная для парашютистов, была тесная, и в ней с трудом разместилось пять человек. В этот вечер здесь собрались все. Керосиновая лампа освещала лица собравшихся и светлый прямоугольник штабной карты. Обсуждали, как безопаснее всего добраться до места операции. Задание было исключительно тяжелым, поскольку необходимо было проникнуть на территорию Восточной Пруссии. На этом пути, а особенно при возвращении, людей подстерегало множество опасностей. Поэтому мнения разделились. Однако приказ, переданный по радио из разведотдела, был сформулирован недвусмысленно, и его надо было выполнять. Леон еще раз приложил линейку к штабной карте.

— Пятьдесят километров… два дня туда… два обратно, — пробурчал он.

— А там сколько дней?.. — спросил Борис.

— Столько, сколько потребуется, чтобы выполнить задание. Без этого не вернемся.

— А как, пешком или поездом?.. — переспросил снова Борис.

— Поездом слишком рискованно. Сильвестр предупредил, что немцы проверяют сейчас почти все поезда. Сесть можно было бы в Руде, но эта чертовская пересадка и ожидание в Элке… Там всегда проверяют документы. Нет, ехать поездом нельзя, надо идти пешком, — подвел итог Куберский.

— Ну и каким же маршрутом ты предлагаешь идти? — взглянул на него Леон.

— Лесами доберемся до самой границы и перейдем ее возле деревни Зацечки…

— Ты знаешь эту дорогу? — перебил его Борис.

— Знаю. Вокруг озера Борове тянется лес. Там и устроим первый дневной привал. Оттуда до конечного пункта останется около двадцати километров. Утром будем на месте.

На минуту все смолкли. Предстоящая операция и связанная с нею опасность целиком овладели мыслями людей.

— А сколько пойдет человек? — нарушил молчание Борис.

— Трое, — ответил Леон.

— Кто именно?

— Кубер, ты и я. Василий и Яшка останутся у рации поддерживать связь с центром. Если же мы… не вернемся…

Заснули поздно и спали почти весь день. На следующий вечер Куберский, Леон и Борис, взяв оружие, бинокли и карты, двинулись на запад. Шли лесом, обходя деревни и поселки. К утру перед ними замаячили пограничные столбы, отделявшие Польшу от Восточной Пруссии. На следующую ночь к утру добрались почти до самой цели. Остановились в густом молодом лесу и стали обсуждать, как лучше выполнить задание.

— Смотри! — показал Леон Борису какой-то пункт на штабной карте. — Доберешься до этого места и будешь вести оттуда наблюдение. Мы с Кубером расположимся немного западнее. Ночью встретимся здесь и согласуем дальнейший план действий.

Они долго и внимательно рассматривали штабную карту, на которой Леон обозначил карандашом расположение самого большого военного полигона в Восточной Пруссии «Арис» и отметил те участки, за которыми необходимо установить наблюдение. Здесь проводились учения новых частей, отправлявшихся на Восточный фронт. Кроме того, здесь проводили испытания новых орудий и танков, поступавших на вооружение немецкой армии. Наконец, здесь воздвигались какие-то неизвестные сооружения, напоминающие собой установки для запуска ракет.

— Жаль, — проворчал Куберский, — что от меня будет мало толку.

— Почему? — спросил Леон.

— Я же совсем не разбираюсь в этой чертовщине. И вообще с армией меня почти ничто не связывает, не считая того, что я был когда-то скверным пехотинцем.

— Чепуха! Самое главное, что ты знаешь дорогу и привел нас сюда. И еще предстоит возвращение. Мы с Борисом выясним и передадим те данные, которые требуются, а там уж пусть центр на основании наших донесений ломает себе голову.

До рассвета оставалось еще несколько часов.

Куберский и Леон попрощались с Борисом и направились к своему наблюдательному пункту. Не успел тусклый декабрьский рассвет разогнать темноту, как они уже добрались до опушки леса и приступили к наблюдению.

Полигон просыпался. По дороге, которая была видна в бинокль, проехала автоколонна. Солдаты спрыгивали на ходу с машин и вели наступление на невидимого противника.

Леон фиксировал в памяти количество грузовиков, их номера, характер учений и другие детали. Вскоре им пришлось покинуть свои позиции и отойти даже в глубь леса, так как одно из подразделений пехоты, развернувшись в цепь, двинулось в направлении лесного выступа.

Они вернулись на прежнее место лишь перед самым полуднем.

С северо-восточной стороны до них доносились грохот артиллерийских орудий и глухое эхо выстрелов танковых пушек. Однако пробраться туда они не смогли.

До наступления темноты, кроме учений пехоты, Леон и Куберский больше ничего не увидели.

Они поняли, что выбрали неудачное место для наблюдения. Испытания нового оружия проходили в другом секторе полигона.

Вечером все встретились в условленном месте. Борис явился позже всех, уже перед самой полночью. Он еле держался на ногах от усталости.

— Видел что-нибудь интересное? — спросил Леон.

— Самоходные орудия. Правда, издалека. Очевидно, это новый тип «фердинандов». Подробно рассмотреть не смог.

— А танки видел?

— Танки должны быть где-то поблизости. Я слышал скрежет гусениц и глухой гул их пушек. Но видеть не видел. Менять же позицию не стал, поскольку боялся, что меня могут обнаружить. Я видел еще несколько штабных автомашин. Офицеры наблюдали, наверное, за действием нового оружия. На обратном пути я прошел мимо этих таинственных сооружений. Они окружены высоким забором. Мне удалось увидеть только какую-то конструкцию из бетона и железа, уходящую круто вверх. И все.

— По сравнению с нами тебе повезло. А теперь давайте есть!

Еду приготовили из взятых с собой продуктов, а затем углубились в лес, чтобы поспать несколько часов.

На новые наблюдательные пункты добрались задолго до рассвета, зная, что ночью безопаснее передвигаться в зоне полигона. Начинался хмурый, холодный день.

Наблюдательный пункт Леона и Куберского находился в небольшом сосновом лесу, островками разбросанном по территории полигона.

Вырытый окопчик в земле замаскировали ветками и мхом. Тесно прижавшись друг к другу, ждали, когда станет совсем светло и можно будет вести наблюдение.

Около десяти часов утра по проходящей невдалеке дороге промчалось несколько военных «мерседесов».

Вскоре с севера донесся гул моторов и на полигоне появились самоходные орудия «фердинанд». Леон в бинокль отчетливо видел, как они выходят на позиции и стреляют. Он начал быстро наносить на листок бумаги какие-то буквы, цифры и другие знаки.

Тем временем танки удалились на довольно значительное расстояние, и даже в бинокль было трудно разглядеть интересующие разведчиков детали. Машины шли в боевом порядке, скрываясь и вновь появляясь за неровностями местности, и время от времени вели огонь на ходу из пушек. Леон не спускал с них глаз. Он сумел только заметить, что это были танки нового типа — «тигры». Здесь проходила проверка их боевых качеств. Спустя некоторое время танки исчезли с поля зрения, и этот участок полигона заняла пехота.

Свой наблюдательный пункт разведчики покинули лишь ночью. Подкрались поближе к таинственным военным объектам, находившимся за высокой оградой. Леон время от времени бросал на них изучающий взгляд, а затем, накрыв голову курткой, наносил что-то на штабную карту. Борис, которого они встретили в условленном месте, рассказал, что видел с довольно близкого расстояния танки и имеет необходимые данные, касающиеся их внешнего вида, скорости движения, длины ствола пушки и т. п. Собранный материал был, безусловно, ценным, и поэтому можно было считать, что приказ разведцентра в общем выполнен. Разведчики решили остаться здесь еще на один день, чтобы выяснить еще кое-какие данные, а ночью покинуть полигон. Следующий день прошел довольно спокойно. Как только опустела опасная зона, они вновь собрались в условленном месте и оттуда двинулись к своей базе на Красном болоте.

Было уже за полночь, когда впереди показались болота, которые пересекала река Свенцк. Они свернули лесом немного влево, чтобы выйти к мосту, расположенному на шоссе, ведущему к Руде. Некоторое время наблюдали издалека за шоссе. Стояла тишина, и ничто как будто бы не предвещало опасности.

— Я пойду первым, — шепнул Леон. — Ты, Кубер, иди в ста метрах за мной, а ты, Борис, прикрывай. Если нарвемся на засаду, мост возьмем штурмом, иначе нам отрежут дорогу.

Проверили автоматы и, прячась в придорожном рву, подошли к мосту. Леон в это время приближался уже к другому его концу.

Вдруг окрики «Стой! Стой!» разрезали зловещую ночную тишину, и в небо взвилась ракета. Леон выпустил очередь по бегущим к нему немцам, добежал до рва и залег в нем. В ту же минуту Куберский и Борис молниеносно вскочили на мост и начали стрелять по темным фигурам, маячившим на противоположной стороне. Тут же воздух потряс вначале один, а затем другой взрыв. Это Леон бросил в немцев гранаты.

Куберский и Борис бежали изо всех сил. Они были уже в конце моста, когда небо вновь осветилось ракетами и вновь загремели выстрелы. Куберский ловко перескочил через перила моста и прыгнул вниз. Река здесь была неглубокая, и он ударился о ее дно, однако слой воды несколько смягчил удар. Он добрался до берега и залег в камышах, пытаясь оценить обстановку, и прежде всего найти Леона, который был уже на этой стороне.

Стрельба усилилась. Когда взвилась новая ракета, Куберский увидел лежавшего в конце моста Бориса. Тот длинными очередями стрелял из автомата. Куберский понял, что Борис ранен и не может двигаться.

Он перенес огонь на шоссе, поскольку увидел там фигуры немцев, стрелявших в Бориса. Затем быстро сменил диск в автомате, поднял голову и взглядом нашел место, откуда стрелял Леон. Подполз к нему и, запыхавшись, прошептал:

— Борис… ранен…

— За мной! — крикнул Леон. Оба вскочили и побежали к мосту.

Они стреляли длинными очередями по немцам, которых все больше прибывало со стороны Руды. Ракеты беспрерывно озаряли небо, и был отчетливо виден силуэт Бориса на мосту. Очевидно, он уже израсходовал весь запас дисков для автомата и поэтому стрелял из пистолета. Затем бросил гранату, и вскоре там все стихло. На мосту было полно немцев. Теперь они направили свой огонь против Леона и Куберского. Прижатые выстрелами к земле, разведчики медленно отступали болотом к лесу. Боеприпасы уже кончились. Только ночь и лес могли их спасти. Немцы все шире растягивали свою цепь, пытаясь отрезать им дорогу к лесу.

Но разведчики добежали до него первыми. Остановились на минуту, разгоряченные боем, еле держась на ногах от усталости. До границы Восточной Пруссии и Белостокской области было еще двенадцать километров. Если им удастся благополучно дойти до нее, дальше будет легче уйти от погони.

Стрельба на мосту, ракеты и взрывы гранат вызвали тревогу на прусской территории. Из ближайших комендатур жандармерии, СС и гестапо спешили на помощь оперативные отряды.

Куберский и Леон уже несколько часов пробирались через леса, рощи, поля. Наконец изможденные до предела, остановились, чтобы перевести дыхание.

— Леон, — прошептал Куберский, — Борис… Я никак не могу поверить, что он остался там…

— Он погиб… как герой… Дьявольская штука — война, будь она тысячу раз проклята. Идем, иначе, если мы не выберемся до утра с их территории, то сам понимаешь… Сколько еще шоссе и железнодорожных путей нам предстоит пересечь?

— Три шоссе и один железнодорожный путь, — угрюмо ответил Куберский.

— Ну, пошли!..

* * *

— Вот и все я вам рассказал. Остальное доскажет сама жизнь, — закончил Куберский и взглянул на внимательно слушавших его товарищей.

В землянке воцарилась тишина. Леон, Василий и Яшка не спускали с него взгляда, полного восхищения, любопытства и какого-то человеческого, сердечного тепла. Они и раньше знали его как коммуниста и человека необычайной храбрости, но оказалось, что они знали его недостаточно. Теперь они видели в нем уже не только того Кубера, который первым встретил их на польской земле, который ходил вместе с ними в разведку и импонировал им своей смелостью и опытом конспирации. Из его рассказа перед ними все более отчетливо вырисовывался человек, вся жизнь которого была борьбой.

— Почему вы вдруг все умолкли? — спросил некоторое время спустя Куберский, увидев, что его товарищи о чем-то задумались, и никто не осмеливается нарушить тишину.

— Знаешь, о чем я думаю? Напиши обо всем этом когда-нибудь, Кубер, — проговорил наконец Василий.

— Верно, напиши! — подхватил его мысль Леон.

— Да ну, что вы! Где уж мне писать!.. Ладно, не будем больше об этом… — оборвал их Куберский.

В четыре часа утра Яшка включил передатчик. Все столпились вокруг него. Центр отозвался. Яшка быстро записывал на листке бумаги колонки цифр принимаемой шифрограммы. Подтвердив прием, протянул ее Леону. С помощью шифра цифры превратились в буквы, а те, в свою очередь, — в лаконичные фразы приказа:

«Установить наблюдение за железнодорожным узлом Элк. Обратить особое внимание на эшелоны, следующие в направлении Олецко и Граево. В случае возможности и необходимости используйте магнитные мины…»

— Есть новая работенка! — заявил Леон, закончив расшифровку депеши. — Кубер, как ты думаешь, сможем?

— Конечно! Должны.

Леон взглянул на часы и сказал:

— Хорошо. А теперь спать! План операции составим днем. А вечером двинемся в путь…

* * *

Снег валил не переставая. В ночном мраке не было видно ни зги. Поднимающийся каждую минуту ветер гнал облака снежной пыли.

У раскидистой ели, росшей на берегу озера Сельмент-Вельки, появилась из снежной мглы одинокая человеческая фигура.

Спустя час к ней присоединились еще двое. Это были Куберский, Леон и Василий.

Они пришли сюда с Красного болота еще прошлой ночью. Несмотря на трудности перехода, подстерегавшие их опасности и отвратительную погоду, они весь день выполняли порученное разведцентром задание. Теперь, валясь с ног от усталости, сидя на корточках под елью, они достали фляжки со спиртом, хлеб, сало и с жадностью набросились на еду. Когда поели, Леон шепнул:

— Ну, Василий, рассказывай первый. А то я чувствую, что засыпаю и могу замерзнуть.

— Так вот. Я пробрался на лесопильный завод и спрятался в штабелях досок. Отсюда я мог наблюдать за двумя железнодорожными путями: Элк — Пиш и Элк — Белосток. Движение черт знает какое. Посвети мне на ладонь фонариком, там у меня записаны все данные, — обратился он к Леону.

Сверкнул луч фонарика, и на ладони Василия появились какие-то цифры и знаки, сделанные карандашом.

— Из Пиша на станцию Элк прибыло четырнадцать эшелонов, в том числе девять воинских. За это время в Белосток отправилось семнадцать эшелонов, почти все воинские. Кроме того, из Пиша в Элк проследовал какой-то специальный воинский состав. Салон-вагоны, охрана, зенитные орудия на платформах и другие вагоны, назначение которых мне не удалось установить…

— Он направился в сторону Гижицко, — перебил его Леон. — Это штабной поезд. Я его тоже видел. Вот бы взять мину… Ну, ладно, рассказывай дальше.

— У меня все, — закончил Василий, взял флягу и еще плотнее закутался в куртку.

— А у тебя, Кубер, есть что-нибудь интересное? — тихо спросил Леон.

— Насколько лучше было на полигоне под Ожишем, — раздраженно ответил Куберский. — А здесь вообще нельзя ходить. Кругом военные патрули, полно штатских немцев. Я чуть было не замерз в своем укрытии… Итак, на запасных путях с той стороны города и с нашей стоят несколько воинских эшелонов…

— А точнее? — спросил Леон.

— Я видел пять, но думаю, что их больше. На одном — танки и зенитные орудия. Кстати, он усиленно охраняется. Еще один — с цистернами горючего, а другой, вероятно, с боеприпасами…

— А подойти к ним поближе можно? — поинтересовался Леон.

— Днем нет, а ночью можно.

— Ну и что ты предлагаешь?

— Использовать магнитные мины. Игра стоит свеч.

— Сегодня уже поздно. Сделаем это завтра ночью. Таким образом, все трое отчитались о результатах своих наблюдений и составили план действий на следующие день и ночь.

* * *

Прошел день, и снова наступила ночь. Такая же темная, холодная и снежная, как и предыдущие. Они встретились под той же елью, что и накануне, голодные, невыспавшиеся, чуть не падающие от усталости. Сообщили друг другу результаты наблюдений.

— Ну, что ж, проведем эту операцию — и пора возвращаться, — заявил Леон и откопал зарытые во мху под снегом магнитные мины. — Разделим справедливо, — улыбнулся он, — каждому по две. Взрыватели установите с наибольшей задержкой. Три эшелона полетят к чертям!

Разведчики оживились. При мысли о мести исчезала усталость, а надежда на возвращение в землянку, которая казалась им тихой заводью, родным домом, наполняла их сердца радостью.

— Я пойду первым, — заявил Куберский и засунул мины за пазуху. — Я знаю подходы и проникну на станцию с западной стороны. Там как раз и стоит этот эшелон с танками и артиллерией. А потом уже ударите вы.

— А не лучше ли всем вместе?.. — предложил Василий.

— Если уж кого-то и схватят, то одного, а так попадем в их лапы все. Леон, если меня долго не будет… то есть, я хочу сказать, если мне не удастся… пробирайтесь сами к Красному болоту… Дорогу, я думаю, найдете… Ну, пока! Я пошел…

Он поднялся, углубился в лес и вскоре исчез среди деревьев. Шел быстро, несмотря на темноту, потому что хорошо знал дорогу.

Когда впереди замаячили телефонные столбы и послышались отдаленные гудки паровозов, он сбавил ход и насторожился. Затем вынул из-под куртки простыню, завернулся в нее и подошел поближе к путям. Некоторое время прислушивался, однако, кроме какого-то неопределенного шума и сопения паровозов, не услышал ничего подозрительного. Людей он тоже не заметил.

Крадучись, пересек первое полотно железнодорожных путей, затем второе, третье, четвертое. За ними располагался небольшой пустырь и тянулись железнодорожные пути, параллельно которым шел забор, отгораживающий лежащий на станции под открытым небом уголь. Он перелез через забор и направился в сторону стоявшего невдалеке воинского эшелона — цели его вылазки.

Через щель в заборе увидел ряды вагонов. Рассмотрел одинокую фигуру часового. Не спуская глаз с солдата, он отыскивал взглядом вагон, под который можно было бы подложить мину.

Наконец заметил большую платформу, на которой темнели очертания какого-то огромного предмета, накрытого брезентом. Рядом виднелись другие платформы с грузом. Подкрался поближе, отвел предохранитель на пистолете и проверил, хорошо ли лежат мины за пазухой.

Часовой повернул назад и пошел вдоль эшелона. Куберский ловко перепрыгнул через забор и проскользнул по путям. Нырнул под платформу и прижался к шпалам, прислушиваясь к шагам часового. «Если тот увидит какой-то темный силуэт под вагоном, то все пропало, операция сорвется», — подумал он. До боли стиснул рукоятку пистолета. Следя краем глаза за часовым, вынул мину и установил ее.

«Одна есть!» — облегченно вздохнул он и снова прижался к шпалам. Дождавшись, когда часовой повернул в обратном направлении, прополз еще на два вагона вперед и там прикрепил вторую мину. Это был вагон с боеприпасами.

Вытер рукавом потный лоб — несмотря на холод, лицо его горело — и стал ждать удобного момента, чтобы выбраться из опасной зоны. Солдат, охранявший эшелон, остановился на минуту, вынул сигарету и, пряча ее в рукаве, прикурил. Для Куберского эти несколько минут тянулись бесконечно долго. Ему казалось, что часовой не сдвинется с места. Но вот немец бросил в снег окурок и медленно зашагал вдоль эшелона.

Куберский выбрался из-под платформы, перескочил через железнодорожный путь и перелез через забор. Теперь он уже не боялся возвращения часового. Опасность миновала.

Когда он вернулся к одинокой ели у озера, была уже почти полночь. Товарищи не стали его ни о чем расспрашивать. Они знали, что он скуп на слова и если уж вернулся, то задание выполнил. Теперь наступила очередь Леона идти в лес.

Куберский с Василием молча ждали его. Он возвратился через три часа. Долго ничего не говорил, наконец обратился к Василию:

— Слушай, Вася, я заминировал предпоследний эшелон с той стороны. Ты возьми на себя какой-нибудь другой. Учти, немцев полно, поэтому будь осторожен.

Прошло, наверное, около двух часов после ухода Василия, как вдруг сидевшие под елью Куберский и Леон вскочили и схватились за оружие. Вначале они услышали одиночный выстрел, затем еще несколько и, наконец, автоматную очередь. Небо озарил тусклый блеск ракет. Стрельба то усиливалась, то утихала. Потом раздался взрыв гранаты, еще один. Спустя некоторое время прозвучало еще несколько выстрелов, а потом все стихло.

Куберский и Леон поняли, что в той стороне, куда пошел Василий, произошло что-то трагическое. Прежде чем Леон успел крикнуть, Куберский сорвал с шеи автомат и скрылся среди деревьев. Леон остался под елью.

Куберский вернулся на рассвете один. Обменявшись ничего не значащими фразами, они направились с Леоном на юг, к Красному болоту, поскольку до утра было уже недалеко…

* * *

Теперь они остались в землянке втроем — Куберский, Леон и Яшка. Хотя зима была морозной и снежной, они по-прежнему ходили в разведку.

Оставшееся от разведывательных и диверсионных операций время Куберский посвящал конспиративной работе в окрестных деревнях и селах. Он привлек к ней новых людей.

Посещал Тайно-Подъезёрне, Ожехувку, Барглув, Бжозувку. Приносил не только вести о том, как бьют немцев на востоке, но и советские листовки и газеты, которые получала иногда их разведывательная группа. Гестапо и жандармерия считали его, по-видимому, без вести пропавшим и прекратили поиски.

Наступил февраль 1944 года.

* * *

Командир отряда Народовых сил збройных со своими бандитами чаще всего навещал тогдашнюю гмину Дренство. Его отряд состоял в большинстве своем из бывших диверсантов и сотрудников шпионского центра Дица в Сувалках и вот уже довольно длительное время специализировался на выслеживании коммунистов, людей, им сочувствовавших, скрывавшихся от немцев, а также бежавших из плена советских солдат. Немцев они, как правило, не трогали, а те в свою очередь закрывали глаза на деятельность этих «партизан».

В январе 1944 года на явку бандитов в деревне Барглувка, где после ночной попойки спал командир отряда НСЗ, прибыл связной с пакетом от «высшего командования».

«Приказываю усилить в вашем районе борьбу с коммунистами.

Следить за их действиями и в случае обнаружения немедленно их ликвидировать.

По имеющимся в нашем распоряжении проверенным данным, в районе гмины Пруска, Красного болота и на прилегающей к ним территории развернул активную деятельность известный коммунист Вацлав Куберский из Тайно-Подъезёрного. Он связан с советской разведывательной группой.

Приказываю установить и сообщить нам список лиц, с которыми Куберский поддерживает связь.

Приказываю поймать Куберского живым и добиться от него сведений о скрывающихся в нашем районе коммунистах, о советской разведывательной группе и прочих, связанных с этим делах.

Действовать осторожно, поскольку он является опытным конспиратором и имеет оружие…»

Командир собрал совещание…

* * *

В определенные дни к командиру отряда НСЗ являлись командиры дозоров, чтобы отчитаться о выполнении заданий. Только что прибыл один из них и доложил:

— Пан командир, в течение десяти дней я вел разведку в Ожехувке, Карчеве и Возьней Веси. В Карчеве и Возьней Веси Куберский не появляется. Иногда проходит мимо них, но очень редко, и никогда не ходит одной и той же дорогой. В то же время бывает в Ожехувке. Одного из тех, кто ему помогает, зовут Францишек Сикора, а другого — Бобрун. Куберский иногда даже ночует у них.

— А эти люди помогут нам?

— В отношении его — нет.

— А что слышно в Кулигах?

— Там иногда появляются советские партизаны или разведчики. Кстати, Куберский тоже. Там можно устроить в одном месте засаду.

Главарь банды НСЗ достал карту, некоторое время рассматривал расположение деревни Кулиги и хотел что-то еще спросить, но в это время ему доложили о прибытии командира еще одного дозора.

— Ну что, выполнил задание? — спросил он вошедшего бандита.

— Так точно, пан командир! Я разузнал все, что касается Тайно-Подъезёрного и других окрестных деревень. Он появляется там и сразу же исчезает. Навещает дочь, но дома не ночует. Бывает там у двоих наших людей — Бронислава Гнатовича и Вацлава Мушиньского…

— Как? — вскочил со скамейки главарь. — И они это подтверждают?

— Так точно! Я разговаривал и с тем и с другим. Они мне многое рассказали о нем…

* * *

Яшка с наушниками на голове, склонившись над передатчиком, быстро записывал на листке бумаги передаваемую по радио шифровку. Каждая такая радиограмма заставляла их волноваться, поскольку в ней ставились задания, выполнение которых было связано с большим риском, таило в себе новые приключения…

Леон быстро расшифровал радиограмму, переданную из центра, и вполголоса прочитал ее:

— «Изучить обстановку в районе укреплений Августовского канала — от озера Студзеничне до устья Бебжи и района Нарева. Необходимо собрать сведения о полосе укреплений, а особенно о стационарных укреплениях…»

— Дня за четыре-пять я изучу этот участок канала, — заявил, подумав немного, Куберский.

— Один? — перебил его Леон.

— Это легкое задание. Мне помогут мои люди. А участок у Бебжи разведаем вместе. А может, ты хочешь идти один? — обратился Куберский к Леону. — Только, видишь ли, я там лучше, чем ты, знаю местность и людей, которые снабдят нас дополнительной информацией.

— Хорошо, Кубер. Но четыре дня — это слишком мало, — возразил Леон. — Я думаю, что потребуется неделя. Давай договоримся: мы будем ждать тебя через неделю. Дочь навестишь?

— Навещу.

— Кубер, а может, пойдем все-таки вместе?.. — вопросительно взглянул на него Леон.

— Одному безопаснее. Документы у меня в порядке. Язык понимаю. В общем, немцев я не боюсь.

— Что возьмешь с собой?

— Я думаю, хватит пистолета. Автомат слишком тяжел, да и прятать его сложнее.

— Кубер… — промолвил Леон и тут же умолк.

— Ну, что ты хотел сказать? — взглянул ему прямо в глаза Куберский.

— Да нет, ничего… Мы с Яшкой будем тебя очень ждать… Может, ты все-таки вернешься пораньше?..

Куберский взглянул на них и ничего не ответил. Засунул пистолет за пояс брюк, застегнул куртку и как-то неловко, а может быть, им только так показалось, протянул руку Леону, затем Яшке и тихо сказал:

— Прощайте, я пошел…

* * *

Часовой вошел в комнату, где дремал командир отряда НСЗ, и потряс его за плечо.

— Пан командир, связной из Тайно-Подъезёрного! — доложил он.

— Давай его сюда немедленно!

Часовой выбежал из комнаты и спустя минуту вошел вместе с человеком, который почтительно приблизился к командиру:

— Ну что, появился? — спросил командир.

— Да! Пришел и ночует. Завтра должен быть у Гнатовича. Вацек и Бронек из Тайно-Подъезёрного велели вам передать, что… — Связной доверительно наклонился к командиру и шепотом что-то сказал ему, очевидно самое главное.

Спустя некоторое время в отряде был объявлен сбор…

* * *

Последний день февраля приближался к концу. Куберский стоял на кухне у окна и задумчиво смотрел вдаль.

— Папа, ты ждешь кого-нибудь? — робко спросила Лидия.

— Нет, дочка… не жду… Просто задумался. Мне уже пора идти. А так всегда не хочется расставаться с тобой. Но что поделаешь, надо… Если управлюсь у Гнатовича раньше, забегу еще на минутку. Только повесь, как всегда, полотенце в окне. Осталось ждать недолго. Весной вернусь совсем. Потерпи! Ты у меня молодец. А гитлеровцев скоро прогонят… Ну, я пошел…

Каждая встреча с дочерью наполняла сердце Куберского грустью, вызывала воспоминания о погибшей жене, о том времени, когда они жили все вместе. Теперь, выполнив задание, он возвращался к товарищам, которые ждали его в землянке, и мысли его уже были заняты информацией, полученной на Августовском канале.

Дом Гнатовича стоял на краю деревни. Куберский свернул к нему.

В это время более десятка пар глаз внимательно следили за каждым шагом отважного разведчика. Его заметили в бинокль, когда он был еще далеко. Видели, как он свернул к дому Гнатовича, как приближался к месту засады.

Тихо лязгнуло оружие. Кто-то шепотом подал команду. Все застыли в напряженном ожидании. В это время Куберский вошел во двор…

* * *

Главарь отряда НСЗ сидел за столом явочной квартиры и корпел над составлением донесения своему командованию. Поскольку он был не особенно силен в подобных делах, эта процедура всегда доставляла ему множество хлопот. Но все же он не хотел прибегать к помощи подчиненных. Он закурил новую сигарету и пробежал взглядом написанное. Остался доволен собой. Долгое время колебался, упомянуть ли в донесении о том, что ни довоенная польская полиция, ни диверсанты Дица, ни жандармерия и гестапо не смогли сделать того, что удалось ему. Склонился снова над листком бумаги и медленно, обдумывая каждое слово, продолжал писать:

— «Выполняя приказ, мы привели пойманного коммуниста Вацлава Куберского к нашему доверенному человеку в Тайно-Подъезёрном. Там в подвале его дома я приступил к допросу с целью выведать от него ту информацию, о которой говорилось в приказе. Однако он не только не хотел давать показаний, но и вообще разговаривать с нами. Я применил все возможные средства, чтобы добиться от него признаний. Но он продолжал упорно молчать. Дальше я поступил в соответствии с приказом…»

Задумался, затем что-то вспомнил и вызвал из соседней комнаты подчиненного:

— Полько, иди сюда! Сегодня ночью возьмешь людей и пойдешь в Тайно-Подъезёрне. Перероешь весь дом Куберского. У него должно быть еще оружие. Если не найдешь, развяжи язык его дочери.

— А если она не скажет?

— Мне что, послать вместо тебя другого?..

— Хорошо, будет сделано. Понял, пан командир!

— Ну, тогда убирайся отсюда!

* * *

Была поздняя ночь. Лидия Куберская, устав от дневной работы и мрачных мыслей, которые не покидали ее со времени таинственного исчезновения отца и визита незнакомого советского товарища, уснула глубоким сном. Ее разбудил сильный стук в окно и в дверь. Она и дед вскочили с постели.

— Кто? — спросил встревоженно старый Куберский.

— Свои, откройте!

Щелкнул замок двери. Группа вооруженных людей ворвалась в комнату и окружила Лидию.

— Где оружие отца? — спросил один из пришельцев.

— Я не знаю, было ли у отца оружие… Я ничего не знаю… Он не бывал дома…

— Где оружие? — заорали снова бандиты. Она молчала.

Один из них ударил ее кулаком. Она упала на пол.

Ее били по голове, по рукам, по спине. Допытывались, где спрятано оружие и где скрываются советские разведчики. Она плакала, теряла сознание…

Ей набросили на шею ремень и выволокли во двор, снова стали допрашивать.

Она молчала. Теряя сознание от боли, она слышала их слова, доносящиеся откуда-то издалека.

— Ну, есть добровольцы? — окинул взглядом главарь своих людей.

Поскольку никто не проявлял особого рвения, чтобы расправиться с беззащитной девочкой, бандит вынул пистолет. Постоял над ней с пистолетом в руке, наслаждаясь ее видом и беззащитностью, но так и не выстрелил. Только пнул ее сапогом и спрятал пистолет в кобуру…

* * *

Яшка не первый раз оставался в землянке один, когда товарищи уходили на задание и, естественно, привык к этому. Однако на этот раз у него было плохое настроение, и он даже не смог объяснить почему. Его угнетало какое-то мрачное, неясное предчувствие…

Куберский не возвращался уже четвертую неделю. Пять дней назад Леон ушел на задание. Поэтому Яшка снова остался один в землянке. Жадно курил одну папиросу за другой, или лежал, поджав ноги, на нарах, или, подперев голову руками, водил тоскливым взглядом по темной землянке и думал.

Под утро Яшка принял из центра радиограмму, расшифровал ее и задремал. Его разбудил скрип деревянной крышки, прикрывающей лаз. Он схватил стоявший возле ножки стола автомат и притаился в углу.

В темном люке появился Леон. Яшка опустил оружие. Он взглянул на своего друга, увидел его почерневшее, заросшее лицо, а тот, едва держась на ногах, медленно подошел к нарам, на которых любил сидеть Куберский, и положил туда свежую ветку пихты. Они молча смотрели друг на друга. Один уже знал, а другой все понял…