Шли дни. Ветер все время дул с северо-востока, и мы быстро оставляли позади милю за милей. Мне удалось выиграть немного времени, но совсем немного. Каждый проведенный в пути день приближал развязку. Я знал, что будет, когда мы туда доберемся и не обнаружим отмели. Надо было что-то предпринять прежде, чем это случится. Необходимо найти брешь в их обороне. Но день проходил за днем, а нам это не удавалось. Я наблюдал за ними, изучал график их передвижений по яхте, пытаясь отыскать в их действиях хоть какую-то слабину, и — ничего. Пока один из них спал, второй следил за мной, при этом не подпуская меня слишком близко. Потом, там ведь была Шэннон, Они связали меня по рукам и ногам и знали это. По-своему их план был гениально прост: мы были в открытом море на тридцатишестифутовой яхте, так что, если что-то произойдет, нас накроет всех четверых. Мне некуда спрятать ее, хотя бы на самый момент разборки.

Шэннон подолгу молчала, сидя со мной на кокпите во время ночных вахт. Между нами по-прежнему стояло что-то, что заставляло проявлять сдержанность. Может быть, присутствие Баркли с Барфилдом, которые никогда не отдалялись от нас на расстояние более двадцати футов, может быть, дело было в Маколи, а может быть, и в том и в другом, только я чувствовал, что она хочет, чтобы ее оставили в покое.

Когда на руле был Баркли, с полуночи до шести утра, я спал на кокпите. Если удавалось заснуть. По большей части я лежал, таращась на небо и верхушку мачты, а мои мысли вертелись все по тому же заколдованному кругу. Должен же быть какой-то способ отделаться от них. Но какой?

На четвертый день после нашего отплытия из Сан-порта в полдень я снял показания приборов и стал вычислять наше местонахождение, чтобы отметить его на карте. Работал я за столиком в каюте. Баркли стоял на руле, а Барфилд ел яблоко, развалившись без пиджака и небритый на второй кушетке. Шэннон стояла у занавески, молча глядя на меня. Она хотела посмотреть, куда я поставлю полуденный крестик. Она понимала, что означает все удлиняющаяся цепочка крестиков на карте. Это — шаги в никуда.

Я было закончил свои расчеты, как Барфилд выбросил огрызок яблока через люк, наклонился вперед и спросил:

— Ну что, адмирал Дрейк, когда будем на месте?

Я поглядел на карту, хотел нанести наше местонахождение, но передумал. У меня возникла одна мысль. Мы пройдем довольно далеко от рифа Скорпион, его с борта не разглядеть, так что им придется верить мне на слово относительно того, где мы находимся. Курс Баркли приблизительно знал, ведь он сличал показания компаса с указанными мной координатами на каждый день, но мои цифры по пройденному расстоянию ему приходилось принимать без проверки.

Я быстро прокрутил в мозгу возникший план действий и пришел к выводу, что он может сработать.

В двадцати — двадцати пяти милях от указанного Маколи места начинаются Северные шельфы. Там наверняка имеется какой-нибудь риф или отмель. Тысяча шансов к одному, что самолет упал где-то в этой обширной зоне мелководья, а уж отыскать его у нас один шанс на миллион. Надо отвести туда яхту, а они пусть думают, что мы в указанном Шэннон месте. Может быть, мы отьщем отмель. Все равно какую.

— Сейчас, — сказал я Барфилду, как будто только что вспомнил его вопрос, — подожди минутку.

Я поставил крестик на пятнадцать миль западнее и чуть севернее нашею истинного местонахождения и порвал листок с вычислениями. Завтра в полдень надо будет «скостить» еще десять миль, и дело сделано. Баркли ничего не заподозрит. Мы будем на двадцать пять миль восточнее, чем думает Баркли, на мелководье Северных шельфов, а он будет считать, что мы в пятидесяти милях от рифа Скорпион в направлении норд-норд-ост от него, то есть в месте, указанном Маколи. К тому же по дороге туда мы пройдем это место, так что наши шансы отыскать отмель увеличиваются вдвое.

Я замерил расстояние циркулем.

— Так… Сегодня у нас среда. Если ветер удержится, будем на месте во второй половине дня в пятницу.

Он кивнул и потопал на палубу докладывать Баркли. Шэннон посмотрела на меня.

— Значит, если мы ничего не найдем, в субботу вечером или в воскресенье эти нелюди начнут звереть.

Я собирался рассказать ей, что намерен сделать, но вовремя прикусил язык. Смысл моего плана заключался в том, чтобы удалить ее с яхты. Если она узнает, зачем мне это нужно, она не согласится. Еще решит, что нельзя бросить меня одного, и всякое такое. И мне ни за что не удастся объяснить ей, что, только когда я останусь один, у нас будет хоть какой-то шанс.

Я взглянул на карту.

— Может, нам удастся найти отмель, — говорю.

— Если не найдем, я прыгну за борт. И не пытайся меня спасти.

Надо было что-то сказать:

— Ни в коем случае, когда они начнут, кидайся на Барфилда, повисни на нем, кусай его. Все, что угодно. Я постараюсь добраться до Баркли. Оба пистолета у него.

Я сказал это только для отвода глаз. Прежде чем приняться за нее, они меня оглушат и свяжут. Но, может быть, она этого еще не понимает? Надо, чтобы у нее была хоть какая-то надежда.

Я замерил положение звезд, как только стемнело, потом еще раз, на рассвете в четверг, проверяя, на сколько мы уклонились в подветренную сторону, старался как можно точнее определить наше местонахождение. В полдень я скостил еще десять миль из пройденного расстояния.

Баркли, по-видимому, ничего не заподозрил. Он только кивнул, видимо, довольный моими усилиями.

В пятницу утро опять выдалось ясное, ветер стал понемногу слабеть. На рассвете я прикинул положение звезд и принялся производить вычисления. Баркли взял руль. Барфилд курил и следил за мной, злой, что его разбудили, чтобы я мог спуститься в каюту.

Разброс в вычислениях составил всего одну милю. Мы шли точно намеченным курсом и находились в сорока пяти милях к северо-востоку от рифа Скорпион. Я сделал отметку на карте — двадцать миль к северо-востоку — и вышел на палубу.

— Мы забираем достаточно далеко на юг, — сказал я. — Но слишком сильно отклоняемся к западу. Надо взять чуть северо-восточнее.

— Сомневаюсь, что яхта пойдет под таким углом к ветру, — ответил Баркли. — Придется вести ее галсами.

Я сменил его на руле и положил яхту в правый галс. «Как удачно все получилось, — подумал я. — Эдак мы весь район прошарим. Только бы направление ветра не изменилось». Всходило солнце. Баркли ушел вниз, и я услышал, как он сказал Барфилду, чтобы тот сварил кофе.

Утро было великолепное. Мягкий ветерок гнал легкие волны без пенистых «шапок». Палуба была мокра от росы. Я закурил и стал глядеть на горизонт в надежде увидеть буруны. Но, насколько хватало глаз, вода была синяя, без всяких признаков сопутствующей отмелям зелени. Но ничего страшного, я позаботился о том, чтобы у нас было два шанса вместо одного. К тому же я и не ожидал здесь что-нибудь найти. Маколи явно что-то напутал. К вечеру, когда, по их мнению, мы достигнем указанного Маколи места, мы на самом деле приблизимся к краю Северных шельфов, где гораздо мельче. Вот там, вполне возможно, мы и наткнемся на буруны. И тогда наши шансы спастись пусть немного, но возрастут.

Шэннон вышла из каюты с двумя чашками кофе. Она была бледна и очень молчалива. Я подумал: «Ей было бы еще хуже, если бы она узнала, что бескрайние просторы темно-синей воды, которые мы проходим, и есть то место, которое указал ей Маколи».

Мы медленно продвигались на восток. В полдень я снова снял показания приборов. Мы уже прошли район, где, по мнению Маколи, произошло крушение. На карте я поставил крестик в двадцати милях к западу от нашего действительного местонахождения.

— Сегодня во второй половине дня, — сказал я Баркли, — или вечером. В зависимости от ветра.

Он кивнул, и все. Он становился все молчаливее, еще холоднее, чем обычно, еще недоступней. Напряжение росло. Необходимо было что-то найти, причем быстро.

Ветер был носовой. Он грозил совсем стихнуть, но не стихал. Мы шли галсами. Когда за мной никто не следил, я экспериментировал, чтобы проверить, каков у «Балерины» минимальный угол к ветру. Не яхта, а мечта. Но я переводил ее обратно в галсы: нужно охватить как можно большую площадь воды по обеим сторонам от основного курса.

Наступил вечер, запылал закат, а мы так ничего и не увидели. Барфилд бросал на Шэннон злобные взгляды. Несколько раз я замечал, что он вопросительно смотрит на Баркли. Мы все сидели на кокпите. Я был на руле.

— Послушайте, вы оба, — резко сказал я. — Постарайтесь усвоить, что мы ищем не угол Третьей улицы и Мэйн-стрит. Тут нет указателей. Мы в западном районе. Но Маколи мог ошибиться миль на десять. Мои расчеты тоже имеют погрешность плюс-минус две — пять миль. Погрешности могут накладываться одна на другую.

Баркли слушал без всякого выражения на лице. Я продолжал говорить. Было важно, чтобы они поняли.

— Когда Маколи потерпел аварию, была большая волна. Теперь же волны почти нет. Тогда буруны, наверное, были такие, что за пять миль видно, а теперь их почти не заметно. Нам придется прошарить весь район. На это может уйти дня два, даже больше.

Баркли внимательно посмотрел на меня, и лицо его приняло задумчивое выражение.

— Будет лучше, если это не займет слишком много времени.

Спускались сумерки. Мы развернули яхту и пошли на север. Через три часа мы вновь повернули на восток, прошли в этом направлении примерно час и повернули на юг. Никто не говорил ни слова. Мы все время напрягали слух, надеясь расслышать шум бурунов, и изо всех сил вглядывались в темноту.

Я был близок к отчаянию. Единственный наш шанс на спасение — заставить их поверить, что мы нашли нужное место. Тогда их бдительность немного притупится. Если мы найдем риф, все равно какой, и я начну нырять, то могу потребовать помощи. У нас два акваланга. Если со мной пойдет Барфилд, я могу вернуться под каким-нибудь предлогом, и тогда у меня будет только один противник — Баркли. Если пойдет Шэннон, можно будет попытаться завладеть одним из пистолетов, пока ее нет на яхте. Главное, чтобы мы не были на борту все вчетвером.

До полуночи мы шли на юг, потом повернули и прошли несколько миль на восток, затем опять повернули — на север. Так продолжалось всю ночь, но мы так и не услышали желанного шума и не увидели белой пены бурунов. Вокруг, насколько хватало глаз, расстилалось все то же темно-синее море.

Ветер совсем стих. Яхта остановилась, паруса провисли. Мы спустили их.

— Заводите мотор, — приказал Баркли.

— Бензин нам понадобится, когда найдем риф, — возразил я.

— Позвольте вам заметить, что никакого рифа мы пока не нашли, — сказал он ледяным тоном. — Заводите мотор.

Я завел мотор. Солнце встало. Мы двинулись дальше. Напряжение возросло до предела. Казалось, что даже воздух на кокпите наэлектризован, вот-вот ударит разряд.

Баркли взял бинокль, встал и осмотрел горизонт со всех сторон. Потом сказал:

— Свари-ка кофе, Джордж.

Барфилд хмыкнул и спустился в каюту. Через несколько минут Баркли присоединился к нему. Из каюты доносился приглушенный звук их голосов. Шэннон сидела напротив меня на кокпите. Вид у нее был усталый. Она увидела, что я смотрю на нее, и попыталась улыбнуться.

Голоса в каюте стихли. Я закрепил руль и тихо прошел в переднюю часть кокпита. Оттуда мне было видно, чем они занимаются. И я понял, что времени у нас не осталось.

Барфилд достал из-под кушетки моток линя и отрезал кусок перочинным ножом. Потом отрезал еще один, покороче. Баркли передал ему один из пистолетов.

Как ни странно, теперь, когда это вот-вот должно было случиться, я не испытывал никакого страха. Вместо этого меня охватила ярость — странная, ужасная, безнадежная. Я такого в жизни не испытывал. Я посмотрел на Шэннон, подумал, как все могло бы быть, если бы они только оставили нас в покое. Мне ничего в жизни не надо, кроме нее, с той самой минуты как я впервые ее увидел. Разве я так уж много прошу? А ей нужен только шанс выжить. И вот теперь они хотят все отнять. Меня трясло.

Я метнулся к ней.

— Ступай на нос, — сказал я. — Ложись на палубу вдоль передней стенки каюты и лежи, не двигайся. Если со мной что-нибудь случится, кливер ты сможешь поднять сама. Разверни яхту кормой к ветру и иди по прямой. Так ты доберешься до побережья Мексики или Техаса…

— Нет, — прошептала она. — Нет… Я вырвался из ее рук и подтолкнул ее.

— Скорей!

Она начала было что-то говорить, но, взглянув мне в лицо, повернулась и побежала на нос. Поднялась с кокпита на палубу, обогнула каюту с правой стороны. Один раз она споткнулась и чуть не упала. Мне показалось, что ветер вдруг стал черным. Я знал, что мне не спастись. Все, что мне нужно, — на пару минут завладеть одним из пистолетов. Может быть, она доберется до берега. Они меня все равно убили бы, так что мне терять нечего. Надоело быть простофилей, который все время случайно попадает на линию огня.

Надо спешить. Они могут выйти в любую минуту. Я скользнул вперед, к люку, ведущему в каюту, и уставился в него.

— Буруны! — заорал я. — Смотрите, буруны!

Как только они появятся на ступеньках, я прыгну на них, и мы, все трое, свалимся клубком в проход между кушетками. Он уже гроба и только чуть-чуть длиннее. Оба пистолета будут там. Как ни странно, при всем накале страстей я вдруг подумал о том, сумеет ли Шэннон извлечь нас оттуда. Ей неделю добираться до берега, а то и все десять дней. Она может сойти с ума. Они поднимались наверх. Первым шел Баркли. Я не прыгнул.

— Буруны! — снова заорал я. И ткнул рукой куда-то на горизонт.

Он вышел на палубу и стал поворачивать голову в ту сторону, куда я указывал. Я ударил. Его голова продолжала поворачиваться в том же направлении, и я почувствовал, как при ударе у него хрустнула челюсть. Он потерял равновесие и полетел вниз, перевернувшись в воздухе. В этот момент яхта дала крен на правый борт, и он упал в воду. Я тоже упал. В люк. На голову поднимающегося по трапу Барфилда. Это было все равно что свалиться на поднимающийся грузовой лифт: он не остановился и далже не замедлил движения.

Вот это был бугай! Прежде чем свалиться, он добрался до самой верхней ступеньки. Мы грохнулись на палубу. Яхта накренилась на левый борт, и на какое-то мгновение мы зависли на перилах. Я увидел воду всего в нескольких дюймах от своего лица. За борт мы почему-то не свалились, а покатились, сцепившись, сначала на скамейку, идущую по периметру кокпита, а потом вниз, на решетчатый люк. Здоровенный кулак хрястнул мне по физиономии. Я старался ухватить Барфилда за горло. Он отжался вверх, и мы стали кататься в пространстве между скамейками. Пистолет был у него в боковом кармане. Он его достал и попытался ударить меня им по лицу. Я перехватил его руку с пистолетом и стал выворачивать ее обеими руками. Пистолет выстрелил, потом выпал у него из руки, загрохотав по решетке люка.

Он саданул меня по виску, так что я сильно треснулся головой о доски палубы. Он поднимался на колени, стараясь нашарить позади себя пистолет. Я было тоже попытался подняться, как вдруг увидел Шэннон. Она пробежала по палубе, спрыгнула на кокпит. Я открыл рот, чтобы крикнуть ей, но не смог издать ни звука. А может быть, я и крикнул, да не услышал собственного голоса: в ушах еще звенело после пистолетного выстрела. Все происходило в полной тишине и ужасно медленно, как в фильме с замедленной съемкой, как будто мы были тремя частицами, оказавшимися в застывающем желатине. Она подняла пистолет и ударила им Барфилда по голове. Он должен был бы отрубиться, но не тут-то было. На него это оказало не большее действие, чем оброненный шоколадный эклер. Он приподнялся повыше и ударил ее. Она упала, ударившись головой о комингс в передней части кокпита. Я вскочил и бросился на него. Перелетев через Шэннон, мы упали на край палубы. Яхта как раз накренилась, и мы соскользнули за борт.

Погружаясь в теплую зеленоватую воду, мы продолжали что есть силы тузить друг друга. Мы едва заметили, что оказались в воде: главным для обоих была в этот момент взаимная ненависть. Мимо нас с шумом протарахтел мотор яхты, оставляя за собой шлейф из крошечных пузырьков воздуха. Одной рукой Барфилд по-прежнему «обнимал» меня за шею, другой пытался бить, но вода смягчала удары. Ни он, ни я не сделали попытки оторваться друг от друга и выплыть на поверхность. Его безобразная рожа была всего в нескольких дюймах от меня. Я снова попытался добраться руками до его горла. Мы погружались все глубже, медленно поворачиваясь, наподобие цевочного колеса. Вдруг он судорожно дернулся и резко усилил захват на моей шее. В этом было что-то совсем уж дикое, безумное. Я что было сил оттолкнулся от него ногами. Ощущение было такое, будто у меня отрывается голова. Легкие болели. Я знал, что еще секунда, и я не удержусь — сделаю вдох. Он уже вдохнул. Лягнув его еще раз, я вырвался из его захвата и рванулся вверх.

Я достиг поверхности. Яркий солнечный свет, голубое сияние моря. Первый вдох, больше похожий на всхлип. Я стряхнул воду с лица и вдохнул еще раз. По всему телу прошла судорога, легкие, казалось, вот-вот лопнут. Он еще не вынырнул. Я посмотрел по сторонам, но его не было видно. Небольшая волна подняла меня, потом мягко опустила вниз. Время шло. Я понял, что он больше не вынырнет. Он выдохнул при ударе о палубу, как раз перед тем, как мы упали в воду, и из-за этого захлебнулся.

Сзади послышался шум мотора. Странное дело — он был тише, чем раньше. Я оглянулся, чтобы посмотреть, в какую сторону поворачивает яхта. У меня глаза полезли на лоб. Она вовсе не поворачивала. Она была уже ядрах в двухстах и продолжала двигаться прочь от меня в направлении Юкатанского пролива. На руле никого не было. Шэннон, видимо, потеряла сознание, когда ударилась головой. А руль я сам закрепил.

Я попробовал было кричать, но не стал. Даже если она в сознании, то не услышит меня за шумом мотора. Слишком далеко. Я ощутил полнейшую беспомощность, ничего нельзя было изменить. Если она не придет в себя, прежде чем яхта уйдет слишком далеко, ей меня никогда не найти.

Я машинально принялся стаскивать с себя брюки и сандалии. Я был совершенно спокоен. Ярость, владевшая мной, вдруг прошла, и я постарался взглянуть на все объективно. Счастливого конца просто не могло быть. Мы были обречены с самого начала. Это был неумолимый рок, что-то вроде того, что математики называют «бесконечной серией с ограничительным фактором». Попробуйте к 0,1 прибавить 0,01, потом 0,001, потом 0,0001 и так далее. Можно складывать до бесконечности, а единицу так и не получишь, даже если использовать все имеющиеся в мире вычислительные машины.

Тут случилось такое, что я подумал было, что тронулся умом. Я услышал выстрел! И тут же что-то с шипением врезалось в волну в десяти футах от меня. Я стал дико озираться. Это же безумие. «Балерина» уже исчезала вдали, я был один, кругом, насколько хватало глаз, только синь залитого солнцем моря, легкие, бегущие одна за другой волны да безоблачное небо. А звукоряд, как в вестерне. Господи, я же забыл про Баркли.

Он был ярдах в сорока от меня. Он тонул, его тянул вниз намокший твидовый пиджак и пистолет, который он по-прежнему держал в руке. Он не пожелал расстаться ни с тем, ни с другим, он, казалось, даже не замечал существования Мексиканского залива, настолько сосредоточился на главной цели: убить меня. Я наблюдал за ним, затаив дыхание. Даже забыл испугаться. Это было фантастическое зрелище.

Вот он уходит под воду. Потом из воды появляется пистолет — он его держит над головой, — потом его лицо с отвисшей сломанной челюстью. Изо рта у него бежит вода. Он спокойно поворачивает пистолет стволом вниз, чтобы вытекла вода — иначе при выстреле пистолет может взорваться. Потом стреляет. Прицелиться как следует он не может — ему приходится прилагать отчаянные усилия, чтобы удержаться на плаву и выстрелить. Поэтому пуля с диким визгом, рикошетя от волны, уходит в синюю пустоту позади меня. Гильза падает в воду справа от него. Он уходит под воду. Потом из последних сил вновь выплывает, и все повторяется сначала. В этом было что-то величественное. Я даже почувствовал, что не могу больше его ненавидеть. И как-то забыл, что стреляет он именно в меня.

Он выстрелил еще три раза. В четвертый раз не получилось. Пистолет показался было на поверхности, но потом опять скрылся под водой, и тут же раздался взрыв. Он спустил курок, не сумев выплыть. Больше он уже не показывался.

Я остался один. Оглядевшись, я увидел, что «Балерина» находится у самого горизонта и продолжает удаляться от меня.