#img_7.jpg

 

ОПЕРАЦИЯ «ЕГЕРЬ»

#img_8.jpg

27 июня 1941 года немецко-фашистские войска захватили Белосток и частью сил продолжали наступать вдоль «наполеоновского тракта» в направлении на Бобровники, Волковыск и по шоссе на Сокулка, Гродно.

Субботний день 28 июня был ясным и солнечным. Кое-где горизонт заволакивало дымом. Залпы артиллерийских орудий сотрясали воздух. С рассвета до поздней ночи вражеские самолеты бороздили небо. Земля дрожала. По шоссе мчались покрытые пылью танки, тяжелые самоходные орудия, амфибии и автомашины, изготовленные на заводах многих стран Европы. Солдаты были в основном молодые. Их тоже покрывала пыль пройденных дорог. Они шли на восток — Nach Moskau — к победе!

Время от времени от колонны отделялись патрули на мотоциклах и по проселочным дорогам устремлялись к деревням, расположенным в стороне от шоссе.

Поток беженцев, преследуемый лавиной танков и автомашин, уходил на восток.

Село Холынка раскинулось на правом берегу реки Свислочь. Через него также тянулся поток беженцев. В этот день немцев в нем еще не было, хотя их передовые отряды уже углубились по шоссе далеко на восток. Это обстоятельство заставляло беженцев торопиться, и село быстро пустело.

К вечеру из-за реки к Холынке подошла новая группа беженцев. Неожиданно со стороны Юдыча или Большой Берестовицы залаял короткими очередями ручной пулемет. Вскоре к нему присоединились автоматные очереди и приглушенные взрывы гранат. Дорога на восток оказалась отрезанной. Беженцы столпились на центральной площади села, окруженные немецкими автоматчиками.

В толпе беженцев находился человек, который своим ростом и внешним видом выделялся на фоне других. Его несколько продолговатое смуглое лицо и большие глаза под густыми бровями сразу привлекали к себе внимание. Из-под фуражки выбивались вьющиеся, черные как смоль волосы. Он стоял, как и другие, подняв руки вверх, и с любопытством рассматривал немцев, которых видел впервые. Ждал...

Вскоре в сопровождении солдат к толпе подошел немецкий офицер. Окинув победоносным взглядом перепуганных людей, он через солдата, знающего рурский язык, приказал опустить руки.

— У кого есть оружие? — прозвучал первый вопрос.

— Нету оружия! — ответили из толпы.

— Офицеры есть?

— Нет.

— Комиссары, коммунисты, евреи?

На минуту воцарилось молчание. Сбившиеся в кучу люди украдкой поглядывали друг на друга. Солдаты вытащили из толпы всех, кто был одет в военную форму. У остальных мужчин срывали головные уборы и смотрели, у кого острижены волосы.

Офицер внимательно изучал лица задержанных. Взгляд его остановился на рослом человеке со смуглым лицом и черными волосами. Немец подошел к нему и спросил через переводчика:

— Офицер?

— Нет! — ответил тот.

— Большевик, коммунист?

— Нет! — прозвучал ответ.

— Солдат?

— Нет.

— А почему убегаешь?

— Война, стреляют, страшно...

— Фамилия?

— Вырва. Ян Вырва, — быстро ответил тот.

— Русский?

— Нет, здешний.

— Откуда?

— Из Хомонтовец.

— Профессия?

— Слесарь-механик.

— Кто-нибудь тебя здесь знает? — продолжал офицер.

— Знают, — спокойно ответил тот.

Офицер что-то сказал по-немецки солдатам. Вскоре привели нескольких крестьян из Холынки.

— Местные? — спросил офицер.

— Да.

— Знаете его? — показал он рукой на Вырву.

— Знаем. Это Вырва.

— Большевик?

— Нет.

— Убирайся отсюда! — махнул рукой офицер. Солдаты проверили, нет ли у задержанного оружия, и отпустили его.

Удаляясь от толпы беженцев, Вырва ощущал на себе взгляд офицера и ждал, что ему вот-вот пустят пулю в спину. Каждый шаг казался ему неимоверно долгим. Вырва чувствовал в ботинке спрятанный в последнюю минуту партийный билет, отчетливо видел каждый камень мостовой и испытывал самый обыкновенный человеческий страх. Только за поворотом он пришел в себя. Перед ним открылась долина Свислочи. Слева за рекой у подножия песчаных холмов виднелись соломенные крыши Хомонтовец. Он зашагал в их направлении.

Густой кустарник, росший на склоне пригорка, подходил почти к самому шоссе. Широкий зеленый луг, по которому извивалась Свислочь, тянулся до самого леса, видневшегося на горизонте. Вынырнув из леса, шоссе перерезало луг и, поднявшись на пригорок, исчезало в поле.

В один из июльских дней 1941 года рано утром через этот кустарник в сторону возвышенности пробирался одинокий путник. Солнце только что выглянуло из-за леса. День обещал быть погожим. Мужчина осторожно вышел на опушку и осмотрелся. Впереди была Свислочь, вдали — лес. На шоссе царило оживленное движение. В ту и другую сторону мчались колонны автомашин и одиночные военные машины. Путник некоторое время наблюдал за шоссе, а затем, расстегнув куртку, достал бинокль. Он долго рассматривал проходившие автомашины, потом перевел взгляд на перекинутый через Свислочь мост, возле которого громоздилась сожженная или разбитая военная техника. Окуляры бинокля медленно перемещались вдоль шоссе, задерживаясь чуть дольше на брошенных в кюветах подбитых танках, орудиях, автомашинах и повозках, оставшихся от армии, в которой он сражался.

Мужчина направил бинокль на обгоревший танк, одиноко стоявший чуть в стороне от шоссе, на лугу. Ствол его пушки смотрел на Свислочь. Отчетливо были видны шершавая зеленая броня и врезавшиеся в землю гусеницы. Перед глазами путника встала картина недавнего боя, о котором в окрестных селах уже рассказывали легенды...

По шоссе непрерывным потоком тянулись отступающие части Советской Армии и повозки с беженцами. Стаи «хейнкелей», «мессершмиттов», «юнкерсов», разрезая безоблачное небо, со свистом и грохотом обрушивались на густой человеческий поток, кося людей из бортового оружия, и все вокруг превращалось в настоящий ад.

Семь дней над шоссе Белосток — Бобровники свирепствовала фашистская авиация. 28 июня 1941 года вдруг наступила, зловещая тишина. Только изредка мимо разбитых танков, орудий и автомашин, человеческих тел и конских трупов, устилавших дорогу отступления, спешили на восток небольшие группы солдат.

Вот из-за холма со стороны Белостока появились пятеро запыленных бойцов. Они шли быстрым шагом. Трое несли раненого, двое других — ручной пулемет и сумки с дисками.

Впереди лежала Свислочь, а за нею — спасительный лес. Бойцы на минуту остановились и о чем-то поговорили. Четверо с раненым пробежали через мост и исчезли в лесу. Один боец с ручным пулеметом остался на левом берегу реки. Это был молодой, коренастый, смуглый мужчина в форме командира Красной Армии. Он напился воды, смахнул с лица пыль и спокойно осмотрелся. Поблизости не было ни души. Рядом стоял разбитый танк. Боец подошел к нему, оглядел со всех сторон, прикинул на глазок расстояние до шоссе, а точнее, до глубокой ложбины, по которой оно проходило. Место показалось ему подходящим...

Боец заполз под танк и втащил за собой ручной пулемет. Затем выкопал руками ямку для пулемета, поудобнее лег, прижал к плечу приклад и, прищурившись, посмотрел через прицел. По лицу командира пробежала довольная улыбка. В прицеле как на ладони видны были шоссе до самой вершины холма, оба высоких откоса и склон, спускавшийся к лугу и реке. Сверху и по бокам бойца надежно защищала шершавая броня танка. Командир знал, что живьем его не возьмут. Проверил, как работает спусковой механизм, и щелкнул затвором. Все в порядке...

После долгого ожидания он услышал наконец треск мотоцикла. Прильнул к пулемету. Через прорезь прицела увидел, что на холме остановился тяжелый двухцилиндровый «цюндап» с прицепом. Спустя минуту появился другой. Немцы сошли с мотоциклов и поднесли бинокли к глазам. Осмотрели деревню, мост, долину реки и лес на той стороне. Он отчетливо видел их, поскольку фашисты стояли на самой линии горизонта. На них были каски и пятнистые накидки, за поясом — гранаты с длинными рукоятками, на груди — автоматы. Они простояли там довольно долго. А у человека, лежавшего под танком, по запыленному лицу градом катился пот.

Наконец немцы вскочили на мотоциклы. Двое помчались в деревню, а двое других остановились у моста проверить, не заминирован ли он. Это была разведка противника. Боец под танком улыбнулся своим мыслям и вытер лицо рукавом.

Разведчики, выполнив задание, повернули назад и скрылись за холмом.

Боец, лежащий под танком, очень волновался. Он несколько раз проверил магазин, правильность установки прицела. Немного успокоившись, лег поудобнее за пулеметом и стал вслушиваться.

Вскоре до него долетели мерные, гулкие шаги, позвякиванье оружия, приглушенные голоса. Да, это были те, кого он ждал. Он схватил приклад пулемета и положил указательный палец правой руки на спусковой крючок...

Вначале на холме показались двое немцев. Они осмотрелись И махнули рукой. Потом появилась первая шеренга колонны, вторая, третья... Немцы шли по шоссе плотной темно-зеленой массой. В прорези прицела он видел ту точку в ложбине, до которой собирался их подпустить. Фигурки немцев росли на глазах.

Его охватила внутренняя дрожь. «Еще немного! — отсчитывал он про себя секунды. — Еще чуть-чуть. Пора!..» Мерный стук пулемета разорвал тишину. Боец стрелял спокойно, кося огнем застигнутых врасплох фашистов. До его слуха долетали крики раненых, беспорядочные слова команд, отрывистый лай пулемета. Несколько солдат попытались выскочить из ложбины на луг, но он скосил их очередью. Другие повернули назад, карабкаясь по откосу, чтобы спрятаться в поле. Боец быстро сменил диск, повернул ствол в их сторону и открыл огонь. Фашисту покатились вниз... Когда кончились боеприпасы, он еще несколько секунд продолжал нажимать на спусковой крючок. Подсчитать убитых немцев было невозможно, но он знал, что уложил их немало.

Внезапно воцарилась тишина. Диск был пустой. Немцы отходили к холму, оставляя убитых и раненых в ложбине. Боец вылез из-под танка. В руках у него были только наган и две гранаты. Побежал лугом к реке. Переплыл ее. Опомнившись, гитлеровцы открыли беспорядочную стрельбу, преследуя его. Это прибавило ему сил. До спасительного леса было уже рукой подать. Тяжело дыша, возбужденный смертельной схваткой с врагом, боец скрылся в лесу...

Картина недавнего боя все еще стояла перед глазами одинокого путника, сидевшего с биноклем в кустах.

В это время со стороны леса показалась длинная колонна людей. Колонна направлялась на запад. Слышался гул голосов, отдельные выкрики и даже выстрелы. Путник приставил к глазам бинокль. Впереди ехало несколько всадников, за ними, волоча ноги от усталости, брели советские военнопленные. Многие шли босиком, сквозь разорванную одежду проглядывало тело. Голова колонны приближалась к мосту.

Вдруг из колонны выскочили несколько человек и кинулись к реке за водой. Загремели выстрелы. У перил моста остановился немецкий офицер и показал пистолетом на тех, кто не мог уже идти. Их вытащили из толпы и пристрелили в придорожном рву.

Спустя некоторое время в колонне поднялся крик и загрохотали выстрелы. Трое пленных бросились в сторону кустов, в которых прятался одинокий путник. Первому не удалось далеко убежать: его настигла пуля. Двое других продолжали бежать. Стрельба усилилась. Один из всадников пришпорил коня и помчался вдогонку за беглецами, стреляя на ходу из автомата. Один из беглецов, взмахнув руками, рухнул на землю. Теперь по полю бежал один человек. Всадник уже настигал его. Сидевший в кустах путник выхватил из кармана наган. Он целился в человека впервые. Щелкнул выстрел, и немец медленно сполз с седла. Тем временем беглец достиг кустов и увидел своего спасителя. Тот махнул ему рукой, и они побежали вместе по склону холма в чащу леса. Долетавшие с шоссе пули срезали над ними ветки деревьев. Вскоре они почувствовали себя в относительной безопасности.

Только теперь он оглядел человека, которого спас. Это был рослый, хорошо сложенный мужчина. Он стоял перед ним и тяжело дышал.

— Спасибо, товарищ...

— Как тебя зовут? — обратился он к беглецу.

— Антон. А тебя?

— Зови меня Сибиряком. Бежим дальше, здесь оставаться опасно.

Деревня ничем не отличалась от многих других, лежавших поблизости. Низкие избы и хозяйственные постройки. Потемневшие от времени соломенные крыши, кое-где поросшие мхом. С востока к ней подходили луга, среди которых извивалась Свислочь. На запад от деревни тянулись желтые песчаные холмы. Все вокруг свидетельствовало о нищете. Так выглядела деревня Хомонтовцы под Белостоком.

Во время первой мировой войны судьба забросила многих жителей этой деревни далеко в глубь России. Вернувшись, они принялись восстанавливать свои хижины из пепелища, однако теперь многие начали смотреть на свою нищету иначе и истоки ее видели не только в песчаном грунте. Этому их научила Октябрьская революция 1917 года в России.

Когда на белостокской земле развернула свою подпольную деятельность Коммунистическая партия Западной Белоруссии, в Хомонтовцах возникла партийная ячейка. Ее основали Константин Борковский, Ян Ярош, Михал и Вера Дорожко, Стефан Андрушкевич, Александр Коровайчик. Впоследствии в нее вошли и другие односельчане. Это были стойкие, мужественные люди. Суровая крестьянская доля приучила их переносить любые трудности.

В один из июльских вечеров 1941 года в этой деревне в избе Александра Гедича собралось несколько человек. Лампы не зажигали. Ночь была лунной, и в комнате царил полумрак. Терпеливо кого-то ждали. Наконец скрипнула дверь, вошел мужчина. Поздоровался с собравшимися.

Ему протянули кисет с табаком, но тот попросил сначала воды. Напившись из жестяной кружки, он закурил.

— Борковский здесь? Темно, всех не видно... — спросил он спустя минуту.

— Здесь!

— А еще кто пришел?

— Ярош, Дорожко, Коровайчик, Андрушкевич, — ответил Гедич.

— Удалось узнать что-нибудь? Далеко зашли?.. — обратился к пришедшему Борковский.

— Говорят, бои идут под Смоленском, но местами немцы прорвались еще дальше, — угрюмо ответил тот.

— Послушай, Вырва, как ты думаешь, они дойдут... до Москвы? — тихо спросил Борковский.

— До Москвы? Может, и дойдут, но в нее им не войти.

Разговор затянулся далеко за полночь. Подпольная организация, созданная ими летом 1941 года, называлась Антифашистский комитет. Во главе его встал Ян Вырва — Сибиряк.

Когда они собрались уже расходиться, Вырва обратился к хозяину дома:

— Я пойду сейчас в лес. Дай мне немного хлеба. Надо накормить одного товарища.

— Наш? — спросил Борковский.

— Наш. Из военнопленных. Его зовут Антон. Надо его накормить, одеть во что-нибудь и спрятать в деревне.

Гедич протянул ему узелок с хлебом, салом и луком. Вырва поднялся и проговорил:

— Кто устал, ложитесь спать. Но мне нужны несколько человек, чтобы спрятать оружие. Это недалеко отсюда, километра два. Завтра будет уже поздно.

— Мы готовы! — дружно ответили все.

Глубокий овраг. Крутые его склоны поросли густым сосновым молодняком. Западный склон был более высоким, и отсюда открывался отличный вид на окрестности. Справа, у подножия холма, торчали соломенные крыши Хомонтовец. Слева, за деревьями, виднелись Рудаки, а еще дальше простирались луга, среди которых лениво текла Свислочь.

В один из сентябрьских дней 1941 года на высоком склоне этого оврага в траве лежали двое мужчин и молча разглядывали сонный пейзаж. День был теплым, безветренным, и нити паутины — первого вестника бабьего лета — висели в воздухе.

— О чем думаешь, товарищ Рогацевич? — прервал молчание один из них.

— Зови меня Виктором, так будет лучше.

— А меня называют либо Сибиряком, либо Яшкой.

— Ты спросил, о чем я думаю? Это место напомнило мне о юности. Здесь я многому научился.

— Здесь? В этом месте?

— Именно здесь, в этих кустах, у этого оврага, — описал рукой круг Рогацевич. — Здесь мы проводили партийные собрания, массовки, политические занятия.

— С какого года ты в партии?

— С тысяча девятьсот тридцать второго. Сначала был членом Коммунистического Союза молодежи, потом вступил в Коммунистическую партию Западной Белоруссии. Наша организация насчитывала немало членов, однако многих уже нет в живых. Это место расположено вдали от крупных населенных пунктов. Окрестности хорошо просматриваются. Застать врасплох трудно. Вот поэтому мы и выбрали это место для наших собраний. Я советую вырыть здесь землянку.

— Расскажи мне о себе, а то из твоих товарищей многого не вытянешь. Знаю только, что ты здешний и надежный человек.

Рогацевич минуту грыз стебелек травы и смотрел вдаль, собираясь с мыслями, а потом заговорил:

— Видишь ли, Яшка, ты жил там, где все было иначе. Многие наши дела тебе, наверное, будет трудно понять. Нищета и безработица, а главное, социальная несправедливость указали мне дорогу в партию. Я посещал конспиративные собрания, работал с молодежью, учился... Вот явился сюда, и сразу же ожили воспоминания. Мы собирались здесь обычно с наступлением темноты. Мы приходили первыми, а потом со стороны Рудника, Лосинян, Бобровников и даже из Холынки подходили другие товарищи. Не знаю, как тебе это объяснить, но эти собрания глубоко запали мне в душу...

Вырва закурил и внимательно посмотрел на Рогацевича.

— Здесь мы принимали резолюцию в защиту Тельмана. Здесь писали протесты против режима в концлагере Березы Картузской, против фашизации Польши и сближения с Гитлером. Организовывали массовки и по другим поводам. В руки «дефы» меня выдал провокатор. Это случилось летом тысяча девятьсот тридцать восьмого года. Началось долгое следствие, потом суд и приговор...

— Сколько дали?

— Четыре года. Сидел в Гродно. В одной из самых страшных тюрем. Меня посадили в восьмую секцию в сорок восьмую камеру. Нас, коммунистов, насчитывалось в ней тридцать восемь человек. В основном молодые ребята, как и я. Дни были похожи один на другой. Подъем, поверка, завтрак, прогулка. Потом мы принялись за учебу. Тюремная администрация хотела сломить коммунистов, заставить отречься от наших идей, приравнять нас к уголовникам. Мы объявляли голодовки, боролись за свои права. Борьба была нелегкой. Время наступило тяжелое, особенно для коммунистов, сидевших в тюрьмах... В тысяча девятьсот тридцать девятом году Красная Армия освободила из тюрьмы меня и моих товарищей. Я поступил на работу в советскую милицию в Крынках. В июне сорок первого вместе с тысячами других людей ушел на восток. Под Смоленском мы оказались в окружении. Попал в плен. Нас гнали, не давая ни пить, ни есть, без отдыха, как скот или даже еще хуже. За поднятую с земли картофелину, корку хлеба, окурок, глоток воды из лужи — убивали...

— Знаю, сам видел, — промолвил Вырва.

— В придорожных канавах валялось множество трупов... Наконец мы добрались до лагеря в Сувалках. Это было огромное поле, обнесенное рядами колючей проволоки и вышками, на которых сидели охранники с пулеметами. И вот на это поле смерти, где не было даже крыши над головой, согнали тысячи людей. Днем немилосердно пекло солнце. Временами шел дождь. Ночью было холодно, одолевали комары. Мы вырыли в земле норы и прятались в них.

Кормили нас раз в несколько дней. Вдоль ограждения из колючей проволоки двигалась автомашина, и из нее вилами кидали нам, как диким зверям, покрытый плесенью хлеб. Тысячи голодных людей с жадностью набрасывались на него. Иногда вместо супа выдавали какую-то мутную баланду. И все. Смерть начала опустошать наши ряды...

Мы с одним товарищем решили бежать, пока у нас еще были силы. Невдалеке виднелся лес. Ограждение из колючей проволоки шло в несколько рядов. Вдоль него расхаживали часовые. Дальше простирались поля. В одну из дождливых ночей мы проползли под первым рядом колючей проволоки. Вдруг послышались шаги часовых. Мы прижались к земле. Увидят — конец! Нас не заметили. Миновали второй ряд заграждений, потом третий — и очутились в поле среди хлебов. Тут нас обнаружили. Загремели выстрелы, но ни одна из пуль не задела нас, поскольку было темно, шел дождь и мы успели уже отдалиться от лагеря. Потом мы потеряли друг друга из виду. Я побежал один. Лес, лес и лес. В какой-то деревне меня накормили и одели... В родные места добирался несколько недель. В Хомонтовцах встретил своих товарищей, тебя. Вот, пожалуй, и все...

Вырва взволнованно смотрел на Рогацевича. Помолчав немного, тот снова обратился к нему.

— В партии, в подполье, я привык знать только то, что мне положено было знать. О тебе я практически ничего не знаю. — И он вопросительно взглянул на Вырву.

Тот широко улыбнулся, дольше обычного свертывал «козью ножку», а потом проговорил:

— То, что я расскажу о себе, не является тайной, но пусть это пока останется между нами. Родом я из Клюковец, за Холынкой. Отец мой работал у помещика в Руде. Еще при царе мы уехали в Сибирь. Потом революция, школа, работа, партия, армия...

— Ты офицер? — спросил Рогацевич.

— Да. Моя сестра — летчица. Наверняка сейчас на фронте. Один из братьев — тоже офицер, а другой — инженер на золотых приисках. В тысяча девятьсот сороковом году я приехал в Белосток. Поступил работать на текстильную фабрику, познакомился со многими честными, порядочными людьми, с которыми, может, еще доведется встретиться. Потом наступил июнь сорок первого. Так же, как и ты, я отходил с отступающими частями на восток. Успел добраться только до Холынки... В Хомонтовцах живет моя семья... Эх, если б удалось сейчас попасть на фронт и бить этих гадов! Ну ничего, мы им еще покажем. Война только началась... А теперь давай копать, а то солнце скоро зайдет...

Спустя некоторое время из кустов появились Михал, Генек и Антон с лопатами. Следом за ними шли Грышевский, Шишко и Гедич.

— Как у нас с оружием? — спросил Вырва Михала.

— Два ручных пулемета, двенадцать автоматов и около двадцати винтовок. Вычищены, смазаны и готовы к бою.

— Об этом еще рано говорить, — вздохнул Вырва.

— Ничего, главное, что оно есть. Пистолеты можно раздать завтра.

— Завтра закончим копать землянку, обошьем стены и потолок досками, замаскируем землей, забросаем сверху валежником. И будет все готово, — сказал Вырва. — Генек, ты искал, что я тебя просил?

— Искал.

— Ну и что?

— Думаю, найдем в поврежденном танке, который стоит возле Бобровников. В него еще никто не лазил.

Вылазку к разбитому танку организовали ночью. Вырва с Генеком открыли люк и забрались внутрь. В машине стоял запах прелой кожи, масла и бензина. Генек начал вынимать рацию, а Вырва пулемет. При тусклом свете фонарика долго возились с винтами, гайками и проводами.

Трофеи занесли в избу Гедича. На другой день вечером здесь собралась вся группа подпольщиков. На столе стояли снятые с танка рация и пулемет, а также доставленная из Мостовлян пишущая машинка. Генек с Антоном взялись проверять рацию, Вырва чистил пишущую машинку, а остальные занялись пулеметом. Работали молча и сосредоточенно. Слышалось только позвякивание металлических частей и инструментов.

— Рация как будто бы в порядке, — проговорил наконец Антон. — По крайней мере, так мне кажется при беглом осмотре. Нужны аккумуляторы, чтобы окончательно проверить.

— А эти что, вышли из строя?

— Никуда не годятся.

— Поищем новые, а пока давайте посмотрим пишущую машинку.

Вырва заложил в машинку лист бумаги. Собравшиеся обступили его. «Смерть за смерть! — четко отстукал он. — Победа будет за нами!»

— Работает как часы, — улыбнулся Вырва, вынул из полевой сумки несколько листов бумаги и копирку и окинул взглядом стоявших возле него людей. — Ну что, напишем листовку?

— Напишем, — дружно ответили ему остальные.

Вырва напечатал сверху:

«Воззвание Антифашистского комитета».

Отступив немного, начал печатать текст:

«Фашистские полчища вероломно напали на Страну Советов. Первое в мире государство рабочих и крестьян оказалось в смертельной опасности...»

— Диктуйте дальше, не мне же одному писать! — обратился он к товарищам.

— У тебя так хорошо получается...

Первые антифашистские листовки печатали до самого утра. Виктор Рогацевич, Константин Борковский и другие взялись распространить их в соседних деревнях. Вырва стал готовиться к поездке в Белосток, Гродно и другие отдаленные места. Он хотел раздобыть аккумуляторы для рации, бумагу и копирку для пишущей машинки.

* * *

Запряженная в легкие сани лошадь летела как стрела. Вырва и Антон, минуя главные дороги, мчались в Гродно. Кучевые облака низко висели над землей. Когда начинал падать снег, становилось совсем темно. Лошадью правил Вырва. Антон сидел рядом, внимательно разглядывая заснеженные окрестности.

— Когда я вижу снег, то вспоминаю Сибирь, — проговорил, обращаясь как бы к самому себе, Вырва. — Только там его намного больше, и все вокруг напоминает белую пустыню.

— Куда мы едем, место надежное? — спросил Антон.

— Я был там два раза. Человек вполне надежный. Он ремонтирует тайком радиоприемники, аккумуляторы, батареи.

— Где будем ночевать?

— В поселке, под Гродно, у нашего человека.

— Знаешь дорогу?

— Знаю. Здесь прошла моя юность.

Не доезжая Индуры, Вырва свернул на Госькевиче. Вдруг Антон воскликнул:

— Жандармы!

Их было четверо. Они тоже ехали на санях. Один из них поднял руку. Вырва остановил лошадь. Двое подошли к ним.

— Документы! — бросил по-польски один из них.

Вырва и Антон протянули ему свои документы. Жандарм долго и внимательно изучал их.

— Куда направляетесь? — спросил он.

— Под Гродно.

— Что в санях?

— Солома и немного дров.

Жандармы осмотрели сани. Снопы соломы и поленья дров не вызвали подозрений. Им разрешили ехать дальше. Оба с облегчением вздохнули.

Начало уже темнеть, когда вдали показались одиночные постройки. Вскоре они подъехали к какому-то крестьянскому дому. Вышел хозяин, открыл ворота, и они въехали во двор. Вырва перекинулся с хозяином несколькими фразами, а потом вместе с Антоном зашагал пешком в город. Метель усиливалась.

Кузнечно-слесарная мастерская находилась на Белостокской улице. Они подошли к ней огородами и долго наблюдали, нет ли во дворе кого из посторонних. Антон остался на всякий случай в сторонке, а Вырва подошел к дому кузнеца и постучал в окно. Скрипнула дверь, и Сибиряк исчез внутри дома. Спустя минуту он вернулся с каким-то мужчиной, неся два свертка.

— Все в порядке? — нетерпеливо спросил Антон.

— В порядке. На, держи. Сделано как надо.

— А что за аккумуляторы? — продолжал расспрашивать Антон.

Незнакомый мужчина шепотом объяснил их напряжение и силу тока.

— Отлично! А изолированный провод? — спросил Антон.

— Есть.

Они пожали кузнецу руку и отправились в обратный путь. Возвращались той же дорогой. Брели по колено в снегу. Свертки оказались тяжелыми.

Из-за сильной метели долго не могли найти рощу с одиночными постройками. Пришлось порядком поблуждать среди снежных заносов и сугробов. Наконец впереди замаячили какие-то строения, а за ними, чуть дальше, ряд других. Оказалось, что они заблудились и вышли с другой стороны к предместью Гродно. С трудом разыскали знакомый огород и вскоре, выбившись из сил, добрались до дома связного. Уставшие, опустились на лавку. Выехать из Гродно решили в два часа ночи.

Аккумулятор спрятали под сеном. Дорогу занесло, и лошадь с трудом двигалась по глубокому снегу. Временами они теряли ориентировку, и им казалось, что они едут по широкой пустыне, поскольку вокруг не было видно ни деревьев, ни домов. Вырва понял, что они опять заблудились.

Впереди замаячил лес. В нем было тихо и безветренно. Снега стало меньше. Лошадь беспокойно запрядала ушами.

— Неужели волки? — отрывисто произнес Вырва.

— Лишь бы не немцы!

— Лесов по этой дороге не должно быть. Значит, заблудились, Антон. Ну и погода.

Вырва остановил лошадь, спрыгнул с саней и начал ориентироваться по мху на деревьях. Поехали дальше. Наконец лес кончился. Дорога привела к шоссе, вдоль которого тянулись телеграфные столбы.

— Может, это шоссе в Одельск? — неуверенно шепнул Вырва.

Ехали довольно долго, но вот вдали показались постройки. Вырва подошел к ним, но спустя минуту вернулся бегом.

— Это Кузница! Куда нас только черти занесли! Надо скорее бежать отсюда!

Вскочив в сани, они помчались в направлении Индуры. Вдруг их лошадь беспокойно захрапела. Навстречу им из темноты вынырнули две человеческие фигуры. Не успели они разобраться, кто идет, как громкий окрик «Хальт!» заставил их остановиться.

— Бей сразу и поточнее! — успел шепнуть Вырва.

Двое жандармов с винтовками наготове приближались к их саням.

— Стой! Документы!

Вырва, как пружина, выскочил из саней и кастетом, зажатым в руке, ударил по голове одного из жандармов. Тот повалился на землю. Антон, не вылезая из саней, так как жандарм стоял рядом с ним, со всего маху ударил немца дубинкой. Тот упал под сани. Возбужденные молниеносной схваткой, Вырва и Антон несколько секунд молча смотрели на застывшие на снегу темные фигуры. И только лошадь беспокойно храпела.

— Что теперь будем делать? — спросил Антон.

— Здесь их оставлять нельзя. Это смерть для жителей ближайшей деревни.

Они побросали трупы жандармов в сани, прикрыли их сеном и, погоняя изо всех сил лошадь, помчались в направлении Индуры. Ехали молча, поскольку были еще возбуждены тем, что произошло.

— Ну и что будем с ними делать? — спустя некоторое время опросил Антон.

— Скоро перекресток. Дороги разойдутся: одна — на Индуру, другая — на Одельск. Свернем на Одельск. По дороге бросим их в болото...

В этот вечер члены Антифашистского комитета в Хомонтовцах собрались в избе Писевича и ждали Вырву и Антона. Наконец появился Борковский и сообщил, что те вернулись лишь в полдень и, не говоря ни слова, завалились спать.

— Привезли, что хотели? — спросил Рогацевич.

— Привезли, сам видел. На санях у них видны следы крови.

— Крови? А не сказали, откуда она появилась?

— Нет, они едва держались на ногах от усталости.

Залаяла собака, дверь приоткрылась, и в комнату вошли Вырва и Антон. Вырва поставил на стол рацию.

— Что-нибудь случилось по дороге? — спросили их.

— Ничего особенного, — ответил Сибиряк.

— А откуда кровь на санях? — спросил Рогацевич.

— Я же сказал: ничего особенного. Просто «подвезли» двух жандармов, и те немного испачкали сани. Антон, собирай рацию!

— Не спеши, сейчас включу, — ответил тот и поставил рацию на лавку возле печки.

Потолковали о новостях, а затем Генек перенес рацию на стол, и вместе с Антоном они взялись подключать провода к батарее и тянуть антенну на чердак. В избе воцарилась тишина. Антон покрутил одну ручку, потом другую, и из рации донесся сначала характерный треск, а спустя минуту шум разноязычных передач и наконец музыка.

— Передают Чайковского! — обрадованно крикнул Вырва. — Это Москва!

— Да, это Москва, — пробормотал Антон. — Который час?

— Скоро десять.

Спустя некоторое время музыка умолкла и послышался голос диктора:

«Говорит Москва, московское время — двадцать два часа. Передаем последние известия. По сообщению Советского информбюро, сегодня наши войска, нанеся мощный удар силами танковых соединений, артиллерии и пехоты, прорвали линию фронта в районе Великих Лук и продвинулись на пятьдесят километров в глубь сильно укрепленной обороны противника. Уничтожено большое количество артиллерийских орудий. Сбито 93 вражеских самолета. Взято в плен до 60 тысяч солдат и офицеров противника...»

Внимательно выслушав последние известия, все бросились обнимать и целовать друг друга. Затем Вырва принес пишущую машинку, и подпольщики до утра печатали листовки.

— Ты все факты проверил? — спросил Вырва Рогацевича.

— Да. И в Холынке, и в Клюковцах.

— Тогда рассказывай!

— Когда в прошлом году в те края нагрянули немцы, предатель выдал шесть коммунистов. Все они погибли. Кроме того, он составил список тех, кого следует увезти в Германию. Часто ходит в жандармский участок в Холынке...

— Достаточно, — прервал его Вырва. — Ну что, выносим приговор?

— Да, — дружно ответили собравшиеся подпольщики.

— Ты, Антон, возьмешь с собой еще пятерых и отправишься завтра в Клюковцы. Дом предателя тебе покажет Виктор. Этот приговор, — протянул Вырва напечатанный на машинке листок бумаги, — оставишь у него дома.

— Понятно...

Вырва вынул из полевой сумки карту, разложил ее на столе и, кивком головы подозвав Михала, показал ему шоссе и железную дорогу, идущую из Белостока в Волковыск.

— На шоссе и железной дороге можно провести одновременно две диверсионные операции. Ты, Михал, поведешь обе группы. Переправишься через Свислочь и углубишься в лес. Здесь разделишь группы. Гжегож возглавит ту, которая пойдет к шоссе, а ты с другой группой направишься к железной дороге.

Вырва показал на карте места диверсий. Михал склонился над картой.

* * *

Шли не спеша, увязая в глубоком снегу. Михал нес ручной пулемет, а Генек мины. За ними шагали пятеро партизан, навьюченных оружием и взрывчаткой. В ста метрах позади двигалась группа под командованием Гжегожа. Они несли пилы и топоры.

Передвигались бесшумно от холма к холму. Слева осталась деревня Бобровники, внизу была замерзшая Свислочь. Далеко за полночь они обошли стороной деревню Гобяты, пересекли железнодорожное полотно и подошли к Свислочи, за которой темнел бор. Михал со своей группой первым переправился через реку. Остановились возле стога сена, присели, усталые, закурили «козьи ножки», пряча их в рукава одежды.

— Пора! — шепнул Михал.

— Пора! — согласился Гжегож.

— Желаю успеха! — протянул Гжегожу руку Михал.

Оба улыбнулись. Это была их первая партизанская операция.

— Не начинай раньше времени! — бросил на прощание Михал. — Иначе мы не успеем уйти.

— Хорошо, постараюсь.

Шли, соблюдая особую осторожность. По путям железной дороги то и дело взад-вперед ходили патрули. В лесу сугробов не было, и все прибавили шагу. Временами снег переставал падать, и тогда появлялась опасность оставить следы. Михал поднял руку. Все остановились.

— Я пойду на разведку, а вы подождите меня здесь, — шепнул он своим ребятам.

Закинув за спину ручной пулемет, он исчез среди деревьев. Товарищи ждали его, вслушиваясь в шум леса. Спустя некоторое время Михал вынырнул из темноты, махнул рукой, и они двинулись дальше.

Сквозь голые ветви деревьев виднелись телеграфные столбы и темная лента железнодорожного полотна.

— Здесь? — спросил Генек.

— Здесь. Потом мы возьмем левее, перейдем полезную дорогу и болотами доберемся до Свислочи. Если заметим на шоссе движение, то направимся по холмам на Гобяты, а оттуда — на Хомонтовцы.

Генек вынул из вещевого мешка обмотанную проводами самодельную мину. Партизаны спрятались в кустах и стали ждать.

Тем временем Гжегож со своей группой добрался до шоссе. Они по двое заняли свои места. Диверсию предполагали осуществить более чем на километровом участке. Исходя из этого, растянулись цепью.

Начать операцию было намечено в час ночи. Прислушивались, не раздастся ли где взрыв. Однако кругом лишь монотонно гудели телеграфные провода да свистел ветер.

— Пора! — шепнул Гжегож своему напарнику Сидору и перекинул ручной пулемет через плечо. Сидор отстегнул пилу, находившуюся у него за спиной. Они перепрыгнули через придорожный ров и подошли к телеграфному столбу.

— Ты смотри вправо, а я влево, — шепнул Гжегож и схватился за ручку пилы.

Послышался визг пилы, и спустя минуту столб рухнул в снег. Сидор сбил топором изоляторы, перерубил провода, и они побежали к следующему столбу.

Вырва стоял под дикой грушей на холме за Хомонтовцами. Забыв о холоде и пронизывающем ветре, он с беспокойством вглядывался в темноту и прислушивался. Вырва верил в успех операции, но его терзали сомнения, сумеют ли они вовремя уйти. Опасался он и того, что немцы могут выместить свою злобу за диверсию на населении окрестных деревень. Однако он пытался убедить себя в другом: три удара, нанесенные гитлеровцам в течение одной ночи, с одной стороны, деморализуют фашистов, а с другой — придадут новые силы местным жителям. Из состояния задумчивости его вывел далекий паровозный гудок со стороны Крынок-Белостоцких.

Вспотевшие, разгоряченные работой, Гжегож и Сидор пилили уже четвертый телеграфный столб. Вдруг с шоссе донесся шум мотора мчавшейся автомашины, и из темноты вынырнули тусклые огоньки затемненных фар. Гжегож и Сидор быстро спрятались в придорожном рву. Гжегож прильнул к пулемету. Он чувствовал, как дрожат руки. По шуму мотора определили, что едет грузовик.

— Подпущу поближе, иначе промахнусь, — шепнул Гжегож Сидору, пытаясь справиться с волнением.

— Стреляй! Я поддержу тебя из автомата! — шепотом ответил Сидор. Гжегож поймал в прицел прыгающие щелочки фар автомашины и нажал на спусковой крючок. Пулемет выпустил несколько очередей. Фары погасли. Машина завертелась на месте и свалилась в придорожный кювет. Гжегож послал ей вдогонку еще две короткие очереди. Послышались крики и стоны немцев. Языки пламени охватили капот и брезент. Затем раздался взрыв, и вверх взметнулся столб огня.

Запыхавшиеся, возбужденные, Гжегож и Сидор перебежали шоссе и поспешили к месту сбора.

Михал и Генек лежали рядом на снегу. Вот уже второй час они ждали гудка паровоза. Один поезд, правда, прошел, но это был не тот, который они ждали. Неожиданно со стороны шоссе до них долетело эхо далеких пулеметных очередей. Значит, Гжегож уже действует. Ночной мрак на миг озарился каким-то взрывом на шоссе, и вновь стало тихо и темно. О диверсии на шоссе наверняка скоро узнают ближайшие посты жандармерии. Они постараются организовать погоню и отрезать партизанам пути отхода.

Двое партизан взобрались на железнодорожное полотно. На путях никого не было. Начали торопливо рыть углубление под стыком рельсов. Промерзшие камни поддавались с трудом.

Работали лихорадочно, нервно. Несмотря на мороз, им стало жарко.

— Наконец-то! — шепнул Генек, закладывая под шпалу мину. Михал привязал к кольцам гранат длинный шнур. Отползли назад, в кусты.

В ожидании прошел еще час. Наконец с запада донесся едва различимый грохот мчавшегося поезда.

— Не прозевай! Как только поезд минует вон тот столб, взрывай! — предупреждал Генек, хотя об этом уже заранее договорились.

— Быстро мчится, мерзавец, уверенно, — шепотом вымолвил Михал. — Ложись, а то взрывная волна и осколки...

Залегли, прижавшись друг к другу, не отрывая глаз от того места, где должен был показаться локомотив.

Поезд шел с ужасным грохотом. Стали уже видны желтоватые огни паровоза и вылетавшие из трубы искры.

«Раз, два, три, четыре, пять...» — считал про себя Михал, провожая взглядом паровоз, и в следующее мгновение рванул шнур. Едва успели они уткнуться лицом в снег, как раздался взрыв.

Взрывной волной их плотно прижало к земле. Страшный треск разбивающихся и громоздящихся друг на друга вагонов слился с грохотом падающего с железнодорожной насыпи паровоза и шипением пара из разорвавшегося котла.

Партизаны прикрепили к дереву листовку «Смерть фашистам!» и направились в лес. На лесной просеке их поджидали трое товарищей из охранения. Все быстро удалились от места диверсии, чтобы как можно скорее переправиться через Свислочь и вернуться к своим.

На следующий день вечером партизаны собрались в избе Гедича, чтобы подвести итоги проведенных операций. Всем хотелось высказаться. Вырва указал рукой на Антона:

— Говори первым.

— Этого прохвоста мы застали дома врасплох. Правда, он успел броситься к печке, где у него был спрятан пистолет. Там мы его и прикончили. Вот и все.

Вошел Борковский. Все посмотрели в его сторону. Сибиряк спросил:

— Какие новости?

— Железнодорожные пути еще ремонтируются. Движение на Волковыск остановлено почти на сутки. Говорят, восемь вагонов и паровоз разбиты вдребезги, — выпалил он, не переводя дыхания.

— А что с автомашиной?

— В грузовике, — повернулся Борковский к Гжегожу, — ехало трое немцев. Грузовик был доверху набит обмундированием. Все сгорело. Телеграфных столбов спилили больше, чем рассчитывали.

— Отлично! Готовь, Антон, рацию, — поднялся с лавки Вырва. — Прослушаем фронтовую сводку, добавим к ней наши операции, и новая листовка будет готова. Пусть люди знают, что фашистов можно бить и мы их уже бьем! Молодцы, ребята! Если и дальше будем так работать, долг свой мы выполним.

Александр Прищепко пожал протянутую руку Вырве и некоторое время с любопытством разглядывал его, так как много о нем был наслышан.

— Пойдем в рощу, — показал рукой Вырва, — и спокойно обо всем поговорим.

Уселись на поваленное дерево, закурили.

— Здесь, в этой роще, я неоднократно встречался до войны с товарищами, — заметил Прищепко.

— Давно в партии? — спросил Вырва.

— С восемнадцати лет.

— Порядочно. А много ваших, из Бобровников, погибло в июне сорок первого?

— Шесть человек.

— Все коммунисты?

— Да.

— Кто-нибудь выдал?

— Не знаем. Когда немцы нагрянули в Бобровники, они сразу же арестовали всех коммунистов. Должно быть, кто-то еще раньше сообщил им о них. Видно, нашлись предатели.

— А сколько вас осталось?

— Надежных, верных товарищей... — Прищепко на минуту задумался, — человек восемь — десять.

— Действительно надежных? — спросил Вырва. — А то ведь время меняет людей...

— Эти — вполне надежные люди.

— Все члены партии?

— Да.

— Интересно, с чего вы начали? — продолжал расспрашивать Вырва.

— Сначала мы вместе с братьями Овечко и несколькими другими товарищами долго думали о том, почему дело дошло до этого.

— Да, это для всех нас трагедия... — вздохнул Вырва.

— Потом, когда вы прислали к нам своего человека, мы провели подпольное собрание и создали Антифашистский комитет...

— Вы возглавили его?

— Да. Кроме меня, в него вошли Анджей, Миколай, Юзеф, Димитр и Вера Овечко, Александр Дорожко, Алексы Цыневский и несколько скрывавшихся у нас советских солдат и офицеров.

— А как у вас с листовками?

— Не на чем писать, да и некому. Мы крестьяне, к грамоте не приучены.

— Листовки получите от нас. А как с радиоприемником?

— Радиоприемник достанем. Хуже с батареями...

— Постараемся помочь вам их раздобыть. — Вырва встал и проводил взглядом прошедшего невдалеке от них по полю какого-то человека. Когда тот исчез за пригорком, Вырва продолжил разговор:

— А как с самым главным?

— С оружием?

Вырва кивнул.

— Имеется. Более пятидесяти винтовок, шесть пистолетов, два ящика гранат и три ручных пулемета. Нашли на переправе через Свислочь. Его валялось там уйма.

— Хорошо спрятали?

— Хорошо, в разных местах. Об оружии кроме меня знают только двое.

— Правильно. Оружие давайте только тем, кто собирается идти в лес, или тем, кто придет с паролем от меня.

— А какой установим пароль?

— Пусть будет «Свислочь». Легко запомнить. А тем, кто в лесу, помогаете?

— Помогаем. Они получают от нас оружие, продовольствие, боеприпасы. Впрочем, оружия у них и своего в избытке.

Вырва поднялся с дерева, но Прищепко усадил его опять.

— Есть еще, товарищ Сибиряк, один вопрос. В нашей деревне есть староста. Его назначили немцы. Это Юзеф Карпенюк. С людьми — зверь, с немцами — запанибрата.

— Ну и что вы предлагаете? — взглянул на него Вырва.

— Не знаю. Может, подождать? Убирать опасно, немцы могут сжечь деревню. Может, еще одумается?

— Как бы не оказалось слишком поздно. Фашистов можно переубедить только пулей. Это наилучший способ для них.

— Мы подумаем с товарищами о том, что вы сказали.

Оба встали.

— Товарищ Сибиряк, когда мы наконец зададим немцам жару?..

— Когда?.. Скоро. Получше подготовимся и ударим.

Попрощались, и каждый двинулся в своем направлении.

— Герр обервахтмайстер, к вам посетитель, — обратился переводчик Россе к коменданту жандармского поста в Холынке Винду. Россе один здесь знал русский и польский языки, и поэтому все посетители сначала попадали к нему.

— Кто он? — спросил Винд.

— Из Хомонтовец. Просится лично к вам.

— Пусть заходит. Ты останься, будешь переводить.

Россе вышел из комнаты и спустя минуту привел к коменданту человека в шинели и сапогах.

— Говори, слушаю! — приказал по-немецки комендант, а Россе перевел его слова на польский.

— Меня все зовут Козак. Я жил в Хомонтовцах. Когда большевики отступали, я дезертировал...

— А теперь где живешь? — спросил комендант.

— Нигде. Я уехал из Хомонтовец.

— Почему?

— Сейчас расскажу. В деревне много коммунистов. Там действует даже подпольная организация. Туда часто наведываются партизаны, а я с этим не хочу иметь ничего общего.

— Садись! — показал комендант рукой на стул. — Куришь?

— Курю.

Винд протянул ему пачку сигарет.

— Рассказывай дальше.

— Партизанами командует офицер в звании лейтенанта. Его называют Михалом...

Россе переводил слова Козака, а комендант записывал.

— Вместе с Михалом появляется другой офицер, Гжегож. У них много оружия. Руководит коммунистами в Хомонтовцах Константин Борковский.

— Скрывается? — спросил Винд.

— Нет. Живет в открытую. Кроме партизан к нему заглядывает иногда и какой-то их высокий начальник. Его зовут Сибиряк. Этот человек пользуется огромным авторитетом у подпольщиков, и, судя по всему, не только в Хомонтовцах...

— Ну что ж. Надеюсь, мы теперь выясним наконец, кто пустил поезд под откос и кто совершил диверсию на шоссе, — по-немецки бросил Винд переводчику. — Уверен, это дело рук этой банды. Я вот с ним, — головой показал он на доносчика, — и с этим донесением поеду в Белосток. Пусть расскажет все подробнее.

Россе перевел, и Козак продолжал:

— Меня в подпольную организацию не приняли. Я на их собраниях не был и поэтому не знаю, где скрывается Сибиряк. Я не знаю многих деталей, но те, в Хомонтовцах, знают все. Надо только на них нажать. Как мне удалось установить, партизаны приходят в Хомонтовцы не только к Борковскому...

Вырва взволнованно расхаживал по избе Гедича. За столом, задумчиво уставившись в одну точку, сидел лейтенант Михал. Вырва остановился перед ним.

— Тяжело ранен?

— В лицо и шею. Рана опасная. Может быть заражение.

— Откуда они там взялись? Этого я никак не могу понять.

— Кто-то нас выдал. Засада не могла быть случайной. Кто-то знал, что мы туда иногда приходим. Могло быть и хуже...

— Сколько их было? — спросил Вырва.

— Троих мы точно уложили. А сколько было всего, не знаю.

— Ну и кого же ты подозреваешь в измене?

— Хм, кого?.. Наши люди — все верные, — после некоторого раздумья сказал Михал. — Возможно, что немецкий агент действует в Пилатовщизне...

— Возьмешь нескольких ребят и перенесешь Гжегожа в Хомонтовцы. Борковский, у кого его можно на время спрятать?

— У Стефана Микуци. В случае опасности перенесем раненого в землянку, — ответил Борковский.

— Бери, Михал, ребят и двигай за Гжегожем! — приказал Вырва.

Вместительная легковая машина мчалась по шоссе из Белостока в сторону Бобровников. На переднем сиденье рядом с водителем сидел гестаповец Плауман, на заднем — гестаповец Фрёссе, комендант жандармского поста в Холынке Винд и провокатор Козак. Немцы держали на коленях автоматы и зорко поглядывали на узкие полосы света от фар на пустынном шоссе.

Вскоре из темноты вынырнули ограждения моста через Свислочь. Машина проскочила его и свернула влево, в Холынку. Остановились перед зданием жандармского поста.

— Пусть отправляется спать, — показал Плауман на Козака. — Совещание командиров патрулей назначаю на пять утра. Далеко отсюда до этой проклятой деревни?

— Нет, близко, всего восемь километров, — ответил Винд.

Плауман повесил на вешалку автомат и шинель, вынул из полевой сумки карту и уселся за письменный стол...

Группа гестаповцев под командованием Плаумана и Винда окружила деревню. Фрёссе с жандармами заняли пригорок, а Россе замкнул цепь со стороны Свислочи. Козак шел с Плауманом и Виндом.

На рассвете они вошли в Хомонтовцы и начали обшаривать одну за другой избы, сараи, овины, коровники. Мужчин уводили с собой.

«Немцы в деревне!» — моментально разнеслось по Хомонтовцам. Вырва, который эту ночь провел у Гедича, отправил связного в дом, где ночевал с партизанами лейтенант Михал, а сам забрался в сарай и спрятался в сене.

Группы Плаумана и Фрёссе с обеих сторон прочесывали деревню. Вдруг в центре ее загремели одиночные выстрелы, а затем послышались короткие автоматные очереди. Стрельба усилилась и перенеслась из деревни на холмы. Это партизанский патруль Михала, отступая к лесу, наткнулся на сторожевое охранение жандармов и атаковал его. Михал прикинул, что цепь жандармов на холмах довольно редкая и у них нет пулеметов. Воспользовавшись этим, он прорвал кольцо окружения и устремился к лесу. Жандармы бросились в погоню.

Тем временем в деревне гестаповцы и жандармы продолжали обыскивать дом за домом. Раненый Гжегож лежал с высокой температурой в избе Стефана Микуци. Услышав стрельбу, он вскочил с постели и выбежал во двор. Увидев двух жандармов, направлявшихся к избе, Гжегож бросился бежать, петляя между строениями. Жандармы заметили его, открыли огонь, но Гжегож, преодолевая боль в ране и слабость, успел скрыться. Жандармы обыскали дома, сараи, коровники, погреба, но Гжегож будто сквозь землю провалился. Жандармы продолжали поиски.

Тем временем Гжегож, убегая от преследователей, увидел колодец. Минуту колебался, а затем подбежал, ухватился за цепь и полетел вместе с нею вниз, где поблескивало зеркало воды. Цепь смягчила удар. Гжегож нащупал ногами дно. Ледяная вода острыми иголками пронзила тело. Он прижался к стенке колодца. Над водой виднелась лишь его голова.

Жандармы сгоняли всех мужчин во двор школы. Там их ждали гестаповцы, комендант жандармского поста Винд, переводчик Россе. Поиски беглеца продолжались.

И вот один из жандармских патрулей, обходивших деревню, заметил, что у колодца раскачивается цепь. Это показалось им подозрительным. Они подбежали к колодцу, заглянули вниз и увидели торчавшую из воды голову человека. Жандармы начали кричать, кидать в него камнями, но тот не отвечал. Сообщили об этом Плауману. По его распоряжению одного из жандармов обмотали цепью и спустили в колодец. Спустя минуту окоченевшего Гжегожа подняли наверх и привели на площадь возле школы. Он весь дрожал от холода, слабости и потери крови.

— Ты знаешь его? — спросил Плауман Козака, указав пистолетом на Гжегожа.

Козак внимательно посмотрел на Гжегожа и утвердительно кивнул.

— Кто это? — допытывался гестаповец.

— Фамилии не знаю. Это советский офицер. Скрывался в деревне.

— Партизан? — продолжал расспрашивать Плауман.

— Конечно! Я видел его с оружием, — подтвердил Козак.

Плауман подошел к Гжегожу и ударил его по лицу.

— Фамилия?! — рявкнул он.

— У меня нет желания знакомиться с вами, — спокойно ответил тот.

— Коммунист? — спросил Плауман.

— Коммунист, — ответил Гжегож, глядя гестаповцу прямо в глаза.

Плауман приказал отвести его в сторону и кивнул Козаку.

— Показывай других!

Тот подошел к толпе мужчин и показал сначала на Константина Борковского, потом по очереди выдал нескольких советских бойцов, скрывавшихся в Хомонтовцах. Предатель несколько раз прошелся вдоль шеренги выстроенных на площади мужчин и указывал пальцем на тех, кто по его словам, состоял в подполье.

Арестованных погнали в сторону Бобровников, остальных распустили по домам. Борковского и Гжегожа задержали, и Плауман начал допрашивать Борковского о деятельности подполья, о помощи партизанам, о диверсии на шоссе и железной дороге. Но тот молчал.

— Ну а ты что скажешь? — кивнул Плауман Козаку.

— Это коммунист. Сам мне об этом говорил. Уговаривал меня вступить в их организацию, — подтвердил Козак.

— Ты слышал?! — обратился Плауман к Борковскому. Тот продолжал молчать.

— Я видел, как по ночам он уходил куда-то из дома, как к нему приходили партизаны. Он знает Сибиряка и где он скрывается, — добавил провокатор.

— Ты слышал? — вновь обратился к Борковскому Плауман.

— Слышал...

— Ну и что?

— Одно только верно...

— Что? — поспешно переспросил Плауман.

— То, что я коммунист. Больше я вам ничего не скажу.

— Пристрелю! — прошипел гестаповец.

— Знаю. Только всех не перестреляешь!

Плауман ударил его кулаком по лицу и кивнул жандармам. Те окружили Борковского и Гжегожа и повели за деревню. Невдалеке на песчаном холме росла дикая груша. Их поставили под ней. Борковский взглянул поверх голов жандармов. Вдали увидел Свислочь, а слева — родную деревню. Смотрел, не отрывая глаз, прощаясь с ними навсегда...

Плауман кивнул жандармам. Раздался залп. Тела Борковского и Гжегожа немцы запретили хоронить...

Щит, закрывавший вход в землянку, был сдвинут в сторону. Из оврага тянуло мартовским холодком. Ночь была морозной и звездной. Вокруг стояла тишина, и только изредка со стороны Бобровников, где проходило шоссе, долетал приглушенный гул автомашин. Вырва находился в землянке один. Каждую минуту он высовывал наружу голову и прислушивался.

Было уже далеко за полночь, когда он услышал скрип снега под ногами и увидел силуэт поднимавшегося по склону человека.

— Это ты, Антон? — тихо спросил Вырва.

— Я, — ответил тот и влез в землянку.

Вырва зажег коптилку и взглянул на Антона. Тот, шатаясь от усталости, повалился на нары.

— Ты что-нибудь ел? — спросил его Вырва.

— Нет...

Вырва протянул ему ломоть хлеба и кусок сала.

— Ну что, виделся с ними?

— Виделся. Придут завтра утром. Сейчас они в Пилатовщизне. У них кого-то ранило. Должны спрятать его у надежных людей.

— Из окружения вышли без потерь?

— Да, без потерь. Михал сказал, что пожалели деревню, а то бы многие жандармы не вернулись в Холынку.

Антон кончил есть, вытер руки и потянулся за кисетом с махоркой.

— Ну а что в Хомонтовцах?.. — спросил минуту спустя Вырва, чувствуя, что Антон избегает этой темы.

— Дела плохи. Всю подпольную организацию накрыли. Гжегожа и Борковского опознал Козак. Обоих расстреляли... За деревней, на холме под грушей.

— Расстреляли?..

— Да... расстреляли. Ну а в деревне... сам понимаешь...

— Устал?

— Немножко.

— Пока темно, сходи к Писевичу и принеси рацию и пишущую машинку. Сможешь?

— Конечно.

— Кстати, попрощайся с ним за меня.

— Попрощаться?.. — Антон внимательно взглянул на Вырву. — Ничего не понимаю...

— Потом узнаешь. Ну иди! Я должен их дождаться...

Спустя минуту шаги Антона стихли, и Вырва вновь остался в землянке один. Он чувствовал себя здесь, как в клетке. В голову лезли разные мысли, и, хотя решение им было уже принято, он раздумывал, не провести ли сегодня еще какую-нибудь дерзкую операцию. Например, организовать налет на жандармский пост в Холынке... или взорвать мост в Бобровниках... или напасть на колонну автомашин на шоссе. Он не мог себе простить, что немцам удалось разгромить подпольную организацию в Хомонтовцах.

Вдруг послышались чьи-то шаги. Шло несколько человек. Вырва на всякий случай схватил ручной пулемет. Снизу, со стороны оврага, донесся условный свист. Вырва в ответ тоже свистнул. Это был лейтенант Михал со своей группой. Землянка наполнилась шумом голосов, бряцанием оружия, дымом махорки.

Через час вернулся Антон и поставил на землю тяжелый мешок.

— Ну, что слышно в деревне? — спросил Вырва.

— Во многих домах стоит плач.

— Как раненый? — обратился Вырва к Михалу.

— Будет жить. Правда, у него три огнестрельные раны, но ничего, молодой, выкарабкается.

— Хорошо. Я собрал вас, чтобы попрощаться с вами...

— Как это — попрощаться? — перебил его Михал.

— Попрощаться и обсудить сложившуюся ситуацию.

— Ты что, не пойдешь с нами?

— Нет. Сначала собирался, но, подумав, решил, что ты справишься и без меня. Сколько у тебя бойцов в отряде?

— Двадцать шесть, но в любое время их может стать больше. Скажи нам, наконец, что ты надумал?

— Отправлюсь в Белосток, — спокойно ответил Вырва.

— Ты что, с ума сошел?!

— Нет. Здесь подпольную работу придется пока свернуть. Нужно выждать какое-то время, чтобы начать ее снова. Белосток — город большой, в нем легко скрыться. А какие там объекты для диверсий: заводы, железнодорожный узел, аэродром, гестапо, воинские части!.. Освоюсь, подберу себе людей. Впрочем, об этом еще рано говорить.

Собравшиеся в землянке внимательно слушали Вырву.

— Из Белостока буду поддерживать связь со всеми. И с вашим отрядом, и с Антифашистским комитетом...

— А у тебя есть там где остановиться? — перебил его Михал.

— Есть. Я же работал в Белостоке на заводе и знаю нескольких надежных людей, коммунистов и беспартийных. Они наверняка мне помогут.

— Из нас берешь кого-нибудь?

— Нет, пойду один.

— А ты забыл, что и я тоже иду в Белосток? — заметил сидевший на корточках Антон. Вырва взглянул на друга, которому спас когда-то жизнь.

— Пойдешь, Антон?

— Пойду. И давай не будем больше говорить об этом.

Вырва молча посмотрел на него и обратился к Михалу:

— Дай карту. Договоримся о местах и способах связи.

Склонились над картой. Уставшие партизаны вскоре уснули. Уже светало, а Вырва, Михал и Антон продолжали еще о чем-то шептаться.

— Понял? — спросил Вырва, складывая карту.

— Понял, — ответил Михал.

— Буди своих, а то уже рассвет. Пора.

— Мы еще встретимся? — прощаясь, обратился к нему Михал.

— Если и не встретимся, то наверняка услышим друг о друге. А встречу назначим в День Победы в Белостоке, — пошутил Вырва. — Я закачу вам такой бал!.. Если тебе, Михал, станет здесь жарко, перебирайся к нам, в Белосток. Как нас найти, ты знаешь. И еще одно. Любой ценой разделайся с Козаком. Переверни все вверх тормашками, но разыщи его и уничтожь. Он не должен жить.

— Сделаю, не надо напоминать об этом.

Вырва протянул руку. Михал задержал ее в своей.

— Прощай, Яшка!

— Прощай, Михал!

Из землянки вышли все вместе. Взглянули на небо, уже розовевшее на востоке. Сибиряк и Антон забросили за спину мешки и направились на запад, к стене леса, темневшей впереди...

День был холодным и пасмурным. Над городом висели низкие тучи. Для жителей оккупированного Белостока это был обычный день, наполненный страхом и неуверенностью в том, что будет завтра.

В этот день в здании на улице Сенкевича, 15, называемой в то время улицей Эриха Коха, в резиденции СС и СД Белостокского округа с самого утра царило необычное оживление. Офицеры гестапо с деловым видом бегали из комнаты в комнату с толстыми папками в руках. Часовые у входа, в коридорах, на лестницах и у дверей то и дело вытягивались, пропуская входивших.

Ровно в десять часов утра руководители оперативных отделов и секций заняли места в кабинете начальника гестапо в Белостоке штурмбанфюрера СС Вильгельма Альтенлоха. Здесь собрались его заместитель доктор Герберт Циммерман, начальник IV отделения Лотар Хаймбах, начальник III отделения СД Фриц Хаусман, начальник секции по борьбе с партизанами Вальдемар Махоль, начальник разведки Альфонс Шмидт и другие. Они шепотом переговаривались и то и дело поглядывали на дверь. Спустя несколько минут она распахнулась и вошел Альтенлох, а за ним — руководитель гестапо в Восточной Пруссии группенфюрер СС Йозеф Канарис и штандартенфюрер СС Кюстер из Главного управления имперской безопасности в Берлине.

Собравшиеся вскочили со своих мест и замерли в гитлеровском приветствии. Альтенлох махнул рукой. Все уселись.

— Господа, группенфюрер и штандартенфюрер хотели бы услышать вначале отчет четвертого отделения. Герр гауптштурмфюрер Хаймбах, вам слово, — распорядился Альтенлох.

Присутствующие открыли блокноты.

— Знакомы ли вы, — обратился Хаймбах к прибывшим, — с моим последним отчетом, опираясь на который я хотел бы доложить о наших оперативных мерах по ликвидации подполья и банд?

— Частично, но это не имеет значения. Докладывайте все по порядку, — ответил Канарис.

— Слушаюсь! — Хаймбах открыл лежавшую перед ним папку. — За три последних месяца противник осуществил на территории Белостокского округа следующие диверсионные акты: уничтожено шесть железнодорожных составов...

— Мины? — спросил Кюстер.

— Четыре состава взорваны минами, а два пущены под откос в результате разборки пути. Выведено из строя шесть паровозов и сорок три вагона...

— Нас интересуют не столько потери, герр гауптштурмфюрер, сколько виновники, — буркнул Кюстер.

— Колонны автомашин подвергались обстрелу прежде всего на шоссе Белосток — Гродно, Белосток — Волковыск и Хайнувка — Пружаны. Таких случаев зафиксировано одиннадцать. Телефонные линии повреждались двенадцать раз на протяжении...

— Скажите, — снова перебил его Кюстер, — диверсионные акты имели место только в районах, где действуют коммунистические банды и большевистское подполье, или и в других?

— Девяносто процентов диверсий произошло на территории, где действуют коммунисты, — ответил Хаймбах.

— Продолжайте! — заявил Канарис.

Хаймбах довольно подробно описал наиболее крупные диверсии на железной дороге, заводах и шоссе и заговорил о распространении подпольной печати, а также о покушениях на немцев и агентов гестапо. Закончив эту часть отчета, он взял в руки следующую папку.

Ему задали несколько вопросов. Хаймбах отвечал весьма туманно и уклончиво. Это все больше выводило из себя прибывших. Затем слово предоставили начальнику разведотдела Альфонсу Шмидту.

— Разрешите проинформировать вас о новой операции, которую с недавних пор разрабатывает мой отдел. Операция под кодовым названием «Егерь»...

Собравшиеся сосредоточили свое внимание на Шмидте. Он продолжал докладывать:

— Дело в том, что мы зафиксировали в Белостоке деятельность некоей таинственной личности, а точнее, руководимой им диверсионной группы...

— Какова ее численность? — спросил Канарис.

— Этого нам пока установить не удалось. По-моему, она состоит из нескольких человек. В тех местах, где совершены диверсии, найдены записки со словами: «Смерть фашистам! Сибиряк». Этот же человек или его группа взорвали поезд на железной дороге Белосток — Сокулка.. Рядом с местом диверсии они прикрепили на дереве их «визитную карточку». Аналогичную записку они оставили и возле поврежденной телефонной линии Белосток — Варшава. Наша служба радиоперехвата обнаружила в эфире новую радиостанцию. Она выходит на связь почти каждую ночь в окрестностях Белостока...

— Удалось установить ее местонахождение? — спросил Кюстер.

— Секция радиоперехвата и пеленгации делает все, чтобы как можно скорее найти ее, но пока безуспешно. В городе появились листовки коммунистического содержания. Думаю, что это тоже дело их рук.

— Записали шифрованный текст подпольной радиостанции? — снова спросил Кюстер.

— Так точно, герр штандартенфюрер! Однако расшифровать своими силами не смогли. Отправили записанный на пленку зашифрованный текст в Берлин. Ответа пока нет. Таинственная личность действует с каждым днем все смелее.

— Его смелость объясняется вашей медлительностью, — заметил Канарис и многозначительно взглянул на Шмидта.

— Агентура что, тоже бессильна? — вмешался Кюстер.

— Вместе с четвертым отделением мы приняли ряд оперативных мер. Привлекли к операции нескольких способных агентов, таких, как Эдвард Вараковский, Стефания Кохова, Ян Маевский, Анджей Миколайчик и других.

— И что же? Столько способных агентов — и никаких результатов? — язвительно заметил Кюстер.

— Позволю себе заметить, герр штандартенфюрер, что мы именем дело с опытным подпольщиком. Вероятно, он заброшен сюда из Москвы. Он и его люди — это профессионалы, а наши агенты — еще новички в этом деле. Однако информация, полученная о Сибиряке, позволяет сделать некоторые выводы относительно нашей дальнейшей работы...

Кюстер и Канарис вопросительно взглянули на Шмидта.

— Эти агенты вряд ли сумеют раскрыть Сибиряка и его группу. Разве только случайно. А в случайности верить в нашей работе нельзя. — И Шмидт умолк.

— Ну и что же вы предлагаете?

— Что?.. Я не готов в данную минуту ответить на этот вопрос, — промолвил Шмидт.

— Неужели у вас нет никаких рекомендаций? — возмущенно спросил его Кюстер.

— Надо вербовать новых агентов, расставлять сети, собирать информацию...

— И так до бесконечности! Вздор! — взорвался Кюстер. — Вздор! Уже несколько месяцев здесь действует группа шпионов и диверсантов. Взрываются поезда, распространяются листовки, работает радиостанция! — Он повысил голос. — А я здесь слышу такой вздор! Мы не для того находимся в Белостоке, чтобы анализировать, размышлять и выжидать месяцами. Указания рейхсфюрера, вероятно, всем ясны? Кто не понимает своей миссии здесь, быстро окажется на передовой Восточного фронта! — Кюстер распалялся все больше. — Я буду вынужден направить соответствующее донесение в Берлин. Кто докладывает следующий?..

В тот же вечер, когда в белостокском гестапо происходило бурное совещание, по лесу, за селом Поникла, пробирались двое. Они шли уверенно. Вероятно, хорошо знали это урочище. Вскоре путники подошли к молодому, густо разросшемуся ельнику и остановились, прислушиваясь. Лесную тишину не нарушал ни один подозрительный звук. Дороги и населенные пункты были отсюда далеко.

Они вошли в ельник и почти на коленях добрались до небольшого шалаша. Некоторое время отдыхали молча. Они устали от дальней дороги и тяжелых вещмешков.

— Пора? — спросил наконец один из них.

— Сейчас посмотрю, — ответил второй и фонариком осветил ручные часы. — Пора...

Они вынули из вещмешков рацию и батареи, установили их и растянули антенну. Радист закрепил контакты и стал смотреть на освещенную шкалу приборов, ожидая приказаний. Часы показывали двадцать три тридцать.

— Вызывай, — шепнул человек, сидевший возле радиста.

Застучал ключ передатчика. В эфир поплыли позывные...

Затем радист перешел на прием.

— Есть! Давай шифровку! — коротко бросил он и переключил рацию на передачу. Сидевший рядом человек осветил фонарем небольшой листок бумаги, испещренный цифрами, и радист застучал ключом:

«На полигон Красный Бор, между Замбрувом и Ломжей, два дня назад прибыла из Франции танковая часть из дивизии «Рейх». Там проходят интенсивные артиллерийские и танковые учения. Один из полков этой дивизии расквартирован в казармах в Белостоке: район Нове-Място. Учения этого полка проходят на полигоне Зелена под Белостоком. Отправка части на фронт предусматривается через две недели...»

Затем они передали вторую и третью шифровки. Радист переключил радиостанцию и ждал подтверждения приема. Услышав знакомый сигнал, он снял с головы наушники и выключил рацию.

— Для нас ничего нет?

— Ничего.

— Снимаем рацию.

Они отключили и сняли антенну: рацию и батареи уложили в вещмешки.

— Где в следующий раз? — спросил радист.

— Вероятно, здесь, — ответил старший. — Место подходящее.

— Что завтра?

— Завтра?.. Напечатаем немного листовок и обсудим план одной диверсии. Я кое-что придумал. Пошли...

Они выбрались из ельника. Лесом подошли к окрестностям Юровца, а затем повернули в сторону лугов. Около села Шеляховске перешли вброд Супрасль и ранним утром исчезли в лабиринте улочек города.

Это были Ян Вырва (Сибиряк) и его друг Антон.

За время пребывания в Белостоке оба подпольщика хорошо изучили город, организовали несколько конспиративных квартир, раздобыли документы и пропуска для свободного передвижения ночью. Памятуя о горьком опыте подпольной работы в Хомонтовцах, Вырва был очень осторожен в Белостоке. Он решил действовать с небольшой группой людей, хорошо законспирированных, готовых на все и способных на любую разведывательно-диверсионную операцию. Ему помогало то, что он когда-то работал здесь. Вырва восстановил старые связи, познакомился и с новыми людьми, наблюдал за ними, проверял. Так он подобрал себе трех человек, преимущественно одиноких, и так же, как он, проживавших здесь на нелегальном положении. Теперь он чувствовал себя в безопасности, так как верил, что его не предадут, даже если кто из его товарищей попадет в гестапо. Вырва считал, что лишь случайность может вызвать провал, а если уж придется погибнуть, то только в бою.

Наблюдая за гестапо, жандармерией и полицией в Белостоке, Вырва установил места размещения гитлеровской службы безопасности, некоторых законспирированных и даже частных квартир гестаповцев. Его группа раздобыла ряд сведений о немецком гарнизоне в Белостоке и в некоторых городах. К нему поступала информация о перевозках через железнодорожный узел в Белостоке, об аэродроме Крывляны и многие другие важные сведения.

Ему удалось через партизан получить рацию и, что самое главное, установить связь с Москвой. Таким образом, добытые им материалы передавались по радио разведывательным органам Красной Армии.

В лесных тайниках около Белостока Вырва сделал большие запасы взрывчатки и оружия. Эти запасы постоянно пополнялись.

К тому времени в Белостоке уже действовал Антифашистский комитет, объединивший всех, кто ненавидел фашистов. В городе раскинулась также густая подпольная сеть других организаций. Однако Вырва не был связан ни с одной из них. Через Антона он поддерживал контакт только с партизанским отрядом под командованием лейтенанта Михала. Этот отряд базировался в лесах восточнее Белостока.

Вырва действовал осторожно и наносил удар только тогда, когда был твердо уверен в успехе. Его группа пустила под откос воинский эшелон под Чарна-Весь, повреждала линии связи, разбрасывала на шоссейных дорогах железные ежи, останавливая целые колонны автомашин. Вырва часто менял места радиопередач, чтобы затруднить врагу их пеленгацию.

В разговорах с Антоном он не раз размышлял вслух о том, не уйти ли им в лес, чтобы организовать партизанский отряд. Однако ему было жаль бросать дело, начатое в Белостоке. В его бунтарском уме рождались новые дерзкие планы операций против врага.

Конспиративная квартира находилась на чердаке небольшого дома на улице Мазовецкой. Вырва расхаживал по тесной комнате, то и дело курил и нетерпеливо поглядывал на часы. Он прислушивался к каждому шороху на лестнице. Вырва уже довольно долго находился здесь, но продолжал упорно ждать кого-то.

Вдруг Вырва остановился. На лестнице послышался шорох. Кто-то постучал условным стуком. Вырва открыл дверь. На пороге стоял Антон. Он был в рабочей одежде. Вырва закрыл дверь и вопросительно взглянул на него.

— Раньше не мог. Трудно было выбраться с вокзала... Патрули и облавы...

— Садись и рассказывай.

— Работа верная...

— Не начинай с конца, — прервал его Вырва.

— Значит, так. Движение на варшавской железнодорожной ветке, особенно ночью, большое. Все пассажирские поезда идут по расписанию, товарные — тоже.

— Ты цистерны видел?

— Видел. В каждом составе их по пять, иногда по десять и больше.

— Товарные поезда останавливаются возле семафора при въезде в Белосток?

— Нет.

— Жаль, жаль... — буркнул Вырва. — А как патрули?

— Редко, но ходят.

— Рассказывай дальше.

— Я был в Лапах у нашего связного. Наблюдал за станцией. У меня есть зашифрованный перечень всех эшелонов с войсками и техникой, которые прошли через эту станцию. Иногда некоторые из них останавливаются в Лапах. Там я влез на тормозную площадку одного из них и доехал прямо до Белостока.

— С ума сошел?!

— Нет. Это лучше, чем пассажирским. На товарных не устраивают облав.

— Как мост?

— Охраняют с обеих сторон.

— Кто охраняет?

— Жандармерия.

— Ну, эти нам не страшны.

— Что верно, то верно, но тем не менее мост охраняется.

— Можно их тихо снять...

— Ночью все можно, — согласился Антон.

— Как подходы к семафорам?

— Хорошие.

— Сегодня же пойдешь к Зигмунту. Пусть скажет, как можно закрыть семафор, чтобы центральный диспетчерский пост не обратил на это внимания.

— Когда мне прийти?

— Завтра вечером. Мы встретимся здесь, здесь же и останешься на ночь. Ты будешь мне нужен. — Вырва встал, подошел к окну и долго наблюдал за улицей из-за занавески. — Выйдешь через двор и дальше огородами, — посоветовал он Антону. — Здесь две подпольные газеты. Отдашь их Зигмунту. Пока!

Антон бесшумно исчез за дверью. Вырва долго прислушивался, затем проверил оба своих пистолета и покинул квартиру.

Лес подступал прямо к железнодорожной насыпи. Густая растительность облегчала наблюдение за железной дорогой. Вырва положил мешок, прикрыл его мхом, а затем осторожно подполз к краю кустарника и стал наблюдать за полотном железной дороги Варшава — Белосток, которая прямой линией тянулась вдоль леса. Вдали вырисовывался желтый щит семафора.

Сумерки наступили быстро, так как было пасмурно и время от времени шел дождь. Вот вдалеке, со стороны Неводницы, показались две фигуры. Это шел патруль. Вырва нырнул обратно в лес. Местом встречи подпольщики избрали лесную поляну в зарослях орешника, надежно укрывавших от наблюдения.

Вырва залез в кусты, сгреб в кучу сухие листья и сел. Хотелось курить, но следовало соблюдать осторожность. Вот из леса на лужайку выскочил заяц. Он сначала тревожно прислушивался, а затем спокойно принялся жевать молодую травку. На мгновение в Вырве проснулся охотник. Он вспомнил, как когда-то частенько бродил с охотничьим ружьем по сибирской тайге. Это, казалось, было так давно...

Опытным ухом охотника Вырва уловил шелест. Заяц моментально убежал. Кто-то подходил к поляне. Вырва увидел Зигмунта. Потом подошли Антон, Павел и Петр. К этому времени совсем стемнело.

— Готовы? — спросил Вырва.

— Готовы! — ответили пришедшие.

— Оружие?

Вместо ответа они расстегнули куртки и вынули спрятанные там автоматы. Стояли молча, ожидая приказа. Вырва достал из мешка ракетницу и подал ее Петру.

— Подойди как можно ближе к Неводнице и спрячься около дороги. Будешь наблюдать за поездами...

— Понимаю.

— Если пойдет пассажирский или товарный с пустыми вагонами и платформами, то пропусти. Когда пройдет тяжелый эшелон, особенно с цистернами, то выстрели вверх две ракеты и сразу же уходи в Белосток. Это твое задание на сегодня.

— Только и всего? — удивился Петр.

— Достаточно. В другой раз сделаешь больше. А ты пойдешь со мной, — обратился Вырва к Зигмунту. — К семафору. Инструменты при тебе?

— Конечно.

— Помнишь, что и как?

— Да.

Вырва достал из мешка магнитные мины и фонариком осветил одну из них.

— Установим взрыватели, когда увидим ракеты. Время взрыва определим...

Дождь перестал, подул сильный ветер. Недалеко от семафора за кустами притаились Вырва и Зигмунт. Левее, метрах в пятидесяти друг от друга, лежали Антон и Павел. Все смотрели на запад и ждали сигнала ракет.

Прошел час. Послышался далекий гудок паровоза, донеслось характерное громыхание мчавшегося поезда. Однако сигнала не было. Вот заскрежетало поднимающееся крыло семафора, и мимо пронесся пассажирский поезд. Минутой позже вдоль пути прошли два охранника. Затем прошел еще один поезд, но Петр сигнала не подавал.

Вырва встал, чтобы немного размяться, и в этот момент увидел, как на западной стороне неба взвилась красная звездочка, а за нею и другая. Вырва быстро достал из кармана мину и установил взрыватель, а затем бросил взгляд на семафор. Заскрежетали блоки, и крыло семафора поднялось вверх: путь свободен. Наконец-то...

Вырва и Зигмунт быстро подбежали к мачте семафора. Поторапливая друг друга, они перерезали кусачками проволоку и справились с этим быстрее, чем предполагали. Когда крыло семафора опустилось на прежнее место, послышался нарастающий стук колес.

— В порядке, — сказал Зигмунт.

— Беги метров на пятьдесят вперед и жди там, — приказал Вырва.

Вдалеке показались огни паровоза. Машинист, видимо, заметил, что путь закрыт, так как раздался гудок паровоза, а затем послышался скрежет тормозов. Поезд, беспрерывно подавая сигналы, замедлял ход.

Вот мимо Вырвы прошел паровоз. Вскоре поезд остановился. Людей не было видно. Вырва моментально вскочил на невысокую насыпь и нырнул между колесами поезда. Он оказался под вторым вагоном. Паровоз пронзительно загудел. Вырва пополз в сторону локомотива. Вскоре он нащупал над собой тендер, но продолжал пробираться вперед. Дорогу ему преградила крышка зольника, которая была слишком низко опущена. Вырва сунул руку за пазуху, вынул мину и прислонил ее к днищу паровоза. Мина сразу прилипла. Вторую мину Вырва установил немного дальше, на расстоянии вытянутой руки.

Он вытер рукавом вспотевшее лицо и осторожно двинулся назад. Сверху до него доносились обрывки немецкой речи. Он, вероятно, находился под вагоном с обслуживающим персоналом или охраной поезда.

Едва он прополз еще немного, как из вагона выскочили несколько солдат и направились к локомотиву. Вырва прижался к шпалам, вынул из кармана пистолет.

Шаги удалялись. Паровоз вновь разразился гудками. Вырва пролез между колесами, скатился в ров и исчез в кустах. Он чувствовал, как в груди колотится сердце, а в висках стучит кровь. Звуки голосов около поезда усиливались. Из вагона, в котором ехала охрана, выскакивали солдаты и выстраивались у поезда. Выстрелов слышно не было.

Немного успокоившись, Вырва отполз глубже в лес и стал ждать там товарищей. До его слуха донесся гул дрезины, которая ехала от станции...

Скрипнула дверь. Гауптштурмфюрер СС Ганс Эрдбрюгер, офицер по особым поручениям, вскочил с кресла. Вильгельм Альтенлох, шеф гестапо в Белостоке, небрежно ответил на его приветствие, прошел через секретариат и толкнул дверь в свой кабинет. Он снял плащ, повесил его на вешалку, подошел к письменному столу, бросил в ящик вынутый из кармана пистолет и тяжело опустился в кресло. У него болела голова после вчерашней попойки у штандартенфюрера СС Вернера Фромма.

Раздался стук, и в дверях появился Эрдбрюгер с кипой бумаг в руках.

— Слушаю! — Альтенлох с трудом поднял глаза.

— Герр штурмбанфюрер, разрешите доложить сводку за прошедшие сутки.

— Что там у вас нового?

— Сегодня ночью, около трех тридцати, на отрезке железнодорожного пути Белосток — Гродно, между станциями Кузница и Лососьна, был взорван товарный эшелон...

— Проклятые бандиты! — скрипнул зубами Альтенлох.

— Это не бандиты. Это диверсия иного рода.

— Что?!

— Из Гродно звонил унтерштурмфюрер Шрёдер. Взрыв произошел только под локомотивом и под цистернами с горючим, которые направлялись на фронт...

Альтенлох вскочил из-за стола, приблизился к Эрдбрюгеру и вырвал у него из рук рапорт, по которому тот докладывал. «Значительная часть эшелона уничтожена. Пожар от цистерн с бензином перебросился на другие вагоны и на лес. Количество убитых еще не установлено. Имеется много тяжелораненых...» — на одном дыхании прочитал Альтенлох и бросил документ на стол.

— Какие приняли меры? — обратился он к стоявшему перед ним по стойке «смирно» офицеру.

— На место диверсии немедленно выехал унтерштурмфюрер Кёниг с оперативной группой и жандармами.

— Кёниг вернулся?

— Еще нет.

— Дальше.

— Сегодня ночью был испорчен семафор при въезде на станцию Белосток со стороны Варшавы. Повреждения незначительные.

Альтенлох тяжелым взглядом окинул докладывавшего офицера, но больше ничего не спросил.

— Из Бельск-Подляски унтерштурмфюрер Пауль Шведе сообщил, что сегодня ночью в Бельске и окрестностях были разбросаны коммунистические листовки....

— Их прислали?

— Так точно! Вот они. — Эрдбрюгер подал шефу несколько листовок. Тот прочитал их и буркнул:

— Дальше!

— Из Бельска сообщают, что вчера вечером в районе Черемхи Беловежской пущи найден труп Чумыса...

— Кто это?

— Этого человека криминалькомиссар Шмидт направил в этот район на прошлой неделе.

— Припоминаю...

— Сегодня ночью на шоссе Белосток — Волковыск, в лесу за рекой Свислочь, из засады обстреляны пять военных автомашин. Одна машина сгорела, две другие повреждены. Четверо убитых...

— Оставь эти рапорты и вызови ко мне Циммермана, Хаймбаха, Махоля и Шмидта. Когда вернется Кёниг, немедленно пришли его сюда. Донесение в Кенигсберг подготовлено?

— Так точно!

Эрдбрюгер вышел. Спустя минуту в кабинете Альтенлоха появились офицеры гестапо, вызванные на совещание.

Кёниг прибыл в гестапо лишь после двенадцати и сразу же направился к Альтенлоху. Совещание еще продолжалось. Кёниг доложил о своем прибытии. Собравшиеся в кабинете разом повернули головы в его сторону.

— Что установили? — спросил Альтенлох.

— Герр штурмбанфюрер, состав уничтожен магнитными минами со взрывателями замедленного действия...

— Ты с ума сошел?! — воскликнул Хаймбах.

— Нет, герр гауптштурмфюрер. Это подтвердила экспертиза. Две мины взорвались под локомотивом, который сошел с рельсов и свалился под откос. Три других взрыва произошли под цистернами и один под вагоном с боеприпасами. Следов бандитов возле места взрыва не обнаружено. Мины были установлены либо в Варшаве, либо где-то на пути следования.

— Сейчас проверю, останавливался ли поезд в Белостоке или где-нибудь еще? — произнес Шмидт, подходя к телефону.

— Я уже проверил, — опередил его Кёниг. — Эшелон, выйдя из Варшавы, останавливался только около испорченного семафора, при въезде в Белосток. — Кёниг умолк, окинув взглядом находившихся в кабинете офицеров.

— Я вас слушаю, — обратился Альтенлох к собравшимся.

Первым взял слово Циммерман:

— Предлагаю расстрелять сотню железнодорожников со станции Белосток. Это за поезд. За обстрелянную колонну автомашин расстрелять жителей ближайшей деревни, а деревню сжечь. За листовки пусть Шведе ликвидирует сотню человек в Бельск-Подляски. А что касается убитого агента, то это дело Шмидта.

— Герр Циммерман, что это нам даст? Мы должны схватить виновников! Вы понимаете? Виновников! Эти расстрелы нам ничего не дадут! — вмешался Альтенлох.

Циммерман вскочил с кресла и дрожащим от ярости голосом обратился к Альтенлоху:

— Я только и слышу: диверсии, саботаж, банды! А вы все ищете виновных! Они все здесь виновны! Стрелять! Вешать! Уничтожать! Сжигать! Вы слишком терпимы, герр Альтенлох! Слишком мягкосердечны! Впрочем, об этом сказал и штандартенфюрер Кюстер...

— Герр Циммерман, прошу не забываться! Пока я здесь начальник! — зашипел взбешенный Альтенлох.

— Знаю, но я не закончил! Такие сообщения, как сегодня, мы слышим почти ежедневно. Подпольная и партизанская борьба ширится, а наши контрмеры? Вы их сдерживаете, герр штурмбанфюрер! Об этом должны знать и в Кенигсберге, и в Берлине!..

Они смерили друг друга ненавидящими взглядами. В кабинете воцарилась напряженная тишина.

— Повреждение семафора и взрыв эшелона тесно связаны между собой, — вдруг спокойно заметил Шмидт. — Кто-то, а вернее, группа Сибиряка, так как это, вероятнее всего, его работа, получил информацию об этом важном эшелоне. Диверсантам не было известно, где будет останавливаться состав. Они, видимо, узнали о нем в последнюю минуту и повредили семафор, чтобы остановить поезд и подложить мины, а остальное уже известно... Если оперативная группа во главе с Кёнигом прочешет лес в районе семафора, я уверен, можно напасть на след диверсантов.

— Что вы конкретно предлагаете? — спросил Альтенлох.

— Так или иначе, но возмездие, о котором говорил Циммерман, должно наступить. Действия, направленные против рейха, не могут оставаться безнаказанными, иначе бандиты совсем обнаглеют. Мы должны сеять страх! Необходимо иметь хорошую агентуру, чтобы проникать в штабы подпольных организаций и уничтожать их, иначе такие донесения мы будем получать каждый день.

— Я уже давно слышу это! — резко бросил Циммерман. — Кстати, господин Шмидт, а кем был этот убитый Чумыс?

— Этот человек из разведывательной школы в Простках. Имел кличку Желтый. Мы вместе с майором Завелли готовили его. Он должен был проникнуть в какой-нибудь из партизанских отрядов в Беловежской пуще... Но ему не повезло.

— Кто работает по делу Сибиряка? — спросил Альтенлох.

— Как наметили: Маевский, Вараковский, Миколайчик, Спиртов, Кохова, — ответил Шмидт.

— Мало. Тем более что мы не получили ни одного конкретного сообщения о группе Сибиряка. Подберите самых способных агентов. Подключите новых! Неужели нельзя справиться с этим человеком?! — говорил Альтенлох, обращаясь к Шмидту.

— Нечто подобное я уже слышал на совещании у группенфюрера Канариса, — язвительно вставил Циммерман, но Альтенлох пропустил его замечание мимо ушей и продолжал инструктировать Шмидта:

— Сразу же после этого совещания проведите инструктаж в отделе оберштурмфюрера Махоля и переговорите с майором Виссом, руководителем отделения абвера в Белостоке, с которым...

Вошел дежурный офицер.

— Что там еще? — спросил Альтенлох.

— Телеграмма из Бельска.

— Прочитайте!

— Час назад на шоссе Бельск — Пружаны партизаны обстреляли две автомашины вермахта. Убито три офицера и одиннадцать солдат. Одна автомашина сгорела...

«В Белостоке расквартирована отдельная танковая часть из группы генерала Хота, вероятно, с целью пополнения людьми и техникой. Вскоре она должна быть переброшена на фронт. Установите состав части, дату отправки и маршрут...»

Вырва еще раз прочитал радиограмму, которую Антон принял по рации несколько минут назад. Антон свернул радиостанцию.

— У кого надежнее связь с подпольщиками, работающими в казармах? У Петра или Зигмунта? — обратился Вырва к Антону.

— По-моему, у Петра.

— Ты встречаешься с ним сегодня?

— Только вечером.

— Где?

— В Выгоде.

— Я пойду с тобой. А сейчас иди на станцию, посмотри, что там интересного, и свяжись с Павлом. Пусть он узнает, не требуется ли в ближайшие дни большое число вагонов и платформ под танки? Это важно. Встретимся вечером у кладбища в Выгоде.

Они по одному покинули конспиративную квартиру и вскоре исчезли в лабиринте улочек.

Уже почти совсем стемнело, когда возле кладбища в Выгоде появились человеческие фигуры. Из-за куста сирени вышел Вырва и поздоровался с Петром и Антоном. Затем все забрались глубже в кустарник.

— Сегодня утром, — шепнул Петр, — из тюрьмы и гестапо в одиннадцати автомашинах вывезли арестованных на расстрел... В Грабовку, — добавил он после непродолжительного молчания. — Это только часть тех, кого должны расстрелять...

— Как еще у нас мало сил в борьбе с этими бандитами и убийцами! Но ничего, Петр, они еще ответят за все это, — жестко проговорил Вырва, а затем спросил: — Ты поддерживаешь связь с подпольной группой в казармах?

— Да.

— Поручи им...

Петр внимательно слушал, а Вырва шепотом объяснял ему, что необходимо сделать.

— С утра ты и он, — Вырва показал на Антона, — установите наблюдение за шоссе на Зелена, а также за дорогами, ведущими на полигон. В течение трех дней отмечайте автомашины и танки, которые будут по ним проезжать. От подпольщиков, работающих в казармах, мы должны получить информацию о штабных машинах. Встретимся через три дня на Нововаршавской.

Из казарм, расположенных неподалеку, доносился шум голосов. Минуту прислушивались, затем Вырва пожал руки своим товарищам и ушел первым.

Через три дня, как и условились, они встретились на конспиративной квартире на улице Нововаршавской. В течение этих дней Антон и Петр вели наблюдение за дорогами, указанными Вырвой. Танковая часть ежедневно проводила в Зелена интенсивные учения. Кроме того, Петр через подпольщиков из казарм узнал, что в ближайшие дни часть отбудет на Восточный фронт. Дату отправки установить не удалось.

— Сколько заметили штабных машин? — спросил Вырва.

— Три, — ответил Антон. — Ежедневно проезжают на полигон.

— Есть номера?

— Да. Подпольщики из казарм тоже подтвердили, что это штабные машины.

Вырва нервно ходил по тесной комнате, что-то напряженно обдумывая.

— Штабные машины проезжали одни или в сопровождении грузовиков и танков? — наконец спросил он, остановившись перед Антоном.

— Обычно одни, но иногда и в колонне.

В комнате вновь наступила тишина.

— И еще одно: по скольку пассажиров в машине? — нарушил тишину Вырва.

— Обычно один или два офицера, — ответил Петр.

Вырва разложил на столе карту, разгладил ее и долго всматривался в линии дорог, ведущих к учебному полигону Зелена.

— На место операции пойдем отсюда, — тихо проговорил он, показав пальцем место на карте...

К вечеру они подошли к лесу около Зелена. Каждый из них хорошо знал, что должен делать в предстоящей операции. Почти каждое движение, шаг, действие были предусмотрены и обсуждены. Подпольщики, однако, рассчитывали, что до боя дело не дойдет.

Залегли в кустах неподалеку друг от друга и стали внимательно наблюдать за дорогой, ведущей к полигону. Оттуда доносился рокот танковых моторов и звуки стрельбы. Несмотря на сумерки, учения еще продолжались. На дороге было спокойно. Только время от времени проезжали грузовые автомашины.

«Если штабные машины, — думал Вырва, — будут возвращаться не в колонне с танками, то операция будет успешной...»

Прошел час или полтора. Наконец со стороны полигона стал нарастать шум мотора. Подпольщики сняли оружие с предохранителей и подползли ближе к дороге. Уже почти совсем стемнело. Издалека приближалась какая-то автомашина. Это была радиостанция.

За ней, на небольшом расстоянии друг от друга, проследовало несколько танкеток, затем прошла колонна танков и самоходных пушек. Мощный гул огласил окрестности. Тесно прижавшись к земле, подпольщики чувствовали ее содрогание... Вот промчались грузовые автомашины с пехотой. На дорогу медленно оседала пыль.

Вырва прислушался. «Неужели это все?..» — спрашивал он себя. В это время за поворотом дороги вспыхнул свет фар. Свет колебался, пробиваясь сквозь листву деревьев.

Через минуту на дороге показалась легковая автомашина. Вырва приподнялся с земли и дал знак товарищам. В прорези прицела он увидел дрожащий свет фар. Прицелился в левую сторону переднего стекла, туда, где сидел водитель.

Вырва нажал спусковой крючок. Автомат задрожал у него в руках. Он видел, что Антон и Павел тоже стреляют. Автомашина, проехав несколько десятков метров, внезапно свернула в сторону и свалилась в кювет. Подпольщики бросились к ней. В это время со стороны Белостока показались два грузовика.

— Бейте по ним! — крикнул Вырва товарищам, а сам побежал к накренившемуся на бок «опелю», в котором находились два офицера. Вырва заметил, как через разбитое стекло автомашины высунулась рука с пистолетом. Вырва дал по кузову короткую очередь. Рука отдернулась, но в это же мгновение над головой Вырвы просвистели пули. Одним прыжком Вырва оказался возле машины и распахнул дверцу. На сиденье он увидел скорченную фигуру офицера, который обеими руками держался за живот. Рядом лежал портфель. Схватив портфель, Вырва сорвал с плеча раненого полевую сумку и побежал к лесу.

Он видел вспышки выстрелов из автоматов Павла и Антона, слышал нараставшую стрельбу со стороны подъехавших автомашин. Кто-то из подпольщиков бросил одну за другой гранаты. Одна из грузовых автомашин встала поперек шоссе. Из нее выскакивали солдаты и развертывались в цепь. Заработали пулеметы. Темные фигуры немцев приближались.

Вырва достиг леса. В мигающем свете ракет он увидел только Антона, который отстреливался короткими автоматными очередями. Вырва подполз к нему. Кольцо гитлеровцев вокруг них сжималось.

— Что с Павлом? — громко спросил Вырва, стараясь перекричать грохот выстрелов.

— Из пулемета... — отозвался Антон.

— Бежим! — Вырва махнул рукой, показывая направление. Они побежали, петляя между деревьями. Немцы бросились за ними в погоню. Со стороны полигона послышался шум моторов. «Если гитлеровцы успеют оцепить дорогу в сторону Грабовки и шоссе Белосток — Грабовка, то мы пропали», — промелькнуло в голове у Вырвы.

— Проскочим шоссе. Обойдем Соболеве — и в лес. Там нас не догонят! — проговорил он, задыхаясь от бега.

Они уже находились недалеко от шоссе, когда услышали шум приближавшейся автомашины. Со стороны Грабовки показался большой грузовик. Он осветил фарами шоссе и остановился.

— Беги первым! Я дам очередь по фарам, — шепнул Вырва.

Антон поднялся и в несколько прыжков миновал опасный освещенный участок. Немцы открыли огонь из пулемета, но Антон успел скрыться в темноте. В тот же самый момент Вырва дал длинную очередь из автомата по фарам. Немцы из автомашины начали беспорядочную стрельбу. Под градом пуль Вырва перескочил шоссе, миновал небольшой участок поля и наконец достиг спасительных кустов. К нему подбежал Антон. Перед ними поднималась темная стена леса. Теперь они были в относительной безопасности.

Криминалькомиссар Альфонс Шмидт шагал взад-вперед по своему кабинету. Вот уж много дней он вел работу по раскрытию и ликвидации таинственной группы Сибиряка, но материалы, которыми он располагал и которые доставляла ему агентура и отдел по борьбе с партизанами, а также радиоперехваты носили второстепенный, противоречивый характер, и пока еще не было ни одной зацепки, чтобы как-то продвинуться вперед в этом деле. Прохаживаясь по кабинету, Шмидт старался поставить себя на место таинственного Сибиряка и предугадать его действия. Шмидт понимал, что это способный и опытный в делах конспирации человек, знающий шифровальное дело, умеющий работать на рации и печатать на машинке. Все это, рассуждал Шмидт, позволяет Сибиряку действовать одному, самое большее — с несколькими помощниками. Он не поддерживает связь ни с одной подпольной организацией, точнее, не принимает новых членов в свою группу, а значит, тем труднее его обнаружить.

Шмидт вспоминал аналогичные случаи из своей многолетней практики в гестапо. Он уже давно работал по так называемому коммунистическому профилю: сначала в Дуйсбурге, затем в Бремене и Берлине. Он помнил ряд интересных дел, связанных с деятелями Коммунистической партии Германии. Помнил, как тяжело было вести борьбу с этими людьми, как они умело действовали в нелегальных условиях.

Шмидт на секунду остановился, что-то припоминая, закурил сигарету.

— Да, это был шедевр в моей работе контрразведчика, — пробормотал он вполголоса. — Повышение, похвала от самого Гиммлера за арест тех коммунистических деятелей, неуловимых, хорошо законспирированных. Я создал тогда...

«Ну да! Как я не подумал об этом раньше! Если и такая операция не удастся, то только случайность поможет ликвидировать этого дьявола Сибиряка!..»

Шмидт поднял телефонную трубку. Отозвался дежурный офицер.

— Отыщите и попросите ко мне Хаймбаха и Махоля. Срочно.

На листке бумаги Шмидт записывал некоторые пункты своего нового плана. Телефонный звонок оторвал его от работы. Он взял трубку.

— Герр криминалькомиссар, соединяю с «Гартеном», — сообщил дежурный.

Шмидт услышал в трубке голос майора Висса, руководителя отделения абвера в Белостоке. Офицеры обменялись приветствиями. Шмидт, слушая сообщение, помрачнел.

— Невозможно... — повторил он несколько раз. — Давно?.. Час назад? Прямо за городом? Невозможно, — снова повторил он. — Пришлите подробный рапорт. Туда немедленно поедет Кёниг.

Вошли Хаймбах и Махоль. Шмидт положил трубку.

— Слышали?

— О чем?

— Звонил Висс. Час назад на шоссе, которое идет от города к полигону у Зелена, обстреляна штабная машина танковой части вермахта, расквартированной в Белостоке. Офицер и водитель убиты, украдены какие-то важные документы...

— Здесь, в городе, час назад? — с удивлением воскликнул Хаймбах.

— Да, здесь, в городе, час назад. И преступник известен! — подчеркнул Шмидт.

— Кто? — одновременно спросили Хаймбах и Махоль.

— Сибиряк! — сквозь зубы процедил Шмидт..

— Это Висс подтвердил? — спросил Махоль.

— Святая наивность! Ведь такую «работку» мог осуществить только он, Сибиряк, и никто другой. Лотар, — обратился Шмидт к бегающему по кабинету Хаймбаху. — Позвоните Кёнигу. Пусть займется этим делом.

Хаймбах отдал распоряжения по телефону. Когда он закончил, Шмидт обратился к нему:

— Сколько времени мы работаем над операцией «Егерь»?

— Сколько? Вы хорошо знаете.

— Слишком долго! Дело же не продвинулось ни на шаг! А последствия этого? Хотя бы то, что случилось час назад. Кенигсберг торопит, Берлин угрожает, а мы топчемся на месте. Но к делу. У меня новый план. Если и эта операция не удастся, значит, мы имеем дело не с человеком, а с дьяволом, — закончил Шмидт и потянулся за сигаретами.

— Вы преувеличиваете! — заметил Хаймбах.

— Преувеличиваю?! — Шмидт вскочил с кресла. — Тогда ликвидируйте его! — прошипел он, наклоняясь к Хаймбаху. — За то, что сегодня случилось, вы расстреляете сто или тысячу заложников. И что из этого?.. Сибиряк останется и будет действовать. Работает рация, распространяются листовки, под откос летят поезда. Сегодня он добыл военные планы, а завтра, быть может, постучится к вам, герр гауптштурмфюрер Хаймбах. Думать надо! Стрелять в заложников каждый сумеет.

— Как ты смеешь?! — выпалил Хаймбах. Он презирал Шмидта, пренебрежительно называл его интеллигентом, однако боялся как начальника и сейчас, сменив тон, спросил: — Что вы предлагаете?

— Не предлагаю, а приказываю. В Белостоке должна начать действовать вторая диверсионно-разведывательная группа, такая же, как у Сибиряка...

— Мыслимо ли это? — воскликнул Хаймбах.

Шмидт, не обращая внимания на его замечание, продолжал говорить:

— Руководитель этой группы должен установить связь с Сибиряком и провести несколько операций с его ведома и одобрения...

— Но вероятно, и нашего? — спросил Хаймбах, который начал понимать замысел старого пройдохи Шмидта.

— Я вижу, вы начинаете думать. Вальдемар, — обратился Шмидт к Махолю, — поедете завтра в Гроссмюсль, отвезете письмо начальнику разведшколы. Пусть он выберет самого лучшего агента. Условие: он должен знать специфику подпольной работы коммунистов, знать шифровальное дело и уметь пользоваться рацией. В общем, понимаете, что я имею в виду? Не говоря уж о том, что агент должен быть ловким и сообразительным. Проэкзаменуете его и отвезете в лагерь для военнопленных в Богушах. Поговорите в спецотделе лагеря и оставите его там на несколько дней. Во-первых, он должен познакомиться со спецификой лагеря, а во-вторых, подобрать себе двух-трех смельчаков из военнопленных и совершить с ними побег. С этими планами ознакомите также коменданта лагеря. Побег следует организовать так, чтобы не вызвать ни малейшего подозрения у его участников. Дать ему адрес и телефон на улице Фабричной. Понял?

— Все ясно, — ответил Махоль.

— А ты, Лотар, достанешь мне фамилии и адреса трех — пяти коммунистов или им сочувствующих, связи которых разрабатывает отдел IV-A-I. Они нам понадобятся для выполнения нашего плана. Все ясно?

— Дьявольский план! — возликовал Хаймбах.

Зазвонил телефон.

— Герр криминалькомиссар, на проводе комендант лагеря в Богушах, — сообщил дежурный телефонист.

— Соединяйте, — бросил в трубку обрадованный Шмидт и поудобнее устроился в кресле. — Да, Шмидт у телефона... Минуточку, записываю. — Он пододвинул к себе листок бумаги и, придерживая плечом трубку, записал: «Вчера вечером из лагеря военнопленных в Богушах, обезоружив часового, сбежали четверо советских военнопленных. Во время погони один из них убит. Остальным удалось уйти. Преследование продолжается...»

— Кто убит? — спросил Шмидт.

— Он вас не интересует, — раздался ответ.

— Я вами доволен, благодарю. — Шмидт положил трубку и по другому телефону набрал номер Хаймбаха: — Это ты, Лотар? Сегодня ночью первый пункт моего плана в операции «Егерь» выполнен... Не понимаешь?.. Только что звонил комендант лагеря в Богушах. Убежало четверо советских военнопленных... Ну да, я имею в виду его... Надеюсь, сегодня ночью он доберется до Белостока. Прикажи Махолю с девяти вечера быть на Фабричной. Когда тот придет, пусть Махоль позвонит мне и тебе. Только бы они не попались в лапы этим кретинам из жандармерии! Это может все испортить...

Шмидт встал, прошелся несколько раз по кабинету, потом открыл сейф, достал из него толстый скоросшиватель с надписью на обложке: «Секретно. Операция «Егерь» — и вложил туда листок с донесением коменданта. Посмотрел на часы. До вечера оставалось еще много времени...

Особняк номер шестнадцать на улице Фабричной казался совершенно необитаемым. Изнутри не раздавалось ни звука. Сквозь плотно зашторенные окна не пробивались лучи солнца. Было около двенадцати, когда огородами, со стороны улицы Полесской, к особняку подкрался какой-то человек и постучал в одно из окон. Скрипнула дверь.

— Сто тридцать семь, — шепнул он.

— Два, — ответил Махоль и открыл дверь.

Человек, вошедший в комнату, был выше среднего роста, худой, по виду ему можно было дать около сорока лет. Его лицо покрывала щетина, он, вероятно, несколько дней не брился. Беспокойные глаза с интересом рассматривали Махоля и обстановку комнаты. На нем был поношенный плащ, на ногах — стоптанные грязные ботинки. Не спрашивая разрешения, он опустился в одно из кресел, свернул самокрутку и закурил.

Махоль некоторое время всматривался в незнакомца, как бы оценивая его взглядом и пытаясь найти те внутренние особенности, которые выдавали бы в нем мастера своего дела. Агент прервал короткое молчание:

— Я пришел бы раньше, но где-то около Кнышина мы нарвались на патруль жандармерии, и нам едва удалось уйти. Окрестностей я не знаю, ориентировался только по карте. Пришлось долго плутать...

— Где остальные? — спросил Махоль.

— В селе Шеляховске. Спят в сарае.

— Не удивились, что уходишь?

— Нет. С какой стати?

— Перестань курить эту отвратительную махорку! Я не переношу ее запаха. Возьми хорошую сигарету. — Махоль протянул ему пачку с сигаретами, а затем набрал номер телефона. — Альфонс?.. Приезжай. Да! Раньше не мог, нарвались на жандармов. Позвони Лотару и забери его.

Агент сидел в кресле и с безразличным выражением лица курил сигарету. Было слышно, как возле особняка остановилась автомашина. В саду раздались шаги. Агент поднялся с кресла. Шмидт и Хаймбах в мундирах гестапо вошли в комнату.

— Хайль Гитлер! — Агент выбросил руку для приветствия, на что оба гестаповца не замедлили ответить, с интересом разглядывая его: ведь ему предстояло осуществить их дьявольский план.

— Вы говорите по-немецки? — спросил его Шмидт.

— Так точно, герр штурмбанфюрер.

— Откуда ты знаешь немецкий?

— Мой отец был немцем, а мать русская. Я родился и вырос в немецкой колонии на Волге.

— Как добрались?

— В следующий раз мне не хотелось бы участвовать в подобной операции.

— Почему? — Шмидт вопросительно взглянул на него.

— Не знаю, как вы там договаривались с комендантом в Богушах, но часовые стреляли довольно метко. — Он показал в плаще дыру от пули. — Одного, между прочим, убили... Потом эта жандармерия около Кнышина! Хорошо, что было темно, иначе бы не добрался сюда.

Гестаповцев несколько покоробила наглость этого человека. Они многозначительно переглянулись, и Шмидт сказал:

— Ты не новичок в нашей работе и знаешь, что такие мелочи иногда случаются. Однако к делу. Ты сотрудничал с нами раньше?

— Да.

— С какого времени? — продолжал расспрашивать Шмидт.

— С тысяча девятьсот тридцать четвертого. До этого работал с кем-то другим.

— Непосредственно в России?

— Да.

— А затем?

— В тысяча девятьсот тридцать девятом я прибыл в Белосток и здесь работал до июня тысяча девятьсот сорок первого года.

— Где?

— В спецуправлении по строительству военных аэродромов и приграничных укреплений.

— Кто с тобой поддерживал связь?

— Политическая секретная служба, отдел шесть А.

— Непосредственно Берлин? — с интересом спросил Шмидт.

— Нет. Управление в Кенигсберге. Восточная Пруссия ближе, и это облегчало связь.

Шмидт имел уже эту информацию, но предпочитал ее проверить.

— Знаешь коммунистов? — снова спросил он.

— Многих.

— Я имею в виду не личные знакомства. Знаешь ли их методы работы, организационные формы, идеологию?

— Это тоже знаю.

— Хорошо?

— Даже слишком.

— В этой игре ты будешь «коммунистическим деятелем» и должен иметь дело только с ними. А знаешь, какой это противник? Небольшая ошибка, недосмотр... — И Шмидт многозначительно приставил палец к виску.

— Так точно, понимаю.

— Я вижу, ты умеешь логически мыслить. Надеюсь, и на деле будет то же самое.

— Постараюсь.

— Как тебя зовут теперь?

— Юзеф Хартный.

— Верно, — кивнул Шмидт и подал ему фальшивый партбилет. Агент со знанием дела осмотрел его.

— Подходит? — спросил Шмидт.

— Профессиональная работа, — ответил Хартный, пряча в карман партбилет.

— В Белостоке тебе надо возобновить старые связи.

— Не знаю, кто остался, но если кто из знакомых здесь есть, то свяжусь с ними.

— Сейчас ты получишь адреса пяти новых «товарищей», — вмешался в разговор Хаймбах.

— Коммунисты? — спросил агент.

— Да, — ответил Махоль, отдел которого подготовил данные об этих людях.

— А те трое, что бежали вместе с тобой, пригодны для подпольной работы? — спросил Шмидт.

— Надо подумать. Одного, видимо, придется убрать.

— Во время побега они ни о чем не догадались?

— Нет. Откуда же? Говорили, что, если б не я, погибли бы в этом лагере.

— Это хорошо.

— Но я еще не знаю цели задания.

— Мы как раз подошли к этому вопросу, — ответил Шмидт. — Здесь, в Белостоке, ты организуешь диверсионно-разведывательную группу. Это будет только начало, скажем, первая часть задания. Мы снабдим тебя пишущей машинкой, радиоприемником, бумагой и даже фальшивыми документами, если они кому-нибудь понадобятся, — размеренно говорил Шмидт. — Используешь тех троих или двоих, как сам решишь. Будешь привлекать к работе и новых людей...

— Ну да, но... — хотел сказать что-то агент.

— Я еще не закончил! — повысил голос Шмидт. — Не хочу тебя поучать, но действовать необходимо осторожно, тщательно соблюдать конспирацию. Ты будешь иметь дело с коммунистами, а это очень опытные и смелые противники.

— Я понимаю.

— Очень хорошо. У людей, которых ты привлечешь в свою группу, не должно возникнуть ни малейшего сомнения относительно подлинного характера твоей деятельности. Вместе с тем ты ничто не должен упускать из поля зрения. Я имею в виду вот что. Проводя операции со своей группой, создавая нелегальную сеть, вовлекая людей, налаживая всевозможные контакты, ты будешь искать только одного человека по кличке Сибиряк...

В тот же день Вырва договорился с Петром встретиться на окраине города. Конспиративную квартиру на Боярах Вырва покинул рано, сразу же по окончании комендантского часа. Смешавшись с толпой людей, спешивших на работу, он быстро направился к месту встречи. Еще издалека заметил, что на углу одной из улиц собравшиеся люди читают какое-то объявление. Вырва встал за спинами читающих. На большом листе бумаги с одноглавым плоскокрылым орлом и свастикой было написано:

«...За последнее время в Белостокском округе увеличилось число диверсионных актов, направленных против Германии...»

Вырва быстро пробежал глазами начало текста, осмотрелся вокруг и стал читать дальше:

«В целях достижения спокойствия в Белостокском округе предприняты следующие предупредительные меры. По подозрению в бандитизме расстреляны все жители села Шауличе. Село сожжено. Расстреляно 50 заложников из города Белосток, 25 заложников из окрестностей Белостока, 50 из населенного пункта Васильков, а также 1000 человек из Ломжинского уезда. Кроме того, во всех уездных городах арестовано и расстреляно по 19 человек заложников из числа врачей, адвокатов, учителей, служащих бывшей городской управы и их семей...»

Дальше Вырва читать не стал и посмотрел на нескольких женщин, которые вытирали слезы и быстро удалялись от этого кровавого объявления. К толпе людей приближался патруль жандармерии. Они шли медленно, вызывающе, сверкая касками и бляхами на груди, с карабинами за спиной.

Вырва сжал в кармане шероховатую рукоятку пистолета и положил палец на спусковой крючок. Спокойно прошел мимо. Оглянувшись, увидел, что жандармы остановились перед объявлением. Люди стали поспешно расходиться.

Вырва шел, не замечая людей, улиц и домов. Прочитанное объявление так взволновало его, что он решил изменить план действий на ближайшие дни.

На конспиративную квартиру Вырва вернулся поздно вечером. В комнате он застал Антона, который терпеливо выстукивал на машинке очередную листовку. Не говоря ни слова, Вырва вытащил из тайника карту, разложил ее на столе и, склонившись над нею, долго всматривался в линии железных и шоссейных дорог. Наконец, взглянув на Антона, спросил:

— До утра сделаешь мину?

— Сделаю.

— Гранаты есть?

— Да.

— Оставь эти листовки и делай мину. Их надо бить не бумагой, а гранатами, пулями!

— Что с тобой сегодня? — Антон внимательно посмотрел на друга.

— Что?.. — И Вырва пересказал содержание объявления белостокского гестапо. Антон спросил:

— Кто еще пойдет с нами?

— Петр, — ответил Вырва.

— Пулемет понадобится?

— Да.

— Наш или немецкий?

— Возьми немецкий и два магазина патронов. — Вырва посмотрел на часы и добавил: — Действуй, а я пойду к аэродрому. Завтра встретимся втроем около Новодворцев, на опушке леса, там, где в последний раз чистили пулемет.

— Знаю.

— До завтра. — Вырва протянул руку, — Не жалей тротила для этих бандитов...

Ночное июльское небо было ясным. В лесу стояла тишина. Трое подпольщиков осторожно пробирались сквозь лесные дебри. Время от времени они останавливались немного передохнуть, складывали на землю тяжелый груз и выкуривали по сигарете.

— Еще далеко? — спросил Антон. — Я здорово устал!

— Два с половиной километра, — ответил Сибиряк, вслушиваясь в размеренный гул проходившего где-то вдалеке поезда. — Идем, а то ночь короткая. Потом отоспимся и отдохнем.

Они двинулись дальше, обошли село Букштель и приблизились к железнодорожной насыпи.

— Подождите здесь, я проверю путь, — сказал Вырва и растаял в ночной мгле. Не прошло и пятнадцати минут, как он вернулся.

— Заряди ракетницу! — бросил он Петру.

— Уже заряжена.

— Останешься здесь. Пассажирские пропускай, если это, конечно, не эшелоны с солдатами. Дашь сигнал, когда будет что-нибудь подходящее. Мы с Антоном пройдем три-четыре километра на восток и там устроим засаду. Когда услышишь, что мы сделали свое дело, иди на ту поляну, где отдыхали, и жди нас.

Теперь они шли вдвоем. Через несколько километров Вырва и Антон вышли на просеку, с которой были видны телефонные столбы и железнодорожная насыпь. С просеки они свернули в лес, вошли в орешник и подобрались к железнодорожному полотну.

— Здесь? — спросил Антон.

— Вероятно, да... Как сектор обстрела?

— Нормальный!

— Устанавливай пулемет!

Вырва достал из вещевого мешка заряд тола и гранаты. Приспособив гранаты в качестве детонатора, все приготовив, Вырва наблюдал, как Антон устанавливает и заряжает пулемет, проверяет прицел.

Они лежали рядом в кустах. Около них были наготове мина и пулемет. Кругом стояла тишина. Лишь где-то далеко слышался лай собак и шум моторов проезжавших по дорогам автомашин. На железнодорожных путях движения не было. Вырва и Антон посматривали на запад, откуда должна была взвиться ракета.

— Вчера ночью я насчитал одиннадцать эшелонов, следовавших на восток. Вероятно, и сегодня... — Вырва остановился на полуслове, так как заметил патруль — двух гитлеровцев, медленно идущих по железнодорожному полотну. В это же время издалека донесся характерный шум приближающегося поезда и небо на западе пересекла ракета.

— Если они задержатся, снимешь их очередью. Иначе я не смогу установить мину.

— Понимаю, — быстро ответил Антон и навел пулемет на гитлеровцев.

Сибиряк, схватив мину и шнур, подполз ближе к насыпи, не упуская из виду две темные фигуры, вырисовывавшиеся на фоне неба. Немцы остановились, посмотрели в ту сторону, откуда появилась ракета, и медленно двинулись дальше.

Вырва, не дожидаясь, пока удалятся гитлеровцы, вскарабкался на насыпь и стал быстро и уверенно устанавливать заряд. Поглощенный этим занятием, он не сразу заметил гитлеровцев, спешивших к нему. В тот же момент в насыпь около него ударилась пуля, подняв фонтанчик песку. Молниеносно оценив ситуацию, Вырва скатился вниз по насыпи, протягивая за собой шнур. Стук колес нарастал. Казалось, поезд был уже совсем рядом.

«Если машинист заметит вспышки выстрелов или гитлеровцы успеют дать сигнал тревоги, диверсия не удастся... — пронеслось у него в голове. — Почему же Антон...» Но в это мгновение короткая пулеметная очередь смела обоих немцев с насыпи. Поезд стремительно приближался.

— Яшка, быстрей! — крикнул Антон. Он уже видел паровозные огни.

Вырва упал в кусты, прижался к земле, взглядом проводил паровоз.

— Антон, внимание! — крикнул он, дернув обмотанный вокруг ладони шнур.

Тьму прорезала яркая вспышка, и почти одновременно раздался сильный взрыв. К нему примешался лязг и скрежет железа — это вагоны и платформы с танками, пушками и боеприпасами, налезая друг на друга, переворачивались и летели под откос. В этот адский грохот вплелась длинная очередь из пулемета. Это Антон обстрелял сначала паровоз, а затем резанул по нагроможденным вдоль насыпи вагонам, из которых доносились крики.

Вырва подполз к Антону. Пулемет умолк. Антон умелым движением снял пустой магазин и укрепил другой.

— Антон, дай-ка мне! — Вырва прильнул к прицелу и почувствовал, что будто срастается с оружием, несущим смерть врагу. Он видел только очертания локомотива, окутанного паром из разорвавшегося котла, и огонь, лизавший вагоны. Но вот пулемет умолк: магазин был пуст.

Вырва и Антон вскочили на ноги. Вырва приколол к дереву лист бумаги, на котором крупными буквами было написано:

«В целях достижения спокойствия в Белостокском округе я приказал уничтожить этот транспорт. Смерть за смерть! Сибиряк».

Петр ждал их в условленном месте на поляне. Вскоре трое подпольщиков скрылись в лесной чаще.

С некоторых пор из различных источников к Вырве стали поступать сведения, что кроме действующих в Белостоке Антифашистского комитета и Армии Крайовой здесь появилась какая-то новая подпольная группа. Она разбросала листовки на русском и польском языках, и эти листовки отличались от тех, которые обычно распространял Антифашистский комитет. Эта группа провела несколько диверсионных акций. Так, она повредила телефонную связь Белостока с Сокулкой и Бобровниками и разбросала на дорогах железные ежи. Участились облавы. Гитлеровцы заявляли, что они ищут советских диверсантов. Деятельность этой таинственной группы связывалась с человеком по имени Лукаш. По городу ходили слухи, будто эти смельчаки открыто пренебрегают опасностью. Эта группа заинтересовала Вырву. «Кто это может быть? — не раз задавал он себе вопрос — Парашютисты? Подпольщики-коммунисты? Или их прислал какой-то партизанский отряд?.. А может, они из Москвы?..»

Вырва решил любой ценой установить связь с Лукашом. Он избегал контактов с Антифашистским комитетом, так как считал, что расширение сети его подпольной организации увеличивает возможность провала. Однако он хотел установить связь с кем-нибудь, кто прибыл из Центра. Такой контакт был ему необходим. Но как добраться до этой организации?..

Подпольщики Сибиряка получили задание — искать связь с Лукашом. Прежде всего они решили расспросить о нем коммунистов и тех советских товарищей, которые находились в Белостоке.

Прошла неделя, вторая, но все поиски пока были безрезультатными. Первое известие о Лукаше принес Петр. Из разговора с одним товарищем он узнал, что тот собирает для группы Лукаша разведывательную информацию и получает от нее листовки.

Итак, Вырва был почти у цели! Он дал задание Петру обговорить с этим человеком возможность встречи с Лукашом.

Через некоторое время Петр принес наконец долгожданное известие: Вырва может выходить на связь. Пошли вдвоем в район Выгоды. Дом, в котором намечалась встреча, стоял в глубине сада. Петр остался на карауле, Вырва вошел в дом. В небольшой комнате сидели двое мужчин. Вырва окинул их взглядом. Они обменялись паролями.

— Товарищ, вероятно, из антифашистской группы, — начал один из них, который назвался Анатолем. — Вы хотите установить связь с другими подпольными организациями?

— Возможно, — неопределенно ответил Вырва, внимательно приглядываясь к незнакомцу.

— Вы хотите объединить усилия? — обратился к Вырве молчавший до сих пор мужчина.

— Вы командир?

— Нет, но я уполномочен руководителем группы вести переговоры. Вы согласны сотрудничать с нами?

— Зачем вам нужно наше сотрудничество?

— От Анатоля и Петра мы слышали много лестного о вашей деятельности.

Вырва прошелся по тесной комнате. Он знал, что имеет дело с человеком от Лукаша, но ему нужен был сам Лукаш.

— В принципе я согласен, но с одним условием.

— Каким?

— Предварительно я хотел бы переговорить с Лукашом.

— Он готов встретиться с руководителем вашей группы. Если вы руководитель... — Незнакомец прервал фразу и вопросительно взглянул на Вырву.

— Ну и что тогда?

Посланец Лукаша явно заинтересовался.

— Может, вы и есть тот самый Сибиряк, о котором столько говорят в нашей группе?

Вырва неопределенно улыбнулся, а его собеседник уже понял, что имеет дело с Сибиряком.

— Командир не давал мне указаний немедленно связать вас с ним, но я передам ему ваше предложение. Вы непременно встретитесь!

— Хорошо, — согласился Вырва. — Я думаю, на этом мы сегодня закончим нашу беседу. Скажите своему командиру, что через три дня я буду ждать его вечером в лесу, по левую сторону дороги за Юровцами. Я приду со своим товарищем, а он пусть придет с вами. Мне пора. — И, попрощавшись, Вырва вышел на улицу.

Через три дня после этого разговора Вырва и Петр отправились в лес за Юровцами. Сначала Вырва хотел взять с собой Антона, но тот печатал листовки, и поэтому пошел Петр.

Они прибыли на место встречи раньше и, забравшись в густой кустарник, закурили в ожидании. Уже темнело, когда они заметили на дороге двух мужчин. Те шли медленно, оглядываясь по сторонам. Один из них был связником с Выгоды.

— Пойдем, — шепнул Вырва Петру. Они вышли на дорогу. Вырва приблизился к шагавшим по дороге.

— Вы Сибиряк? — спросил человек, которого привел связник.

— Да, — ответил Вырва.

— Меня зовут Лукаш. — Незнакомец протянул руку. Сибиряк крепко пожал ее, и они долго с интересом смотрели друг на друга.

— Товарищи немного подождут, а мы поговорим наедине, — предложил Вырва. Он взял Лукаша под руку, и они медленно пошли по дороге...

— «После многодневных поисков я наконец напал на след легендарного Сибиряка... — Тут Шмидт сделал паузу и с триумфом посмотрел на Альтенлоха, Хаймбаха и Махоля. — Один из моих «подпольщиков» установил с ним связь и договорился о встрече со мной. Она произошла в лесу за селом Юровцы. Я разговаривал с ним с глазу на глаз. Он очень скрытен. Хотел бы многое знать, но сам на вопросы отвечает лаконично или общими фразами. Я узнал лишь то, что он возглавляет диверсионно-разведывательную группу. Какова численность этой группы, он не сказал. Из разговора можно понять, что у него есть радиостанция, что он поддерживает связь с Москвой и партизанскими отрядами. Где он живет или работает, пока узнать не удалось. Можно сделать вывод, что он советский офицер-разведчик. Я согласился с ним сотрудничать. Он долго обдумывал способ связи со мной. Выбрал очень осторожный вариант: мне будут сообщать о встречах через третьих лиц. Пока мы будем встречаться или в лесу, или в поле. Вероятно, он хочет меня проверить. Когда я предложил ему провести совместную диверсионную операцию, он ответил, что в настоящее время планирует диверсию, для выполнения которой, возможно, потребуется помощь и моей группы. Сообщаю подробное описание внешности Сибиряка...»

Шмидт прочитал описание внешности Сибиряка и умолк, ожидая похвалы шефа: ведь его план становился реальностью!

Донесение провокатора Хартного произвело большое впечатление. Собравшиеся выражали Шмидту свое одобрение, а Хаймбах и Махоль смотрели на него с завистью.

— Какие мероприятия вы предусматриваете в дальнейшем? — спросил Альтенлох.

— Согласно плану, агент войдет в более тесный контакт с Сибиряком, добьется его доверия, познакомится с другими подпольщиками, узнает, где спрятана радиостанция и откуда ведутся передачи.

— А в это время Сибиряк будет взрывать воинские эшелоны и убивать! — вспылил Хаймбах.

Шмидт смерил Хаймбаха презрительным взглядом и продолжал:

— Возможно, понадобится дополнительное наблюдение. В этом направлении у нас тоже все предусмотрено. Я считаю, что в настоящий момент Сибиряка взять живым не удастся. Его можно лишь застрелить. Согласится ли после этого гауптштурмфюрер Хаймбах взять на себя задачу выловить сообщников Сибиряка, раскрыть всю диверсионную сеть, а также обнаружить рацию и тайники со взрывчаткой и оружием?

Хаймбах хотел что-то сказать, но Альтенлох посмотрел на него испепеляющим взглядом и обратился к Шмидту:

— Продолжайте реализацию своего плана! Однако я хотел бы вам пожелать не затягивать эту историю. Необходимо действовать быстро и наверняка! Вы послали донесение в Кенигсберг?

— Сегодня высылаю...

Несколько дней Вырва тщательно наблюдал за передвижениями гитлеровцев и пришел к выводу, что ударить необходимо прежде всего по железнодорожному мосту под Лапами. Он понимал, что это будет самая крупная операция из всех, проведенных его группой. По мосту проходила железнодорожная магистраль, соединяющая Варшаву с Белостоком. В течение суток по мосту следовало более тридцати воинских эшелонов. У Вырвы созревал план действий. Он подсчитал силы, средства и необходимое количество тротила. Его требовалось много.

Вырва продумал, какими должны быть мины, как их установить в пролетах, как подорвать. Чем больше он работал над планом этой операции, тем сильнее его охватывало нетерпение. Как это будет?

...Ночь. Лучше темная, дождливая. Они идут тихо, бесшумно, обвешанные оружием и взрывчаткой. Прислушиваются. Видны смутные очертания моста и силуэты часовых, шагающих взад-вперед... Все ближе и отчетливее становятся их фигуры. Молниеносный бросок. Короткая схватка. Подпольщики быстро устанавливают заряды и отходят... Искры бегут по шнурам...

Так будет! Так должно быть! Вырва глубоко верил в это и делал все, чтобы ускорить операцию. Завтра в план диверсии он посвятит всех участников, а через сутки, ночью, мост взлетит на воздух. Вырва не любил раскрывать планы раньше времени, но на этот раз характер операции требовал предварительного ознакомления с нею всех ее участников. На всякий случай он решил поговорить с каждым в отдельности, и каждый получил свое, особое задание. Только Антон знал весь план операции.

На следующий день Вырва встретился с каждым подпольщиком в отдельности на различных конспиративных квартирах и дал всем задания. Места диверсии он не сообщил. Речь шла о мосте, и все. Последняя встреча, уже поздним вечером, состоялась у Вырвы с Лукашом. У того оказалось больше всего вопросов и сомнений, но наконец и с ним все было согласовано.

Шмидт на цыпочках вошел в кабинет Альтенлоха, приблизился к письменному столу и положил небольшой листок бумаги. Альтенлох оторвал глаза от документов, посмотрел на Шмидта и быстро пробежал взглядом записку:

«Завтра ночью будет совершена диверсия на одном из железнодорожных или автодорожных мостов. Речь идет об очень важном мосте, вероятно, через Нарев...»

Альтенлох встал и подошел к карте, висевшей на стене. Шмидт последовал за ним. Некоторое время они молча смотрели на нити дорог, которые сходились в Белостоке.

— Если б тебе предстояло совершить диверсию, — обратился Альтенлох к Шмидту, — и заблокировать движение на несколько часов или дней, где бы ты ударил?

— Я? Только по этому мосту, под Лапами, — незамедлительно ответил Шмидт.

— Правильная мысль. И Сибиряк там ударит. О чем еще сообщил агент?

— Он спешил, телефонный разговор был коротким. Сибиряк обсудил с ним только ту часть операции, которая касалась его задания. Объекта диверсии он не назвал. Завтра вечером все собираются где-то в лесу за городом. Агент должен принести тротил и запасные диски к пулемету. Он предполагает, что в этой операции будет участвовать диверсантов больше, чем обычно.

— Ты еще с ним встретишься?

— Перед операцией уже нет. Он опасается слежки. Сибиряк приказал ему не выходить на улицу до вечера, то есть до назначенного срока сбора.

Альтенлох молча посмотрел на часы и вновь устремил взгляд на карту.

— Все мосты надежно охраняются. — Он провел пальцем по Нареву. — Здесь, возле моста под Лапами, будет решающий бой. Здесь мы должны взять и его, и всю его шайку. Дежурный! — громко крикнул Альтенлох. В дверях появился офицер. — Попросите в мой кабинет Хаймбаха, Махоля, Кёнига и Плаумана. Немедленно соедините меня с командиром подразделения СС и начальником полиции...

Все прибыли вовремя, как и условились. Место сбора находилось в лесу за селом Ксенжино. Здесь решили немного передохнуть. Выкурили по сигарете, а когда спустились сумерки, Вырва разложил карту, осветил ее лучом карманного фонарика и сообщил собравшимся цель операции.

Они пошли парами на небольшом расстоянии друг от друга, чтобы не заблудиться. Дорогу к мосту знали немногие. На место операции нужно было добраться к полуночи.

Увешанные оружием и снаряжением, подпольщики старались идти быстро. Вооруженные автоматами, ручными пулеметами, пистолетами и гранатами, они, кроме того, по очереди несли три мешка взрывчатки. Ночь была темной. Вокруг стояла тишина, и только иногда вершины деревьев колыхались от легкого ветерка. Подпольщики обходили дороги, старались держаться подальше от автострады, откуда доносился рев автомобильных моторов. Усиленное движение на шоссе удивило Вырву, так как прошлой ночью там не проезжала ни одна автомашина.

Несмотря на то что план был тщательно продуман и хорошо подготовлен, несмотря на веру в успех диверсии, где-то в глубине души Вырва испытывал странное беспокойство. Он объяснял себе это серьезностью предстоящей операции...

Дошли до опушки леса. Отсюда уже было недалеко до цели. Остановились здесь на отдых. Сложили на землю тяжелый груз. Вырва и Антон пошли в разведку к мосту. Командование над оставшимися подпольщиками принял Лукаш.

Вырва и Антон шли так осторожно, будто от каждого их шага, от малейшего шороха зависел успех операции. Когда вдалеке показались контуры моста, они припали к земле и, сдерживая дыхание, прислушались. Кругом стояла тишина...

Они встали и двинулись дальше, но не успели пройти и двухсот метров, как неожиданно началась сильная автоматная стрельба. Пули засвистели над головой.

Не отвечая на выстрелы, Вырва и Антон побежали в сторону леса. Слева и справа поднимались с земли фигуры людей, слышались окрики «Хальт!». В глазах зарябило от осветительных ракет. Лес, этот спасительный лес был еще далеко, но они все же благополучно достигли его и только теперь ответили короткими очередями.

Они бежали, натыкаясь на деревья и кусты. На поляне, где они оставили товарищей, никого не было. Справа слышались выстрелы. Вырва понял, что они попали в засаду...

На минуту остановились. Вдалеке слышался топот множества ног, визг собак и затихавшая стрельба. Пробежав по опушке леса, они оказались на просеке. Здесь их тоже встретили огнем. Пришлось отойти в глубь леса. Подпольщики хорошо знали местность и понимали, что если они не вырвутся из рощи, то погибнут.

Вырва вытащил из-за пояса гранату, кивнул Антону, и они побежали к просеке, где залегли эсэсовцы. Застрочили автоматы. Взрывы гранат сотрясали воздух. Вырва и Антон проскочили просеку и помчались дальше. Немцы были еще совсем близко...

Шмидт не спал. Он сидел в своем кабинете, читал бумаги и с беспокойством поглядывал на часы. Во втором часу ночи он услышал, как возле здания гестапо остановился автомобиль. На лестнице застучали, подкованные сапоги. В кабинет влетел Плауман.

— Герр криминалькомиссар, разрешите доложить.

— Короче. Операция удалась? — нетерпеливо прервал его Шмидт.

— Частично. Один убитый. Я привез его, три мешка взрывчатки, а также капсюли-детонаторы и запальные шнуры.

— А Сибиряк? Сибиряк?! — заорал Шмидт.

— Не знаю, вероятно, ушел, — тихо ответил Плауман.

— Как можно было допустить это?! — прошипел Шмидт.

— Герр криминалькомиссар, операция еще не окончена. Преследование продолжается. Вернулся только я с двумя ранеными.

— Эх вы, бараны! Как они могли уйти?! — Шмидт не мог сдержать своей ярости.

— Одно из подразделений, охранявшее мост, раньше времени открыло огонь. Когда они заметили диверсантов, то решили, что это вся группа направляется к ним, и открыли огонь. Но это были только двое разведчиков. Остальные ждали в лесу. Диверсанты начали отходить. Ночь. Темно. Сомкнуть кольцо не удалось...

Шмидт нервно ходил по кабинету, а Плауман замер по стойке «смирно» и не смел произнести больше ни слова. Наконец Шмидт остановился прямо перед ним и произнес.

— Утром принесете мне подробный рапорт. А сейчас убирайтесь прочь с глаз моих. Испортили такую прекрасную работу...

Плауман выскочил из кабинета.

Вырва провел эту ночь в лесу за Юровцами. Антон прибыл только на другой день после полудня. Он принес скромную еду и рассказал все, что узнал о неудачном походе к мосту под Лапами.

— Анатоль из группы Лукаша убит, — сообщил Антон.

— Точно?

— Это сказал сам Лукаш, я сегодня с ним встречался.

— А где взрывчатка? — спросил Вырва.

— Все это пропало.

— Кто-нибудь ранен?

— Нет!

Вырва долго молчал, медленно пережевывая хлеб.

— Как ты думаешь, Антон, это случайность или измена? — наконец прервал он молчание.

— Не знаю, как по-твоему, а по-моему, это не случайность.

— Какие у тебя для этого основания?

— Какие... какие, — заколебался Антон. — Хотя бы те, что это был не патруль, охранявший мост, а организованная засада или специально спланированная большая облава. В такой ситуации я не верю в случайности.

— И я не верю. Но в этот раз нас подвело, видимо, стечение обстоятельств. Ты только подумай! О месте диверсии знали лишь ты и я. С момента постановки задачи никто никуда не отлучался. А немцы сейчас часто по ночам делают засады и прочесывают местность. Ты согласен с этим? — Он вопросительно взглянул на собеседника.

— Не совсем.

— Ну а кого ты подозреваешь?..

— У меня нет конкретных подозрений...

— В таком случае не забивай себе голову. Приготовь тротил для новой операции. Это во-первых. А во-вторых, на неделю ты уйдешь в те места, где мы действовали раньше: Хомонтовцы, Бобровники и их окрестности. Разузнаешь, что там слышно. Навестишь знакомых, встретишься с партизанами. Я тем временем займусь железнодорожным узлом, аэродромом и воинскими частями в Белостоке. Подготовь донесения в Центр. Когда вернешься, встретимся на улице Млыновой. Вечером отправляйся.

Антон рассказывал о посещении района Валил, Дзернякова, Грудека, Хомонтовцев. Вырва время от времени задавал вопросы и продолжал внимательно слушать.

Сообщение Антона было интересным. Он рассказал о новых антифашистских комитетах, действовавших в том районе, о партизанских отрядах Михала, Новикова, Михала Жмии, Теодора Парфенюка и других. Рассказал также об арестах, казнях и массовом угоне людей на принудительные работы в глубь рейха. Радовало то, что движение Сопротивления разрасталось, что все больше проводилось диверсионных акций. Однако фашисты в ответ усилили террор.

— У тебя были связи с кем-нибудь из Бобровников по нашей прежней работе в Хомонтовцах? — спросил Антон.

— Да, с Алексом Прищепко, — ответил Вырва.

— Его уже нет в Бобровниках. Как и многих других, кто раньше там действовал.

Вырва встал и вопросительно посмотрел на Антона, а потом сказал:

— Там ведь была сильная партийная организация. У них было много оружия. Они умели бороться. Ведь это были старые, опытные конспираторы. Как же это случилось?

— Я не буду тебе рассказывать об их действиях. Сейчас уже не в этом дело. Если припоминаешь, был в той деревне староста Юзеф Карпенюк...

— Прищепко рассказывал мне о нем.

— Староста завел дружбу с жандармами и гестаповцами. Они приезжали к нему на гулянки, а он все больше распоясывался и наглел. Забирал у людей свиней и коров, составлял списки односельчан для отправки на принудительные работы в рейх. Народ роптал, но боялся его. Коммунисты предупредили Карпенюка, чтобы он прекратил усердствовать, напомнили ему, что война еще не закончилась и немцы ее не выиграют. Староста донес об этом в жандармерию в Бжостовицах и сообщил фамилии коммунистов, тех, кого знал. В Бобровники нагрянул карательный отряд. Всех жителей согнали на площадь. Карпенюк указал коммунистов. Немцы забрали одиннадцать человек — весь Антифашистский комитет. Остальным жителям пригрозили: если, мол, староста пожалуется еще раз, Бобровники будут стерты с лица земли.

— Я в свое время говорил Пшищепке, чтобы они ликвидировали этого старосту.

— Не расправились с ним в свое время, вот он их и выдал, — вздохнул Антон.

— Их расстреляли?

— Тех, кого забрали? Конечно. Всех...

— А этот жив?

— Жив. Я понимаю, что ты имеешь в виду. Его можно убрать хоть сегодня, но тогда немцы сожгут деревню, а всех жителей расстреляют. А в деревне много женщин и малолетних детей.

Вырва ничего не ответил, только уселся возле стола и, обхватив голову ладонями, глубоко задумался. Антон тоже молчал, но через минуту, вспомнив что-то, добавил:

— В утешение скажу тебе, что тот мерзавец, который выдал наших в Хомонтовцах, уже на том свете. Партизаны так ловко убрали его, что жандармы до сих пор гадают, куда он делся.

— Получил по заслугам... Меня почему-то не оставляет предчувствие, что и нам грозит беда, будто нас окутывает невидимая сеть. Я много думаю об этом. Некоторые факты дают пищу для размышления...

Несмотря на то что гестапо удалось раскрыть дело под кодовым наименованием «Егерь», несмотря на то что агент гестапо уже был связан с Сибиряком и даже участвовал в некоторых его операциях, однако Вырва и его товарищи все еще находились на свободе. Никогда не было известно, где и в котором часу агент встретится с Вырвой. Сибиряк назначал встречи с таким расчетом, что о взятии его живым не могло быть и речи. Агент при всей его пронырливости не мог, однако, добраться до конспиративных квартир разведчика. Агенту также не удалось установить, где собираются антифашисты, где работает рация, где печатаются листовки. Товарищей Сибиряка агент знал только по псевдонимам: Петр, Зигмунт, Михал. Большего, однако, о них он ничего не смог выяснить. Где они работают, где скрываются — оставалось для него загадкой. Таким образом, расставленная Шмидтом сеть имела изрядные дыры, через которые Вырва легко уходил. После продолжительного анализа операции «Егерь» Шмидт обнаружил слабые места разработанного раньше плана...

На город медленно опускались сумерки. Альфонс Шмидт, не зажигая света, приподнял занавеску и задумчиво смотрел на опустевшую к этому времени улицу. По ней лишь изредка торопился запоздалый прохожий, с опаской оглядываясь на хмурое здание. Стоя у окна, Шмидт размышлял над новым вариантом плана, который он разработал и начал сегодня реализовывать.

Из состояния задумчивости его вывел телефонный звонок. Подняв трубку, он молча выслушал чей-то доклад, затем закрыл окна плотными шторами, включил свет и сел за стол. Раздался стук в дверь. Прибыл гестаповец Сальден.

— Привез? — спросил Шмидт.

— Герр криминалькомиссар, приказ выполнен.

— Что сказал шеф разведшколы?

— Прочитал ваше письмо, расспросил подробности и выбрал наилучшего. Сказал, что этот человек в области слежки — артист...

— Не будем преувеличивать.

— Так точно!

— Языки знает?

— Знает. Русский, польский, довольно хорошо немецкий.

— Внешность?

— Ничем особо не примечательная.

— Интеллект?

— Пожалуй, средний.

— Проверен?

— Спецотдел разведшколы утверждает, что проверен.

— Хорошо. Я поговорю с ним, а ты пойдешь на Фабричную улицу. Там на конспиративной квартире ждет агент. Привезешь его сюда.

— Проводить его к вам?

— Нет. Пусть подождет в твоем кабинете. Я позвоню тебе.

— Слушаюсь!

Шмидт встал, погасил верхний свет, включил настольную лампу и направил ее свет на один из стульев. Спустя некоторое время Сальден привел к Шмидту человека, о котором они только что говорили. Это был мужчина среднего роста, лет тридцати, внешне ничем не примечателен. Движения его были спокойны: видимо, он хорошо владел собой. По его лицу и выражению глаз никто не смог бы сказать, что имеет дело с хитрым, пронырливым человеком. Шмидт некоторое время изучал его взглядом, затем кивнул Сальдену, что тот может выйти, а прибывшему указал на стул.

— Куришь? — спросил он, пододвигая к нему коробку с сигаретами.

— Курю.

Шмидт подал ему сигарету. Тот прикурил.

— Какой кличкой и номером ты пользовался до сих пор?

— Вейн А-147.

— С какого времени?

— Летом тысяча девятьсот сорокового года я работал на строительстве аэродрома в Бельск-Подляски. Там меня и завербовали.

— Кто?

— Фамилии не знаю. Он пользовался псевдонимом Баум.

— Абвер? — спросил Шмидт.

— Абвер, центр в Сулеювеке...

— Откуда тебе известно, что центр в Сулеювеке? — поинтересовался Шмидт.

— Этот центр называется «Валли», и руководит им полковник абвера Шмельслегер, — невозмутимо говорил агент. — Знаю об этом потому, что некоторые ваши люди, занимаясь такой деликатной работой, как разведка, иногда любят слишком много говорить.

— Рассказывай дальше...

— Я остался нераскрытым. Когда началась война с большевиками, контакт со мною был потерян. Затем меня разыскал какой-то майор под псевдонимом Штерн и направил в школу в Простках.

— Ты избрал слежку?

— Это мне больше всего по душе.

— Тебе известно, где ты сейчас находишься?

— Известно.

— Хочешь работать на нас?

— А что я буду иметь за это?

— Хорошо заработаешь. Только в нашему деле плата бывает разной...

— Как это понимать?

— Либо марками, либо... пулей.

Глаза агента сузились и внимательно уставились на Шмидта, скрытого тенью абажура от настольной лампы.

— Будешь иметь дело с хитрым, увертливым противником.

— Коммунистом? — спросил агент.

— Коммунистом. Этот диверсант-офицер — опытный разведчик и, судя по всему, меткий стрелок.

— Понимаю.

— Постоянно носит с собой оружие. Очень опасный тип. От нас тебе только одно задание — выследишь его. Как можно больше выявишь его личных контактов, явочных квартир, которые он посещает, и направлений, по которым выезжает поездом...

— Мелочь, — заметил агент, которому все больше нравилось задание.

— Ну-ну, только не просчитайся... Выполнять задание начнешь от...

Сальден и агент Хартный очень долго ждали вызова Шмидта. Наконец он позвонил им. Когда они вошли в кабинет, Шмидт представил Хартному Вейна и сказал:

— С сегодняшнего дня это твой помощник.

Агенты смерили друг друга взглядами.

— А ты, — Шмидт обратился к Вейну, — завтра с утра будешь его «тенью». На днях он встретится с Сибиряком. Когда у тебя с ним встреча? — спросил Шмидт Хартного.

— Он назначает всегда три-четыре даты и столько же мест встречи, — ответил Хартный.

— Будешь следовать за ним, как тень, — приказал Вейну Шмидт.

— Так точно.

— Я сообщил тебе отдельные детали. Остальное дополнит он, — Шмидт указал на Хартного. — Как возьмешь Сибиряка под наблюдение, твоя задача — чтобы он не исчез из поля зрения.

— А ночью?

— Ночью тоже. На ночь получишь помощника. Его узнаешь завтра. Всегда, и по ночам тоже, будешь докладывать мне. Днем следить будешь один. Ты знаешь Белосток?

— Мало.

— Он, — Шмидт кивком головы указал на Хартного, — покажет тебе город. На улице Липовой есть ресторан. Ты можешь заходить туда в любое время дня и ночи и пользоваться телефоном. Его содержит наш человек, Миколайчик. Хартный покажет тебе этот ресторан и познакомит с хозяином. Зайдешь туда, скажешь, что тебе надо позвонить на железнодорожную станцию в товарную экспедицию. Звонить мне по номеру сто одиннадцать.

Шмидт открыл толстую папку с делом «Егерь», перевернул несколько страниц и углубился в чтение какой-то записки. Агенты ждали...

В зале ожидания на вокзале в Белостоке было многолюдно. Кроме сновавших солдат там в ожидании поезда собралось много рабочих: время шло к вечеру, и они спешили разъехаться по домам. У билетных касс выстроились длинные очереди.

Вырва появился на вокзале с небольшим опозданием и уже издали заметил Лукаша. Быстро окинув взглядом суетившихся людей и не заметив ничего подозрительного, Вырва вошел в зал ожидания и встал в очередь за билетом. Минуту спустя Лукаш встал за ним. Многоголосый говор и суета, царившие в зале ожидания вокзала, заглушали слова собеседников.

— Выполнил? — шепнул Вырва.

— Да. Материал со мной.

— Положи мне в левый карман, только осторожней.

— А как дальше? То же самое? — спросил Лукаш.

— Да, то же самое.

— Я хотел бы поговорить с тобой. Есть важное дело...

— Говори сейчас, только короче.

— У меня есть новые люди...

— Я запретил...

— Но они надежные и пригодятся...

— Делай то, что я сказал, — настойчиво подчеркнул Вырва. — В следующий раз встретимся четырнадцатого или семнадцатого в том лесочке, где встречались в прошлый раз, или на рынке в шестнадцать часов. Запомни, — быстро бросил Вырва, ибо они уже подходили к кассе. Он купил себе билет до Василькова, Лукаш — до Староселец, и оба, как незнакомые, отошли от кассы.

Выйдя из вокзала, Вырва свернул к окраине, чтобы затеряться в ее узких улицах. Прошел по улице Спокойной, затем по Променной, свернул в сторону Асниковой, Провянтовой, оказался в районе улицы Антонюка и на улице Вятраковой как сквозь землю провалился.

Домик на улице Вятраковой, где находилась одна из его конспиративных квартир, имел несколько входов, один из них шел через пристройку. Именно через него Вырва и прошел в свою комнату. Он зашторил окна, зажег свет и вытащил из кармана куртки бумагу, которую вложил туда Лукаш.

«Наблюдение за казармами провожу ежедневно. В эти казармы в Нове-Място несколько дней назад прибыла на отдых из Греции танковая часть. Настроение у солдат плохое. Должны находиться здесь в течение месяца...»

Вырва закончил чтение, закурил сигарету, несколько раз прошелся по комнате, затем погасил свет и осторожно выглянул на улицу. Она была пустынна. Вырва начал беспокоиться: почему так долго нет Антона? Прошел час, другой, третий, а Антон не появлялся.

Наконец около полуночи кто-то постучал в крышку люка в полу, закрывавшую вход в подвал. Вырва молниеносно вскочил. Антон, вылезая из подвала, приложил палец к губам, призывая соблюдать тишину.

— Что случилось? — прошептал Вырва. — Почему входишь через подвал?

— За нами установлена слежка.

— Не может быть!..

— Слушай, ты не будешь отрицать, что я умею наблюдать. Когда ты вошел в здание вокзала, туда сразу же вошел и Лукаш. Возможно, я слишком подозрителен, но он как-то странно осматривался по сторонам, будто искал взглядом кого-то...

— По-моему, ты действительно слишком подозрителен. Материал он дал хороший.

— Возможно, но это еще не все. Слушай дальше. Я шел за тобой на некотором удалении и заметил его уже на Променной...

— Кого?

— Прекрати, наконец, перебивать, так я никогда не закончу. Так вот, он шел за тобой далеко и очень осторожно. Ты свернул в Асникову, и он тоже. Я окончательно убедился, что не ошибся, и стал еще более осторожным. Улочка была пустынна. Только ты, я и он — шпик.

Вырва закусил губу и не сводил взгляда с Антона.

— Я обратил внимание, что он не новичок в этой работе. Слежку вел мастерски.

— Как же я этого не заметил? — встревожился Вырва.

— Ты и не мог заметить. Ты шел очень быстро, а он весьма осторожно следовал за тобой. Когда ты «растворился» на Вятраковой, у меня появилась возможность еще раз проверить, не ошибаюсь ли я. Он метался по улице, как легавая. Устроил даже маскарад: то в шапке, то без нее. Старые штучки! Я не мог войти, чтобы не навести его на след. Потом появился другой шпик, а этот, первый, сразу исчез. Моментально исчез. Я не мог дальше следить за ними, ибо должен был предупредить тебя. Второй шпик уже не того класса, что первый... Я оставил его на улице и пробрался к тебе.

Сибиряк в задумчивости кусал губы, с минуту смотрел на Антона, а потом спросил:

— Что предлагаешь?

— Думаю. А ты что решил?

— Сегодня уже поздно. Завтра ночью выясним подробности и избавимся от хвостов.

— Каким образом? — спросил Антон.

— Слушай, только внимательно, как и что надо сделать...

Было уже поздно. Миколайчик закрыл вход в свое заведение с улицы. Близкие и доверенные ему люди входили только со двора, и те, кто приходил сюда в такое время, знали этот вход.

В этот вечер за столиками сидело несколько таких загулявших завсегдатаев ресторана. Услужливый хозяин волчком вертелся вокруг них и в то же время прислушивался: не стукнет ли кто в дверь. Гости уже собирались расходиться, когда Миколайчик услышал тихий стук в дверь, выходившую во двор. Он осторожно приоткрыл ее. Перед ним стоял незнакомый ему человек.

— К кому? Зачем? — спросил его опешивший хозяин ресторана.

— Я хотел бы позвонить на железнодорожную станцию в товарную экспедицию, — медленно процедил пароль неизвестный.

— Пожалуйста. — Миколайчик гостеприимно распахнул дверь и впустил незнакомца в комнату с телефоном. Вошедший аккуратно прикрыл за собой дверь и только после этого набрал номер.

На другом конце линии кто-то снял трубку.

— Это Вейн, — тихо произнес агент. — Результат положительный: след взял. Описание совпадает. Сейчас находится где-то на явке на улице Вятраковой. Более или менее ориентируюсь, в каком доме, — соврал он, ибо дома, в котором укрылся Вырва, ему установить не удалось. Напарник ведет наблюдение, — доложил он дальше. — Утром я сменю его.

Вейн получил указания от Шмидта, положил трубку и вышел из заведения Миколайчика.

В тот день Антон находился один на конспиративной квартире на улице Вятраковой, так как Вырва запретил ему выходить в город. Антон всегда верил в опыт, хладнокровие и смекалку Вырвы, однако все равно постоянно тревожился за него. Сейчас он не мог до конца понять его плана по обезвреживанию гестаповского шпика. Антон не раз в душе обижался на Вырву за то, что тот до последней минуты не посвящал его в свои планы, однако это был закон конспирации. На всякий случай Антон осмотрел оба пистолета, протер тряпкой патроны, проверил гранаты и продолжал терпеливо ждать.

Поздним вечером Вырва наконец вернулся и спокойно присел возле стола. Антон сел рядом.

— Вот тебе ночной пропуск на плюшевую фабрику. Отсюда выйдешь через пристройку, а затем садами на улицу.

— Он здесь?

— Здесь. Целый день я водил его по городу. Тертый калач, но все-таки я оставил его с носом. Думаю, он не сориентировался. Сколько же магазинов я посетил! У кого только не спрашивал, который час или как пройти на такую-то улицу. У них теперь много возможностей поразмыслить о моих «контактах». Меня он знает, тебя — нет. Когда его сменит другой, ты пойдешь за ним и выяснишь, куда он направится. Потом вернешься. Результат твоего наблюдения будет тем звеном, которого мне не хватает. Помни об этом.

— Понимаю. Но послушай, Яшка, ведь гестапо может уже сегодня устроить облаву на этой улице. Не лучше ли уйти отсюда?

— Нет. Сегодня они этого не сделают. Во-первых, они еще не знают нашей явки. Во-вторых, если гестапо уже напало на мой след, они захотят как можно больше разузнать о моих связях, о месте хранения рации. Только после этого они нанесут удар. Сегодня этого не будет. Если и нанесут, то, возможно, только завтра. А завтра?.. Теперь иди!

Антон поднял люк в подвал, спустился в него, а оттуда по прокопанному лазу проник в пристройку, затем вышел в сад. Прячась за заборами, он прокрался вдоль стен домов к месту, где, согласно предположениям, находился шпик. Антон продвигался очень осторожно, ибо знал, что имел дело с опытным противником.

Антон отыскал его взглядом. Агент долго стоял за деревом, потом прошел до конца улицы, вернулся, сменил место наблюдения и вновь на минуту остановился. Примерно около двадцати трех часов на улице появился второй шпик. Встреча агентов длилась секунду-две, и функции наблюдателя перешли к только что прибывшему.

Наступил решающий момент. Главный шпик мог вот-вот исчезнуть. Антон заметил, как он поспешно двинулся в сторону улицы Антонюка. Антон садами побежал в направлении улицы Зъязд. Он был уверен, что агент идет к городу, и решил выследить его там.

Услышав позади себя шаги, Антон не смел повернуть голову. Он знал, что это идет враг. Агент быстро обогнал его. Теперь он шел впереди Антона, которого терзала одна мысль, как бы жандармский патруль не задержал его. На счастье, патруля не было видно.

Он ни на мгновение не упускал шпика из виду. Вышли на улицу Липовую. Приближались к Нове-Святу. Антон ускорил шаги. Агент зорко оглядывался по сторонам, затем вдруг свернул во двор, в котором находился черный вход в ресторан Миколайчика.

Антон свернул на улицу Вятраковую и через некоторое время уже докладывал Вырве:

— Шпик вошел туда, куда ты говорил. По дороге ничего интересного я не заметил.

— Хорошо. На рассвете пойдешь на железнодорожный вокзал и купишь билет до Чарна-Веси. Потом дождешься меня. Я приду на вокзал перед самым отправлением поезда. Агент будет следовать за мной. На вокзале возьмешь его под наблюдение, и выяснишь, сядет ли он в поезд. Дашь мне знать, в какой вагон. Старайся быть недалеко от него. На сегодня все. А теперь надо немного поспать.

Оба по подземному лазу пробрались в пристройку и там спали, по очереди сменяя друг друга.

В тот день Вырва покинул конспиративную квартиру на Вятраковой через дверь, выходившую на улицу, и, внимательно осмотревшись по сторонам, направился к вокзалу. С топором на плече, он был похож на лесоруба, спешившего на работу. Подходя к улице Антонюка, он осторожно оглянулся и заметил, что за ним кто-то идет. Вырва продолжал спокойно идти дальше и даже был доволен, ибо его план успешно начал осуществляться — враг сам шел в расставленную для него сеть.

Сибиряк вошел в здание вокзала, встал в очередь за билетом. Его «тень» направилась к соседней кассе. «Значит, он поедет», — подумал Вырва, отходя от кассы.

Антон к этому времени уже был на вокзале. Поезд стоял у перрона. Вырва прошелся вдоль состава, исследуя взглядом вагоны. В одном из них он увидел группу солдат, в другом — нескольких жандармов. На перроне было много патрулей.

Он вошел в вагон, выбрал пустое купе и занял место у окна. Свернул самокрутку и, закурив, стал смотреть на перрон. Агент прошелся вдоль поезда. Он, должно быть, приметил, где разместился Вырва, так как больше не показывался.

Вырва ждал теперь знака от Антона.

Вагон постепенно заполнялся пассажирами. Через минуту поезд должен был отправиться. Наконец он увидел Антона. Тот провел себе по лицу тремя пальцами. Вырва понял, что его «тень» едет в третьем вагоне от локомотива.

Он прислонился к спинке сиденья и сквозь полуприкрытые веки наблюдал за пассажирами. Когда поезд тронулся, Вырва ощутил легкое волнение, как всегда перед каждой новой боевой операцией... Еще несколько километров...

«Нет ли ошибок в плане операции?..» — мысленно, наверное уже в сотый раз, спросил он сам себя. Навязчиво лезла в голову одна и та же мысль: он не должен проводить эту операцию; достаточно только захватить агента, увести его, заставить заговорить, раскрыть сеть, расставленную для него гестапо. Однако отступать было уже слишком поздно.

Вырва сунул руку в карман и стиснул в ладони шероховатую рукоять пистолета. Второй пистолет находился у него под рубашкой за поясом. Кроме того, он имел при себе три гранаты.

Заскрипели тормоза. Полустанок Василькув. Люди выходили и входили в вагоны. Вырва невольно вздрогнул, но, притворившись спящим, не сменил своего положения. Агент поспешно прошелся вдоль вагона и исчез за дверью.

«Неужели сошел? — молниеносно мелькнула тревожная мысль. — Где же Антон? Заметил ли он, что агент сменил место?..»

И как бы в ответ на его вопрос, по вагону не спеша прошел Антон и взглядом дал понять, что агент ехал в следующем вагоне.

«Еще семь километров, еще шесть... — считал Вырва. Поезд набирал скорость. — Шесть километров — восемь минут».

За пригорком начинался лес. Его очертания приближались, росли на глазах, но Вырве казалось, что поезд не движется, а стоит на месте, что стучат не колеса, а кровь у него в висках.

Замелькали первые деревья. Вырва поднялся со скамьи, стиснул пистолет. Прошел по вагону, открыл дверь и вышел в тамбур. Тугой ветер ударил ему в лицо. Вырва перескочил в следующий вагон и открыл двери.

Мгновенно оценил ситуацию. В вагоне находилось несколько человек. Увидел агента. Антон сидел тут же, у выхода. Вырва сделал несколько шагов вперед и заколебался. Как стрелять? Рядом с агентом и сзади него сидели люди.

Агент держал руку в кармане. Он впился взглядом в Вырву. То ли по секундному колебанию, то ли по необычному выражению лица Вырвы, агент догадался, что попал в ловушку.

Сибиряк заметил, как в руке агента блеснул вальтер, и в то же мгновение раздался выстрел. Вырва отклонился и, держа руку с пистолетом у пояса, что было у него привычкой при стрельбе, молниеносно ответил несколькими выстрелами подряд. Первые пули не попали в агента: Вырва видел вспышки в стволе его пистолета. Спрятавшись за перегородку купе, Вырва выстрелил еще два раза. Агент начал сползать со скамейки на пол, но все же успел еще раз выстрелить не целясь.

В вагоне поднялся переполох. Кто-то дернул ручку стоп-крана. Поезд начал тормозить. Пассажиры с криками прятались под лавки. Все это произошло в течение нескольких секунд.

Вырва подбежал к агенту, еще раз выстрелил в него и выхватил из его безжизненной руки пистолет. Торопливо начал искать документы. Они оказались в заднем кармане брюк. В это время он услышал требовательный крик:

— Убегай!

Нельзя было медлить, так как поезд уже почти остановился. Вырва толкнул дверь вагона и увидел перед собой надвигавшуюся высокую насыпь. Оттолкнувшись от ступеньки, полетел вниз. Он ударился о склон насыпи, перевернулся и оказался в канаве. Ему удалось остаться невредимым.

Когда он увидел Антона, скользившего по склону насыпи, рядом с ним вскипели фонтанчики песка. Кто-то стрелял по ним из автомата. Вырва вскочил, бросился к кустам и в это мгновение вспомнил о гранатах. Рванул предохранительное кольцо, развернулся и бросил в сторону поезда гранату. Поднялся столб песка, за ним второй. Из вагонов выскакивали немцы и устремлялись за ними в погоню. Отстреливаться не было времени. Да к тому же у них обоих были только пистолеты. Пригнувшись, они бросились в сторону леса, прячась за кустами. Вслед им грохотали выстрелы. Вырва обратил внимание на то, что Антон бежал неуверенными шагами и при этом держался за правую руку. Вырва обхватил его за плечи, и они скрылись в зарослях. Пули сбивали ветки у них над головами. Сзади доносились крики и топот сапог преследователей. Потом раздался резкий свисток паровоза. Подпольщики уходили лесом на север.

Гауптштурмфюрер СС Хаймбах, не обращая внимания на присутствие Альтенлоха и Шмидта, возбужденно ходил по кабинету. Наконец он остановился перед Шмидтом и, повысив голос, спросил:

— Вы по-прежнему хотите обезвредить этого бандита Сибиряка, пользуясь своим планом?

Шмидт высокомерно, с презрением взглянул на Хаймбаха и медленно процедил сквозь зубы:

— Да, герр Хаймбах, я хочу продолжать это дело!

— Даже после того, что произошло в поезде?

— Даже после того происшествия, ибо я нахожусь на правильном пути.

— А вы, штурмбанфюрер, — Хаймбах обратился к молчавшему Альтенлоху, — тоже придерживаетесь такого же мнения?

Шеф гестапо внимательно рассматривал свои холеные ногти и многозначительно молчал. Наконец он поднял глаза и вперил свой взгляд в лицо Хаймбаха.

— Вы согласны взять у Шмидта дело «Егерь» и в ближайшее время ликвидировать группу Сибиряка?

— Я, принять у Шмидта это дело?

— Вопросы задаю я! И кажется, я спросил довольно четко?

— Все дело?.. Я согласен! Да, я согласен. Я возьму все дело вместе с агентурой, но чтобы никто не вмешивался в методы моих действий...

В это время зазвонил один из телефонов, Хаймбах замолчал. Шмидт снял трубку.

— Тяжело ранен? — спросил Шмидт, выслушав чей-то доклад. — Хорошо. Сегодня ночью в двадцать три часа на улице Фабричной обговорим задание. — Он закончил разговор и положил трубку. — Герр Альтенлох, звонил Хартный. Важное сообщение. Антон, близкий сообщник Сибиряка, ранен двумя выстрелами. Он находится в каком-то укрытии, где его лечат...

— Хартному известно это укрытие? — спросил Альтенлох.

— Он говорит, что нападет на его след, но в его сообщении не это главное. Он встретился с Сибиряком. Вместо раненого Антона Сибиряк берет Хартного для обслуживания рации...

— Замечательно! — крикнул обрадованный Альтенлох.

— Хорошо, что агент умеет работать с рацией. Во-первых, он установит местонахождение рации; во-вторых, несомненно, узнает этот проклятый шифр, а в-третьих... Сегодня вечером я встречусь с ним на Фабричной. Обговорю детали. Но может, это сделает герр Хаймбах, который так хочет взять у меня все это дело? — с издевкой в голосе спросил Шмидт и вызывающе посмотрел на Хаймбаха.

— Передвижные радиопеленгаторы иметь наготове! Хаймбах, договоритесь с командованием СС и полиции и обеспечьте транспорт, а также организуйте мобильные группы жандармерии и СС. Сконцентрировать их у нас! — отдавал приказания шеф гестапо. — Не предупреждая агента, организовать за ним тщательное наблюдение. Когда они с Сибиряком прибудут к месту расположения рации, нанести удар. На этот раз нельзя допустить того, что произошло у моста под Лапами. — Альтенлох поднялся с кресла. — Операцию «Егерь» по-прежнему проводит Шмидт до самого конца, — бросил он, выходя из кабинета.

В течение нескольких дней у Антона не спадала высокая температура. Он лежал в небольшом шалаше, который Вырва соорудил недалеко от Чарна-Веси. Вырва заботливо ухаживал за раненым товарищем. Раны в боку и руке не были опасными, но гноились и вызывали высокую температуру. Вырва мог бы забрать Антона в город, где было бы легче организовать ему медицинскую помощь, но там возрастала опасность провала. Раны осматривал и перевязывал сам Вырва. Он приходил сюда почти ежедневно либо присылал Петра. Вырва усиленно занялся разведкой. В течение нескольких дней он наблюдал за движением эшелонов через железнодорожный узел Белостока. Затем снова засел в укрытии возле аэродрома Крывляны. Часто забирался в тайник возле полигона Зелена, где проходили обучение артиллеристы и танкисты. Во время одной из таких вылазок он наткнулся на бродивших по лесу немецких солдат и чуть не погиб. В промежутках между очередными наблюдениями печатал на машинке листовки и передавал их товарищам для распространения. Однако ему очень недоставало Антона, так как он был единственным, кто хорошо умел обращаться с рацией. Теперь, с ранением Антона, встал вопрос, как регулярно высылать разведывательную информацию. И тут оказалось, что Антона может заменить Лукаш. Сибиряк решил воспользоваться его услугами. Через несколько дней они должны были выходить в эфир.

— Вы говорите, что Хартный с Сибиряком дошли до реки Супрасль и лугами направились в сторону леса? — проговорил Альтенлох, отрывая взгляд от карты.

— Так точно! — ответил Шмидт. — Десять минут назад мне сообщили об этом по телефону.

Альтенлох посмотрел на часы и спросил:

— Дальше нельзя было вести наблюдение?

— Открытая местность, дальше — лес, а потом — сумерки, — ответил Шмидт. — Вот ознакомьтесь с результатами пеленга, — добавил он, пододвигая Альтенлоху несколько листков бумаги со схемами и цифрами. — На основании данных радиопеленга и подслушивания установлено, что радиостанция должна работать где-то в этих квадратах. — Он указал пальцем на лесной массив.

— Хорошо, — проговорил Альтенлох. — Позвоните на аэродром, пусть «шторх» вылетает на патрулирование и начинает производить замеры. Сообщите ему координаты. Автомашины с измерительной аппаратурой установить здесь. — Он указал на карте подчеркнутый пункт. — Первое кольцо облавы обхватит опушку леса от Юровцев до Пониклы. Второе кольцо расположить по берегу Супрасли до Усович. Хаймбах!

— Слушаю, герр штурмбанфюрер!

— Вы имеете возможность отличиться. Комиссар Шмидт свое сделал. Где вы расположили свою машину с радиостанцией? — спросил Альтенлох.

— На опушке леса за Юровцами, — бойко отчеканил Хаймбах.

— Вы уверены в успехе операции?

— Если он туда направился... — неуверенно начал Хаймбах.

— Вам ясен вопрос? — с ударением в голосе повторил Альтенлох.

— Так точно, и я уверен в успехе этой операции!

— Прежде всего прошу помнить, что Сибиряка следует взять живым, — добавил Альтенлох. — А теперь по местам!

Гестаповцы покинули кабинет шефа. Над крышами домов низко пролетел «шторх». Со двора на улицу одна за другой выезжали крытые брезентом грузовые автомашины.

Хаймбах отдавал распоряжения. Гестаповцы точно выполняли его приказы. Руководимые ими группы эсэсовцев и жандармов рассыпались цепью по берегу реки Супрасль и вдоль леса. По своей радиостанции Хаймбах получил сообщение, что все заняли указанные позиции. С самолетом «шторх» также установили связь.

Было двадцать три часа тридцать минут. Хаймбах открыл дверь машины с радиостанцией и вошел внутрь. Операторы с наушниками на головах поднялись со своих мест.

— Тихо?

— Так точно, герр гауптштурмфюрер, тихо!

— Продолжайте слушать!

Операторы склонились над аппаратурой. Хаймбах нервно курил сигарету. В машину заглянул Плауман.

— Герр гауптштурмфюрер, группа Кёнига докладывает, что задержала двух подозрительных лиц...

Хаймбах выскочил из машины.

— Нет, это не те, кого мы ждем. Это два крестьянина. Они несли самогон, — добавил Плауман.

— Отправить их в Белосток и расстрелять! — гаркнул Хаймбах.

— Есть! — ответил Плауман.

Прошел час ожидания, затем другой. Тишину ночи нарушал лишь гул мотора «шторха», который низко кружил над окрестностями. Ждали те, кто находился в засадах, ждали операторы радиопеленгационных установок.

Пошел первый час ночи. Хаймбах, стоя рядом со своей машиной, нервно грыз мундштук и с ненавистью думал о Шмидте и его операции, которая была не его, Хаймбаха, операцией. Он не признавал таких методов. Предпочитал простые приемы — расстрелы, карательные операции, концентрационные лагеря...

Кто-то бежал по направлению к нему.

— Герр гауптштурмфюрер, рация начала работать, — доложил запыхавшийся эсэсовец.

Хаймбах подбежал к автомашине с аппаратурой. Операторы сосредоточенно манипулировали ручками настройки и записывали результаты пеленга. Старший оператор оторвал взгляд от аппаратуры и, обращаясь к Хаймбаху, доложил:

— Работать начали ровно в час. Сначала вызвали радиостанцию на той стороне, затем было минутное молчание, сейчас передают. Шифр записываем на магнитофонную ленту. Ждем подтверждения измерений от нашей автомашины с аппаратурой, которая находится в другом пункте, и после этого сменим позицию.

— Удастся ли точно определить местонахождение рации? — спросил Хаймбах.

— Точно не удастся, так как кругом лес, а передача, видимо, будет непродолжительной. Однако приблизительно место работы станции мы определим, — ответил оператор, склоняясь над аппаратурой.

Спустя минуту сообщил результаты своих измерений «шторх».

— Наша автомашина меняет позицию, — доложил оператор. — Вторая машина тоже переезжает на новое место.

— Я остаюсь здесь, — ответил Хаймбах. — Прошу каждые пять минут сообщать мне результаты пеленгации.

С востока нарастал гул двигателя «шторха», Хаймбах выглянул из машины. Самолет пролетел низко над лесом.

— Внимание, докладывают! — крикнул Хаймбаху радиотелеграфист. — Передача прервалась в час двадцать шесть минут. Текст записали. Результаты пеленга показывают квадрат № 7.

Хаймбах отложил наушники, осветил карту и начал искать указанный квадрат.

— Обыскать два квадратных километра леса? — спросил он сам себя. — Два километра леса... Ночь, темень...

Он вышел из машины и начал нетерпеливо ходить взад-вперед, прислушиваясь, не долетят ли звуки выстрелов. Со стороны реки доносилось лишь кваканье лягушек. Ночь медленно уходила. На востоке слегка заалела заря. Начало светать. Вдруг где-то в стороне Летника раздалась автоматная очередь, за ней — вторая, третья... Ночь ожила. Послышались команды. В небо взмыли ракеты. Грохот выстрелов из автоматического оружия набирал силу. Послышался лай собак. Бледный и возбужденный, Хаймбах вскочил в машину.

— Едем! — крикнул он шоферу. Тот рванул машину вперед. Их «мерседес» полетел в сторону, откуда доносились выстрелы. Фары машины освещали узкую лесную дорогу. Она была каменистой и вся в выбоинах.

— Быстрее! — подгонял Хаймбах.

Только благодаря мощным рессорам автомашина оказалась в состоянии выдержать эту сумасшедшую езду по лесному бездорожью. Несколько минут спустя Хаймбах увидел на дороге Кёнига, который подавал знаки остановиться. Не дожидаясь полной остановки машины, Хаймбах выскочил из нее.

— Взят? Убит? — крикнул он Кёнигу, не выслушав его доклада.

— Ни то ни другое...

— Что?

— Ни то ни другое. Кто-то шел по лесу. Может, они, а может, и не они. Шелест шагов был слышен отчетливо. Шли, по-видимому, двое. Солдаты, находившиеся в засаде, хотели их задержать, но те открыли огонь, бросили гранаты и скрылись в лесу. Ночь, темень, заросли. Мы стреляли им вслед, но, видимо, безрезультатно. До сих пор ничего обнаружить не удалось.

— А собаки?

— Взяли какой-то след. Помчались за ними. Жду распоряжений.

— Вызови от реки группу Плаумана. Пусть направляются в лес. Мы не уйдем отсюда, пока не прочешем весь этот проклятый участок. Я прикажу доставить сюда подкрепление из Белостока.

В течение неполного часа кольцо облавы замкнулось вокруг лесного квадрата № 7. Из Белостока прибыли машины с жандармами, полицейскими, эсэсовцами и собаками. Хаймбах указывал для прочесывания все новые квадраты леса.

Приближался полдень, а операция все продолжалась. Наконец поступило сообщение, что в указанном квадрате № 7 обнаружен замаскированный шалаш, рядом с ним спрятанная радиоантенна и некоторая другая мелочь.

Хаймбах направился к шалашу пешком, так как машина туда пройти не могла. Гестаповцы тщательно осмотрели каждый куст вокруг шалаша, но кроме антенны, кусочков проволоки да остатков пищи ничего обнаружить не удалось. По всему было видно, что это место посещалось часто. Специалисты по радиопеленгу подтвердили, что таинственная рация работала именно отсюда. Однако от радиостанции и от тех, кто здесь находился ночью, не осталось никаких следов. Хаймбах принял решение закончить операцию.

Улица Оловянная заканчивалась тупиком. Другой ее конец выходил на бойкую улицу Млынову. В конце тупика находилось старое, заросшее кустарником православное кладбище. На улице Оловянной сохранилось несколько десятков древних деревянных домов. Рядом с кладбищенской стеной одиноко стоял тоже старый деревянный дом. Улочка была тихой и спокойной.

Однако внимательный глаз мог бы заметить, что в последнее время по вечерам со стороны кладбища к одиноко стоявшему дому прокрадывались какие-то люди и исчезали в нем. И хотя дом, как днем, так и ночью, на первый взгляд казался заброшенным и нежилым, тем не менее за его наглухо забитыми окнами и закрытыми на засов дверьми шла таинственная жизнь. Приглушенно стучала пишущая машинка, на которой печатались листовки. Из-под пола доносился писк морзянки, который заглушался голосом диктора, тихо передававшего очередную сводку. На столе лежали автоматы и пистолеты. Иногда появлялись тротиловые шашки, из которых умелые руки изготовляли мины.

Именно здесь в течение последних нескольких недель находилась главная конспиративная квартира Яна Вырвы — Сибиряка. Он часто проводил здесь и дни и ночи, так как это было наиболее безопасное место в то суровое время.

Эту квартиру на улице Оловянной Сибиряк организовал после того, как ему удалось вырваться из кольца облавы в лесу за Юровцами. Он чувствовал себя здесь увереннее, так как дом, а вернее, его удобное месторасположение, создавали видимость безопасности. Антон, который уже подлечил свои раны, также нашел здесь укрытие. Он печатал листовки либо изготовлял мины. О новой конспиративной квартире Вырвы знали еще только Петр и Зигмунт, которые также часто посещали ее. Сибиряк, конечно, постоянно имел в виду возможность пеленгации передатчика немцами, однако считал, что, прежде чем это произойдет, ему удастся найти другое место, куда они и переберутся.

Унтер-офицер Хорст Крокер сидел с надетыми наушниками в специальной радиомашине и сосредоточенно манипулировал рукоятками и тумблерами аппаратуры пеленгатора. Он равномерно вращал антенну, изменял диапазоны волн и ежеминутно делал пометки в лежавшей перед ним тетради. Эфир был заполнен десятками сигналов. Сообщения передавались азбукой Морзе, или просто открытым текстом, или кодовыми выражениями. Однако все эти разговоры, тире и точки, наполнявшие эфир, не интересовали Крокера. Он и другие операторы, дежурившие в той машине в течение недели, разыскивали в эфире позывные радиопередатчика WS-42. И хотя автомашина с радиоаппаратурой расположилась на холме под Белостоком, вот уже неделю никак не удавалось поймать знакомый сигнал.

В ту ночь Крокер, потирая воспаленные от бессонницы глаза, нетерпеливо поглядывал на часы в ожидании смены. Время приближалось к часу тридцати ночи. Вдруг в наушниках послышались сильные помехи. Он моментально сменил направленность антенны пеленгатора, подрегулировал настройку аппаратуры. Да, теперь он отчетливо услышал: «WS-42», «WS-42...» Он нажал клавиш магнитофона, чтобы записать на ленту шифровку. Включил рацию и вызвал другую станцию радиопеленга, находившуюся на улице Зеленой. Крокер доложил, что WS-42 начала работать. Ему подтвердили, что его сообщение принято.

Крокер действовал молниеносно. Он включал и выключал нужные тумблеры, вращал рукоятки настройки аппаратуры, о результатах докладывал на соседнюю пеленгаторную станцию, принимал также данные от других пеленгаторов. Все это он заносил в специальный журнал.

Спустя пятнадцать минут таинственная станция замолчала. Теперь Крокер мог спокойно заняться расчетами. Он сравнил их с данными, полученными от машины на полигоне. Да, теперь у него не было сомнений: WS-42 работала в Белостоке. Пеленг и расчеты показали, что место передачи находилось где-то в центре города. Крокер написал обширное донесение...

Вырва лежал на покрытой мхом и опавшей хвоей земле. Над его головой в вершинах сосен шумел ветер. Не отрываясь от бинокля, Сибиряк рассматривал обширное поле аэродрома Крывляны, взлетную полосу и ангары, расположенные в отдалении. До него отчетливо доносился гул проверяемых самолетных двигателей. Время от времени приземлялись и взлетали разведывательные самолеты и истребители. У орудий зенитной артиллерии грелись на солнце солдаты.

Наблюдение за аэродромом Крывляны Вырва вел уже в течение недели. На этот раз его не интересовали ни полеты самолетов, ни расположение противовоздушной обороны, а исключительно ангары, организация караульной службы при них и на аэродроме в целом. Вырва уже довольно точно установил число постов, время смены караулов, размещение общежитий для летного состава и другие, важные, с его точки зрения, детали. Часовые несли службу без сторожевых собак. Это имело немаловажное значение. Подойти к ангарам было непросто, но Вырва решил совершить нападение...

Антон, склонившись над столом, всматривался в схему, начерченную Сибиряком.

— Тебе что-нибудь понятно из этого? — подняв голову, спросил Вырва.

— Вижу план аэродрома, но не все для меня ясно.

— Тогда смотри и слушай. Это территория аэродрома. Здесь расположены подъездные пути. Вот тут находится эта проклятая стена, а эти квадраты — жилые помещения для персонала и охраны, — показывал он карандашом. — Теперь смотри, так как это самое главное. Здесь расположены ангары, а эти крестики — посты охраны...

— Понимаю.

— Подходов несколько, но самый лучший со стороны шоссе, ведущего в Лапы. Этим путем проберемся на аэродром. Снимем два поста. Наше прикрытие займет здесь позицию и в случае необходимости откроет огонь по охране, которая бросится на помощь постовым. Ну а затем в ход пойдут мины, гранаты, зажигательные средства, и — обратно в лес... Ясно?

— Ясно.

— Завтра принесу тебе тротил. Приготовишь три мины. Подумай и сконструируй какой-нибудь запал попроще для бутылок и банок с горючим. Сколько дней тебе потребуется на это?

— Два, ну, скажем, три дня хватит. Ты думаешь, нашей группе будет под силу такая операция? — спросил Антон.

— Нашей и группе Лукаша. Должны справиться. У нас нет больше людей.

— Ты уже говорил с ним?

— Поговорю завтра. — Вырва взглянул на часы. — Готовь рацию. Скоро передача...

Шмидт без стука вошел в кабинет Альтенлоха, но, увидев, что тот возбужденно разговаривал с кем-то по телефону, остановился и стал ждать. Наконец шеф гестапо положил телефонную трубку и сказал:

— Бельск снова сообщает о появлении новых партизанских групп и о диверсиях на шоссе и железной дороге. Кстати, не только Бельск... Слушаю, что у вас нового?

— Час назад я встретился с агентом Хартным. Главная квартира Сибиряка находится в Белостоке...

— Я об этом слышу уже не первый раз, — сердито прервал его Альтенлох.

— Я сейчас закончу. Хартный и Сибиряк встретились на рынке. Сибиряк сообщил агенту, что рация находится в городе, что Антон уже здоров и работает. Но не это главное...

Альтенлох, несколько успокоившись, с интересом смотрел на Шмидта, а тот продолжал:

— Сибиряк готовит серьезную операцию. Для этого он потребовал всю группу Хартного. Подробностей агент пока не знает. На днях, вернее, в одну из ночей Хартный будет на совещании у Сибиряка. Обсудят план диверсии. Согласно донесению агента, квартира Сибиряка находится в центре города.

— Что говорят данные радиопеленга?

— То же самое, что и раньше. Рация работает в квадрате Е-8. Это центр города.

Альтенлох разложил на столе карту Белостока.

— Квадрат Е-8 охватывает район от улиц Сухой и Млыновой до территории гетто и от площади Костюшко до Английской улицы, — проговорил себе под нос Альтенлох. — Можно ли тщательно прочесать такой квадрат города с тесной застройкой?

— Я понимаю ваши опасения...

— Успеет агент сообщить, когда пойдет на встречу с Сибиряком?

— Найдет способ. Кроме того, я распорядился расположить автомашины с радиоаппаратурой в центре этого квадрата.

— А Сибиряк ничего не заподозрит?

— Машины приедут ночью и укроются где-нибудь во дворах.

— Я распоряжусь прочесать этот квадрат, — сказал шеф. — Радиоаппаратура сделает точный пеленг. Усиленные отряды СС и жандармерии тщательно прочешут две-три улицы. С меня хватит этих докладов, этих подслушиваний и всей этой проклятой операции «Егерь»! — Альтенлох повысил голос.

— Но прочесывание только испортит всю нашу работу. Дело зашло так далеко, что теперь это вопрос нескольких часов, — просительно сказал Шмидт. — Ему уже не удастся уйти из этой западни.

Альтенлох выразительно поглядел на Шмидта и медленно проговорил:

— Вы можете поручиться за это?

— Так точно, если никто не помешает осуществлению моих планов.

— В таком случае я пока воздержусь от своего приказа...

Вырва посмотрел на часы. Было около пяти часов вечера. «Должны уже быть», — подумал он и вышел из кустов на дорогу. С аэродрома донесся грохот двигателя взлетавшего самолета.

Лукаш и Зигмунт пришли через полчаса. Вырва подозвал их к себе. Они осторожно кустами подползли к краю поля аэродрома.

— Это будет участок нашей операции. — Сибиряк рукой указал на видневшиеся вдали ангары.

Лукаш смотрел на аэродром, ангары и внимательно слушал, что шепотом говорил Вырва. Теперь ему стало ясно, о какой операции шла речь...

— Ты уже разработал план? — спросил он Вырву.

— Да, в деталях.

— Когда я с ним могу ознакомиться?

— Сегодня. Вечером придешь на улицу Оловянную.

Лукаш затаил дыхание.

— Подойдешь со стороны старого кладбища, — объяснял Вырва. — Там есть первый дом по правой стороне от стены кладбища. Входи со двора и два раза постучи в окно. Если у тебя есть взрывчатка, принеси ее. Подсчитай наличие оружия и гранат... Ты, Зигмунт, передай Петру, пусть он тоже придет. Теперь еще раз внимательно присмотритесь к месту нашей операции, и возвращаемся назад.

Автомашина остановилась возле одного из домов на улице Фабричной. Часовой взял на караул. Шмидт ответил на приветствие и исчез внутри дома. Альтенлох вышел ему навстречу. Шмидт, заискивающе улыбаясь, подал ему маленький исписанный листок бумаги. Тот быстро пробежал его взглядом:

«Квартира Сибиряка находится на Фихтенштрассе, бывшей Оловянной. Первый дом по правой стороне — от стены кладбища. Сегодня ночью там назначен сбор диверсантов...»

Они вошли в комнату. Шмидт вытащил из портфеля план Белостока.

— Это вот здесь. — Он указал пальцем и обозначил кружком дом подпольщиков.

— Хартный будет там? — спросил Альтенлох.

— Будет. И вся группа Сибиряка...

— Наконец-то! Машины с радиоаппаратурой подтянуть как можно ближе. Когда начнется передача, пусть на всякий случай сделают последний пеленг. Это для перестраховки. Цыганскую и Оловянную взять в двойное кольцо окружения...

— У меня уже есть схема, — вставил Шмидт.

Они вышли к автомобилю, стоявшему перед домом, и направились в гестапо.

В это время в дом на улице Оловянной уже прибыл Петр, а через несколько минут, когда стемнело, Лукаш, за ним Зигмунт. Таким образом, все были в сборе.

Вырва молча всматривался в сверенную схему аэродрома и делал на ней какие-то пометки. Рядом с ним за столом сидел Антон и изготавливал запалы для «зажигалок». Лукаш курил сигарету и молча изучал взглядом помещение. Стараясь быть внешне спокойным, он тщательно скрывал свое возбуждение, и его электризовал каждый звук, доносившийся с улицы.

Вырва закончил изучать схему, поднялся, погасил свет, осторожно отодвинул на окне занавеску и посмотрел на улицу. Он долго осматривал пустой тихий тупик. Завесил окно и вышел во двор. Ночную тишину нарушал лишь гул машин, проезжавших где-то по соседним улицам.

Вернувшись в дом, Вырва закрыл дверь на засов, зажег свет и кивнул собравшимся. Все подошли ближе к столу и обступили его.

— Завтра ночью мы уничтожим ангары на аэродроме. Ночи теперь безлунные, и это благоприятствует нашим планам. После полудня, — он обратился к Лукашу, — приведешь своих людей в лес под Ольмонты и там разъяснишь им детали. Операцию будем проводить следующим образом...

Тем временем кольцо жандармов и эсэсовцев закрыло выходы с улиц Цыганской и Оловянной. Другое кольцо окружило тупик со стороны кладбищенской стены. Одну из автомашин с радиоаппаратурой установили даже на улице Одесской, а другую во дворе на улице Млыновой. Все это делалось четко, бесшумно. Отдельными группами жандармов командовали гестаповцы, в частности Хаймбах, Махоль, Плауман, Кёниг. Каждого прохожего, даже с ночными пропусками, кто хотел войти или выйти из окруженной территории, задерживали. Никто не мог выйти из этого кольца незамеченным. Шмидт сидел в автомашине с радиопеленгационной аппаратурой и отдавал распоряжения.

Стояла темная, безлунная сентябрьская ночь...

Вырва посмотрел на часы, сложил карту и схему аэродрома и кивнул Антону.

— Пора начинать.

Тот встал из-за стола, открыл люк в полу, по лестнице спустился в подвал и вытащил из тайника рацию. Лукаш помог ему развернуть ее. Вырва подал им листок с шифрограммой. Передачу начали в два часа. Вырва некоторое время прислушивался к монотонному стуку ключа, затем приблизился к окну, отодвинул занавеску и выглянул на улицу.

Ранний рассвет разгонял мрак сентябрьской ночи. Сибиряк уже хотел было отойти от окна, когда его внимание привлекли темные силуэты в саду на противоположной стороне тупика. Справа и слева послышались шаги.

— Прекратить передачу! — шикнул он в подвал. Рация замолчала.

— Что? — спросил Лукаш, высунув голову из люка.

— Немцы! — прошептал Вырва, вытаскивая из тайника автомат. — По местам!

Шум шагов доносился уже из помещения. Звякнуло оружие. Петр и Зигмунт стали у притолоки. И тут раздался громкий стук в дверь. Они не ответили. Снаружи застучали еще энергичнее.

— Кто там? — спросил Вырва, держа палец на спусковом крючке автомата.

— Ауфмахен! Открывайте! — послышалось несколько голосов.

Вырва с минуту колебался. Снова грохот. Он отошел от дверного проема и дал две короткие очереди. Раздался чей-то крик. Во дворе и на улице загремели выстрелы. Зазвенели разбитые стекла. На пол посыпалась штукатурка. Антон, Петр и Зигмунт, укрывшись за стеной, вели огонь по наступавшим. Дом обстреливался со всех сторон.

Выстрелы подпольщиков сдержали первую попытку атаки жандармов и эсэсовцев. Спрятавшись в саду, за деревьями, постройками, эсэсовцы вели огонь по дому. Сибиряк отдавал краткие распоряжения:

— Не подпускать к дому! Гранатами! Прорываться! Любой ценой вырваться из окружения!

Гитлеровцы предприняли новую яростную атаку. Со стороны двора взрывом гранаты выбило дверь. Вырва, стреляя из автомата, задержал группу эсэсовцев, штурмовавших дом с этой стороны.

Два мощных взрыва потрясли дом. Пыль и дым на какое-то время плотной пеленой окутали все вокруг. Дом загорелся. В комнате, выходившей окнами на улицу, разорвались гранаты. Антон и Петр упали, сраженные осколками. Отстреливался еще только Зигмунт, около него с пистолетом в руке стоял Лукаш.

Пламя пожара охватило весь дом. Вырва не был ранен, его только оглушил грохот разрывов гранат. Он понимал, что это конец, что еще несколько секунд... и тогда уже не будет спасения.

Двор простреливался насквозь. Вырва нажал на спусковой крючок автомата, но оружие молчало, и он отбросил его. Вытащил из кармана гранату и бросил ее во двор, затем бросил вторую и с пистолетом в руке выскочил из дома.

Он добежал до хлева. Когда впереди него выросла фигура эсэсовца с автоматом, Вырва выстрелил. Он слышал, что кто-то бежал за ним. Это был Лукаш.

Вырва перескочил через забор. Автоматная очередь заставила его залечь. В правой ноге он почувствовал боль. Поднялся. Добежал до садов на Киевской улице. В кармане у него осталась последняя граната. Он видел, что дорогу ему перерезают, и удивился, что преследователи только один раз попали в него.

Бросил последнюю гранату и прыгнул через забор сада. Его ранило в бок. Несмотря на второе ранение, он продолжал бежать. Заборы, огороды, крики погони. Он бежал, ошеломленный боем, стрельбой, взрывами гранат, сжимая в руке пистолет. Преследователи были где-то совсем рядом.

Вырва боялся, что его нагонят собаки, боялся потерять сознание. Собрав последние силы, добежал до зверинца. До его слуха донесся шум моторов автомашин, и Вырве стало ясно, что цепь эсэсовцев замыкает выход из города.

Он посмотрел на небо. Светало. Перед ним, исчезая в лесу, проходило шоссе в сторону Лап. Он медленно углублялся в его спасительные заросли. И только там почувствовал, что теряет сознание.

С того памятного события на улице Оловянной прошло несколько недель. Следы Яна Вырвы окончательно потерялись. Вырва пропал. Ни подпольщики его группы, ни гестапо не имели о нем никаких сведений. Подпольщики считали, что он либо был убит во время боя на Оловянной и сгорел в пламени пожара, либо был захвачен фашистами и расстрелян. Гестаповцы, которые знали, что на Оловянной Вырва не погиб, строили различные догадки. Они допускали, что, может быть, он умер где-нибудь от тяжелых ран, а возможно, залечивает их. Не исключали также, что он мог присоединиться к какому-нибудь партизанскому отряду и прекратил, по крайней мере временно, конспиративную деятельность в Белостоке. Это, однако, не притупило их бдительности, так как операция «Егерь» не была завершена.

Шмидт систематически встречался с Хартным и другими агентами, но никаких донесений о Вырве не получал. Хартный был уверен, что Вырва, если он жив, рано или поздно вернется в Белосток. Он заверил гестаповцев, что его информационная сеть настолько хорошо организована, что, как только Вырва объявится в городе, он обязательно выйдет на него. Время шло...

А Вырва в это время залечивал раны. Первое свое укрытие в Хрыневичах он покинул быстро. Пробрался до Нова-Воля. Его раны не были тяжелыми, но они гноились, опухоль не спадала. Ему угрожала гангрена.

Часто, лежа где-нибудь на меже в поле, он размышлял над тем, что произошло. И в эти минуты сожаление о погибших друзьях и горечь неудачи сжимали его сердце. Как же все это случилось?!

Видимо, уже в сотый раз он обдумывал каждую мелочь трагедии, разразившейся на Оловянной, и задавал себе вопрос: как могло это произойти? Измена или случайность? Нет, это не мог быть случай, в этом он уверен. Он тщательно проанализировал поведение подпольщиков, которые знали о местонахождении его конспиративной квартиры и о работе рации. В предательство ни одного из них он не верил. Он ведь решил, что они все погибли там. Антона и Петра он видел убитыми взрывом гранат. Вероятно, погибли и остальные. Каким чудом ему удалось вырваться из того пекла, он и сам не мог понять. Следовательно, в данном случае радиопеленгаторы засекли рацию, которая до этого несколько раз выходила в эфир с одного и того же места.

Как недоставало ему верного Антона, не хватало других товарищей по борьбе! Он тосковал по полной борьбы и опасности жизни. «Что делать дальше? — спрашивал он себя и отвечал: — Сражаться!» Но как, где? Идти в партизанский отряд? Эта мысль сначала казалась ему очень удачной. Но не этого хотел он. Он желал вернуться в Белосток, чтобы начать все сначала. Он верил, что снова создаст диверсионную группу и отомстит за смерть тех, кто погиб на Оловянной. Отсутствие рации, правда, исключало разведывательную деятельность. Оставалась, однако, диверсионная работа, в которой, как он считал, у него уже был опыт. И эти мысли уже не покидали его. Он ждал только, когда закроются раны. Они затягивались медленно, но ходить было уже легче.

Пока Вырва тяготился вынужденным бездействием, вокруг все с большей силой разгоралось пламя борьбы. Разрасталось партизанское движение в Беловежской пуще, в лесах вокруг Супрасли, Валил, Дзернякова. Все гуще становилась сеть антифашистских комитетов. Коммунисты брали из тайников оружие и уходили в леса, где присоединялись к советским партизанским отрядам. Движение Сопротивления крепло, ширилось, с каждым месяцем в него вливались все новые отряды борцов. Множилось число листовок и газет, напечатанных в подпольных типографиях. Они вселяли в сердца людей надежду на победу, звали к борьбе. Слухи о взорванных на той или иной станции и пущенных под откос эшелонах либо об актах возмездия, покаравших врага или предателей, увеличивались людской молвой.

Сведения об этом доходили и до Вырвы. Горечь поражения сжимала ему сердце, а чувство ненависти не давало покоя. Он хотел скорее включиться в общий водоворот борьбы, с которой был связан душой и сердцем. За поражение, за смерть своих товарищей он хотел отомстить сам. Даже если бы ему при этом пришлось погибнуть. Он обдумал план возобновления действий в Белостоке. Для этого ему были нужны два-три товарища, таких, как Антон, как те, которые погибли на Оловянной. Он верил, что найдет их. И, воодушевленный этой мыслью, он отправился в Белосток...

Стояла уже поздняя ночь, когда зазвонил телефон в комнате Шмидта. Он услышал в трубке пароль и сел на кровати. Звонил агент Хартный. Шмидт окончательно очнулся от сна. Он положил телефонную трубку, закурил, потом погасил окурок, размышляя над тем, что услышал от агента. Необходимо предпринять оперативные меры. После операции на улице Оловянной его голова забита другими важными делами. Ни одно из них, однако, не было завершено. Теперь, по крайней мере, он закончит дело, за которое ему пришлось выслушать от начальства столько неприятных слов. После этого сообщения агента он мог, наконец, уснуть спокойно.

На следующий день утром, едва Шмидт переступил порог своего кабинета, к нему явился с докладом Махоль и положил на стол лист бумаги с текстом, отпечатанным на машинке.

— Ты виделся с ним? — спросил Шмидт.

— Да. Прочитай материал. Это фантастика!

«Сибиряк вернулся в Белосток. Вчера я связался с ним. На Оловянной он был ранен в бок и бедро. Лечился где-то в окрестностях города. В течение всего этого времени он ни с кем не встречался — так, по крайней мере, можно было судить по его словам. Формирует новую диверсионную группу. Он был удивлен, что я остался жив. Я предложил себя и своих «подпольщиков» и материалы в его распоряжение. Я назвал ему также свои конспиративные квартиры, в которых он может жить. В ответ он сообщил мне, что пока будет пользоваться своим тайником. Где он расположился, мне неизвестно. При себе он имел вальтер и парабеллум. Мы долго говорили с ним о происшествии на Оловянной. Я хотел выведать у него, кого он подозревает. Он уверен, что квартиру выдала работа рации. Я утвердил его в этой версии. Встретимся в ближайшие дни. Где? Этого я не знаю. Следует добавить, что Сибиряк стал каким-то другим. Часто задумывается, и нет у него прежней реакции. Видимо, взрыв гранаты, которая разорвалась рядом с ним, отразился на его голове и ослабил слух...»

— Что ты думаешь об этом донесении? — спросил Шмидт Махоля.

— Считаю, что это вопрос дней.

— Правильно считаешь.

— Хочу еще добавить, — сказал, подумав, Махоль, — что у агента есть какой-то свой план завлечения Вырвы в западню, и причем быстрый. Он не хотел говорить о нем раньше времени. Тебе не кажется, однако, что агент должен его как можно быстрее уничтожить? Хватит с нас уже компрометации.

— Я подумаю над этим, — коротко ответил Шмидт. — Поговорю с агентом...

Дом, в котором жил Ян Арцишевский, по прозвищу Безрукий, стоял на улице Плаской. Здесь иногда находили приют советские партизаны, которые нелегально проживали в Белостоке. Постоянным жителем этого дома был некто Миколай, молодой парень, который пользовался расположением Антонины, дочери Арцишевского. По вечерам здесь собиралось мужское общество. Некоторые из этих лиц были связаны с группой Лукаша, считавшегося хорошим организатором. По рассказам здесь знали также и Сибиряка, так как события на улице Оловянной имели в Белостоке огромный резонанс. В один из сентябрьских вечеров в дом Арцишевского прибыли Лукаш и Сибиряк. Вырве пришлись по душе и эти люди, и квартира. Дом был затерян среди узких улочек, здесь можно было легко укрыться, а в случае надобности — убежать. Недалеко находился железнодорожный вокзал, что в свою очередь давало возможность вести наблюдение за вражескими эшелонами.

Вырва уже установил контакты с некоторыми подпольщиками по старым связям, но они не подходили для диверсионной работы. Лукаш и Арцишевский заверяли Вырву, что вскоре подвернется оказия и он сможет без подозрений познакомиться со многими товарищами и поговорить с ними. Этой оказией должна была стать свадьба Антонины Арцишевской с Миколаем. День свадьбы еще не был установлен, но Вырва сказал, что обязательно будет на ней.

Вечером 27 сентября в доме Яна Арцишевского состоялась свадьба его дочери Антонины. Собралось много гостей. Кто-то принес гармонику. Настроение у всех было приподнятое.

Лукаш и Сибиряк пришли последними и быстро включились в свадебное веселье. Вырва проницательным взглядом изучал собравшихся.

В комнате раздавался звон стаканов. Здесь же танцевали. На какое-то время все забыли о войне и оккупации. Это временное настроение передалось и Вырве. Только Лукаш украдкой бросал взгляд на циферблат часов, ждал и прислушивался...

Шмидт нервно поглядывал на часы и телефонный аппарат. «Уже пора бы получить сообщение. Ведь наступили сумерки, и свадьба должна начаться. Они, наверное, тоже там...» — мысленно повторял он. Наблюдатели, которых он расставил на улочках, выходивших на Пласкую, не могли ошибиться — Хартного знали лично. Вырва должен был встретиться с ним в районе Антонюк и затем вместе идти на Пласкую.

Раздался телефонный звонок. Шмидт быстро снял трубку. Прикусил губу. Да, он ждал именно этого сообщения. Быстро набросал на листке бумаги:

«Хартный и Сибиряк направились на улицу Пласкую в двадцать три часа...»

Операцией по взятию Сибиряка руководил Махоль. Он расставил патрулей, а сам с группой эсэсовцев притаился за ближайшим сараем, откуда был виден вход в дом номер семь. Из окон слышались звуки гармоники и гул голосов. Скрипнули двери. В луче света гестаповец увидел, как из дома вышла молодая девушка. На минуту задержалась у порога, а потом направилась по тропинке через двор.

— Задержать ее! — приказал Махоль.

Один из эсэсовцев бросился к девушке, она заметила его и повернула обратно. Послышался выстрел, и девушка упала.

— За мной! — Махоль взмахнул пистолетом. Эсэсовцы бросились к дому. Выстрела в девушку никто в доме не услышал. Его заглушили звуки гармоники.

Затрещала дверь. Сквозь клубы табачного дыма стал виден заставленный посудой стол... Эсэсовцы стволами пистолетов и автоматов оттеснили танцующих к стенам. Гармоника замолкла. Все произошло так молниеносно, что никто не успел схватиться за оружие или убежать. Вырву, которого гестаповцы узнали без труда, моментально схватили, отобрали оружие.

Взгляд Махоля на секунду встретился со взглядом Хартного. Они поняли друг друга...

Грузовик подъехал прямо к дому. Всех арестованных вывели и затолкали в крытый брезентом кузов. Два эсэсовца и Махоль вывели связанного Вырву, втолкнули в легковой автомобиль. Машины рванули с места.

На тропинке рядом с домом лежало тело молодой девушки. Из распахнутых настежь дверей во двор падала полоса света. В комнате, где еще минуту назад царили говор и оживление, теперь было пусто и тихо.

Шмидт, Альтенлох и Хаймбах ждали. Из глубины коридора послышался топот ног. Дверь открылась, и вошел Махоль. Резко выбросил руку вверх и доложил:

— Герр штурмбанфюрер, приказ выполнен!

В эту минуту Плауман и Кёниг ввели в кабинет Вырву. Он вошел не спеша, слегка прихрамывая, спокойно стал возле стены, окинул взглядом присутствовавших. В кабинете воцарилось молчание. Шмидт, сложив руки на груди, с какой-то смесью ненависти и интереса смотрел на легендарного Сибиряка. Долго мерил его взглядом, затем приказал развязать и тщательно обыскать. Гестаповцы выполнили приказ и вышли из помещения. Остались только офицеры.

— Сибиряк? — по-русски спросил Шмидт.

— Да, — без колебания ответил Вырва.

— Ян Вырва — это твоя настоящая фамилия?

— Да.

— Коммунист?

— Да.

— Эшелоны, автомашина на Зеленой, нападение на мост в Лапах, рация, листовки, убийство человека в поезде — это твоя работа?

— Моя.

— С Оловянной ушел?

— Ушел.

— Был ранен?

— Был.

— Тем не менее попался! Мы одолели тебя.

— Но не победили...

— Что это значит? — сорвался с кресла Альтенлох.

Сибиряк ничего не ответил на это. Он смотрел куда-то поверх голов собравшихся в кабинете гитлеровцев. Мысли его были далеко.

Подробный допрос Вырвы начался в ту же ночь...

Камера была тесной. Тяжелые, обитые железом двери отгораживали ее от коридора, а маленькое окно с решеткой — от свободы. Внутри стоял только топчан.

В течение нескольких недель в этой камере содержались двое заключенных. Это были Ян Вырва и Ян Арцишевский. В первое время Сибиряка вызывали на допросы каждый день. После многочасовых истязаний его приносили в камеру в бессознательном состоянии. Он не рассказывал о пытках, которым его подвергали, не жаловался и не ругался. Со своим товарищем по камере был немногословен. К тому же не о чем было особенно говорить. Все, что произошло, было очевидным... Они поняли, какую роль в уничтожении группы на улице Оловянной сыграл провокатор Лукаш — Хартный, знали о его роли в аресте подпольщиков на улице Плаской. Только Вырва знал об этом гораздо больше, чем Арцишевский. Он сопоставил все факты, разговоры, подозрения Антона, вопросы гестаповцев, задаваемые на допросах, и понял все... Видимо, это и причиняло ему больше всего мучений.

Он был убежден, что борьба продолжается и будет продолжаться до самой победы. Пусть он погибнет, но после него придут новые люди...

Он был готов к смерти с того дня, когда разразилась война, и особенно с того времени, когда начал свою деятельность в Хомонтовцах. Правда, иногда он думал и верил в свою силу, удачу. И даже теперь, несмотря на то что смерть стояла рядом, ему казалось, что это еще не конец. Если погибнуть, то в бою...

На допросы его водили всегда связанным, в сопровождении двух гестаповцев, и возможность побега при этом исключалась.

Через несколько дней пребывания в камере он пришел в себя после первого потрясения. Подолгу прислушивался к шагам часового за окном камеры и к шуму, доносившемуся из коридора. Постепенно у него рождался замысел, отчаянный и смелый, как всегда. Он не мог ждать. Голод и истязания на допросах отнимали последние силы, а именно они были так необходимы ему для осуществления плана.

Полотно ножовки для перепиливания решетки, тонкое, как волос, и потому на тюремном жаргоне называемое «волосом ангела», было спрятано в его пиджаке. Во время обыска ее не нашли. Арцишевский, посвященный в план побега, должен был ему помочь.

Решетку Вырва перепиливал по ночам. Прислушивался к шагам часового и, когда тот удалялся, пилил стальные прутья. Арцишевский прислушивался к шуму в коридоре.

Два прута были уже перепилены. Оставался третий, последний. А за ним были двор, часовой, стена — и свобода.

Та октябрьская ночь была темной. Шел дождь. Время от времени из коридора доносились шаги гестаповцев, скрежет ключей в замочных скважинах и хлопанье дверей. Угрюмое здание не опало. В специальных помещениях допрашивали арестованных. Шмидт в своем кабинете читал донесения агентов и обдумывал новые оперативные планы. Дело под заголовком «Егерь» уже больше не занимало его. На столе лежали стопки папок с новыми делами, за которыми скрывались диверсионные группы и партизанские отряды, не менее опасные, чем недавно ликвидированная группа Сибиряка.

Именно в эту ночь Ян Вырва перепиливал последний прут в решетке окна. Сквозь щель в двери в камеру пробивался луч света, слегка рассеивая темноту. Вырва, прижавшись к оконному проему, врезался пилкой в железо. Арцишевский караулил у двери. Когда часовой во дворе приближался к окну, Вырва замирал на минуту, а затем принимался снова, с еще большей энергией... Голоса в коридоре беспокоили его меньше. Уже довольно длительное время его не вызывали на допросы по ночам.

Он был так увлечен делом, что, видимо, не расслышал предостерегающего шепота Арцишевского. Все произошло так внезапно — скрежет ключа в замке, скрип двери, яркий свет...

В тот же миг Вырва оттолкнулся от окна, одним прыжком пересек камеру и, как разъяренный зверь, бросился на гестаповца. Обхватил его железной хваткой и нечеловеческим усилием ударил головой о цементный пол.

Гестаповец был уже мертв, а Сибиряк в бессильной ярости все еще сжимал его. Шум борьбы, стук падающего тела, стон эхом отдались в коридоре.

В полубессознательном состоянии, ошеломленный всем происшедшим, Сибиряк лихорадочно искал оружие у убитого. Кобуры не было. Он обшарил карманы. Есть! В кармане брюк гестаповца нащупал пистолет. Дрожа от возбуждения, никак не мог его вытащить. А в глубине коридора уже слышался топот шагов. Сюда бежали... Проклятый карман! Наконец ему удалось выхватить пистолет, но в этот момент раздался выстрел, который повалил его на пол.

Вырва еще был в сознании. Он вполз в камеру, стреляя в направлении коридора. Он стрелял, но уже не видел куда... И не видел тех, кто ворвался в камеру. В него стреляли из двух автоматов. Потом из пистолетов. Но Вырва уже ничего не чувствовал...

 

ГУСТАВ

#img_9.jpg

Окна кабинета были занавешены тяжелыми коричневыми портьерами. Лампа с большим абажуром, стоявшая на столе, освещала только лицо и руки читавшего. Вокруг был полумрак. Гауптштурмфюрер СС Геритц, шеф гестапо в Элке с сосредоточенным выражением лица перекладывал исписанные листы бумаги, пробегал глазами их содержание и время от времени цветным карандашом подчеркивал наиболее интересовавшие его предложения, утвердительно кивая при этом головой.

В глубине кабинета молча сидели два офицера-гестаповца. Курили сигареты и в напряжении посматривали на шефа, читавшего документы. Оба, видимо, думали об одном и том же: какое он примет решение, прикажет ли и дальше продолжать это проклятое дело?

Наконец Геритц закончил чтение, пригладил и без того прилизанные светлые волосы и поднял взгляд на сидящих в молчании офицеров.

— Господа, это очень интересно, очень интересно. Значит, Игрок вернулся в наш город.

— Яволь, герр гауптштурмфюрер, он. Данные нашей радиопеленгационной службы в данном случае безошибочны, — подтвердил один из гестаповцев.

— Безошибочны, вы говорите? Безошибочны? А сколько было проведено всяких акций и ударов, и все впустую!

— Это правда, герр гауптштурмфюрер. Но он редко и не систематически выходил в эфир. Кроме того, постоянно менял место своего пребывания. Его след проходил через Гижицко, Голдап, Пиш и вновь возвращался в Элк. Если бы эти, из контрразведки, не напортачили, тогда бы...

— Знаю, знаю! — прервал его Геритц и постучал ладонью по портфелю с бумагами, лежавшему на письменном столе. — Но теперь он посылает свои донесения в эфир очень часто. Видно, почувствовал себя более уверенно, так как линия фронта проходит в сорока километрах от города.

— Фронт нуждается в свежей информации. А то, что это советский агент, не вызывает сомнений, — заметил оберштурмфюрер Грубер, заместитель Геритца.

— Хорошо. Какие отсюда выводы, герр Бинц? — обратился Геритц к молчавшему мужчине в чине оберштурмфюрера, который в элкском гестапо был начальником IV отделения и непосредственно вел это дело.

— Вывод у меня один: ликвидировать, и тотчас же! Хватит забавляться разработкой. Существенно лишь только — когда и как! Пятикратная пеленгация передатчика приблизительно определила квартал города, где работает радист. Завтра из Кенигсберга приезжает автопеленгатор со специальным оборудованием. Если теперь агент не уберется из Элка, его выход в эфир будет последним. Мои люди день и ночь наблюдают за тремя домами. Я предполагаю, что в одном из них находится тайник шпиона с радиостанцией. Последний раз радиостанция работала вчера ночью. По нашим расчетам, радист должен выйти в эфир послезавтра. Тогда мы и проведем решающую операцию...

Доходный каменный дом по улице Людендорфа в Элке стоял во дворе. В нем жило несколько семей. Квартиру в мансарде занимала бездетная супружеская пара Мейеров. Рядом с их квартирой находилась маленькая комнатка, в которой время от времени ночевал их дальний родственник, работавший торговым агентом. Этот человек вел очень подвижный образ жизни: иногда исчезал более чем на неделю, потом вновь появлялся в своей комнатке. В этом не было ничего подозрительного, если учесть характер его работы.

В декабре 1944 года можно было, однако, заметить, что во дворе перед домом все чаще стали крутиться какие-то мужчины. Они вроде бы интересовались канализацией, газом, электросетью. Но это тоже особенно не привлекало внимания, поскольку подобные проверки бывали и раньше.

Однажды декабрьским вечером родственник Мейеров, как обычно, возвратился в свою комнату. Однако он не подозревал, что из ближайшего дома за ним внимательно следят. Около полуночи темные фигуры окружили дом. Несколько эсэсовцев начали тихонько подниматься по лестнице.

А одинокий мужчина сидел в это время у стола, на котором рядом с лампой стояла радиостанция, а возле нее лежал листочек бумаги, исписанный длинными колонками цифр. Мужчина умело работал на ключе, выстукивая зашифрованную радиограмму. Он был так погружен в свою работу, что подозрительный шорох на лестнице не привлек его внимания.

Стук в дверь парализовал его. В течение секунды он не знал, что уничтожить в первую очередь: радиостанцию или шифровку. Он не спрашивал, кто стучит. Стук и настойчивое требование открыть дверь объяснили все. Он понял, что провалился.

В один миг он пришел в себя. Бутылкой с бензином — давно приготовленной для такого случая — мужчина ударил по радиостанции, облил бензином шифровку, бросил на все это зажженную спичку, отскочил к стене возле притолоки, держа пистолет в руке. В этот момент распахнулись двери. Мужчина выстрелил несколько раз в черную пасть коридора. Сквозь шум выстрелов он услышал треск выламываемых дверей в соседней квартире, где жили его друзья и помощники.

Снова нажал на спусковой крючок. Тихий щелчок бойка. Осечка! Передернул затвор пистолета, но было уже поздно. Несколько человек навалились на него, и все упали. Он катался с ними по полу, бился, вырывался... Но в конце концов уступил силе.

Едкий дым и огонь заполнили тесную комнатку. Разведчика в наручниках вытащили во двор и бросили в машину, которая с места рванулась к гестапо.

Над крышей одинокого дома все выше вздымались к небу языки пламени. К месту происшествия спешила пожарная команда...

Лесную чащу окружали обширные болота, поросшие густыми зарослями. Вокруг простирался темный массив Пиской пущи. Овальный холм, возвышавшийся среди болот, был покрыт карликовыми сосенками и густыми кустами можжевельника. В зарослях этих кустов на самой вершине холма стоял человек, внимательно разглядывая окрестности. На груди у него висел бинокль, за поясом торчал пистолет, а в руке он держал автомат «шмайсер». На плечи был накинут плащ, капюшон которого покрывал голову и опускался на лоб.

Человек услышал подозрительный шелест и напряженно прислушался. Он внимательно вглядывался в ту сторону, откуда до него донесся шум. Зверь там или человек? Наконец он разглядел фигуру мужчины, выходящего из зарослей. Стоявший за кустами можжевельника узнал идущего и вышел ему навстречу. Пришедший поздоровался и спросил:

— Командир на месте?

— Все на месте. Отдыхают после ночной операции. Но ты, как я вижу, чертовски измучен и расстроен. Что с тобой?

— Лучше не спрашивай. Случилась беда. Потом узнаешь. Сейчас мне некогда, — ответил пришедший и направился в самую гущу можжевельника. Там он раздвинул куст, под которым оказался темный, обшитый досками ход, проскользнул в него и через минуту был в землянке.

С нар поднялись пятеро мужчин с усталыми, невыспавшимися лицами, протирая воспаленные от бессонницы покрасневшие глаза.

— Здравствуй, Марцин, здравствуй! — приветствовали они прибывшего. — Что так быстро вернулся?

Тот устало опустился на нары, помолчал с минуту и выдавил из себя:

— Сегодня ночью арестован Густав. Его помощники или покончили с собой, или убиты в их квартире. Точно я не смог установить, потому что дом сгорел...

В землянке установилась тяжелая тишина. Их командир, капитан Антон, соскочил с нар, приблизился к Марцину и произнес:

— Говори по порядку... Всю правду...

Марцин скрутил цигарку, прикурил ее от коптилки, глубоко затянулся и начал свой рассказ.

Густав прибыл в Элк из Гижицко, чтобы наблюдать за разгрузкой эшелонов, которые должны были усилить 4-ю полевую армию генерала Хоссбаха. Пробыл в Элке десять дней. Укрывался у своих друзей на улице Людендорфа и оттуда передавал радиограммы в Центр. Там гестапо, должно быть, и запеленговало его. Сегодня ночью дом был окружен, и разыгралась драма. Завязалась перестрелка, видно, он защищался отчаянно. Успел ли уничтожить телеграммы и радиостанцию, неизвестно. Густава взяли живым, а его помощники погибли. Похоже на то, что его накрыли во время сеанса радиосвязи.

— Ты встречался с Совой? — спросил капитан.

— Да. Если бы не успел его предупредить, он наверняка оказался бы в их руках. Жандармы и агенты гестапо держат под наблюдением всю улицу и задерживают каждого подозрительного. Рассчитывают на то, что, может, кто-нибудь придет на связь с Густавом.

— Так это Сова рассказал о его аресте?

— Да, он.

— Густава держат в Элке?

— Да, в гестапо. Целыми часами его допрашивают, пытают...

Разведчики, сидевшие на нарах, молча курили, слушая рассказ Марцина. Командир, подперев голову ладонями, склонился над столом, сделанным из жердей, и задумался. Никто не нарушал его тяжелого молчания. Понимали, что он думает о спасении Густава. Но каким образом можно его спасти, как вырвать этого мужественного человека из застенков гестапо? Только какая-то необыкновенно дерзкая операция могла бы принести положительный результат. Они верили в безошибочность решений своего командира, его продуманные, точные действия, которые уже позволили им провести много удачных диверсионно-разведывательных операций в этом прусском гнезде и выйти из них невредимыми. А сколько их уже было, этих операций?!

В одну из летних ночей 1944 года десантный самолет доставил их с полевого подмосковного аэродрома в район Августовских лесов. Польские партизаны из отряда Юлиана Вежбицкого (Романа) приняли их и благополучно довели до Пиской пущи.

Было их семеро: четверо русских, двое поляков из Белостокского воеводства, хорошо знавших Восточную Пруссию и владевших немецким языком, и один немец из Восточной Пруссии — антифашист, член Коммунистической партии Германии, убежавший из страны после прихода к власти гитлеровцев.

Именно он, Густав, имея соответствующие документы и хорошо зная Пруссию, проникал в полосы предстоящего наступления 2-го и 3-го Белорусских фронтов. Он изучал систему укреплений и обороны Гижицко, Венгожева, Олецко и Элка. Добрался даже до Ольштына, Кенигсберга и Инстербурга. Во всех этих городах создал сеть своих сотрудников-информаторов. Его шифрограммы, которые получала разведка 3-го Белорусского фронта, имели большую ценность. Кроме того, во многих случаях он наводил бомбардировщики на важные объекты врага, и прежде всего на военные эшелоны, пробиравшиеся через забитые составами железнодорожные станции в сторону фронта, где шли тяжелые бои.

Остальные разведчики устроили себе базу в Пиской пуще. Оттуда они ходили в глубокую разведку к полигону Ожиш и в район Больших Мазурских озер. Изучали укрепления и наблюдали за гарнизонами врага. На лесных дорогах устраивали засаду на курьеров, возивших штабные донесения. Многие ценные оперативные документы попали к ним в руки вместе с курьерами.

Густав был «глаза» и «уши» разведки в прусских городах, пробираясь туда, куда для остальных доступ был закрыт. Марцин, который хорошо знал Восточную Пруссию, ибо бывал здесь до войны в качестве сезонного рабочего, поддерживал постоянный контакт с Густавом. Разведчики взаимно дополняли друг друга. Уже несколько месяцев продолжалась их деятельность на грани жизни и смерти здесь, в прусском логове, где враг чувствовал себя еще сильным. Линия фронта проходила недалеко, в районе Сувалок. Каждый новый день можно было ждать известия о решающем ударе Советской Армии, и их разведгруппа, как и другие, действующие в Восточной Пруссии, помогала определить направление этого удара.

И вот в декабрьский день 1944 года Марцин принес трагическую, потрясшую всех весть: Густав арестован! Важнейшее звено в их цепи порвано. Неужели же оставят они друга в руках гестапо, где его ждет неминуемая смерть?..

Все напряженно ждали, что скажет командир, но он долго молчал. Наконец потер лоб ладонью, словно пробуждаясь от кошмарного сна, взглянул на лица разведчиков и произнес:

— Нет, товарищи, Густав не должен погибнуть. По крайней мере, таким образом. Мне кажется, что есть шансы на его спасение. Минимальные, может быть, но есть, и мы должны воспользоваться ими.

Лица у всех посветлели. С любопытством и напряжением смотрели разведчики на своего командира.

— Если с ним быстро не расправятся или не увезут его из Элка, думаю, что мы спасем его. Только вот какое дело... — заколебался он. — Я не имею права приказать вам принимать участие в этой операции...

— Не говори так, Антон! — прервали его.

— Ладно. Понимаю. Но нужно иметь в виду, что мы нарушаем приказ Центра. Здесь мы выполняем ответственное задание. Следовательно, не имеем права впутываться в истории, из которых редко выходят живыми. Однако я рассчитываю на счастье, которое до сих пор нам сопутствовало. Впрочем, — махнул он рукой, — когда речь идет о спасении товарища по оружию, замечательного человека, любая возможность должна быть использована. А теперь слушайте и помогите мне разработать каждый пункт плана, который я назвал «Густав».

Капитан Антон разложил на столе карту окрестностей Элка и план города. Разведчики склонились над столом.

— Ты, Анатоль, подготовишь пять мундиров эсэсовцев, которых мы недавно отправили в лучший мир. Эх, как бы сейчас нам пригодился автомобиль, который мы сожгли! Ну ничего, обойдемся как-нибудь без него. Все должны подготовить оружие, разумеется только немецкое, а также побольше веревок и три-четыре кляпа. Очень хорошо, что приближаются праздники. Немцы любят праздновать. Здесь они не привыкли к таким операциям, которые проводят подпольщики в Польше или Белоруссии. Тем лучше для нас. Ты, Марцин, хотя и чертовски устал, поспи немного и возвращайся сегодня ночью в Элк. Там свяжешься с Совой. Может, он уже будет знать что-либо о результатах следствия по делу Густава. Он должен дать тебе также адреса квартир нескольких гестаповцев. Ты осмотришь места, где они проживают, и выберешь дом, который подойдет для осуществления нашей операции. Когда все это сделаешь, установи, в какое время живущий там гестаповец возвращается с работы. Это самое важное. Как только все выполнишь, тотчас же приходи на базу. Первая часть нашего плана будет реализована. Разумеется, самая легкая. Потом приступим к выполнению второй части.

Открылись тяжелые, массивные двери, и узника ввели в кабинет гауптштурмфюрера СС Геритца. Там уже находились его заместитель оберштурмфюрер СС Грубер и оберштурмфюрер СС Бинц.

— Снимите наручники! — коротко бросил Геритц.

Охранники выполнили приказание и поспешно покинули помещение. Узник стоял у стены и потирал суставы рук, онемевших от наручников, а гестаповцы внимательно разглядывали его. Это был мужчина лет тридцати, среднего роста, с короткими темно-русыми волосами и продолговатым, осунувшимся теперь лицом, заросшим густой щетиной. Это и был разведчик Густав.

Геритц приблизился к нему и произнес:

— Мы дали тебе время подумать. А теперь, если будешь продолжать свое глупое упрямство, мы найдем другие методы... То, что применили к тебе вначале, — просто невинная забава. И то ты потерял сознание. Итак?..

— Я обдумал... — тихо ответил узник.

— Замечательно! — Геритц торжествующе посмотрел на офицеров гестапо. — Слушаем тебя... Фамилия, имя, откуда прибыл, твои сотрудники? — посыпались на него вопросы.

— Я уже говорил, что моя фамилия вам ничего не даст.

— Ты предатель немецкого народа! — подскочил к нему Бинц и ударил его кулаком в лицо. Густав пошатнулся, коснулся спиной стены, но медленно выпрямился и ответил:

— Нет, я немец, как и вы, но другой. Это все.

— Ты предатель нашей священной родины! — медленно процедил сквозь зубы Грубер.

— Нет, герр оберштурмфюрер. Просто понятие «родина» имеет для меня одно значение, для вас — другое.

— Молчи, скотина! — Бинц снова бросился на него с кулаками.

— Я готов давать показания, — произнес узник.

— Хорошо. Оставьте его, Бинц, — вмешался Геритц. — Говори дальше!

— Мы боремся за иную Германию, и я выбрал свой путь борьбы...

— Шпионаж! — прошипел сквозь зубы Геритц.

— Называйте это как хотите...

— Скажи нам, ты действовал здесь один или имел сообщников: шпионскую сеть или помощников в лесу? — спросил Геритц.

— Нет, только один.

— А те, у которых скрывался, откуда передавал радиошифровки?

— Они знали только, что я скрываюсь. За молчание я им прилично заплатил. О радиостанции они ничего не знали.

— И только поэтому они не дали взять себя живыми? — спросил Геритц.

— Думаю, что да. Они знали, что их ожидает за укрытие врага третьего рейха.

— Где ты с ними познакомился?

— Когда ехал поездом из Гижицко в Элк, в вагоне познакомился с супругами Мейер, и они предложили мне ночлег.

— Сколько времени ты действовал как шпион в Восточной Пруссии?

— Пять месяцев.

— Работал на русских?

— Да.

— Занимался военной разведкой?

— Исключительно.

— Занимался диверсиями?

— Нет.

— Русские — смертельные враги немцев. Как ты мог работать на них?

— Они враги не всех немцев, гауптштурмфюрер.

Геритц пропустил мимо ушей ответ Густава и продолжал допрос:

— Тебя сбросили с самолета?

— Да.

— Одного?

— Да, одного, — отвечал Густав, смотря Геритцу в глаза.

— Знаешь, что тебя ждет?

Густав вновь взглянул Геритцу в глаза и спокойно ответил:

— Я готов ко всему, герр гауптштурмфюрер. Знаю, в чьих руках нахожусь.

Гестаповцы задали Густаву еще много вопросов, на которые он отвечал общими словами, уклончиво. На этот раз его не истязали. Геритц приказал отвести его в камеру.

— Что вы намерены предпринять, шеф? — спросил оберштурмфюрер СС Бинц.

Геритц прошелся несколько раз по кабинету, словно размышляя о чем-то очень важном, наконец остановился перед Бинцем и произнес:

— Он сломится. Я убежден, что так будет. Сравните его прежние показания, которые он давал несколько дней назад, с сегодняшними. Мы еще узнаем от него много интересного.

— Вы так думаете, шеф? Разве вы не знаете коммунистов? — удивился Бинц.

— Знаю их, пожалуй, слишком хорошо и допросил их в своей жизни немало. Но этот сломается наверняка. Есть в нем что-то особенное. Применим пока такую тактику: в течение недели прошу, герр Бинц, обходиться с ним без рукоприкладства и каждый день беседовать. Пыток пока не применять. Если сломается — хорошо. Нет — попробуем наши методы, которые развяжут ему язык. Прежде всего надо установить его помощников и явки в Восточной Пруссии. Важно, что мы наконец ликвидировали этого «пианиста». Вы, оберштурмфюрер Бинц, заслужили похвалу и награду за тончайшую разработку операции по его поимке.

— Следует ли вести дальнейшее наблюдение за улицей Людендорфа? — спросил Бинц.

— Нет. Если до сих пор туда никто не пришел, то наблюдение уже не имеет смысла. Пожар в этом доме и события, разыгравшиеся в нем, слишком хорошо известны в Элке и его окрестностях.

Темноту, царившую в подвале дома по улице Вальдштрассе, лишь изредка на какое-то мгновение нарушали огоньки сигарет. Марцин и разведчик, служивший в охране здания гестапо в Элке, сидели рядом. Сова — таков был его псевдоним — докладывал:

— Густав по-прежнему находится в гестапо. Ежедневно его допрашивает оберштурмфюрер Бинц. Я не слышал, чтобы Густав сломался. Наблюдение за улицей Людендорфа снято. Думаю, что Густава пока из Элка не вывезут. В гестапо поступил сигнал о появлении в Борецкой пуще какой-то десантной группы, и это их очень обеспокоило. Ключи от камер находятся у дежурного офицера гестапо. Право входа к заключенному имеют только Геритц, Грубер и Бинц. Без их разрешения никто не может заходить, к нему...

Марцин получил у Совы адреса гестаповцев. При скупом свете ручного фонарика он записал в блокнот, когда они уходят на службу и возвращаются домой. Одна деталь в сообщении Совы показалась Марцину очень важной. Она могла помочь осуществлению плана операции, разработанной капитаном Антоном. И он решил ею воспользоваться.

* * *

Унтерштурмфюрер СС Шталькер, работавший в IV отделении гестапо в Элке, жил в одноквартирном доме на окраине города. Этот домик он получил в наследство год назад и проживал в нем вместе с женой Гердой, на которой женился летом 1944 года. Герда работала машинисткой в секретариате шефа гестапо Геритца. Кроме них в доме была только служанка, молодая девушка из глухой мазурской деревни. Шталькер имел машину — маленький «опель», — на которой вместе с женой ездил на работу. Между городом и дачным поселком находился пустырь, а неподалеку от него — обширный склад дров и строительных материалов. Туда вела грунтовая дорога.

В один из декабрьских дней 1944 года человек с топором на плече, по виду лесоруб, шел по шоссе со стороны Элка, а затем свернул в поселок. Это был разведчик Марцин. Осмотревшись по сторонам и не заметив вокруг никого, он вошел на территорию склада стройматериалов, безошибочно нашел укрытие, которое приметил еще днем, вполз в него и поудобней устроился там. Прямо перед собой он видел дорогу, а чуть дальше — поселок. Мороз давал о себе знать, но разведчик не покидал поста, а только каждую минуту нетерпеливо поглядывал на светящиеся стрелки часов и ждал.

Минуло семнадцать часов. На дороге со стороны города появилась какая-то автомашина, виден был только свет ее фар. Да, это ехал «опель». Марцин не мог разглядеть его номера, но был уверен, что это именно та машина, которую он с таким нетерпением ждет.

Машина проехала мимо. Куда она поедет дальше?..

Выйдя из укрытия, Марцин быстро направился в сторону поселка, до боли в глазах всматриваясь в силуэт удаляющегося «опеля». Машина свернула во двор дома под номером семнадцать. Совпадало! Информация Совы подтвердилась.

Марцин направился в лес и там в шалаше из веток устроился на ночлег.

«Если завтра и послезавтра подтвердится результат сегодняшнего наблюдения, — подумал он, — могу возвращаться на базу...»

В землянке было душно и накурено. Разведчики сидели на нарах и на полу, а за столом заняли места капитан Антон и Марцин, который докладывал о выполнении своего задания.

— Густав по-прежнему в гестапо. Допрашивают его очень часто. Но он не сломлен. Скорей всего, до сочельника его не увезут. Сова передал ему записку, в которой, согласно твоему плану, я сообщил, чтобы он держался, создавал видимость правдивых показаний на следствии и жил надеждой, что мы выручим его. Мне удалось ознакомиться с местами, где проживают пять гестаповцев. Только один из них подходит для реализаций нашего плана... — На плане города Марцин показал улочку поселка, где находился домик гестаповца Шталькера, и объяснил: — В течение трех вечеров я наблюдал за возвращением Шталькера домой. Возвращается он между семнадцатью и восемнадцатью часами. Ездит вместе с женой. Склад стройматериалов дает хорошие возможности для наблюдения... У Шталькера дома есть телефон. О служанке Сова много сказать не мог. Только то, что это молодая деревенская девушка.

— Ты просто молодчина! — похвалил его капитан. — Эти сведения крайне необходимы нам для нанесения решающего удара. Теперь скажи, как с отходом. Каким путем нам лучше скрыться после операции?

— Вот тут, — Марцин показал на карту, — по шоссе, а потом лесом в направлении на Нова-Весь. Только одно предупреждение: на развилке шоссе в сторону Граево и Райгрода, недалеко от самого Элка, все время крутятся патрули жандармов. А там очень опасное место, так как с правой стороны отходу препятствует озеро, а слева находится охраняемое железнодорожное полотно, ну и поселок. В лесу за городом расположена какая-то часть вермахта. Шоссе Элк — Нова-Весь и далее очень оживленное...

Антон внимательно слушал доклад Марцина и делал для себя кое-какие пометки. Потом они вместе пометили на плане города, где находятся здание гестапо, дом Шталькера, и нанесли другие данные, необходимые для осуществления операции.

До глубокой ночи не стихала беседа в землянке разведчиков. Пункт за пунктом обсуждали они каждую деталь плана освобождения Густава. Риск был большой, но эти люди рисковали здесь жизнью каждый день.

Приближался рассвет. Антон взглянул на часы и сказал:

— Теперь отдыхать. Через три дня сочельник, тогда и сыграем по самой крупной ставке, ведь речь идет о жизни нашего боевого товарища. Ты, Марцин, завтра возвратишься в Элк, выяснишь у Совы, нет ли каких изменений, чтобы не выстрелить вхолостую. Встречаемся двадцать четвертого декабря в полдень возле урочища Татарские Горы, в лесу. Оттуда и двинемся...

Приближался сочельник 1944 года. Значительная часть Белостокского воеводства была уже свободна от гитлеровского ига. После кошмара оккупационной ночи люди готовились здесь отметить первый свободный праздник. О том, что война продолжается, напоминали руины, пепелища, отголоски недалекого фронта и отсутствие тех, кто погиб, и тех, кто боролся на далеких полях сражений или ждал освобождения от гитлеровской неволи.

Элк находился еще по ту сторону фронта. Ночами через город проходили и проезжали колонны фашистских войск, автомашин, танков. Железнодорожная станция была забита многочисленными военными транспортами. По городу бродило множество беженцев из прифронтовой зоны. В напыщенных речах и воззваниях гаулейтера Эриха Коха говорилось о том, что Красная Армия задержана у границ Восточной Пруссии и будет разбита. Следовательно, немцы в Пруссии, чувствуя себя в безопасности, могли готовиться к сочельнику.

Праздничный день в тот год выдался пасмурным, холодным. Временами порошил мелкий снег. В лесу, возле урочища Татарские Горы, сидело четверо мужчин. Это были капитан Антон и разведчики Зигмунт, Анатоль и Данила. Они прибыли сюда ночью из Пиской пущи и сейчас ждали Марцина, который должен был принести из Элка последние новости. С наступлением сумерек планировалось нанести решающий удар.

Когда минул полдень, они услышали тихий треск ветвей и увидели Марцина, пробиравшегося через заросли. Он был одет в форму немецкого лесника, через плечо у него был перекинут штуцер. Тяжело переводя дыхание, он поздоровался с товарищами, уселся прямо на мох и начал докладывать:

— Густава еще не вывезли. В здании гестапо работают сегодня, как обычно. Разве что до вечера произойдет что-нибудь непредвиденное. С этим всегда надо считаться. Гауптштурмфюрер СС Геритц выехал утром в Кенигсберг. Замещает его оберштурмфюрер Грубер, каналья и пьяница. В остальном все без изменений. Перед праздником все тихо.

— Прекрасно! — заключил Антон. — Следовательно, и у нас все без изменений. Как тебе нравится наш наряд? — спросил он.

— Безупречно, — констатировал Марцин, разглядывая капитана и разведчиков, переодетых в трофейные мундиры СС. — Если бы я случайно встретил вас в таком виде в лесу, то начал бы стрелять без предупреждения.

— Переодевайся и ты, — сказал ему капитан, показывая на мешок с одеждой.

Марцин надел шинель и шапку офицера СС, застегнул ремень с кобурой, а в карман засунул другой пистолет и гранаты. Ему подали автомат. Вооруженный, он выглядел довольно внушительно.

Приближалось пятнадцать часов. Капитан вновь, в который раз, внимательно осмотрел каждого «эсэсовца». Их внешний вид не вызывал никаких сомнений.

— Помните, если кто-нибудь нас задержит, в чем я, конечно, сомневаюсь, говорит только Марцин или Зигмунт. Остальные молчат как рыбы. Пожалуй, уже время, Марцин?

— Да, пора. Смеркается. До места четыре километра. Пошли!

Разведчики на шоссе, ведущем в Элк, выстроились в виде патрульного наряда, который возглавил Марцин, и все быстрым шагом двинулись в путь. Мимо них проехало всего несколько автомашин. Дорога была почти пустой. Только на развилке шоссе они встретили патруль жандармов с собакой. Один из жандармов осветил идущих разведчиков лучом фонарика, но Марцин обрушил на него по-немецки такой букет ругательств, что тот моментально погасил фонарь, а жандармы, подтянувшись, прошли мимо них в знак приветствия строевым шагом.

Шоссе поднималось вверх. Отсюда уже были видны контуры домов поселка. Разведчики свернули на грунтовую дорогу, а потом зашли на дровяной склад. Марцин показал капитану видневшийся вдали домик Шталькера и шепнул:

— Самое позднее через час гестаповец должен быть дома. Подождем или уже сейчас?..

— А если вернется раньше? В сочельник всякое может быть.

— Хорошо, лучше не рисковать.

— Слушай, Анатоль, будешь внимательно следить за окнами вон того дома, — приказал капитан Антон. — Если увидишь в окне свет фонаря, тотчас же приходи. Вы оба подождете, пока мы подъедем сюда на машине. В случае стрельбы в доме спешите к нам на помощь. Пока все.

Марцин пошел вперед, а на некотором удалении от него медленно продвигался Антон. Домик Шталькера вырисовывался все четче, уже виден был даже дымок, шедший из трубы. Марцин на минутку остановился, посмотрел вокруг, послушал, потом расстегнул кобуру пистолета, толкнул калитку, вошел во двор, приблизился к дверям и нажал на кнопку звонка. Через некоторое время внутри дома послышался шум шагов, раздвинулась занавеска на дверном окошечке, и девичий голос спросил:

— Кто там?

— Хайль Гитлер, фрейлейн Хельга! Я принес господину Шталькеру дичь и рыбу на сочельник. Несколько минут назад я разговаривал с ним по телефону, он сейчас приедет сюда.

Служанка окинула взглядом видневшееся через стекло в дверях лицо незнакомого мужчины, но, заметив эмблему «Мертвой головы» на шапке, открыла без колебания:

— Чудесно! Господин Шталькер будет очень рад подарку.

— Несомненно! — отозвался Марцин.

Щелкнул замок, и Марцин вошел в сени. Служанка встретила его с улыбкой, которая застыла у нее на губах, когда вместо пакета с дичью и рыбой перед ней появилось дуло пистолета. Крик застрял у девушки в горле. Марцин втолкнул ее в кухню, спокойным голосом заявил, что с ней ничего плохого не будет, а потом тщательно заткнул ей кляпом рот, связал ее и запер в ванной. После этого он вышел на крыльцо и тихо свистнул. Из мрака, словно привидение, появился капитан Антон. Они молча вошли в дом.

— Дай знак, чтобы Анатоль пришел, — шепнул Антон.

Марцин раздвинул занавеску на окне и дважды мигнул фонариком. Через несколько минут третий разведчик был уже в доме Шталькера.

Они внимательно осмотрели все помещение и выбрали место для засады. При виде пышной елки, стоявшей в гостиной, капитан Антон пошутил:

— Такого сюрприза на сочельник и стольких «дедов Морозов» сразу господин Шталькер наверняка не ожидает.

Анатоль спрятался в сенях за шкафом, а капитан и Марцин заняли наблюдательные пункты в гостиной у окон. Казалось, что стрелки часов остановились. Тишину в доме нарушали только треск огня в плите да тиканье настенных часов.

Время подходило к пяти часам вечера. Внезапный телефонный звонок заставил разведчиков встрепенуться. Кто-то долго и упорно звонил.

— Это он... — шепнул Марцин, сжимая руку Антона.

— Не вызовет ли у него подозрения то, что служанка не отвечает? — забеспокоился капитан.

— Черт его знает! Всего нельзя было предусмотреть! Сейчас увидим.

В сильном напряжении они прождали еще двадцать долгих, как вечность, минут.

— Внимание, едет! — шепнул Марцин.

На дороге, ведущей к поселку, замаячили пригашенные фары какого-то автомобиля. Он медленно приближался по ухабистой дороге к дому и наконец повернул к воротам.

— Он, — прошептал Марцин, подскочил к дверям кухни и прижался к стене.

Раздался скрип отворяемых ворот, и машина въехала во двор. Потом было слышно, как она заезжала в гараж, а затем раздались громкие голоса.

Зазвонил звонок у входных дверей. Минуту стояла тишина... Но вот кто-то толкнул дверь рукой, и она открылась. И тут же послышался женский голос:

— Ах эта Хельга! К телефону не подходит, двери квартиры не заперты. Наверное, опять у соседки сплетничает. Устрою я ей нагоняй...

Жена Шталькера вошла первой, сам он стал запирать дверь на засов.

В этот момент вспыхнул свет. Дула пистолетов уперлись в грудь прибывших. Крик застрял в горле жены гестаповца. Анатоль затащил ее в ванную, связал и заткнул кляпом рот.

Капитан и Марцин разоружили ошеломленного Шталькера, связали ему руки, впихнули его, еле живого от страха, в комнату и усадили в кресло.

— Таких праздничных гостей вы не ожидали, господин Шталькер? — спросил Марцин, поигрывая пистолетом.

Гестаповец испуганно смотрел на людей, одетых в форму эсэсовцев, и не мог выдавить из себя ни слова.

— Нам очень неприятно, что мы вынуждены нарушить спокойствие праздничного вечера, — насмешливо продолжал Марцин. — От вас будет зависеть, где вы его проведете — на земле или... там! Притом вместе с женой. — Разведчик многозначительно поднял палец вверх и добавил: — Мы не эсэсовцы.

— Я ни в чем не виноват, пощадите меня... — пробормотал наконец гестаповец.

— Ты преступник! Вы все, в гестапо, убийцы беззащитных людей! — взорвался Марцин. — Слушай теперь внимательно, что я тебе скажу. Мы не бандиты. Мы сохраним вам жизнь при условии, что ты поможешь нам освободить человека, схваченного на улице Людендорфа...

Искра надежды блеснула в глазах гестаповца, а Марцин продолжал:

— Понимаешь, что я тебе говорю?

— Да, но что я должен сделать?

— Вижу, мы договоримся и ты сегодня отпразднуешь сочельник. У тебя есть право забирать арестованных из тюрьмы?

— Нет. Только шеф, его заместитель Грубер и оберштурмфюрер Бинц, начальник четвертого отделения.

— Шефа сегодня в Элке нет...

Марцин оборвал разговор на полуслове, услышав шум подъезжающей машины. Разведчики погасили свет и замерли в напряжении. Но автомобиль проехал куда-то дальше в поселок. Марцин продолжал прерванный разговор.

— Сегодня к тебе должен кто-нибудь прийти?

— Нет.

— Хорошо. Какие у тебя отношения с Бинцем?

— Он мой шеф и товарищ. Иногда ходим друг к другу в гости. Как раз завтра мы должны были с женой пойти в гости к супругам Бинц, — разговорился Шталькер.

— Прекрасно. Вместо завтра будешь у него сегодня. Сейчас позвонишь к оберштурмфюреру Бинцу и скажешь так: «Ко мне приехал приятель, привез много дичи и рыбы. Я хотел бы часть этого подарка отдать тебе к празднику». После этого мы с тобой поедем на «сочельник» к господину Бинцу. Понял?

— Яволь!

— Хорошо. Ты понятлив. Повтори теперь то, что должен сказать Бинцу!

— Хайль Гитлер, господин оберштурмфюрер! Ко мне приехал приятель и привез...

— Плохо, плохо, болван! Говори спокойным, беззаботным голосом. Повтори еще раз!

Шталькер еще несколько раз повторил фразу. Наконец Марцин счел возможным позволить ему позвонить Бинцу.

— Если во время разговора ты выдашь себя хотя бы одним словом, вы погибли. Помни это! А теперь звони...

Шталькеру развязали руки, подвели его к телефону. Марцин с пистолетом наготове встал рядом с ним и смотрел на его рот. Гестаповец набрал номер телефона Бинца. Минута тишины, а затем послышался щелчок снимаемой трубки. Отозвался мужской голос. Шталькер произнес фашистское приветствие и, как хорошо заученный урок, чуть дрожащим голосом, проговорил в трубку все, что требовали разведчики. При этом он был смертельно бледен. Заверив Бинца, что визит к нему не составит для него никакого труда, он сказал, что сейчас же приедет к нему на машине. Повесив трубку, Шталькер вытер с лица холодный пот.

— Хорошо, — похвалил его Марцин. — Теперь скажи нам, сколько людей охраняет сегодня здание гестапо?

— Там есть дежурный офицер, наружный часовой и три часовых в здании.

— Когда заедем к Бинцу, позвонишь к нему и скажешь, что прибыл с гостинцами. Остальное — наше дело. Еще раз предупреждаю тебя: не выкинь какой-нибудь глупости — это будет гибелью для тебя и жены.

— Клянусь, что не сделаю этого.

— Я вижу, что ты начинаешь умнеть. Нас в городе несколько десятков. Помни об этом! Где ключи от машины?

— У меня в кармане.

Обращаясь к разведчику, охранявшему арестованных женщин, Марцин по-немецки отчетливо, чтобы Шталькер хорошо понял, произнес:

— Если нас не будет дольше двадцати минут или ты услышишь в городе стрельбу — приведешь в исполнение приговор в отношении его жены и уйдешь отсюда...

— Понял! — коротко, ответил Анатоль и многозначительно хлопнул рукой по «шмайсеру».

Разведчики вывели Шталькера во двор и открыли гараж. Марцин занял место за рулем, а Антон с гестаповцем уселись на заднем сиденье. «Опель» выехал на дорогу и остановился у склада пиломатериалов. Из темноты появились два разведчика, молча заняли места в машине, и она понеслась к городу. Капитан шепотом обратился к товарищам:

— Пока все идет хорошо. Сейчас подъедем к дому Бинца. За Шталькером пойдут Марцин и я. Зигмунт остается в машине, а ты, Данила, подождешь минутку и войдешь за нами в квартиру. Будешь опекать его, — указал он на гестаповца, который сидел ни жив ни мертв. — Если какой-нибудь патруль прицепится к тебе, Зигмунт, и потребует документы на машину, объяснишь, что это автомобиль унтерштурмфюрера СС Шталькера.

Машина въехала на опустевшие улицы Элка. В городе было введено затемнение.; Из многих домов слышалось праздничное пение.

Унтерштурмфюрер Шталькер тупо смотрел на четырех разведчиков, одетых в форму СС, и от страха боялся даже громко дышать. Он думал только о судьбе жены, запертой в ванной, и был еще больше ошеломлен, когда увидел, что разведчики безошибочно, не спрашивая его, как проехать, промчались по улицам города и наконец остановились перед домом номер двадцать три по улице Гнейзенау, где жил Бинц. Марцин еще раз предупредил Шталькера:

— Помнишь о договоренности? Я, как правило, не делаю промахов. По крайней мере, когда стреляю в гестаповцев. Ничто тебя не спасет. Каждая проволочка в выполнении нашего задания приближает исполнение приговора в отношении твоей жены.

— Яволь, герр... Сделаю все, как вы приказали.

Марцин, Антон и Шталькер вошли в подъезд дома Бинца и поднялись на второй этаж.

— Звони! — процедил сквозь зубы Марцин.

Шталькер нажал на кнопку звонка. Изнутри доносилось приглушенное пение популярной немецкой рождественской песенки «О Танненбаум, о Танненбаум...» Через минуту кто-то спросил из-за двери:

— Это ты, Шталькер?

— Яволь, герр оберштурмфюрер, это я.

Шталькер предусмотрительно отступил от двери, а за его спиной встал Данила, который уже догнал их. Защелкал замок, дверь приоткрылась, и Марцин с капитаном, со всей силой толкнув ее, ворвались в прихожую.

— Руки вверх, Бинц! Вы арестованы за государственную измену! — крикнул Марцин, направляя на него пистолет.

Гестаповец инстинктивно шарахнулся к вешалке, где висело оружие, но Марцин опередил его. Ударив Бинца кулаком по голове, он навалился на него всем телом и повалил на пол. Антон ворвался в гостиную и навел автомат на сидевшую возле елки семью гестаповца. Данила ввел в прихожую Шталькера и запер дверь на задвижку. Жену Бинца, его родителей и сына впихнули в ванную. Туда же втолкнули и Шталькера. Данила встал на страже. Марцин, связав Бинца, вошел в ванную и заявил перепуганным немцам, что они из гестапо Кенигсберга, что Бинц подозревается в государственной измене и, что сейчас все должно выясниться.

Связанного Бинца принесли в комнату и бросили на диван. Ему побрызгали лицо водой, и гестаповец открыл глаза. Только тогда Марцин сказал:

— Слушай меня внимательно. Ты понимаешь, что я тебе говорю?

Бинц кивнул головой.

— Ты ведешь следствие по делу разведчика, взятого на улице Людендорфа?

— Да... — пошевелил Бинц побелевшими губами.

— Все правильно. Ты зверски пытал его и должен за это по приговору партизан получить пулю. Перестань трястись. Выполнишь наш приказ, и мы даруем жизнь тебе и твоей семье.

— Господа, в чем дело? Я ничего не понимаю, — пробормотал Бинц.

— Сейчас все объясним. Ты позвонишь дежурному офицеру и прикажешь ему выдать нам арестованного разведчика. А потом можешь продолжать свой праздник.

— Вам его не выдадут, — пробормотал гестаповец.

— Но выдадут Шталькеру. Он поедет с нами к зданию гестапо. Скажешь дежурному офицеру, что прибыли работники гестапо из Кенигсберга и он должен тотчас же выдать им арестованного. Если что-нибудь выкинешь, считай, что сам вынес приговор себе, своей семье, Шталькеру, его жене и многим другим твоим друзьям. Все квартиры гестаповцев в городе в этот момент находятся в наших руках, — припугнул он.

— Но что я скажу своему начальству? — застонал гестаповец.

— Нам очень жаль, что мы не сможем оправдать тебя перед гестапо, — пошутил Марцин. — Не болтай нам таких глупостей! Быстро думай, мы ведь тоже хотим отпраздновать сочельник.

— А какие вы дадите мне гарантии, что после освобождения арестованного вы не убьете нас всех? — Гестаповец старался потянуть время.

— Не задавай глупых вопросов. Сегодня не ты ставишь условия. Мы не убиваем безоружных. Мы не убийцы, как вы. Если сделаешь то, что мы требуем, на этот раз сохраним тебе жизнь. И так тебе от веревки не уйти. Говори, что и как ты скажешь дежурному офицеру. Даю минуту на размышление...

Марцин поднес часы к глазам и стал смотреть на бегущую секундную стрелку. Капитан Антон стоял у окна и через щелочку в шторе наблюдал за улицей. Она была пуста. Только из соседних домов по-прежнему доносились звуки рождественских песен.

— Я принимаю условия. Но если вам не повезет? — быстро спросил Бинц.

— Это уже наша забота, — прервал его Марцин. — Говори, как ты будешь разговаривать с дежурным офицером.

— Скажу, что ко мне позвонили из гестапо Кенигсберга и приказали тотчас же передать им арестованного шпиона с радиостанцией. За ним приедет... У вас есть машина? — спросил он.

— Есть. Машина Шталькера, который уже давно сотрудничает с нами, — пошутил Марцин.

— Мне это безразлично... Следовательно, я скажу, что приедет Шталькер... И сколько вас?

— Скажите, двое.

— ...И два господина из кенигсбергского гестапо, которым необходимо немедленно выдать арестованного.

— Хорошо. Теперь повтори это несколько раз спокойным голосом и не заикайся, — приказал Марцин, поигрывая пистолетом.

Бинц несколько раз повторил фразы, которые должен был произнести по телефону, после чего Марцин наконец разрешил ему позвонить. Гестаповцу развязали руки и пододвинули к нему телефон. Оба разведчика с напряжением смотрели, как тот набирает номер телефона дежурного офицера гестапо. Трубка дрожала у него в руке.

— Хайль Гитлер! Это ты, Лисецки?..

Марцин стоял так близко возле Бинца, что слышал каждое слово, произнесенное на том конце провода.

— Сейчас к тебе приедет на машине унтерштурмфюрер Шталькер, а с ним двое работников гестапо из Кенигсберга. Выдай им без проволочки советского шпиона. Да, того, которого взяли с радиостанцией на улице Людендорфа. Ты все понял?.. Хорошо! Никаких происшествий?.. Ясное дело, сочельник. Выполняй распоряжение. Спокойной ночи!..

Бинц с усилием положил трубку и вопросительно взглянул на разведчиков. Заткнув ему кляпом рот и связав руки, они привязали его к кушетке. Убедившись, что гестаповец без посторонней помощи не освободится, Марцин пошел в ванную, где Данила охранял семью Винца. Они сидели там перепуганные, пытаясь понять, что же плохого мог сделать их любимый Хельмут против третьего рейха? Марцин успокоил их, сказав, что через несколько минут их освободят. Затем вывел Шталькера, и они вдвоем с капитаном повели его к машине, стоявшей у дома.

— Едем в гестапо, — сказал ему Марцин. — Твой шеф уже приказал дежурному офицеру выдать нам арестованного. Пока ты ведешь себя хорошо. Если еще и там сыграешь свою роль как следует, то проведешь праздник со своей Гердой.

— Сделаю все, как вы прикажете, — услужливо ответил Шталькер.

«Опель» вновь помчался по пустынным, тонувшим в темноте улицам города. Антон проверил «шмайсер» и гранаты в кармане, а потом шепнул Зигмунту:

— Останешься в машине. Мотор пусть работает. Не спускай глаз с часового у здания. Если в помещении начнется стрельба, ликвидируешь его и придешь к нам на помощь...

Разведчики приближались к цели операции. Если и здесь повезет, через несколько минут все будет кончено. Громадным усилием воли они старались сдержать возбуждение, которое охватило их после успешных действий в квартирах Шталькера и Бинца, чтобы быть готовыми к заключительному акту операции. А он должен был разыграться буквально через минуту.

— Подъезжаем, — промолвил сквозь зубы Марцин. Он остановил машину и вылез, за ним вышли Антон и Шталькер. Зигмунт остался в машине.

Часовой, стоявший у входа, вытянулся по стойке «смирно». Они ответили на его приветствие и вошли в помещение. Навстречу вышел в коридор дежурный офицер гестапо. Они обменялись приветствиями.

— Где арестованный? — спросил Шталькер.

— Еще в камере.

— Приведи его!

Дежурный бросил любопытный взгляд на «коллег», прибывших из Кенигсберга, и, побрякивая ключами, пошел в подвал, где находились камеры.

Разведчики стояли как на раскаленных углях, настороженно глядя в слабо освещенный коридор. Только взведенные «шмайсеры» слегка дрожали в их руках. Пожалуй, только сейчас они полностью осознали тот факт, что в прусском городе, полном войск, полиции, жандармерии, СС и гестапо, они хозяйничают в квартирах гестаповцев, а сейчас находятся в самой их резиденции, которую люди стараются обойти подальше.

Из дежурки вышел рослый детина и с любопытством стал рассматривать их. Снизу, из подвала, донесся шум шагов, и из-за железной двери показался Густав. Он шел шатаясь. Внезапно он пристально посмотрел в лица стоявших в коридоре «гестаповцев» и остановился как вкопанный, узнав Марцина и Антона...

Дежурный офицер толкнул его так грубо, что Густав едва удержался на ногах.

— Снимите наручники, — приказал Марцин, с трудом сдерживая дрожь в голосе. Дежурный офицер выполнил его приказание.

Партизан взглянул на Густава и показал на выход.

— Спокойной ночи, господин унтерштурмфюрер, — попрощался он с дежурным офицером.

Марцин двинулся за арестованным, а капитан шел рядом со Шталькером. Дежурный офицер вышел за ними на улицу и, увидев машину Шталькера, спросил с удивлением:

— Его повезут на твоей машине?

— Нет, — ответил Шталькер не своим голосом. — Их машина стоит у дома оберштурмфюрера Бинца, который пригласил офицера из Кенигсберга, своего товарища, на ужин. Пока, Карл! Спокойной ночи!

С трудом все втиснулись в тесный автомобиль. Хлопнула дверца, Марцин включил скорость, и машина сорвалась с места. Помчались по улицам так, что на поворотах визжали шины. Остановились перед домом Бинца. Марцин и капитан приказали Шталькеру идти за ними. Вошли в квартиру. Из ванной доносился тихий плач. Бинц лежал, связанный, там, где его оставили. Разведчики втолкнули Шталькера в другую комнату и моментально связали ему руки. Когда затыкали ему рот кляпом, он пытался что-то бормотать о невыполнении условий, но разведчики уже не слушали его. В прихожей начал настойчиво звонить телефон. Очевидно, дежурный офицер звонил Бинцу, чтобы доложить о выполнении его несколько странного приказания. Марцин оторвал шнур телефонного аппарата. Они забаррикадировали двери ванной, заперли квартиру, забрали ключи и спустились к машине.

— Жми на всю железку! В любой момент здесь может начаться переполох, — взволнованным голосом проговорил Антон. — Эта дрянь, дежурный, что-то заподозрил и, наверное, звонил Бинцу. Ну, черт с ним! Ты свободен, Густав! — обнял он чуть не потерявшего сознание от счастья разведчика, который долго не мог выговорить ни слова и только рукавом куртки вытирал влажные глаза.

Марцин снова погнал машину по улицам Элка. Выскочив на главную магистраль, он увеличил скорость. Конец города, отсюда начиналась дорога в поселок. Марцин резко повернул и через минуту затормозил перед домом Шталькера. Капитан выскочил из машины, чтобы позвать оттуда Анатоля, охранявшего женщин. Через минуту все разведчики были уже вместе.

— Следовало бы расстрелять их всех, как бешеных собак. Столько гестаповцев было у нас в руках! Да жалко невинных людей, которых фашисты потом убили бы из мести, — сказал Марцин.

Из поселка свернули на шоссе. Дорога мягкой дугой опускалась вниз к озеру, почти задевая за кромку воды.

— Перед нами патруль! Они задержат машину! — хриплым голосом прокричал Марцин, увидев перед собой красный мигающий свет фонаря.

— Оружие к бою! Нет времени на всякие объяснения и церемонии с документами! Открыть окна и очередью в них! — скомандовал капитан. — Притормози машину, а мы их уложим, — добавил он, сильно хлопнув Марцина по плечу.

Тот притормозил и остановил машину. Трое жандармов с автоматами наготове приблизились к ней.

— Хайль Гитлер, проверка документов! — сказал старший патрульный.

— Пожалуйста, — ответил Марцин, сунул руку в карман и в то же мгновение выстрелил патрульному в лицо. Одновременно из двух «шмайсеров» блеснули в ошеломленных жандармов автоматные очереди. Машина, как пришпоренная лошадь, сорвалась с места. Очевидно, один из жандармов был только ранен, так как вслед разведчикам послышались выстрелы.

Машина мчалась по шоссе. Уже виднелся спасительный лес, когда внезапно Марцин так резко затормозил, что их забросило в сторону. Впереди виднелся закрытый железнодорожный шлагбаум.

— Двое за мной! — крикнул капитан, выскакивая из машины. За ним бросились Зигмунт и Данила. Со стороны Нова-Веси нарастал шум приближающегося поезда.

Они подошли к будке стрелочника, и Зигмунт рванул дверь. Железнодорожник, увидев эсэсовцев, сорвался с места.

— Открывай шлагбаум! — закричал Зигмунт.

— Поезд уже близко... — пробормотал ошеломленный стрелочник.

— Открывай, а то пулю в лоб! — пригрозил ему «шмайсером» Зигмунт.

Немец дрожащими руками схватил ручку лебедки шлагбаума. Шум приближающегося поезда нарастал.

— Все в порядке, оставь его! — крикнул Зигмунту капитан. — Гоним дальше.

Когда Марцин перевел машину на другую сторону железнодорожного пути, паровоз был уже метрах в пятидесяти от переезда.

Вновь началась гонка. Машина мчалась на предельной скорости. Марцин выжимал из мотора все, что было можно. Молнией промелькнул лес, потом пролетели дома Нова-Веси. Лишь бы только подальше от Элка! Пошел снег. Сначала мелкий, потом повалил хлопьями. Разведчикам предстояло преодолеть еще много километров до Пиской пущи, еще много часов оставалось до конца ночи, в течение которой столько еще могло случиться...

 

ОХОТА НА «ОБОРОТНЕЙ»

#img_10.jpg

Это было начало январской бури памятного 1945 года. Фронт был прорван. Лавина людей, танков, автомашин и орудий текла через прорыв, который образовался к северу от Голдапа. Замерзшая земля тяжело стонала под грохотом орудий, как под размеренными ударами кузнечных молотов. В тумане снежной пыли, в посвисте зимнего вихря, сквозь трескучий мороз люди с красными звездами на шапках с неудержимой силой рвались вперед, сметая гитлеровскую оборону и все глубже по направлению к морю вбивая клинья в прусское логово. Приближались последние месяцы существования фашистского государства. Однако до конца войны в Европе оставалось еще более ста дней и многое могло случиться. Враг в своем арсенале средств борьбы имел немало коварных сюрпризов.

Наступление войск 3-го Белорусского фронта на Кентшин (тогда Растенбург) продолжалось недолго. Артиллерийский огонь и огонь «катюш», лихая танковая атака, поддержанная пехотой, смяли немецкую оборону на подступах к городу и в самом Кентшине. Быстро были подавлены очаги сопротивления, и волна наступления покатилась дальше. 4-я полевая армия вермахта отступала в панике, чтобы избежать окружения.

Теперь по улицам города проходили все новые и новые воинские части, преследовавшие противника и очищавшие территорию от недобитых гитлеровцев.

Город производил впечатление вымершего. Его жители, сбитые с толку пропагандой Геббельса, в панике бежали на Запад. Лишь немногие оставшиеся немцы сидели в убежищах. По улицам бродили брошенные хозяевами одичавшие кошки и собаки. Победителей встречали только немногочисленные группки людей, которых фашисты привезли сюда на принудительные работы из оккупированных стран Европы.

После полудня в тот день, когда пал Кентшин, со стороны Венгожево на нынешнюю улицу 1 Мая в город ворвалась танковая колонна — десятка полтора танков. Остановились на площади Свободы: надо, было осмотреться и получить новый приказ. На танковой броне виднелись следы недавних боев. Из открытых люков высовывались перепачканные лица уставших после длительных переходов и сражений танкистов. С любопытством смотрели они на город, который освободили, на чужие непонятные надписи на вывесках и рекламах. К ним с криками радости уже бежали русские, поляки, французы, югославы.

Из ворот одного из домов вышел пожилой мужчина и решительно приблизился к танковой колонне. Офицеры и солдаты внимательно смотрели на него. На рукаве у человека была красная повязка, на лацкане куртки — такой же бант. Подойдя поближе, он снял с бритой головы шапку, поднял вверх сжатый кулак и взволнованным голосом крикнул по-немецки:

— Друзья! Товарищи! Да здравствует Красная Армия! Да здравствует Москва! — Не ожидая ответа, он приблизился к танку и со слезами на глазах поцеловал его холодную сталь.

Солдаты и офицеры удивленно переглянулись. Кто этот странный человек? Его сразу же обступили со всех сторон, а он, говоря что-то по-немецки, пожимал им руки, обнимал и беспрерывно утирал набегавшие слезы.

— Вы кто такой? — спросил один из офицеров.

— Их ферштее нихт, не понимаю, — беспомощно развел руками немец. — Минен, мины, — повторил он дважды, показывая рукой куда-то сзади себя.

В толпе недавних невольников нашлись переводчики, которые переводили вопросы, задававшиеся незнакомцу, и его ответы. Вскоре к танкистам подъехали две штабные машины, и все собравшиеся переключили свое внимание на них.

Гражданских лиц попросили отойти от танков. Прибывшие офицеры начали оживленно беседовать с бойцами и командирами танкового десанта, не обращая внимания на собравшихся на тротуаре людей.

Человек с красной повязкой и бантом на лацкане пиджака одиноко стоял в стороне, мял в руках шапку и с каким-то странным выражением смотрел на танки и разговаривавших возле них офицеров. Было похоже, что он во что бы то ни стало хочет обратить на себя внимание, ноне решается сделать что-либо. Наконец его заметил один из прибывших офицеров и спросил:

— А этот, с красной повязкой, кто такой?

— Не знаем, товарищ полковник, — ответил командир танка. — Вроде немецкий коммунист, но я не уверен в этом. Не успели мы еще его расспросить. Он говорил что-то о минах.

— Немецкий коммунист, говоришь? — удивился командир полка. — Редко их можно встретить в Восточной Пруссии. Слушай, Ольшевский, — обратился он к стоявшему рядом майору, — ты ведь знаешь немецкий язык. Хотя у нас и мало времени, поговорим с ним. Это может оказаться интересным...

— Знаю немецкий, товарищ полковник, кулаки научили меня этому языку, когда задолго до войны я ходил из Белостокского воеводства в Восточную Пруссию, чтобы заработать на хлеб, — ответил Ольшевский. — Мне тоже интересно поговорить с этим человеком.

Офицеры сделали знак мужчине с красной повязкой, и тот поспешно подошел. Они поздоровались с ним, а потом все пошли в пустой двор по-соседству.

— Вы немец? — спросил мужчину майор Ольшевский.

— Яволь, геноссе! Да, товарищи, я немецкий коммунист. Меня зовут Вальтер Ленцке.

— Как пережили гитлеровский террор, войну? Как попали сюда? — продолжал спрашивать майор Ольшевский.

— Товарищи, это длинная история. Могу вам рассказать...

— На длинную историю у нас нет времени, — прервал его Ольшевский. — Кратко расскажите о себе.

— Понимаю... Итак, я из Берлина, был членом коммунистической партии. Лично знал товарища Тельмана, часто слушал его выступления. В свое время партия послала меня в Восточную Пруссию. Был пропагандистом среди рабочих Кенигсберга, Ольштына, Гижицко, Элка. Постоянно находился на нелегальном положении. Арестовали меня лишь в тридцать седьмом году. Гестапо, следствие, тюрьмы в Ольштыне, Кенигсберге. Трудно рассказать, что я там пережил... Во время войны меня посадили в концентрационный лагерь в Дзялдове, а потом в Хоенбрюке, здесь, в Восточной Пруссии. Месяц тому назад, во время эвакуации лагеря, мне удалось бежать и укрыться у друзей в Кентшине. Неделю назад они уехали в Кенигсберг, а я ждал вас, свободу... — произнес немец и утер рукавом слезы.

Майор Ольшевский переводил рассказ немца, не спуская с него глаз.

— Что теперь собираетесь делать? — спросил полковник, и, когда Ольшевский перевел вопрос, Ленцке ответил:

— Я хотел бы бороться с коричневой заразой, но здоровье, силы... — развел он беспомощно руками, тяжело переводя дыхание. — Я хочу от всего сердца помочь вам, товарищи. Мне известны многие фашисты в Восточной Пруссии. Не отталкивайте меня. Я так долго ждал этого дня!

— Хорошо! — ответил командир полка. — В армию не пойдете. Сами справимся с Гитлером. А помочь нам вы действительно можете. Вы тут говорили о минах, где они?

— Я покажу, сам видел, как фашисты минировали дома и подходы к ним.

— Хорошо, покажите эти места нашим солдатам. У вас есть семья, близкие?

— Никого нет.

— Мы фронтовики, и у нас нет времени и возможности заняться вами, но что-нибудь придумаем. Без помощи вас не оставим. А теперь подождите, нашего решения.

Ленцке вышел со двора, а командир полка обратился к майору Ольшевскому.

— Ты из контрразведки, вот и подумай, что с ним делать.

Ольшевский с минуту молча курил папиросу, а потом произнес:

— Сообщу о нем полковнику Губарину, моему начальнику. Он решит, как с ним поступить. У меня у самого большое желание поговорить с этим немцем. Он меня очень заинтересовал. Вот только сегодня нет времени. Но все же поговорю с ним еще...

— Что, не веришь ему? — спросил полковник настороженно.

— Не в этом дело. Может, и верю, — растягивая слова ответил Ольшевский. — Однако недаром говорят: «Доверяй, но проверяй». Так что мы должны проверить то, что он рассказывает о себе.

— Похоже, что он не врет, — промолвил полковник.

— Внешность бывает порой обманчива. А осторожность и проверка не имеют ничего общего с подозрительностью.

— Тебе виднее, — заметил полковник. — Во всяком случае, ты, Ольшевский, позаботишься о нем, этот человек стоит того. И пусть он тебе покажет, где и что заминировано. А нам пора, — закончил он разговор, взглянув на часы.

Офицеры вышли со двора.

Наступление войск 2-го и 3-го Белорусских фронтов разорвало на части прусское логово. Замкнулось несколько крупных котлов, в которых с обреченностью, как загнанные звери, метались гитлеровцы. Окружена была и столица Восточной Пруссии — Кенигсберг. Польша была уже свободной. Фронт остановился у Одера и Нейсе.

Казалось, столь незначительный эпизод, как встреча советских офицеров с немецким коммунистом в Кентшине, быстро забудется. Но это только так казалось. Мысль о встреченном человеке не давала покоя майору Ольшевскому. Какое-то смутное предчувствие подсказывало ему, что необходимо более тщательно поинтересоваться им.

Перед одной из вилл, находившейся неподалеку от железнодорожного вокзала в Гижицко, царило оживленное движение. Здесь часто останавливались многочисленные военные автомашины. В здание входили и выходили советские офицеры, предъявляя часовому у входа свои удостоверения. Здесь временно разместился отдел контрразведки 3-го Белорусского фронта, задачей которого было очистить занятую территорию бывшей Восточной Пруссии от остатков фашистских войск, скрывавшихся в лесах, и прежде всего, от оставленной в тылу агентуры врага.

В один из мартовских дней 1945 года перед виллой остановилась, автомашина, из которой вышли два офицера и мужчина в гражданской одежде. Это были полковник Губарин, начальник отдела контрразведки, майор Ольшевский и немецкий коммунист Ленцке. Когда они очутились в кабинете, Ленцке с улыбкой обратился к обоим офицерам:

— Надеюсь, теперь, после того, что я нашел, вы товарищи, верите мне?

— Почему вы говорите о недоверии? — удивленно спросил полковник. — Ведь мы поверили вам с самого начала.

— Так мне казалось... После всего того, что гитлеровские преступники выделывали в Европе, вы вправе не доверять каждому немцу, даже самому надежному.

— Вы все еще находитесь под впечатлением того, что пережили, — махнул рукой полковник. — Что тут говорить!

Между тем майор Ольшевский достал из тряпок толстую пачку пожелтевших бумаг, положил их на стол и обратился к Ленцке:

— Значит, это ваш архив?

— Да, товарищ майор.

— Садитесь и рассказывайте, когда и при каких обстоятельствах вы спрятали его. Нас это очень интересует.

— Как я уже говорил, в здании, где были спрятаны эти документы, во время моей нелегальной работы в Восточной Пруссии находилась конспиративная квартира. Там я спрятал свой партийный билет, несколько газет нашей партии, инструкции, листовки и заметки о некоторых коммунистах, работавших на этой территории. Кроме того, я спрятал там же десятка полтора характеристик на особо опасных гитлеровцев...

— Что за неосторожность? — прервал полковник, слушая перевод майора Ольшевского. — А если бы гестапо нашло ваш архив? Вас и других ваших товарищей поставили бы к стенке. У вас была плохая система конспирации.

Ленцке умолк, угрюмо глядя в пол. Затем произнес:

— Я не рассчитывал на то, что гестапо нападет на мой след. Однако... это случилось. Но, как видите, мой скромный архив сохранился. Пусть он будет моим свидетелем.

— Интересно, где могут теперь быть люди, с которыми вы сотрудничали в этих местах? — спросил Ольшевский.

— Некоторых, наверное, арестовало гестапо еще до войны или во время войны. О других ничего не знаю. Разбросало их по свету.

— Хорошо, — сказал полковник, — даже замечательно, что вы нашли свой архив. Возьми, Ольшевский, эти документы и составь вместе с товарищем протокол об обстоятельствах их обнаружения, а потом переведи их...

Через несколько дней майор Ольшевский доложил полковнику Губарину, что выполнил его задание. Тот прочитал протокол, взглянул на приложенный к нему перевод и спросил:

— Это все подлинное?

— Да, найденные документы подлинные. Партийный билет тоже. Но знаешь, что я тебе скажу? Чем дольше я говорю с Ленцке, узнаю его, тем больше утверждаюсь во мнении, что есть в нем что-то непонятное...

— На каком основании ты это утверждаешь?

— На этот вопрос нелегко ответить так сразу. Как ты знаешь, я бывал в этих местах перед войной. Знал некоторых немецких коммунистов и антифашистов здесь, в Гижицко. О них он не может ничего сказать, а должен был бы знать их.

— В условиях конспирации всяко бывает.

— Знаю, но видишь, Павел Андреевич, коммунисты — старые конспираторы, внутренне убежденные в правоте своих идей. А он о партии, Тельмане, конспирации, наших идеях говорит так, словно повторяет хорошо выученный урок. Кроме того, я все больше убеждаюсь, что Ленцке знает русский язык.

— Неужели? Зачем же ему скрывать это от нас?

— Когда мы разговариваем при нем по-русски, он как-то сразу настораживается. Присмотрись к нему внимательней.

Полковник подпер подбородок рукой и глубоко задумался. Ольшевский молча рассматривал партийный билет Ленцке, долго и внимательно вглядывался в фотографию, потом схватил сумку, вынул лупу и, нахмурив лоб, стал тщательно изучать отдельные части партийного билета. Наконец он произнес будто про себя:

— Интересно. Партийный билет очень старый, а фотокарточка, хотя и попорченная, однако поновей. Словно кто-то мастерски ее заменил. Взгляни, — протянул он полковнику лупу и документ. Тот в свою очередь долго и внимательно разглядывал фото.

— Черт его знает, — пробормотал наконец полковник. — Может быть, ты и прав. Подсунули его нам, что ли. И без того хватает работы.

— Немцы перед отходом могли его нам подослать.

— В таком случае, какой у тебя план?

— Прежде чем я расскажу тебе, как собираюсь его проверять, послушай мои предположения, кто он, откуда и с какой целью прибыл к нам... — И майор Ольшевский снизил голос до шепота.

— Да, такое вполне возможно, — взволнованно проговорил полковник Губарин, — согласен. Но теперь самое важное — собрать улики.

— Это будет нелегким делом. Сначала я запрошу шифровкой Москву, чтобы немецкие коммунисты, находящиеся в эмиграции, ответили, знают ли они такого деятеля их партии и могут ли что-нибудь сообщить о нем. Потом, разыщу бывших узников концлагеря Хоенбрюк, чтобы они также рассказали все, что знают о Ленцке. Затем нужно будет оказать ему полное «доверие». Скажем, что мы берем его на работу к нам в отдел, что он наш товарищ, что мы рассчитываем на его помощь в разоблачении известных ему фашистов. Выдадим ему соответствующие документы, чтобы он мог свободно передвигаться. Кроме тебя и меня, никто пока не должен знать, что мы изучаем его. Наблюдение за ним будет нелегким делом. Но это я беру на себя. Если он не тот, за кого себя выдает, — должен клюнуть на эту приманку. Ну а если я ошибаюсь, то назови меня дураком и перестраховщиком.

— Хорошо, делай так, как считаешь нужным, — закончил разговор полковник.

Раздался стук в дверь, в комнату вошел один из офицеров и доложил:

— Товарищ полковник, важное сообщение...

Офицеры вопросительно посмотрели на него.

— Наш радиоперехват засек передачу вражеской радиостанции. Она работает где-то поблизости от Гижицко. Вот их шифровка, — положил он на стол листок бумаги, покрытый столбиками цифр.

— Сумеете расшифровать? — спросил полковник.

— Постараемся.

— Хорошо. Пусть ваш радиоперехват день и ночь следит за эфиром. Надо любой ценой засечь радиста.

— Есть! — офицер козырнул и вышел из кабинета.

— Новая загадка. Господин генерал Гелен не хочет проигрывать, — промолвил полковник. — Хорошо, Ольшевский, действуй, только пусть тебя не подведут нервы и не зарывайся особенно. Мне кажется, что дело обещает быть интересным...

Неделя проходила за неделей. В отделе контрразведки в Гижицко шла интенсивная работа. Ленцке акклиматизировался здесь неплохо. Последняя официальная беседа с полковником Губариным и майором Ольшевским порадовала его, вернула ему уверенность в себе. Ему выдали документы, что он является работником отдела. Он имел неограниченную свободу передвижения. Поразительно быстро заучивал он русские слова, которые произносил немного смешно, с немецким акцентом. С его помощью действительно быстро было обнаружено несколько гитлеровцев из числа оставшихся в Гижицко, но это была мелкота. Тем не менее он получил за это благодарность.

Работники отдела ценили его и видели в нем представителя тех сил Германии, которые гитлеризму не удалось подавить. Только майор Ольшевский, который очень «подружился» с Ленцке, продолжал тонко «разрабатывать» его. День за днем он накапливал незначительные, казалось бы, детали, анализировал их, делал выводы.

Недели через две пришел ответ из Москвы. Немецкие коммунисты, находившиеся в эмиграции в Москве, и деятели Комитета «Свободная Германия» информировали:

«Вальтер Ленцке нам известен. Был такой член Коммунистической партии Германии. Мы сомневаемся, что он когда-либо действовал в Восточной Пруссии. Он мог быть там лишь в качестве курьера. Районами его деятельности были Берлин и Центральная Германия. Ленцке был арестован в 1937 году и брошен в концентрационный лагерь в Бухенвальде. Полагаем, что он там был убит...»

Ольшевский потер руки. У него имелся теперь нужный камешек в укладываемой им с таким старанием мозаике — сведениях об этом человеке.

Благодаря счастливому стечению обстоятельств удалось отыскать нескольких узников концлагеря в Хоенбрюке, которых майор Ольшевский тщательно расспросил о немецких коммунистах, находившихся в том лагере. Никто из них не знал узника по фамилии Ленцке. Им показали его фотографию. Они внимательно рассматривали ее, но она ни о чем им не говорила. Человека, изображенного на фотографии, они никогда не видели в лагере, хотя концлагерь не был большим и старые заключенные, как правило, знали друг друга. Этот факт имел большое значение.

Наблюдение за «Ленцке» лишило покоя майора Ольшевского. В этом деле нельзя было допустить даже малейшей ошибки. Если «Ленцке» заметит, что за ним наблюдают, весь столь тщательно составленный план его разоблачения провалится. Ольшевский вызвал в Гижицко нескольких опытных чекистов. Они поселились в доме, находившемся далеко от отдела контрразведки, и мастерски вели наблюдение за немцем. Каждую ночь майор получал от них сообщения, где и что он делал. Оказалось, что в свободное от работы в отделе время «Ленцке» чаще всего, вроде бы без всякой цели, разгуливает в городе, по улицам которого проходили толпы поляков и русских — бывших невольников, возвращавшихся на родину. Словно от нечего делать, он разглядывает воинские транспорты, бродит вдоль озера или совершает прогулки на велосипеде в ближайшие леса, где вести наблюдение за ним становится невозможно.

Эти сообщения, кроме данных о поездках в лес, не имели значения. Но однажды одно из донесений разведчиков взволновало майора. «Ленцке» виделся в Гижицко с каким-то человеком. Встретились они оба вроде бы случайно. «Ленцке» передал встреченному человеку какой-то сверток и быстро удалился. Установлено, что человек, с которым встретился «Ленцке», долго потом кружил по городу, чтобы удостовериться, что за ним не следят, а потом направился в Борецкую пущу. Военному патрулю, который задержал его, он показал какой-то, очевидно важный, документ, и его свободно пропустили.

Через неделю наблюдатели снова зарегистрировали нелегальную встречу «Ленцке» с неизвестным человеком. Подозрения Ольшевского переросли в уверенность. Он едва сдерживал себя, чтобы преждевременно не спугнуть пташек, которые в конце концов должны были попасть в хитро расставленные сети. Всю войну Ольшевский имел дело с хитростью и коварством врага. Провел сотни разведывательных операций, но это таинственное дело в конце войны было не таким, как все предыдущие, и поэтому целиком захватило его. Он проявлял все более «горячие дружеские чувства» к «Ленцке», делился с ним мыслями о «секретных» делах, которыми якобы занимается отдел контрразведки, любил переводить ему военные коммюнике, которые приносили радостные сообщения о поражениях тысячелетнего рейха на всех фронтах. При этом он незаметно наблюдал, какое впечатление это производит на собеседника. Но «Ленцке» не выдавал своих подлинных чувств.

С некоторого времени отдел был взбудоражен сообщениями о том, что несколько советских солдат и офицеров пропали таинственным образом. О дезертирстве здесь речь идти не могла. Поэтому дело требовало неотложного выяснения.

Между тем работники радиопеленгации все более приближались к месту работы таинственной радиостанции. Специалисты по дешифровке раскрыли шифр этой станции. Текст оказался немалой сенсацией для командования контрразведки. Это обещало охоту на крупного зверя...

Помещение лесного бункера, вырытого глубоко в земле и мастерски замаскированного, было оборудовано с комфортом. Удобные нары, умывальники, стены, выложенные из бревен и покрытые войлоком, а на них целый арсенал автоматического оружия, связки гранат, фаустпатроны, ручные пулеметы. Были там и маскировочные халаты. На столе стоял радиоприемник, а возле него две портативные коротковолновые рации. Бункер освещался электролампочкой, питаемой от аккумуляторов.

В одну из апрельских ночей 1945 года в этом бункере находились пять мужчин, рослых, спортивного вида, одетых в мундиры вермахта без знаков различия. Они сосредоточенно слушали, уставившись в приемник и ловя каждое слово передаваемой военной сводки. Наконец диктор закончил чтение текста, и тогда один из сидевших произнес словно сам себе:

— Итак, Кенигсберг пал и битва за Восточную Пруссию уже закончена...

— Ну и что из этого? — раздраженным голосом отозвался мужчина, самый старший по возрасту, очевидно, командир этих людей.

— Ничего, герр гауптштурмфюрер. Я просто так, — угрюмо ответил тот.

— Восточная Пруссия — это не вся империя. Таких крепостей, как Кенигсберг, у нашей родины еще тысячи. Русские поломают еще себе зубы! При форсировании Одера фюрер прикончит их своим новым оружием, и ход войны изменится. Восточная Пруссия снова будет нашей! — с пафосом произнес человек, называемый гауптштурмфюрером. — Важно, что наша операция идет как по маслу. Не думал я, что иваны такие наивные. Я был лучшего мнения об их контрразведке. Но, слава богу...

— Правильно. Хуже то, что трудно найти охотников сотрудничать с нами, — произнес кто-то из обитателей бункера.

— Но дела с разведкой у нас идут, — ответил гауптштурмфюрер. — Приказы наших начальников выполняем как надо. А эти русские, которые «таинственно исчезли» в пуще?.. Каждый убитый враг — это наш общий успех.

— Хорошо, герр гауптштурмфюрер, — вмешался в разговор другой житель лесного убежища, — а если враги с Востока и Запада победят нас, что тогда? Поймите меня правильно. Я сам из Кенигсберга. А это была неприступная крепость. Я знал ее форты и укрепления. Однако русские ее взяли, и быстро.

— Слушай, Ганс, если еще когда-нибудь ты повторишь такие слова, я расстреляю тебя за измену рейху! Понимаешь?!

— Яволь, герр гауптштурмфюрер! — вытянулся по стойке «смирно» незадачливый собеседник.

— Каждый из нас добровольно взялся за это задание. Эсэсовец не знает сомнений. Он знает одно: верность до конца и борьба до последнего патрона. И пусть каждый из вас запомнит это раз и навсегда. Я не хочу больше слушать болтовню на эту тему! — Он взглянул на часы. Приближалась полночь. — Как думаешь, Венцель, он придет сегодня? — обратился гауптштурмфюрер к одному из своих собеседников. — Вчера его не было, значит, сегодня обязательно придет. Он долго не хотел рисковать, но теперь, когда втерся в их доверие, осмелился прийти. Еще есть время.

— Тогда подождем.

Командир углубился в чтение каких-то бумаг, остальные стали играть в карты. Было уже далеко за полночь, когда в туннель, ведущий в бункер, влез тот, кого ждали.

— Хайль Гитлер! — поздоровался вошедший. В ответ послышались дружные приветствия.

Прибывший бросил на стол несколько пачек советских папирос, поставил бутылку коньяку и тяжело опустился на топчан.

— Я думал, что ты уже не придешь, — недовольно бросил командир.

— Нет, герр гауптштурмфюрер, я давно уже хотел прийти, но это было не так легко. Они мне во всем доверяют, однако надо быть бдительным. В их отделе тоже не бараны работают, надо на все обращать особое внимание.

— Хорошо, хорошо... А теперь докладывай.

— У них большая радость: Красная Армия заняла Кенигсберг...

— Я знаю об этом, — коротко отрезал главарь эсэсовской банды.

— Скоро начнется наступление на Берлин. Об этом много говорится в их отделе.

— Зубы они там поломают! А вообще ты сегодня только глупости говоришь! Ты же знаешь, что меня интересует: разведка, диверсии, «Вервольф», документы.

— Так точно. Кстати, завербовал в «Вервольф» нескольких новых...

— Надежные? — спросил главарь.

— Надежные, но все больше посматривают на Запад и ждут, когда союзники начнут драться между собой.

— Черт возьми! — возмутился шеф. — Большая политика — это дело не их, а фюрера... Ну а что с документами?

— Все документы, которые им удалось захватить в этом районе о работе абвера, СД, гестапо, СА и партии, держит у себя в сейфе полковник Губарин.

— Много таких материалов?

— Очень много. Наши отступающие части и учреждения больше думали о том, как унести свои ноги, а не о документах. Оставлено много ценных архивных материалов.

— Ты можешь проникнуть в этот сейф?

— Пока нет. Давно уже об этом подумываю, однако дело это непростое. Днем абсолютно исключено, потому что или полковник работает в своем кабинете, или же его адъютант находится рядом в приемной. Ночью же охрана всего здания усилена.

— Выходит, документы останутся в их руках? Понимаешь ли ты, как они нужны нам? Ты должен или захватить их, или уничтожить любой ценой... Ну а если нам ударить всей группой? Что ты скажешь о таком варианте?

— Гм, это можно было бы сделать, хотя, честно говоря, шансы на успех ничтожные. Думаю, русские не дадут захватить себя врасплох. Я планирую несколько другое...

— Что конкретно?

— Полковник Губарин часто работает вечерами. Я бываю у него. Пристрелю из бесшумного пистолета, затем подложу под сейф магнитную мину и...

— А сможешь уйти?

— Конечно. Я имею право входить в здание и выходить в любое время дня и ночи. Ведь я являюсь работником их отдела! — При этих словах он громко рассмеялся.

— Прекрасно! Слушай, Вальтер, ты уверен, что они действительно тебе доверяют?

— Данными на этот счет я не располагаю, но пока у меня не возникало никаких подозрений. Делаю все, чтобы не потерять у них доверия. Наилучшее впечатление на них произвел мой архив. Эти документы очень помогли мне войти в доверие. Боюсь там только одного человека, майора Ольшевского.

— Что это за тип?

— Это поляк, но служит у них, старый и опытный офицер контрразведки, опасная собака, которая охотится на немцев нашего профиля. Кажется, гестапо уничтожило его семью или что-то в этом роде. Но ничего, разделаюсь и с ним...

— Отрава?

— Возможно, но еще окончательно не решил. Я часто выезжаю с ним по районам. Может, что-нибудь там и придет мне в голову... Если не выполню своего плана по уничтожению документов, то сделаю другое: подорву все это гнездо. Для этого мне потребуются мины и зажигательные устройства. Часть этих вещей я возьму с собой уже сегодня, а все остальное доставит мне Венцель. А теперь слушайте меня внимательно. План мой заключается вот в чем...

«Одер форсирован! Продолжаются ожесточенные бой. Армии маршала Жукова неудержимо рвутся к Берлину...» — Радостным голосом диктор московского радио назвал города, взятые уже за Одером. Дальше он передал сводку о результатах боев, они были вдохновляющими.

— Итак, это начало конца! — бросил полковник Губарин. — Одно только жаль: так мечтал сам дойти до Берлина! Меня угнетает это сидение в тылу, в этом Гижицко.

— Мне тоже жаль, — с сожалением заметил майор Ольшевский. — Однако служба есть служба. Берлин будут брать другие. Важно, что возьмут. А теперь послушай, что поделывает наш «симпатичный» сотрудник. Сегодня ночью он исчез из Гижицко. Наблюдатели получили трудную задачу, но шли за ним буквально по пятам до самой Борецкой пущи. А потом он исчез. Темнота и бездорожье сыграли ему на руку. Но ребята все время караулили его. Возвратился он только поутру. Принес с собой небольшую сумку. Когда он шел в лес, ее у него не было.

— Что это может быть? — заинтересовался полковник.

— Доложу по порядку. Утром «Ленцке», как ни в чем не бывало, пришел в обычное время ко мне в комнату. Целых два часа держал я его у себя, делая вид, что уточняю план ликвидации одной группы немецкой разведки в этом районе, как бы консультировался с ним по этому вопросу, что заметно подняло его дух. А в это самое время двое наших разведчиков обыскали его комнату и нашли магнитную мину и бесшумный пистолет. А спрятал он их так, что найти было трудновато.

— Мерзавец!.. Только смотри, чтобы он ничего не заподозрил. Иначе он пойдет на любую подлость.

— Не бойся, ребята работают осторожно. А шпион этот не так уж умен. Считаю, что круг подозрений уже замкнулся и вскоре агента можно будет брать. Однако еще несколько дней или, возможно, недель я должен над ним работать. Мне не хватает нескольких звеньев в цепи, которой мы должны связать не только его. А что с нашими планами в отношении радиостанции?

— Все в порядке. Станция работает где-то в Борецкой пуще. Специалисты уже точно определили квадрат, где она «играет». Там, скорее всего, находится их убежище. Теперь, после взятия Кенигсберга, они поддерживают связь с Берлином.

— А что в их шифровках?

— Обыкновенная шпионская информация. Данные о передвижениях наших войск в районе Борецкой пущи, военная обстановка в Гижицко, Элке, Венгжове, Голдапе. Это уже фактически почти не нужная информация. Они ведь должны как-то показать работу перед своим начальством. Только деятельность отдела фронтовой контрразведки не дает им спокойно спать. В шифровках они постоянно информируют свой центр о его работе. Кроме того, взахлеб рассказывают об успехах по созданию в нашем районе подполья «Вервольфа». Однако сообщения в значительной мере выдуманы, но со стороны начальства вряд ли кто будет проверять это. Видимо, чувствуют они себя здесь не совсем уверенно, уже дважды запрашивали центр, что делать дальше, ибо бои в Восточной Пруссии закончились. А этот «Ленцке» находится в постоянном контакте с ними. Это одна банда.

— Как ты полагаешь, с какой целью он принес магнитную мину и бесшумный пистолет?

— Не для игры, конечно. Это для нас: для тебя, для меня — для всего отдела. Слушай, Павел Андреевич. Он может воспользоваться даже. ядом. Дай повару строгий приказ, чтобы никто не имел доступа на кухню.

— Непременно! Ну что ж, думаю, что пришло время его ликвидировать. Незачем напрасно рисковать.

— Еще немного подождем. Необходимо поймать его с поличным. Теперь он нас не перехитрит. Он мог сделать это несколько недель назад, когда мы имели только подозрения и отдельные улики. Если его взять преждевременно, то из леса могут удрать остальные. «Ленцке» клюнул на подсунутую нами приманку. Он должен вытащить всех тех оборотней из пущи для участия в диверсионной операции, которая готовится в Гижицко, а точнее, в нашем отделе. Мы дадим ему возможность осуществить этот замысел. Я уже назначил день, когда это должно произойти...

— И когда думаешь это сделать?

— В ночь на первое мая. Это самый подходящий день, а вернее, ночь для реализации его планов.

— А если он ударит раньше? Смотри не перегни палку!

— Мы не дадим ему опередить нас. Я постараюсь так обеспечить его занятость в течение дня, чтобы он всегда был у меня или у кого-то из работников нашего отдела в поле зрения. Я возьму его с собой в Элк, Олецко, Венгжов и Голдап. Оставлю ему свободными самое большее две ночи, чтобы он мог сконтактироваться с бандой в пуще. Уверен, что они решат нанести нам удар в ночь на первое мая. Перед праздником прошу провести в твоем кабинете что-то вроде совещания. Открой сейф и обсуждай со мной или с «Ленцке» важность захваченных у врага архивов, а мимоходом скажи, что наиболее ценные из них в соответствии с якобы полученным приказом должны быть сразу же после праздника переправлены в Москву. Увидишь, что это заставит их ускорить проведение диверсии...

Склонившись над документами, они еще долго обменивались мнениями, разбирали детали предстоящей операции, а затем майор Ольшевский заметил:

— Это уже почти конец нашей разработки. Через несколько дней разыграем самый интересный эпизод. Может быть, по времени он совпадет с моментом окончания войны, как ты думаешь?

— Думаю, что так и будет, — ответил полковник. — Война почти закончена, работаем мы с тобой уже долго. Не одного фашистского агента обезвредили. Однако ты никогда не рассказывал подробно о своем прошлом, а я знаю, что оно у тебя богатое...

Ольшевский вопросительно посмотрел на Губарина.

— Если тебя это интересует... Хотя, честно говоря, не вижу в своей биографии ничего особенного: работа, борьба... Каких-либо необыкновенных случаев не жди... Родился я в самом начале первой мировой войны в Супрасле, Белостокского воеводства, — не спеша начал он рассказывать. — Мои родители работали на текстильной фабрике немца Бухгольца. Нет необходимости говорить, какие тогда были условия работы. Вскоре война загнала нас, так называемых беженцев, в Тулу. Отец нашел там какую-то работу на фабрике, ходил на собрания, сотрудничал с русскими революционерами. Потом пришел Октябрь. Я, тогда еще совсем ребенок, бегал смотреть на демонстрантов, на бойцов Красной Армии, которые маршировали по городу. Затем мы вернулись в Польшу, в нашу старую хатку в Супрасле. Отец пошел на ту же фабрику. Я кончил школу и начал работать в лесу у Захерта — тоже немца, еще одного иностранного капиталиста в Супрасле. Изнурительный труд приносил нищенский заработок. Отец уже давно был членом КПП, он втягивал и меня в рабочее движение, хотя я был еще совсем молодым парнем. Вскоре я получил первое партийное задание. Какую огромную радость я испытал, когда удалось его выполнить! В Супрасле коммунисты имели большое влияние среди рабочих. Росло число забастовок, массовых выступлений трудящихся, столкновений с полицией. Были убитые. Я принимал участие во многих таких выступлениях. Немец Захерт, узнав об этом, выбросил меня за ворота, как бунтовщика, действовавшего среди рабочих-лесников.

Майор Ольшевский прервал свой рассказ, поднялся с кресла, прошелся по комнате.

— Ну и как же дальше жил? — спросил Губарин.

— Многому научился, однако найти работу становилось все тяжелее. Каждый год тысячи безработных в летний сезон направлялись из родной белостокской земли в Восточную Пруссию в батраки. Двинулся и я. Трудился у богатых швабов, преимущественно у помещиков. Заработок был терпимый, однако никакой охраны труда, конечно, не было, я уже не говорю об отношении гитлеровцев к нам, полякам. В то время я уже был членом партии и получил задание установить контакты с коммунистами Восточной Пруссии. В тех условиях это было нелегкое дело. Работая в имении помещика, я через одного батрака напал на след деятельности компартии Германии в Гижицко. Так состоялось мое знакомство с немецкими коммунистами Фрицем Нойманом, Августом Селегом, Алексом Яцким.

— Именно о них ты вначале спрашивал «Ленцке»?

— Да, но он ничего о них не знал, это уже показалось мне подозрительным. В общем, три сезона я приходил сюда на заработки. Освоил немецкий язык, по-прежнему поддерживал связь с коммунистами Германии. Однако вскоре немецкий крестьянин, которого я хорошо знал, Отто Конитц был арестован за распространение коммунистических листовок. На допросе он нас выдал — известно, какие методы применяло гестапо. Вскоре меня тоже арестовали. Допросы следовали один за другим, но я ни в чем не признавался. Меня в наручниках довезли до пограничного пункта в Простках и передали в руки «дефы» как опасного коммунистического агитатора. Несколько месяцев следствия, естественно, жестокие побои, голодовки, карцер. Мое дело вел сам Пултужицкий, один из самых больших «специалистов» в Белостоке по борьбе с коммунистами. Я тогда не признался ни в чем. И хотя они мне ничего не могли приписать, я был осужден на пять лет тюрьмы, из которых отсидел почти четыре года. Старшие товарищи по заключению, люди мудрые, опытные, помогли мне за это время обогатить свои знания.

Когда началась война, я, чтобы не попасть к немцам, пошел на восток. За Львовом мы встретили части Красной Армии. Начался новый этап в моей жизни. Я вернулся в Белосток, который был к тому времени освобожден Красной Армией. Отец уже работал в местных профсоюзах, мать — в какой-то женской организации. Я вступил в ряды народной милиции, а затем меня послали в Минск, в школу НКВД.

В июне сорок первого началась советско-германская война, замешательство, отступление. Мне удалось вырваться из окружения. С артиллерийской частью я отходил до самой Москвы. В штабах частей и соединений, которые боролись с немецкими десантниками, нужны были переводчики. Из штаба дивизии меня забрал в особый отдел полковник Осипов. С того дня и началось все. О моей работе в контрразведке на фронте рассказывать тебе нет необходимости. Когда был создан Третий Белорусский фронт, меня перевели туда в контрразведку. Вот и все. Как видишь, ничего особенного в моей биографии нет.

Майор задумался и прикрыл рукой глаза. Наступила долгая пауза. Потом он продолжал:

— С момента вступления немцев в Белосток началась охота на коммунистов и людей, связанных с Советской властью. Моего отца, мать и сестру арестовали уже двадцать девятого июня. Первого июля сорок первого года они были расстреляны в лесу под Белостоком, где погибло шесть тысяч человек. Как видишь, у меня с фрицами личный счет, я с ними, видимо, долго полностью не рассчитаюсь.

— Все мы имеем подобный счет, — с грустью заметил полковник.

— Сейчас все время думаю о таких, как «Ленцке», — продолжал Ольшевский. — Какое страшное опустошение в их умах произвела идеология сумасшедших, которую проповедовала вся эта коричневая банда, начиная от Гитлера и кончая фюрерами более низкого уровня. Война проиграна. Берлин падет не сегодня-завтра, а эта дрянь, сидя в лесу около нас, не в состоянии сделать правильных выводов. Тебе не кажется, что это настоящее изуверство?

— Наверняка! — ответил Губарин. — Однако эта территория Восточной Пруссии должна быть очищена от остатков нацистов навсегда. Такой мы хотим эту землю передать Польше, которой она исконно и принадлежит.

28 апреля 1945 года в отделе контрразведки в Гижицко состоялось совещание. Полковник Губарин доложил о положении на фронтах, детально рассказал о боях в окруженном Берлине. Это вызвало горячий энтузиазм собравшихся. Все понимали, что конец войны близок.

— Через три дня, — продолжал полковник, — наступит Первое мая. Тридцатого апреля после обеда у нас состоится торжественное собрание. После него все солдаты, свободные от наряда, получат увольнительные. Офицеры, которые хотели навестить знакомых, также могут быть свободны. На наше счастье, обстановка у нас спокойная. Пусть в этот день у всех будет праздник.

Сидящий в зале «Ленцке» с трудом сдерживал охватившую его радость. Он старался не пропустить ни слова из того, что говорил полковник Губарин и что ему в это время подробно переводил на ухо майор Ольшевский.

— Вечером устроим банкет для офицеров отдела, которые никуда не выезжают. Капитан Воробьев, на столах всего должно быть вдоволь. Отметим достойно праздник, который уже несколько лет встречали на фронте, в окопах! — Этими словами полковник закончил совещание.

Раздались бурные аплодисменты. Майор Ольшевский, сидевший рядом с «Ленцке», разъяснил ему последние слова полковника, стиснул плечо и сказал:

— Видишь, Вальтер, в прошлом году ты находился за колючей проволокой и не думал, что нынешний праздник будешь с нами! Жаль, что водки не пьешь, а то выпили бы...

— Здоровье, сердце, лагерные переживания, — беспомощно развел тот руками и кисло улыбнулся. — Однако по этому случаю немного вина выпью. Водки я фактически никогда не пил. На нелегальной работе надо было всегда оставаться трезвым. А какие задания будут на сегодня? — как бы нехотя спросил он.

— На сегодня? — Майор на миг задумался. — В принципе, никакой особой работы нет. Можешь отдыхать. Знаю, что любишь солнце, прогулки, а после всего того, что ты пережил в лагерях и тюрьмах, это тебе весьма необходимо. После праздника поедем с тобой на продолжительное время в Ольштын и Кенигсберг. Все идет к тому, что вскоре мы должны переехать всем отделом в Кенигсберг, — шепнул он конфиденциально. — Только никому об этом не говори — это пока секрет.

«Ленцке», обрадованный известием, поблагодарил майора за свободный день и тут же покинул здание. Ольшевский вошел в кабинет полковника и доложил.

— «Ленцке» ушел очень радостный. Сегодня, самое позднее завтра ночью он должен связаться со своими бандитами в пуще, а затем, я уверен, приведет кого-нибудь себе на помощь. Я уже почти наверняка знаю, как он будет действовать. Если бы он всех своих сюда привел, то мы не имели бы забот. Необходимо на пути его движения убрать все патрули, чтобы они не сорвали наши планы.

— Как ты думаешь, сколько бандитов может быть в этом убежище? — спросил полковник.

— Думаю, что не больше десяти, в противном случае возникли бы проблемы со снабжением.

— Как спланировано размещение оперативных групп?

— Все сделано самым тщательным образом. Три собаки с проводниками прибудут завтра. Всех необходимых работников нашего отдела разместим в соседних зданиях.

— Соответствующие распоряжения уже отданы?

— Завтра офицеры будут посвящены в план операции.

— Понятно.

— Дежурным назначим опытного оперативного офицера. Лесной квадрат, где находится их убежище, незаметно оцепим еще с вечера так, чтобы мышь не могла проскочить. И это, видимо, будет финал нашей «игры» с гитлеровским подпольем в этом районе, — закончил доклад майор.

— Ну что ж, Петр, подготовил ты все это детально. Спасибо тебе. Желаю успеха...

Два последних апрельских дня в отделе было необыкновенно оживленно. Солдаты украшали здание и зал, где должно было состояться торжественное собрание. Привезли ящики с напитками и корзины с закусками. Повара были заняты по горло. Создавалось такое впечатление, что абсолютно все увлечены подготовкой к первомайскому празднику.

«Ленцке» вертелся как вьюн. Он тоже помогал украшать здание, потом вдруг исчезал и возвращался с пучками зелени и полотнищами красного материала, который в то время не так легко было достать в Гижицко. Однако за каждым его шагом бдительно следили. Было отмечено, что в ночь на 29 апреля он вновь, соблюдая максимальную осторожность, уходил в Борецкую пущу. Цель визита «Ленцке» в лес была известна, однако надо было внимательно следить за его возвращением.

После нескольких часов отсутствия он возвратился в город другой дорогой. Вместе с ним пришел какой-то неизвестный человек в форме советского офицера, и они вместе пошли на квартиру «Ленцке». То обстоятельство, что с ним пришел из леса только один человек, несколько обеспокоило майора Ольшевского. В связи с этим ему пришлось изменить свой план ликвидации гитлеровских диверсантов.

30 апреля 1945 года радио принесло радостную весть, что бои в Берлине подходят к концу и что наши штурмовые группы сражаются уже вблизи рейхстага. Среди работников контрразведки это вызвало небывалый подъем. Все поздравляли «Ленцке» с предстоящим скорым возвращением в Берлин.

Торжественное собрание, посвященное 1 Мая, началось после обеда. Собравшиеся выслушали доклад полковника Губарина. Затем личный состав распустили по домам. Здание отдела опустело.

Наступил вечер. В празднично украшенном зале на первом этаже уже начался праздничный ужин для офицеров, которые остались в Гижицко. Среди них находился, конечно, «Ленцке». Он неторопливо потягивал из рюмки вино, шутил и даже произнес праздничную речь, вызвав одобрение и аплодисменты. Однако его глаза внимательно следили за пьющими. А все пили много и с охотой... воду, заправленную для запаха спиртом. Только в том месте, где сидели полковник Губарин, майор Ольшевский и «Ленцке», стояло несколько бутылок настоящей водки, на случай, если бы «Ленцке» захотел попробовать чего-нибудь покрепче. Офицеры, как опытные актеры, играли роли сильно подвыпивших людей, пели песни... Два гармониста с душой наигрывали фронтовые песни. Некоторые пустились в пляс. Наиболее подвыпившими казались полковник Губарин и майор Ольшевский.

Двери рабочих комнат, куда входили и выходили офицеры, «по простой случайности» остались открытыми. Даже в замке двери кабинета полковника Губарина торчал ключ. Настроение было беззаботное, обстановка семейная, и создавалось такое впечатление, что элементарные меры предосторожности преданы забвению. Это и понятно, война здесь уже была закончена, и начиналась мирная жизнь.

«Ленцке» все это видел. Несколько раз он выходил в туалет в садике перед домом, чтобы проверить, так ли все идет, как он задумал. Результаты проверки оказались удовлетворительными, даже лучше, чем он предполагал. В разгар вечера он вышел из зала, где продолжалось веселье, посмотрел на дремавшего дежурного и почти бегом помчался в свою комнату...

Когда майор Ольшевский получил сообщение, что «Ленцке» покинул здание отдела и быстро помчался в город, он вмиг «отрезвел». Поправил обмундирование, проверил в кармане пистолет, забежал в свою рабочую комнату и поднял трубку полевого телефона. Ему ответил старший контрольного пункта.

— Операция начата! Действовать в соответствии с планом, — отдал ему короткий приказ майор.

По очереди докладывали по телефону остальные старшие оперативных групп и получали дополнительные указания. Одновременно наблюдатели, размещенные на пути к квартире «Ленцке», по телефону доложили, что он прибыл домой и в данный момент находится у себя в комнате.

А полковник Губарин и остальные офицеры продолжали веселиться в зале, где проходил торжественный ужин. Майор Ольшевский, отдав распоряжения, возвратился за стол и шепнул полковнику:

— Все идет в соответствии с планом. Хорошо прислушивайся к звукам наверху. Через несколько минут он будет в ловушке. Продолжайте веселиться, чтобы он не заметил моего отсутствия! — И майор быстро помчался на второй этаж.

В напряжении ожидал он телефонного звонка и докладов с мест. Не прошло и пяти минут, как раздался треск телефона. Быстро схватив трубку, он услышал:

— Идет с еще одним человеком в сторону расположения отдела...

Майор Ольшевский сразу же скрылся в кабинете полковника Губарина.

В это время «Ленцке», покинув свою квартиру, шел вместе с каким-то «советским офицером», у которого через плечо висел автомат. Глаза наблюдателей следили за каждым их шагом. Оба диверсанта шли быстро, по пути неизвестный офицер задержался на одной из улиц, а «Ленцке» быстро направился в здание отдела. Карманы его куртки и брюк сильно оттопыривались.

Караульный, сидевший на лавке перед входом, напевал «Катюшу» и даже не обратил внимания на идущего. «Ленцке» свободно вошел в особняк, заглянул через приоткрытую дверь в комнату, где «подвыпившие» офицеры пели песни, как кот, прошмыгнул на второй этаж и задержался перед дверью кабинета полковника Губарина. В коридоре стояла тишина. Минуту он прислушивался, потом вынул ключ, торчащий в замке, и нажал на ручку. Дверь бесшумно открылась. «Ленцке» вошел, закрыл за собой дверь на ключ. Он был у цели...

В комнате царил полумрак. Через отверстия, специально проделанные в шкафу, стоящем в углу кабинета, Ольшевский следил за каждым его движением...

Диверсант на цыпочках подошел к сейфу, вынул из кармана магнитную мину и установил взрыватель. Раздался металлический щелчок, и мина прилипла к стали. Затем «Ленцке» вынул из кармана зажигательный снаряд, какой-то миг манипулировал с ним, потом стал на колени и поместил его под столом. Две мины он оставил для зала, где проходил праздничный ужин.

Он уже поднимался с колен, когда с шумом распахнулись дверцы шкафа и майор Ольшевский бросился на «Ленцке».

Это было настолько неожиданно, что диверсант на миг растерялся. Однако он быстро пришел в себя и отчаянно попытался освободиться, стараясь выхватить из-за пояса пистолет. Ольшевский зажал его своими руками, как тисками, чтобы обезоружить. Но «Ленцке» оказался сильным противником.

Они покатились по полу. Раздался шум упавших кресел, стола, звон разбитого графина. В комнате были слышны только громкое тяжелое дыхание и проклятия.

В этот момент в коридоре раздался топот, стук в дверь. Но двери были закрыты. Их сорвали с петель, и в комнату вбежали полковник Губарин с пистолетом в руке, а за ним группа офицеров. Включили свет. Несколько человек схватили диверсанта и обезоружили его.

— Товарищи... сейф заминирован... стол тоже... Сейчас возможен взрыв... — тяжело дыша, проговорил майор Ольшевский, вставая с пола.

Полковник Губарин оторвал магнитную мину от сейфа и швырнул ее через открытое окно в сад, а капитан Воробьев в этот момент осторожно извлек из-под письменного стола и обезвредил зажигательную бомбу. «Ленцке» стоял около стены бледный и растрепанный, а перед ним с пистолетами в руках стояли офицеры.

В это время трое офицеров шли по улице от здания отдела. Едва держась на ногах, они напевали «Темную ночь». Диверсант в форме советского офицера не спеша шел им навстречу. Автомат он держал на правом плече, чтобы быть готовым в любой момент открыть огонь. Он хотел обойти идущих навстречу офицеров, однако те направились прямо на него, а один из подгулявших крикнул:

— Эй, приятель, может, вместе повеселимся? Хотим выпить с тобой в честь Первого мая!

Фашист отвернулся от них, но те уже поравнялись с ним, и тогда один из офицеров стремительным движением схватил диверсанта за руки, а остальные двое бросились на него. Через несколько секунд фашист был обезврежен...

В кабинете полковника Губарина начался допрос «Ленцке». Майор Ольшевский, еще не остывший после недавней схватки с диверсантом, стоял перед ним и задавал вопросы. Фашист упорно молчал.

— Слушай, «Ленцке», — медленно, выразительно говорил майор. — Если укажешь нам дорогу к бункеру в пуще, где скрываются твои соучастники, военный суд примет это во внимание. Слышишь?

«Ленцке» с ненавистью посмотрел на майора. Он наверняка понял, что именно этот человек подготовил для него ловушку, в которую он так неосторожно попал. Неожиданно он резко рванулся из рук державших его офицеров, пытаясь зубами поймать борт пиджака, но его тут же схватили за горло.

— Немедленно раздеть его, — приказал Ольшевский. — У него есть яд.

С немца быстро сняли одежду и тщательно осмотрели ее. В углу бортов пиджака были вшиты ампулы цианистого калия.

В этот момент в кабинет, запыхавшись, вбежал один из офицеров и доложил:

— Товарищ полковник, поймали и другую птичку!

— Хорошо, молодцы! Где он?

— Уже здесь.

— Отлично! Этого, — указал он на «Ленцке», — стеречь как зеницу ока! Идем, Ольшевский, поговорим с тем.

Майор и полковник вышли в соседнюю комнату, где находился бандит, взятый на улице. Ольшевский посмотрел на его мундир и документы, лежащие на столе.

— Товарищи, ведь у этого фашиста обмундирование и документы лейтенанта Забелина, который несколько недель назад исчез при таинственных обстоятельствах. Это же убийца! — Он чуть не бросился на немца с кулаками, однако быстро взял себя в руки и срывающимся от злости голосом спросил: — Где ваше убежище в лесу? Это единственное, что я хочу сейчас от тебя узнать. Если покажешь это укрытие, не расстреляем тебя, а отправим в лагерь для военнопленных.

Диверсант, бледный как полотно, понуро смотрел в пол и молчал.

— Ты понимаешь, что я тебе говорю?! — возмутился майор. Он нервничал. Апрельские ночи такие короткие. А операция по ликвидации гнезда «вервольфов» в пуще должна была начаться немедленно, этой же ночью. Только внезапность давала гарантию захватить врага врасплох.

— Я ничего не знаю, я не виноват, — ответил наконец фашист. — Оберштурмфюрер Висс все знает, он больше всех виноват, пусть он и скажет.

Однако «Ленцке» — Висс до настоящего времени на все вопросы не ответил ни слова. Поэтому Ольшевский и хотел получить как можно больше информации у второго диверсанта.

— Фамилия? — спросил он спокойным голосом.

— Венцель Маркушевский.

— Итак, Венцель, слушай. Если ты ничего не знаешь, нам не о чем с тобой говорить. А жаль, ты еще так молод... Раздеть его и немедленно расстрелять в саду! — приказал он, выразительно посмотрев при этом на полковника и офицеров.

С Венцеля неторопливо начали снимать форму советского офицера. Диверсант не выдержал психологического» напряжения. Упав на колени, он закричал:

— Нет! Нет! Я хочу жить! Я знаю, где находится бункер в пуще! Все расскажу! Умоляю...

— Хорошо, оставьте его. Принесите только другую одежду. Он поедет с нами в пущу. — Майор посмотрел на офицеров.

— Они вам не сдадутся. Они хорошо вооружены, а расположение бункера не даст вам захватить их врасплох, — пробормотал диверсант.

— Эти заботы ты оставь нам! — ответил Ольшевский. — Нас интересует совсем другое. Сколько людей осталось в бункере? Сколько всего вас там было?

— В бункере осталось пятеро. Всего нас было семеро. Считая и Висса, этого, что у вас...

— Кто командир?

— Гауптштурмфюрер СС Альтенвальд.

Ольшевский, расстелив на столе карту Борецкой пущи, подозвал Маркушевского поближе:

— Покажи нам квадрат пущи, где находится ваш бункер, а также дорогу, по которой ты ходил в Гижицко.

Диверсант смотрел с минуту на карту, а потом сказал:

— Бункер в квадрате... у подножья густо заросшего холма, а недалеко от этого места протекает ручеек.

— Освободите ему руки, — обратился Ольшевский к охранявшему диверсанта офицеру и протянул Маркушевскому карандаш. — Обозначь точно место расположения бункера и твой маршрут в город.

Маркушевский нагнулся над картой, обозначил крестиком место, где находился бункер, и прочертил линию пути, которым он шел в город.

— Хорошо! Если ты нас не обманул, военный суд примет все это во внимание. Теперь пойдешь с нами и покажешь наиболее удобный подход к логову твоих друзей.

Ольшевский о чем-то пошептался с Губариным, а потом вышел из комнаты. Перед зданием уже стояло несколько машин с солдатами, готовыми к боевой операции по уничтожению шпионского логова. Майор занял место в машине, на заднее сиденье посадили Маркушевского, и оперативная группа направилась в сторону Борецкой пущи...

Густое кольцо оцепления петлей затягивалось в районе молодых посадок пущи. Оперативные группы продвигались бесшумно. Тут же рядом с майором Ольшевским двое офицеров вели диверсанта. Трое солдат держали на поводках служебных овчарок.

— Далеко еще? — шепотом спросил майор у диверсанта.

— Нет, метров сто пятьдесят, не больше. Караульный ходит почти около самого бункера.

— Помнишь, как к нему обращаться?

— Конечно!

— Если изменишь хотя бы одно слово, без предупреждения всажу пулю в лоб.

— Нет, сделаю все, как обещал. Я хочу жить.

Продвигались с большой осторожностью. Группа, которой командовал майор, выдвинулась немного вперед. Маркушевский задержался и без слов показал майору видневшийся во мраке ночи холм, поросший молодняком и ветвистыми елками. У подножья этого холма находилось логово «вервольфов».

Продвинулись еще на несколько десятков шагов. Теперь при тусклом свете луны холм был хорошо виден. Идущих отделяло от него всего пятьдесят метров.

— Вызывай караульного! — приказал майор диверсанту.

— Алло, друг, иди сюда! — крикнул немного не своим голосом Маркушевский.

— Кто это? — донесся из темноты голос. — Пароль?

— «Пройсен»! — ответил Маркушевский и спросил: — Отзыв?

— «Рейх»! — прозвучал из темноты ответ.

— Это я, Венцель! Возвращаюсь из Гижицко, несу тяжелый груз. Помоги мне... — позвал он караульного.

На лесной тропе послышались шаги, и среди зарослей на узкой лесной стежке замаячил силуэт человека. Майор поднял автомат.

— Венцель, где ты? — спросил обеспокоенный немец.

— Здесь, в кустах, — прозвучал ответ.

Караульный приостановился. Заметил ли он что-то подозрительное или просто сдали нервы от страха, но неожиданно из кустов раздалась длинная очередь из автомата.

Ольшевский и идущий рядом с ним солдат пригнулись к земле. Недалеко в зарослях застонал раненый. Тотчас же раздался выстрел ракетницы, кругом стало светло, и по удирающему фашисту солдаты открыли огонь. Слышно было, как он упал. Спущенная с поводка собака тут же подскочила к нему.

Группа, возглавляемая майором Ольшевским, бросилась в сторону бункера. Диверсант Маркушевский указал главный вход и запасной выход. Они находились на достаточном удалении от бункера. В глубине темного хода затрещал автомат, к нему присоединился ручной пулемет.

Наступавшие немного отошли, а майор подполз как можно ближе к входу в бункер и, сложив ладони рупором, чтобы было лучше слышно, крикнул по-немецки:

— Алло, в бункере! Вы окружены! Оба выхода заминированы и будут взорваны при первой попытке сопротивления. Мы держим их под огнем! Выходить по одному без оружия! Обещаем считать вас военнопленными! Война кончается! Наши войска уже взяли Берлин!

В ответ из подземного хода раздались длинные очереди.

— Ребята, бросайте в выходы гранаты. Но будьте осторожны, — приказал майор Ольшевский. — Выкурим их из этой норы!

В один миг этот приказ был выполнен. В туннель, ведущий в бункер, полетели гранаты. И тут же от взрывов вздрогнула земля, из обоих входов повалил дым. Выстрелы автоматов и пулеметов умолкли. Солдаты уже хотели броситься в подземелье, но майор Ольшевский задержал их и приказал подождать.

Спустя несколько секунд глубоко под землей прозвучали пистолетные выстрелы. Снова несколько минут напряженной тишины — и из туннеля выскочил, как лиса из норы, ослепленный и полузадохнувшийся фашист. За ним — другой. Хватая широко открытым ртом свежий воздух, они повалились на землю.

Майор подскочил к ним и, схватив одного из них за плечо, крикнул:

— Что с остальными?

— Капут... Все капут... — прохрипел в ответ диверсант.

— Трое за мной! — приказал майор.

Держа пистолеты наготове, они проникли внутрь туннеля, который был частично завален взрывом гранат. В нескольких метрах от входа в бункер лежал диверсант, смертельно раненный осколком гранаты. Группа солдат ворвалась в бункер. На полу, скрючившись, лежал застрелившийся гауптштурмфюрер СС Альтенвальд. Языки пламени лизали нары и столик, на котором валялись остатки радиостанции, разбитой ударами пистолетов. Майор и другие офицеры, сбросив с себя кителя, погасили огонь.

После этого убежище «вервольфов» было тщательно обследовано. Забрали оружие и другое снаряжение, и прежде всего часть уцелевших документов.

Вылезли оттуда черные от сажи, пропахшие дымом.

— Товарищи, заложите мину под это волчье логово. Дадим наш первомайский салют на погибель всем «вервольфам», — приказал майор Ольшевский с удовлетворением.

Солдаты заложили взрывчатку, подключили провода и отошли за холм. Мощный взрыв гулким эхом прогремел над лесной чащей.

Оперативная группа возвращалась после удачной операции с песней. Ранен был только один солдат. Майский рассвет уже окрашивал в розовый цвет верхушки елок. Через несколько часов в Москве начнется первомайская демонстрация.

Майор Ольшевский поправил на себе уже выгоревшую военную гимнастерку, вошел в кабинет полковника Губарина, где собрались штабные офицеры 3-го Белорусского фронта, и доложил:

— Товарищ генерал, разрешите доложить о ликвидации, в соответствии с вашим приказом, бандитско-диверсионной группы гитлеровского подполья, так называемых «вервольфов».

Генерал Алешин, начальник разведки фронта, подошел к Ольшевскому, крепко пожал ему руку, пригласил сесть. Он попросил Ольшевского рассказать собравшимся об этой мастерски подготовленной и успешно осуществленной операции.

— В начале января сорок пятого года, — начал свой рассказ майор, — в Кенигсберг прибыл обергруппенфюрер СС Прютсман, назначенный Гиммлером командующим «Вервольфом». Хотя фашистская пропаганда шумела, что Восточной Пруссии мы не возьмем и, больше того, потерпим здесь поражение, доверенный Гиммлера, однако, решил на этой территории заложить начало будущего подполья, которое действовало бы в наших тылах. Именно это задание и должен был выполнить здесь генерал Прютсман. Первая отборная группа «вервольфов» была сформирована руководством СС и гестапо в Кенигсберге. Отбирали добровольцев, и прежде всего тех, кто хорошо знал местные условия, владел русским, польским языками или говорил на местном мазурском диалекте. Во главе отобранной шестерки эсэсовцев был поставлен гауптштурмфюрер СС Бруно Альтенвальд. В той группе оказался и оберштурмфюрер Вальтер Висс, до недавнего времени — сотрудник нашего отдела. Ему-то Прютсман и доставил документы на имя замученного в гестапо немецкого коммуниста Вальтера Ленцке. Был также подделан членский билет Коммунистической партии Германии.

Прютсман, Альтенвальд и «Ленцке» прибыли в Гижицко и здесь спрятали подобранный архив и партбилет КПГ коммуниста Вальтера Ленцке. Именно эти документы должны были явиться главным козырем, чтобы завоевать у нас доверие. В молодых порослях Борецкой пущи диверсантами был построен надежный и хорошо обеспеченный продовольствием и боеприпасами бункер, в котором, в случае успеха нашего наступления, должна была укрыться группа «вервольфов», одетых в форму солдат вермахта. В том случае, если бы их неожиданно раскрыли, они могли выдать себя за уцелевшую группу солдат разбитой регулярной армии.

Надо признать, товарищ генерал, что Прютсман хитро это все обдумал, а в лице Висса нашел прекрасного исполнителя роли, которую он сам выбрал. Тем более, что этот тип хорошо ориентировался в проблемах КПГ, потому что работал в гестапо в так называемом отделе по борьбе с коммунизмом. Он долго работал на оккупированных советских территориях и потому хорошо знал русский язык. Знание русского языка он, конечно, от нас скрывал.

Дальше все пошло, как планировали гитлеровцы. Началось наше наступление. Гауптштурмфюрер Альтенвальд с пятеркой эсэсовцев укрылись в пуще в заранее подготовленном бункере. Они быстро добыли несколько комплектов формы наших солдат и офицеров, которых тайно уничтожили. Теперь они имели нужные документы. Это облегчало им разведывательную деятельность, особенно вылазки в Гижицко диверсанта Венцеля Маркушевского. В то же время Висс — «Ленцке» ждал в Кентшине прихода наших частей. Альтенвальд со своей шайкой должен был проводить активную разведку для СС в Кенигсберге. Конечно, имелась в виду и диверсия, в связи с этим они были хорошо обеспечены взрывчаткой, однако проводить диверсионную работу было для них делом сложным. Единственно, что им удалось, это осуществить убийство нескольких наших солдат и офицеров.

Постоянная работа радиостанции этой диверсионной группы позволила нашим пеленгаторам приблизительно установить место расположения их убежища в пуще. Они, видимо, считали, что мы, упоенные успехами наступления, не обратим внимания на работу шпионского передатчика.

Как Висс-«Ленцке» оказался в нашем отделе, вам известно. Прютсман мог только радоваться, что ему так легко удалось обвести нас вокруг пальца.

Мы попытались логически связать деятельность Висса у нас в отделе с работой радиостанции в Борецкой пуще, что в конечном итоге подтвердило результаты нашего наблюдения. Их попытки организации в этих местах подполья «Вервольфа» не дали ожидаемых результатов, поскольку немецкого населения здесь осталось очень мало. Им удалось привлечь к сотрудничеству нескольких подростков-фанатиков из «Гитлерюгенда» и некоторых старых гитлеровцев, которые сейчас нами уже арестованы.

Почему этой диверсионной группе так хотелось уничтожить наш отдел? Мы специально не скрывали от «Ленцке», что располагаем богатыми материалами об агентурной сети бывшего абвера, службы СД, гестапо и вообще о гитлеровцах на этой территории. Он сам и его шеф в лесу хорошо понимали истинную цену этим документам. Видимо, они не ставили перед собой задачу выкрасть эти материалы, слишком малочисленной была их группа. Следовательно, в расчет могла входить только операция по их уничтожению. Безусловно, что многих из нас при этом также планировалось уничтожить.

Мы с Павлом Андреевичем решили «помочь» «Ленцке». Он попал в ловушку, как лиса, стремящаяся схватить легкую добычу. Эпилог вам известен. Гауптштурмфюрер СС Бруно Альтенвальд и один из «вервольфов» нашли себе могилу в бункере. Оберштурмфюрер Вальтер Висс и четыре его головореза находятся в наших руках. Они уже развязали языки. Чтобы избежать расстрела, каждый старается свалить вину на другого, прежде всего на Висса и на мертвого Альтенвальда. Это все. Остальное, товарищ генерал, находится в компетенции военного суда.

Генерал Алешин еще раз крепко пожал руку майора Ольшевского и, немного взволнованный, сказал:

— Думаю, что в недалеком будущем мы будем иметь возможность обмыть ваше, очередное повышение в звании и получение награды. — Посмотрев на часы, добавил: — В нашей стране и во всем мире трудящиеся,отмечают день Первого мая. Думаю, что и нам, товарищи, следует отметить этот день и ваш успех!

В комнате началось радостное оживление. Все спустились на первый этаж в зал, где столы были богато, по-праздничному, накрыты.

 

ЛИКВИДАЦИЯ ГОЛУБОГО

#img_11.jpg

Стояла поздняя ночь. В кабинете начальника белостокского отдела госбезопасности майора Владимира Шиша над столом горела лампа, освещая кипы папок, различных документов и карт. Уже несколько дней майор, который совсем недавно возглавил местный отдел контрразведки, изучал документы, связанные с деятельностью на белостокской земле наиболее опасного в то время контрреволюционного подполья НСЗ — Народове силы збройне. Он читал многочисленные донесения органов контрразведки, показания пойманных бандитов, оперативные планы разработки боевых групп НСЗ. Во всех этих сообщениях и документах неизменно повторялся один псевдоним — Голубой. Сообщения и различные документы говорили о том, что именно от этого человека исходили приказы на осуществление террористических актов, убийств, распространение листовок. Майор Шиш посмотрел на часы и нажал кнопку звонка. Вошел дежурный офицер.

— Начальник отделения по борьбе с бандитизмом у себя? — спросил он.

— Так точно, товарищ майор!

— Пригласите его ко мне!

Офицер вышел. Через минуту в кабинет вошел приглашенный.

— Товарищ капитан, псевдоним Голубой вам что-нибудь говорит? — спросил его майор Шиш.

— Конечно!

— Я хотел бы иметь от вас подробную информацию об этом человеке.

— Разрешите, я принесу соответствующие документы? — спросил капитан.

— Хорошо. Сегодня уже поздно, встретимся завтра. Мне нужна подробная характеристика Голубого и все другие оперативные данные об этом человеке. Итак, до завтра, капитан.

Майор внимательно слушал доклад начальника отделения. Капитан, перебирая в папках документы, говорил:

— «Голубой» — это псевдоним Владислава Жваньского, нынешнего коменданта Белостокского округа НСЗ. На основе собранных о нем оперативных материалов можно сказать следующее: Жваньский перед войной служил в чине майора в семьдесят седьмом пехотном полку в Замбруве. Он был там известен как человек, который любит выпить и безразлично относится к военной службе. Во время войны Жваньский побывал в различных районах Польши. Однако в то время в НСЗ он заметной роли не сыграл. После освобождения Польши от оккупантов начал работать в Цехануве. Однако контактов с НСЗ не потерял. Однажды, украв ряд документов по месту работы, он сагитировал еще нескольких своих сотрудников и перешел на нелегальное положение. Прибыл в Белостокское воеводство. Командование округа НСЗ зачислило его в свой штаб. Жваньский под псевдонимом Искра был назначен начальником штаба у Флориана Левецкого — Лиса, коменданта округа НСЗ. После того как Лис был нами ликвидирован, Жваньский, уже в чине полковника НСЗ, самозванно объявил себя комендантом округа НСЗ. Тогда он сменил псевдоним на Голубой. У высшего командования НСЗ были в связи с его выдвижением большие сомнения.

— Почему? — спросил майор.

— Сейчас объясню. Даже для бандитов он был одиозной фигурой. Это законченный пьяница, деспот по натуре, кроме того, нечист на руку. Ради своей выгоды он пойдет на все. Однако комендантом округа он все-таки остался.

— Итак, — вставил майор, — все банды НСЗ уже ликвидированы. В настоящее время фактически существуют только несколько отрядов, действующих под командованием Жваньского — Голубого.

— Так точно. Бурый, Акула, Збых, Роля, Темный, Гора, Жбик, а также ряд других командиров так называемых отрядов Акции специальной находятся под его командованием. К этому следует добавить сеть НСЗ: доносчиков, информаторов. Сотни убийств, десятки ограблений и других террористических актов, совершенных этими бандами, — все это связано с приказами Голубого. — Капитан замолчал.

— Результаты оперативной разработки?

— Минимальные. Голубой пока неуловим. Все наши предыдущие оперативные меры оказались безуспешными. Пока мы не имеем к нему никакого доступа.

— Предполагаемый район нахождения Голубого?

— Два района: Высоке-Мазовецке и Ломжа. А это, надо сказать, очень обширная территория.

— Какие у вас, капитан, оперативные планы в связи с этим?

— У меня их несколько. Вот один из них. — Капитан приблизился к столу майора и положил на него несколько исписанных листов. Майор стал их внимательно изучать.

Прошло несколько месяцев. В папке с надписью «Голубой» у руководителя отделения по борьбе с бандитизмом собиралось все больше документов, связанных с деятельностью коменданта округа НСЗ в Белостокском воеводстве. В последних сообщениях, которые представили майору, говорилось, что несколько наших оперативных групп действовали в течение двух месяцев на территории районов Высоке-Мазовецке и Ломжа. Поймать Голубого не удалось. Только один раз под ним застрелили коня, но сам Голубой ушел. Десятки показаний схваченных бандитов подтверждали, что приказы грабить, убивать, уничтожать представителей народной власти на местах исходят именно от Голубого. Своего сына Збигнева, псевдоним Ночь, Голубой назначил командиром подразделения Акции специальной в Белостокском воеводстве. Действуя в районе Ломжи, он проявил себя как террорист и убийца. Сам Голубой в нападениях и убийствах участия не принимает. От бандитов он получает богатую добычу. Его личную охрану составляют четыре, а иногда шесть человек, которых он сам подобрал и которым верит.

— Из этого вытекает, что в борьбе с Голубым мы вроде бы бессильны? — спросил с раздражением майор Шиш.

Капитан ничего не ответил на это, и в кабинете на какое-то время наступила тишина.

— Нужен какой-то новый оперативный прием в отношении Голубого. Прием, который до этого не применялся, — снова начал майор. — Мы должны проанализировать ряд вариантов наших планов по ликвидации этого гнезда. Ликвидировать его — это значит лишить оставшиеся банды НСЗ центра управления. Над этим надо подумать, капитан, и поработать... Видимо, старые приемы, которые мы применяли против Голубого, уже ничего не стоят.

Наступила весна 1948 года. Целый ряд бандитских групп НСЗ был ликвидирован. Однако схватить или ликвидировать шайку Голубого пока не удалось. Начальник отделения по борьбе с бандитизмом установил, что все нити, связанные с Голубым, ведут в район Высоке-Мазовецке. Это давало право говорить о том, что именно там находится убежище этой шайки. Кроме того, было установлено, что всех зачисляемых в банды НСЗ экзаменует и принимает от них присягу сам Голубой. Это была очень ценная оперативная деталь.

Начальнику отделения по борьбе с бандитизмом пришла в голову оригинальная мысль. Он несколько ночей просидел над планом, который давал определенные шансы ликвидировать Голубого. Обсуждение плана состоялось, как всегда, в кабинете майора Шиша. Все варианты намечаемой операции теоретически можно было выполнить, хотя риск при этом был очень большой. Кроме того, имелось еще много неясных моментов.

Требовалось найти двух работников государственной безопасности, которые в осуществлении этой операции должны были сыграть главную роль. Назывались многие кандидатуры, однако они по разным причинам не подходили для выполнения этого задания.

— Товарищ майор, — сказал после минутного молчания капитан. — Это задание может выполнить только Тадеуш Кравчук...

— Наверняка? — заинтересованно спросил начальник.

— Наверняка! Никто иной, только он. Если бы ему приказали привести за рога самого черта, он бы сделал и это. Его некоторые операции по смелости граничат с дерзостью. Он всегда играет со смертью. Вам известны, товарищ майор, детали его последней схватки со Збиком.

— Не совсем...

— Так вот: ксендз в Домброва-Костельне отказался сотрудничать с подпольем НСЗ, он не произносил антиправительственных проповедей и не давал бандитам благословения. Феликс Луневский (Збик) — главарь банды в этом районе — наложил на упрямого ксендза контрибуцию — шестьдесят тысяч злотых. Ультиматум гласил: «Деньги или смерть!» Наложенную дань Збик должен был получить от ксендза при «исповеди».

Это стало известно Тадеушу Кравчуку, который работает в том районе. В день отпущения грехов он и еще один разведчик направились в костел. А вдруг действительно придет сам Збик. Протискиваясь через толпу верующих, Кравчук заметил, как какой-то человек подошел к его коллеге, по-приятельски взял его под руку и завернул с ним в заросли. Кравчук только успел заметить изменившееся выражение лица своего напарника. Вначале он подумал, что это просто случайная встреча друзей. Однако все-таки поспешил за ними. Вдруг он заметил, что неизвестный ему человек, ведя под руку его напарника, ударил того в лицо и выхватил пистолет. Не раздумывая, Кравчук бросился на него. Бандит выстрелил, но не совсем точно. Кравчук выстрелил в ответ. Стреляли почти в упор. На этот раз счастье улыбнулось Кравчуку. Он уложил бандита наповал. Убитым оказался сам Феликс Луневский — Збик, которого мы ловили несколько лет. Бандит пришел за назначенным откупом. Он заметил работника органов безопасности, которого знал в лицо, и решил его убить.

Или другая история. Однажды, проходя через рыночную площадь в Высоке-Мазовецке, он почувствовал прикосновение двух пистолетов к спине и услышал шепот: «Руки вверх, иначе смерть...» В какую-то долю секунды, не раздумывая, Кравчук бросился под ноги бандитам и выхватил из кармана пистолет. Бандиты, один из которых упал, застигнутые врасплох и ошеломленные молниеносной реакцией Кравчука, едва успели выстрелить, однако пули только прошили ему мундир. Он успел ранить одного из них и взял его живьем, другой ушел.

В общем, таких подвигов Кравчук имел на своем счету много. В одиночку ночами он ходил по местам, где скрывались бандиты, обнаруживал их тайники с оружием. Он, товарищ майор, успешно осуществит наш план.

— Хорошо, вызовите его, — коротко приказал майор. — Поговорим с ним о плане ликвидации Голубого...

Скрипнула дверь кабинета. Майор Шиш оторвал взгляд от документов.

— Товарищ майор, хорунжий Тадеуш Кравчук прибыл по вашему приказанию!

Майор внимательно посмотрел на вошедшего. Молодой парень, статная фигура, стройная осанка, смуглое лицо, черные вьющиеся волосы, спокойный взгляд. Его грудь украшали планки правительственных наград и знаки ранения. Именно по этим планкам мельком пробежал взглядом майор: два боевых креста, две медали «Заслуженному на поле славы», медаль «За Варшаву 1939—1945 гг.», медаль «За Одер, Нейсе, Балтику», советский орден Славы.

Шиш указал прибывшему на кресло. Кравчук сел. Вскоре в кабинет майора вошел начальник отделения по борьбе с бандитизмом.

— Расскажите о результатах своей деятельности по борьбе с бандами, — обратился майор Шиш к Кравчуку.

— В районе Высоке-Мазовецке стало меньше банд, однако до полного спокойствия еще далеко, — коротко ответил Кравчук.

— Сколько вам лет?

— Двадцать четыре, товарищ майор.

— В каком возрасте начали воевать?

— Очень молодым. Имел тогда неполных семнадцать лет, вступил добровольно в ряды Красной Армии еще на территории СССР.

— И взяли вас? — удивился майор.

— Я изменил год рождения, тогда и приняли, — ответил, улыбнувшись, Кравчук.

— Где сражались?

— С сорок первого по сорок третий год в рядах Красной Армии, был под Сталинградом, в разведке, — добавил он. — Потом находился на других участках фронта. Долго об этом рассказывать, товарищ майор, — вздохнул Кравчук.

— Какое звание имели в Красной Армии?

— Сержант.

— Когда попали в польскую армию?

— В мае сорок третьего года прибыл в Первую дивизию имени Тадеуша Костюшко. Был под Ленино, затем прошел путь до самой Балтики. Били немцев так, что пыль столбом стояла.

— Вижу по наградам. Имели ранения?

— Так точно. В боях под Сталинградом, за Прагу и потом под Колобжегом.

— Вроде любите выпить и пошуметь? — изменил тему майор.

— Бывает, товарищ майор.

— Как это — бывает? — поднял брови майор Шиш.

— Фронт, переживания... Иногда ведь человек забывается...

— Лучше, чтобы этих «иногда» и «забывается» не было, — резко сказал майор. — А теперь слушайте. Готовы ли вы выполнить одно задание, откровенно говоря, очень рискованное и опасное для жизни...

— Готов! — не задумываясь, ответил Кравчук.

— Слышали о Голубом?

— Даже слишком много.

— Значит, знаете, кто это? Речь пойдет именно о нем. Товарищ капитан, — обратился он к сидевшему в молчании начальнику отделения по борьбе с бандитизмом, — ознакомьте Кравчука с нашим планом...

Прошло несколько часов обсуждения. Были выкурены десятки сигарет. Кравчук в деталях познакомился с планом ликвидации Голубого. В этом плане он и разведчик Вихрь должны были сыграть решающую роль.

— Усвоили план? — спросил майор.

— Усвоил, — ответил Кравчук. — Не могу сказать, что я в восторге от него.

— Мне он тоже не очень нравится, однако это решение окончательное. Если не хотите браться за его выполнение, скажите сразу, — вопросительно посмотрел на Кравчука майор.

— Сделаю, — ответил спокойно Кравчук. — Сделаю как положено. Только не ручаюсь, что возьмем Голубого живым. Это хитрая лиса, старый и прожженный конспиратор, которого не просто вытащить в открытое поле. Поэтому не исключено, что только покушение сможет дать положительные результаты.

— На это можно пойти лишь в крайнем случае, — сказал майор Шиш, вставая из-за стола. — Повторяю: в крайнем случае. С сегодняшнего дня в нашей операции вы будете зашифрованы под псевдонимом Капрал Богдан.

Сараи и риги находились недалеко от села, и человек, одиноко шедший по полю, направился именно к ним. Сидевший в секрете дозорный, видимо, знал идущего, ибо только вскинул руку в знак приветствия и указал на дом. Идущий кивнул головой, показав, что понял сигнал, вошел в кухню, поздоровался с хозяйкой, которая возилась с кастрюлями, кивнул сидящим тут же на лавках четверым вооруженным людям. Те шепотом ответили на приветствие и указали пальцем на дверь, ведущую в комнату. Пришедший постучал в дверь и, получив разрешение, толкнул ее.

— Господин полковник, командир батальона НСЗ Мститель прибыл по вашему приказанию!

Голубой, не поднимаясь из-за стола, смерил прибывшего мутным от перепоя взглядом и придвинул к себе разложенные на столе бумаги.

— Выпьешь? — спросил он его, указывая на стоявшую бутылку с водкой.

— Если господин полковник разрешит...

Жваньский налил себе и пришедшему по полстакана водки. Выпили.

— С чем пришел? — поднял Голубой покрасневшие от постоянного пьянства глаза.

— Я принес подарки от наших людей, — начал гость, открывая при этих словах сумку, потому что слишком хорошо знал, с чего надо начинать свой «доклад» полковнику.

Голубой протянул руку. Мститель выгреб из полевой сумки большую пачку банкнот и протянул ее главарю.

— Все?.. — с недоверием спросил Жваньский.

— Нет, — быстро ответил гость и, достав из сумки небольшой сверток, положил его на стол.

Голубой развернул сверток. Там оказалось несколько часов, колец, серег.

— Листовки разбросаны? — спросил Голубой, вертя в пальцах одну из сережек.

— Так точно, господин полковник! Здесь донесение.

Жваньский прочитал:

«За последние две недели в районах Высоке-Мазовецке и Ломжа ликвидировано девять членов ППР. Высечены семнадцать сторонников коммуны. Совершено нападение на четыре правления сельских кооперативов. Три раза из засады обстреляли автомашины милиции и Войска Польского. Число убитых установить не удалось...»

Голубой бросил донесение на стол.

— Но этого мало, мало! Понимаешь?!.. Коммуна укрепляется, а мы ее так мало бьем! — крикнул он на гостя, стоявшего по стойке «смирно». — Как с вербовкой новых?

— Об этом именно я хотел доложить, — поспешно ответил тот. — Несколько дней тому назад наши связные привели ко мне двух вооруженных людей...

— Что за люди?

— Говорят, что они из организации «Рувность и неподлеглость». Были в отряде Леха в Варшавском воеводстве. Почти весь отряд ликвидирован отрядами госбезопасности. Лишь несколько человек ушли. Один из них под псевдонимом Вихрь и является командиром взвода. Другого зовут Богдан, и он имеет чин капрала.

— Чего они хотят от тебя?

— Говорят, что у них есть группа из восьми человек и они желают присоединиться к нам.

— Это не провокация? — подозрительно спросил Жваньский.

— Вроде не похоже.

— Ты видел их группу?

— Нет. Они очень осторожны. Говорят, что их убежище находится в районах Семятыче и Бельск-Подляски.

— Проверил данные, которые они сообщили о себе?

— Частично.

— Что решил?

— Ничего им не обещал. Решение должен принять господин полковник. Только хочу добавить, что они обязательно хотят встретиться именно с вами.

Голубой внимательно посмотрел на него.

— Ты предлагал им объединиться с одной из наших боевых групп?

— Да. Но они без встречи с господином полковником не хотят вступать в наши отряды. Очень много говорят о вас как о национальном герое, да и вообще...

Голубой усмехнулся, польщенный словами Мстителя, и спросил:

— Какие боевые группы ты им предлагал?

— Говорил об отрядах Гусара, Роли, Збыха и других. Они ответили, что слышали о таких отрядах, но вначале должны увидеться с господином полковником.

— Где они скрываются?

— Не знаю. Ко мне приходят и уходят по ночам. Я приметил, что они очень осторожны и, как сами утверждают, также боятся провокаций. Кроме того, похоже, что и мне они полностью не доверяют.

— Интересно... — буркнул Голубой. — Другие добровольцы есть?

— Нет, господин полковник. Каждый под любым предлогом отказывается идти в лес. Многие говорят, что вообще уже нет смысла...

— Что?.. Как ты сказал? Нет смысла, — подскочил Жваньский. — Дай мне список тех, кто так говорит, и завтра они вообще перестанут говорить.

— Так точно, господин полковник! — ответил совсем сбитый с толку гость.

— Однако давай вернемся к этим двум. После их появления в вашем районе были ли какие-нибудь аресты или налеты отрядов госбезопасности?

— Не замечалось.

— Как ты их оцениваешь?

— Выглядят по-боевому. У них большой опыт конспиративной работы. Хорошо вооружены немецким автоматическим оружием. Однако утверждают, что в наших районах ориентируются слабо.

Голубой сделал два больших глотка самогонки и минуту что-то мысленно взвешивал, затем приказал:

— Поддерживай с ними контакт. Новые люди нам нужны. Будь, однако, осторожным, а вдруг это провокация! Проверить их окружение, а особенно учти, если кто-либо с ними встречался и был потом арестован. Старайся через сеть своих агентов следить за каждым их шагом, а если заметишь что-то подозрительное — немедленно ликвидируй! Когда найду нужным, дам тебе знать, что приму их для беседы. Можешь идти!

Майор Шиш читал донесение, которое ему только что принес начальник отделения по борьбе с бандитизмом. Хорунжий Тадеуш Кравчук писал:

«Уже пять недель вместе с разведчиком Вихрем находимся в заданном районе. В Высоке-Мазовецке установили ряд контактов с бандитской сетью НСЗ. Принимают нас за своих. У них к нам некоторое недоверие в связи с тем, что мы из подпольной организации «Рувность и неподлеглость», а не из НСЗ. Недавно нам наконец удалось познакомиться с Чеславом Туминьским, псевдоним «Мститель», командиром батальона НСЗ в Высоке-Мазовецке. Поддерживаем с ним постоянный контакт. Он очень осторожен и старается следить за каждым нашим шагом. Однако заверяет, что скоро свяжет нас с Голубым. Думаю, что Жваньский о нас уже информирован. Наше объяснение, что мы из бывшей банды Леха и при этом не очень интересуемся делами НСЗ, кажется, не вызывает сомнения. Чуть ли не каждый день встречаемся с разными проходимцами и пьем с ними. Самое тяжелое для нас то, что пока мы ничем не можем им навредить. Мститель добивается, чтобы мы показали ему нашу группу. Необходимо немедленно создать ее и прислать в наш район. Считаем, что мы находимся на правильном пути к Голубому. Все, убийства и нападения, совершенные в последнее время на территории районов Ломжа и Высоке-Мазовецке, — дело «боевых» групп Жваньского.

Капрал Богдан».

— Хваткий парень! — обратился к сидевшему в кабинете капитану майор Шиш. — Только как бы не просчитался. Как полагаете, удастся ему?

— Верю Кравчуку. Он встретится с Голубым. Это неизбежно. Если Тадеуш имеет контакт с Мстителем, а он не последний человек в НСЗ, теперь это только вопрос времени. Чувствую, что рыба понемногу заглатывает нашу приманку. Помешать может только какой-нибудь непредвиденный случай. Жваньский нуждается в новых людях для своих боевых групп, которые с нашей помощью заметно уменьшаются. Пока, в соответствии с планом, все операции против банд на территории, где действуют Тадеуш и Вихрь, временно приостановить.

— Хорошо. Выделите, капитан, соответствующих людей в состав группы, которую просит Кравчук. Пусть получат необходимое оружие и обмундирование. Надо, чтобы выучили легенду, необходимую для подтверждения данных Богдана. Перебросить их в район Высоке-Мазовецке и передать под командование Кравчука, — приказал майор.

Во мраке закрытого сарая, видны были только мерцающие огоньки папирос. Двое сидящих там мужчин непрерывно курили, чутко прислушиваясь.

— Что могло случиться, почему его так долго нет? — шепнул Кравчук Вихрю.

— Может, сам Голубой явится сюда со своей свитой? — ответил Вихрь.

Кравчук промолчал и только незаметно прижал к себе автомат. Восьминедельная волокита, игра в бандитов — все это морально угнетало его. Он хотел бы вести открытую борьбу. Встречался с разными проходимцами, пил с ними, выслушивал их хвастливые рассказы о том, как они убивают, нападают, грабят, терроризируют население, распространяют листовки, уничтожают представителей народной власти. Часто во время таких попоек и разговоров Тадеуш вынужден был с трудом сдерживать себя, чтобы не взорваться. Но дела настоящего еще не было. Он ждал встречи и расчета с их главным предводителем и идеологом.

Раздались чьи-то осторожные шаги. Открылись ворота,, и в сарай вошел Мститель.

— Разговаривал с господином полковником, — сказал он, присаживаясь около них. — Завтра или послезавтра он примет вас. Однако вы должны прийти со всей своей боевой группой. Он хочет посмотреть на ваших людей. Он примет у них присягу и направит в один из наших отрядов или возьмет кого-нибудь в свою личную охрану! — Все это он высказал, не переводя дыхания. — Когда приведете своих людей?

— Сегодня ночью. Если надо, так надо! — ответил Кравчук.

— Куда мы должны прийти? — спросил Вихрь.

— На окраину деревни Домброва-Творки. Знаете ее, мы уже там были. Встречаемся завтра, — сказал Мститель, доставая из сумки бутылку самогона.

Выпили, закусили, и после полуночи Кравчук с Вихрем покинули бандитское убежище около села Война, направляясь в сторону Браньска, где их ждали работники аппарата госбезопасности, которые фактически составляли боевую группу. На всякий случай они долго колесили по бездорожью и лесам, чтобы оторваться от возможной слежки. Оба понимали, что приближается решающий момент в «игре» с Голубым.

Шиш получил очередное донесение от Кравчука:

«Завтра или послезавтра встретимся с Голубым. Это произойдет скорее всего в Домброва-Творки. Трудно предусмотреть итоги этой встречи. Сейчас направляемся с нашей группой на явку около Домброва-Творки.

Капрал Богдан».

Прочитав донесение, майор длительное время смотрел на карту, ища Домброва-Творки. Затем дал приказ оперативной группе быть в боевой готовности. Майор Шиш считал, что недалеко от того места, где произойдет встреча с Голубым, должна находиться сильная оперативная группа кроме восьми разведчиков, которых имел в своем распоряжении Кравчук. Вскоре автомашина с затемненными фарами исчезла в ночи...

День 1 июля 1948 года выдался погожий. Светило солнце, по небу лениво пробегали облака. Кравчук, Вихрь и восемь вооруженных людей сидели, спрятавшись в сарае, недалеко от села Домброва-Творки. Оружие было проверено. Уже в который раз оперативные работники по очереди шепотом уточняли между собой детали операции, но внутреннее напряжение все возрастало.

— Помните, — шепнул поспешно Кравчук Вихрю и разведчику Гранате, — сигналом для начала решающей фазы операции против Голубого будет бутылка водки, которую я сам поставлю на стол. Вначале пойдете вы, — показал он на Вихря и Гранату. — Меня может кто-либо знать из личной охраны Голубого. Ты, Вихрь, сориентируешься в обстановке и под любым предлогом вызовешь меня в логово главаря. А теперь будьте начеку.

Вошел Мститель. Подозрительным взглядом осмотрел каждого из боевой группы и кивнул на Вихря, который, хорошо зная подполье «Рувность и неподлеглость» и НСЗ, в оперативной группе играл роль вожака. Фактически же руководителем группы был Кравчук.

— Господин полковник Голубой ждет. Вначале он хочет поговорить пока с одним из вас. Пойдешь ты, — указал он на Вихря.

— Один не пойду!

— Таков приказ господина полковника.

— Не пойду! — отрезал Вихрь. — Он пойдет со мной! — И указал на Гранату. — Это мой адъютант.

Мститель пожал плечами, ничего не ответил и повторил, чтобы шли следом за ним.

Дом находился на окраине села Домброва-Творки. В большой комнате за столом, на котором уже были расставлены тарелки, стаканы и рюмки, сидел, развалившись в кресле, Голубой. Перед ним лежал пистолет. Недалеко от него сидели двое его головорезов из личной охраны: Бимбо и Конар. Раздался стук в дверь. Вошел в комнату и доложил о прибытии Мститель. Следом за ним вошли Вихрь и Граната, по-уставному доложили о своем прибытии. Голубой, ничего не ответив на доклад, внимательно изучал их взглядом.

— Оружие у них проверил? — спросил он Мстителя.

— Нет, господин полковник!

— Почему?! Проверь немедленно!

Мститель взял у Вихря пистолет и осмотрел его. Оружие было не заряжено. Осмотрел автомат Гранаты — магазин был с патронами.

— Почему оружие заряжено? — рыкнул на него Голубой.

— Господин полковник, это новобранец, он еще не знает всех наших порядков, — ответил за Гранату Вихрь. Голубой еще минуту сопел, не спуская глаз с прибывших.

— Какой у тебя псевдоним? — обратился он наконец к Вихрю.

— Вихрь, господин полковник.

— Был у Леха?

— Больше года.

— Что это был за отряд?

— «Рувность и неподлеглость», господин полковник.

— Госбезопасность разбила вас? — насмешливо заметил Голубой. — Глупо действовали, поэтому вас и разогнали.

— Это уже вина командира, а не наша, — ответил Вихрь.

— Хотите вступить в ряды НСЗ?

— Так точно, господин полковник! — стукнул каблуками Вихрь.

Долго и детально Жваньский расспрашивал Вихря о деятельности банды Леха, о его контактах, мотивах вступления в НСЗ. Вихрь отвечал без запинок, сыпал псевдонимами, названиями сел и деревень. Наконец он решил, что пора кончать прием.

— Господин полковник, у меня в группе есть один человек, это мой заместитель. Его зовут капрал Богдан. Чрезвычайно храбрый человек. Во время войны был известным героем в Варшаве, но он об этом рассказывает неохотно. Он хочет просить господина полковника, чтобы его направили в лучший отряд. Он рвется к такой работе, какую здесь делает под вашим руководством НСЗ. — И Вихрь замолчал, вопросительно глядя на Жваньского.

— Хорошо. Такие храбрые люди нам нужны в личную охрану и для специальной работы, — ответил Голубой. — Поговорю с ним. Бимбо, пойди к месту их расположения, — обратился он к одному из бандитов, — и приведи этого Богдана.

Бимбо вскочил с лавки и выбежал из комнаты.

Кравчук ждал. Минуты казались ему часами. Оттуда, куда пошли Мститель и разведчики Вихрь и Граната, не было слышно никаких звуков. Примерно через час он заметил идущего через поле человека и понял, что это посланец за ним и что наступает его время для выполнения задания. Через считанные минуты он померяется силами с грозным Голубым. «Если Мститель или Голубой что-то заметили, если имеют хотя бы тень подозрения, если кто-либо из окружения Голубого меня узнает, тогда погибну я, но погибнут и бандиты...» — все это промелькнуло в голове Кравчука.

Бимбо вошел в сарай и спросил:

— Кто здесь капрал Богдан? — При этих словах он обвел подозрительным взглядом стоящую перед ним группу людей.

— Я! — спокойно ответил Кравчук.

— Полковник зовет тебя. Идем!

Кравчук вложил в карман бутылку водки, перебросил через плечо автомат и двинулся за Бимбо. Шли быстро, молча, изучая один другого взглядом. Перед домом, где находился Голубой и другие, Бимбо опередил Кравчука, первым вошел в комнату и, пригнувшись к главарю, прошептал:

— Господин полковник, что-то этот отряд кажется мне подозрительным. На них военные сапоги, подбитые гвоздями, и длинные брюки. Наши так не одеваются...

— Молчи и будь наготове, — шикнул сквозь стиснутые зубы Голубой, бросив взгляд на лежащий перед ним на столе пистолет.

Бимбо отошел и, держа наготове оружие, сел на лавку.

Кравчук доложил о своем прибытии и сразу же, с первого взгляда оценил обстановку. Жваньский сидел за столом. Перед ним стоял какой-то доверенный бандит, около окна — Мститель. Другой бандит сидел на лавке. Граната прислонился к дверной раме, а неподалеку от него, около стола, стоял Вихрь. «Живьем взять их не сможем...» — промелькнуло в голове Кравчука. Он видел, что каждый бандит держит оружие наготове, видел, что Голубой, подозрительно всматриваясь в него, как бы от нечего делать, играет пистолетом.

Какую-то минуту в комнате стояла напряженная тишина. Ее нарушил Вихрь, обратившись к Жваньскому:

— Вот, господин полковник, мой герой! — И он показал на Богдана.

— Ты мне нравишься, — бросил угрюмо Голубой, не отрывая покрасневших глаз от Кравчука. — Я смотрю на тебя и не могу припомнить, где я тебя видел...

— Может быть, когда-то в Варшаве, — спокойно ответил Кравчук.

— Вот именно, уже вспомнил. Однако не об этом сейчас. Думаю, что останешься у меня, возможно, даже адъютантом. Но ты, я вижу, пьян?! — выкрикнул Голубой, заметив покрасневшее лицо Кравчука и странное выражение его лица. — Как ты смел прийти ко мне в нетрезвом виде. Что за хамство! — возмутился Жваньский..

— Господин полковник, я не пил водки. Вчера, правда, немного выпил. А сегодня как раз можем выпить. — Кравчук полез в карман и поставил на стол бутылку водки.

В тот же миг прозвучала очередь из автомата разведчика Гранаты. Бандит Конар, стоящий почти рядом с Голубым, бросился на землю. Голубой, держа в руке пистолет, дал два выстрела в Кравчука, но промахнулся. Вихрь выстрелил из пистолета в Голубого, и главарь бандитов хотел ответить ему, но, прежде чем раздался выстрел, Кравчук молниеносно рванул висевший у него на плече автомат и нажал на спуск. Длинная очередь... Голубой сполз на пол. Кравчук перенес огонь на Мстителя. Однако тот мощным ударом выбил оконную раму и выпрыгнул в сад. Пока Кравчук добежал до окна, он исчез.

В дверях возился Граната с автоматом, у которого заклинило затвор. Бандит Бимбо, ошеломленный выстрелами и молниеносно разыгравшейся драмой, стреляя куда попало, рванулся к дверям. Граната бросился за ним, так и не устранив поломку автомата. Выстрелы Кравчука и Вихря не попали в Бимбо. В погоню за Мстителем и Бимбо бросились восемь разведчиков, ожидавших сигнала в сарае. Однако это не дало результатов. Бимбо и Мститель ушли.

Начальник отделения по борьбе с бандитизмом вошел в кабинет майора, положил на стол только что полученную из Высоке-Мазовецке шифровку. Шиш быстро прочитал ее. Хорунжий Тадеуш Кравчук докладывал:

«Голубой и один из его охраны убиты. Важные документы в наших руках. Начинаем операцию по ликвидации бандитских укрытий и подполья НСЗ...»

#img_12.jpg